Дипломная работа: "Теория человека и бога". Н. Кузанский

«Теория человека и бога» Н. Кузанский

СОДЕРЖАНИЕ

ВВЕДЕНИЕ

1. ВРЕМЯ И ЖИЗНЬ.

2. ФИЛОСОФСКИЕ ИСТОКИ МИРОВОЗЗРЕНИЯ КУЗАНЦА

3. УЧЕНИЕ О БЫТИИ

3.1 Основная тенденция философии Кузанца

3.2 Абсолютный максимум.

3.3 Понятие абсолютного бытия

3.4 Принцип совпадения противоположностей

3.5 Понятие свёртывания и развёртывания

3.6 Принцип иерархии

4. НОВАЯ КОСМОЛОГИЯ.

4.1 Бесконечность мира во времени и в пространстве

4.2 Центр - всюду, а окружность – нигде.

4.3 Тождественность законов неба и земли

5. УЧЕНИЕ О ЧЕЛОВЕКЕ И ПОЗНАНИЕ МИРА

5.1 «Зеркало вселенной», или микрокосм

5.2 Вера и знание.

5.3 Познание – жизнь ума

5.4 «Учёное незнание».

ЗАКЛЮЧЕНИЕ.

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ.

ВВЕДЕНИЕ

«Ренессанс», или «Возрождение», - важный этап в истории философии. Ренессанс в Европе (прежде всего в Италии) занимает период с XIV по XVI век. Само название эпохи говорит о возрождении интереса к античной философии и культуре, в которых начинают видеть образец для современности. Идеалом знания становится не религиозное, а светское знание. Наряду с авторитетом святого писания признаётся авторитет античной мудрости. Вместе с тем происходит возрождение «истинной» христианской духовности. Идёт переосмысление христианской традиции, появляются ревнители христианства, такие как монах Савонарола во Флоренции, резко протестующие против роскоши папства, извращения учения Христа клиром, зовущие к возрождению первоначального «апостольского» христианства.

Поэтому связывать эпоху Возрождения только с античным наследием неверно. Духовного и христианского в нём тоже было много.

Величайший прогрессивный переворот, каким явилась эпоха Возрождения, ознаменовался выдающимися достижениями во всех областях культуры. Эпоха, которая нуждалась в титанах и которая породила титанов, была таковой и в истории философской мысли. Достаточно назвать имена Николая Кузанского, Леонардо да Винчи, Мишеля Монтеня, Джордано Бруно, Томмазо Кампанеллы, чтобы представить себе глубину, богатство и разнообразие философской мысли XIV – XVI веков. Придя на смену многовековому господству схоластики, ренессансная философия явилась своеобразным этапом в развитии европейской философии, предшествующим «великим системам» XVII столетия и эпохе европейского Просвещения.

Эпоха Возрождения для наиболее передовых стран Европы – эпоха зарождения капиталистических отношений, складывания национальных государств и абсолютных монархий, эпоха возвышения буржуазии в борьбе с феодальной реакцией, эпоха глубоких социальных конфликтов. Судьбы философских учений и участь самих философов нельзя понять вне социально- политических и идеологических конфликтов эпохи.

Философия эпохи Возрождения теснейшим образом связана с развитием современного ей естествознания, с великими географическими открытиями, с успехами в области естественных наук, медицины, математики, и механики, в особенности – с созданием Коперником новой космологии.

Выделение философии эпохи Возрождения в качестве особого этапа в истории философской мысли обусловлено специфическим характером поставленных ею проблем, что определило отличие ренессансной философской мысли от философии средневековья и нового времени.

Возрождение классической древности, давшее наименование эпохе, определило решающую роль античного философского наследия в формировании философских воззрений мыслителей XIV – XVI веков. Вызванные к жизни усилиями гуманистов творения философов древней Греции и Рима дали огромной силы толчок развитию философской мысли. Вместе с тем речь шла всякий раз, не только об усвоении, но и об оригинальной переработке античных традиций. В философии эпохи Возрождения мы имеем дело со специфическими модификациями аристотелизма и платонизма, стоической и эпикурейской философской мысли. Основная линия водораздела шла не по границам старых направлений и школ: в философских системах XIV-XVI веков мы встретим причудливое сочетание самых различных традиций. Граница шла между теологией и схоластикой с одной стороны, и философией, противостоящей теологическим схемам средневековья – с другой. Традиции античной и средневековой философской мысли получали в философии Возрождения новый смысл, использовались для решения новых проблем.

В теологизированном обществе, каким было общество средневековья, центральной проблемой философии в её борьбе с ортодоксальной богословской традицией явилась проблема мира и бога, соотношения природы и божественного первоначала. Этим определяется особая природа ренессансной философии, в отличие от средневековой мысли, ставившей и решавшей эту проблему в ином плане, дуалистически противопоставлявшей материю – форме, природу – богу, тленный земной мир – нетленной небесной субстанции. Этим же определяется и отличие философии Возрождения от философии нового времени, пришедшей в материалистической философии Просвещения к отказу от бога-творца как от «ненужной гипотезы».

Философская мысль Возрождения создаёт новую, пантеистическую в своей главенствующей тенденции картину мира, тяготея к отрицанию божественного творения, к отождествлению бога и природы, к обожествлению природы и человека. При этом дело не сводилось к формальному отождествлению бога и природы, речь шла о коренном пересмотре философского содержания этих понятий. Бог философии Возрождения лишается свободы, он не творит мир «из ничего», он «со-вечен» миру и сливается с законом естественной необходимости. А природа из служанки и творения бога превращается в обожествлённое, то есть наделённое всеми необходимыми силами, первоначало вещей.

Главная особенность философии Возрождения - её ярко выраженный антропоцентризм. Человек не только является важным объектом философского рассмотрения, но и оказывается центральным звеном всей цепи космического бытия. В средневековой философии человек рассматривался не сам по себе, а в своих отношениях с богом, в своём отношении к греху и вечному спасению, недостижимому собственными силами. Для гуманистической философии Возрождения характерно рассмотрение человека в его, прежде всего земном предназначении. Человек не только возвышается в рамках иерархической картины бытия, он «взрывает» саму эту иерархию и возвращается к природе, а его отношения с природой и богом рассматриваются в рамках нового, пантеистического понимания мира.

Особенность философской мысли эпохи Возрождения - её антисхоластический характер. В течение всей рассматриваемой эпохи схоластика, как со стороны церкви, так и со стороны государства оставалась официальной философией и изучалась в большинстве университетов. Философия же, развивавшаяся гуманистами, в отличие от схоластики перестала быть служанкой богословия. Поскольку схоластика опиралась на выхолощенное ею учение Аристотеля, борьба против схоластизированного аристотелизма была одной из отличительных черт философии эпохи Возрождения. Средневековому аристотелизму философы-гуманисты противопоставляли не только материалистические учения античности, но иногда также и философию Платона и неоплатоников.

Отделению философии от теологии способствовала теория двойственной истины, обособлявшая предмет науки (изучение природы) от предмета религии («спасение души»). Эта теория в условиях продолжавшегося господства религии и церкви получила широкое распространение среди передовых мыслителей эпохи, способствуя формированию научного сознания и развитию материалистического направления в философии Ренессанса.

Возникла новая система ценностей, где на первом месте стоит человек и природа, а затем религия с её проблемами. Человек, прежде всего природное существо. Отсюда другая особенность ренессансной культуры и философии – так называемая «секуляризация» – освобождение от церковного влияния. Постепенно все проблемы государства, морали, науки перестают рассматриваться всецело сквозь призму теологии. Эти области бытия обретают самостоятельное существование, законы которого могут изучаться светскими науками. Сказанное вовсе не означает, что религиозные проблемы, касающиеся бытия Бога, добра и зла, спасения души, забыты. Просто они не находятся более в центре внимания философии. Это время становления опытных наук, которые постепенно выдвигаются в ранг важнейших наук, дающих истинное знание о природе (Коперник, Кеплер, Галилей, Бруно и другие), что произойдёт в самом конце эпохи.

Мыслителям Ренессанса присуще нежелание анализировать понятия, тщательно различая (как это делали схоласты) мельчайшие оттенки категорий. Они стремятся осмысливать сами явления природы и общества, а не спорить о дефинициях (определениях).

Большинство из них опираются на опыт и разум, а не интуицию и откровение. Развивается и своеобразный скептицизм (Мишель де Монтень). На основе рационального создаются и первые утопии, рисующие идеальное государство, - «Утопия» Томаса Мора, «Город Солнца» Кампанеллы и другие.

В эволюции философской мысли эпохи Возрождения представляется возможным выделить три характерных периода.

1. Гуманистический, или антропоцентрический, противопоставляющий средневековому теоцентризму интерес к человеку в его отношениях с миром, – с середины XIV до середины XV века.

2. Неоплатонический, связанный с постановкой широких онтологических проблем - с середины XV века до первой трети XVI века.

3. Натурфилософский – вторая половина XVI и начало XVII века.

Деление это в известном смысле условно и носит не столько хронологический, сколько типологический характер, имея в виду лишь главенствующие тенденции философской мысли каждого хронологического периода.

К середине XVI века натурфилософия оказывается определяющей тенденцией философской мысли эпохи. Под натурфилософией мыслители XVI века понимали не только предмет своего исследования, философию природы, но и естественный «натуральный» подход к познанию законов мироустройства, противостоящий как книжному знанию схоластики, так и теологическим построениям. Натурфилософия, явившись высшим результатом философской эволюции эпохи Возрождения, исчерпывает специфическое содержание философской мысли этой эпохи и уступает место философии нового времени, которая, хотя и наследует главнейшие достижения ренессансной философии, возникает вне завершившей своё развитие философии Возрождения, – будучи связана с зарождением нового математического и экспериментального естествознания, прежде всего классической механики, и с созданием новой механистической картины мира.

1. ВРЕМЯ И ЖИЗНЬ

Историография давно решила вопрос об эпохе, в которой жил и которую выразил Кузанец. Время, когда «осень средневековья переходила в весну нового времени», именуемое Возрождением, было временем революционных изменений. Известно, что термин «Возрождение» является условным, означая восстановление того, что было создано античностью в области искусства, философии, наук и что было забыто в средние века. Ф. Энгельс назвал эпоху Возрождения «величайшим прогрессивным переворотом из всех пережитых до того времени» (35, 346)1 , в процессе которого распадались феодальные и возникали буржуазные отношения в европейских странах.

Соответственно этому в культуре Возрождения, явлении принципиально новом по сравнению с господствующей культурой средневековья, проявляются элементы новой, буржуазной надстройки. Эта переходная эпоха породила «гигантов мысли, дела и характера», оказавших огромное воздействие не только на современников, но и на последующие поколения.

Вместе с тем эпоха Возрождения была противоречивой: новое пролагало пути в борьбе с достаточно сильным старым. Передовые мыслители этого времени, решительно выступив против феодализма и его идеологии, закладывая основы будущего буржуазного мировоззрения, во многом оставались еще в плену старых традиций и представлений.

Противоречивость мировоззрения той переходной эпохи нужно всегда иметь в виду, когда речь идет о Николае Кузанском, Политическая деятельность Кузанца была направлена па защиту феодальных устоев: немало сил приложил он для укрепления власти римской церкви над европейскими странами, пытавшимися освободиться из-под этой власти и образовать, самостоятельные государства. Научная же деятельность Николая Кузанского, а также те элементы его философии, которые подрывали феодальную идеологию и прокладывали пути новому мировоззрению, объективно прогрессивны.

Противоречивость — одна из особенностей философии Кузанского, представляющей борьбу разных тенденций. Антифеодальное в основе своей содержание его философии еще сковано средневековыми представлениями. Спекуляции об ангелах, восхваление веры, призывы к аскетизму не были просто формой, вуалирующей иное содержание, а являлись неотъемлемым элементом его мировоззрения. И в то же время — свойственные новым временам критическое отношение к схоластике, интерес к античности, к познанию природы, высокая оценка математики, человеческого разума. Кузанец заслуженно считается одним из видных гуманистов Возрождения и родоначальником итальянской натурфилософии. Недаром горячий поклонник Николая Джордано Бруно писал о нем: «Он был подобен пловцу, которого бурные волны кидают то вверх, то вниз, ибо он не видел непрерывного, открытого, ясного света, он не плавал в спокойной, ясной воде» (28, 368).

Николай Кузанский (Кребс) (1401 – 1464) – выдающийся философ и теолог своего времени. Кардинал римско-католической церкви Николай Кузанский – родоначальник ренессансного платонизма. Он родился в Германии - в местечке Куза, Трирской епархии, в семье зажиточного крестьянина-рыбопромышленника. Незаурядные способности Николай обнаружил уже в детстве: он много читал, и очень скоро его интересы вышли за пределы отцовских занятий. Отцу не удалось заставить сына идти по его стопам. Своё первоначальное образование он получил в Девентере в школе «братьев общей жизни». Это формально светское, но по характеру своему близкое к монашеству сообщество ставило своей целью нравственное преобразование общества путём воспитания глубоко личной религиозности. Господствующей внешней обрядности «братья» противопоставляли стремление к совершенствованию путём «подражания Христу», его земным поступкам и человеческим добродетелям. Наставники этой школы проповедовали аскетизм и благочестие, с помощью которых надеялись приблизиться к Христу. Обучали в Девентере «семи свободным искусствам» и то же время отвергали знание, считая его недостаточным для постижения бога. Возможно, здесь Николай проникся ненавистью к роскошной, разнузданной жизни нынешних сановников римской церкви, здесь получил первые уроки аскетизма, отсюда вынес неприязнь к премудростям схоластиков. Здесь он заинтересовался мистическими учениями, в частности учением Мастера Экхарта; он также изучал и оккамистскую «виа модерна», усвоил математические и естественнонаучные знания. Мистицизм «братьев общей жизни» способствовал отчуждению будущего философа от «рационализма» схоластического богословия.

В дальнейшем он продолжил образование в Гейдельбергском и Падуанском университетах, где стал доктором канонического права. Падуя в те времена была одним из центров гуманизма и естествознания. Большим почетом пользовалась здесь астрономия; позже именно в Падуе получил образование великий польский астроном Николай Коперник. Увлечение Кузанским естественными науками — математикой, медициной, астрономией, географией начинается именно здесь, в Падуанском университете.

В Падуе Кузанец познакомился и со своим будущим другом, профессором права Джулиано Цезарини который пробудил в ученике любовь к классической литературе н философии. Свои основные философские трактаты «Об ученом незнании» и «О предположениях» Николай посвятил именно Цезарини.

В течение года будущий кардинал изучал богословие в Кельнском университете, где значительным влиянием пользовались следовавшие неоплатонической традиции средневековья сторонники Альберта Великого. Необычайно одарённый, преданный церкви и энергичный священник делает успешную церковную карьеру, много сил уделяя попыткам реформирования церковных нравов и учреждений, и становится в 1448 г. кардиналом. Его многообразная церковно-политическая деятельность была направлена к попыткам восстановления единства и авторитета католицизма, достижению мира и согласия вероисповеданий. Когда церковное руководство решило послать в Константинополь миссию для переговоров с греками по поводу объединения западной и восточной церквей, в это посольство включили и Николая, учитывая его прекрасное знание греческого языка. Отметим, что Кузанец был к тому же знатоком арабского и древнееврейского языков, что позволило ему глубоко вникнуть в существо средневековой арабской и еврейской философии. Поездка в Константинополь явилась важной вехой в формировании мировоззрения философа. Там он познакомился с сочинениями Псевдо-Дионисия, которые стали одним из важных источников философии Николая. Возвращаясь из Константинополя, он приходит к одному из основных положений своей философии — идее совпадения противоположностей.

Николай Кузанский играл выдающуюся роль в церковно-политической жизни Европы своего времени, вместе с тем уделяя большое внимание учёным занятиям. Им оставлено обширное литературное наследие, включающее научные трактаты и проповеди, сочинения по философии, богословию, по церковно-политическим вопросам и объединяемое единой системой религиозно-философских воззрений.

Основные его труды: «Об учёном незнании» (1440), «О предположениях» (1440), «Книги простеца» (1450), «Апология учёного незнания» (1449), «О вершине созерцания» (1464).

В своей философии он отходил от ордотоксальных традиций средневековой философии и методов схоластики. Углублённое внимание к проблемам астрономии, космографии, математики, интерес к античной философии, обращение к диалогической форме изложения её проблем, высокая филологическая культура отличают мышление Николая Кузанского и позволяют отнести его систему к философии Возрождения.

Философия Николая Кузанского тесно связана с традицией средневекового неоплатонизма, начиная с «Ареопагитик» и включая тяготеющий к неоплатоническому пантеизму труд Иоганна Скота Эриугены «О разделении природы», сочинения средневековых пантеистов платоников Шартрской школы, Давида Динанского. Особенно велико воздействие на него немецкой пантеистической мистики Мейстера Эккарта.

Характерен при этом разрыв Николая Кузанского с ортодоксальной традицией средневекового схоластического богословия. Ему глубоко чужды попытки создания «рационалистических» систем, он отвергает не только авторитет Аристотеля и его средневековых толкователей, но сам метод схоластического «познания» бога и мира. Отход от схоластики обусловлен не только воздействием мистических течений прошлого, но и гуманистическими связями и симпатиями Кузанца.

Связи Кузанского с гуманизмом и гуманистами неоспоримы. Нередко слово «гуманист» применительно к философу-кардиналу употребляют с эпитетом «христианский». «Христианский гуманист» – так называют его в сочинениях многие исследователи. Однако гуманистическая идеология по существу носит антицерковный и атеистический характер. Идеи свободомыслия, атеизма лежат в основе взглядов многих гуманистов XV в.

Гуманизм был одной из форм раннебуржуазной идеологии; именно в нем с особой силой проявилась оппозиционность буржуазии по отношению к феодализму и его идеологии. Заслуга гуманистов состояла в создании светской культуры, выдвигавшей вместо богословских учений науку о человеке и для человека. Гуманисты положили начало наступлению на католическую церковь, на ее идеологию, освящавшую феодальные отношения.

Восприняв прогрессивные идеи Данте, Петрарки и Боккаччо, гуманисты XVв. основным звеном в борьбе против феодальной идеологии сделали новое учение о человеке. Человек, по их мнению,- высшее существо вселенной, способное к безграничному проявлению своих духовных сил; он обладает самостоятельной ценностью, свободен, независим, активен, смысл человеческой жизни — овладение законами природы. В этих взглядах пет ничего общего с социальными принципами христианства, превозносящими, по словам К. Маркса, трусость, презрение к самому себе, самоунижение, смирение и покорность. Иные принципы — человеческое достоинство, свобода, самоуважение личности, ее право на радость и счастье - провозгласил гуманизм. Культ бога был заменен культом человека и его разума. Образ человека, созданный гуманистами, был идеалом ранней буржуазии. Вместе с тем многие черты этого идеала были воплощены в самих деятелях Возрождения. Каждый из них внес немалый вклад в историю атеизма, вообще свободомыслия. Конечно, атеизм гуманистов не был последовательным, что обусловлено не только известной их ограниченностью, зависимостью от условий эпохи, но и характером той философской базы, на которую опирались гуманисты. Никто из них не был материалистом, хотя элементы материализма, несомненно, были в их воззрениях. Философской основой атеистических взглядов гуманистов был пантеизм, прокладывавший дорогу от идеалистической философии эпохи феодализма к материализму нового времени.

Критика феодальной идеологии осуществлялась гуманистами в самых разнообразных формах.

Прежде всего, это борьба против «служанки теологии»— схоластики — и ее непререкаемого авторитета — томизированного, приспособленного к нуждам церкви Аристотеля. В XV в. схоластика уже изживала себя, но по-прежнему препятствовала развитию науки и была опорой христианства. Расчистить путь к познанию природы можно было, лишь отвергнув укоренившуюся в течение веков господства католической церкви веру в авторитет «священного писания» и отцов церкви. Вера в авторитет считалась теологами важным средством познания. Авторитеты, на которые опиралось христианство, были низвергнуты гуманистами.

Борясь против авторитетов, гуманисты опирались на античное наследие. В возрожденной античности они черпали материал для построения нового мировоззрения, в центре которого стоял человек. Вместо церковных авторитетов был, выдвинут авторитет античных авторов. Однако это не была лишь механическая перестановка авторитетов, замена одних другими — слепое следование авторитетам вообще перестает быть для гуманистов методом познания, каким оно было у теологов. Провозглашая авторитет Платона вместо «священного писания», отцов церкви и Аристотеля, гуманисты вели открытую полемику со схоластикой и скрытую — с церковью и религией. Уважением гуманистов пользовались античные философы-материалисты. Известно, что в Италии тогда были распространены эпикурейские взгляды. В среде гуманистов было известно атомистическое учение Демокрита.

От античности гуманисты восприняли не только отдельные мысли, главное, что они почерпнули из нее — дух независимости и свободы.

Почти все сочинения гуманистов пронизывает дух сомнения; оно играет важную роль в мировоззрении мыслителей Возрождения, являясь методологической основой критики христианства. В произведениях некоторых гуманистов явственно ощущаются элементы скептицизма. Но их скептицизм направлен против незыблемости традиционных богословских истин. — «Все недостоверно, достоверно лишь то, что нет ничего достоверного» (33, 328). И истины, проповедуемые церковью, становятся в глазах гуманистов относительными.

Гуманизм XV в. в лице лучших его представителей, таким образом, объективно содействовал разложению религиозного мировоззрения. Если мы обратимся сочинениям Николая Кузанского, то убедимся, что его связи с гуманизмом не были чисто внешними.

Филологическая культура гуманизма сказалась в том, что кардинал из Кузы изучил греческий язык и обратился к подлинным памятникам античной философии. С гуманизмом его связывает обращение к диалогической форме в ряде важных его сочинений (цикл диалогов, объединяемых участием в них «Простеца»). Само обращение в этих диалогах к образу «неучёного», «простака», которому открыты глубочайшие истины философии, имело полемический, антисхоластический характер и, несомненно, связано с гуманистической полемикой против «профессиональной» философии университетов. С гуманистами связывают Николая Кузанского и общность научных интересов, углублённое внимание к проблемам астрономии, космографии, математики, - при этом речь идёт не о «литературном», «филологическом» движении в гуманизме, а о гуманистах-учёных.

Гуманистическим духом проникнуты многие места его трактатов. Как и другие гуманисты, Кузанец искал истину не в сочинениях средневековых схоластиков, а в окружающей жизни. «Мудрость кричит на улицах», — говорит он словами простеца в диалоге «О мудрости». Подобно своим современникам-гуманистам, Николай глубоко уважал представителей античной философии — Пифагора, Демокрита, Платона, неоплатоников Плотина и Прокла, черпая многие свои идеи из наследства, оставленного великими греками. Знакомство с сочинениями античной философии и развитие некоторых ее положений привело его к отходу от христианской ортодоксии.

Кузанец верил в творческие силы человека, в его способность познать мир, видя в человеке микрокосм, «малый мир», способный к бесконечному познанию природы, «большого мира». Он не был скован верой в авторитеты и смело выступал против них.

Внешняя сторона произведений философа производит двоякое впечатление. Гуманистическое влияние сказывается в небольшом объеме сочинений в противоположность огромным томам схоластиков; в индивидуальной окраске, лишь в очень незначительной степени присущей схоластическим сочинениям, в диалогически-платоновской форме, идущей на смену схоластическим «Quaestiones». С другой стороны, кардинал Николай Кузанский не смог полностью отрешиться от старой формы: в литературном отношении его сочинения, не отличаются изяществом, их трудно читать. Вслед за схоластической традицией Николай использует такие термины как, например, «чтойность», «инакость» и другие, искажающие латинский язык.

И все-гаки это гуманист эпохи Возрождения, один из представителей раннебуржуазной культуры, подготовившей гибель феодализма.

