Реферат: Лексические разночтения в списках паремий Борису и Глебу

А. Ю. Мусорин

Введение

Реферируемая диссертация посвящена исследованию лексических разночтений в списках паремий Борису и Глебу по рукописям Краткой редакции.

Во Введении определяется объект исследования, обусловливается актуальность темы, формулируются цель и задачи, определяется научная новизна, теоретическая ценность и практическая значимость работы, предлагается практическое использование результатов исследования, даётся описание метода, обосновывается достоверность и новизна результатов, излагаются основные положения, выносимые на защиту.

Источники материала и объект исследования. Паремийные чтения Борису и Глебу - одно из древнейших произведений оригинальной русской литературы. По классификации Л.С. Соболевой, все сохранившиеся списки памятника распределяются между четырьмя редакциями. Древнейший является Особая редакция, созданная между 1036-1054 гг. и дошедшая до настоящего времени в единственном списке XVI в. Позднее сформировался текст Краткой редакции. В результате распространения ее текста библейскими цитатами появилась Пространная редакция, на основе которой была создана Дополнительная. Все четыре редакции оформились до 1115 г. [1]. Реферируемая работа выполнена на материале десяти из двенадцати списков Краткой редакции паремий Борису и Глебу (к двум спискам доступ получить не удалось). К исследованию также привлекались данные списка Особой редакции и четырех списков Пространной редакции. Для удобства изложения материала мы не приводим в тексте работы названия и шифры цитируемых рукописей, но кодируем их. Заглавная буква К или П обозначает принадлежность рукописи к Краткой или Пространной редакции, следующая же за буквой цифра указывает место данного списка на шкале относительной хронологии. Так, например, номером 1 обозначается древнейший, а номером 10 - самый поздний из списков. Единственный список Особой редакции обозначается буквой О. Полный перечень использованных списков и краткая характеристика каждого из них приводятся в конце работы, в приложении. Частным исследовательским объектом стали лексические разночтения этих списков в количестве 67 единиц. Предметом исследования является эволюция лексики церковнославянского языка в том объёме, в каком она нашла своё отражение в анализируемых разночтениях.

Актуальность темы исследования. Несмотря на то что обобщающие исследования по истории русского языка стали появляться с конца XIX в., ее фактографическая база и в настоящее время довольно слаба. Между тем, наука для своего нормального развития нуждается в постоянном притоке нового фактического материала, и привлечение новых источников почти всегда способно скорректировать уже существующие концепции развития языка, способствовать зарождению и развитию новых концепций. Кроме того, исследование древнерусского рукописного наследия способствует дальнейшему развитию историко-лексикографической практики. В свете сказанного представляется необходимым любое исследование, способствующее введению в научный оборот нового фактического материала. К кругу таких исследований принадлежит и реферируемая диссертация, носящая диахронический характер и демонстрирующая эволюцию лексики, представленной в списках Краткой редакции паремий Борису и Глебу в периода с XIII по XVI в. Проанализированный лексический материал позволяет выявить некоторые тенденции в эволюции церковнославянского словаря в указанный период. Таким образом, исследование вписывается в контекст широкой проблематики, связанной с выявлением и описанием основных закономерностей развития лексики церковнославянского языка, с выявлением причин, вызывающих те или иные лексические изменения.

Цели и задачи исследования. Основная цель диссертационного исследования - изучить и теоретически обобщить те изменения в лексическом составе церковнославянского языка Древней Руси, которые нашли отражение в списках Краткой редакции паремий Борису и Глебу. Для достижения цели были поставлены следующие задачи: 1) дать характеристику лексики, представленной в древнейшем списке паремий Борису и Глебу с точки зрения соотношения в ней церковнославянских и древнерусских элементов, а также с точки зрения соотношения различных типов церковнославянизмов между собой; 2) выявить и проклассифицировать лексических разночтения между списками изучаемого памятника; 3) разбить исследуемые списки Краткой редакции на группы в соответствии с выявленными в них разночтениями; 3) установить причины появления выявленных лексических разночтений; 4) выявить и описать основные закономерности развития лексики церковнославянского языка в той мере, в какой они отражены в материалах выбранного памятника; 6) соотнести полученные результаты с существующими в науке концепциями истории церковнославянского языка.

Методы исследования. Основной метод - лингвотекстологический, дающий возможность воссоздать картину эволюции текста. Разработанный и впервые примененный на практике Л.П. Жуковской, он получил дальнейшее развитие в трудах А.М. Молдована, Л.Г. Панина, А.Г. Кравецкого, Л.Н. Петровой, Л.И. Шелеповой, А.А. Пичхадзе, А.М. Камчатнова, О.Г. Злыгостьевой, Й.Г. Ван дер Така, В.Р. Федера, Х.П.С. Баккера и мн. др. Наряду с лингвотекстологическим в исследовании применены также описательный, сопоставительный и количественный методы.

Теоретическая значимость работы определяется тем, что полученные результаты могут внести вклад в изучение истории церковнославянского языка и в решение проблем, связанных с исследованием изменений церковнославянской лексики на временной оси и с установлением причин таких изменений.

Практическая значимость работы. Полученные результаты и материал могут быть использованы при подготовке учебных пособий и вузовских курсов по истории русского литературного языка и по русской исторической лексикографии.

Рекомендации по использованию. Результаты исследования могут быть использованы при создании обобщающих работ по истории русского и церковнославянского языка. Выявленные лексические единицы, не известные ранее, могут быть привлечены в лексикографической практике при составлении словарей древнерусского и церковнославянского языков.

