Реферат: Источники. Книга как источник текста

Томашевский Б.

В первую очередь всякому занимающемуся вопросами текста необходимо точно знать природу книги.

Прежде чем дать общую оценку книги как документа, заслуживающего большего или меньшего доверия, необходимо вкратце ознакомиться с историей создания книги, с тем, как книга делается. Остановимся на основных этапах создания книги, отмечая главным образом те стороны дела, которые влекут за собой порчу текста.

От момента создания произведения до момента появления отпечатанной книги в магазине произведение переживает сложную прихотливую историю. Я опускаю начальные стадии, имеющие более экономический характер, - стадии переговоров автора с издательством, заключения договора и т. п. Впрочем, уже в этой стадии произведение часто претерпевает крупные изменения. Издатель всегда блюдет - и в этом его назначение - интересы книжного рынка. Книжный рынок определяется потребностью читателя, и в этом отношении издатель является как бы представителем всего коллектива читателей. Экономические расчеты - это лишь переведение в цифры, подлежащие учету, читательской психологии, и в прозаических бухгалтерских расчетах выражаются - или, лучше сказать, должны были бы выражаться - подлинные читательские запросы, разношерстные и разнообразные, приведенные к единой мере - выгодности издания. И здесь автор сразу может натолкнуться на указания, что книга должна быть определенного размера, должна быть рассчитана на определенный круг читателей и т. д. Все эти соображения могут вызвать изменения и переработку, не всегда совпадающие с намерениями автора. Но, чтобы не задерживаться на этом, возьмем идеальный случай, когда автор может сдать в набор рукопись в том виде, как он сам того хочет.

Итак, первым этапом превращения рукописи в книгу является момент сдачи ее в набор. В интересах автора, которые в данном случае совершенно совпадают с интересами издателя, необходимо с самого начала приложить все усилия к тому, чтобы его рукопись вызывала как можно меньше искажений текста в дальнейшем. Состояние, в котором рукопись поступает в печать, в значительной степени предопределяет дальнейшую судьбу произведения. Вот почему на то, как изготовлена эта рукопись, или, по издательской терминологии, оригинал, обращают такое большое внимание. Автор должен знать, что чем легче будет работа в дальнейшем, тем точнее будет книга. Отсюда первое правило: оригинал должен быть сдан в окончательном виде, т. е. автор не должен рассчитывать на то, что в корректуре ему удастся что-либо исправить или изменить. Ему надо твердо помнить, что корректурные поправки значительно менее гарантируют исправность набора, чем текст оригинала. Практика показывает, что все вставки в текст набираются гораздо неряшливее, чем самый текст. Издатель же заинтересован в том, чтобы не удорожать книгу. Стоимость корректуры, если она сложна, может без нужды значительно удорожить издание. К сожалению, правило это обычно не выполняется, и нет корректуры, в которую автор не внесет своих изменений. Отсюда обычное недоверие издателей к авторам, желание устранить их от участия в корректуре.

Другое правило вытекает из того, что чем труднее печатать книгу, чем напряженнее труд наборщика, тем более он делает ошибок. В интересах автора облегчить труд наборщика. Отсюда следствие: оригинал должен быть четко и чисто переписан. Издательства требуют, чтобы оригинал поступал в печать только переписанным на машинке. Если автор сам не имеет пишущей машинки и не владеет машинописью, то, поручив машинистке переписать оригинал, он должен «авторизовать» копию. Переписка на машинке - один из самых скверных способов передачи текста. Нет такой машинистки, которая не делала бы грубейших ошибок при переписке. Поэтому автор должен внимательно и детально просмотреть копию на машинке, обязательно считать ее с оригиналом, а если обстоятельства позволяют, то поручить это дело посторонним лицам. Недостаток автора состоит в том, что он обычно слишком хорошо знает, что он написал. Поэтому он в неверно напечатанном угадывает то, что должно быть написано, и не замечает самых простых ошибок. Кроме того, при просмотре своего произведения автор слишком вникает в существо дела и уделяет мало внимания деталям. Сверка же копии с оригиналом всегда должна быть до некоторой степени механична. Один из редакторов многочисленных изданий сочинений Пушкина рекомендовал при считке читать наоборот - с конца к началу, чтобы, обессмыслив целое, все внимание направить на детали. Вряд ли можно воспользоваться этим советом на практике, так как подобное чтение больших произведений может вызвать непреодолимые затруднения и сильно понизить темп работы. Но самая идея - добиваться буквального совпадения путем отвлечения внимания от целого, от общего смысла, пожалуй, не совсем неверна.

Возвратимся к внешнему виду оригинала, который будем считать исполненным на машинке. Четкость и чистота отнюдь не исчерпываются чистотой начертания отдельных букв. Автору надо следить, с одной стороны, за орфографией и пунктуацией, - чтобы избежать лишней мелкой корректуры, с другой - за общим расположением материала. Общий вид рукописи должен быть таков, чтобы по ней сразу можно было догадаться, как это все будет напечатано в книге. Поэтому крайне нежелательны перечеркивания, надписывания, подклейки, вставки на полях и т. п. Исправления должны быть совершенно отчетливы и ясны.

Все, что здесь сказано, является не только советом или пожеланием. Надо помнить, что несоблюдение всего этого влечет за собой искажение текста. Если редактору, изучающему какое-нибудь издание, удастся раздобыть оригинал, с которого оно печаталось, то состояние оригинала даст вполне определенные показания, в какой мере можно полагаться на точность издания и какую степень доверия можно иметь к изучаемому печатному тексту.

Добавлю к прежде сказанному, что заголовки должны быть отчетливо выписаны и различной системой подчеркиваний должно быть определено их взаимное отношение.

По правилу, принятому во всех издательствах, оригинал должен быть переписан на одной стороне листов, так, чтобы оборот листов был чистый. Страницы (или, точнее, листки) должны быть пронумерованы.

Изготовленный таким способом оригинал поступает в набор, но прежде он размечается техническим редактором (или лицом, исполняющим соответственные функции). Технический редактор размечает, каким шрифтом надо набирать книгу, какой формат избирается для страницы, как набирать заголовки, титула и т. д. С этими техническими указаниями оригинал поступает - к метранпажу* и от него непосредственно к наборщику.

Не буду останавливаться на технике набора и укажу лишь самое необходимое. Набор существует двух родов- машинный и ручной. Ручной набор являлся единственным в прошлой практике типографского дела, и на нем мы в первую очередь остановимся. Наборщик работает перед так называемой кассой, т. е. столом с открытыми ящиками-отделениями, в которых насыпаны различные литеры в известном порядке (см. иллюстрации).

Раскладка литер в старой русской наборной касс.е Для того чтобы понять причину опечаток, остановимся на «психологии» набора*, которая во многом напоминает психологию чтения вслух или переписывания.

Было бы неверно предполагать, что наборщик, читая оригинал, набирает буква за буквой, т. е., увидев определенную букву в оригинале, достает соответствующую букву из кассы, затем ищет в оригинале следующую букву и т. д. Набор по буквам сильно замедлил бы процесс труда, что каждый знает по технике переписывания. Вместо того, чтобы разбирать оригинал буква за буквой, наборщик сразу охватывает взглядом несколько слов и запоминает их. Разберем, что происходит при этом.

Так как слова состоят из букв, то процесс набора начинается с разглядывания отдельных букв. При этом разглядываются не все буквы, а только наиболее характерные для слова, все же слово угадывается сразу, по своему общему «рисунку». Практика показала, что наиболее характерные и заметные буквы: 1) крайние, 2) такие, самый рисунок которых бросается в глаза, например, буквы, имеющие надстрочные и подстрочные части: «б», «р», «й» и т. п. Наоборот, буквы, находящиеся внутри слова и сами по себе не выделяющиеся, не участвуют в образовании рисунка слова, и в них вглядываются только тогда, когда по первоначальному зрительному впечатлению не угадывают слова, например слова незнакомого.

Далее, прочтя несколько слов, наборщик «запоминает» их, т. е. заменяет представления зрительные представлениями о значении этих слов: для запоминания нужно понимание (исключение - незнакомые слова и имена).

