Реферат: Князь Владимир Петрович Мещерский и его главные творения: орган консервативного дворянства газета «Гражданин» и «Кавказский путевой дневник»

Князь Владимир Петрович Мещерский и его главные творения: орган консервативного дворянства газета «Гражданин» и «Кавказский путевой дневник»

Галина Щербакова

Исследование консервативной прессы России XIX века как феномена выражения позиции читательской аудитории в пореформенный период в современной филологической науке находится на начальной стадии, тем самым заметно отличаясь от положения дел в исторической и социологической науках, которые последние двадцать лет серьезно заинтересовались консервативной идеологией и сделали первые шаги к осмыслению особенностей судьбы консерваторов в России. Консервативная пресса как целостное явление никогда не была предметом научного исследования в России. В советский период такое исследование было невозможным по идеологическим соображениям, имена М. Каткова, П. Леонтьева, Д. Толстого, А. Суворина, В. Розанова, К. Победоносцева и др. привлекались в качестве негативного фона для прославления диаметрально противоположной идеологии. Только в самое последнее время отечественная наука стала проявлять интерес к деятелям консервативной печати, однако по сей день картина формирования и развития консервативной прессы в России является неполной. Это создает серьезные препятствия для научного осмысления политического и культурного опыта прошлого. Судя по отдельным докладам на конференциях и статьям в научной прессе, в гуманитарной науке формируется интерес к консерватизму как политической идеологии, направленной на преодоление социально-политических потрясений. Таким образом, данное направление оказывается в фарватере исканий современной гуманитарной науки. Необходимость проведения обозначенного выше исследования обусловлена тем, что в отечественной гуманитарной науке консервативная пресса, как и вся консервативная идеология, практически не изучена, что препятствует как пониманию закономерностей общественно-политического развития России, так и осознанию роли в нем прессы. На повестке дня стоит задача изучения взаимодействия и взаимовлияния журналистики и аудитории в контексте взаимоотношений власти и общественного мнения. Первоочередными является исследование следующих проблем:

особенности возникновения консервативной идеологии в России и причины ее размежевания с официальной идеологией; этапы формирования консервативной печати;

читательская аудитория консервативной печати: ее образовательный и имущественный ценз; происхождение и социальное положение, отношение к реформе и революции как способам общественной гармонизации;

творческие особенности авторского корпуса консервативной печати;

Необходимо восстановить полную историческую картину информационных интересов русского общества XIX века, объяснить механизм формирования консервативной идеологии, выявить законы взаимодействия информационных и пропагандистских начал в журналистике XIX века, что поможет транспонировать выявленные закономерности на современность. Чрезвычайно важным нам представляется проанализировать для полноты картины историко-общественного процесса в России, который отразился, в том числе, на отечественной журналистике, историю становления консервативной прессы России как выражения социальных настроений определенных социальных групп, а также историю взаимодействия революционно-демократической и консервативной неправительственной прессы, политический спектр внутри данной прессы, публицистику политических, общественных и литературных деятелей, социальные группы, на которые опиралась консервативная пресса как на свою целевую аудиторию. Ближайшими задачами является, по нашему мнению, необходимость выявить закономерности взаимодействия политического, экономического и социального факторов зарождении в России прообраза политической журналистики и выделения из нее консервативного направления, а также модели консервативной прессы и формирование ее подтипов и разновидностей в зависимости от внешне- и внутриполитической обстановки в России, а также особенности восприятия консервативной прессы читательской аудиторией и эффективность ее воздействия.

Одним из самых ярких, почти плакатно пугающих своим консерватизмом редакторов и журналистов консервативного толка был князь Владимир Петрович Мещерский (11. 1. 1839. Санкт-Петербург - 10. 7. 1914. Царское Село), который не иначе как совокупно с титулом упоминается во всех историко-литературных справочниках, что изначально нацеливает на ироническое восприятие его деятельности, т.к. в журналистике, как свободной творческой деятельности, титул не имеет ни малейшего значения.