Основной лексикографической базой исследования послужили: "Словарь древнерусского языка" И.И. Срезневского [2], "Полный церковнославянский словарь" Г. Дьяченко, "Словарь древнерусского языка XI-XIV вв.", "Словарь древнерусского языка XI-XVII веков". Данные уточнялись по "Материалам для словаря древнерусского языка" Дювернуа, "Словарю старославянского языка восточнославянской редакции XI-XII веков" и "Старославянского словарю (по рукописям X - XI веков)" под редакцией Р.М. Цейтлин, Р. Вечерки и Э. Благовой.

Достоверность результатов исследования обеспечивается опорой на предшествующие работы в данной области и фактический материал, извлечённый из списков паремий Борису и Глебу, тщательной сверкой всех полученных данных по лексике церковнославянского языка с материалами исторических словарей и специальных исследований по исторической лексикологии.

Новизна результатов исследования состоит в том, что в нём впервые выявлен, проанализирован и описан большей частью не вовлекавшийся ранее в научный оборот историко-языковой фактический материал, выявлены и описаны ведущие тенденции в истории лексики церковнославянского языка в той мере, в какой они проявились на материале проанализированных списков.

Апробация работы. Основные положения исследования были изложены в докладах на конференциях: 1) "Церковнославянский язык и церковнославянизмы" ("Первая научная конференция преподавателей и студентов", г. Новосибирск, 2000 г.); 2) "Лексика паремий Борису и Глебу, не зафиксированная в словарях древнерусского языка" ("Межрегиональная научно-практическая конференция, посвящённая памяти проф. М.И. Рижского", г. Новосибирск, 2001 г.); 3) "Русизмы в поздних списках паремий святым Борису и Глебу" ("Четвёртая научная конференция преподавателей и студентов", г. Новосибирск, 2003 г). Положения диссертации также были обсуждены и одобрены на заседаниях кафедры древних языков Новосибирского государственного университета.

Основные положения, выносимые на защиту.

1. Почти все лексические разночтения, фиксируемые в списках паремий Борису и Глебу, относятся к двум группам: разночтения, связанные с нейтрализацией лексического значения слова, и разночтения, отражающие эволюцию лексики церковнославянского языка.

2. Разночтения, отражающие эволюцию церковнославянского языка, связаны в основном с периодом, традиционно называемом "эпохой второго южнославянского влияния" и дают чёткое распределение списков на две группы - старшую и младшую (включающие, по случайности, одинаковое количество рукописей - по пять в каждой группе).

3. Данные, полученные в результате анализа лексических разночтений в списках паремий Борису и Глебу, позволяют предполагать, что изменения, произошедшие в церковнославянском языке в период второго южнославянского влияния, связаны не только с воздействием на русскую культуру со стороны культуры болгарской и сербской (А.И. Соболевский) и не только с грецизацией и архаизацией (Л.П. Жуковская), но, в первую очередь, со становлением в эту эпоху церковнославянского языка как языка не тождественного ни одному из живых славянских языков, и, как следствие этого, с необходимостью его кодификации. Языковые явления, традиционно связываемые со вторым южнославянским влиянием, были вызваны внутренними потребностями языка; никакое воздействие со стороны другого языка на языковую систему того времени было невозможным, поскольку сама система не нуждалась в такого рода воздействии. Структура работы. Работа состоит из Введения, 5 глав ("Церковнославянский язык и церковнославянизмы", "Лексика базового списка паремий Борису и Глебу", "Церковнославянизмы и слова, общие для древнерусского и церковнославянского языков", "Разночтения, не связанные с оппозицией "древнерусский / церковнославянский", "Частеречная и тематическая принадлежность варьирующейся лексики"), Заключения, Приложения "Списки паремий Борису и Глебу", библиографического списка, насчитывающего 130 работ на русском и иностранных языках. Объём работы 159 страниц.

Основное содержание работы

В первой главе "Церковнославянский язык и церковнославянизмы" даётся общая характеристика церковнославянского языка; приводится определение лексического церковнославянизма, под которым понимается единица лексического уровня языка, участвующая в создании системы противопоставлений церковнославянского и древнерусского языков; разрабатывается классификация последних. В соответствии с классификацией Е.Г. Итэсь церковнославянизмы распределены на три группы.

1. Церковнославянизмы, чуждые древнерусскому языку как в плане выражения, так и в плане содержания. По своему происхождению это заимствования из неславянских языков, кальки, некоторые заимствования языка южных славян (фарисѣи, иереи, рѧса).

2. Церковнославянизмы, чуждые древнерусскому языку только в плане выражения. Эта группа состоит из заимствований как южнославянского, так и неславянского происхождения (ѵпостась, балии, хладъ).

3. Церковнославянизмы, чуждые языку восточных славян только в плане содержания. По своему происхождению это семантические заимствования из языка южных славян или семантические кальки с неславянских языков [3] (дѣва - "Богородица", врагъ - "дьявол").

