Реферат: Экономические мысли Сократа

Жизнь Сократа.

Имея в виду поучительную жизнь Сократа, К. Маркс назвал его воплощенной философией.

Сократ—первый афинский (по рождению) философ. Он про­исходил из дема Алопека, входившего в Афинский полис и распо­ложенного на расстоянии получаса ходьбы от столицы Аттики. Отец Сократа—Софрониск, ремесленник-камнетес, а мать—Финарета — повивальная бабка. Во время войны Афин со Спартой Сократ доблестно исполнял свой воинский долг. Он трижды уча­ствовал в сражениях, в последний раз—в битве при Амфиподе в 422 г. до н. э., когда спартанцы разбили афинян (этой битвой закончился первый период войны, завершившийся Никиевым миром 421 г. до н. э.). Во втором периоде этой злосчастной для Афин войны Сократ уже не участвовал. Но она его коснулась одним из своих трагических событий. В 406 г. до н. э. афиняне после ряда поражений одержали победу при Аргинусских островах в морском сражении, но афинские стратеги вследствие бури не смогли похо­ронить убитых. Победителей судили в совете пятисот. Будучи в это время пританом булэ (заседателем в совете), Сократ воспро­тивился скороспелому суду над всеми стратегами сразу. Сократа не послушались, и все восемь стратегов были казнены. Поражение Афин в Пелопоннесской войне и последующая тирания тридцати также не прошли мимо Сократа. Однажды, будучи снова пританом, Сократ отказался участвовать в расправе тиранов над одним чест­ным афинским гражданином.

Так Сократ исполнял свои общественные обязанности, которые в условиях античной демократии исполняли все свободные афиня­не. Однако Сократ не стремился к активной общественной дея­тельности. Он вел жизнь философа: жил непритязательно, но имел досуг. Был плохим семьянином, не заботился ни о жене, ни о трех своих сыновьях, родившихся у него поздно. Все свое время Сократ посвящал философским беседам и спорам. У него было много учеников. В отличие от софистов Сократ не брал денег за обучение.

Мудрость_бедных.
Философам бедняк и нелюдим Фалес известен как изобретатель философии; историкам экономики – как изобретатель рискового, или венчурного, капитала. Предвидя, благодаря астрономическим наблюдениям, богатый урожай оливок, он в разгар зимы (поэтому за низкую плату) снял на год все милетские и хиосские маслодавильни, а в сезон сдал их в субаренду, диктуя монопольно-высокую плату. Такую дерзкую финансовую операцию он предпринял, по мнению Аристотеля, только в ответ на упреки в бедности и непрактичности – чтобы доказать, что философам стоит только захотеть, чтобы разбогатеть, только этого им не нужно.

Этого случая, однако, не хватило, чтобы развеять сомнения в способности философов крепко стоять обеими ногами на твердой почве реальности. Что же касается серьезной экономической мысли, то некоторые историки отказывают в ней и самому Аристотелю. В конце концов, разве выходит он за пределы житейского здравого смысла? Разве нужно быть экономистом, чтобы знать, что в урожайный год нужно понизить цены на зерно? Подавно такие сомнения справедливы в отношении Платона. Не только обывательская молва, которая с ‘платоническим’ ассоциирует нечто возвышенно-бестелесно-немощное, но и специалисты редко говорят об экономических взглядах Платона.