Таков процесс восприятия. После этого начинается обратный процесс: то, что запомнилось, служит толчком к действию. Сперва запомнившаяся фраза переводится в речь, произносимую мысленно, про себя. Затем эту свою немую речь, возникшую под влиянием прочитанного, наборщик разлагает на слова, а слова на буквы. Представление о каждой букве вызывает у него движение руки в ту или иную часть кассы за соответствующей литерой. Что дело обстоит так, а не иначе, легко доказывается тем, что система, по которой наборщик разлагает прочитанное слово, ни в какой мере не определяется тем, из каких букв состоит это же слово в оригинале. Отчетливее всего это наблюдается, когда приходится перепечатывать книгу старой орфографии по новой. Как известно, при наборе по оригиналу со старой орфографией легче переводить ее в новую, чем сохранять старую, и, если наборщику почему-либо приходится набирать по старой орфографии, имея перед глазами точный оригинал, он всегда наделает ошибок, выкинув «ъ», заменив «» буквой «е», «i» - буквой «и» и т. п. Очевидно, недостаточно видеть перед собой отдельные буквы - надо прочесть кусок текста, а затем снова про себя произнести и снова сообразить, как этот текст следует написать или напечатать.

Следовательно, общая схема процесса набора будет следующая:

I. Восприятие прочитанного:

• разглядывание необходимых букв оригинала,

• угадывание по общему рисунку слов и фраз,

• запоминание прочитанного отрывка.

В результате этой стадии является представление о прочитанном.

II. Набор.

Отправным пунктом является представление о прочитанном:

• перевод представления во внутреннюю речь (про себя),

• разложение речи на слова и слов на буквы,

• вызываемые представлением об отдельных буквах движения руки к кассе.

Замечу, что этот процесс набора предопределяет то, что наборщику все время приходится отрывать глаза от оригинала и затем находить прочитанное. Следует учесть еще одно: хотя и необходимо иметь представление о прочитанном, но представление это может быть и не особенно глубоким и не вызывать особой работы мысли, т. е. не требовать, чтобы доискивались до общего смысла прочитанного. Труд набора довольно механичен, и можно набирать, не вникая в прочитанное, не обращая внимания на смысл, вернее - не замечая смысла фраз. Поэтому наборщик может не заметить при наборе бессмысленности целой фразы. Напротив, бессмысленность отдельного слова обычно наборщик замечает именно потому, что он читает, угадывая целые слова фразы, а для этого надо, чтобы прочитываемое слово было ему хорошо знакомо. Бессмысленное слово, не поддающееся угадыванию, как незнакомое, сразу остановит внимание наборщика.

Изложенный процесс в каждой стадии имеет свои причины ошибок.

1. Разглядывание букв.

Если оригинал написан нечетко, происходит постоянное неверное чтение букв. Нет ничего легче, чем прочесть рукописное ш как т и обратно, и таким образом вместо слова «шопот» * набрать «топот» (1) или неверно сгруппировать составляющие буквы штрихи и, например, вместо ш прочесть ги или наоборот (отсюда опечатки типа «башня» вместо «богиня». В одном из новых изданий «Евгения Онегина» Татьяна в последней главе изображена «неприступною башней»). Так в «Борисе Годунова» Пушкина не особенно отчетливое слово рукописи в стихе: Беспечен он как мирное дитя

было еще при жизни поэта напечатано глупое. Все это доказывает необходимость того, чтобы авторы в своих же собственных интересах заботились о четкости рукописи, а именно отчетливо разбивали слова на буквы, избегая слишком «слитного» письма и нехарактерных начертаний: особенно это относится к таким буквам, как т, ш, п, н, и. Этот факт полезно учитывать и при анализе испорченных в печати мест. В таком случае полезно бывает переписать это место и посмотреть, как оно выглядит в рукописи и не могло ли оно быть прочитано иначе. Иногда, особенно если есть, кроме того, мотивы, дающие основание предполагать истинный текст, подобный опыт решает вопрос окончательно.

2. Угадывание слов по общему рисунку.

Всякое угадывание есть, собственно говоря, воспоминание. Чтобы угадать напечатанное слово, надо его знать заранее и помнить, какой оно имеет печатный рисунок, Собственно в чтении мы узнаем знакомые словесные рисунки. Ввиду того что русские слова (склоняемые и спрягаемые) изменяются в своем окончании, это угадывание распадается на две части - разглядывание «основы» слова и его «окончания». Этим объясняется, почему концы слов рассматриваются несколько внимательнее, чем начала. Здесь есть опасность угадать не то слово, которое напечатано. Это приводит к обычной подстановке слов более знакомых, скорее приходящих на память вместо менее знакомых или вовсе не знакомых, при условии, что общее начертание слов сходно (2). Так, вместо непривычной, устарелой формы «табатерка» (от «tabatiere») наборщик склонен прочесть знакомое «табакерка», вместо «следственно» - «следовательно» и т. п.

Так как наименее заметны внутренние буквы, то ошибаются обычно в глагольных суффиксах (например, «выдумал» вместо «выдумывал», «рассказал» вместо «рассказывал»; очень часто мешаются причастные окончания «щий» и «вший» («принадлежащий»-«принадлежавший»), особенно в возвратных глаголах (на «ся»), где буквы «вш» и «щ» запрятаны еще глубже в слово, еще дальше от его концов. Именно этим объясняется, например, появление в XIV главе «Дубровского» слова «педагогический» вместо прежнего «педантический». Так же в «Подростке» Достоевского (часть третья, глава седьмая, II) в большинстве позднейших (посмертных) изданий читаем: «Друг Аркадий, теперь душа моя утомилась» вместо прежнего, «умилилась» (3).

3.Запоминание фразы и обратное воспроизведение ее во внутренней речи. Здесь ошибки сравнительно редки, но приходится и здесь их учитывать. Наборщик запоминает смысл фразы, смутно представляя отдельные слова. Когда он произносит про себя прочитанное, то при некоторой рассеянности происходят следующие уклонения от истины:

• замена слов равнозначными словами (синонимами);

• замена непривычного оборота речи более привычным;

• замена формы слова грамматически равнозначной.

Во всех трех случаях в подавляющем большинстве наборщик от форм устарелых и редких переходит к формам более новым и более распространенным в разговорной и письменной речи.

Замена одного слова синонимом вовсе не такая редкость. Большею частью это происходит со словами, не особенно заметными во фразе, имеющими второстепенное значение. Так, подобная замена часто происходит в пояснительных к репликам действующих лиц словах, в глаголе, который все равно должен обозначать произнесение. Вот три опечатки из произведения Достоевского «Игрок» (заимствую эти опечатки из издания «Просвещения»):

«строго сказал немец» - в оригинале: «строго отвечал немец»; «обернулся и сказал «гейн!»-в оригинале: «обернулся и закричал «гейн!»»; наконец, следующая:

«- Тише! - заговорила она» - в оригинале: «- Тише! - предупредила она». Вот пример другого типа подобной же замены: «повернуть всю человеческую жизнь» - следует: «повернуть всю человеческую душу»; «без чувств»-следует: «без памяти».

Замена непривычного оборота более привычным очень распространена. Здесь наблюдаются два случая: 1) перестановка слов (очень часто); 2) дополнение сокращенных выражений. Не буду приводить примеры первого и отмечу лишь, что ошибочная перестановка слов обыкновенно захватывает только два соседних слова, меняющихся местами. Редко происходит более сложное перемещение слов.

Что касается второго, то это - обычные замены сокращенных «может», «должно» полными «может быть», «Должно быть», пополнение формы «во что бы ни стало» до «во что бы то ни стало» и т.п.

Еще типичнее замена одной грамматической формы равнозначной. Так, путаются в наборе формы в творительном падеже на «ою» и на «ой» («со мною» и «со мной»), окончания «ие» и «ье» («терпение» и «терпенье»), формы «же» и «ж» («однако же» и «однако ж»), «ее» и «ей» («сильнее» и «сильней»), «ию» и «ыо» («частию» и «частью»). При этом некоторые формы определенно вытесняют другие. Так, форма творительного падежа на «ию» систематически заменяется формой на «ыо».

Таковы опечатки, коренящиеся в «психологии» набора. Но имеются еще два момента, вызывающие опечатки: 1) необходимость время от времени отрывать глаза от набираемого оригинала, 2) техника разыскания нужной литеры.

Остановимся на первом.

Отрывая глаза от оригинала, наборщик запоминает последнее прочитанное слово. Затем, возвращаясь к чтению, он ищет глазами это же слово. Отсюда происходит два рода ошибок: пропуски и повторения.