Церковнославянизмы каждой группы групп играли различные роли в противопоставлении церковнославянского языка древнерусскому. Так, церковнославянизмы, чуждые древнерусскому языку как в плане выражения, так и в плане содержания, оставались таковыми лишь до тех пор, пока именовали внеязыковые понятия и реалии, чуждые народному сознанию и быту. Однако по мере того, как христианство становилось повседневным явлением, громадный пласт церковнославянизмов утрачивал свою понятийную чужеродность (црькъвь, рѧса, свѧщеникъ), и эту группу слов правомерно выделять лишь для раннего этапа функционирования церковнославянского языка на Руси. В более позднюю эпоху большинство слов этой группы переходит в разряд лексических единиц, общих для церковнославянского и древнерусского языков. Среди церковнославянизмов второй группы, чуждых русскому языку в плане выражения, собственно лексические заимствования как южнославянского, так и неславянского происхождения (оуне, балии, пѵргъ и др.) составляли сравнительно небольшую долю в общем количестве слов этой группы. Это, преимущественно, были союзы, союзные слова и непроизводные наречия: абие, сице и др. В основном же, во вторую группу церковнославянизмов входили лексико-фонетические и словообразовательные варианты общеславянских лексем, характерные для языка южных славян. К первым, например, относятся слова с корневым и приставочным неполногласием, с написанием Щ на месте этимологического *tj, слова с отсутствием j перед А в начале слова и мн. др., а ко вторым - слова с приставкой из-, с суффиксами -тель, -ость, -ство, ствие и мн. др. Многие церковнославянизмы второй группы оказались в плане выражения в системных отношениях со своими восточнославянскими эквивалентами. Так, церковнославянскому trat всегда соответствует восточнославянское torot, церковнославянскому А в начале слова - восточнославянское JA и т.д. Регулярность этих отношений, несомненно, способствовала быстрому распространению церковнославянского языка на Руси, облегчала понимание церковнославянской литургии для необразованной части прихожан. Именно благодаря системности и регулярности этих отношений церковнославянский язык сумел совместить в своем развитии две, казалось бы, взаимоисключающие тенденции: тенденцию сделать церковнославянскую литургию как можно более доступной для понимания основной массой прихожан и тенденцию к максимальному противопоставлению в плане выражения церковнославянского языка как языка сакрального древнерусскому - светскому языку. Что же касается церковнославянизмов третьей группы, чуждые языку восточных славян только в плане содержания, то их количество было невелико, и значительная часть их довольно скоро вошла в состав лексики древнерусского языка. Впрочем, некоторые слова этой группы сохранили свою "церковнославянскость" на протяжении всей своей истории. К ним, например, относятся слова врагъ в значении "дьявол", отець в значении "Бог", дѣва в значении "Богородица". Известны также случаи перехода слов, общих для церковнославянского и древнерусского языков, в эту группу церковнославянизмов. Примером тому может быть глагол текоу в значении "иду". Впрочем, таких примеров крайне немного.

Во второй главе "Лексика базового списка паремий Борису и Глебу" рассматривается лексика древнейшего списка, характеризуется соотношение в нём: 1) церковнославянизмов и слов, общих для древнерусского и церковнославянского языков; 2) различных групп церковнославянизмов между собой.

Из тех групп церковнославянизмов в языке исследуемого нами списка представлены почти исключительно слова, чуждые древнерусскому языку только в плане выражения. Основную массу выявленных нами лексических церковнославянизмов составляют не собственно лексические заимствования из старославянского или греческого языков, а южнославянские лексико-фонетические варианты общеславянских лексем. Для анализа нами привлекается лексика со следующими особенностями плана выражения: 1) наличие/отсутствие j перед А в начале слова; 2) наличие/отсутствие j перед У в начале слова; 3) отражение праславянского сочетания *dj; 4) отражение праславянского сочетания *tj; 5) полногласие/неполногласие; 6) отражение праславянских сочетаний *ort, *olt; 7) отражение древних сочетаний редуцированных с плавными; 8) переход/непереход Е в О в начале слова; 9) выпадение/невыпадение j в междугласном положении.

Эти церковнославянско-древнерусские оппозиции распределяются между тремя группами, в зависимости от того, какой из двух компонентов противопоставленной пары та ли или иная оппозиция реализует в языке исследуемого текста. В первую группу мы объединяем те оппозиции, которые реализуют в языке исследуемого нами текста только древнерусский компонент противопоставленной пары. Сюда относятся: отсутствие j перед У в начале слова: "кнзь оунъ" 139г, отражение праславянского *dj как Ж: "ражаѥт сѧ мужь безуменъ" 138а; обязательное наличие j в междугласном положении: "пагубна" рана" 140в; отражение древних сочетаний редуцированных с плавными как trot, в сочетании с живым произношением эпохи - "кровь брату моѥю" 138а.

Во вторую группу мы включили оппозиции, которые всегда реализуют только церковнославянский компонент: отражение праславянского сочетания * tj как Щ: "стополкъ же давъ плещи" 140в; отражение праславянских сочетаний *ort, *olt как ра-, ла-, непереход Е в О в начале слова, представленный, впрочем, в тексте всего два раза одной и той же лексемой - "буду ѥдинъ властель в руси"138б, "прииму власть рускую ѥдинь" 139в. В третью группу мы отнесли оппозиции, реализующие в тексте данного списка оба компонента: наличие/отсутствие j перед А в начале слова и полногласие/неполногласие.

Отсутствие j перед А представлено у нас четырьмя случаями: "не азъ начахъ" 139а; "азъ ѥсмъ стъ" 139б; "акы агньца" 139б; "ака же не бывала в руси" 140б. Наличие j перед А в начале слова встречается дважды: "показавше iaвѣ"; 140в; "въ iaзву мнѣ" 140г.

Как показал анализ, для исследуемого нами текста нормой является неполногласие как в корнях, так и в приставках: сдравиѥ 138а, страну 138г, предана 139б, и мн. др. Единственный зафиксированный нами случай отражения праславянского сочетания *telt дает не tlet как это обыкновенно бывает в церковнославянских памятниках восточнославянского происхождения, но характерное для старославянского языка tlet - плѣненъ бы(с) лотъ 139а.