Родители Мещерского принадлежали к родовитой знати (Мещерские были рюриковичами), а также к ближайшему окружению А.С. Пушкина. Они всегда представлялись сыну образцами настоящего дворянства, он посвятил им немало задушевных слов в своих воспоминаниях. Его мать, Екатерина Николаевна, была дочерью историографа, журналиста и писателя Н. М. Карамзина, чей образ культивировался в семье и чьи взгляды историка - государственника существенно определили формирование жизненных правил и политических принципов всех представителей семьи. Брат Мещерского, Александр, занимал высокие административные должности в Москве.

Владимир Мещерский получил воспитание в императорском училище правоведения, где воспитывался вместе с наследником престола великим князем Николаем Александровичем, умершим молодым. Служебную карьеру князь начал полицейским стряпчим и уездным судьей в Санкт-Петербурге, затем был чиновником особых поручений при министре внутренних дел. С 1870 г. до самой смерти он был причислен к Министерству просвещения.

Литературную и журналистскую деятельность он начал в конце 1850-х гг., дебютировал как публицист в «Северной пчеле», продолжил в «Московских ведомостях», «Русском инвалиде», «Московских ведомостях» и других официозных изданиях. С 1871 г. был редактором-издателем «Гражданина», который имел ярко выраженный реакционный характер, кроме него издавал журнал «Добро», который потом преобразовал в «Гражданин» и «Дружеские речи». Также Мещерский выступал как драматург и романист, его перу принадлежит серия сатирических романов из великосветской жизни общества под псевдонимом КВМ: «Один из наших Бисмарков», «Граф Обезьянинов на новом месте», «Женщины из петербургского большого света», «Хочу быть русской». Написал антинигилистический роман «Курсистка». Его комедия «Миллион» имела успех в течение двух сезонов. Мещерскому принадлежат публицистические сборники «Речи консерватора» (1876), «Очерки нынешней общественной жизни в России» (СПб, 1868), «В улику времени» (СПб, 1879), «Что нам нужно» (1880).

Мещерский с гордостью называл себя консерватором. Он предпринял издание журнала с целью аккумуляции консервативных идей той части привилегированного русского общества, которая была недовольна результатами реформ Александра II. Поэт и бывший товарищ министра народного просвещения П. А. Вяземский предупреждал его, что данный проект не встретит общественной поддержки, и Мещерскому придется «пройти сквозь строй», отстаивая свои убеждения. Несмотря на предупреждения и явно высказанное неодобрение Александра II, считавшего журналистику недостойным дворянина делом, Мещерский сформировал редакционный круг единомышленников, куда вошли литераторы, близкие славянофилам, Т. И. Филиппов, Н. Страхов, и деятели нового консервативно-патриотического движения: Вас. Немирович-Данченко и К. Победоносцев. Мещерский стремился сплотить редколлегию, для чего с начала издания журнала завел литературные приемы по средам, где собирались сотрудники журнала, близкие по убеждениям литераторы, нередко туда приглашались политические деятели. Редактор «Гражданина» имел большие связи в придворных и правительственных кругах, про него шутили, что он всю жизнь вращался среди министров; это позволяло ему оперативно узнавать и оглашать в печати малоизвестные факты внутренней и внешней политики, придворной жизни, на чем базировался интерес к нему читательской группы, зависимой от текущей политики или идейно сориентированной на дореформенное прошлое.

Главное дело всей жизни Мещерского - периодическое издание «Гражданин» (1871- 1914) - заявлен как «газета-журнал политический и литературный», был еженедельным, выходил по воскресеньям. Издателем редактором в разные годы были Г. К. Градовский, с 1873 г. Ф. М. Достоевский, с №16 в 1874 г. - В. Ф. Пуцыкович. В. П. Мещерский, который был основателем журнала и руководил изданием с самого начала, официально стал издателем-редактором только с 1882 г, т.к. ранее не имел права именовать себя таковым из-за того, что находился на государственной службе. В своих воспоминаниях Мещерский с грустно-иронической улыбкой писал, что журналистика стоила ему придворной карьеры. Издание В. П. Мещерского имело сложную цензурную историю, которая опровергает устоявшийся в истории журналистики штамп о благоволении власти изданиям консервативного толка.