Пропуски - типичная и трудно уловимая категория ошибок. Происходят они тогда, когда какое-нибудь слово встречается два раза. Наборщик останавливается на этом слове тогда, когда оно употреблено в первый раз, и заем, снова разыскивая его, попадает глазами на то место, где оно употреблено во второй раз. Весь промежуток между повторениями одного слова, таким образом, исчезает. Вот пример.

В оригинале: «все они любили, когда она им улыбалась. Они любили даже ее походку...». Набрано: «все они любили даже ее походку...». Причина ошибки - повторенное слово «любили».

Вот другой пример.

В оригинале: «От прежней ипохондрии почти и следов не осталось. От разных «воспоминаний» и тревог...» и т. д. Напечатано: «От разных «воспоминаний» и тревог...». Причина пропуска - два «От» с прописной буквы.

Иногда для пропуска достаточно неполное сходство двух слов, например: «всему уступить, со всеми поступить политично», напечатано: «всему уступить политично». Причина пропуска – сходство двух слов: «поступить» и «уступить».

Иногда происходит пропуск целой строки оригинала, бывают даже пропуски целых абзацев. Например, в издании «Просвещения» в томе V сочинений Достоевского на стр. 279 пропущен абзац:

«- И я был уверен, что вы останетесь, -одобрительно произнес мистер Астлей».

Возможно, что абзац этот был пропущен потому, что следующий за ним начинается тоже с прописного «И»:

«Идя к мистеру Астлею».

По этой же причине бывают повторения. Например, напечатано: «Если я вам скажу, что вы по дороге платок потеряли или что вы идете не в ту сторону, куда вам нужно, и т. п.,-это еще не значит, что вы идете не в ту сторону, куда вам нужно, и т. п.,-это еще не значит, что вы мой подсудимый» (Добролюбов, «Луч света в темном царстве»). Курсивом набрано здесь – неправильно напечатанное дважды. Причина повторения - в дважды встретившемся словосочетании: «что вы».

Как и в случае пропуска, иногда причиной повторения является дважды набранная строка оригинала.

Что касается ошибок, проистекающих от процесса вынимания литеры из соответствующего отделения кассы, то здесь может быть два случая.

По ошибке рука попадает не в то отделение. Так, не трудно взять «ц» вместо «п» или обратно.

Но чаще бывает ошибка, происходящая оттого, что в кассе оказывается неправильно положенная буква. По большей части это происходит при разборе, когда мелкие буквы по сходству очертаний принимаются одна за другую. Так, например, очень часто путаются буквы «с» и «е», «т» и «г», «и» и «н», «н» и «п», «ш» и «щ» (кстати, и буквы «ш» и «щ», как и пара «н» и «и», находятся в кассе рядом). Возможно также, что при той быстроте, с которой производится разбор, буквы вместо своего отделения падают в соседнее.

Ознакомившись вкратце с причинами опечаток, перейдем к классификации опечаток.

Чаще всего это бывают пропуски. Здесь мы имеем:

1. Пропуски отдельных букв.

Обычно пропускаются буквы внутри слова, особенно если этот пропуск не отражается значительно на смысле фразы. В этом отношении больше всего страдают глагольные формы. Например, вместо «ошибаетесь» печатают «ошибетесь» и т. п.

Эти пропуски иногда поддерживаются тем, что превращают форму менее употребительную в более употребительную, например вместо «уничижение» печатается «унижение», «белокудрой» - «белокурой».

Происходят пропуски в случае повторения в слове одинаковых букв, например вместо «попросил» - «просил», вместо «вовсе» - «все». В первом случае пропуску способствовало наличие двух «п», во втором - двух «в».

Впрочем, бывают случайные пропуски, например «поверить» вместо «проверить». Ср. «скромный водевиль» вместо «скоромный водевиль», «прочные сердца» вместо «порочные сердца».

2. Пропуск слов.

Систематически пропускаются короткие слова. Слова в три буквы и менее могут легко выпадать при наборе. Особенно в этом отношении страдает союз «и». Надо сказать, что слово это употребляется у нас в двух значениях: 1) как соединительный союз, 2) в значении наречий «также», «вот» и т. п. Во втором случае «и» меньше связано с контекстом и его выпадение может остаться незамеченным. Именно в этом значении «и» выпадает чаще всего в контекстах типа «он ей и говорит», «он и это сделает» и т. п. («приходила... с просьбой помочь ей [и] разрешить вопрос, который ей не давался»).

Так же легко выпадает местоимение «я», где оно недостаточно забронировано контекстом, т. е. где его отсутствие не слишком заметно.

Другая причина пропусков - тождество или сходство двух соседних слов.

Как говорилось выше, характеристичными частями слова являются его концы, первая и последняя буква. Достаточно, если два смежных слова начинаются на одинаковую букву или одинаково оканчиваются, чтобы одно из них имело шансы быть пропущенным. Происходит это по упомянутой выше причине отрыва, хотя бы мгновенного, глаз от оригинала. Вот примеры подобных пропусков (пропущенное слово в скобках): «сидите [сегодня]», «А [пусть] пришлют», «я [вам] там купил», «такое [большое] письмо». При этом пропуски по сходству окончаний бывают относительно чаще, чем по сходству начал. Что же касается пропускаемого слова, то, как показывают подсчеты, в случаях пропусков по сходству окончаний чаще выпадает второе из сходных слов, в случаях сходства начальных букв - первое (4).

Это поддается объяснению, если учесть «психологию» перескакивания взором через сходственные элементы. Ведь в случае сходства начал между сходственными буквами располагается первое слово, в случае сходства концов - второе. Однако преобладание этих случаев над обратными не особенно значительно. Еще проще пропустить одно из двух повторенных слов: «ну [какое,] какое мне дело».

3. Пропуски фраз по большей части вызываются наличием повторяющегося слова.

Примеры пропусков приведены выше. Вот еще пример такого пропуска. В первом издании «Бедных людей» Достоевского («Петербургский сборник», 1846) в письме 12 июня есть место: «Что, грех переписывать, что ли? «Он, дескать, переписывает!» «Эта, дескать, крыса-чиновник переписывает!» Да что же тут бесчестного такого?». В отдельном издании романа 1847 года это место читается: «Что, грех переписывать, что ли? «Он дескать переписывает!» Да что же тут бесчестного такого?». В таком же виде это место находится и в остальных трех позднейших изданиях, вышедших при Достоевском, и во всех посмертных изданиях. Между тем это - явная опечатка, вызванная повторением слова «переписывает», сходство которого усилено наличием в обоих случаях восклицательного знака и кавычек. Без опущенного непонятна находящаяся дальше фраза того же письма: «Ну, пожалуй, пусть крыса, коли сходство нашли».

Другая причина пропусков - выпадение строк (оригинала или набора).

Кроме приведенного выше примера укажу еще один пример. В «Подростке» Достоевского (часть третья, глава двенадцатая, V), в журнальном тексте, читается:

«я скользнул в спальню Татьяны Павловны - в ту самую каморку, в которой могла поместиться одна лишь только кровать Татьяны Павловны и в которой я уже раз [нечаянно подслушивал. Я сел на кровать и тотчас] отыскал себе щелку в портьере». В отдельном издании составляющие строку слова в прямых скобках [ ] выпали и получилась бессмыслица. Посмертные издания вполне основательно восстановили здесь текст первого издания. Второе место занимают замены разного рода.

4. Замена отдельных букв, объясняемая по большей части сходством очертаний букв.

В этом отношении особенно часты замены букв н-и-п-ц, например: «певница»-«цевница». Замена «н» буквой «и» и обратно по большей части дает бессмысленные опечатки; тем не менее эти замены, не замеченные в корректуре, можно найти в любой книге. Это отметил еще Гоголь в своих «Опечатках», сопровождавших 1-е издание «Вечеров на хуторе близ Диканьки»:

«Не доводилось никогда еще возиться с печатною грамотою. Чтобы тому тяжело икнулось, кто и выдумал ее! Смотришь, совсем как будто Иже; а приглядишься, или Наш или Покой».

Также меняются е - с - о – э, например: «опутал»-«спутал», «опросить»-«спросить», «исторический» - «истерический». Здесь особо надо оговорить постоянное смешение форм «даст» и «дает». Часто смешиваются префиксы «пре» и «про», например «пройдет» вместо «прейдет», что поддерживается незнакомством со старой формой «прейти» (например, в «Подростке» Достоевского в словах Макара Ивановича, говорящего церковным слогом, при перепечатке набрано: «и самое любопытство это прошло» вместо «прешло»).