На общем неполногласном фоне в тексте данного списка обнаружено пять случаев появления полногласной лексемы: "Стѣнамъ твоимъ вышегороде" 139б; ѿiaтъ бо ѿ на(с) бъ володiмира" 139г; "и созва новгородци" 138г; "бороти по тебе" 138г; "с города" 140г. В словах володимiра 139г и вышегороде 139б полногласие объясняется тем, что здесь мы имеем дело с именами собственными восточнославянского происхождения. Производным от имени собственного, топонима, является также слово новгородци 138г. Иначе дело обстоит с полногласной словоформой с города 140г, демонстрирующей расхождение лексических значений полногласного и неполногласного вариантов: полногласный вариант употребляется в нашем тексте в значении "изгородь", "забор", "ограда", "укрепление": "послѣдь же и самого жена с города оуломкомь жернова оуби" 140г, а неполногласный в значении "населенный пункт несельского типа": "лютѣ бо граду тому в нем же кнзь оунъ" 139г.

Появление полногласной формы глагола бороти связано, по нашему мнению, со стремлением автора данного текста избежать омонимии между неполногласным брати "pugnare" и брати "capere".

Нетрудно заметить, что две последние оппозиции, хотя и реализуют в нашем тексте оба своих компонента - церковнославянский и древнерусский, реализуют их по-разному. Если для оппозиции полногласие / неполногласие в качестве нормы реализуется неполногласный вариант, а полногласие появляется лишь в силу особых, легко прослеживаемых причин, то для оппозиции наличие / отсутствие j перед А в начале слова общая норма отсутствует; можно утверждать, что нормой является отсутствие j перед А в слове агньць и наличие j в слове iaзва, но нельзя утверждать, что нормой является наличие или отсутствие j во всех словах этого типа.

В тексте памятника есть церковнославянизмы, маркированные словообразовательными суффиксами -тель, -ние, -ство: "и рагатели обадают имї" 140а; "стонаниѥ и трѧсениѣ"140а; "сѧ бѣ родилъ ѿ прелюбодѣiaни"140; "братоубiиствори" [4] 140в.

Другой характерной чертой церковнославянского языка была высокая продуктивность словосложения, и как следствие этого, наличие в текстах большого количества многокорневых слов. К ним относится и только что приведенное выше существительное прелюбодѣiaниѥ. Всего мы имеем в нашем тексте десять случаев употребления сложносоставных слов: "грѣхолюбець ра(д)ѥть сѧ рати" 138а; "му(ж) бо правовѣрну и бра(т)любцю па(ч) же болюбую" 138б; "бра(т)ненавидцю па(ч) же сластолюбцю засшють кости" 138б; "оумысливъ высокооумьѥмъ" 139в; "понеже вѣда" братоубiиствори" 140в. Все эти слова относятся к первой группе церковнославянизмов, чуждых древнерусскому языку, как в плане выражения, так и в плане содержания. К этой же группе церковнославянизмов следует отнести и однокорневое заимствование цесарь: "ѿ ц(с)рѧ и до простых лю(д)и" 139г.

Наиболее бедно в нашем тексте представлена третья группа церковнославянизмов - слов, противопоставленных древнерусскому языку только в плане содержания. Здесь мы имеем два теонима - владыка: "кровь брату моѥю вопиѥть к тебѣ вл(д)ко"140а, и вышьнии: "поставлѧѥть ц(с)рѧ и кнзѧ вышнии"139в.

Проведённый в данной главе анализ лексики древнейшего из списков памятника показал, что наиболее многочисленными среди лексических церковнославянизмов являются церковнославянизмы второй группы, т. е. церковнославянизмы, чуждые языку восточных славян только в плане выражения, среди которых преобладают восходящие к языку южных славян лексико-фонетические варианты общеславянских лексем. Словообразовательные церковнославянизмы крайне немногочисленны и играют ничтожно малую роль при создании оппозиции "древнерусское - церковнославянское". Церковнославянизмы, чуждые древнерусскому языку как в плане содержания, так и в плане выражения, представлены почти исключительно многокорневыми словами, исключения составляют заимствования: агньць и цесарь. Наименее многочисленными являются церковнославянизмы, чуждые древнерусскому языку только в плане содержания, представленные у нас лишь двумя теонимами: вышьнии и владыка.

В третьей главе "Церковнославянизмы и слова, общие для древнерусского и церковнославянского языков" рассматриваются разночтения, в которых слова, общие для этих двух языков заменяются на церковнославянизмы, либо наоборот. Анализ лексики с полногласием/неполногласием показал, что для поздних списков часто бывает характерна замена полногласного варианта на неполногласный: "ѿiaтъ бо ѿ на(с) бъ володiмира" KI-139г ~ володимира K2-259об ~ володимера K3-146а ~ володимира K4-143в ~ володимера K5-222 ~ володимера K6-173 ~ владимера K7-c.44 ~ в'ладимера K8-150г ~ владимера K9-220об ~ володимера K10-222. Этот случай не единичен. Так, во фразе "Стѣнамъ твоимъ вышегороде" KI-139б в списках К4 и К7 наименование резиденции великих киевских князей появляется в неполногласном оформлении: вышеграде К4-142 г, вышеграде К7-с.43. Остальные списки сохраняют написание К1. Целый ряд случаев замены полногласного варианта на неполногласный связан со списком К7: "и рѣша новгородци" KI-138г ~ новогра(д)ци K7-с.43; "рагозенъ с новгородци" KI-138г ~ с новогра(д)ци K7-с.43; "и созва новгородци" KI-138г ~ новоградци K7-с.43; "жена с города оуломкомь жернова оуби" KI-140г ~ съ града К7-с.45. Последнее разночтение свидетельствует о стирании лексических различий между полногласным городъ и неполногласным градъ в языке создателя списка К7. Последний случай замены полногласного варианта на неполногласный обнаружен в списке К6: "можемъ кнѧже бороти по тебе" KI-138г ~ брати сѧ К6-171об.