Что же говорить о Сократе! Его этический максимализм, ирония, его диалектика, педагогический эрос, наконец, его мужество перед смертью – всё то, что легло краеугольным камнем в основу всей западной и мировой цивилизации, – возможно, не оставило бы в традиции столь неизгладимого следа, не сочетайся оно с его легендарной материальной непритязательностью, бедностью, почти нищетой. Диоген Лаэртский, вероятно, безосновательно делает юного Сократа подмастерьем каменотеса или даже рабом. Даже если не доверять этому слишком романтическому анекдоту (выкуп его из рабства слишком явно предвосхищает выкуп из рабства Платона), все же потрепанная одежда и босые ноги Сократа свидетельствуют не только о его выносливости и неприхотливости, но и наверняка о его бедности. Она отнюдь не была позой или провокацией. Сообщают, что когда Антисфен-циник щеголял своей дырявой накидкой, Сократ сказал ему: «Сквозь дырки виднеется твое тщеславие». Рассказывают и такой анекдот. Уже во время процесса над Сократом Лизий написал для него апологию. Прочитав ее, Сократ сказал, что это красивая речь, но она ему не годится точно так же, как ему не подошла бы красивая одежда и обувь. (Т. е. он вновь обратился к своему частому мотиву противопоставления кажимости бытию, внешних украшений – сути дела, нарядного одеяния речи – ее бедному содержанию.) Надо полагать, что и в его накидке было немало дыр, потому что, когда он уже собирался выпить цикуту, Аполлодор решил одарить его новой богатой накидкой. Сократ отклонил дар: «Моя годилась для жизни, неужто не сгодится для смертй». Очевидно, что от многих других афинских бедняков Сократа отличало безразличие к собственной бедности. Алкивиад утверждает в платоновском Пире: для денег Сократ столь же неуязвим, сколь Аякс был для вражеского металла.

Можно ли заподозрить такого философа в какой-то экономической мысли?

Между тем сам термин ‘экономия’ (oikonomia) впервые встречается не у Гесиода (автора первого в полном смысле экономического трактата), а как раз у двух учеников нищего Сократа – Платона и Ксенофона (последний так назвал одно свое сочинение). И поэтому совсем не исключено, а, наоборот, весьма вероятно, что изобретено это слово было самим Сократом. Интересно отметить, что в учебной литературе ‘экономия’, по аналогии с другими словами с корнем –nom–, истолковывается как наука о законе, в данном случае ведения хозяйства (oikos – хозяйство, дом, обиталище, поселение и, соответственно, nomos – закон). Однако в данном случае эта этимология неверна. Вопреки общепринятому заблуждению, вторая часть слова экономия/экономика означает не закон, а заботу о, контроль над. Корень здесь тот же, что у слов ‘пастух’ (nomeus), ‘пастушество’ (nomeuо), связанных с nemo- ‘распределяю’ (у Гомера этим глаголом обозначается щедрое и равное угощение хозяином гостей), откуда и Немезида, воздаяние. Неслучайно у Платона сравнение царя с пастухом, тем, кто смотрит, чтобы все животные получили столько, сколько им полагается.

Бедность Сократа была особенно заметна на фоне его окружения. Среди его учеников и слушателей было немало таких, кто в полной мере участвовал в господствовавшем в Афинах IV века до н. э. вполне вебленовском «демонстративном потреблении». Алкивиад, этакий ‘новый афинянин’, анекдотами о котором полна литература от Ксенофона до Плутарха, – лишь самый известный и одиозный пример из этой когорты. Лошади, дома, гастрономия, любовницы – всё становилось поводом и полем состязания в отличии (буквально: в блеске, lamprotes), в честолюбии, тщеславном стремлении превзойти других (philotimia).

Речь идет, заметьте, не о случайном и периферийном морально предосудительном свойстве особо имущих афинян, а о ключевом факторе полисной экономики. Вековой спор об экономической природе классического греческого полиса закончился поражением гипер-модернизирующих воззрений конца XIX века, находивших капитализм везде, и уж во всяком случае, в перикловых Афинах. Несмотря на появление в Греции первых в мире современных, т. е. чеканенных, денег, классическое афинское хозяйство зиждилось, тем не менее, на благодеяниях (euergesiai), на спонсорстве благодетелей-эвергетов. Его основным принципом был дар, обмен услугами. Знать соревновалась не только в показной роскоши, но и в соискании благодарности (charis) земляков, щедро, сверх положенного налога, финансируя армию, флот и бесчисленные религиозные и спортивные праздники и игры. Смысл богатства имущий афинянин видел в его трате, в том числе на других. Одной из осознанных целей обладания богатством была возможность помогать друзьям. От современного представления о дружбе, прошедшего через горнило христианской бескорыстности и безвозмездности, античную дружбу отличает неприкрытый расчет на взаимные обязательства или ответный дар. Показателен анекдот, который рассказывает Диоген Лаэртский о Диогене-цинике: нуждаясь в деньгах, он попросил друзей не дать, а отдать, вернуть (apaitein … ouk aitein) ему деньги (в смысле: за всё, что он для них сделал, они ему должны).