Нередко путают «т» - «г», тем более, что в букве «т» левое плечо часто довольно слабо отпечатывается. Отсюда типичное смешение слов «запуган» и «запутан».

Иногда смешение букв объясняется их соседством в наборной кассе. Так, часто смешиваются т и м («кот» и «ком»). Это случается особенно часто при наборе с рукописи, где смешению способствует сходство начертания т и м. От этого смешения часто искажаются глагольные формы («знаем» - «знает»). По этой же причине соседства смешиваются р и н («признак»-«призрак»). Впрочем, смешиваются любые буквы. Например в и п: «вошел» - «пошел»; в и н: «звал»-«знал», «наш»-«ваш»; ш и м: «вам родной»-«ваш родной»; а с о: «дальше»- «дольше», «краток»-«кроток»; в и с: «девять»-«десять» (это-особенно часто встречающаяся опечатка); а и и: «маленький»-«миленький»; д и п: «доказывать»-«показывать», «до пяти»-«по пяти», и т. п. (5).

Приведенные примеры все объясняются простой ошибкой в литере. Ошибка эта тем меньше заметна наборщику, чем более схожи ножки соответствующих литер. Обыкновенно происходит замена одной буквы другой буквой той же толщины. Наоборот, крайне редки случаи замены одной буквы другой, неравной ей по толщине, например «г» буквой «ж» или «ш». Впрочем, довольно часто смешиваются слова «так» и «там».

Известен анекдот об опечатке, основанной на замене похожих друг на друга букв. В одной газете, при описании коронации, сообщалось: «впереди несли императорскую корову». На следующий день появилось «исправление», а именно - вместо напечатанного предлагалось:

«впереди несли императорскую ворону».

Этот анекдот близок к вероятности, так как слово «корона» легко может принять и ту и другую форму ввиду сходства литер «к» и «в», с одной стороны, «в» и «н» - с другой.

Анекдотами подобного рода богаты летописи типографского дела как в России, так и на Западе.

2. Иного рода замены, возникающее не от смешения литер, а от неверного чтения.

По природе своей они сильно отличаются от первых: первые обыкновенно обоюдны, т. е., если вместо «н» набирают «и», то и вместо «и» набирают «н». Кроме того, эти опечатки не зависят от формы слова (6).

Ошибки от прочтения сводятся или: 1) к смешению грамматических форм, или 2) к замене непонятного или непривычного понятным и привычным. В последнем случае замена всегда «направлена», т. е. Предполагает невозможной обратную опечатку. Кроме того, опечатка при механической замене литер в массе бессмысленна, а опечатка от ошибочного чтения всегда осмысленна.

Из первой категории случаев необходимо отметить постоянно встречающиеся смешения глагольных форм на «ав» и на «ал» (особенно часто это происходит тогда, когда в рукописном оригинале встречается начертание буквы «л», напоминающее латинское «h»); например:

«сказал» и «сказав». Не менее часты смешения причастий на «вший» и «щий»: «принадлежавший»-«принадлежащий».

Из других смешивающихся форм надо отметить постоянно смешивающиеся между собой три слова: «странный», «страстный» и «страшный», затем такие случаи, как «под руку» и «под руки» и т. п. Сюда же принадлежит масса опечаток типа «полемика» - «политика» и т. д.

Из второй категории можно отметить ряд архаических форм, которые обычно подновляются как корректорами, так и наборщиками. Так, старая форма «скрыпеть» заменяется «скрипеть», «гошпиталь» и «пашквиль» - «госпиталь» и «пасквиль» (первые формы в настоящее время рассматриваются как нелитературные). Систематически в корне многих глагольных форм на «ивать» и «ывать» старое «о» заменяется новым «а»; например: вместо «удостоивать» - «удостаивать», вместо «выработывать» - «вырабатывать». Точно так же вместо менее употребительного «брюзглив» набирается «брезглив», вместо разговорного «эдакий» - литературное «этакий».

В этом отношении наблюдается некоторая систематичность. Так, у Пушкина в новых изданиях совершенно вытравлена форма «приближился» и заменена везде формой «приблизился», уничтожен глагол «примолвить» (т. е. прибавить) и заменен глаголом «промолвить».

В поэме «Руслан и Людмила» в издании «Просвещения» (том III, стр. 72) читаем:

Над рыцарем иная машет

Ветвями молодых берез,

И жар от них душистый пышет...

Неожиданная рифма «машет» - «пышет» объясняется тем, что наборщик заменил непонятную для него форму «пашет» (не имеющую отношения к хлебопашеству, а связанную с корнем слова «опахало») более знакомой формой «пышет». Точно так же у Лермонтова и у Грибоедова наборщики систематически, в тесном союзе с корректорами, уничтожают архаические формы «раде» и «пьяни», заменяя их «рады» и «пьяны», хотя этим формам соответствовали определяющие произношение рифмы («пьяни» - «няни»).

Подобного типа опечатки характерны для определенных эпох. Если в одно время печатают вместо «нумер» - «номер», то в другое «номер» вместо «нумер». Точно так же «эксплуатация» одно время заменялась «эксплоатацией», после чего появилась обратная тенденция. В каждую эпоху существует свой репертуар неупотребительных слов. Некоторые из этих слов окончательно выходят из употребления, умирают, другие же возвращаются к жизни. То же можно сказать и про разные формы слов.

Что касается замены одного слова другим (за исключением слов однобуквенных: «я», «и» и т. п.), то это сравнительно редкий случай опечатки. По большей части это подстановка вместо одного слова его синонима (пример см. выше).

Как на особый тип замены слов следует указать на случай, когда набирается вместо нужного слова какое-нибудь находящееся по соседству. Хотя наборщик и старается читать последовательно набираемый текст, но в его поле зрения находятся слова, расположенные на сравнительно широкой площади. Очень часто, при ослабленном внимании, какое-нибудь слово, лежащее в поле зрения, механически набирается, особенно если при этом не теряется смысл. Вот примеры. В оригинале стояло: «привстал вдруг с своего места» («Братья Карамазовы»); в издании «Просвещения»: «привстал вдруг с своего кресла». Дело в том, что двумя строками ниже есть: «усадил его опять в кресла». Глаза наборщика забежали вперед, и он поставил вместо «места» бросившееся ему «кресла», так как слово это не противоречит общему смыслу. Так же вместо «мелкий разносчик с лотка» напечатано: «мелкий приказчик с лотка» («Братья Карамазовы», в издании «Просвещения», т. III, стр. 376), потому что через восемь строк есть слово «приказчик». Иной раз также по ошибке попавшиеся в глаза наборщика слова интерполируются в текст, образуя добавления. Например, в оригинале: «таков ли был бы я в эту ночь и в эту минуту»; в печати: «в эту проклятую минуту», потому что двумя строками выше читаем: «в эту проклятую ночь» («Братья Карамазовы», т. II, стр. 348). Здесь интерполяции способствовало повторение слов «в эту», но вместо обычного в таких случаях пропуска получилась вставка в текст лишнего слова. По той же причине в «Полтаве» в издании Брокгауза - Ефрона мы читаем: «Украина шумно зашумела» (Песнь третья, стих 42) вместо обычного (и правильного) «Украина смутно зашумела». Иногда эти «паразитные» влияния, сочетаясь с синонимической подстановкой, определяют направление в выборе синонима. Например, вместо «самым нетерпеливым и резким отказом» печатается: «самым решительным и резким отказом» («Братья Карамазовы», изд. «Просвещения», т. III, стр. 46): здесь «ре» слова «резким» предопределило выбор слова «решительным».

Пожалуй, не реже, чем замены, встречаются перестановки. Здесь мы имеем одинаково обильно представленные перестановки букв и перестановки слов.

Перестановка букв встречается гораздо чаще, чем это можно предполагать. Существует ряд слов, близких по значению, которые отличаются друг от друга порядком букв. Такие слова сплошь и рядом набираются одно вместо другого, например: «штука» и «шутка», «кончено» и «конечно», «поминать» и «понимать», «одобрять» и «ободрять», «провраться» и «прорваться», «большего им не дано» и «не надо». Иногда перестановка соединяется с заменой букв, их пропуском и т. д. Так «поминать» иногда переходит в «помнить». Постоянно путаются слова «благородный» и «благодарный». В соединении с более сложным искажением постоянно путают «всё» и «свое».

Ещё чаще происходит перестановка слов, особенно коротких.