До сих пор речь шла об отражении в исследуемом нами памятнике праславянского сочетания *tort. Теперь следует сказать несколько слов по поводу рефлексов сочетаний *tert, *telt. Вопреки распространенному мнению о том, что указанные выше праславянские сочетания были представлены в языке церковнославянских памятников Древней Руси как tret, tlet , в тексте исследуемого памятника обнаружено довольно много случаев написания сочетаний trĕt и tlĕt. Так, единственный имеющийся у нас случай отражения праславянского сочетания *telt выглядит по спискам следующим образом: "плѣненъ бы(с) лотъ" KI-139а плѣненъ K2-258об ~ плѣненъ K3-144г ~ плененъ K5-112б ~ плѣненъ K6-171об ~ плененъ K7-с.43 ~ плѣненъ K8-149г ~ плененъ K9-219об ~ плененъ K10-220об. В пяти случаях из десяти мы встречаем южнославянское tlĕt. В списке К4 соответствующий фрагмент текста утрачен.

Семь раз встречается в списках на месте праславянского *tert южнославянское trĕt: "зла(т)мь и сребромь" К1-139б ~ cрѣбромь К2-258 ~ срѣбромь К5-112г; "мужа оубихъ во вредъ мнѣ" К1-140г ~ въ врѣдъ К2-260об; "сѧ бѣ родилъ ѿ прелюбодѣiaниia" К1-140г прѣлюбодѣiaниia К2-260об; "пре(д) бмь" К1-139г ~ "прѣ(д) бгом" К7-с. 44; "бѣ бо и самъ рагозенъ с новгородци" К1-138г ~ "бѣ бо самъ в то врѣмѧ рагозѣнъ с новгородци" К5-112а ~ "бѣ бо въ то времѧ враж(д)ѫ имѣа с новогра(д)ци" К7-с. 43 ~ "бѣ бо самъ в то времѧ рагозенъ с нов'город'ци" К8-149б ; "непрп(д)бно ѥсть ковъ ковати бр(т)а на бр(т)а"К1-138б ~ прѣподобно К2-256.

Усиление "церковнославянскости" в поздних списках памятника демонстрируют также примеры такого явления, как отражение праславянского сочетания *dj. Если в К1 и списках, близких к нему по времени создания, *dj всегда отражается как Ж, то в списках более поздней эпохи появляются случаи написания ЖД: "ражаѥт сѧ мужь безуменъ" К1-138а ~ раж(д)ает сѧ К7-с.42 ~ раж(д)аеть(с) К8-148в ~ раж(д)аеть(с) К9-218.

В некоторых поздних списках мы наблюдаем также появление j перед У в начале слова: "кнзь оунъ" KI-139г ~ юнъ К7-с.44 ~ юнъ К8-150в; "поставлю оуношю кнзѧ имъ" KI-с.40а ~ юношѫ К7-с.44. В остальных списках мы встречаем то же что и в KI.

Одним из признаков так называемого второго южнославянского влияния является выпадение j в междугласном положении. Эпизодическое выпадение j наблюдается в исследуемых нами списках периода второго южнославянского влияния: "пагубна" рана" KI-140в ~ пагубнаа К7-с.45 ~ пагуб'наа К8-151б ~ пагоубнаа К9-220об; "и по ошествии ѥго приiaша оканного мукъ" KI-140в ~ прїаша К7-с.45 ~ прїаша К8-151б. Наиболее часто безъйотовое написание встречается в списке К7, хотя и в нем йотация не всегда отсутствует: "Свѧтоплъкъ прїѧ вла(с)" К7-с.43 и др.

Еще одной особенностью ряда списков является сохранение на письме древнего сочетания редуцированных с плавными, давно уже не имеющего никакой опоры в реальном произношении: "кровь брату моѥю" KI-139а ~ кровь К2-257об кровь К3-145а ~ кровь К4-142в ~ кръвь К5-112б ~ кровь К6-172 ~ кръвь К7-с.43 ~ кровь К8-149г ~ кро(в) К9-219об ~ кровь К10-220об;

Наряду с явной тенденцией к росту церковнославянского элемента, в некоторых поздних списках паремий Борису и Глебу, мы встречаемся с явными русизмами. Таковыми являются слова с отражением праславянского *tj как Ч в списках К9 и К10: "за руки емлюще сѧ" KI-140б ~ имаючи К10-222; "стополкъ же давъ плещи" KI-140в ~ п'лечы К10-222; "и со//бра "рославъ ·г· варѧгъ а прочи(х) л" KI-138г/139а ~ "варѧгъ шесть тисѧчь а прочихъ вои·л·тисѧ(ч)" К9-219об. В остальных списках употребляется то же написание варьирующегося слова, что и в списке KI. Появление явного русизма в списке К9 связанно, по-видимому, с тем, что в предполагаемом протографе этого списка числительное было обозначено буквой под титлом, как например, в KI.