Дело об издании журнала было заведено осенью 1871 г. Первый год прошел благополучно. В конце 1872 г. редактором журнала – газеты «Гражданин» был приглашен и утвержден цензурой Ф. М. Достоевский, который уже имел значительный опыт издательской и журналисткой деятельности в журналах «Век» и «Эпоха». Достоевский стал к тому времени известным писателем, автором нескольких романов, имевших большой общественный резонанс. С 1872 г. начинается усиление внимания цензуры к публицистике «Гражданина». Спустя некоторое время Достоевский покинул издание, опасаясь, что его присутствие как политически неблагонадежной личности, погубит молодое издание, однако теплые отношения с основателем «Гражданина» сохранял до смерти, Мещерский же считал Достоевского своим духовным наставником.

«Гражданин» наряду с другими оппозиционными изданиями, принадлежавшими, однако, к противоположному, т.е. демократическому крылу, в начале 1870-х гг. обращал регулярное внимание на актуальнейшую проблему - бедственную судьбу крестьянства в пореформенной России. Рассмотрению трактовки этого социального явления на страницах «Гражданина» было посвящено несколько заседаний цензурного совета в 1872 и 1873 гг., особому осуждению подвергся документальный очерк «Хороша деревня» («Гражданин», 1873г., №14) за подписью А. Г-вЪ, где была дана неприкрашенная картина жизни пореформенной деревни: сбор недоимок, порка мужиков, изъятие скотины за долги. Очерк пронизывает чувство безысходности. Вывод очерка: результатом государственной внутренней политики по отношению к крестьянству стал повальный уход мужиков город на заработки, что привело к опустошению деревень. В продолжение темы социального неблагополучия страны в течение 1873 года «Гражданин» постоянно поднимал тему роста пьянства в России как следствие социального кризиса, проистекающего из неверной аграрной политики. В качестве репрессивной меры в 1873 г. была запрещена розничная продажа номеров газеты-журнала за публикацию статьи «О голоде». Критика внутренней политики правительства Александра II, ставшая предметом передовой статьи в №30 «Гражданина» за 1874 г., тоже привела к запрещению розничной продажи на два месяца. Продолжением критики современной действительности в «Гражданине» стала передовая статья, негативно оценивающая деятельность судебных учреждений. Таким образом, «Гражданин» представил системную критику деятельности административной верхушки, затронув все ветви власти. И, наконец, в том же 1874 г. газета расширила палитру своих критических выступлений за счет осуждения национальной политики в России: в №10 от 11. 03. 1874 г. опубликована статья «Друг многих русских немцев: Два слова по поводу мнения кн. Бисмарка о русских немцах». В статье дана критика привилегий остзейских немцев, представители которых составляли немалую часть администрации Александра II. Данная статья не просто получила замечание, как раньше, - «Гражданину» было объявлено первое предостережение; на эту же тему был представлен «всеподданнейший» доклад императору. Помимо национальной проблемы, в статье была поставлена и социальная: привилегии значительной части российской знати, что и обусловило столь серьезное наказание. Два года редакция «Гражданина» избегала конфликтных тем и почти не имела нареканий от цензуры, что не снижало степени актуальности ее выступлений. «Гражданин» продолжал проводить основные тематические линии: в № 19 за 1874 г. журнал напечатал одобрительную рецензию на статью «Действительные причины самарского голода», опубликованную в казалось бы противоположном по направлению журнале - «Отечественные Записки»(1874, №4). В качестве заслуги автора разбираемой статьи указывается точность и аналитичность. В № 48 «Гражданина» за 1874 г. помещена статья, опять вызвавшая замечания цензуры: «Праздник десятилетия судебной реформы: Неизбежные размышления», где дается едкая критика пустословия и самодовольства юристов, критика суда присяжных, критика института судебных следователей. Ставится вопрос о наличии коррупции в правоохранительной системе, т. к. обществу не известно о наказаниях судебных чиновников. В этом же номере дана рецензия на статью Л. Толстого «О народном образовании» (Отечественные Записки, 1874, сент.), что свидетельствует о внимательном и доброжелательном чтении изданий - конкурентов. Журнал Мещерского уделял немало внимания состоянию отечественной прессы, давал регулярные и нелицеприятные обзоры столичной и провинциальной прессы, но считал своим истинным союзником «Московские ведомости», откуда часто брал материалы для перепечатки. Своим же принципиальным противником «Гражданин» считал «Голос» А. А. Краевского как орган ненавистного либерального направления, к тому же находящийся на дотации правительства.