Вообще надо отметить, что наиболее подвержены опечаткам слова короткие, слишком мало привлекающие внимание, и слова длинные - утомляющие внимание. Точнее всего передаются слова средние по размеру, т. е. содержащие шесть-семь букв.

Последний и самый редкий класс опечаток - это добавления (7). Если исключить повторения, о которых сказано выше, то большинство добавлений вызывается тем, что можно назвать фразеологической инерцией. Если в живом языке существует какая-нибудь поговорка или освященная употреблением формула, то появление ее в неполном виде иногда влечет пополнение при перепечатке. Так, если у автора сказано «имею право», есть шансы, что наборщик наберет «имею полное право». В этом порядке систематически наблюдается дополнение сокращенных форм «может», «должно», «стало» (например, «Стало, Васька и тать») при помощи «быть»: «может быть», «стало быть» (см. выше стр. 41), вместо «несколько лет тому» - «несколько лет тому назад» и т. п. Вот пример такого механического добавления. В речи Версилова в «Подростке» (часть третья, глава седьмая, III) имеется место: «каждый отдавал бы всем всё свое»; фраза эта казалась неполной, и в большинстве посмертных изданий читается: «каждый отдавал бы всем всё свое состояние».

Как особый класс добавлений отмечу повторение при наборе целых строк. Происходит это удвоение строк и по отношению к строкам оригинала (когда наборщик дважды читает одну строку) и к строкам набора. Принимая во внимание, что при верстке и правке корректуры бывают передвижения строк, очень часто такое удвоение строк замаскировывается тем, что удвоенный текст не начинается с новой строкой.

Отмечу еще некоторые типичные опечатки, не вошедшие в приведенную классификацию.

Довольно часто при наборе появляются или исчезают выделения абзаца красной строкой (т. е. происходит слияние двух абзацев в один). Иногда это делается даже сознательно, при верстке, чтобы выгнать нужное число строк на страницу, так как по укоренившемуся в типографской среде предрассудку абзац не считается знаком препинания, заслуживающим внимания. Чаще это происходит при следующих условиях:

• Абзац пропадает, когда последняя строка предыдущего абзаца оканчивается вместе с обычной строкой (т. е. когда абзац оканчивается полной строкой). Это явление столь обычно, что, очевидно, для восприятия абзаца недостаточно отступа в начале его, а требуется еще вид короткой строки предыдущего абзаца. Между тем полные строки в конце абзаца - явление весьма частое, так как при верстке нередко приходится «вгонять» лишнюю строку и метранпаж в таком случае довольствуется минимумом. Кроме того, дурно понимаемая эстетика книги требует ровных строк. Поэтому типографщики вообще рассматривают неполные строки как некоторый дефект. Меж тем неполная строка в конце абзаца - это опорная точка для глаза. Это следовало бы усвоить техникам книжного дела и стараться избегать в конце абзацев полных строк, оставляя в конце последней строки абзаца пробел не менее одного круглого *.

• Появляется абзац довольно часто тогда, когда новая строка начинается с прописной буквы. Такую строку иногда принимают за красную. Это случается сплошь и рядом при наборе с печатного оригинала, но еще чаще при печатании с рукописи, так как большинство авторов допускает у себя в рукописях очень неотчетливое обозначение абзаца.

Следует поэтому обратить внимание авторов на то, чтобы абзацы в оригинале были отчетливы, и лучше всего, если бы в начале каждого абзаца стоял корректурный знак абзаца (Z).

Другая типичная опечатка в знаках препинания - это появление точки перед прописной буквой. Наборщик настолько привыкает к тому, что с прописной буквы начинается новое предложение после точки, что самый вид прописной буквы вызывает у него представление о точке. Поэтому часто появляются неожиданные, противоречащие смыслу точки перед собственными именами.

Таковы основные типы опечаток, коренящихся в процессе набора. Это-первая цепь искажений, которым произведение подвергается в печати. Это - своего рода подводные камни, которые полезно знать и предусматривать. Вот почему я остановился с некоторой подробностью на классификации опечаток.

Полезно было бы, чтобы авторы заранее учитывали возможность искажения некоторых мест и обращали на них особое внимание. Так, в частности, совершенно необходима особая тщательность оригинала в случае слов, которые могут быть не поняты наборщиками, научных терминов, имен собственных и т. п. Что касается до форм непривычных (например, диалектных, разговорных, нелитературных, устаревших), то точность их в оригинале полезно оговаривать на полях. Вообще полезно отмечать (например, цветным карандашом) все места, «опасные» в смысле опечаток, чтобы при корректуре обратить на них особое внимание.

Вообще же надо заметить, что наиболее опасные опечатки - это те, которые дают смысл. Какая-нибудь перевернутая буква или бессмысленная замена букв почти не опасны для книги. Это - чисто внешний, технический дефект. Сколько-нибудь внимательное чтение их быстро обнаружит. Гораздо опаснее опечатки осмысленные, дающие в результате новый текст и новый смысл. С подобными опечатками бороться значительно труднее, а между тем они вовсе не так редки, как это вообще думают. В среднем в каждом печатном листе книги средней исправности найдется одна осмысленная опечатка, иначе говоря - одно искажение текста.

Ввиду того, что нет набора без опечаток, книга не может печататься в том виде, в каком она выходит из рук наборщика. Необходима вторая стадия работы над книгой - корректура.

Сперва остановимся на работе профессионального корректора, чтобы уяснить, какие опасности грозят точности текста от неудовлетворительной корректуры и в чем выражается неудовлетворительность ее.

В первую очередь тексту грозит то, что корректор не будет считывать корректуры с оригиналом. Таким образом, все опечатки, имеющие некоторое вероятие осмысленности, сохранятся. И действительно, существуют корректоры, которые справляются с оригиналом только в случае явной нелепости. Но что считать явной нелепостью?

Следует учитывать то, что наше внимание стремится идти по тексту как бы по инерции. Мы вообще в чтении далеко не все понимаем и, во всяком случае, далеко не во все вникаем.

Если синтаксическая правильность текста соблюдена, то мы можем пропустить нелепость смысловую, не заметив ее и даже не заметив, что прочли фразу, не поняв ее. Она просто скользнет по нашему вниманию и не заденет его. Нужна резкая нелепость, чтобы остановить наше внимание и заставить вдуматься в прочитанное. По другому поводу Виктор Шкловский писал: «Всем известно, как глухо мы воспринимаем содержание самых, казалось бы, понятных стихов; на этой почве иногда происходят очень показательные случаи. Например, в одном из изданий Пушкина было напечатано, вместо «Завешан был тенистый вход», «Завешан брег тенистых волн» (причиной была неразборчивость рукописи); получилась полная бессмыслица, но она спокойно, неузнанная и непризнанная, переходила из издания в издание и была найдена только исследователем рукописей. Причина та, что в этом отрывке при искажении смысла не был искажен звук» («Поэтика», 1919, стр. 22) (8). Таких примеров путешествующих из издания в издание нелепостей можно было бы насчитать очень много, и в свое время мы к ним еще вернемся. Эти примеры показывают, что без сверки с оригиналом, простым чтением корректуры, невозможно устранить искажений, не нарушающих общей связности речи, даже в тех случаях, когда в результате искажений получается смысловая невязка.

Еще хуже получается, когда корректор начинает править замеченную ошибку без справки в оригинале. Исправления по догадке дают еще худшие искажения.

Вот примеры таких искажений, зафиксированных изданиями. В одном месте у Достоевского говорится «о каторжных годах моей жизни». В одном издании в этом месте появилась опечатка: вместо «годах» - «домах». Эта опечатка впоследствии была исправлена без справки с первоисточником, просто по догадке: «о каторжных днях моей жизни». В другом месте («Скверный анекдот») было: «выпить чашу жолчи и оцта». При перепечатке славянское «оцта» («уксуса»-цитата из Евангелия Матф., гл. 27, ст. 34), не понятое наборщиком, превратилось в бессмысленное «потата». В дальнейших изданиях читаем: «выпить чашу жолчи и поташа». Подобных примеров в ежедневной нашей практике - сотни.

Практическое правило, которое можно отсюда извлечь. довольно скудно: необходимо сверять корректуру с оригиналом, причем лучше считывать вдвоем. Но, с другой стороны, учитывая эту корректорскую практику, мы получаем некоторые основания к критике текста.