Другая группа русизмов связанна с появлением j перед А в начале слова: "не азъ начахъ" KI-139а ~ iaзъ К3-145а; "и бы(с) сѣ зла ака же не бывала в руси" KI-140б ~ iaка К2-159об ~ аки К3-146в ~ iaко К4-143г ~ ако К6-173об ~ ѧково К7-с.44 ~ ака К8-151а ~ iaкова К9-220об ~ iaко К10-222; акы агньца I-139б ~ iaко К2-258 ~ iaко К3-145б ~ iaко К4-142г ~ iaко К6-172 ~ iaко К7-с.43 ~ ia(к) К8-150а ~ iaко К9-220 ~ iaко К10-221об.

Собственно лексические и лексико-словообразовательные церковнославянизмы гораздо менее многочисленны, нежели лексико-фонетические. только три однотипных замены в одном из списков слова, общего для древнерусского и церковнославянского языков, на лексический церковнославянизм: "ѿиме(т) бъ ѿѥр(с)лма кѣпость крепкага" KI-140а ~ гь К2-258об; "пре(д) бмь" KI-139г "пре(д)//гмь" К4 143а/б; "бии бо слуга есть" KI 138г ~ гви К2-257. Замена слова богъ словом господь связана здесь с тем, что слово богъ могло обозначать как христианского, так и языческого бога, в то время как слово господь, будучи семантической калькой с греческого Κύριος, могло употребляться только как обозначение Бога христианского. Функционирование слова господь в качестве церковнославянизма было возможно в старший период существования церковнославянского языка, когда еще не совсем угасла борьба с язычеством, когда в общую оппозицию древнерусское / церковнославянское входила конкретная оппозиция языческое / христианское.

Одним из признаков церковнославянского языка было наличие сложных, по преимуществу двукорневых, слов. Единственное обнаруженное разночтение, фиксирующее появление одного из таких слов, связано со списком К9: "оустраiaѥть су(д)ю правѧща су(д)" KI-139г ~ "правосѫдѧщѧ сѫдъ" К9-220об. Причастие правосѫдѧщь является, по-видимому, окказионализмом. Замену одного сложного слова на другое демонстрирует разночтение, связанное со списком К7: "въ хвалу же добродѣемъ" KI-139а ~ благотворцем К7-с. 43. Имеется и "обратное" разночтение, связанное с заменой двукорневого слова в списке КI на однокорневое во всех остальных: "кнѧ(з) правовѣрна" КI-139г ~ праведьна К3 135г ~ праведна К4-143б ~ праведна К6-172об ~ праведна К7-с.44 ~ правед'на К8-150в ~ праве(д)на К9-220об ~ п'раведна К10-221об. В списках К2 и К5 соответствующее слово отсутствует.

Проанализированный материал позволяет разбить все списки на две группы: старшую и младшую, в каждую из которых входит одинаковое количество списков - пять. Списки младшей группы свидетельствуют о возрастании в церковнославянском языке периода их создания количества церковнославянизмов и, следовательно, об увеличении дистанции между древнерусским и церковнославянским языками в указанный период (начиная с XV в.).

В четвёртой главе "Разночтения, не связанные с оппозицией "древнерусский / церковнославянский"" описываются лексические замены, происхождение которых не связано с взаимодействием двух литературных языков Древней Руси. Рассмотрим разночтение: "и бы(с) громъ великъ и тутенъ" KI-140б ~ тоутьнъ К2-260 ~ тоутенъ К3-146в ~ тоут(е)нъ К6-173об ~ страшень К7-с.45 ~ тоученъ К8-151б ~ тоученъ К9-220об ~ тутенъ К10-222. В списках К4 и К5 соответствующее слово отсутствует. И лексема тутьныи "громкий", и слова, на которые она заменяется в списках К7, К8 и К9, принадлежит к разряду слов, общих для древнерусского и церковнославянского языков. Причина появления данного разночтения, по всей видимости, заключается в исчезновении из языка или, по крайней мере, в выходе из активного употребления лексемы тутьныи, что в одних случаях привело к его замене паронимом тоученъ, а в К7 прилагательным страшень, которое не меняет общего смысла фразы.

Причиной большинства разночтений, рассмотренных в настоящей главе, является нейтрализация лексических значений. Под нейтрализацией лексических значений слов мы понимаем утрату в определенном контексте тем или иным словом способности противопоставляться в плане содержания какому-либо другому слову. Наиболее характерна нейтрализация лексических значений для словообразовательных вариантов. Среди же последних наиболее многочисленными являются приставочные. Из пятнадцати имеющихся у нас разночтений со словообразовательными вариантами десять - приставочные образования: хвала - похвала, гнати - погнати, вѣдати - повѣдати, носити - поностити, острити - поострити, бежати - убежати, начати - почати, находити - приходити, избивати - побивати, съгрѣшениѥ - прегрѣшениѥ.

Как видно из примеров, особая активность при создании словообразовательных вариантов свойственна приставке по-. Все остальные приставки встречаются лишь по одному разу. Другие словообразовательные варианты, обнаруженные нами в разночтениях, распределяются следующим образом: 1) один случай с наличием / отсутствием десемантизировавшегося постфикса ли - (пара неже - нежели); 2) один случай конверсии (пара правьдьныи - правьдьникъ); 3) три пары суффиксальных словообразовательных вариантов (правьдьныи - правьдьвыи, богословъ - богословьць, отсюда - отсюль).

Такая разновидность нейтрализации лексических значений слов, как синонимия, представлена в списках лишь двумя парами: великыи - тѧжькыи и драгыи - чьстьныи.