Гуманизм, освобождая мысль от авторитетов и расширив знакомство с античной наукой о природе, содействовал развитию естественных наук в эту эпоху.

История развития естественных наук в этот период тесно связана с историей развития искусства. Именно в мастерских художников и скульпторов возникли в эпоху Возрождения механика и математика. В первой половине XV в. математика становится основой искусства и науки, применяясь в самых различных отраслях знания. Нередко скульпторы и художники были одновременно инженерами и архитекторами. Художники и техники XIV – XV веков были не только узкими практиками, но и теоретиками.

Николай Кузанский в области естествознания идет в ногу со своим временем. В этом отношении он идет дальше многих современников-гуманистов. Сам интерес к античности принимает у Николая иное направление, он испытывает влечение скорее к философии и математике, нежели к риторике и поэзии античности. Кроме философских сочинений древности Кузанец внимательно и изучил «Элементы» Евклида, сочинения Архимеда.

Естественнонаучные принципы Кузанца во многом соответствовали духу времени. Николай Кузанский выдвинул требование методического использования математики, требование счета, взвешивания, измерения в деле познания природы. Его сочинение «Об опыте со взвешиванием» являлось провозвестником новой эпохи, эпохи господства науки и техники. Николай ставит в этой работе проблемы статики и динамики, экспериментальной физики. От передовых ученых и художников своего времени он унаследовал принцип связи теории и практики. Кузанец первым составил географическую карту Европы. Он же предложил реформу юлианского календаря, давно нуждавшегося в улучшении, которая была осуществлена лишь через полтора столетия. Кантор, известный историк математики, отмечает весьма значительную роль философа в истории математики, в частности, в решении вопроса о квадратуре крута, об исчислении бесконечно малых величин. Впрочем, еще Бруно оценил роль «божественного» Кузанца в области математики, назвав его «изобретателем прекраснейших тайн геометрии» (28, 287). Идеи Николая в области космологии в некотором отношении были революционнее идей Коперника и подготовили учение Бруно о бесконечности вселенной, о существовании обитаемых миров за пределами Земли.

Естественнонаучные и математические интересы Николая Кузанского ближе к новой науке, чем к схоластической науке средневековья.

2. ФИЛОСОФСКИЕ ИСТОКИ МИРОВОЗЗРЕНИЯ КУЗАНЦА

Мировоззрение Кузанца в большой мере формировалось под воздействием античной философии, интерес к которой возрождался в его времена. Противодействие авторитету Аристотеля передовые мыслители Возрождения нашли на первых порах в философии Платона. Обращение к платоновской философии в XV в. было свидетельством свободомыслия и играло относительно прогрессивную роль. В области философии платонизм в эту эпоху чаще выступал в неоплатоновской форме в трактовке Прокла. Неоплатонизм содержал в себе возможность развития пантеистической трактовки вселенной, и признание неоплатониками идеи безличного бога противоречило христианским представлениям об антропоморфном боге. Увлечение Кузанца неоплатониками сказалось на его пантеистических воззрениях.

Зная, Аристотеля относился к нему критически, особенно не приемля его «многотрудную логику». Вместе с тем в некоторых вопросах он опирается на Аристотеля, например, «нет ничего в рассудке, чего бы раньше не было в ощущении». Математические идеи Кузанца во многом были вдохновлены сочинениями Пифагора, Прокла, Боэция.

Идея бесконечности мира – одна из основных идей философа – была связана с атомистическим учением Демокрита и Эпикура.

Один из основных принципов его философии, принцип «все во всем» является своеобразным отражением идеи Анаксагора, согласно которой каждый предмет в той или иной мере содержит все остальные предметы природы.

В мировоззрении Кузанца отразились также идеи средневековой христианской философии: о безначальности мира, об относительности истины, использование некоторых терминов (например, «ученое незнание»). Он хорошо знал средневековую схоластическую философию, относясь к ней критически. Основные положения Кузанца - идея бесконечности мира, совпадения противоположностей и другие - не совмещались с ортодоксально-христианскими идеями.

Некоторые прогрессивные идеи средневековой философии были, однако, усвоены Кузанцем. Материалистическая традиция не только возникла в глубокой древности, но не прерывалась в средние века. Материалистическая традиция в эту эпоху выступала не в виде цельного последовательного направления, а в виде тенденции, отдельных элементов материализма у передовых мыслителей. Это проявлялось в различной форме – в пантеистических и деистических идеях, в признании необходимости существования мира, совечности мира и бога, в учении о смертности индивидуальной души. Эти идеи подготавливали материализм нового времени.

От схоластики Кузанец унаследовал проблему отношения природы и бога. В соотношении «бог – природа – человек» последние два члена занимают в мировоззрении Кузанца неизмеримо более значительное место, чем в схоластике. Пользуясь привычными терминами схоластики, он высказывает мысли, выходящие далеко за ее пределы. Основные тенденции его учения противоречат католическому духу сочинений «столпа схоластики» Фомы Аквинского.

Большое влияние на Кузанца имел Оккам, от которого философ унаследовал не столько номиналистическое учение, сколько дух свободомыслия, критическое отношение к авторитетам.

Наибольшее воздействие на его мировоззрение оказала мистика как одно из направлений средневековой философии. Мистика как философское направление была в известной степени отрицанием схоластики. Не реакционная правоверно-церковная мистика «озарения», сочетавшаяся с церковной обрядностью, требовавшая ухода человека от активной борьбы, исполненная презрения к человеку и миру, а еретическая мистика, выступающая как «революционная оппозиция феодализму», поскольку в мировоззрении Кузанца отразились черты именно этой мистики, связанной с пантеизмом.

Мистика была тесно связана с так называемой «отрицательной теологией», согласно которой богу нельзя приписать ни одного определения, которое может быть приписано земным вещам. Была разработана неоплатониками.

Идея отсутствия в земных вещах свойств, сходных с высшим началом, приводила к выводу о возможности познания бога лишь мистическим, таинственным путем. Вступала в противоречие с принятыми в христианском учении положительными определениями бога. Положительная теология, принятая в качестве официального учения католической церковью, предлагала рациональный способ познания бога через познание творений, то есть мир зримых вещей. Это не означало действительного познания природы, – его заменяли рассуждения, основанные на аристотелевской силлогистике. В этих условиях отрицательная теология выступала как противовес схоластике, поскольку предлагала другой, пусть неверный, зато отрицавший официальную доктрину путь познания, способствовала расчистке путей для новых методов познания. Мистика играла отрицательно-прогрессивную роль: не создавая нового, она способствовала его возникновению, разрушая старое.

Наиболее ярко отрицательная теология и мистика выступают у мыслителя V в. Псевдо Дионисия Ареопагита, учение которого послужило основой западноевропейского мистического пантеизма эпохи феодализма. Ни на кого так часто не ссылается Кузанский, как на «божественного», «величайшего из богословов» Дионисия. Многие основные понятия философии Кузанского – «ученое незнание», «совпадение противоположностей», «абсолютный» и «ограниченный максимум», «инакость» – почерпнуты из сочинений Псевдо-Дионисия. Идеи Псевдо-Дионисия оказали огромное влияние на Иоганна Эккарта, известного под именем Майстера Эккарта, выступившего в XIV в. с позиций мистики против схоластики. Наряду с Псевдо-Дионисием Эккарт был духовным предшественником и учителем Николая Кузанского.

Эккарт довел до крайности отрицательный метод познания бога. Для него бог – «чистое Ничто», не знающее самого себя, абстракция, лишенная всяких определений, в том числе признака бытия, с другой стороны – предполагалось и наличие бога во всех вещах таинственным непостижимым образом. Бог есть ничто из всего и вместе с тем все во всем. Эта мысль принимается всеми мистиками, хотя в тоже время принцип отрицательной теологии предполагает разрыв между богом и миром.

Мистическая идея единства человека с первоосновой мира содержала мысль о пантеистическом тождестве земного и небесного мира. В отличие от теологического взгляда на человека как на внешнее и весьма приблизительное подобие бога пантеистическая мистика рассматривала человека как существо, способное стать богом. При слиянии человека с богом должно исчезнуть всякое различие между человеком и богом, конечным и бесконечным. Эта идея – результат отражения диалектики объективного мира, но отражения фантастического. Согласно мистикам, слияние с богом могло быть осуществлено любым человеком, независимо от его сословной принадлежности. Эта революционная идея, выраженная в религиозной форме, была одним из идейных источников Реформации. Из этого учения следовал вывод о ненужности внешних церковных обрядов: для установления тесной связи с богом требовалось лишь самоуглубление. Церковь со всеми ее учреждениями переставала быть необходимой.

Слияние человека с богом понималось мистиками как полное равенство человеческой личности с божественной. Человек, соединяясь с богом, тем самым вступал в стадию «обожествления» или «деификации». В представлении мистиков человек даже превосходил бога, поскольку бог становился богом лишь в человеке, обретая в нем личное бытие, которого был лишен до единения. В отличие от церковной мистики человек провозглашался активным началом в акте единения с богом. Отчетливо выступает мысль об активности человека, о его ценности, значимости.

Оппозиционная мистика не отбрасывала целиком рационального момента в мистическом познании бога. Она отвергала чувственное познание бога, выдвигая на первый план интеллектуальный момент; созерцания божества, по мнению мистиков, носят не конкретно-чувственный характер, а представляют собой мысленные интуиции. Происходит как бы рационализация иррационального. Именно в этом плане учение Эккарта было развито Кузанцем.

Идея деификации в процессе единения с абсолютом вела к тезису о тождестве творца и творения; творящее и сотворенное сливались в единое неразличимое целое. Эта идея была тесно связана с идеей эманатизма, которая тоже была одним из истоков средневекового пантеизма. Согласно этой идее бог изливается, эманирует, в мир, который таким образом представляет собой как бы часть божества, устремившегося вниз. Деификация же означает обратное движение мира, представленного человеком, к богу.

Все особенности так называемой еретической мистики являлись теоретическим обобщением настроений народных масс, боровшихся против феодализма за установление социального равенства, за уничтожение диктатуры церкви.

Объективно Николай Кузанский стоял на идеологических позициях еретических мистических движений. Сильнейшее влияние на него оказали пантеистические тенденции средневековой философии, отрицающие теизм христианства.

Мировоззрение эпохи феодализма проявлялось в форме объективного идеализма. Наиболее полное выражение объективно-идеалистические представления получают в теизме, лежащем в основе ортодоксально-церковной теологии. Бог, сущность которого духовна, выступает как начало, первичное по отношению к природе, свойства которой противоположны богу. Теизм исходит из полагания абсолютной трансцендентности бога миру, которая должна подчеркнуть бесконечное расстояние между богом и миром, их абсолютную несовместимость. Вместе с тем допускалась связь между творцом и творением, выражавшаяся в идее вездесущия бога, его участия в земных делах и предвидений. Положение о трансцендентности творца позволяло церковникам провозглашать себя единственными посредниками между богом и людьми. Природа со всем многообразием ее свойств превращалась теизмом в мир таинственных символов бога, что требовало не познания реальных явлений и связей между ними, а разгадывания символов с помощью «священного писания». Подоплекой такого отношения к природе по существу была возможность разрушения догматического учения церкви развитием науки о природе.

Возможность материалистического решения основного вопроса заключалась, в частности, в пантеизме. Пантеистические идеи, истоком которых являлась философия стоиков и греческих неоплатоников, были выражением оппозиции идеологии феодализма не только в силу отклонения от церковной догмы, но в силу содержащейся в них материалистической тенденции. Правда, пантеизм, связанный с крайним реализмом, с мистикой, имеет большой уклон в сторону идеализма. Для Псевдо-Дионисия, Эккарта – бог, проявляющийся в вещах, будучи их сущностью, все же более совершенен, чем сами вещи. Идея тождества бога и мира при этом проводится не конца последовательно: бог, присутствуя в вещах и, составляя их духовную сущность, оказывается первичным по отношению к видимым вещам.

При всей своей непоследовательности пантеизм заключал в себе материалистическую тенденцию, развитую философией Возрождения. Для пантеизма характерно, по словам, Энгельса, стремление «сгладить противоположность между материей и духом». Недаром переход от идеалистической в целом философии средневековья к материалистической философии нового времени осуществлялся в форме пантеистической философии Возрождения.

Для натурфилософии эпохи Возрождения характерно отождествление бога и природы, которая перестала быть простым символом бога – она превращается в божество, которое должно быть изучено путем раскрытия тех связей, по которым она развивается. Иными словами, возникала необходимость научного подхода к природе и ее явлениям.

Надо полагать, Кузанский понимал, чем является пантеизм для католического учения, - сущность пантеистической «ереси» и опасность, исходящая из нее, были хорошо известны любому теологу того времени.

Существует внутренняя связь между пантеизмом и диалектикой, так же как существует связь между ортодоксально-католическим учением, проповедующим теизм, и метафизическим восприятием мира. Возможно, борьба между диалектическими и метафизическими представлениями о мире в средние века выражалась в борьбе ортодоксальной схоластики с разного рода мистико-пантеистическими ересями. Известно, что схоластика абсолютно противополагала земной мир небесному, принимала идею сотворения мира из ничего. Тем самым причина и действие рассматриваются в их внешней связи, фактически причина отрывается от следствия, ибо между ними не усматривается ничего общего. Миру конечных вещей противопоставляется конечное божество и не находится в мире объединяющего начала.

Одно из основных церковно-схоластических представлений – учение об иерархии – тоже носит ярко выраженный метафизический характер. Схоластика представляла мир в виде лестницы, каждая ступень которой прочно и навсегда прикреплена к своему месту, подчиняясь более высокой и властвуя над нижней ступенью. Всякое развитие при этом изгонялось из мира. Презрительное отношение к движению и изменению, являющемуся антиподом «божественного покоя», усиливается в средние века.

Такая метафизическая концепция опосредованно отражала замедленность феодального способа производства, относительную неподвижность уклада жизни, стремление сохранить незыблемыми существующие порядки. Оппозиция феодализму и его идеологии в значительной мере выражалась в виде мистико-пантеистических ересей.

В еретических учениях содержалась смутная догадка о диалектике объективного мира, которая осмысливается в фантастической теолого-мистической форме. Элементы диалектического мышления проявляются у тех философов, в творчестве которых преобладали пантеистические моменты.

В отличие от теизма пантеизм максимально сближает бога и мир, благодаря чему законы земного мира распространяются на небесный мир. Для пантеиста бог перестает быть внешней причиной мира, превращаясь в душу мира, неразрывно связанную с самим миром. Именно философы пантеистического толка возродили знаменитое анаксогорово положение «все во всем», стремясь на его основе обосновать нахождение мира в боге и бога в мире. Еще Эриугена писал о том, каким образом бог сам создает себя: «Переходя так, в определенном порядке, во всем, он творит все и становится всем во всем...».

Диалектическая идея связи «всего со всем» становится у натурфилософов Возрождения, в частности у Бруно, обоснованием диалектического тезиса о материальном единстве мира: « Все вещи находятся во вселенной и вселенная – во всех вещах; мы – в ней, она – в нас. Так все сходится в совершенном единстве» (28, 278).

Еще одна диалектическая идея связи конечного и бесконечного находит выражение в фантастической форме – идее связи и единства конечного существа, человека, с бесконечным богом в результате мистического экстаза. Идея единства человека и бога в результате познания последнего неотделима от пантеизма. Она выступает элементом мировоззрения и Эриугены, и Эккарта, и Кузанского; у них ступени человеческого познания выступают как связанные друг с другом и взаимозависимые.

Итак, диалектические идеи в средние века неразрывно связаны с оппозиционными католической церкви мистико-пантеистическими учениями и нередко служили обоснованием последних. Это необходимо учитывать при оценке философского творчества Николая Кузанского.

Рассмотрение философских истоков мировоззрения Кузанского позволяет прийти к заключению, что философ тяготел главным образом к тем учениям, которые содержали неортодоксальные с точки зрения католицизма элементы.

3. УЧЕНИЕ О БЫТИИ

3.1 Основная тенденция философии Кузанца

Решение вопроса о том теистом или пантеистом был Кузанский имеет принципиальное значение, так как позволяет определить, является ли он традиционным средневековым теологом или предтечей философии нового времени. Трудность решения этой проблемы состоит как в неточности, иногда и противоречивости его формулировок, так и колеблющейся, осторожной позиции по отношению к католическому учению. Непоследовательность позиции Кузанца проявилась в том, что он во многих случаях не делал окончательных выводов из основных положений своего учения. Существует также тенденция устранения противоположности между теизмом и пантеизмом посредством понятия «истинного», «справедливого»» пантеизма якобы имеющего места в теизме.

Некоторые исследователи считают его теистом, другие – пантеистом, отмечается даже его «дуализм». Метод приведения «цитаты за цитатой» здесь несостоятелен, так как с одинаковым успехом можно подобрать цитаты противоположного по смыслу характера.

Ведущей в творчестве Кузанца является тенденция устранения разрыва между земным и небесным миром, сближение бога и природы, - пантеистическая тенденция. Она выражена в положении «творец и творение суть одно и то же» (21, 286). Его пантеизм относится скорее к средневековой его разновидности: высшее начало мыслится как более совершенное по сравнению с природой, хотя не существует вне ее, составляя как бы основу, сущность природы, будучи растворенным в ней. Это проявление материалистической тенденции, поскольку здесь предполагается отрицание внешней первопричины мира.

В более ранних произведениях – «Об ученом незнании», «О предположениях» – пантеизм выражен довольно отчетливо; «единство есть все вещи», «все вещи суть самое единство в единственном максимуме» и др. Пантеистические высказывания не являются здесь случайными фразами, а утверждения теистического характера представляются скорее данью богословской традиции, не играя существенной роли в ходе его рассуждений. В тоже время пантеизм является логическим выводом из следующих бесспорных основных принципов Кузанца: диалектической идеи взаимосвязи всего сущего; учения о совпадении противоположностей; учения о свертывании мира в боге и развертывании бога в мир; идеи единой сущности бога и мира; мистического учения об обожествлении человека в процессе познания бога.

С течением времени пантеистические идеи Кузанца все больше скрываются за толщей богословских утверждений, элементы теизма все больше выступают на передний план. Этот поворот намечается после нападок гейдельбергского теолога Венка. В последних его сочинениях нет прямой полемики с ортодоксальной схоластикой, чаще ссылается на священное писание, подчеркивает соответствие своих позиций ортодоксальному учению.

Колебания философа между теизмом и пантеизмом обусловили несогласованность отдельных положений философии Кузанца.

Но для нас главным остается то, что до конца жизни он оставался верным принципам, высказанном в его первом философском сочинении, принципам, составляющим основу пантеизма: совпадения противоположностей, слияния человека с богом и т. д.

3.2 Абсолютный максимум

Центральной проблемой философии Николая Кузанского является проблема соотношения бога и мира. Но его теоцентризм представляет собой явление новое и совершенно чуждое всей традиции средневекового католического богословия.

В основе его онтологии лежит учение об абсолютном максимуме и абсолютном минимуме и их совпадении в едином. Это учение он развивает в своем первом и главном философском сочинении «Об ученом незнании», где сконцентрированы все определяющие идеи его философии.

Что понимает он под «абсолютным максимумом»? Название бога здесь достаточно абстрактно; бог Кузанца в его философских сочинениях лишен человеческих черт, это предельно общая философская категория – «абсолют», неиное, сама возможность и т. д. Само по себе перечисление божественных атрибутов оказывается в глазах философа несостоятельным, так как ни одно какое-либо определение, ни все они в совокупности не могут исчерпать бесконечности и величия божественной природы.

Само понимание бога в философии Кузанского свидетельствует не столько о религиозном, сколько философском подходе к проблеме бога и мира.

Независимо от названий, сущность бога во всех случаях понимается им одинаково: это бесконечное единое начало, больше которого и вне которого ничто не существует. Такое понимание имеет своим источником неоплатоновскую интерпретацию божества. Придерживаясь отрицательной теологии, Кузанец приходит к выводу, что бесконечное начало не может быть ни постигнуто, ни названо.

Существует точка зрения, согласно которой вывод отрицательной теологии состоит в предельной трансцендентности бога по отношению к миру, так как она утверждает, что ни одна земная тварь не имеет таких свойств, которые можно было бы приписать богу: « в области всего сотворенного нельзя найти ни бога, ни его имени» (18, 340). Из этого положения не следует идея потусторонности бога, его оторванности от земных вещей, так как тогда трудно было бы объяснить, почему те философы и теологи средневековья, которые положительной теологии предпочитали отрицательную, - почему они в тоже время были сторонниками пантеизма. Что означает выражение, часто повторяемое мистиками пантеистического толка: «бог во всем и ничто из всего». Такая точка зрения не связана с теизмом, для теизма мир не является самим богом, так как создан из ничего, но символом бога, в котором последний обнаруживает себя «тварям». Но символ вещи не есть сама вещь, это знак вещи, в котором не может быть ничего от самой вещи.

Формула «Бог есть все вместе взятое, все вещи», принятая Кузанцем, заключает в себе понимание мира не только как простого символа бога. Отрицательная теология не противопоставляла абсолютным образом бога и мир утверждениями типа «бог ни в чем из существующего не имеет сходства», а в теологической форме пыталась постичь бесконечность бытия, его соотношение с конечным бытием.

Отрицательная теология приходила к выводу о непостижимости бесконечного божественного бытия с помощью обычных человеческих понятий, в которых определяются все конечные объекты. И здесь есть определенный рациональный смысл: можно ли отождествить свойства конечного предмета с бесконечностью, придать бесконечному бытию название конечного объекта? Налицо попытка диалектического подхода к вопросу о соотношении конечного и бесконечного. « Максимум не является или не может быть поистине ни одной из этих вещей, но бесконечен и несравнимо выше их всех» (1, I, XX), «Сколько бы ни было у бога названий, они будут относиться к нему, как конечное к бесконечному» (1, I, XXV), «священное незнание учило о невыразимом боге тому, что он бесконечен...» (1, I, XXVI). Принцип «ученого незнания», выдвинутый Кузанцем, означал знание, полученное из исследования свойств конечных вещей, о том, что бесконечное нельзя постигнуть при помощи категорий, относящихся к вещам конечного мира.

Признание бесконечности абсолюта, таким образом, не включает в себя необходимо идею его трансцендентности по отношению к единичным вещам. Если мы примем это во внимание, то нам не будут казаться противоречащими друг другу положения Кузанца о том, что с одной стороны, «между бесконечным и конечным нет никакой пропорции» (1, I, III), а с другой – «бесконечное единство есть то, что заключает в себе все вещи», «... во всех существующих вещах обнаруживается только максимум» (1, I, III). Так логически связаны между собой идеи отрицательной теологии и пантеизма.

Вопрос о соотношении конечного и бесконечного в те времена мог решаться лишь в фантастической форме учения о соотношении верховного существа, абсолюта и земных его творений. Попытки осуществления единства конечного, человеческого и бесконечного, божественного духа принимали с конца античности форму мистического единения индивида с абсолютом, при помощи, которой философская мысль того времени стремилась проникнуть в тайну совпадения этих понятий.

С другой стороны, отрицательная теология своим учением о бесконечном абсолюте подрывала христианское учение о троичности бога, которые было одной из основных и тщательно оберегаемых церковью догм. Как может идти речь о трех лицах бога, если он бесконечен и в этой бесконечности обнаруживает неразличимое единство, тождество? И хотя в «Ученом незнании» Кузанец уделял большое внимание христианскому учению о троице, превращая при этом христианские понятия лиц божества в философские понятия единства, равенства и связи, он сознавал, что отрицательная теология несовместима с учением о троичности: ведь «согласно этой отрицательной теологии, нет ни отца, ни сына, ни духа святого, но есть только бесконечное» (1, I, XXVI). И здесь же он подтверждал истинность негативной теологии: «... в теологии верны отрицания и неверны утверждения».