Ошибки, пропущенные корректором, являются его пассивными ошибками; но есть целый класс ошибок, происходящих от некомпетентной корректуры и вызываемых активным вмешательством корректора в дело автора.

Теоретически корректор должен заботиться лишь о полной тождественности оригинала с набором. Всё, что вызывает у корректора сомнения, должно быть отмечено как в оригинале, так и в корректуре и предоставлено на усмотрение автора или редактора. Исправляется лишь очевидное. Вот в этом последнем и заключается лазейка для всяких неожиданных «исправлений». Очень часто корректор усматривает ошибку там, где на самом деле есть или непонятное для него место, или уклонение от общелитературной нормы.

Так, например, корректор считает себя вправе исправлять «орфографические ошибки». Это особенно чувствительно в журналах, где обычно проводится единая, весьма жесткая система правописания через весь журнал. Так, в журнале «Аполлон» в свое время применялось строгое правило замены в иностранных словах двойных согласных простыми. Так, вместо слов «классик», «классический» писалось «класик», «класический». Это проводилось во всех статьях, независимо от их автора.

К сожалению, тот, кто правит орфографию, обычно не знает, где находится граница собственно «правописания», т. е. способа передачи знаками известных языковых фактов, и где начинается нормализация самого языка. Правописанию учатся по школьной грамматике. А в грамматике говорится не только о том, как можно и как нельзя писать отдельные слова, но также указывается, какие формы считать правильными и какие неправильными (с точки зрения норм русского литературного языка). Так, грамматика бракует форму «пришодши», рекомендуя форму «придя». При перепечатке «Подростка» Достоевского корректору показалось неправильным одно место из рассказа Макара Ивановича: «а мальчик-то с лестницы прямо на него, невзначай, то есть посклизнулся». Не обращая внимания на своеобразие народной речи Макара Ивановича, это место исправляют, заменяя «нелитературное» «посклизнулся» литературным «поскользнулся». Грамматика, например, велит после отрицания «не» ставить родительный падеж («я не видел картины») и бракует винительный («я не видел картину»). Кроме писаной грамматики существует сложная нормализующая речь грамматическая практика, которой руководятся корректоры. Тот корректор, которому не ясна граница между правописанием и нормализацией языка и который в силу условий издательства (например, привыкший к журнальной практике) проявляет строгость в области орфографии, бывает жёсток и в области языка. Он твердо знает, что надо писать «рассказ», а не «расказ», «расчет», а не «рассчет», «гостиница», а не «гостинница» и т. п., и не отдает себе отчета, в каких случаях речь идет о начертании и в каких о самом языке. Всякое уклонение от грамматической нормы он трактует как «ошибку», одинаково свидетельствующую о «безграмотности» оригинала, которую он подправляет своей «грамотностью». Систематически исключаются вымершие в живом языке формы, например «организировать», «мистифировать», и заменяются новыми: «организовать», «мистифицировать».

Вот пример подобных вмешательств в текст автора. Пример этот, правда, говорит о вмешательстве редактора, а не корректора, но природа его совершенно одинакова с корректорским вмешательством в язык. П. В. Анненков в примечании к «Дубровскому» Пушкина пишет:

«В четвертой главе романа Пушкин написал: «отец его был не в состоянии дать ему нужные объяснения». В копии, приготовленной уже для типографии, кто-то исправил это место так: «отец его был не в состоянии дать ему нужных объяснений». Князь П. А. Вяземский сделал при этом случае на полях копии следующую заметку: «напрасно исправлено: разумеется дать нужные объяснения; ведь не сказано: не дать нужных объяснений. Отрицательная частица не здесь относится к объяснениям... Пушкин всегда следовал этому правилу». Слова князя П. А. Вяземского подтверждаются и заметкой Пушкина в критических его разборах (см. статью «Стих: Два века ссорить не хочу, критику показался неправильным»). В конце ее Пушкин прибавляет: «Неужто электрическая сила отрицательной частицы должна пройти сквозь всю эту цепь глаголов и отозваться в существительном? Не думаю». Несмотря на заметку князя П. А. Вяземского, посмертное издание, однако ж, напечатало «нужных объяснений»» (9).

Вот еще пример подобного же грамматического конфликта между автором и корректором. В русском языке существует форма «чего» в значении «что». Форма эта считается «неправильной», и корректорами исправляется.

У Островского в «Снегурочке» (действие III, явл. II) имеются слова:

Чего тебе угодно, все на свете Тебе отдам.

Эта форма «чего» показалась неправильной корректору, и в «Вестнике Европы» (1873, № 9) стихи эти, с нарушением размера (пятистопный хорей вместо пятистопного ямба), были напечатаны:

Что тебе угодно, все на свете Тебе отдам.

Так прошло сквозь все издания и при жизни Островского и после его смерти.

Совершенно аналогичную ошибку находим мы и в одном стихе «Воеводы» Островского. Во второй редакции пьесы (1885) последний стих: явления четвертого первой сцены первого действия читается:

Что тебе? - Шутило воеводин. Первая редакция (1864) дает в этом месте правильный стих:

Чего тебе? - Шутило воеводин. Ясно, что здесь мы имеем дело не с исправлением, а с искажением (10).

Данный случай относится к истории так называемых грамматических казусов. Подобные казусы возникали каждый раз, когда в языковой практике замечались колебания. Так, в пушкинское время существовал казус- следует ли писать «между ими» или «между ними». Победила последняя форма (в настоящее время единственная). Естественно, что присущая самому Пушкину форма «между ими» - была еще при Пушкине вытравлена в печати усердными корректорами. В наше время возник казус, надо ли говорить «об нем» или «о нем», и корректоры, склоняясь к последней форме, везде поуничтожали у писателей форму «об нем». Также возникли споры, следует ли писать и говорить «нумер» или «номер», «нуль» или «ноль», «цаловать» или «целовать», «эксплоатация» или «эксплуатация», «противуположный» или «противоположный» и т. п. Так, велась систематическая борьба с постановкой частицы «бы» не после глагола, и, например, фраза: «при ней нельзя бы было так, как теперь, говорить» исправлялась: «нельзя было бы». Часто, под влиянием этих споров, сами авторы вытравляли из своего языка живые формы, заменяя их теми, которые общим мнением утверждались как единственно правильные. Знамениты споры, ликвидированные упразднением старой орфографии, следует ли писать слова «лекарь» и «копейка» через «ять» или через «е». Как известно, эти споры иногда приводили к грамматической борьбе. Так, в вопросе о слове «лекарь» московские и петербургские медицинские учреждения разошлись во мнениях и выдавали дипломы на «лекаря» по разной орфографии.

Иногда эти споры приобретали ведомственный характер. Так, путейское ведомство долгое время придерживалось формы «заведывающий», всячески понося и осмеивая форму «заведующий». Спор «заведывающего» с «заведующим» весьма стар. Так, в «Филологических разысканиях» Я. К. Грота (2-е изд., 1876, т. II, стр. 392-395) сообщается, как в одном закавказском мировом суде было возбуждено дело одним сторонником формы «заведывающий» против сторонника формы «заведующий» о взыскании с последнего 10 рублей в пользу первого за проигранное будто бы им пари по вопросу, которую из этих форм считать правильной. Истец представил в суд удостоверение от директора классической гимназии, от 10 ноября 1872 года за № 465, в том, что единственно правильной является форма «заведывающий». Это дело, разбиравшееся в апреле 1873 года, к сожалению, не получило надлежащего разрешения в суде. Иначе был бы пример того, как грамматические вопросы решаются судебными инстанциями.

Легко можно представить себе, как бы свирепо исправлял корректуры истец этого трагикомического процесса, не остановившийся перед тем, чтобы привлечь к ответственности своего противника за то, что он уклонялся от принятой истцом грамматической нормы.

Совершенно бессознательно каждый из нас не только пассивно воспринимает утвержденный общим употреблением язык, но и является в той или иной мере борцом за свой язык, старающимся навязать свои формулы другим.

Иногда это становится явлением широкого социального порядка, известным под именем «пуризма». Языковый пуризм в неумеренной его форме, т. е. в форме приверженности к старому и ненависти к новому в языке, сопровождает обычно процесс социальной переслойки языка. Так было, например, после французской революции, когда вследствие изменения социального состава командующей группы, определявшей нормы литературного языка, в литературу стали проникать народные речевые формулы, отвергавшиеся литературным языком XVIII века. Вспышки воинствующего пуризма наблюдались и у нас после 1917 года, когда стала происходить «порча» языка (11) и когда в литературную речь стали проникать запретные дотоле формы. Как известно, пуристы новых дней стали преследовать и формы, давно уже имеющие право гражданства в литературе, но не замечавшиеся до наших дней, например «извиняюсь», «выглядеть», «представляет из себя».