Примечателен феномен eranos. Этим словом в классической Греции обозначалась еда в складчину, вообще складчина, а также товарищество, сообщество, устраивающее складчины или пиры в складчину. Затем семантика слова включила в себя и вклад, приношение, вспомоществование, а также любую оказанную услугу, одолжение. Так стал называться и беспроцентный займ между друзьями, который полагалось погасить, когда должник будет в состоянии это сделать. Нарушение такого эраноса нельзя было обжаловать в суде. (В некоторых городах – правда, не в Афинах – вообще запрещалось ведение судебных дел в конфликтах между друзьями.) Практика такого эраноса была весьма распространена.

На фоне этих взаимодаровых отношений лучше понятен скандал, который произвели софисты своим требованием платить им за обучение. Конечно, упреки в мнимости или иллюзорности их знания тоже нужно принимать во внимание, но, несомненно, сыграло свою роль и то, что они – в отличие от философов – фактически устанавливали имущественный ценз для доступа к знанию, явно делая ставку на соревновательное расточительство элиты. Ксенофон обвиняет их в том, что они охотятся за богатой молодежью, тогда как философы не чтят и не презирают людей за то, чем те обладают. Возмутительным представлялось, очевидно, особенно то, что софисты брали плату за обучение гражданским навыкам (выступить на собрании, защититься в суде), к которым по определению должны иметь равный доступ все граждане. Другим – неосознанным или подспудным – шокирующим обстоятельством могло быть то, что фиксированная плата уничтожала как добровольность дара, так и его соревновательный характер.

В оправдание софистов вообще и идеи платного обучения в частности немало сказано было уже в античности. В конце II в. н.э. Филострат в своих Жизнеописаниях софистов прямо благодарит Протагора за тот дар, который он сделал грекам, введя оплату за уроки, ибо именно она придает серьезность обучению. Можно сказать, что история образования пошла по пути, указанному софистами. Они, впрочем, могут считаться предками не только учительского, но и психоаналитического цеха. Софист Антифон толковал желающим сновидения и брал с них плату за излечение словом от уныния и страхов. Популярное в классическую эпоху сравнение софистов с проститутками также без труда можно истолковать в их пользу. Читая античные рассуждения, осуждающие продажу знания, не будем забывать, что они исходят от людей, считавших нормальным и моральным кормиться за счет бесплатного или дешевого рабского и/или женского труда, презирать крестьян и особенно ремесленников. Кстати, слово ‘софист’ означало сначала любого искусного в чем-то человека, мастера в каком-нибудь деле или ремесле (в этом смысле: ремесленника), от волхва до конюха, от повара до похоронного плакальщика. Были и составные слова: ятрософисты, например, были мастерами лечить. Поэтому софистом называл себя в V в. до н. э. только Протагор, хотя деньги за обучение речам брал не только он. Но для других это слово слишком отдавало ремеслом.

В короткие и осчастливившие всех нас полвека греческой истории, в знаменитую пентаконтаэтию, Перикла окружали и философы, и софисты, разница между которыми в глазах рядовых граждан заключалась, вероятно, именно в том, что софисты брали деньги, а философы – нет. Вспомним, что софисты были, как правило, приезжими, а философы – местными. Иначе говоря, философы, как правило, не нуждались.