В «Ученом незнании» он признает роль утвердительной теологии лишь в вопросах почитания бога, истину же он оставляет за отрицательной теологией. В дальнейшем он выражает стремление объединить оба метода познания бога и, наконец, уже в самом конце жизни, в последнем произведении «О вершине созерцания», он признает положительную теологию основным методом постижения абсолюта: «... чем яснее истина, тем легче она постижима, хотя я когда-то полагал, что она лучше находится в темноте». В этом сочинении он завершает свой переход на позиции положительной теологии.

Итак, Николай Кузанский, отвергая терминологию Священного писания, ставит проблему бога не столько как теологическую, сколько как собственно философскую проблему. Речь при этом идет о соотношении конечного мира, мира конечных вещей с их бесконечной сущностью, с бесконечным, безмерно великим первоначалом. Постижение бесконечного бытия в его соотношении с бытием конечным есть глубоко философская проблема. Рассматриваемая в таком плане, она не могла быть поставлена и решена в пределах традиционного богословия с его формально-логическим аппаратом. Здесь необходим был иной, в сущности своей глубоко диалектический подход, и именно диалектика мира и бога составила главное содержание философии Кузанца. Трактовка бога как бесконечного единства связана у Николая Кузанского с диалектическим учением о боге как средоточии единства противоположностей и о переходе от бога к миру как процессе раскрытия этого диалектического единства, как о переходе от единства к множественности, от бесконечности к конечному.

3.3 Понятие абсолютного бытия

Поиски абсолютной сущности, абсолютной меры всех вещей присущи Николаю Кузанскому. Он убежден, что точное познание истины каждого предмета есть познание абсолютного бытия – истинной меры каждой вещи.

Что же он понимает под абсолютным бытием? В известной мере Кузанец противопоставляет понятие абсолютного бытия понятию мира конечных вещей: абсолютное бытие обладает такими свойствами, как единство, единственность, простота, неделимость, бесконечность, полное совпадение противоположностей. Это бог, абсолютный максимум. «Максимум – это то, больше чего ничего не может быть» (1, I, II). Здесь он не отходит от традиционного христианского взгляда на бога как на существо, которое не может допустить наряду с собой существования чего-либо большего. Однако дальнейшие его рассуждения идут вразрез с христианским толкованием божества. Из единственности максимума Кузанец делает вывод, что максимуму ничто не противостоит, следовательно, с ним совпадает минимум. «Абсолютный максимум единственен, ибо он – все, в нем все есть, ибо он – высший предел. Так как ему ничего не противостоит, то с ним в тоже время совпадает минимум, и максимум тем самым находится во всем» (1, I, II).

Итак, для определения свойств абсолютного бытия он наряду с понятием максимума вводит понятие минимума: « минимум есть то, меньше чего не может быть» (1, I, IV).

Абсолютное бытие – это не просто максимум с которым совпадает минимум. Постижение совпадение максимума и минимума Кузанец считал невозможным с точки зрения обычных человеческих понятий. Однако именно понятие ума использует он для выяснения этого вопроса: «... и минимум, и максимум представляют собой превосходную степень. Максимальное количество есть максимально великое количество; минимальное количество есть максимально малое количество. Если убрать количество, минимум и максимум совпадут» (1, I, IV). Здесь проводится мысль о том, что количество не входит в понятие абсолютного минимума и максимума. Абсолютное бытие – это качество без количества, чистое качество. Отрыв качества от количества, имеющий своим источником религиозную идею бога-духа, бестелесного существа, вносит метафизический элемент в систему философа, что противоречит общему духу его сочинений.

Усвоение принципа совпадения противоположностей, согласно Кузанцу, должно произойти посредством «могущественной помощи математики» (1, I, XI). В «Ученом незнании» он пользуется не столько арифметикой, сколько геометрией. Используя геометрические фигуры для решения философских вопросов, Кузанец примыкает к передовым ученым и художникам Возрождения, искавшим в геометрии средство познания природы. Согласно философу, геометрические фигуры, рассматриваемые с точки зрения бесконечности, изменяют свои свойства. Увеличение геометрических фигур до бесконечности приводит к выводу об их тождестве с бесконечной прямой.

Итак, бесконечно минимальная кривизна совпадает с бесконечно максимальной кривизной. То же мы наблюдаем при бесконечном приближении хорды к дуге – бесконечно-малая хорда совпадает с дугой. Эти положения не просто иллюстрации к идее совпадения противоположностей; они являются отражением углубленных занятий кардинала математикой.

Математика, следовательно, дает нам примеры совмещения несовместимого с точки зрения рассудка. «Я утверждаю, что если бы имелась бесконечная линия, она была бы прямой, треугольником, была бы кругом и сферой. Таким же образом, если бы имелась бесконечная сфера, она была бы треугольником, кругом и линией. То же следует сказать о бесконечном треугольнике и бесконечном круге» (1, I, XIII). Отсюда он делает вывод: «бесконечность заставляет нас полностью преодолевать всякую противоположность» (1, I, XVI).

Итак, в абсолютном бытии исчезает противоположность наибольшего и наименьшего – ведь «всякая противоположность в нем есть тождественность» (1, I, XXI).

Возникает вопрос, что он имеет ввиду, вводя в свою систему понятие минимума, и как мыслит он его совпадение с максимумом? Если минимум - мир конечных вещей, совпадающий с богом-максимумом, тогда мы могли причислить Кузанца к представителям последовательного пантеизма, полностью отождествляющим природу и бога. Но это опровергается тезисом о том, что мир конечных вещей подвержен отношениям сравнения, абсолютный же минимум нельзя сравнить ни с чем.

Если минимум – это небытие, тогда совпадение максимума с минимумом мыслится как совпадение бытия с небытием. Но он говорит не только о совпадении бытия и небытия в абсолюте: «... всеобщее и частное, единство и бесконечность в нем суть то же самое... действительность и возможность, сущность и существование, бытие и небытие суть в нем, абсолютном, само тождество» (17, 128). Как объяснить тогда совпадение действительности и возможности, сущности и существования? Что в каждой паре понятий принять за максимум, что за минимум?

Приведем мнения некоторых исследователей творчества Николая Кузанского по этому вопросу. Минимум у Кузанца – это наименьшее совершенство, которое наряду с наибольшим можно приписать божеству. В таком случае «бог есть совпадение наибольшего и наименьшего в том смысле, что бог есть совпадение наибольшего и наименьшего совершенства»(47, 40). «Бог – абсолютно бесконечное совпадение всех конечных противоположностей и тем самым спасение всего конечного» (42, 107) – это определение придает проблеме не столько философский, сколько теологический смысл. Кузанский не признавал вообще совпадения противоположностей в боге, ибо бог у него стоит над противоположностями и их совпадениями (50, 109).

По-видимому, нет необходимости искать в сочинениях Кузанца понятия, соответствующего минимуму. Он вводит понятие минимума для того, чтобы яснее представилась бесконечность бытия, не допускающая ничего вне себя, охватывающая в себе все. С этой точки зрения становится понятным неоднократно повторяемое в «Ученом незнании» утверждение о том, что «всякая измеримая вещь находится между максимумом и минимумом», всякая вещь выступает как частица бесконечной природы, присутствующей во всем. Совпадение наибольшего с наименьшим – это бесконечная, единая, всеобъемлющая сущность, составляющая основу всех вещей, которая всегда остается равной самой себе. Бог, согласно Кузанцу, есть сущность вообще, к которой неприменимы количественные характеристики. Эту сущность он называет также «душой мира» или «разумной основой всех вещей», «как бы бесконечной духовной формой» (6, 20). Мировую душу он понимает как некую силу, движущую вещами и внутренне им присущую, отождествляя ее с богом, в другом месте – с природой: «... душой мира Платон называл то, что Аристотель природой. Я же понимаю так, что эта душа и эта природа есть не что иное, как бог» (2, 13). Или, «Итак, природа (natura), которую некоторые называют мировой душой, движет все вещи» (20, II, 233).

3.4 Принцип совпадения противоположностей

Выражение «coincidentia oppositorum» – «совпадение противоположностей» - не встречается в предшествующей истории философии, Кузанский – творец его. Но само понятие противоположностей и их единства, их совпадения не является новым. Уже античная философия ставит эту проблему и определенным образом решает ее, особенно ярко она выступает у неоплатоников Плотина и Прокла, которые связывают этот вопрос с вопросом о бесконечности бытия. Единение противоположностей бесконечного и конечного они понимали как слияние человека с бесконечным бытием в состоянии экстаза. Большое влияние на формирование принципа совпадения противоположностей у Кузанца оказал христианский неоплатоник Псевдо-Дионисий – не только учением о слиянии человека с абсолютом, но, прежде всего, своим учением о боге с позиций отрицательной теологии: «Бог – ни сущий, ни несущий, ни конечный, ни бесконечный, ни покоящийся, ни движущийся... он один есть первооснова, всеохватывающая причина всего бытия и небытия». В христианстве эта мысль выступала в понятии богочеловека Христа, а Эриугена утверждал, что бог есть единство противоположностей.

Но Кузанский сумел уловить, прежде всего, связь мировых явлений. Средневековый взгляд на мир не усматривал связи между явлениями земного мира – они связывались прямо с богом, а мир распадался на множество изолированных объектов, каждый из которых был связан только с богом. Он сумел преодолеть этот метафизический подход к явлениям земного мира, увидеть, что в мире нет изолированных вещей. Он так выражал мысль о причинной связи явлений: «В земных вещах скрыты причины событий, как жатва в посеве» (1, II, X). Идея всеобщей связи вещей, «все во всем», лежащая в основе принципа совпадения, была не просто перенесена Кузанцем из учения Анаксагора, но явилась и результатом его естественнонаучных занятий. В трактате о «О предположениях» он высказывал поразительную для его эпохи диалектическую идею связи между растительным, животным и человеческим миром: «Сама растительная жизнь в своей темноте скрывает в себе духовную» (9, II, X).

Заметив связанность явлений природы, Кузанец не мог не прийти к идее связанности противоположных тенденцией в предмете, он сумел увидеть единство противоположностей в реальном мире. Он говорил о том, что каждая вещь содержит в себе противоположные тенденции, борьба которых приводит к победе одной противоположности; поскольку противоположности заключены в одной вещи, они составляют единство. Качество же предмета, согласно Кузанцу, определяется преобладающей противоположностью. «Все вещи состоят из противоположностей в различных степенях, имеют то больше от этого, то меньше другого, выявляя свою природу из двух контрастов путем преобладания одного над другим» (1, II, I). В рассуждениях о свойствах реального мира он обнаруживал большую диалектичность, чем в рассуждениях о свойствах абсолюта. Мысль о единстве противоположностей здесь обогащается принципом борьбы противоположностей, выраженным, однако, недостаточно четко: Кузанец говорил о выявлении природы предмета посредством преобладания одного из контрастов.

Реальный мир, обнаруживая совпадение явлений, вместе с тем предполагает их различие; совпадение в мире конечных вещей не является полным, ибо «все вещи согласуются между собой и одновременно различаются» (13, XXIII, 317). «Всякое совпадает со всяким и отлично от него, но никогда с абсолютной точностью, которая напрасно ищется во вселенной. Всякая чувственная сущность, совпадая со всякой и ни с какой, отличается от всякой и никакой» (9, II, III). Совпадение, тождественность вещей земного мира он видит уже в их различии: «Когда мы говорим, что различное различно, мы тем самым утверждаем, что различное тождественно самому себе» (17, 128).

Приписывая совпадение, хотя и неполное, миру реальных объектов, Кузанец тем самым указывает нам на действительность как на один из источников знаменитого принципа совпадения. Сам он в отсутствии полного, абсолютного совпадения в реальном мире видел недостаток, поэтому разработке проблемы единства и различия, единства и борьбы «контрастов» не уделял достаточного внимания. Рассуждения о наличии в мире одновременно совпадения и различия послужили ему как бы мостом для перехода к полному совпадению.

Доказывая свою идею, он опирается на математику, применяя к математическим фигурам мерило бесконечности. Вряд ли он сумел бы выдвинуть свою гениальную идею, если бы не был в центре научных интересов того времени.

На формирование принципа совпадения повлияла и его церковно-политическая деятельность. Идея единения католической церкви была выражена Кузанцем еще до написания первого философского трактата, в работе «О католическом согласии». И дальше он будет постоянно проводить мысль о необходимости единения всех религий на основе христианской религии, высказывая идею общности всех религий, их совпадения друг с другом по существу (10, и 15). Это свидетельствует о том, что принцип совпадения для него не был абстрактным. Взятый в значительной мере из жизненных наблюдений, этот принцип применялся в действительности.

Заслуга Николая Кузанского заключается в том, что он сделал принцип совпадения противоположностей универсальным понятием, ключом к рассмотрению проблем бытия и познания.

Идея совпадения противоположностей, высказанная и математически обоснованная в «Ученом незнании», составляла предмет особого внимания Кузанца на протяжении всей его творческой деятельности. В более поздних произведениях встречается несколько иное понимание этой идеи, чем в первом философском трактате. Суть этого изменения заключается в том, что, если в «Ученом незнании» он мыслил совпадение противоположностей в абсолюте, то в некоторых более поздних произведениях абсолют оказывается вознесенным над совпадением противоположностей. В книге «О предположениях» он пишет: «В сочинении об ученом незнании я часто говорил о боге с точки зрения разума (intellectualiter), соединяя противоположности в простое единство. Но здесь я изложил божественным способом (divinaliter)» (9, I, VIII). Здесь Кузанец перемещает совпадение противоположностей из первого абсолютного единства во второе (духовное) связанное с инакостью: «Второе духовное единство спускается из первого, следовательно, переходит в инакость, противоположное, потому что оно не абсолютно простое, но должно быть духовно сложным. Поэтому противоположности... возникают одновременно с ним и содержатся в нем неразделенными...» (там же).

Утверждения подобные тому, что бог находится выше совпадения противоположностей, можно рассматривать как проявление теистической тенденции: будучи выше совпадения, бог проявляет свою трансцендентность по отношению к земному миру. Проявленная Кузанцем непоследовательность в вопросе о принципе совпадения внесла противоречивость и неясность в его систему, хотя понятие абсолюта как бесконечной сущности, заключающей в себе все противоположности неразличимым образом, есть бесспорное и главное положение в его учении. «Бесконечное движение в первом единстве совпадает с покоем» (там же). Так или иначе, бог везде оказывается совпадением противоположностей: движения с покоем, возможности с действительностью, бытия с небытием.

Итак, несмотря на колебания в трактовке принципа совпадения противоположностей, Николай Кузанский по существу исходит из своих первоначальных положений о совпадении всех противоположностей в бесконечном единстве.

Рассматривая основной принцип философии Кузанца, необходимо также различать два момента: бог стоит над противоположностями или над совпадением противоположностей. Утверждая, что бог «выше всякой противоположности», он в тоже время мыслит его как совпадение. Бог выше противоположностей, так как абсолютному максимуму ничто не может быть противопоставлено: «Нет никакого противопоставления абсолютному максимуму, ибо он выше всякой противоположности» (I, I, 4), он как бы поглощает противоположности.

Нельзя было ожидать от кардинала католической церкви непосредственного обоснования пантеизма при помощи идеи совпадения. Однако, уже само по себе признание Кузанцем совпадения всех противоположностей в едином молчаливо допускает пантеистическую трактовку мира.

Глава гейдельбергских богословов Венк публично осудил этот принцип, именно с него начав наступление на учение Кузанца в целом. Совпадение, тождество твари и творца, - вот, что, по мнению, Венка, таит в себе это еретическое учение. «Первый вывод: все совпадает с богом. Очевидно, что, так как абсолютный максимум не допускает ничего превосходящего и превосходимого, следовательно, он не имеет ничего противоречащего себе; и логически, вследствие отпадения различия, он есть универсальность вещей» (5, 22). В работе «О даре Отца светов» ясно и недвусмысленно утверждается: « одно и тоже суть творец и творение».

Пантеистический вывод напрашивается уже из понимания единственного максимума, не допускающего чего-либо вне себя (христианская традиция приписывала миру, созданному из ничего, существование вне бога), максимума, не имеющего противочлена: «так как ему ничто не противостоит, то с ним в тоже время совпадает минимум» (1, I, II). Но если богу ничто не противостоит, то признание мира вне бога будет непоследовательностью. Если же бог есть единство всех противоположностей, то он должен быть также единством причины и следствия, творящего и сотворенного.

Большое место в его учении занимает представление о боге как основе, сущности вещей земного мира. По церковно-схоластической точки зрения земные вещи представляют собой лишь как бы отражение сущности бога, а Кузанец выдвигает точку зрения единства, совпадения сущности вещей и сущности бога: «Сущность всего является любой, какой бы то ни было сущностью» (1, I, XVI). В рассмотрении совпадения противоположностей как сущности, общности всех вещей нельзя не заметить отзвуков крайнего реализма, который потенциально содержал в себе пантеистическую тенденцию. Эта сущность всех вещей в «О творении» выступает как тождество, «то же самое» (Idem Ipsum): «Всеобщее и частное, единство и бесконечность суть в нем одно и то же» (17, 128).

В «Апологии» она выступает как форма всех форм. Между тем формула «бог есть форма всех тел во вселенной» является одним из основных тезисов пантеистического материализма.

Мысль о том, что сущность, определяющая собой все явления и процессы мира, есть совпадение противоположностей, - гениальная догадка об одной из сторон диалектического закона развития – закона единства и борьбы противоположностей. Сущность заключает в себе противоречия; противоречия составляют в сущности единство – вот «рациональное зерно», которые можно выделить из философско-теологических рассуждений Кузанца. Понимание сущность как единства заключенных в ней противоположностей явилось плодотворной в дальнейшем ходе развития философии. Эта идея была развита Гегелем.

Идея сущности, заключающей в себе противоположности, предполагает универсальную связь явлений. В мире нет изолированных явлений, каждое связано с другим. В свою очередь эта связанность вещей покоится на существовании некоей общей сущности – абсолютного максимума, связывающего все вещи в абсолютное единство. Налицо стремление понять природу как единое целое, понять взаимосвязь совершающихся в ней процессов, даже если для научного обоснования этого нет достаточных фактических данных.

Последовательные выводы из диалектических идей Кузанца сделал полтора столетия спустя Джордано Бруно. Он высоко оценил его изыскания в области диалектики: «Не малого доискался тот философ, который проник в смысл совпадения противоположностей» (29, 28). В отличие от Кузанца, считавшего субстанцией вещей божественный максимум, Бруно принимает минимум в качестве основы мировых явлений: «Все самое великое и главнейшее не может осуществиться без малейшего и ничтожнейшего» (29, 71). Минимум мира – атом, монада, согласно Бруно, содержится в максимуме, едином, и наоборот.

Учение Бруно о противоположностях является высокой ступенью по сравнению с учением Кузанца, ибо принцип совпадения применен им непосредственно к материальному миру; общий носитель обоих противоположностей – природа, обладающая творческой мощью. «Все вещи находятся во вселенной и вселенная – во всех вещах; мы в ней она в нас. Так все сходится в совершенном единстве» (28, 278).

Кузанец не смог развить мысль о борьбе противоположностей; он схватил лишь одну сторону основного закона диалектики – единство противоположностей, которое понималось им как совпадение и примирение их в бесконечности. Бруно же идее борьбы противоположностей уделил значительное внимание, хотя преобладающим у него также было учение о единстве противоположностей.

3.5 Понятие свёртывания и развёртывания. Принцип иерархии

Принцип совпадения противоположностей связан с учением о свёртывании мира в боге и развёртывании мира из бога.

Понятия свёртывания и развёртывания (comlicatio et explicatio) в зародыше находятся у неоплатоников и являются вариантом мистико-неоплатоновской теории эманации, согласно которой бог как бесконечное абсолютное единство создает мир посредством самоизлияния, истечения в мир конечных вещей. Такая трактовка возникновения мира создавала предпосылки для сглаживания противоположности бога и мира; мир превращался в одну из ступеней, правда, низшую, саморазвертывания абсолютного единства. В учении об эманации можно увидеть попытку диалектически осмыслить мир. Теория эманации – это фантастическая теория развития, которое совершается вспять, от более совершенному к менее совершенному, здесь высшее начало – единое – переходит в свою противоположность – в низшее; при этом более совершенное мыслится здесь как простое, а менее совершенное – как сложное. И как писал Плотин: «Процесс происхождения вещей идет не по восходящей, а по нисходящей линии, так что чем дальше он идет, тем больше выступает множественность, между тем как начало на каждой ступени всегда обладает большей простотою, чем то, что от него происходит». Идея нисхождения единого во множество проникла в средневековую философию, особенно в мистику, через Псевдо-Дионисия и Эуригену. Вслед за этими философами мистики придали идее нисхождения пантеистический смысл.

Кузанский принимает теорию эманации не в строгом смысле, как «истечение», а в более широком: высшее находится в низшем и наоборот (53, 90). У него не встречается мысль о постепенном процессе самоизлияния абсолюта: все ступени бытия, начиная с абсолюта, оказываются существующими одновременно, различаясь лишь по степени совершенства.

Вопрос об эманации был тесно связан с философским вопросом о соотношении единства и множества, которую он пытается решить при помощи принципа совпадения противоположностей.

На математических примерах Кузанец поясняет положение о том, что «бесконечное единство есть то, что свертывает все вещи» и что «во всех существующих вещах обнаруживается только максимум» (1, II, III). Абсолютное единство, бога он уподобляет точке, первоначальным развертыванием которой является линия, последующим – поверхность и, наконец, объем. Точка, линия, поверхность, тело – выходящие друг из друга ступени экспликации. Точка свертывает, содержит в себе все формы видимого мира, присутствуя в каждой из них. Точно так же единица развертывает из себя число, а в любом числе находится не что иное, как единица. Точно так же движение есть развёртывание покоя, а время – развёртывание настоящего времени. То, что в боге свёрнуто в абсолютное единство, то в мире развернуто во множество вещей; т.е. вещи, образующие в боге неразличимое единство, в развёрнутом виде приобретают свои индивидуальные особенности, отличаются друг от друга, составляя все многообразие мира. «Бог свертывает в себе все в том смысле, что все – в нем; он является развёртыванием всего в том, что сам он во всем» (там же).

Николай углубляет положение Анаксагора «все во всем». «Истина, высказанная Анаксагором ...может быть, будет видна глубже, чем у Анаксагора» (1, II, V). Для Кузанца любая вещь не просто является отражением любой вещи; каждое существо выявляет бесконечное единство, не совпадая полностью с ним. По-видимому, Кузанец и здесь пытается наметить решение вопроса о соотношении конечного и бесконечного: в конечном заключено бесконечное, а бесконечное включает в себя конечное; однако они не тождественны. Именно так можно понять не раз приводимое философом выражение «бог есть все и ничто из всего», «бог свернутым образом есть все, развернутым — ничто из всего» (5, 31).

Кроме того, здесь просматривается диалектическое решение вопроса о переходе единства во множество: бесконечное единство является совпадением противоположностей многообразия конечных вещей. Позже Бруно развивает эту мысль, отождествляя единство с природой, заключающей в себе все многообразие вещей.

Выводом из учения о свертывании и развертывании может быть только пантеизм и как следствие пантеизма,— отрицание установок христианского богословия. Бог как развертывание вещей в мире оказывается и имманентным миру: вещи в свернутом виде—самим богом. Каждый отрезок линии есть не что иное, как сама точка, так любая вещь есть не что иное, как сам бог: «Бог во всех вещах, как все они в нем» (1, II, V). Нетрудно заметить, что бог, который развертывается в мир, противоположен богу, который творит мир из ничего.

Неясность, противоречивость многих положений Кузанца связана с непоследовательным проведением пантеистической концепции. Допущение теистических тенденций ставило перед Николаем ряд неразрешимых с точки зрения теизма вопросов: «Если же бог есть все вместе взятые вещи, и в этом и состоит творчество, как же можно было понять, что творение не вечно, раз бытие бога вечно, — что говорю я, — сама вечность?... Кто поймет, что какое-нибудь творение исходит из вечности, но само в то же время существует временно?... Кто может понять, каким образом к одной единственной бесконечной форме по-разному причастны различные творения?» (1, II, II).