Известна была в свое время борьба пуриста О.Сенковского против слов «сей» и «оный» за формы «этот» и «тот» с целью сближения письменного языка с разговорным. В своей пародической «Резолюции на челобитную сего, оного и т. д.» (1835) от имени логики Сенковский обращался к этим словам: «Почтенные сей и оный... вас просят убраться из изящной словесности, куда втерлись вы без ведома и вкуса и где проживаете без законного вида от здравого смысла».

Пропаганду свою Сенковский развил широко, и на современников она оказала большое влияние. Гоголь в свое время высказался против мелочности этой пропаганды: «До какой степени критика занялась пустяками и ничтожными спорами, читатели уже видели из знаменитого процесса о двух бедных местоимениях: сей и оный». Сенковский, по словам Гоголя, «даже завязал целое дело о двух местоимениях: сей и оный, которые показались ему, неизвестно почему, неуместными в русском слоге» («О движении журнальной литературы в 1834 и 1835 году»).

Пушкин так отозвался на это замечание Гоголя: «Шутки г. Сенковского на счет невинных местоимений сей, сия, cue, оный, оная, оное - не что иное как шутки. Вольно же было публике и даже некоторым писателям принять их за чистую монету. Может ли письменный язык быть совершенно подобным разговорному? Нет, так же как разговорный язык никогда не может быть совершенно подобным письменному. Не одни местоимения сей и оный, но и причастия вообще и множество слов необходимых обыкновенно избегаются в разговоре» («Письмо к издателю» А. Б. 1836).

Несмотря на то, что и Пушкин и Гоголь расходились во мнении с Сенковским, лица, ведавшие изданием их сочинений, подпав под влияние пропаганды Сенковского, заменяли у них сей и оный местоимениями этот и тот. Н.Тихонравов пишет про обработку Прокоповичем сочинений Гоголя в 1842 году: «Кажется, Прокоповичу принадлежит и замена слова «сей» словом «этот» в произведениях Гоголя, относящихся к начальному периоду его литературной карьеры» («Предуведомление» к 10-му изданию сочинений Гоголя 1889 года).

Этой же операции подвергался и Пушкин (если не ошибаюсь, в вольфовском однотомном издании под редакцией Чуйко).

Уже по этим примерам не трудно представить, что натворит в книге пурист, посаженный на место корректора. Привыкший мыслить нормативно («правильно» и «неправильно» -третьего нет), фанатизирующий свою миссию нормализатора литературной речи, он учинит жестокую расправу с не подчинившимися норме авторами.

Не всегда это производят только пуристы-консерваторы. Иногда также насилуют чужой язык и «новаторы». Так, например, та же редакция «Аполлона» преследовала немецкий суффикс «ир» в словах, взятых из романских языков, и печатала «цитовать» вместо «цитировать» и т. п. Печаталось это не только в статьях редакции, но и в статьях сотрудников, в языке которых это «ир» было довольно прочно.

И пуризм и новаторство редко встречаются в воинственной форме. Но в форме скрытой, латентной они живут всегда, и корректоры, для которых грамматические казусы являются вопросом профессионального порядка, всегда подвержены влиянию этих тенденций жесткой нормализации. Гораздо легче запомнить, что такое-то слово пишется так-то, чем учитывать возможность существования равноправных (дублетных) форм.

Этот фанатизм нормы и нетерпимость к уклонениям от нее ведет к систематическому искажению текста писателей.

Так, современный корректор не пропустит старой формы «в угле» и заменит ее формой «в углу». Корректор может не пропустить старого глагола «взошел» (в значении «поднялся») и заменить его глаголом «вошел» («вошел на крыльцо») (12).

Современные корректоры склонны устранять падежные окончания на «у» в родительном падеже: «упустить из виду», «фунт чаю» и поправят это на «из вида», «чая». К той же области корректорских «проблем» относится вопрос, следует ли в случае многократных дополнений повторять предлог, или нет, т. е. что правильнее - «по лесам и по лугам» или «по лесам и лугам». Точно так же считают нужным корректоры решать вопрос, можно ли в слитных предложениях ставить глагол в единственном или во множественном числе («и радость и печаль проходит» или «проходят»). Возможна ли конструкция: «все, кто знает», или надо «все, кто знают», «ко второй и третьей записке» или «запискам» и т. п.? Можно ли склонять «полверсты», или надо писать «полуверсты»? Во всех этих случаях корректор устраняет не нравящуюся ему конструкцию как орфографическую ошибку.

Подобное вмешательство техника в текст давно известно авторам. Ж. Ж. Руссо, допустив в тексте своего романа не вполне академический оборот, сопроводил его примечанием: «Скажут, что издатель обязан исправить грамматические ошибки (les fautes de langue). Да, если издатель ценит правильность речи; да, в тех произведениях, где можно исправить стиль, не изменив и не испортив его; да, если исправляющий достаточно уверен в своем умении, чтобы не заменить ошибки автора своими собственными. При всем том, что этим выгадывают?» («Новая Элоиза», ч. I, письмо XIX, 1760 год).

Другой класс корректорских исправлений – это исправления, вызванные непониманием текста. Так, в журнале «Отечественные записки» в стихотворении Кольцова было не понято слово «ботеть» (толстеть) и набрано «болеть» (13). Подобное непонимание отдельных слов встречается довольно часто, и большим несчастием является случай, когда существует буквенно близкое к непонятному, «подходящее» к тексту слово.

Наконец, последний класс корректорских исправлений - это замена народных форм литературными. Так, у Достоевского в «Селе Степанчикове» в речах героев истреблялось слово «проздравить», как нелитературное, «неправильное», и заменялось словом «поздравить». Мне приходилось видеть, как в одном из рассказов М. Слонимского корректор жестоко и систематически уничтожал форму «поброй мене», заменяя ее формой «побрей меня». К счастию, эти «исправления» не пошли дальше первой корректуры. К этому же разряду явлений относится то, как корректор в речи героини «Дядюшкина сна» заменял манерную форму «Гвадалкивир» формой «Гвадалквивир».

Иногда произведения одного автора, пройдя через руки разных корректоров, приобретают налет разных орфографических систем. В результате получается разнобой, трудно понимаемый, если не учитывать влияния сторонних лиц. В этом же отношении представляет собой разнобой и пестроту сборник Пушкина «Поэмы и повести» 1835 года, воспроизводящий все поэмы в той орфографии, в какой они впервые появились. При этом некоторые корректоры щадили пушкинские формы «скрыпеть», «крылос», другие заменяли эти формы, как «неправильные», формами «скрипеть», «клирос». Пушкин довольно равнодушно относился к таким «исправлениям» своего языка и не обращал на них внимания. В результате лицо, которое пожелает изучить словарь Пушкина по изданиям, напечатанным при его жизни, натолкнется на ряд неразрешимых затруднений и на странные языковые колебания. Между тем источник всего этого - корректура.

Спрашивается, является ли авторская корректура достаточной гарантией против корректурных искажений?

Мы еще вернемся к авторской корректуре в главе об истории текста. Здесь ограничимся несколькими общими замечаниями.

Авторская корректура в корне совершенно иная, чем обыкновенная корректура. Поэтому и результаты корректуры, продержанной автором, несколько иные. Автор читает свое произведение, в тексте которого он творчески заинтересован. Поэтому внимание его обращено совсем не туда, куда направляется внимание профессионального корректора. Автору не до перевернутых букв или марашек. Он отличает их лишь тогда, когда они сами попадаются ему в глаза, сам же он их не ищет.

Кроме того, автор читает хорошо ему знакомый текст. Ему не нужно вчитываться в слова, чтобы прочитать напечатанное. Слова сами вспоминаются при взгляде на корректуру. Отсюда автор верно читает напечатанное весьма неверно. Впрочем, бывают и обратные случаи. Автор считает почти всегда излишним обращение к оригиналу. Между тем бывает, что он не помнит того, что было им написано, и, выправляя ошибку набора, вместо того, чтобы вернуться к правильному чтению, лишь еще больше удаляется от подлинного текста, иной раз нарушая при этом по забывчивости смысл. Такие «авторизованные» ошибки вовсе не так редки и доказывают, что к указаниям самого автора, особенно когда он исполняет несвойственную ему роль корректора, следует относиться критически.