Последней и наиболее интересной для нас разновидностью нейтрализации лексических значений слов из всех, обнаруженных нами, является та, которую можно назвать контекстуальной синонимией. Сюда мы относим пары слов, не имеющих общих лексических значений, но приобретающих их в определенных контекстах. Так, например, местоимение свой не синонимично местоимению мой или его, однако в определенных контекстах заменяет их без всякого ущерба для смысла высказывания.

Вряд ли можно считать синонимами лексему гора "гористая местность" и лексему землѧ, однако в контексте, в котором актуализируется единственная общая для них сема - "территория", а все остальные семы редуцируются, эти слова вполне могут заменять друг друга без какого-либо изменения содержания фразы. Для того, чтобы два слова стали взаимозаменяемыми в определенном контексте, они должны иметь как минимум одну общую сему. При увеличении количества общих сем увеличивается, соответственно, количество контекстов, в которых слова, обладающие этими семами, могут нейтрализовать свои лексические значения.

В пятой главе "Частеречная и тематическая принадлежность варьирующейся лексики" приводятся количественные данные лексических замен в списках паремий Борису и Глебу в соответствие с принадлежностью варьирующихся слов к определённой части речи и тематической группе. Слова различных частей речи заменяются в имеющихся у нас разночтениях с различной интенсивностью. Более всего замен связано с именами существительными - 28 разночтений. На втором месте по степени варьируемости стоят глаголы - 17 разночтений. Имена прилагательные заменяются значительно реже: десять разночтений. С заменой одного местоимения другим связано 6 разночтений, 2 - с заменой наречия наречием, 2 - с заменой союза союзом. Имя числительное заменяется другим именем числительным только в одном разночтении. Кроме того, в списке К10 есть один пример замены прилагательного именем существительным: "му(ж)бо правовѣрну и бра(т)любцю па(ч) же болюбцю ср(д)це веселѧ сѧ здравиѥ творить" КI-138б ~ правовѣрну К3-143г ~ праведу К4-141б ~ правовѣрноу К5-111а ~ правовѣрноу К6-170об ~ правовѣрноу К7-с. 42 ~ право(вѣ)рноу К8-148г ~ правовѣрноу К9-218 ~ п'раводержьцю К10-219об. Несмотря на сравнительно небольшой объём текста рассматриваемого здесь произведения, в десяти имеющихся у нас списках представлены, хотя и в разном количестве, разночтения, связанные со словами всех знаменательных частей речи. Совершенно иначе обстоит дело со словами служебных частей речи: отмечено всего лишь два союза. Частицы и предлоги не представлены в разночтениях. Видимо, этот факт можно объяснить относительной немногочисленностью союзов предлогов и частиц в языке, а также высокой частотностью их употребления в тексте. Эти два обстоятельства, по-видимому, приводили к тому, что норма употребления служебных единиц языка была гораздо жёстче, чем норма употребления знаменательных единиц, а уровень владения этой нормой древнерусскими книжниками был значительно выше, чем в случае с существительными, прилагательными и глаголами, которые совокупно дают 90% всех разночтений в списках изучаемого памятника.

В Заключении приводятся общие итоги исследования относительно, во первых, развития лексики исследуемого нами памятника, а во-вторых, относительно развития лексической системы церковнославянского языка в целом. Это далеко не одно и то же.

С онтологической точки зрения, язык как система всегда предшествует любому созданному на нем конкретному тексту; язык всегда существует ранее, нежели возникает текст. Из этого положения не следует, однако, что история языка того или иного конкретного памятника представляет собою всего лишь отражение в тексте истории языка в целом, ее частный случай. Возникнув в результате функционирования языка, текст начинает жить и развиваться по своим собственным, отличным от языковых, законам. Хотя, несомненно, эволюция языка находит свое отражение в эволюции рукописного текста памятника.

Графически соотношение эволюции языка и эволюции текста можно представить в виде двух пересекающихся окружностей, из которых одна символизирует явления, связанные с эволюцией языка (1), а другая (2) - явления, связанные с эволюцией текста. Зона их пересечения (3) - это явления эволюции языка, нашедшие свое отражение в эволюции текста. Они-то и представляют для нас наибольший интерес.

Исследование явлений языка, не попавших в зону пересечения, т. е. не нашедших отражения в тексте, не подлежит рассмотрению в работах того типа, к которым относится наше исследование. Изменения языка памятника, не связанные с эволюцией языковой системы, представлены у нас, в основном, в четвёртой главе.

Если результаты, полученные нами при изучении паремий Борису и Глебу типичны, мы должны признать, что основным фактором эволюции лексической стороны текста является нейтрализация лексических значений слов. Именно с ней связана большая часть разночтений, рассмотренных нами в предпоследней главе настоящего исследования. Поскольку замены слова, возникающие в результате действия механизмов нейтрализации лексических значений во многом случайны, построить какую-либо классификацию текстов на основании этого типа разночтений не представляется возможным.