Уже сама постановка этих вопросов наталкивала на мысль, что их можно решить на основе принятия пантеистической трактовки взаимоотношения между миром и богом. Но эти вопросы не были им решены окончательно, хотя принцип совпадения противоположностей и учение об экспликации и компликации, доведенные до логического конца, т. е. до пантеистического материализма, могли бы помочь ему решить эти вопросы.

Венк обвиняет Кузанца в том, что это учение приводит к разрушению грани между богом и миром. Защищаясь, Кузанец вынужден признать, что «бог есть все в свернутом виде интеллектуально божественным образом» (5, 29), т. е. что в боге находятся лишь идеи вещей. Это положение иногда является аргументом в пользу теистической трактовки принципа «все во всем». «Все во всем» должно быть понято как «все созданное содержится в боге идеально» (45, 140). «Переход конечных вещей из идеального существования в действительное совершается не посредством эманации, но творческого акта» (53, 267).

Говоря о свернутости вещей и боге идеальным образом. Кузанец различает идеальный и действительный мир, причем идеальный мир и бог оказываются идентичными понятиями. Но поскольку идеальный мир признается неразрывной сущностью действительного, а бог — «формой форм», в которой никакое бытие не может быть иным, чем он сам, пантеистическая тенденция не исчезает. Николай пишет, что бог не может отсутствовать в вещах (5, 26). По существу, мир вещей по-прежнему остается абсолютным бытием в конкретной множественности.

Попытка понять развертывание мира из бога дополняется понятием уподобления. Здесь бог называется «Idem Ipsum», «тот же самый», или, тождество с самим собой. «Idem Ipsum» может породить только «Idem Ipsum». Но перед нами мир множества различных вещей. Как понять творение мира, если при этом «тот же самый» остается единым, «тем же самым»? Если «тот же самый» не может быть отождествлен с миром «не тех же самых», различных вещей? Для ответа на этот вопрос Кузанец пользуется понятием уподобления «того же самого» вещам, а вещей — «тому же самому»: «Сотворение мира может быть названо уподоблением абсолютному бытию» (17, 29). Учение об уподоблении по существу является повторением католического учения о причастности вещей богу.

Идея развертывания в XV в. приобретает иной оттенок, отличающий ее от неоплатоновской идеи эманации. Последняя предполагала несовершенство земного бытия как мрака. Николай же, включая в свою систему принцип развертывания, тем самым подчеркивает ценность мира и человека. Мир совершенен, ибо пропитан божественным бытием. Он не таков, как у Фомы, для которого наш мир — «нижний», несовершенный. Мир Кузанца — организм, пронизанный божественной жизнью, в которую включен «второй бог» — человек.

Стремление к сближению небесного и земного мира проявляется и в своеобразной трактовке Николаем одной из новых проблем средневековой философии — проблеме иерархии. Эта проблема связывается им в одно целое с учением о свертывании и развертывании. Католическая трактовка иерархии заключалась в резком разделении иерархических соподчиненных ступеней бытия, что служило одним из теоретических обоснований феодально-кастового разделения общества. «Божественная мудрость, согласно Фоме, - есть причина различия вещей по степени совершенства, причина, — неравенства. Границы ступеней непреодолимы, никто не может выйти за пределы своего рода, полагал Аквинат. Непреодолимы и границы между миром и богом.

Целиком преодолеть средневековые представления об иерархии Кузанец не смог. Типичные для традиционного понимания иерархии положения продолжают оставаться в его трактатах, противореча основным принципам его философии. Каждая вещь, по Кузанцу, обладает определенной степенью совершенства: «в чувственной природе жизнь благороднее, чем в растительной, и еще благороднее в разумной» (20, I, 217),

Однако иерархия ступеней мира, унаследованная философом от схоластической традиции, служит теперь не столько обоснованием идеи противоположности мира небесного и земного, сколько доказательством их родства.

Отдавая дань неоплатоновской традиции, Кузанец различает здесь четыре области единства, которые суть одновременно области бытия: бог, интеллигенции (ангелы), души и тела. Но в отличие от неоплатоников он впервые связывает четыре области в одно целое посредством снятия единства. Первое единство как абсолютное содержит в себе все свернутым образом и все последующие единства развертывает из себя. Для развертывающихся трех единств Кузанец вслед за Псевдо-Дионисием устанавливает закон непрерывности: эти области касаются своих границ таким образом, что высшая сущность низшей области участвует в совершенстве высшей области. В устранении противоположности между миром земным и небесным Кузанец более последователен, нежели Псевдо-Дионисий. Порядок истечения божества сверху вниз отбрасывается Кузанцем. Отвергается и неоплатоновская идея развития вспять. Кузанец последовательно проводит идею взаимосвязи сущего, в том числе небесного и земного мира. Единство (unitas) и «инакость» (alteritas) оказываются взаимосвязанными, причем связь эта носит динамический характер: единство спускается в «инакость», «инакость» поднимается к единству. «Представь себе вселенную и все миры со всем, что в них происходит, образованную из единства и инакости, переходящих друг в друга» (9, 1, XI]. Для пояснения мысли о взаимосвязи, взаимопроникновении высшего и низшего порядков он чертит символическую фигуру: проникновение единства и инакости друг в друга обозначается им как проникновение друг в друга пирамид света и тьмы. Бог — основание пирамиды света, ничто — основание пирамиды тьмы. Характерно, что обе пирамиды на рисунке равны и лежат в одной области. Земной мир Кузанец полагает в середине, в месте пересечения пирамид.

Несмотря на явно неоплатоновский оттенок, эта символическая фигура позволяет Кузанцу прийти к выводу: «Высший мир обладает светом, но не без тьмы, в низшем мире rocподствует тьма, хотя он также не без света» (9, I, XII). Итак, оба мира обладают и светом, и тьмой, различаясь лишь по степени наличия того и другого. Резкое противопоставление того и другого исчезает. Здесь же он подчеркивает важность мысли о взаимопереходах: «Очень важно, что переход из единства в инакость является одновременно переходом иного в единство». В «О предположениях» есть еще одна схема для иллюстрации взаимной связи единства и инакости: в ней «абсолютное единство спускается в духовную бесконечность, последняя – в рассудочную, последняя - в чувственную, которые опять в том же порядке вновь поднимаются к абсолютному единству, так что в абсолютном единстве совпадают конец истечения и начало обратного устремления» (9, II, X). Это является преодолением неоплатоновского «развития вспять» и схоластической неподвижности ступеней бытия. Кроме того, следствием идеи движения мира в двух направлениях (сверху вниз и снизу вверх) является мысль об активности низших областей, не уступающей активности высших областей. Этим Кузанец начинает разрушение воззрения Аристотеля на материю как косное начало, неспособное к проявлению какой бы то ни было активности.

Идея развития от низшего к высшему нередко еще связана с теологическим пониманием явлений природы. «Все в природе содержит в себе самопроизвольное стремление существовать лучше, поскольку это допускают естественные условия» (1, I, I). Не догадка ли это о том, что природе присуща закономерность движения в поступательном направлении?

Смутная догадка о диалектическом движении мира от низшего к высшему появляется и в «Игре шара»: «Сила элементов скрыта в хаосе, в силе развития скрывается чувственная, а в ней — воображающая сила, а в ней — логическая или сила рассудка, в силе рассудка — сила понимания, в силе понимания — духовно видящая, и в духовно видящей — сила сил, т. е. единство» (20, II, 235). Еще отчетливее идея поступательного движения выражена в гносеологии философа, где он приписывает человеку способность бесконечного познавания мира.

Итак, и рассмотрение Кузанцем проблемы иерархии неотделимо от пантеистической тенденции. Мир для него — многообразное, но вместе с тем единое целое. Неподвижная лестница бытия опрокинута; подорвано одно из основных понятий католическо-церковного мировоззрения.

4. НОВАЯ КОСМОЛОГИЯ

4.1 Бесконечность мира во времени и пространстве

Определеннее всего черты нового мировоззрения проявились в учении Кузанца о вселенной, представления о которой в его философии подвергаются самому радикальному пересмотру. Схоластической картине мира, где сотворенный во времени конечный мир ограничен сферой неподвижных звезд, где «перводвигатель» отождествляется с богом христианской религии, Николай Кузанский противопоставляет свое учение о космосе, отвечающее его пантеистическим представлениям о боге и мире.

Идея сотворения мира отсутствовала в античной философии. Мысль о сотворении мира богом, принятая христианством, обосновывалась уже первыми отцами церкви. Августин утверждал, что в мире нет ничего божественного в силу ее творения из ничего. В дальнейшем эта идея сотворения «nihilo»становится господствующей в богословско-философских системах средневековья. Она стала основой христианских представлений о ничтожности и бренности земного мира. Однако целый ряд философов средневековья высказывали идею вечности и несотворенности мира, чаще всего в форме утверждения о «совечности» мира богу. Эти мыслители по существу материалистически решали основной вопрос философии. Ф. Энгельс писал, что в средние века основной вопрос философии на зло церкви принял более острую форму: создан ли мир богом или существует от века?

Вечность и несотворенность мира во времени признавалась немногими философами и осуждалась церковью, среди них были и те философы, в творчестве которых преобладала пантеистическая тенденция. Пантеизм логически связан с идеей совечности мира богу, так как бог и мир в представлении пантеиста максимально сближены.

Кузанский продолжает прогрессивную линию философии эпохи феодализма. Он осмеливается, правда с оговорками, усомниться в истинности библейского учения. И эта осторожность выразилась в обилии богословских рассуждений, в запутанности фраз, в иносказаниях. Доказательства, не выходящие из рамок догмы, неожиданно приводят к смелым и необычным выводам. В сочинении «Об игре шара» он пишет вслед за Августином, что время имело начало в боге. Но что есть бог, как не вечность? Следовательно, мир имел начало в вечности. И вот итог этих рассуждений: «Время, следовательно, называют вечным, ибо оно истекает из вечности, так же и мир вечен, ибо он существует из вечности, не из времени» (20, I, 212). И здесь же: «Ведь мир не имел начала во времени» — «Mundus enim non incocpit in tempore».

Косвенное отрицание христианского представления о сотворении мира из ничего заключено и в учении Кузанца о возможности и действительности, материи и боге. Христианские теологи восприняли аристотелевское учение о материи как возможности в противоположность богу — чистой актуальности (actus purus). Аристотель, однако, был переделан применительно к идеям христианского креационизма: материя, пассивная возможность, утеряла свойство вечности и была превращена ни во что, небытие; она не могла существовать без формы. Некоторые философы средних веков пытались отойти от этой общепринятой точки зрения и приписывали материи актуальное бытие, независимое от формы. Свой вклад в разрушение установившихся христианских взглядов сделали и средневековые мистики, придерживавшиеся, как правило, идей отрицательного богословия. В соответствии с этими идеями мистики приписывали богу свойство небытия, подразумевая тем самым относительность свойств, приписываемых богу и материи: богу приписывается свойство, которым, по учению католической теологии, обладает материя. Идея относительности понятий медленно, но верно разрушает казавшиеся незыблемыми догмы церкви.

Кузанец усугубляет относительность понятий, характеризующих бога и материю: он приписывает богу то свойства бытия, то небытия, то совпадение этих свойств. Бог выступает не только как чистая актуальность, но и как абсолютная возможность (1, II, VIII); в бесконечности абсолюта возможность и действительность совпадают. Мы сталкиваемся здесь с диалектическим развитием учения Аристотеля о возможности и действительности: в бесконечном абсолюте стирается грань между возможностью и действительностью. Материя же характеризуется философом как «ограниченная возможность». Тем самым намечается тенденция к сближению бога и материи — ведь обоим приписывается одно свойство — возможность.

Свои представления о возможности Кузанец развивает в трактате «О бытии-возможности», посвященном рассмотрению абсолюта в качестве «Бытия- возможности»—«Possest». Это своеобразное понятие образовано из двух слои («posse» — мочь и «esse» — быть) и обозначает совпадение противоположностей — возможности и действительности. «Possest» заключает в себе все, что существует: «В самом дело, если не существует возможность бытия, то ничего не существует. А если она существует, то все то, что есть, существует в ней, и за ее пределами нет ничего. Следовательно, все, что произошло, по необходимости, существовало в ней от вечности» (4, 299).

В работе «Об охоте за мудростью» философ различает троякую возможность: возможность творения (posse facere), становления (posse fieri) и ставшую возможность (posse factum), соответственно бог, материя и мир ставших вещей. Кузанец не противопоставляет эти три понятия, хотя различает их. Он приписывает им одно общее свойство: все три понятия — бог, материя и мир, — прежде всего суть возможность. Мысль об однородности всех трех понятий выражена здесь достаточно ясно. Допуская традиционный взгляд на материю как сотворенную богом, Николай, однако, не считает ее ничем. «Бесконечная возможность, или материя» (20, I, 218), «не есть совершенно ничто, ибо ничто не становится из ничего» (20, II, 238). «Материя не уничтожается и не обращается совершенно в ничто» (5, 26).

В «Охоте за мудростью» Кузанец приходит к выводу, что материя (posse fieri) вечна (perpetuum) и никогда не станет ничем (non annihilnbilur) (13,XXXIX), т. е. признает неуничтожимость материи. И другое положение, логически связанное с принципом неуничтожимости материи,— утверждение идеи безначальности материи. Рассматривая соотношение возможности творить, становиться и стать, Кузанец приходит к неожиданному выводу: «как ничто не предшествовало возможности творения, так ничто не предшествовало возможности становления». Обоснование этого положения является богословским и не дает повода для обвинения осторожного кардинала в ереси. Само наличие системы богословских доказательств, предшествующих выводам о неуничтожимости и безначалыюсти материи, убеждает в том, что эти выводы не случайны, ибо доказываются. Вместе с тем это свидетельствует о той свободе, с которой философ обращается с богословским материалом, в котором скрываются иногда отнюдь не ортодоксальные мысли.

Кузанец наряду с понятием «Posse facere» употребляет понятие «Posse» («Возможность»). Оно вытесняет все другие определения абсолюта в «Компендиуме» («Posse Ipsum» — «Сама Возможность»); в последней работе «О вершине созерцания» «Posse» является кратчайшим и вместе с тем всеохватывающим обозначением божественной сущности. В отличие от «Possest» это чистая возможность; теперь Кузанец рассматривает ее как предшествующую бытию-возможности. Он характеризует «Posse» как сущность «чтойность» (quidditas) бытия, жизни и познания: «Возможность есть чтойность и первоначальная сущность всего, в могуществе которой охватывается как то, что есть, так и то, чего нет» (22, 64). Развертывание, с этой точки зрения, есть не что иное, как актуализирование «Posse». Эти рассуждения связаны с пантеизмом: если «Posse» — все, что может существовать, следовательно, она есть также и мир, ибо мир тоже есть то, что может существовать. Кузанец неоднократно подчеркивает появление «Posse» в мире: «Поистине, ее найти легче всего. Какой мальчик или юноша не знает самой возможности, ведь каждый говорит, что он может есть, бегать, или разговаривать» (22, 63). Надо ли доказывать, что божественная возможность здесь предельно приближена к возможности, присущей миру. Кузанец говорит о том, что «все вещи суть не что иное, как обнаружение самой возможности» (22, 72). Бог и мир в основе своей идентичны — вот содержание этих высказываний. Приводимое при этом сравнение подкрепляет этот вывод: бога философ уподобляет свету, мир вещей — цвету, в основе которого лежит свет. Но не обладают ли свет и цвет одной природой?

Итак, в понятии «Posse» содержится идея сущностей общности между богом и миром; утверждение о том, что мир есть проявление бога, может быть понято только в рамках пантеизма и неотделимо от мысли о безначальности и бесконечности времени.

Как и решение проблемы бесконечности мира во времени, принципиальное решение проблемы бесконечности мира в пространстве в эпоху феодализма уже предполагает пантеистическую трактовку природы.

Исходя из теологического положения о том, что «творение было создано наиболее возможно похожим на бога» (1, II, II), Кузанец указывает на черты, роднящие мир с абсолютом. И это черты — не второстепенные, а существенные. Бог представляет собой единство, но мир также един, хотя «его единство ограничено множеством» (1, II, IV). Противоположности совпадают как в боге, так и во вселенной (1, П, IV). Бог является «всем во всем», но и вселенная пребывает во всех вещах (1, II, III). Бога Кузанец называет максимумом, но вселенная тоже получает название максимума, хотя и ограниченного, в отличие or абсолютного максимума. И, наконец, вселенная оказывается подобием бесконечного абсолюта. Тем самым Николай одним из первых философов Возрождения поднимает природу до уровня божества.

В конечном итоге получается, что бог отличается от вселенной лишь тем, что бытие вселенной конкретизируется в вещах, в то время как бог мыслится как абстракция, не имеющая значения в деле познания природы.

Кузанец полагает, что простой абсолютный максимум, единый и актуально бесконечный, скрывающийся в вещах как их сущность, не может быть постигнут сам по себе конечным человеческим умом. Но его можно познать через посредство вселенной. Тем самым Кузанец привлекает внимание современников к изучению многообразной вселенной, обладающей основными свойствами абсолюта. «Бог... пребывает во всех вещах благодаря посредничеству вселенной и мы можем представить, каким образом множественность вещей пребывает и боге, благодаря посредничеству единой вселенной» (1, II, IV).

Отличие бога и вселенной Кузанец видит в том, что бог являет собой «абсолютный максимум», в то время как мир представляется как «ограниченный максимум», «ограниченное единство». Но эту «ограниченность» («contractio») вселенной не следует понимать как наличие предела, границы мира, рассматриваемого как единое целое. Мир является «ограниченным максимумом» потому, что он ограничивается в вещах, в том и этом, потому, что он принимает конкретные очертания, состоит из конечных, «ограниченных» вещей. Мир представляется Кузанцу как конкретизация бесконечного единства, проявление абсолютного единства во множестве и разнообразии. Собственно, это один из аспектов решения философом проблемы генезиса вселенной: проблема происхождения мира решается и посредством учения об ограничении абсолютного максимума. «Сам он (мир), будучи ограниченным, или наглядным, конкретным, воспринимает от абсолютного всё, что он есть, и подражает, насколько может, ибо он—максимум, абсолютному максимуму. То, что нам стало известно из первой книги об абсолютном максимуме, и все то, что ему присуще как абсолютному абсолютным образом и в максимальной степени, мы утверждаем, присуще ограниченным образом и ограниченному максимуму» (1, II , IV).

Фактически ограниченный максимум оказывается гораздо богаче и содержательнее абсолютного максимума, этой по существу бессодержательной абстракции: он многообразен, конкретен и вместе с тем един. Вселенная-максимум не есть некое сущее наряду с совокупностью вещей, не оторвана от них и действительна только в них. Вместе с тем она не есть и собирательное понятие для обозначения совокупности существующих вещей; мир — «единство многого». И это «единство многого» оказывается бесконечным!

Читая первую часть фразы по II главе второй книги «Ученого незнания», можно подумать, что он отвергает идею бесконечности мира («я так как наш мир не бесконечен...»), но далее следует: «...все же нельзя считать его конечным, потому что он не имеет границ, между которыми заключен».

Отсюда следует, что бесконечность мира Николай понимал как безграничность, возможность бесконечного выхода за пределы каждой данной границы; это как бы конечность, постоянно преодолевающая свои пределы — indefinitum (sine termino). Подобное понимание бесконечности роднит Кузанца с античными материалистами, учившими о беспредельности вселенной. Вместе с тем оно указывает на один из источников учения философа о бесконечности мира.

Доказывая идею бесконечности мира, Кузанец сочетает богословские доводы с соображениями древних материалистов, полагавших, что допущение конечности мира является логически противоречивым. «Мир не имеет окружности, ибо если бы он имел центр и окружность, то имел бы, таким образом, в себе свое начало и конец и сам был бы завершен в отношении чего-то другого. Тогда вне мира было бы нечто другое и еще некая связь, но все это не представляет ничего истинного» (1, II, XI).

О влиянии античного материализма на формирование учения Кузанца о бесконечности мира свидетельствует также определенное преломление в мировоззрении философа атомистического учения древности. Последнее служило древним материалистам обоснованием идеи бесконечности мира.

Атомистические воззрения философа не были материалистическими. Сущностью, основой материального атома он считал непротяженную, неколичественную, единственную точку — бога, которая развертывается во множество материальных атомов: «Во множестве атомов, и отдельных и объединенных, и связанных, существует не что иное, как точка...» (2, IX).

Вполне вероятно, что учение материалистов-атомистов о бесконечной вселенной, в которой нет ни верха, ни низа, ни середины, ни края, было одним из каналов, влившихся в представления Кузанца о бесконечной вселенной, у которой нет ни центра, ни края, ни окружности.

4.2 Центр - всюду, а окружность – нигде

В учении Кузанца о бесконечности нашли свое отражение и неоплатоновско-мистические представления. Плотин, основатель неоплатонизма, лишил материальный мир бесконечности, полагая, что последняя присуща лишь духу и образовал понятие «бесконечного духовного шара», «центр которого находится всюду, а окружность нигде». По-видимому, при этом он слил в единое понятие представление Аристотеля о боге, находящемся на «краю вселенной», вне сферы подлунного мира, и представления Платона о «самом внутреннем центре», в котором находится душа. Геометрическая символика бесконечного божества, «центр которого повсюду, а окружность нигде», была затем усвоена мистицизмом средневековья, в частности, она встречается у Эриугены, Эккарта. Большое место она занимала и в творчестве Кузанца и Бруно, перейдя затем в философские системы нового времени — Лейбница, Шеллинга, немецкой романтической школы.

В средние века бесконечность приписывалась только абсолюту, вынесенному за пределы земного мира. Теологи противопоставляли бесконечного бога конечным вещам. Признание бесконечности материального мира привело бы к принятию существования «второго бога». Отказаться вообще от понятия бесконечности теологи не могли, ибо понятие бесконечного бога составляло одну из основ теологии. Теология исключала возможность бесконечно большого тела, не исключая возможности нематериального бесконечного. Дуне Скот, разработавший понятие актуальной бесконечности, присущей богу, полагал, что понятие бесконечного вместе с тем не противоречит понятию материального бытия; тем самым он подготавливал идею возможности существования бесконечной материи и вселенной.

Одной из тенденций в противоречивом творчестве Кузанского было традиционное противопоставление бесконечного бога конечным вещам: «Если рассматривать вещи без него, они — ничто, как число без единства. Если рассматривать бога без вещей, то он существует, а вещи не существуют. Отстраните бога от творения, и останется небытие, ничто» (1, II, III). Следы такого подхода обнаруживаются в различении актуальной, отрицательной бесконечности бога, от потенциальной бесконечности мира (40, 51).

Актуальная абсолютная бесконечность в применении к богу это вневременная и внепространственная бесконечность, не играющая по существу никакой роли в познании. Между тем то, что Николай называет потенциальной бесконечностью, имеет все признаки действительной бесконечности: вселенная — универсум, по Кузанцу, лишена предела и бесконечна по своим свойствам. Опираясь на принцип совпадения противоположностей, он отрицает наличие во вселенной какого-либо центра и окружности. В безграничной вселенной совпадают центр и окружность, поэтому вселенная есть сфера, центр которой всюду, а окружность нигде.

Понимание Кузанцем бесконечного мира гораздо более диалектично, чем понимание бесконечного бога. Бесконечный универсум состоит из конечных вещей. Он считает несовместимым с логической точки зрения сочетание истинной, актуальной бесконечности с конечностью, ограниченностью. В том, что бесконечный мир состоит из конечных вещей, Николай видел недостаточное его совершенство. Верно уловив диалектическое противоречие в понятии бесконечности, Кузанец не смог принять и правильно разрешить его.