Нуждался ли Сократ? Говоря о бедности Сократа, нужно иметь в виду, что для классических греков ‘богатым’ или ‘имущим’ (plousious) был тот, кто мог жить самостоятельно, на свои собственные средства, а бедным (penes) – тот, кто не мог. Жить самостоятельно не исключало, как мы уже видели, а предполагало обмен дарами и услугами с друзьями. Одному ученику (это был Эсхин) пришлось извиняться «Я беден, у меня ничего больше нет, но я даю тебе себя», на что Сократ ответил «Разве тебе не кажется, что ты даешь мне самое ценноё». Гордый бесплатностью своего обучения Сократ рассматривал ответные дары как нечто вполне естественное, прежде всего потому, что знал, что ему было чем делиться с друзьями. Благодарность ему была, несомненно, не только вербальной. Но не только свидетельства этой благодарности, но и максимы сократовой экономической мудрости рассыпаны в текстах учеников, прежде всего, Платона и Ксенофона.

Оговоримся, что неочевидны любые попытки различить исторического Сократа, о котором известно слишком мало, от Сократа платоновского, о котором известно, вероятно, слишком много. Но если Платон донес до нас образ Сократа хотя и не самый достоверный, но, несомненно, самый глубокий и мощный, то Ксенофон сохранил Сократа пусть и приземленным и несколько уплощенным (особенно, что касается диалектики и иронии), зато и более практичным и, в частности, более эксплицитным по части экономических представлений.

Начнем с того, что ни к Сократу, ни к Платону не относится то ‘платоническое’, которое обозначает в современных языках нечто бесплотное, безрезультатное, оторванное от действительности. Свойственный им обоим культ тела и физического развития свидетельствует о том, что забота о душе и истине не противоречила в их глазах определенному материализму. О Сократе чаще рассказывают, что он время от времени подолгу замирал на месте, чем то, что он постоянно танцевал, утверждая, что такого рода упражнение прекрасно поддерживает физическую форму. Платон и вовсе был в молодости, вероятно, хорошим борцом.

Проблема в том, что, радикальным образом повлияв на христианство, образ Сократа и платонизм вообще получили post factum сильную христианскую «отдачу»: забота о душе приобрела черты забвения тела, диалектическое восхождение к идеям превратилось в презрение к земной юдоли печали...

В том числе и бедность Сократа стала представать самостоятельной, почти монашеской добродетелью. Это прочтение анахронично и ложно. Бедность отнюдь не была ни самоцелью Сократа, ни основанием для того, чтобы считать хозяйство, богатство, потребности и их удовлетворение недостойными философа темами размышления.

Удивительно, скорее, как некоторый квази-экономический язык и логика взаимного дара охотно применяются Сократом и далеко не только при обсуждении собственно хозяйственных тем. Обычный жанр оды дружбе получает у него такую трактовку: если мы тщательно выбираем рабов, то сколь же пристрастно должны мы выбирать себе друзей. (Он удивлялся также, что людей гораздо больше тревожит пропажа рабов, чем пропажа добродетели.) Раз рабы имеют цену, мы можем приписать цену и друзьям. Дружбу с этим человеком я предпочту обладанию всего полмины, а с этим – обладанию десяти мин.

Во взаимно-даровой логике выбор друзей превращается фактически в своего рода бухгалтерию. Сократ объясняет Критобулу у Ксенофона, что, выбирая друзей, надо избегать людей, плохо владеющих собой, ибо на их помощь трудно рассчитывать. То же с расточительными. То же с алчными: дружить с такими, буквально, «нерентабельно» (anopheles). То же с эгоистами, которые берут, но не отдают взамен (букв.: не ‘благодетельствуют в ответ’, anteuergetein). В другом месте он осуждает некоего Диодора за то, что тот упустил возможность помочь обедневшему другу и, таким образом, «сделать себе должника», т. к. его друг известен как человек, которому будет стыдно принять услугу, не отплатив ответно. В другой дискуссии он советует человеку, как ему помириться с братом: предложи ему услугу, он втянется в соревнование и будет ревниво желать (philoneikesein) превзойти тебя.