Разночтения, отражающие эволюцию церковнославянского языка, напротив, могут служить надёжным основанием для классификации списков. Они всегда системны, поскольку системна породившая их эволюция языка. Именно эти разночтения позволили нам разбить весь корпус проанализированных рукописей на две группы: старшую и младшую. В старшую группу нами объединяются пять рукописей XIII-XIV вв., а в младшую - пять рукописей XV в. Последние пять списков могут служить прекрасной иллюстрацией к тому спектру явлений, который со времен работ А. И. Соболевского получил в нашей науке наименование "второго южнославянского влияния". Хотя к одному только влиянию славянского юга свести произошедшие в церковнославянском языке изменения вряд ли возможно. Мы склонны считать, что изменения, произошедшие в церковнославянском языке в указанный период, обусловлены, в первую очередь, изменением соотношения между древнерусским и церковнославянским языками, а также изменением соотношения церковнославянизмов различных групп внутри языковой системы церковнославянского языка. Вместе с тем важен тот факт, что изменения, произошедшие в церковнославянском языке в эпоху так называемого "второго южнославянского влияния", привели к значительному увеличению дистанции между церковнославянским и древнерусским языками. Это создало определенные трудности в изучении и понимании церковнославянского языка. Прямым следствием этих трудностей явилась тенденция к упорядочению системы церковнославянского языка. Таким образом, период в истории церковнославянского языка, традиционно связываемый со вторым южнославянским влиянием, можно назвать периодом упорядочения и кодификации.

В приложении "Списки паремий Борису и Глебу" приводится краткая характеристика проанализированных списков.

Списки Краткой редакции

К1 ЦГАДА, Фонд Московской Синодальной типографии, № 51. Паремийник "Типографский", XIII-XIV вв.

К2 ГПБ, Q.п. 1.13. Паремийник, XIII-XIV вв.

К3 ГБЛ, Собрание Румянцева, № 303. Паремийник "Высоцкий", XIV век.

К4 ЦГАДА, Фонд Московской Синодальной типографии, № 55. Паремийник Фёдоровский, XIV век.

К5 ЦГАДА, Фонд Московской Синодальной типографии, № 52. Паремийник, XIV век.

К6 ГПБ, Q. 1.178. Паремийник, XV век.

К7 Рукопись из собрания Кирилла Белозерского. Сборник от правил святых апостол, 1424 г. Рукопись утрачена. Текст цитируется по его изданию Варлаамом [6].

К8 ГПНТБ СО РАН (Новосибирск), Томское собрание F II/5. Минея служебная за Июль месяц, XV век (третья четверть).

К9 ГПНТБ СО РАН (Новосибирск), Тихомировское Собрание, № 11. Богородичник, г. Вильно, 1545.

К10 ЦГАДА, Фонд МГАМИД, № 570, XV век.

Списки Пространной редакции

П1 ЦГАДА, Фонд Московской Синодальной типографии, № 49. Паремийник, XIV век.

П2 ЦГАДА, Фонд Московской Синодальной типографии, № 56. Паремийник, XIV век.

П3 Рукопись 1547-1549 гг., так называемая Иваническая Минея. Рукопись утрачена. Текст цитируется по его изданию П. В. Голубовским.

П4 ГПБ, рукопись из собрания Кирилла Белозерского, XVI век.

Список Особой Редакции

О ГБЛ, собрание Ундольского, № 1277. Паремийник, XVI век.

По теме диссертации опубликованы следующие работы:

1. Мусорин А.Ю. О языке Минеи служебной из Томского собрания ГПНТБ СО АН СССР // Лексическая и фразеологическая семантика языков народов Сибири. - Новосибирск, 1987. - С. 62 - 68.

2. Мусорин А.Ю. Церковнославянский язык и церковнославянизмы // Материалы первой научной конференции преподавателей и студентов "Наука. Университет. 2000". - Новосибирск, 2000. - С. 82 - 86.

3. Мусорин А.Ю. Лексика паремий Борису и Глебу, не зафиксированная в словарях древнерусского языка // Сибирь на перекрестье мировых религий: Материалы межрегиональной научно-практической конференции, посвящённой памяти выдающегося учёного и педагога, специалиста по библеистике, профессора НГУ Михаила Иосифовича Рижского.- Новосибирск, 2002. - С. 237 - 238.

4. Мусорин А.Ю. Механизмы эволюции языка рукописного текста // Сибирский лингвистический семинар. - Новосибирск, 2002. - № 1 (3). - С. 10 - 14.

5. Мусорин А.Ю. Некоторые теонимы церковнославянского языка Древней Руси // Вестник НГУ: Серия: история, филология. - Новосибирск, 2002. - Т. 1. - Вып.1 - С. 101 - 104.

6. Мусорин А.Ю. Русизмы в поздних списках паремий святым Борису и Глебу // Материалы четвёртой научной конференции преподавателей и студентов "Наука. Университет. 2003". - Новосибирск, 2003. - С. 43 - 46.

7. Мусорин А.Ю. Разночтения, связанные с полногласием / неполногласием и отражением праславянского *dj в списках паремий Борису и Глебу // Τέχνη γραμματική. - Новосибирск, 2004. - Выпуск 1-й, посвящённый 90-летию доктора филологических наук профессора Новосибирского государственного университета Кирилла Алексеевича Тимофеева С. 310 - 316.

Список литературы

1. Соболева Л.С. Паремийные чтения Борису и Глебу // Вопросы истории книжной культуры. - Новосибирск, 1975. - С. 122.

2. Более известный как "Материалы к словарю древнерусского языка", однако последнее его переиздание, осуществлённое в 1989 г., вышло под названием "Словарь древнерусского языка".

3. Итэсь Е.Г. О коннотативном содержании церковнославянизмов и отражении их стилистической окраски в словаре // Историческая лексика русского языка. - Новосибирск, 1983. - С. 80.

4. т.е. братоубииство сътвори.

5. Соболевский А.И. История русского литературного языка. - Л., 1980. - С. 29.

6. Варлаам. Обозрение рукописей преподобного Кирилла Белозерского // ЧОИДР. - 1869.- Кн.2. - Отд. III.