Между тем «бесконечность есть противоречие, и она полна противоречий. Противоречием является уже то, что бесконечность должна слагаться из одних только конечных величин, а между тем это именно так» (35, 51). Собственно, бесконечность реального мира потому и существует, что складывается из конечных величин. «Именно потому, что бесконечность есть противоречие, она представляет собой бесконечность, без конца развертывающийся во времени и пространстве процесс. Уничтожение этого противоречия было бы концом бесконечности»,— говорит Энгельс (27, 51).

Уничтожить это противоречие, сделать понятие бесконечности завершенным и совершенным Кузанец пытается посредством введения понятия непротиворечивой неподвижной актуальной бесконечности абсолюта, которая не может складываться из конечных вещей. «Всякая часть бесконечного бесконечна» (1, I, XIV), пишет он, считая, что в боге противоположность конечного и бесконечного, совпадая, становится неразличимой. Но тем самым статичная актуальная бесконечность превращается в бессодержательную абстракцию, которая ни в какой степени не способствует познанию реального мира. Кузанец сам понимает это: недаром он говорит о неспособности разума понять эту непротиворечивую бесконечность и привлекает на помощь мистическую интуицию.

Рассуждения Кузанца о бесконечности абсолюта содержат глубокую диалектическую идею: бесконечность не есть просто безграничность, но и бесконечное многообразие свойств вещей. Он часто высказывает мысль о том, что «бесконечность есть адекватная мера конечных вещей» (5, 32), угадывая неисчерпаемость свойств материи. Принцип «все во всем» подтверждает эту идею: каждая конечная вещь является целым миром, в котором отражается вселенная, каждая вещь своим способом отражает бесконечность бытия. В особенности это относится к высшей ступени развития природы — человеку, которого Кузанец называет микрокосмосом. Впоследствии учение о том, что каждая частица вселенной отражает всю многообразную вселенную, было воспринято и развито Лейбницем.

Итак, бесконечность вселенной Николай понимает и как безграничность, беспредельность ее, и как неисчерпаемость свойств каждой ее части.

Для XV—XVI вв. большее значение имел именно первый аспект понятия бесконечности вселенной, который явился острым оружием в борьбе против теологических представлений о мире. Идея бесконечной вселенной, центр которой повсюду, а окружность нигде, взрывала господствовавшее веками и казавшееся незыблемым аристотелевско-птоломеевское учение о геоцентрической системе мира. Это учение служило обоснованием основных идей христианства — креационизма и искупления. Мир конечен, Земля неподвижна и является центром мира — вот вывод аристотелевско-птоломеевской системы, превращенный церковью в незыблемую догму.

Освобождение естествознания от пут теологии началось через сотню лет после Кузанца с появления книги Коперника «Об обращении небесных сфер», где он высказал и математически обосновал гелиоцентрическую систему мира. Но у Коперника были предшественники, и самым глубоким из них был, Кузанский, который в определенном смысле видел дальше и шире Коперника. По-видимому, не случайно Бруно упоминает имена этих мыслителей рядом: «Боже милостивый, а кто может сравниться с Кузанцем, который тем меньшему числу людей доступен, чем более сам велик? Если бы облачение священника не запятнало его гения, то неужели я не признал бы его равным Пифагору и даже значительно превосходящим его? Как вы расцениваете Коперника, который был не только математиком, но что еще выше — и физиком? В этих двух головах заключалось больше понимания, чем в Аристотеле и всех перипатетиках вместе взятых со всеми их размышлениями о природе» (38, 116—117).

В представлении Кузанца Земля не является неподвижным центром; она, подобно другим небесным светилам, находится в состоянии движения: «Земля на самом деле движется, хотя это нам не кажется» (1, II, XII).

Существует несомненная связь между идеей отсутствия стабильного центра во Вселенной и идеей движения Земли в пространстве. Эта связь была понята Кузанцем: «Земля не могущая быть центром, не может быть абсолютно лишена движения, даже необходимо, чтобы она имела такое движение» (1, II, XI). Правда, для доказательства движения Земли он привлек богословские аргументы: Земля должна двигаться, в противном случае, ей было бы присуще абсолютное, т. е. абсолютный покой; но последнее свойственно лишь абсолюту. Однако привлечение богословских доводов еще не является свидетельством теологического источника этой идеи. Вероятно, Кузанец исходил как из соображений предшествовавших мыслителей, так и из естественнонаучных достижений своего времени.

В качестве одного из аргументов в пользу движения Земли он привлекает и открытую им идею относительности движения, разработанную позднее Галилеем, которая была одним из аргументов Галилея при защите им гелиоцентрической системы Коперника. Примерно такую же роль она играет и у Николая, с той лишь разницей, что последний отрицает неподвижность и центральное положение Солнца. «Земля на самом деле движется, хотя это нам не кажется, ибо мы ощущаем движение лишь по сравнению с неподвижной точкой» (1, II, ХП). Тем самым вносится новый момент в понимание движения: движение можно познать лишь в результате сравнения движущегося предмета с неподвижной точкой. Положение о движении Земли основывалось также на идее универсального движения во вселенной, развитой Николаем. Вселенная Кузанца динамична; она буквально пронизана движением, переходами из одного состояния в другое.

Факт движения в мире признавался всеми средневековыми философами и теологами. Однако еще со времен Платона движение, наблюдаемое в мире, по мнению идеалистов, отнюдь не являлось признаком совершенства мира. Наличие движения, изменения в мире служило признаком несовершенства земного бытия и связывалось с идеей тленности, бренности всего земного и человеческого. Это явилось одной из причин того, что во времена безраздельного господства теологии в огромных системах схоластов почти не находилось места философскому исследованию природы движения и движения в природе.

С Кузанца, собственно, начинается реабилитация движения, хотя в соответствии с традицией он нередко противопоставляет неподвижному абсолюту полную движения вселенную. Однако пантеистическая тенденция, выраженная в учении о свертывании и развертывании, придает движению иной смысл, чем тот, который придавала ему теология. Божественный абсолют, находящийся в состоянии абсолютного покоя, развертывает движение из себя; это подразумевает потенциально наличие движения в абсолюте. Кроме того, принцип совпадения противоположностей обосновывает факт совпадения в абсолюте покоя и движения. Так или иначе, абсолюту присущ не только покой (хотя покои, согласно философу, абсолютен), но и движение. «Так, покой есть единство, он заключает в себе движение, которое является лишь рядом моментов покоя... Так, движение есть развертывание покоя» (1, II, III). Фактически оказывается, что движение и покой в различной мере присущи как миру, так и абсолюту. Движение в мире заключает в себе покой («является рядом моментов покоя»); а покой абсолюта — движение. Собственно, Кузанец приписывает состояние покоя не только абсолюту, но и вселенной в целом; как единое вселенная неподвижна, движутся лишь части. Эта идея впоследствии будет воспринята Бруно, а затем Спинозой, полагавшими, что субстанция неподвижна и неизменна как целое, но тела в ней изменяются бесконечно многообразными способами.

Все эти рассуждения настолько приближают движущийся мир к абсолюту, что движение теряет признак несовершенства; оно должно отныне стать объектом серьезного философского исследования.

В духе традиций своего времени, привыкшего изъясняться богословским языком, Николаи приписывает вселенной троичность (в чем она, опять-таки, уподобляется абсолюту). Конкретное бытие, вселенная, есть не что иное, как материя (возможность), форма (действительность) и их связь. На первый взгляд, это пересказ Аристотеля, на самом же деле здесь нечто иное. В понимании Кузанца, материя, рассматриваемая в «Ученом незнании» как возможность, не пассивно воспринимает форму, а, стремясь к ней, уподобляется по своей активности самой форме: «В то время, как возможность поднимается, чтобы стать в действительности, форма нисходит, чтобы завершить и положить конец возможности. И так-то из подъема и падения рождается движение, которое связывает их» (1, II, X), Итак, материя не является косной, неподвижной, она — «подвижная возможность», которая «заряжена желанием» (там же). Здесь можно уловить предположение о способности материи к самодвижению, об имманентности движения по отношению к материи. Воззрения на материю как на начало инертное было присуще не только схоластике, но и мистическим течениям, в том числе Эриугене и Эккарту, для которых материя является окончательно погасшей и неспособной уже к движению ступенью божественной эманации. Идея активности материи станет одной из основных идей философии Д. Бруно, через которую она перейдет в материалистическую философию нового времени.

Отождествляя движение со связью, Кузанец превращает его в принцип единства вселенной — именно движение обусловливает единство и целостность мира: «Движение... увлекает все вещи к единству, чтобы образовать из них всех одну единственную вселенную» (1, II, X).

Что же касается вопроса о возможном начале и конце
движения, то на него дает ответ учение о вечности вселенной:
движение вечно так же, как и мир. Движению нет конца.
Итак, движение становится важным и ценным явлением,
достойным внимания философов. Ведь «тленность вещей на
земле, с которыми мы имеем дело на опыте, не есть действительное доказательство недостатка благородства» (1, II, XII,).

4.3 Тождественность законов неба и земли

Космология Кузанца, содействовала и разрушению средневековой физики, опиравшейся на аристотелевское учение о четырех элементах, каждый из которых обладает своим местом в космосе. Все они расположены в определенном порядке сверху вниз, на определенном расстоянии от центра вселенной. Один элемент может превращаться в другой, соседний с ним. Это вполне согласовывалось с представлением об изменчивости земных явлений в противоположность небесной сфере, не знающей ни возникновения, ни уничтожения, состоящей из особой сущности, качественно отличной от земных элементов. Уже Дуне Скот и Оккам пытались приблизить небо к земле, утверждая, что в небесной материи заключено нечто земное и возможность становления, но действительное изменение невозможно. Так или иначе, небо не связывалось с понятиями возникновения и исчезновения.

Кузанец устраняет противоположность между надлунным и подлунным миром, отвергая абсолютность верха и низа, признавая существование единственной однородной вселенной, в различных частях которой господствуют одинаковые законы. Любой элемент равно близок и далек от бога. Любая часть вселенной равноценна. И Земля с этой точки зрения оказывается не хуже «благородных» небесных светил: «Земля — звезда благородная (stella nobilis)», «неверно, будто Земля — самая презренная и низменная из планет» (1, II, XII). Она имеет такую же природу и даже светится так же, как Солнце. Если бы кто-либо находился на другой планете, Земля казалась бы светящейся звездой. Солнце же есть землеподобное тело, сияние и теплота которого зависит от светлой окружности его периферии (отсюда берет начало учение о солнечной фотосфере, развитое в дальнейшем Гершелем). Такая же периферия есть у Земли, и для отдаленного наблюдателя она должна казаться светящейся. Таким образом, Земля есть часть неба. В сближении небесного и земного ученый заходит так далеко, что воскрешает идею античных материалистов о наличии жителей, в бесчисленном количестве других миров: «ни одна из звездных областей не лишена жителей» (1, 11, XII).

Эта идея была опасной для христианского вероучения, ибо из нее можно было сделать вывод, что акт искупления совершался бесчисленное количество раз. Однако она введена в космологию философа-кардинала, что помимо всего прочего еще раз подчеркивает его уважение к представителям античной атомистики. Космология Николая является наиболее революционной частью его мировоззрения. В этой области он намного опередил современников. Космологические идеи Кузанца предвосхитили открытия Коперника и в этом смысле могут быть истолкованы как начало освобождения от теологии.

Кузанец не был сторонником гелиоцентрической системы мира, ибо отрицал не только центральное положение Земли во Вселенной, но и Солнца («Земля имеет не больше центра, чем любая сфера»). Вместе с тем, высказывая мысль о движении Земли и о том, что она не является центром мира, ученый разрушал превратившуюся в догму геоцентрическую систему и подготавливал возникновение гелиоцентрической системы мира. Признавая факт движения Солнца, а также бесконечность вселенной, Кузанец сумел опередить жившего век спустя Коперника, который, «сдвинув Землю, остановил Солнце», не сумев вырваться за пределы «неподвижной» последней сферы; мысль о бесконечности вселенной была чужда великому польскому астроному. Эта мысль не была принята и Кеплером, хотя он не раз ссылался на «божественного Кузано». Зато Декарт, рассуждая о потенциальной бесконечности мира, по существу исходил из идеи Кузанца.

Однако наибольшее влияние космологические идеи Николая Кузанского оказали на Бруно. В сущности, у Бруно мы находим те же мысли, что и у Николая, однако они более свободны от теологических наслоений, высказаны с большей ясностью и определенностью, обогащены математически обоснованной гелиоцентрической теорией Коперника. Взгляды Бруно, во многом исходившие из философии Кузанца, который сумел взглянуть на вселенную как бесконечность, центр которой всюду, а окружность — нигде, гораздо ближе по своему содержанию к нашему времени, чем идеи Коперника.

Нередко в литературе встречается недооценка гениальных космологических идей Николая Кузанского. Гофман, например, отрицает наличие идеи бесконечности вселенной у Николая: «Пантеизм Возрождения ведет речь о бесконечности природы, Николай Кузанский же — о бесконечности бога» (46, 8). Иногда неверно истолковываются цели и побудительные мотивы провозглашения новой космологии, видя в этой революционности консервативную цель «поддержания и сохранения великого прошлого». «Космологический переворот,— говорит Риттер, был необходим Кузанцу для того, чтобы воздать должное абсолютной совершенности бога» (49, 7). Мир, согласно Кузанцу, случаен, конечен и не вечен (53, 245). Некоторые исследователи вообще обходят его космологические идеи, сосредоточивая свое внимание на его теологии.

5. УЧЕНИЕ О ЧЕЛОВЕКЕ И ПОЗНАНИЕ МИРА

5.1 «Зеркало вселенной», или микрокосм

С учением о мире тесно связано учение о человеке, его месте и роли во вселенной, которое по существу является центральным у Кузанца. Ибо все его учение о бытии неотделимо от размышлений по поводу «второго бога», «человеческого бога», как называл человека философ, и является обоснованием идеи творческой мощи человеческого разума. Он развивает во многом необычное для предшествующих средневековых философов и своеобразное понимание сущности человека в привычных традиционных терминах средневековой схоластики и мистики, имеющих уже иной смысл, выражая идеи — о безграничности процесса познания, о противоречивости его, о творческой активности человеческого ума.

Учение о человеке как микрокосме, малом мире, отражающем вселенную, макрокосм (большой мир), известно еще с античности, была впервые возрождена Кузанцем, а в XVI в. Она становится одной из центральных идей натурфилософии.

Античное представление о человеке как микрокосме было воспринято теологией средневековья, но смысл его был искажен и приспособлен к нуждам христианства, отражая христианские представления об иерархичности и символичности мира. Согласно этим представлениям все видимые вещи обладают свойством воспроизводить «невидимые вещи», быть их символами. Однако каждая видимая вещь воспроизводит «невидимую» по-своему, существуют «зеркала» более гладкие и менее гладкие. Мир, таким образом, мыслится как иерархия символов. Но каждый символ на этой лестнице, воспроизводя внеприродные вещи, в то же время воспроизводит, заключает в себе и «видимые» вещи, стоящие ниже его. Таким образом, всякая вещь оказывалась малым миром, воспроизводящим мир большой, но не полностью и в зависимости от степени совершенства. В соответствии с таким взглядом человек как венец творения представляется вобравшим в себя свойства всего остального мира, который стоит ниже его.

Средневековое представление о микрокосме как подобии макрокосма имеет, скорее, онтологический оттенок; оно связано с представлением об устройстве человека: последний превращается в совокупность иерархических рядов. С другой стороны, понятию микрокосма придается значение символа, отражающего мир надприродных вещей — человек оказывается символом богочеловека Иисуса.

Понятие микрокосма в его средневековой интерпретации претерпевают изменения, суммируя которые, можно отметить, следующее:

вселенная у Кузанца, как и у древних, есть нечто высшее по сравнению с человеком; отсюда необходимость и ценность ее познания;

понятие микрокосма приобретает и гносеологическое значение—микрокосм понимается как отражение, познание мира;

это отражение не пассивно, но активно;

человек в интерпретации Кузанца перестает быть лишь символом, слабым отблеском божества;

разрушается представление о человеке, занимающем определенное место в иерархической лестнице бытия;

человеческое познание приобретает способность к отражению бесконечности.

Предпосылкой учения о человеке как микрокосме является принятое и развитое им анаксагорово положение, «все во всем».

Философ, реабилитируя мир конечных вещей, признавал огромную ценность каждой вещи в мире. Он связывал любую вещь со всей вселенной, считая ее частью целого, частью, без которой невозможно гармоническое единство мира. Эта любовь к отдельному, восхищение внутренним богатством каждой конечной вещи, как бы «бесконечной вглубь» знаменует то пристальное внимание к природе и ее явлениям, которое столь характерно для «титанов Возрождения».

Каждый предмет Кузанец считает глубоко индивидуальным - ведь нельзя найти точного равенства между двумя вещами: «Ни один человек не таков как другой, в чем бы это ни выражалось» (1, II, 1). Целое, вселенная, отражается в любой своей части своеобразно, индивидуально; любая вещь своим способом переживает индивидуальность бытия. Как в каждом отдельном члене человека отражается весь человек, так и в любой вещи отражаемся вся вселенная. Но как в голове человека лучше всего отражается весь человек, так и вселенная — в человеке. Мир, согласно философу, достигает полного совершенства в человеке, высшем звене природы. Именно человеческая природа наиболее полно отражает вселенную, «она заключает в себе всю умственную и чувственную природу и стягивает в себе всю вселенную. Она есть микрокосм, малый мир, как называли се с полным основанием древние» (1, III, III).

У Кузанца иной подход к трактовке человека, чем у христианской религии, где идея спасения едва ли не основная. Да, в человеке «все возведено» высшую степень» (там же) (венец творения!), однако идея спасения, предполагающая разорванность человеческого и природного бытия, перестает иметь значение в учении философа о человеке. Кузанец не разделяет человека и мир, они едины, человек — часть природы. «...Но является ли человек, будучи малым миром, частью большого?» —«Конечно... Ибо целое отражается любой из своих частей..., в той части, которая называется человеком, она отражается больше» (20, I, 217).

Средневековая теология, называя человека «венцом творения», в духе иерархических представлений полагала природу, окружавшую человека, более низменной и менее совершенной, нежели человек до грехопадения. Кузанец, сумевший в значительной мере преодолеть иерархические представления о мире, обнаруживает диалектический подход к проблеме взаимоотношения человека и вселенной: человек - часть большого мира, достигшая наивысшего совершенства, а потому являющаяся наиболее полним выражением целого, это «малый мир, обладающий душой» (там же).

Понятие «человек как неотъемлемая часть вселенной» при пантеистическом истолковании последней заключает в себе отрицание идеи христианского креационизма — человек так же не имел начала, как и вселенная (эта мысль справедлива, если отвлечься от истории возникновения человека на земле и предположить вечное возникновение и исчезновение разумных существ во всей бесконечной вселенной).

Иной предстает и интерпретация философом человека как «подобия бога». Не раз Кузанец применительно к человеку употребляет выражение «образ Бога» «imago Dei», не будучи в силах целиком порвать с теологической традицией; однако человек воспринимается философом не как простой символ божества, весьма приблизительно указывающий на сущность последнего. Кузанец превращает человека во «второго бога» (8, VI, VII), бесконечно возвышая человеческую сущность. «Человек есть Бог, но не абсолютным образом, ибо он человек. Следовательно, он есть человеческий бог. Человек есть также мир, но не конкретная вселенная, ибо он — человек. Итак, он есть микрокосм, или человеческий мир» (9, II, XIV). «Человек есть Бог, но не абсолютным образом», т. е. каждый отдельный индивид ограничен определенной индивидуальностью, ограничен пространственно и временно, поэтому же «человеческое существо содержит в себе вселенную человечески ограниченным способом» (9, II, XIV). «Человек особым способом имеет то, что вселенная имеет универсальным образом» (20, 1,217).

Единство природы и человека предполагает вместе с тем известную самостоятельность малого мира по отношению к вселенной; эта самостоятельность заключена уже в самом факте различения двух миров — микро- и макрокосма. Кузанец неоднократно подчеркивает независимость, самостоятельность человеческого мира. «Человек есть собственное царство, свободное и благородное» (20, I, 217). Учение Кузанца о свободном и благородном человеке, высшей ступени развития вселенной, явилось методологической основой его гуманизма; в качестве таковой оно было воспринято рядом других философов-пантеистов.

В полном соответствии с духом Возрождения Кузанец выдвигает отвергаемый христианством идеал мыслящего, активного и творческого человека. В связи с этим философ своеобразно интерпретирует роль Христа. Христос, по мнению Кузанца, приходит в мир не только и не столько для спасения человека, но для того чтобы указать человеку на его могущество, величие, способность к постижению бесконечности. Человеческая сущность и есть Христос. Он рассматривает Христа не как богочеловека, а, скорее, как человекобога, превращая понятие Христа в общее понятие человечества. Отдельный человек в связи с этим рассматривается как пространственно-временное ограничение понятия «человек». Венк справедливо заметил в такой трактовке Христа тенденцию к наделению человека всеми теми свойствами, которые теология приписывала богу.

Другой вывод — превращение человека и человечества в существо бесконечное: поскольку сущность человека воплощена в Христе, человек бесконечен; поскольку эта сущность ограничена в каждом отдельном индивиде, человек конечен. Следовательно, человек — конечно-бесконечное существо.

Подобное решение христологической проблемы было неразрывно связано с гуманистическими устремлениями XV в. Не только в области философии, но и в других сферах идеологии Возрождения проявляется тенденция к «очеловечению» Христа и к обожествлению человека.

Тенденция к отождествлению Иисуса с человечеством позволяет философу при анализе микрокосма сместить акцент с идеи сотворенности человека, что было присуще церковному учению, на идею творческой активности человека. Человек в представлении Кузанца не столько творение, сколько творец; именно в этом Кузанец видит уподобление человека богу. С особой силой эта мысль выражена в рассуждениях о свойствах человеческого ума, способного подняться к бесконечному постижению мира.

Понятие индивида как микрокосма, в котором отражена вся вселенная, проходит через всю философию Возрождения; через Бруно перекидывается мост к монадологии Лейбница.

5.2 Вера и знание

Вопрос о соотношении веры и знания был одним из тех вопросов, вокруг которых шла борьба между ортодоксально-церковной точкой зрения и различными отклонениями от нее. Церковно-теологическое решение этой проблемы заключалось в попытке согласовать веру, откровение и знание, образовать известное единство того и другого при возвышении веры над разумом. Однако, как правило, роль разума полностью не отрицалась, ибо на доводах разума строилась вся теология.

Теория двух истин представляла попытку освободить научную мысль от религиозной опеки, хотя с самого начала в этой теории существовала тенденция примирения религии и науки. Однако в эпоху Возрождения теория двух истин, выражавшая компромиссное отношение к религии, использовалась передовыми мыслителями в целях эмансипации науки. Так Галилей и Ф. Бэкон придерживались этой «теории», стремясь оградить науку от вмешательства религии. Официальная церковная точка зрения была выражена в XIII в. Фомой Аквинским, выдвинувшим концепцию единства веры и знания, отдававшую предпочтение вере.

Решение проблемы Кузанским ближе к томизму. В многочисленных проповедях, в сочинениях разных лет он много и горячо говорит о вере, и создается впечатление, что вера, по мнению Николая, играет громадную роль в жизни человека. «Ведь ничто не достигается без веры, которая одна лишь руководит путником на его пути» (19, 224). «Разум направляется верой, а вера раскрывается разумом. Где нет здоровой веры, там нет и настоящего разумения» (1, III, XI).