Такого рода расчет распространялся, конечно, не только на заведование отношениями с друзьями. Скорее, наоборот, это было частью общего хозяйственного ансамбля вместе со способностью управлять собой, т. е. хозяйством своей души, и умением управлять домом. Не раз в платоновском и ксенофоновском корпусах утверждается отсутствие принципиальной разницы между большим домом и маленьким государством и между политикой и экономикой.

Через пару веков ‘эконом’ станет слугой, даже рабом. Пока же oikonomos служит синонимом для despotes и oikodespotes. Ойконом и хозяин – одно лицо, и умение вести хозяйство входит в сократовское понятие калокагатии – автономии и совершенства. Верно и обратное, для правильного ведения хозяйства нужна добродетель, причастность к Благу.

Именно социальная ипостась этой причастности – полезность – служит Сократу критерием состоятельности человека, а вовсе не его богатство или бедность. Сократ мог бы сказать вслед за Периклом, что достойна презрения не бедность и не признание в ней, а примирение с ней, бездеятельность, нежелание быть полезным и оказывать пользу.

Когда разоренный при тридцати тиранах Аристарх пришел к нему за советом, он принялся уговаривать его открыть дело. Тот стал уверять, что это невозможно, ибо в его доме живут только свободные люди, целых 14 человек (имеется в виду, что свободные не могут заниматься ручным трудом). На что Сократ ответил: так ты думаешь, что раз человек родился свободным, он может только есть и спать? Сам Сократ отказался от рабов, которых ему предлагал богатый ученик Хармид.

Главным принципом его личной экономики, которым он очень гордился, была ограниченность потребностей. Чем меньше он нуждается в специях, тем больше удовольствия получает от еды; чем меньше ищет иного, чем имеющийся под рукой, напитка тем больше удовольствия получает от питья; чем меньше у него потребностей, тем ближе он к богам. Не быть рабом своих потребностей – этот мотив един для Сократа и софистов. В качестве основной добродетели для молодого человека он предлагал максиму: «ничего слишком». Не имея средств переплачивать, как иные, за срочность (т. е. чтобы получить нечто раньше других или раньше положенного срока), он умел ждать, и говорил о других, что те не надеются дожить до срока. Если верить Ксенофону (у Платона на этот счет могло быть другое мнение), он полагал, что даже знания нужны лишь в меру: геометрией нужно заниматься не больше, чем достаточно для того, чтобы купить или продать землю. Впрочем, возможно, что Ксенофон принял за чистую монету частый ‘этимологизирующий’ прием Сократа: раз вещь называется ‘землемерение’, то и заниматься ею нужно ровно для этой цели и не больше.

Под мерой у Сократа понимается уже, конечно, не гераклитовско-ионийский вселенский закон, а тот предел, за которым польза превращается во вред. Польза (то, что у его великого ученика станет идеей Блага) организует и сократовское представление о богатстве. Для Сократа крайне удивительно задаваться вопросом о богатстве безотносительно к вопросу о том, налицо ли условия для того, чтобы это богатство принесло пользу. Богатство носит для него не абсолютный, а относительный характер, завися, с одной стороны, от потребностей и необходимости-возможности их удовлетворения, и, с другой, от способности обращаться с богатством, умения управлять им. Богатство в расхожем смысле слова (т. е. как большое скопление ценностей) он поэтому по умолчанию считал злом: оно не обязательно отвечает имеющимся потребностям и может достаться человеку, вовсе не умеющему им пользоваться.