Нужно еще добавить, что психологически трудно уделять внимание набранному тексту и нанесенным корректором исправлениям. Исправления принимаются на веру, без проверки. Грубые ошибки корректора ускользают от внимания автора. Вот почему полезно читать корректуру не по оттиску, уже правленному корректором, а по чистому дубликату, и потом переносить туда с корректорского экземпляра все корректорские изменения. При таком перенесении корректурных правок все они будут пересмотрены автором и не ускользнут от его внимания.

Следует отметить еще одну особенность авторской корректуры, которая вызывает постоянные столкновения авторов с издателями, - это склонность автора «ломать» корректуру, т. е. подвергать набранный текст радикальным изменениям. Для автора корректура есть в некоторой степени одна из стадий творческого процесса. Автор не может удержаться от того, чтобы не продлить работу над произведением, в какой бы стадии законченности оно ни находилось. Естественно, что издатели борются с этой тенденцией авторов, сильно удорожающей стоимость издания. Но, помимо коммерческой стороны, эта ломка приводит к тому, что исправность текста от нее только страдает. Поэтому желательно, чтобы оригинал, сдаваемый в печать, доводился до последней степени завершенности и никаких изменений в текст корректуры без крайней необходимости не вносилось.

Все вышесказанное показывает, что автор - всегда очень плохой корректор. Будь он даже профессионалом-корректором, в корректуре собственного произведения он наделает массу ошибок и прозевает много опечаток.

Вот почему помимо автора следует иметь еще редактора, который сможет критически проверить работу как корректора, так и автора, при условии, понятно, несколько более широкого филологического кругозора, чем обычный в среде корректоров.

Дальнейшие изменения в тексте происходят при типографской правке корректуры по размеченному корректором оттиску.

Правка никогда не бывает идеальной, разве что в случае очень простой корректуры. Некоторый процент поправок остается не выправленным в наборе, почему в повторных корректурах бывает необходимо прежде всего сделать «сверку», т. е. проверить, все ли исправления сделаны при правке.

Затем имеются специфические ошибки правки корректуры. Например, не всегда наборщики понимают все знаки корректуры. Так, в одном из провинциальных изданий документов, относящихся к творчеству Некрасова, с удивлением читаем в заголовке одного стихотворения: «| | | | разрядкой». Очевидно, корректурную пометку о том, что некоторые слова надо набрать разрядкой, наборщик принял за вставку и набрал ее полностью. Правда, это происходило в провинции, в 1922 году. Однако бывают подобные казусы и в столице. В одном столичном издании одного из произведений Гоголя в начале абзаца стоит совершенно неоправданное текстом «Эва». Это - не более и не менее, как неверно прочитанное корректурное сокращение: Abs (Absatz), обозначающее красную строку.

Во втором издании моей «Теории литературы», на стр. 172, перед схемой персонажей «Андромахи», имеется слово «Так». Слово это взято из сделанной мной в корректуре пометки перед выписанной схемой персонажей. В этой пометке мною было указано, что печатать надо так, как нарисовано.

Такие неправильные истолкования корректорских знаков вовсе не так редки. Это доказывает, что система корректорских знаков должна быть выработана строго и точно, что она должна точно проводиться корректорами и твердо быть усвоена наборщиками.

Затем надо отметить еще один род ошибок, часто возникающих при правке. Если наборщик видит исправление, то он в наборе ищет соответствующее слово. Возможно, что подлежащее исправлению слово где-нибудь по соседству повторяется. В таком случае часто происходит, что .наборщик исправляет не то место. Возьмем, например, такую фразу: «она надела берет и вышла на берег». Возможна опечатка: «она надела берег и вышла на берег». Корректор показывает, что в слове «берег» (первом) надо «г» заменить буквой «т». Возможно, что наборщик, отыскивая это слово, попадает глазами на второе слово и, не подозревая, что это слово в наборе встречается дважды, исправление делает не в том слове, где нужно, и получается текст: «она надела берег и вышла на берет». Очень часто такие слова отстоят друг от друга на несколько строк, и тем не менее наборщик ошибается. Если вспомнить, что говорилось о паразитическом влиянии образа слова, попадающего в поле зрения наборщика, то легко себе представить, что неправильное повторение одного слова встречается довольно часто. При ошибке в правке получается перестановка двух слов, находящихся на некотором расстоянии друг от друга. Так, если в тексте упоминается в одном месте «шапка», в другом «фуражка», то есть шансы, что в обоих случаях будет набрано «фуражка», а после ошибочного исправления не того слова, которое отметил корректор, слова эти поменяются местами.

К этому же типу относится внесение в текст пропущенного не в то место, в которое указано корректорским знаком. Обычно причиной этого бывает сходство соседних слов. В результате этой ошибки правки происходит перенесение слова из одного места в другое.

Сноски

1. На этом основана типичная опечатка в книгах со старой орфографией: смешение глагольных форм на шь и тъ: «знаешь»- «знаетъ».

2. Характерна опечатка, происходящая от прочтения слова не на его языке, например, «Нидо» вместо «Hugo» и обратно «bubare» вместо «виваче» (Ж Верн. Доктор Окс. Спб., 1881, оглавление, гл. VII).

3. Впрочем, здесь возможна опечатка такого происхождения: наборщик мог набрать ошибочное «умилась» (т. е. пропустить буквы «ил», дважды повторенные в слове), которое корректором по догадке было «исправлено» в «утомилась». О подобных опечатках см. ниже.

4. На 120 листов обследованного материала оказалось 96 пропущенных слов (по сходству начала или конца со смежным), т. е. Приблизительно по одному пропуску на лист. Из них слов со сходным окончанием - 64, со сходным началом - 32. Из первых 64 случаев 45 падают на второе слово и 19 на первое, из 32 вторых-22 на первое слово и 10 на второе.

5. В некоторых шрифтах часто путают букву «б» с цифрой «6», букву «З» с цифрой «3». Но эти замены не ведут почти никогда к недоразумениям.

6. К этой же категории замен относятся замены знаков препинания. Здесь чаще всего меняются пары: «.» и «,» «:» и «;» «;» и «!» «!?> и «?». Так как часто в знаках «:» и «;» при печатании верхняя точка выходит слабо, то ясно, что при перепечатках любой знак может перейти в какой угодно. По той же причине многоточие «...» через форму «..» (с неясно вышедшей третьей точкой) переходит в точку.

7. Дополнение букв в словах обычно сводится к замене менее знакомого слова более знакомым, например: «статистический» вместо «статический», «цензура» вместо «цезура», «высказывать» вместо «выказывать», «всклоченный» систематически превращается в «всклокоченный» и т. п. Формы «наверно» и «заране» обычно переходят в «наверное» и «заранее».

8. Стих из перевода из Ариосто, октава 106. Так было впервые напечатано Анненковым в 1855 году. Этот же текст - в академическом издании материалов Майкова 1902 года, т. е. почти через пятьдесят лет. Издателей не смущала странность рифмы «волн»-«вод»

9. А. С. Пушкин. Соч. Изд. П. В. Анненкова, 1855, т. V, стр. 531.

10. Того же порядка систематическое устранение в середине XIX века корректорами слова «вон» в значении указательного наречия и замена его словом «вот». Очевидно, здесь играло роль желание сохранить слово «вон» в одном только значении («прочь», «подите вон»).

11. Насколько эта порча была глубока, свидетельствует хотя бы то что вопросы языковой политики стоят и сейчас на очереди, и такая проблема как «язык газеты», является актуальнейшим вопросом. Таким образом, поставленные мною кавычки отнюдь не являются ироническими. Пуризм как социальное явление можно расценивать различно. Меня интересует вопрос лишь о влиянии пуризма на технику и культуру книгоиздания.

12. Корректоры особенно усиленно бракуют некоторые формы в том случае, когда два разных слова в современном языке настолько сблизились, что мы не различаем их значения. Например, «мучать» и «мучить». Корректор не допустит одновременно возможности форм «мучит» и «мучает» и обязательно будет одну из форм заменять другой, ему полюбившейся.

13. Это же слово «ботеть» в другом издании (соч. Белинского под ред. Иванова-Разумника) напечатано «богатеть». В редакции «болеть» оно находится в соч. Кольцова под ред. П. В. Быкова.