Решая эту проблему, Кузанец использует принцип свертывания и развертывания. Рассматриваемая в свете этого принципа вера оказывается свертыванием всего знания, знание же — развертыванием веры. «Вера предшествует познанию» (14, 485). Она как бы зародыш, из которого развивается истинное знание; она — начало, свет разума. Это поклон в сторону схоластики, но, по-видимому, нельзя преувеличивать значения веры в теории познания Кузанского, как это делают некоторые исследователи его творчества. «Вера есть не только начало знания, но нечто высшее по сравнению со знанием... Она превышает скромные границы знания» (44, 74). Есть утверждение, что Кузанец отождествляет мышление и веру, основываясь на его положении, что мышление представляет собою развертывание того содержания, которое заключено в вере. «Мышление должно осознаваться как вера, которую оно подтверждает как истинную своими средствами» (42, 90).

Положение о свернутости мысли в вере, несомненно, превращает знание как бы в слугу веры; человеческий ум лишается самостоятельности, и, как справедливо заметил еще католик А. Штекль, значение веры тем самым преувеличивается (52, 36).

Однако рассмотрение других аспектов гносеологии Кузанца приводит к выводу, что фактически вера не играет роли в теории познания философа, придающей громадное значение разумному познанию мира. Впрочем, уже в принципе свертывания мышления в вере заключено ограничение веры; без разума вера не может развернуться, развиться, — только разум способен достичь познания вещей.

Предпочтение человеческого ума, знания вере является выводом из учения Кузанца о человеке как микрокосме.

5.3 Познание – жизнь ума

Мир познаваем — вот какой вывод следует из трактовки человека как микрокосмоса. «Можно прийти к познанию всего человеческим способом»,— утверждает философ в трактате «О предположениях». Ведь у человека есть такое орудие для познания мира, как ум, по природе своей предназначенный к постижению сущности вещей.

Аскетизм, нищета духа, столь ценимые христианством, уступают место удивительному богатству внутреннего содержания микрокосма. «Какое величие существует в нашем уме!» (16, 29). Эпитеты, прилагаемые им по отношению к духу человека, достаточно красноречивы: «наш царственный и властительный ум», «каждый человек имеет свой собственный свободный ум», «свободная сила, существующая в нас...» (20, I, 216). Эта мысль проходит через, все сочинения Кузанца. Это настоящий гимн человеку в истинно гуманистическом духе.

Говоря о врожденном человеку искании истины, он исходит не из христианских догматов, а из аристотелевского положения: «Все люди от природы имеют стремление к знанию». Не вера оказывается началом философского знания, а удивление человека перед богатством окружающего мира. «Люди начали философствовать из удивления»,—говорит Аристотель (27, 1, 2). И Кузанец, как бы забыв о вере как начале знания, пишет: «Наш интеллектуальный дух имеет в себе природу огня; он предназначен на этой земле ни для какой иной цели, чем для той, чтобы гореть и вырасти в пламя. Он растет, побуждаемый удивлением (aclmiratione)» (16, 297). Ту же идею встречаем и в трактате «О предположениях»: «Из удивления, как из семени, вырастает дерево рассудочного познания, которое... приносит удивительные плоды» (9, XI).

Совершенно в духе передовых мыслителей Возрождения Кузанец видит цель человека в познании, духовном освоении мира: «Всякий разумный дух стремится к познанию. Ибо познание есть жизнь ума, та цель, к которой он стремится...» (21, 284).

В гносеологии Кузанца одна из тенденций — дуализм в понимании объекта знания, который является следствием известной противоречивости философа, наличием теистических элементов в его мировоззрении. С этой точки зрения существует два объекта знания: природа, окружающая человека, мир конечных вещей, постигаемый разумом, и таинственный, непознаваемый разумом бог, к которому ведет лишь мистическая теология. Другая тенденция — установление одного объекта познания: натуралистически истолкованного бога.

Обе тенденции перекрещиваются в творчестве Кузанского, однако, ведущей является вторая, связанная с пантеистическим истолкованием природы. С большой ясностью эта вторая тенденция выражена в заключительной главе «Компендиума»: «Существует лишь один объект для духовного видения и чувственного зрения: первое видит то, как он существует в себе, второе — как он познается посредством знаков. Единый объект есть сама возможность (Ipsum Posse). Объект духовного зрения есть всемогущее единство; чувственного зрения — некий чувственный предмет. Так как он есть то, чем он только может быть, то мы здесь имеем тот же объект, только тем способом, которым он становится известным чувству посредством видимых знаков. Оба пути даны потому, что Возможность, которая есть всемогущество, хочет быть увиденной» (12, 249).

Эти рассуждения об объекте познания есть не что иное, как постановка проблемы соотношения сущности и явления и определенное ее решение. Сущность познается духовным зрением, явление — чувственным; объект же един — «Сама Возможность», как определяет бога в своих последних сочинениях Кузанец. Сущность вещей мыслитель называет «истиной» (veritas), «мудростью» (sapientia), придавая этим понятиям не гносеологический, но онтологический смысл.

Он полагает сущность всех вещей одной и той же, поэтому считает, что познание сущности одной вещи одновременно раскрыло бы сущность всех вещей. Кузанец искал метафизическую сущность, найдя которую, можно будет постигнуть всю суть бытия, все явления такими, каковы они суть в себе. «Бог есть точность каждой вещи,— говорит Кузанец.— Отсюда, если бы имелось точное знание хотя бы об одной вещи, то по необходимости было бы знание о всех вещах. Если бы я знал точное имя хотя бы одного творения божия, то не оставался бы в неведении относительно всех решительно имен всех творений божьих и того, что можно было бы знать» (2, III).

Поиск единой основы, сущности всех вещей, без сомнения, вносит метафизический элемент в гносеологию Кузанца, тем более что он понимает сущность как «неизменную покоящуюся в самой себе субсистеицию всех существующих вещей», «одну и ту же сущность всех вещей» (22, 61). Но понимание философом одной единственной сущности бесчисленного множества вещей в известной мере снимает эту ограниченность. Ведь сущность всего есть не что иное, как бесконечность, в которой совпадают противоположности, «вечная и бесконечная мудрость» (6, I, 11), к созерцанию которой направляется ум. Сущность вещей есть бесконечность и к познанию этой бесконечной сущности, в которой совпадают противоположности, устремлен микрокосм Николая и он сам: «Как запах пахучего предмета... побуждает нас к ищущему бегу, чтобы мы по следам запаха благовонных предметов поспешили навстречу самому аромату, так и вечная и бесконечная мудрость, которая светит во всех вещах, привлекает нас, так что мы в чудодейственном стремлении несемся к ней». И дальше: «Ум тянется к мудрости, как магнит к железу» (6, I, 11).

Для Кузанца бесконечная сущность познается в конечных вещах, и постижение ее возможно в мире конечных явлений. «Как абстрактное заключено в конкретном, так в первую очередь мы рассматриваем абсолютный максимум в ограниченном максимуме, чтобы затем исследовать его во всех отдельных вещах, ибо он некоторым абсолютным образом находится в том, что представляет в ограниченном виде все» (1, II, IV). Кузанец уверен в способности человека познать сущность вещей. «...я стремлюсь всей душой узнать, что есть самость или содержащаяся в себе чтойность, которая разыскивается со столь великим усилием.— Веришь ли ты, что она может быть найдена? — Конечно, так как духовное побуждение, свойственное всем, не напрасно. Чтойность, которую всегда искали, ищут и будут искать, как могла бы она разыскиваться, если бы была совершенно неизвестной» (22, 60).

Итак, сущность познается в окружающем человека мире и для Кузанца книга природы – сам бог, который познается человеком по своим письменам, в отличии от учения схоластики, согласно которой задача человека заключалась лишь в отыскании и разгадке букв, а не в необходимости выявления причинных связей и истинной сущности вещей. Объектом познания микрокосмоса, по мнению Кузанца, является окружающий мир. Такова главная тенденция в вопросе об объекте знания.

Человеческий ум Кузанец сравнивает с умом божественным, уподобляет ему. Первый — зеркальное отражение, «живой образ» второго. Ум — живой и совершенный образ бесконечного искусства, «как если бы художник хотел нарисовать себя самого» (2, XIII). «Только один ум является образом божьим» (2, IV).

Выражая настроения передовой части общества того времени, Кузанец превращает положение о человеке как «образе и подобии божьем», в обоснование идеи самостоятельности и свободы человеческого творчества. Уподобление человека богу понадобилось Кузанцу, прежде всего для того, чтобы подчеркнуть творческое начало в человеке.

«Человек есть второй бог. Как бог есть творец реальных вещей и естественных форм, так и человек — творец логического бытия и искусственных форм» (8, VI). Подчеркивание Кузанцем мысли о том, что человек при творении искусственных форм не опирается на образцы — одно из звеньев цепи рассуждений философа, направленных против господства авторитетов в познании.

Принцип свертывания и развертывания применительно к человеку и его познанию является одной из основ гуманистической идеи могущества человеческого ума. Сила человеческого познания оказывается аналогичной божественной творческой деятельности. Подобно тому как бог развернул из себя все многообразное богатство, земных вещей, так и ум развертывает понятия, свернутые в нем заранее. «Человеческий ум, благородное подобие бога ...развертывает из себя... предметы рассудка» (9, I, III).

Это учение имело главной целью возвеличивание человеческой природы соответственно духу Возрождения, видевшего в человеке прежде всего творца. В учении о «развертывании понятийных форм», по-видимому, отразилась характерная для сочинений средневековья и Возрождения склонность к образности, сравнениям, параллелям, что нередко призвано было восполнить в некоторой мере недостаточность фактических и логических доказательств. Подоплекой же рассуждений о развертывании понятий является стремление возвысить человека до уровня бога. Недаром «Homo esse secundum Deum» — «Человек есть второй бог». Нельзя отрицать в учении об экспликации понятий умом косвенной связи с идеалистической теорией Платона о наличии в душе человека образцов вещей еще до столкновения с внешним миром. Однако, используя теорию свернутости в уме заранее всех понятий, Кузанец отбрасывает ее, когда подходит к рассмотрению процесса познания. Он отрицает наличие врожденных душе человека понятий, отличаясь этим от платоников Возрождения. Прирожденной уму Кузанец считал лишь способность суждения. Подобно тому как «глухой никогда не может стать кифаредом, раз он не имеет никакого представления о гармонии», так и ум человека «обладает прирожденной способностью суждения, без которой он не мог бы продвинуться дальше. Эта сила суждения от природы присуща уму» (2, IV).

Исходя из этого, можно понять свертывание понятий в нашем уме как прирожденную способность, возможность, мыслить и образовывать суждения; однако же, реализация процесса мышления и образования суждений происходит лишь посредством соприкосновения с чувственным миром. В этом нас убеждает и понимание Кузанцем микрокосма как отражения окружающей природы. Малый мир — часть большого и отражение его. Это отражение и есть познание мира.

Познание мира Кузанец нередко характеризует как уподобление бытию: «...божественный ум есть сила, создающая бытие, наш ум есть сила уподобления бытию». И там же: «Ум создает уподобления, чтобы получить понятие о чувственных вещах, и в таком смысле погружен в телесный дух. Наша умственная способность, на основании подобных понятий, полученных через уподобление, создает механические искусства, физические и логические предположения и доходит до вещей так, как они воспринимаются в потенциальности своего бытия, или в материн» (2, VII). Он полагает, что уподобление ума конкретному бытию дает понятие лишь о чувственных вещах, почему эти понятия «оказываются, скорее предположениями, чем истинами» (2, VII).

Вся гносеология Кузанца базируется на положении о том, что никакое познание (кроме мистического) невозможно без чувственной ступени. Говоря о человеческом уме как «живом отражении» божественной мудрости, Кузанец также подчеркивает мысль о безграничных познавательных возможностях человека. Именно ум делает человека, являющегося единством конечного и бесконечного, в его ограничении бесконечным. При помощи понятий ум объединяет в единство все бытие бесчисленно разнородных вещей, и это единство, созданное умом, бесконечно. Бесконечен ум божественный — бесконечно и его отражение, человеческий ум. Мышление, сущность человеческой жизни, — деятельность, не имеющая границ; таков вывод из учения о человеческом уме как подобии божественного ума.

С учением о микрокосме тесно связана идея творческих способностей человеческого разума. У Кузанца ум выступает как нечто относительно независимое от божественного промысла. Известно, что схоластика, признавая силу ума в познании «творений божьих», однако, полагала, что сам по себе ум человека бессилен. Он может проявить себя лишь в той мере, в какой это определено милостью божией; только сверхъестественный мир может расширить или сузить сферу действия ума, данного богом. Это представление, связанное с идеей божественного промысла, в значительной мере преодолевается Кузанским.

Учение философа об уме в некоторых пунктах соприкасается со схоластической традицией, главным образом в терминах и определениях, в целом заметно отходя от традиции. «Ум — это то, откуда возникает граница и мера всех вещей. Я думаю, стало быть, что слово «mens» производится от «mensurare». Как и Альберт Великий, и Фома Аквинский, Кузанец соединяет понятие «ум» (mens) с mensura — измерением, основываясь на этимологической схожести этих двух понятий. Основной функцией ума Кузанец считает измерение разновидностями, которого является взвешивание, исчисление, измерение (6, 3).

Имея в виду телесные функции ума Кузанец употребляет термин «душа» — «anima». Душа определяется им как некая неизменная нетелесная сущность, пребывающая в любой части тела и являющаяся основой всех способностей ума. «Существует только одна субстанция ощущения, воображения, рассудка и интеллекта. ...душа есть нетелесная субстанция и сила различных сил» (20, I, 214).

Когда же речь идет о познавательной деятельности как таковой, Николай пользуется термином «mens». «Mens» (ум) индивидуален у каждого человека; Кузанец выступил против аверроистов в вопросе о едином интеллекте у всех людей: «Никак невозможно, чтобы у всех людей был один интеллект» (2, XII), но это выступление совершается не во имя доказательства бессмертия души, а во имя подчеркивания ценности, неповторимой индивидуальности каждого человека. Индивидуальность ума каждого человека Кузанец связывает с различием телесного устройства, что соответствует признанию им индивидуализирующей роли материи. «Но что ум один у всех людей, этого я не представляю, потому что «если ум и обладает тем установлением, благодаря которому он называется душой, то он использует для этого подходящее устройство тела, адекватно себе соразмерного. А это устройство, раз оно находится в одном теле, уже никогда не встречаются в другом» (2, XII). Неповторимость, своеобразие каждого индивида в его телесном и духовном выражении утверждает Кузанский.

Подчеркивание философом наличия тесной связи души с телом представляет материалистическую тенденцию.

Кузанец представляет душу как единство, тело — как инакость. «Телесное поднимается в духовное, а духовное спускается в телесное, оба связаны, так что различие тел нужно так объяснить из различия души, чтобы в то же время понять последнее различие от первого» (9, II, X).

Ум человека, по мнению философа, составляет единство трех способностей, или сил: ощущения вместе с воображением (sensus et imaginatio), рассудка (ratio), разума (intellectus). «Виртуально ум состоит из способности мышления, рассуждения, воображения и ощущения, так что сам он в качестве целого называется способностью мышления, способностью воображения и способностью ощущения. Отсюда, он состоит из них как своих элементов» (2, 11). Кроме этих трех способностей ума Кузанец полагает также недискурсивную способность, мистическую интуицию, помогающую в момент «theosisa», «обожествления», мгновенно постичь бесконечный абсолют. Однако мистическая интуиция в теории познания природы не играет роли; введение этого рода познания в гносеологию является данью мистике.

Указанные способности ума Кузанец связывает в некое гармоническое единство, основанное на существовании единой субстанции всех способностей. Все три силы ума неразрывно связаны друг с другом и не могут совершать никаких действий обособленно: каждая способность, будь то высшая или низшая, функционирует лишь при помощи других. Каждая более высокая способность является свертыванием низшей; более высокая ступень способна исправлять ошибки низшей. «Абсолютное единство нисходит в духовную бесконечность, последняя — в рассудочную, последняя — в чувственную, которая опять в том же ступенчатом порядке вновь поднимается к абсолютному единству, так что в абсолютном единстве совпадают начало истечения н конец обратного устремления, в чувственном единстве — конец истечения и начало обратного устремления» (9, II, VII). Итак, Кузанец считал абсолютное божественное единство свертыванием всех сил познания, что связано со всем строем пантеистических рассуждений философа; в данном случае сила человеческого ума представляет собою развертывание божественного ума, составляя с ним неразрывное единство.

Чувственной ступени познания Кузанский уделяет большое внимание, что связано с ростом интереса в XV в. к естественным наукам и соответственно этому — интереса к опыту как основе естествознания.

Чувственную ступень он рассматривает как состоящую из двух сил души — ощущения (sensus) и воображения (imaginatio), которое соответствует представлению. С точки зрения Кузанца, ощущения — источник и основа познания мира: «познание начинается с чувственного» (9, II, XVI). Чувственной ступени придается столь большое значение, что деятельность интеллекта полагается немыслимой без нее. «Сила ума, являющегося способностью восприятия вещей и способностью к понятиям, не может перейти к своим функциям, если не получит возбуждения со стороны чувственного и не получит возбуждения иначе, как только при посредстве чувственных представлений» (2, IV). Именно на основе чувственных впечатлений разум с помощью рассудка создает понятия о вещах—assimilationes rerum — и, в конце концов, достигает мудрости. «В этом мире в различных отдельных предметах разум ищет посредством ощущений не что иное, как свою жизнь... из чувственного мира отдельных вещей мы переносимся ко всеобщей науке, которая находится в интеллекте» (19, 226). Разум не может стать действительностью до тех пор, пока не соединится с чувством. Это соединение Кузанец рассматривает как нисхождение разума в чувство и становление чувством. «Разум становится чувством, чтобы перейти из возможности в действительность» (9, II, XVI).

Он отмечает неразрывную связь ощущений с телом. «Душа производит ощущение и воображение в теле» (20, 1, 214) в отличие от двух более высоких ступеней — рассудка и интеллекта. Каждый из органов чувств устроен так, что отражает одну определенную сторону мира. Он склонялся к признанию ощущений образами вещей и источником разумного познания. Человек, по мнению Кузанца, «создает подобия, или отражения, чувственного мира» (9, I, XIV). Функции более высоких ступеней невозможны без образов вещей, доставляемых ощущениями: «Когда наш разум начинает мыслить, он получает от многих изображений в памяти и форму цвета, и звука и т. п., тогда как до того он не имел формы» (1, II, II).

Тело обладает и способностью запоминания ощущений в отсутствие вещи, т. е. силой воображения — vis imaginative, называл ее Кузанец или memoria (память), которая сохраняет чувственные образы, которые он считал неясными в силу их непосредственной связи с ощущениями.

Чувственное познание само по себе не дает знания сущности вещей. Оно ограничено пространством и временем, «познает лишь телесное»; «желание измерить духовное посредством чувственного бессмысленно» (9, I, X). «Чувство ощущает лишь чувственное, но его ощущение сбивчиво. Чувство лишь утверждает, что чувственное существует, но не то или это» (9 I, X).

Сила воображения является посредником между ощущением и рассудком. В рассудке чувственная ступень черпает свое совершенство. Именно благодаря деятельности рассудка чувственная ступень у человека отличается от ощущения и восприятия животных. Рассудок помогает человеку разобраться в природе видимых предметов. Оценивая роль чувственной ступени в познании, Кузанец уподобляет тело городу с пятью воротами, которые сообщаются с миром.

То внимание, которое он уделяет чувственному знанию, проявилось и в особенностях его стиля. В сочинениях философа наблюдается тяготение к конкретно-чувственным: образам. В самом его творчестве конкретно-чувственный образ служит основой для понимания абстрактных философских положений. Так, идею совпадения невозможно понять без наглядных геометрических фигур. «Как в теле голова, руки, ноги имеют различные функции, так и в душе разум есть голова, рассудок — руки, чувства — ноги» (9, II, 10). Это сравнение хорошо характеризует роль чувств: чувственная ступень «стоит на земле», она является основой деятельности рук и головы человека.

Рассудок [ratio], как и остальные способности души, есть проявление деятельности души. Эту высшую по сравнению с чувственной ступенью способность Кузанец связывает с телом. «С такими тремя модусами (ощущение, воображение, рассудок) душа пользуется телесным инструментом» (2, VIII).

Рассудок «существует вокруг вещей, подпадающих под ощущение». Он создает распознание, соединение и отличие ощущений, так что «в рассудке нет ничего, что раньше не существовало бы в ощущении» (2, II). Одна из функций рассудка — различие и упорядочение материала, полученного ощущением. Человеческий рассудок имеет свою цель в познании. «Рассудок превосходит силу воображения и шагает в более истинный способ познания вещей (9, II, XIV). Эта способность к познанию — результат регулирующей деятельности высшей теоретической способности «ума» (разума, интеллекта): «как мог бы рассудок производить исследования вне разума, без побуждающего и сверкающего света разума?» (9, I, VIII).

Другая функция рассудка - создание понятий о вещах. Говоря о функции создания рассудком понятий, нельзя обойти решение Кузанцем одной из основных проблем средневековой философии — проблемы универсалий. Эта проблема, как и многие другие, не решается им однозначно, но и здесь можно выделить основное направление. Кузанец выходит за пределы чисто номиналистического или реалистического решения вопроса. Преобладает у философа номиналистический подход к проблеме универсалий, причудливо сочетающийся с крайним реализмом.

Многое связывает философа с номинализмом: и критицизм Оккама, который разделяет Кузанец, и отрицание (хотя и непоследовательное) символики и иерархизма, и несколько скептическое отношение к разуму в его попытке постичь бога; интерес к опытному естествознанию и провозглашение ценности и неповторимости индивидуума.

Подобно номиналистам, Кузанец исходит из признания факта реального бытия единичных, конкретных вещей. Он утверждает, что отдельных от вещей «родов» и «видов» не существует, но «роды» существуют, поскольку они обнаруживаются в «видах», а виды — поскольку они обнаруживаются в единичных вещах. «Вселенная раскрывается лишь в роде, а род обнаруживается лишь в виде. Индивиды находятся в действительности; в них обнаруживается в ограниченном виде вся вселенная...» (6, II, 6). «Роды существуют лишь в ограниченном состоянии в видах, а виды, равным образом, в индивидуумах, которые одни только существуют в действительности» (1, III, I). Итак, конечным вещам, «индивидуумам», Кузанец приписывает действительное бытие. В отличие от многих номиналистов Кузанец признает соответствие общих понятий, образуемых умом, внешним объектам. Кузанец говорит о понятийном мире, созданном «нами по сходству с вещами» (9, I, IV). Понятия оказываются более или менее истинным отражением объективного мира, поскольку они отражают общие черты вещей. «Роды и виды, поскольку они выражаются в словах, суть утверждения рассудка, которые он создал себе на основании согласия и разногласия чувственных вещей. А отсюда, хотя они по своей природе и хуже чувственных вещей, подобием которых они являются— они все же не могут сохраняться при разрушении чувственных вещей» (2, II).

Таким образом, основа обобщения находится во внешнем мире: чувственные вещи обладают сходными чертами, что позволят рассудку, уловив общие черты, создать универсалии и дать названия вещам. Понятия, с этой точки зрения,— это подобия вещей, существующие в рассудке, менее истинные по сравнению с действительно существующими вещами. Кузанец отрицает искаженные представления средневековых реалистов о соотношении понятия и вещи. Реализм исходил из того, что вещи менее истинны по сравнению с их идеями. Кузанец изменяет это соотношение в пользу номинализма: действительный мир более истинен, чем понятийный, созданный человеком. По сравнению с позициями реализма в целом, номиналистическая позиция была более прогрессивной: признание мира конечных вещей истинным, действительно существующим миром, отрицание самостоятельного существования общих понятий наталкивало номиналистов на материалистические выводы и расчищало пути для возникновения эмпирических знаний.