Критобул же, с которым Сократ ведет разговор в первой части Экономики Ксенофона, убежден (как и большинство смертных до и после него), что деньги – благо в любом случае. Сократ доказывает ему, что благодаря энкратейе (умению властвовать собой и своими потребностями) он живет лучше Критобула, хотя арифметически тот богаче его в 100 с лишним раз. Во-первых, Критобул вынужден вести себя, как богатый человек: приносить богатые жертвоприношения, щедро ублажать своих и чужих. Во-вторых, полис уже полагается на выполнение им дорогих литургий (повинностей), рассчитывает на его дом для принятия иногородних посольств, на его лошадей, на то, что он будет хорегом, гимназиархом или другим ответственным лицом. С началом войны город обяжет его снарядить триеру, вооружить воинов. А если он не сможет (а рано или поздно он не сможет, ибо разорится), то накажет его так, как будто тот его обокрал. Здесь ощутим не только сарказм Сократа против демократического режима с его плебейской ненавистью к богатству, но и отчетливое понимание того, что полис не смог бы существовать, исповедуй в нем все сократическую скромность потребностей. Для Ксенофона критерием успешного хозяйствования является приращение имущества. Поэтому в его глазах ни Сократ, ни Критобул не являются совершенными хозяевами: первый не преумножает имущества, держа свои потребности в слишком строгой узде, второй и вовсе рискует обанкротиться в изнурительном соревновании с другими богачами.

Поэтому Сократ и не пытается дать Критобулу компетентный совет. Его личная, сократовская экономика не годится для всеобщего экономического поведения. Считая себя непригодным в качестве учителя экономии, Сократ направляет Критобула к «специалисту», Исхомаху (разговору с ним посвящена вторая часть Экономики). Критобул, однако, убежден, что овладевать экономией можно и не владея никаким имуществом. Сократу, как он полагает, достаточно было бы небольшого усилия, чтобы овладеть этой наукой. Сократ с ним не согласен. Экономика – это как искусство играть на флейте. Оно практическое, и его, Сократа, образ жизни с ним несовместим.

Сократ занимался другим не менее практическим делом – философией, т. е. заботой о мыслящей добродетели, которая пусть и недостаточна, но необходима для успешного ведения хозяйства. Без такой добродетели никакое богатство не способно привести к счастью. Поэтому он считал лучшей услугой, которую он может оказать полису, заботу об этой добродетели. Он наверняка видел в себе не только овода, но и ойко-нома – пастуха, следящего за всем хозяйством полисной мысли и доблести.

Смерть Сократа.

После свержения тирании тридцати и вос­становления в Афинах демократии Сократ был обвинен в безбо­жии. Обвинение исходило от трагического поэта Мелета, богатого кожевника Анита и оратора Ликона. В диалоге “Менон” Платон сообщает, что Анит, демократ, изгонявшийся из Афин тридцатью тиранами и участник их ниспровержения, выказывает крайнюю не­приязнь перед софистами, говоря, что “софисты—это очевидная гибель и порча для тех, кто с ними водится” (91 С) Когда Сок­рат, приведя в пример заурядных детей выдающихся афинян, вы­сказывает уверенность, что “добродетели обучить нельзя” (94 Е) Анит грубо его обрывает, после чего Сократ с горечью замечает, что Анит думает, что и он, Сократ, подобно софистам губит людей, В диалоге “Эвтифрон” Сократ говорит случайно встреченному им Эвтифрону, что некий Мелет, человек, по-видимому, молодой и не­значительный, написал на него, Сократа, донос, где обвиняет его в том, что он развращает юношество, выдумывая новых богов и ниспровергая старых. Эвтифрон успокаивает Сократа. Однако весной 399 г. до н. э. философ предстал перед гелиеей—судом присяжных. В качестве обвинителя выступил Мелет, заявивший, что клятвенно обвиняет Сократа в том, что “он не чтит богов, ко­торых чтит город, а вводит новые божества, и повинен в том, что развращает юношество; и наказание за то—смерть” Для ус­пеха своего обвинения Мелет должен был набрать по крайней мере пятую часть голосов тех, кто заседал в Гелиее. В ответ на обвинение Сократ произнес свою защитительную речь, в кото­рой опровергал выдвинутые против него обвинения, после чего был признан виновным уже большинством голосов. Теперь Сократу надо было самому себе назначить наказание. Он пред­ложил присудить ему пожизненный бесплатный обед в Пританее вместе с олимпийскими чемпионами, а в крайнем случае—штраф в одну мину, после чего присяжные осудили Сократа на казнь еще большим количеством голосов. Тогда Сократ произнес свою третью речь, сказав, что он уже стар (ему было тогда 70 лет) и не боится смерти, которая есть или переход в небытие, или жизнь в Аиде, где он встретится с Гомером и другими выдающи­мися людьми. В памяти же потомства он, Сократ, навсегда оста­нется мудрецом, тогда как его обвинители пострадают (и в самом деле они, согласно Плутарху, повесились). Все три речи Сократа содержатся в платоновском произведении “Апология Сократа”.