Однако номиналистический эмпиризм в тенденции приводил к разложению мира на отдельные несвязанные элементы, противостоящие друг другу, игнорируя существующую связь между вещами. Кузанец по-своему пытался преодолеть эту ограниченность номинализма. Возможно, именно этим объясняется присутствие в системе философа элементов крайнего реализма.

Он подверг критике идею платоников о существовании многих прообразов, проформ вещей. Не существует множества отдельных от вещей первообразов и множества идей вещей, «невозможно, чтобы было несколько различных образцов» (1, II, IX). Отходя от Аристотеля на позиции крайнего реализма неоплатоновского толка, Кузанец признает наличие одного единственного образца вещей. «Многие образцы суть один образец, поскольку они совпадают в абсолюте» (6, II, 30). Как мы видим, и в преодолении платоновского реализма Кузанцу служит основой учение о совпадении противоположностей. Образцом вещей оказывается фактически бог, но понятый пантеистически: «бог есть «абсолютная универсалия», «единая бесконечная форма» (1,II, VI; 2, II).

Кузанец пытался преодолеть и тот метафизический отрыв общего от единичного, какой был присущ реалистам, которые, разделяя позиции крайнего реализма, вместе с тем отрывали образец от образов, в соответствии с позициями теизма провозглашая трансцендентность бога по отношению к миру. Абсолют Кузанца, как мы видели, свертывает все вещи, будучи «всем во всем»; он неотделим от вещи, составляя сущность ее бытия.

Крайний реализм Кузанца связан с пантеизмом. Подобного рода реализм вел к ликвидации ортодоксального учения о троице. Каждое из лиц троицы в учении крайних реалистов прекращало «реальное» существование, сливаясь в едином понятии бога. Учение Кузанца о троице соответствовало именно крайне реалистическому, а не номиналистическому решению: в учении о троице как бесконечном треугольнике и бесконечной прямой, которые совпадают в бесконечном, уничтожающем всякие различия единстве, исчезало как представление о личном боге, так и о каждом из трех лиц божества. Крайне реалистическая установка была и теоретической основой для провозглашения Кузанцем идеи общности всех религий в сочинении «О мире веры»; общее по всех религиях оказывалось более существенным, нежели то, что разделяло их.

Известная противоречивость позиции Кузанца относительно проблемы универсалий, сочетание элементов номинализма и крайнего реализма, возможно, объясняется стремлением вырваться из метафизических тисков каждого из направлений. Признав единый образец всех вещей, Кузанец объединяет всю вселенную, разложенную номиналистами на отдельные элементы, в некое целое и отсюда задачей человеческого ума становится не только изучение отдельных предметов, но мировой связи, ведь «все имеет между собой некую связь (nexus), однако ж скрытую от нас и непостижимую, так что из всех вещей происходит единственная вселенная и все вещи в едином максимуме суть само единство» (1, I, II). Это еще не конкретное изучение взаимосвязей между вещами, что явилось делом будущего, а лишь установка на изучение «скрытой от нас» связи; стремление постичь «тайные» связи между вещами вообще характерно для натурфилософии Возрождения.

В противоположность реализму, связанному с пренебрежением к единичному, Кузанец в чисто номиналистическом духе поднимает значение единичного вообще и человеческого индивидуума, в частности.

Итак, рассудок создает понятия о вещах видимого мира. Процесс образования понятий, познание мира Кузанец рассматривает как «измерение», — недаром слово «ум» он пытается связать со словом «измерять». Познание есть измерение, сравнение одного предмета с другим: всякий исследователь начинает исследование с неизвестного, сравнивает его с заранее полагаемым известным. Всякое искание состоит в сравнительном сопоставлении, поэтому бесконечное, ускользающее от пропорций, — неизвестно (11, I, I). Предметом сравнивающего познания, таким образом, служит мир конечных вещей; причем одни вещи более известны человеку, другие — менее. Сравнение выявляет неизвестное, исходя из известного. Измерение умом предметов видимого мира Кузанец связывает, прежде всего, с объективным свойством конечных вещей быть измеримыми; вещи находятся между максимумом и минимумом; одна вещь больше, другая — меньше. Это создает объективную основу для сравнивания вещей. Все вещи измеримы, кроме абсолюта, который постигается мгновенно, мистическим путем. Познание, таким образом, оказывается совокупностью элементов сравнения измеряющего и измеряемого, которые всегда различны. Именно их различие обусловливает тот факт, что всегда существует отношение, которое могло бы быть более точным, чем данное. В этом смысле познание, согласно Кузанцу, относительно, поскольку всегда допускает возможность еще более истинного постижения. Мышление всегда движется от определения к определению, от известного к неизвестному. И это движение, это путь познания посредством рассудка нелегок: Кузанец сравнивает деятельность рассудка с собакой, разыскивающей дичь, — «рассудочное познание отыскивает истину при помощи разнообразного размышления, по следам, петляющим по полю» (5, 16).

В связи с рассмотрением познания как «измерения», составление отношений, пропорций выступает как метод познания. Вот почему Кузанец так часто при исследовании гносеологических проблем обращается к вопросу о числе, его природе, вообще к математическим соотношениям. Кузанец полагал, что математика постигает истину надежнее, чем все другие науки, ибо характеризуется простотой, ясностью, достоверностью. Он видел в математических фигурах сходство с абсолютом, считая их не связанными с материей, движением, чувственным началом, придав отвлеченности математического мышления абсолютный характер. «Геометр занимается не металлическими, золотыми или деревянными линиями и фигурами, а самими этими линиями и фигурами, как они существуют в себе» (25, 1107), т. е. Кузанец полагал, что математик имеет дело с сущностью фигуры, но не чувственным воплощением этой сущности. Математика, по его мнению, позволяет в конечных фигурах выражать бесконечность, что должно приблизить человека к познанию абсолюта.

В XII—XIII вв. высоко подняли значение математики в деле познания природы Роберт Гростет и Роджер Бэкон. Гростет высказал мысль о том, что математика — единственная надежная основа для познания, что все природные действия можно изобразить посредством линий, углов и фигур. Вслед за ним Р. Бэкон провозгласил математику основой всех наук. Но от действительного познания природы математика была фактически оторвана, хотя математические занятия средневековых философов и ученых были преддверием математических методов исследования природы.

Приближение математики к эмпирической действительности, широкое применение ее в различных отраслях знаний начинается с XV в. Математический мир в этот период включается в сферу практической деятельности человека. Развитие техники, торговли, мореплавания побуждало ученых к поискам точных методов исследования природы. Математические методы познания в эту эпоху приобретают все большее значение, главным образом в среде художников, инженеров, архитекторов; для изучения эмпирической действительности с помощью математических методов. Была высказана мысль о том, что математика является общим основанием искусств и науки. XV в. дает примеры применения математики в самых различных отраслях знания — в анатомии, оптике, живописи, механике.

Стремление обнаружить причины каждого явления, выявить его внутреннюю закономерность приводило к выводу, что эти закономерности чаще всего выражались в форме чисел. Мера, число, пропорция приобретали значение всеобщего ключа к познанию истины и красоты. Учение о пропорции в XV в. становится к тому же принципом для измерения человека и природы, пропорция — «мать и царица» всего. В основе всей эстетики Возрождения, опиравшейся на математику, лежала мысль о гармонии как пропорциональной соразмерности частей.

Вот это стремление передовых мыслителей Возрождения осознать явления природы с точки зрения математики с большой силой выражено Николаем Кузанским. «Мы ничего не имеем достоверного в нашей науке, кроме нашей математиконцепции» (4, 315).

На естественнонаучные и, в частности, математические занятия философа оказали воздействие, как потребности его эпохи, так и изучение им философских систем прошлого, в той или иной степени связанных с математикой. Особенно высоко ценил Кузанец Прокла, полагавшего, что математика — «единственная истинная наука, благодаря которой мы способны познать все сущее» (51, 143). Кузанец заплатил дань, довольно значительную, неоплатоновско-пифагорейской мистике чисел. Вместе с тем внимание ученого к исследованию соотношения чисел выходит далеко за границы этой мистики. Об этом говорят его многочисленные математические сочинения. Математика становится для него методологической основой человеческого познания. Точность, вот что привлекает Кузанца в математике. В этом он видит сходство математики с абсолютом. Ведь недаром абсолют неоднократно определяется Кузанцем как «точная мера всех вещей». Провозглашая бога точностью всех вещей, Кузанец теологию привлекает для обоснования необходимости точных методов в познании вещей. «Бог создал мир при помощи арифметики, геометрии, музыки и астрономии»,— говорит Кузанец, выражая в теологической форме мысль о господстве в природе закономерностей, подчиняющихся математическим определениям,— «...бог все сотворил в числе, весе и мере» (1, II, XIII).

Числу он придает чрезвычайно большое значение, именно число выражало наличие пропорций в явлениях природы, позволяло «измерять» вещи. «Отнимите число, и не будет тогда возможности различать вещи, не будет порядка, пропорции, гармонии и даже самой множественности бытия» (1, I, V).

Кузанец приписывает единице атрибут божественности, рассматривая ее как начало всех начал, как «простой минимум», который совпадает с максимумом, т. е. как абсолют. «Она есть, следовательно, абсолютное единство» (1, I, V). Здесь мы вновь сталкиваемся с использованием принципа свертывания и развертывания применительно к числу. Единица развертывается во множество чисел, или вещей, а числа свернуты в единство: «ведь в любом числе содержится единство, а любое число содержится в единстве. Ибо любое число есть одно: двойка, тройка, десятка и вообще все; любое как число есть одно». В то же время число рассматривается философом как принцип вещи и «первый образец вещей» (9, I, IV). Кузанец даже высказывает мысль о том, что «число вещей есть сами вещи» (2, VI). Эти положения, безусловно, гипертрофируют количественную определенность вещей, превращают ее в абсолют.

Исходя из понимания числа как онтологической основы вещей, Кузанец строит и гносеологию на принципе числовых соотношений. Ведь понятийный мир, создаваемый рассудком, оказывается не чем иным, как образом числа; ведь «образцом понятийного мира, созданного нами по сходству с вещами, является число нашего рассудка» (9, I, IV). Рассудок начинает познание мира с создания числа. «Рассудок вначале развертывает из себя число и пользуется им при образовании своих предположений» (9, I, IV).

Количественная характеристика вещи становится определяющей при познании; такой подход отличает изыскания философа от схоластических поисков «скрытых качеств». Кузанец, однако, не сводит качество вещи к количеству, как это было принято в новое время. Для Кузанца количество — это свойство вещи, помогающее проникнуть в сущность последней. Отсюда его внимание к «числу, весу, мере».

Метод «сравнивающего измерения» имеет источником не только математику, но и другие естественные дисциплины, и в значительной мере связан с опытом, экспериментом, рассматриваемым как основа познания. В вопросе об опыте как источнике познания Кузанец расходится со схоластикой в целом. Необходимость опытов и наблюдений для познания природы была провозглашена еще в XIIIв. Роджером Бэконом, но в условиях господства феодализма не нашла отклика. Кузанец подхватывает и развивает идею необходимости эксперимента в науке, являясь в этом отношении предшественником Френсиса Бэкона. Четвертый диалог «Простеца» называется «Об опыте со взвешиванием». Этот трактат ученого интересен тем, что возвещает наступление новой эпохи — эпохи развития науки и техники. Здесь особенно отчетливо мы ощущаем стремление Кузанца получить точную меру для процессов в природе, осознание им необходимости исследования количественных отношений в природе, в частности, весовых соотношений. «Я полагаю, что, приняв во внимание весовые различия, можно ближе подойти к тайнам вещей и многое узнать с помощью предположительных следствий» (7, 120). Эта мысль обосновывается рядом остроумных наблюдений и предложением опытов из области физиологии человека и растений, из области механики. Кузанец пытался ввести количественные методы и точные измерения, например, в медицину.

Попытка Кузанца разработать точные методы исследования природы не противоречит его философской системе, она вполне соответствует его подходу к природе как к объекту приложения человеческих усилий.

Признание огромной роли опыта в познании, несомненно, влечет за собой и признание ценности индуктивного метода. Поэтому неверным представляется отрицание элементов индуктивно-аналитического метода у Кузанца, что предполагается некоторыми исследователями немецкого философа. Кузанец— «сторонник дедуктивного метода, признающий познание разнообразия — лишь через единое, части — через целое» (53, 194). Хотя Кузанец и в самом деле отдает предпочтение дедуктивному методу, нельзя забывать о логической связи между эмпирическим методом и индуктивным. Кузанец иногда высказывает мысль о связи обоих методов познания. «В сочинении «Об уме» Кузанец предлагает метод познания, который возможен лишь при учете диалектической связи общего с единичным: «Необходимо, чтобы знанию о чем-нибудь одном предшествовало знание целого и его частей» (2, X). Та же мысль проскальзывает и в «Апологии», где философ уличает Венка в неверном подходе к сочинению «Об ученом незнании», когда Венк, выхватывая разрозненные положения, превратно толкует их, следуя метафизическому методу отрыва единичного от общего: «Ведь необходимо, чтобы тот, кто исследует ум пишущего и какой-либо области, внимательно прочел все написанное и разъяснил это в едином согласующемся мнении. Ведь в разрозненных положениях легко обнаружить нечто такое, что противоречит самому себе» (5, 17).

Теоретической основой этих рассуждений является диалектика целого и части, развитая в основном в «Ученом незнании».

Подлинно диалектическим духом проникнуто учение Кузанца о высшей теоретической способности человека—разуме [intellectus]; именно она связана с диалектическим принципом совпадения противоположностей. Эта часть гносеологии философа содержит плодотворные идеи о противоречивости процесса познания, об историческом характере истины. Вместе с тем в учении о разуме проявляется больший уклон в сторону идеалистической трактовки этой способности ума.

Кузанский не отбрасывает идущее от христианской традиции мнение о разуме как силе божественной, некоей «искре божией» в человеке. Кузанец рассматривает разум как неотъемлемую составную часть ума (mens) человека; при этом человеческий разум по своей силе может сравниться с разумом бога.

Разум рассматривается им и как высшая по сравнению с другими способностями сила ума, и как несоизмеримая ни с чем величина, не поддающаяся определению. В последнем случае разум оказывается силой совершенно иного рода, чем рассудок, воображение и чувство, ведь «чувственное не имеет никакой пропорции с нечувственным» (14, 354). Но часто встречаются рассуждения о разуме как силе, пропорциональной низшим способностям ума. «Разум отражается в рассудке, как своем подобии» (9, I, VII1). Кузанец даже подчеркивает известную зависимость разума от низших ступеней познания: «ничего не может быть и в разуме, чего раньше не было в ощущении» (2, II). Кроме того, функция разума по отношению к рассудку в некоторой мере сходна с функцией рассудка по отношению к чувственному познанию. Если рассудок должен различать и упорядочивать спутанные отношения, то «разум является светом различающего рассудка; отсюда поднимись к Богу, который есть свет разума»; «разум— истинный судья над всем миром рассудка ...он способен к светлому интуитивному суждению обо всем многообразии того, что измеряется рассудком» (16, 295, 293).

Однако, разум бесконечно превосходит рассудочную силу в способности познания сущности вещи. Рассудок оказывается ограниченной силой ума, не выходящей за пределы конечного, за пределы функции сравнивания вещей. Неспособность воспринять, схватить бесконечное, ибо бесконечное не поддается сравнению — главная ограниченность рассудка, согласно Кузанцу. С этой ограниченностью связана также неспособность рассудка проникнуть в истинную сущность вещей — постигнуть совпадение противоположностей.

Рассудку, не умеющему проникнуть в тайну совпадения, противопоставляется разум, рассматриваемый как отражение бога, являющегося совпадением противоположностей.

Уподобление человеческого разума бесконечному абсолюту в данном случае является основой мысли о диалектической способности разума охватить противоположности. «Так, для рассудка движение является непримиримой противоположностью покоя; но как бесконечное движение в первом единстве совпадает с покоем, так они не исключаются и из ближайшего отражения этого единства» (т. е. разума) (9, I, VIII). Кузанец не отбрасывал рассудочное познание как неверное. Оно тоже шаг на пути к истине; без него была бы невозможной деятельность интеллекта.

Познание бесконечности и совпадение противоположностей, т. е. проникновение в сущность, «чтойность» вещей становится функцией разума. Человеческий интеллект должен поставить и решить задачу познания бесконечного. Придавая миру, вселенной, атрибут бесконечности, философ тем самым переключает сознание человека с познания абстрактного абсолюта на познание бесконечного реального мира. В связи с этим разум рассматривается как дискурсивная способность, движущаяся к постижению истины. Кузанец не раз подчеркивает способность разума к движению. Уже в «Ученом незнании» он говорит о бесконечном движении разума к истине, уподобляя его многоугольнику с бесконечным увеличением числа сторон. «Интеллект есть движение ума...». (2, VIII), интеллектуальное познание становится возможным лишь тогда, когда ум находится в движении. «Движение интеллекта... никогда не останавливается» (20, I, 214).

Кузанец проводит различие между разумом и так называемым интеллектуальным видением, или интуицией (visio intellectualis). Последняя оказывается как бы высшей ступенью созерцания истины, завершающей человеческое познание. Здесь вступает в свои права мистика.

Кузанец не только ставит проблему осознания бесконечного мира, но и дает свое решение этой проблемы, в принципе верное не только для его времени, но и для нашего, если отвлечься от мистических спекуляции. Он рассматривает истину как процесс; человеческий разум непрерывно, бесконечно шествует к абсолютной истине, никогда не достигая ее. Человек постигает бесконечное, но само это постижение представляет собой бесконечный процесс усовершенствования знаний. «Познание бесконечного есть бесконечный процесс»,— так можно коротко сформулировать эту мысль философа. И в этом Кузанец — человек новой эпохи, перешагнувший порог средневековья. Его идея истины как процесса по существу еретична с точки зрения официальной теологии того времени: утверждение бесконечности процесса познания фактически является отрицанием теологии и церковной философии с их вечными, неизменными истинами, опиравшимися на авторитеты. Догмы теологии ставятся под сомнение провозглашением относительности результатов познания. Ибо точного соответствия истине не существует, познание есть бесконечное уподобление ума познаваемому предмету. Уже в первых главах «Ученого незнания» четко формулируется эта мысль, не покидающая философа до последних сочинений. «Так разум, не являющийся истиной, никогда не постигает истины с такой точностью, которая не могла бы быть постигнута еще более точным образом через бесконечность. Разум так же близок к истине, как многоугольник к кругу; ибо чем больше число углов вписанного многоугольника, тем более он приблизится к кругу, но никогда не станет равным кругу даже и в том случае, когда углы будут умножены до бесконечности...» (1, I, III). Отметим, что образ круга со вписанным многоугольником с постоянно увеличивающимся количеством сторон — не только выражение бесконечности процесса познания, но и утверждение мысли о возможности постижения бесконечного через конечное. Ибо, что есть круг, как не мера многоугольника? В сравнении разума с многоугольником, бесконечно приближающимся к истине, кругу, есть еще один аспект учения о бесконечном познании. А именно, признание Кузанцем того факта, что человеческая истина есть не что иное, как единство множества разнообразных, относительно истинных мнений: чем больше сторон многоугольника, вписанного в круг, тем больше он сближается с кругом, хотя никогда не станет им. В этом можно увидеть теоретическую основу религиозной терпимости, присущей кардиналу. Идея правомерности и необходимости разнородных мнений в процессе познания служит в сочинении «О мире веры» обоснованию положения о том, что наличие множества религий не есть зло, но необходимость в познании бога.

Никто из предшествующих Кузанцу мыслителей не связывал идею относительности истины с идеей бесконечного движения человека к познанию сущности вещей. «Движение духа никогда не может исчезнуть, так как оно никогда не достигает бесконечной жизни... Ведь мудрость есть в высшей степени приятная пища, которая не уменьшает в насытившемся жажды вкушающего...» (6, 17).

Кузанец вводит в гносеологию понятие «coniectuга» — предположение, выражающее факт относительности наших знаний. Человеческое знание о мире совокупность более или менее истинных предположений, являющихся ступенями приближения к истине. Нет такого знания о вещи, которое не могло бы быть еще более точным. Уподобление вещи (adaequatio rei) никогда не является совершенным, так как познание никогда не исчерпает сущности вещей (12, VIII). Учение о предположениях содержит несколько скептическое отношение к суждениям человека об истине, но это скептицизм оптимиста, уверенного в поступательном движении человеческого ума и в бесконечном «приближении многоугольника к кругу». Тем более что познание сущности вещей — совпадения противоположностей — Кузанец неразрывно связывает с деятельностью.

Применение математики в деле познания бесконечности свидетельствует о тесной связи разума и рассудка, так как математика, согласно Кузанцу, есть не что иное, как творение рассудка. Именно рассудок дает разуму математический материал для размышления, хотя математика в качестве творения рассудка была ограничена познанием конечных вещей и подчинена закону противоречия. Попав «в руки» разума, математический материал, однако трансформируется, а именно, человеческий ум (mens) при помощи разума производит выход (transcensus) за пределы конечных геометрических фигур — прямой, треугольника, круга, шара. Дело разума — оставить конечные отношения математики и суметь увидеть в конечных геометрических фигурах бесконечное. При продолжении геометрических фигур до бесконечности разум видит их совпадение с бесконечной прямой и друг с другом. Совпадение прямой и круга в бесконечности противоречит понятию рассудка об этих фигурах. Но разум, пользуясь математическими символами, легко схватывает это совпадение.

Кузанец пытается обосновать совпадение не только бесконечных геометрических фигур, но и любого с любым. Поскольку он не может представить себе совпадения любого с любым иначе как при помощи увеличенных до бесконечности геометрических фигур, Кузанец использует идею бесконечного абсолюта, содержащего любые противоположности неразличимыми. Разум, согласно Кузанцу, совершает еще один переход—от геометрической бесконечности к абсолютной бесконечности бога, в котором совпадают не только фигуры, но все, что существует в противоположностях в видимом мире. Этот переход совершается в результате отвлечения от свойств бесконечных геометрических фигур, совпадающих с бесконечной прямой; процесс абстракции приводит к абсолютному единству, в котором все различия исчезли. Кузанец хотел при помощи предельной абстракции постичь идею совпадения вообще как идею абсолютную, не связанную с представлениями о мире конечных вещей. И если разум, преодолевая ограниченность конечных геометрических фигур, видит совпадение бесконечных фигур в единстве, то охватить все, все вещи в одном, увидеть их совпадающими не может.

Здесь мы подходим к мистической трактовке разума, имеющей место в гносеологии Кузанца. Здесь совершается переход в мистику. Абсолютное единство, абсолютное совпадение противоположностей без всяких различий, соотношений постигается, согласно философу, не деятельностью разума как силы ума, но деятельностью разума как видения, интуиции (visio, sive intuitio intellectualis) (5, 37).

5.4 «Ученое незнание»

Некоторые вопросы теории познания Кузанец рассматривает с позиций отрицательной теологии и неоплатоновской мистики. Эта часть гносеологии связана, прежде всего, с понятием «ученого незнания» — «docta ignorantia», которое сам Кузанец считал одним из основных понятий своей философии. Раскрытию этого понятия он посвятил свое первое и основное философское сочинение — «Об ученом незнании»; все последующие сочинения в той или иной связи соприкасаются с понятием «ученого незнания».

Кузанец в значительной мере переоценивал значение принципа «ученого незнания»; по-видимому, субъективная оценка принципа Кузанцем не соответствовала объективной его ценности. Этот принцип неразрывно связан с мистическим восприятием мира.