Сократа должны были казнить сразу, но накануне суда из Афин ушел на остров Делос корабль с ежегодной религиозной миссией. До возвращения корабля казни запрещались обычаем. В ожидании казни Сократу пришлось тридцать дней про­вести в тюрьме. Накануне ее ранним утром к Сократу, подкупив тюремщика, пробирается его друг Критон, сообщивший, что стра­жи подкуплены и Сократ может бежать. Сократ отказался, считая, что надо повиноваться установленным законам, иначе он уже эмигрировал бы из Афин. И хотя теперь его осудили несправед­ливо, закон надо чтить. Об этом мы узнаём из платоновского диалога “Критон”. В диалоге же “Федон” Платон повествует о последнем дне жизни Сократа. Этот день Сократ провел со своими учениками. Он говорит им, что не боится смерти, потому что был к ней подготовлен всей своей философией и образом жизни. Ведь само философствование, по его убеждению, есть не что .иное, как умирание для земной жизни и подготовка к осво­бождению бессмертной души от ее смертной телесной оболочки. Вечером пришла жена Ксантиппа, пришли родственники Сократа, привели его трех сыновей. Он с ними простился и отпустил их. Затем в присутствии своих учеников Сократ выпил чашу ра­стительного яда. Согласно Платону, Сократ скончался тихо. Его последними словами была просьба принести петуха в жертву Асклепию. Такую жертву обычно приносили богу медицины вы­здоровевшие. Сократ же хотел этим подчеркнуть, что смерть тела—это выздоровление души. Нетрудно заметить, что “федо-новский” Сократ по-другому представляет себе смерть, чем Со­крат из “Апологии”. Это неудивительно. Сократ из “Апологии” ближе к историческому Сократу. В “Федоне” же Платон приписал С^крату уже свои, более идеалистические взгляды, вложив в его уста свои четыре доказательства бессмертия души. .Такова внешняя сторона жизни и смерти Сократа. Внутренняя жизнь Сократа. Сократ любил задумчивую созер­цательность. Нередко он настолько уходил в самого себя, что становился неподвижным и отключался от внешнего мира. В пла­тоновском диалоге “Пир” Алкивиад рассказывает, что однажды во время осады Потидеи Сократ задумавшись простоял, нс сходя с места, сутки. Сократ пережил духовную эволюцию. Ему ни­когда не приходило в голову, что он мудр, пока на вопрос одного его почитателя, есть ли кто мудрее Сократа, дельфийский оракул ответил, что нет, чем Сократ был очень озадачен. Желая опровер­гнуть пифию, Сохрат стал общаться с теми, кого считал умнее себя, но с удивлением увидел, что мудрость этих людей кажу­щаяся. Но и тогда Сократ не возгордился. Он решил, что Аполлон устами пифии хотел сказать, что Сократ мудрее других не потому, что он действительно мудр, а потому, что он знает, что его муд­рость ничего не стоит перед мудростью бога. Другие же не мудры, потому что думают, что они что-то знают. Сократ так формули­рует свое превосходство над другими людьми: “Я знаю, что я ничего не знаю”.

Список литературы:

1. Ксенофонт – Воспоминание о Сократе. 1993г.

2. Мудрость бедных.