Термин «незнание» — «ignorantia» — не был нов во времена Кузанца; выражение «ученое незнание» встречается у Августина. Предшествовавшие Кузанцу философы, в частности Псевдо-Дионисий, связывали незнание непосредственно с отрицательной теологией. Незнание выступает у них как отрицание возможности познать бога — основу мира, к которому не применимы никакие определения. Сохраняя в известной степени подобное содержание понятия «незнание», Кузанец в то же время придает ему новый смысл, накрепко соединив его с понятием «docta» — «ученое». Для него теория «ученого незнания» — это путь познания глубочайшей, сокровенной сущности бытия — бесконечного абсолюта. «Все творения причастны к бытию. Если лишить все существа этой причастности, остается совершенно чистая сущность, являющаяся бытием всех существ, и мы обретаем такую сущность лишь в ученом незнании» (1, I, XVII).

«Ученое незнание - «...а именно, знание того, что существует абсолютно несоизмеримое» (5, 24), то есть знание о существовании бесконечности, заключающей в себе все противоположности в их совпадении, и сознание непостижимости этой бесконечности. Во всех рассуждениях философа акцент при использовании понятия «ученого незнания» делается им на первой части, а именно, на «docta». «Незнание» не есть просто отрицание способности постижения абсолюта, но высшая ступень познания последнего: «...совершенное познание этого неиного может быть названо незнанием, поскольку оно есть познание того, кто превыше всего познаваемого» (3, XVII).. Незнание для Кузанца — это новое знание, начинающееся там, где кончается обычное знание, в то время как для схоластики за пределами знания начинается вера. Каким образом «ученое незнание» приводит к выводу о непознаваемости абсолюта обычным путем? Этот путь мистической теологии, мистического видения. Мистическое видение должно, по мнению Кузанца, привести человека к знанию, или, лучше сказать, к схватыванию самой сущности вещей — бесконечности, в которой исчезают все различия.

В этом и состоит рациональное зерно мистической теологии Кузанца — в попытке поставить и решить вопрос о постижении бесконечности.

Может ли человек собственными усилиями достичь «тьмы совпадения»? «Видение невидимого Бога... доступно нам»,— утверждает философ (5, 7). Приложив интеллектуальное усилие, подняться над противоположностями, всеми фигурами, местом и временем, утверждением и отрицанием, — иными словами, подняться к вершине абстракции (19, 230) — вот что необходимо человеку для мгновенного схватывания той истины, что в основе всего в мире лежит бесконечность, заключающая в себе неразличимыми все противоположности. На этой вершине абстракции Кузанец отказывается даже от понятий. Ведь «последнее и самое высокое представление о Боге лишено предела, или бесконечно, или выходит за пределы всякого понятия» (4, VI). Понятия исчезают на высшей ступени абстракции потому, что, по мнению Кузанца, они могут относиться лишь к конечным вещам, где имеют силу законы формальной логики, и неприложимы к выражению бесконечности. В явном противоречии с этой мыслью сам Кузанец сумел отлично выразить идею бесконечности, совпадения противоположностей, именно в понятиях математики и философии. Кузанец ввел математические символы, долженствующие, по его мнению, подвести человеческий разум к мистическому видению, но что есть сами эти символы бесконечности — бесконечная линия, круг и т. д. — как не понятия? И вряд ли Кузанец представлял себе идею совпадения иначе, как прежде всего в понятиях бесконечных геометрических фигур.

Логика конечного, занимающаяся сравнением свойств явлений, бессильна там где, речь идет о созерцании бесконечного. Средства формальной логики не в силах выразить всей диалектической сложности мира, единства и взаимопроникновения противоположностей. Принцип логического противоречия имеет силу лишь в области рассудка, теряя ее при познании разумом абсолютного единства. Кузанец обвиняет философов-схоластов в том, что они оперируют по существу при помощи рассудка, который «спотыкается от того, что... не может связать противоречия, разделенные бесконечностью» (1, I IV). Кузанец сознавал роль учения о совпадении противоположностей в борьбе с «силой застарелой привычки» и с преобладанием «аристотелевской школы, которая считает совпадение противоположностей ересью», о чем он недвусмысленно говорил в «Апологии ученого незнания» (5, 6). Философа, не могущего познать совпадение, Николай сравнивает с глазом, не видящим из-за отсутствия света: «Ум, который не отведывает ясную мудрость, подобен оку во тьме. Он есть глаз, однако, не видит, так как не стоит на свету» (6, 14).

Итак, одна из функций «ученого незнания» — отрицательная, ведущая к разрушению схоластической идеи «рационального» познания бога. Попытка познать бога с помощью логических рассуждений, доказательств — бесплодна с точки зрения «ученого незнания». И, пожалуй, отрицательная функция мистической теологии кажется более прогрессивным явлением, нежели положительная — мистическая теология как способ познания бога.

При более внимательном рассмотрении, однако, мы увидим, что мистическая теология в той трактовке, какую ей дает Кузанский, в условиях философской борьбы того времени играет прогрессивную роль.

Прежде всего оказывается, что «таинственное», «непостижимое постижение» совпадения совершается фактически разумом. Орган «ученого незнания»—«интеллектуальное видение», «интеллектуальная интуиция», «духовное око»; эта сила человека составляет часть разума, однако высшую, наисовершенную его часть. «Только разум обладает оком для созерцания чтойности, которую может созерцать лишь в истинной причине, каковая есть источник всякого стремления» (17, 133).

Отличие интуиции от разума как способности ума заключается в возможности мгновенного «схватывания» истины; сущность вещей возникает при этом перед «духовным оком» с самоочевидностью, «без размышления» (5, 15). Разум как сила ума не совпадает полностью с объектом (многоугольник и круг!), бесконечно двигаясь к объекту, оставляя для себя возможность все более точного постижения истины. Истины, добываемые разумом, носят исторический, относительный характер. Интуиция (видение) приводит к полному совпадению субъекта с объектом, которое становится возможным в обожествленном состоянии субъекта. При этом полном совпадении прекращается всякое движение, устанавливается абсолютный покой; более глубокое знание уже невозможно. Благодаря введению понятия интеллектуального видения гносеология Кузанца приобретает мистический оттенок.

Понимание разума как мистической способности ведет свое начало от Августина, для которого интеллектуальное видение являлось непосредственным духовным видением бога, дарованным милостью божьей. Средневековый мистический пантеизм пришел к выводу, что разум, общающийся с богом, обладает божественной природой; вместе с тем он неразрывно связан с человеком. Схоластическая философия выдвинула концепцию, согласно которой человеческий разум на этом свете не может достичь истинного познания бога.

Кузанец придерживался позиции пантеистического мистицизма. Мистико-пантеистическая позиция Кузанца оспаривается некоторыми исследователями. Кузанец «переработал немецкую мистику таким образом, что пантеизм исчезает» (43, 225). В учении мистиков-пантеистов содержалась «опасность устранения различия между природным и надприродным порядком в области познания», а также «возможность познания бога уже на земле в результате объединения с богом» (53, 122), но не относит этой «опасности» к Николаю Кузанскому: «Николай Кузанский, желавший сохранить правоверность ...не шел за пантеистическими мистиками» (57, 72). По мнению Токарского, «кажущаяся» оппозиционность мистики Кузанца по отношению к церковной мистике является лишь результатом стремления кардинала оздоровить схоластическую теологию. На самом же деле в гносеологии Кузанца мы имеем дело именно с пантеистической мистикой.

Эта пантеистическая, «еретическая» мистика особенно отчетливо выступает в учении об обожествлении человека ( theosis , deificatio ) в процессе познания бога, о неразрывной взаимной связи абсолюта и человека.

Ортодоксальная теология тоже ставила вопрос о связи божественной природы с человеческой. Этот вопрос разрешался введением учения о человекостановлении второго лица христианской троицы, бога-сына. Согласно этому учению Христос становился человеком для искупления человеческого греха. Человек, рассматриваемый как существо греховное, оставался при этом в тени; главное внимание теология уделяла разбору свойств богочеловека. Однако, начиная с Псевдо-Дионисия, еретическая мистика смещает акценты в учении о связи человеческой и божественной природы. Здесь на первый план выступает не богочеловек Иисус, но земной человек, речь идет не о становлении бога человеком, но, напротив, о становлении человека богом. Идея становления человека богом кроме возвышения человеческой личности имеет еще один глубоко скрытый смысл: человек, превращаясь в бога, тем самым устраняет его как надприродное существо. Став богом, человек достигает божественного знания о мире. Работа «О сыновности Бога» целиком посвящена вопросу об обожествлении человека в результате напряженных усилий со стороны разума; при этом под обожествлением понимается достижение истинного познания вещей. «Достигнуть обожествления, значит достигнуть познания истины, как она проявляется в самой себе интеллектуальным образом» (19, 119).

Итак, понятие обожествления у Кузанца связано с постижением истины во всей ее глубине, а именно постижением ее как совпадения противоположностей в единстве. Обожествление Кузанец рассматривает и в традиционно-католическом плане как сыновность бога, то есть уподобление Христу: «Сама сыновность будет во многих сыновьях» (19, 120).

Кузанец считает, что человека делает богом познание сущности мира. «Сыновность есть уничтожение всякой инакости и различия и разрешение всего в одно, которое есть одновременно переход единого во многое. И это есть само обожествление (et haec est theosis ipsa). Мы поистине обожествляемся, поднимаясь к тому, чтобы стать в едином тем же самым, в котором все и во всем единое» (21, 289). Деификация снимает противоречие между земным человеком и надприродным богом; бог и человек сливаются в одно, становятся единым. Вместе с тем обожествление оказывается высшим совершенством человеческого интеллекта, ведущего к истине. Обожествление человека Кузанец отождествляет с интеллектуальным видением. «Theosis ...есть то в высшей степени возможное совершенство, которое также обозначается как знание Бога и Слова или как внутреннее видение» (19, 119).

Мистическая теология Кузанца выступает не только как противопоставление узаконенной церковью «рациональной теологии», но и против реакционного направления внутри самой мистики.

К XV в. в мистике ясно определились два направления, различающиеся оценкой роли разума в познании абсолюта.

Одно — реакционное, ссылалось на волю как орган соединения души с богом; роль разума при этом сводилось на нет, предельно принижались возможности человеческого разума в познании бытия. Другое направление, так называемое направление «интеллектуальной мистики», основой познания бога считало разум. Итогом рассуждений представителей интеллектуальной мистики было возвышение разума человека. «Интеллектуальная мистика» была относительно прогрессивным течением мистики средневековья.

Сторонником этого рода мистики выступал Николай Кузанский. Его противники, отрицая первую часть принципа, «ученость» незнания считали, что подняться к богу можно лишь при наличии любви к нему, исключая всякую деятельность интеллекта. Созерцание бога, согласно этой точке зрения, должно возникнуть из веры; это, собственно, чувственное познание.

Такая позиция не могла быть приемлемой для философа, всемерно возвышавшего роль математики, науки, философа, значительную часть своего творчества посвятившего исследованию человеческого мышления. С самого начала он отметает возможность чувственного соприкосновения с богом: «Чувство не способно подняться, так как не имеет знания» (24, 115). Мистическое переживание Кузанец преобразует в форму познания. Мистика Кузанца в теории познания по существу скрывает аргументы в пользу интеллектуального знания, ибо философ всемерно подчеркивает необходимость активного интеллектуального усилия. Одна из определяющих черт ортодоксально-католической мистики - пассивность познающего субъекта, его неспособность подняться собственными усилиями к богу и робкое ожидание божественной милости, озарения — чужда философу. Без любви невозможно постичь бога, но любовь к богу носит у Кузанца характер интеллектуального стремления к постижению объекта, как позднее у Спинозы. «Любящий должен составить себе понятие о любимом предмете» (24, 114). Он отвергает слепое ожидание мистического озарения по милости бога. «Тот, кто хочет подняться к Богу, должен сам себя двигать вперед» (24, 114). В этих рассуждениях Кузанец—достойный преемник относительно прогрессивной, «еретической» традиции в мистике, идущей от Псевдо-Дионисия до Эккарта.

Идея активности человека в познании абсолюта упорно подчеркивается Кузанцем во всех сочинениях. Бог дает свой свет только ищущим, которые разыскивают его как бы в беге (cum cursu) (16, 295); в «Игре шара» — о необходимости упражняться в достижении Христа, как и в игре в шар (20, 220). Влияние Эккарта здесь несомненно; особенно отчетливо это проявляется в «О видении Бога», где Кузанец настойчиво проводит мысль о том, что бог смотрит на нас только тогда, когда мы смотрим на него. Только высшее напряжение интеллектуальных способностей человека приводит к видению, т. е. абсолютному познанию сущности бытия.

Реальная основа всех этих рассуждений — выраженное в мистической форме утверждение активности, инициативности человека, что роднит Кузанца как с представителями еретической мистики средневековья, так и с гуманизмом Возрождения.

Кузанец не отбрасывает знания, философии, науки вообще; знания оказываются совершенно необходимой ступенью для достижения «незнания». Он не отрицает необходимости изучения книг мудрецов, к которым он относит прежде всего мистиков, и главным образом Псевдо-Дионисия. Только разум, интеллект, его усилия могут подвести человека к интуиции, видению совпадения противоположностей со всей очевидностью. «Стремящегося к вечной мудрости не удовлетворяет знание того, что может быть прочитано о ней. Но необходимо, чтобы после того, как он посредством интеллекта разыскал, где она существует, он овладел ею» (6, 18). И вот наступает интеллектуальное слияние человека с абсолютом, полное тождество конечного и бесконечного: «Твое интеллектуальное познание есть не что иное, как тождество твоего разума с сопричастным единством. Ты есть образ Бога» (9, II, VII).

Наличие элементов мистики в гносеологии Кузанца в условиях идеологической борьбы того времени играло известную положительную роль. Встав на позиции мистики, Кузанец тем самым объективно присоединяется к той оппозиции против феодализма, проходившей через все средневековье. Мистическое познание, о котором говорит Кузанец, фактически не распространяется на действительное познание явлений и процессов природы; оно относится лишь к познанию «скрытого бога», бесконечно удаленного от взоров людей и все же находящего в вещах. Теология тем самым отводится в русло мистики; поле природы становится объектом науки.

Разум, по Кузанцу, не является исключительно органом мистической теологии. Мистическая теология составляет ту часть интеллекта, которая фактически не играет роли в познании природы. Разум, по мысли Кузанца, обладает огромной самостоятельной силой, схватывая в принципе (в бесконечных геометрических фигурах) совпадение противоположностей. Это — высшая философско-теоретическая способность человеческого ума. Поэтому вряд ли справедливы утверждения некоторых зарубежных исследователей, придающих интеллектуальному познанию в учении Кузанца с самого начала «мистический характер» (42, 28), «совпадение противоположностей — мистическая теория» (54, 405). Кузанец «является погруженным в платонизм христианским мистиком» (48, 47) — такие утверждения не являются редкостью применительно к Кузанцу. Причем эти исследователи пытаются закрыть глаза на еретичность и неортодоксальность мистики Кузанского; мистика философа для них — «христианская» мистика, а потому ей как наивысшей ступени познания уделяется довольно значительное внимание.

Наиболее ценная часть гносеологии Кузанца связана с учением о той части разума, где нет мистического, таинственного знания бога. Именно эта часть совершает всю диалектическую работу: она движется, ищет, бесконечно приближаясь к бесконечному объекту. Теория же «ученого незнания», претендующая на мгновенное познание всей истины в целом, на деле ничего не дает. Попытка Кузанца сразу схватить бесконечность была иллюзорной. Неплодотворность мистического постижения сущности бытия заключалась уже в метафизичности этого способа познания.

Мистическое видение кладет конец диалектическому движению разума к истине: цель достигнута — субъект полностью слился с объектом. Познание человека должно остановиться на этом. Достоинствами мистического учения Кузанца являются: неразрывная связь мистики Кузанца с пантеизмом, что ведет к отрицанию и разрушению ортодоксально-теологического мировоззрения; далее, попытка поставить вопрос о познании бесконечного; и, наконец, явная направленность принципа «ученого незнания» против свойственного схоластике формально-логического метода исследования. Постановка вопроса о познании бесконечности, а также борьба со схоластическим способом мышления гораздо больше связаны с учением о деятельности разума как дискурсивной способности, чем с учением об интеллектуальном видении. Для развития философской мысли имеет значение именно учение о разуме как философско-теоретической способности человека бесконечно двигаться к познанию бесконечного мира.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Философская концепция Кузанского представляет собой уникальное явление в культуре XV в. и может быть рассмотрена как:

1. Подводящая итоги развития средневековой философской традиции, синтезирующая ее базовую проблематику и суммирующая основные достижения как схоластического, так и мистического направлений.

2. В качестве пролога философии Возрождения, задавшего основные векторы разворачивания проблематики и аксиологические ориентиры ренессансной философской культуры (гуманизм, кантеизм, эмпиризм, натурализм и др.).

3. Как предвосхищение философских идей нового времени.

4. Как генетический исток классической европейской гносеологии.

Основное содержание творчества Николая Кузанского было плодотворным и прогрессивным для развития философии. Эта прогрессивность не в последнюю очередь связана с выражением потребностей революционного в ту пору класса — буржуазии. Кузанский, испытавший влияние развивающегося естествознания, а также гуманизма Возрождения, был сам выдающимся представителем естественнонаучной и гуманистической мысли той эпохи.

Прогрессивное значение его творчества определяется той ролью, которую Кузанский сыграл в истории диалектики. Именно диалектичность философии Николая Кузанского позволила ему сделать шаги к материализму. Эти шаги, не будучи последовательными, привели философа к пантеизму, заключавшему в себе известную материалистическую тенденцию. Проповедь пантеистических идей в эпоху безраздельного господства религиозно-идеалистического мировоззрения имела прогрессивное значение, прокладывая путь материализму нового времени. Не менее важную роль сыграла также космология Николая Кузанского, базировавшаяся на диалектико-пантеистическом мировосприятии философа.

Идея бесконечности вселенной, идея отсутствия во вселенной центра и окружности, верха и низа была воспринята и развита Джордано Бруно. Трактовка Кузанцем бесконечности мира, как потенциальной, как безграничности, в отличие от актуальной, абсолютной, «в собственном смысле» бесконечности бога, была развита Р. Декартом в его обосновании в беспредельности Вселенной. Понимание бога как «свернутого» и мира как «развернутого» максимума нашло свое продолжение в материалистическом пантеизме Б. Спинозы. Диалектическое учение Николая Кузанского о совпадении противоположностей нашло свое продолжение, и развитие в философии немецкого классического идеализма конца XVIII–начала XIX вв.

Николай Кузанский стоит в одном ряду с гуманистами Возрождения. Одним из первых мыслителей этого времени Кузанец высоко поднял значение личности человека, проповедуя могущество, безграничную способность человеческого ума к познанию. Объективно такая трактовка человека вступала в противоречие с нивелировкой личности, подавлением индивидуальности человека христианской религией. Человек — бог, творец; эта идея гуманиста Николая Кузанского носит по существу атеистический характер, ибо несовместима с религиозным представлением о человеке.

Творчество Кузанца оптимистично, что, в общем-то, не присуще средневековой схоластике. Оптимизм по существу является врагом религии, религиозной догмы о ничтожности мира и человека.

Велика заслуга Кузанца и в разработке гносеологических проблем. В соответствии с потребностями буржуазии Кузанец пытался решить задачу наиболее эффективного познания природы. Он ввел в познание математический и естественнонаучные методы, что роднит его с будущим.

Кузанец высказал мысль о противоречивости процесса познания, догадку о том, что «познание есть вечное, бесконечное приближение мышления к объекту», каковым была для него бесконечность, понимаемая как совпадение противоположностей.

Объективно идеи Кузанца противоречили феодальной идеологии и подрывали ее. Именно в его учении берет свое начало натурфилософия Возрождения. Кузанца можно считать одним из выдающихся представителей раннебуржуазной культуры.

Центральная фигура перехода от философии средневековья к философии Возрождения: последний схоласт – и первый гуманист, рационалист и мистик, богослов и теоретик математического естествознания.

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

Николай Кузанский. Избранные философские сочинения. М., 1979.

1. Об ученом незнании.

2. Об уме.

3. О неином.

4. О бытии — возможности.

5. Апология ученого незнания.

6. Простец о мудрости.

7. Простец об опыте со взвешиванием.

8. О берилле.

9. О предположениях.

10. О мире веры.

11. О католическом согласии.

12. Руководство (Компендиум).

13. Об охоте за мудростью.

14. Построения (Excitationem).

15. Опровержение Корана.

16. О поисках бога.

17. О творении.

18. О скрытом боге.

19. О сыновности бога.

20. Об игре шара.

21. О даре Отца светов.

22. О вершине созерцания.

23. О видении бога.

24. Переписка Николая Кузанского с Каспаром Айдофером и Бернардом Вагинтом.

25. Математические дополнения.

26. Антология мировой философии. Т. 2. М., 1970.

27. Аристотель. Метафизика. М., 1934.

28. Бруно Дж. Диалоги. М., 1949.

29. Бруно Дж. Изгнание торжествующего зверя. СПб., 1914.

30. Горфункель А.Х. Философия эпохи Возрождения. М., 1980.

31. История философии. Ростов, 1999.

32. История философии в кратком изложении. М., 1997.

33. Итальянские гуманисты XV в. о церкви и религии. М., 1963.

34. Краткий очерк истории философии. М., 1975.

35. Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 20.

36. Мусский И.А. Сто великих мыслителей. М., 2000.

37. Рассел Б. История западной философии. М., 1959.

38. Рожицин В. С. Джордано Бруно и инквизиция. М., 1955.

39. Соколов В. В. Европейская философия XV – XVII вв. М., 1984.

40. Соколов В. В. Философия Спинозы и современность. МГУ, 1964.

41. Тажуризина З. А. Философия Николая Кузанского. М., 1972.

42. Bohnenstedt E. Einfuhrung. В кн.: “Nikolaus von Cues. Der Laie uber die Weisheit”, Leipzig, 1944.

43. Boeckl C. Die Bedingtheitcn der deutschen Mystik des Mittelalters. Munster, 1935.

44. Colomer E. Nicolaus von Cues und Raimund Llull. Berlin, 1961.

45. Hubst R. Die Chistologie des Nicolaus von Cues. Freiburg, 1959.

46. Hoffman E. Nicolaus von Cues als Philosoph. В кн. “Nicolaus Cusanus. Die Laie uber die Weisheeit”, Leipzig, 1944.

47. Lenz J. Die docta ignorantia oder die mystische Gotteserkenntnis, Wurzburg,1923.

48. Menniken P. Nicolaus von Cues. Leipzig, 1932.

49. Ritter H. J. Docta ignorantia. Die Theorie des Nichtwissens bei Nicolaus Cusanus. Humburg, 1927.

50. Scharpff F. Der cardinal und Bichoff Nicolaus von Cusa als Reformator in Kirche. Reich und Philosophie des funfzehnten. Lahrundert. Tubingen, 1871.

51. Steck M. Prokeus Duadochus und seine Gestaltlcchre der Mathematic Halle, 1943.

52. Stockl A. Geschichte der Philophie des Mittelalters, Bd. 3, Mainz, 1866.

53. Tokarski M. F. Filozofia byti u Micolaja z Kuzy. Lublin, 1958.

54. M. De Wulf. Geschichte der mittelalterlichen Philosophie. Tubingen, 1913.

1 Здесь и далее первая цифра означает порядковый номер цитируемого произведения в списке литературы, помещенном в конце; последующие римские цифры – разделы в сочинениях Кузанца, арабские – страницы цитируемых произведений.

Философия и методология науки

Предмет философии

Экология культуры

Философия эпохи Возрождения

Пантеизм Николая Кузанского

Философия

Философия Николая Кузанского

Набор ответов для экзаменов по философии

Философия эпохи Возрождения и Нового времени

Интеллект и его развитие

Божественный Кузанец

Появление Николая Кузанского

Джордано Бруно

Основные идеи философии эпохи Возрождения

Философия эпохи возрождения

Что такое философия?

Кандидатский по философии

Ответы на вопросы госэкзамена по философии философского факультета СПбГУ

Шпаргалка по философии (вступительные экзамены в аспирантуру НТУУ КПИ)