Из-за цензурных препятствий подписчики регулярно недополучали номера газеты. В 1874 г. «Гражданин» несколько раз выпускал сдвоенные номера, чтобы компенсировать читателям недополученные из-за приостановки экземпляры. В 1876 г. «Гражданин» активно включается в обсуждение балканского вопроса, волновавшего тогда русское общество, и этот интерес сталкивается со стремлением политического режима к закрытости своей внешней политики. 5 октября 1875 г было принято Постановление, запрещавшее критиковать действия русского правительства по восточному вопросу. «Гражданин» действовал вопреки запрету, из-за чего за два года, с 1876 по 1878, о нем было представлено пять «всеподданнейших докладов», ему было объявлено три предостережения, шесть раз журнал - газета был приостановлен, однажды сдвоенный номер «Гражданина» был арестован, еще один раз редактору было объявлено замечание. Осенью 1876 г., во время очередной приостановки «Гражданина», Мещерский отправился на театр военных действий, перейдя из чина редактора в статус корреспондента. За это время им опубликованы в «Московских ведомостях» и «Гражданине» (после отмены запрета) такие публицистические произведения, как цикл «Герцеговина. На пути в Сербию», «На пути в Сербию и в Сербии», «Славянская летопись», «Политические заметки», «Мир и последние события», «Фантомы», «Ужасная ложь», которые рисовали масштабную картину бездействия и равнодушия, непрофессионализма или преступных умыслов политической и военной верхушки страны, которая проявлялась на всех участках боевых действий – от Кавказа до Балкан. Особым вниманием Мещерского - редактора и публициста пользовалось состояние русской армии, внешняя политика России на Балканах и Кавказе, провал российского дипломатического корпуса после успешного хода военных операций на Балканах, коррупция в практической деятельности современной правоохранительной системы.

Весной 1877 г. журнал был приостановлен на 4 месяца за критику балканской политики правительства. Мещерский уехал на это время военным корреспондентом в Сербию, откуда стал еженедельно высылать статьи, составившие цикл «Путевой дневник», продолживший редакционную линию по критике действий правительства, армии и дипломатии по славянскому вопросу. Эта тема продолжилась и на следующий год. В 1878 году он опубликовал отдельным изданием «Кавказский путевой дневник» - итог его месячной поездки на восточный фронт русско-турецкой войны, что продолжило и углубило оппозицию редакции по отношению к правительству. Дневник как литературно-бытовой документ и исторический источник был широко известен русскому читателю XIX в. как по отечественным, так и зарубежным произведениям (дневники А.В. Дружинина, В.К. Кюхельбекера, А.В. Никитенко, Н.Г. Чернышевского, Л.Н. Толстого и др). Также весьма популярным было использование жанра дневника как литературного приема в художественной литературе («Журнал Печорина» в «Герое нашего времени», «Дневник лишнего человека» И.С. Тургенева, «Записки сумасшедшего» Н.В. Гоголя, «Записки из подполья» Ф.М. Достоевского), еще чаще использовались элементы дневника в романах или повестях. Однако в публицистике жанр дневника встречался нечасто. Дневник предполагает запись событий личной жизни, переживаний, сокровенных размышлений о жизни и мире, он не рассчитан на постороннее, тем более, публичное чтение. К формальным признакам дневника относится повествование от первого лица, датировка каждой записи, охватывающей, как правило, события одного дня. Записи ведутся в хронологическом порядке, по мере развития событий; иногда с более или менее значительными перерывами, обусловленными либо внешними обстоятельствами, либо душевным состоянием автора дневника. Автор не ставит перед собой задачи быть «объективным и сторонним наблюдателем»: рассказ о событиях ведется всегда от первого лица, выбор темы всегда явно зависит от личных интересов автора. Дневник субъективен - это его главный жанровый признак. Другой, не менее важный, - это привязка к событиям конкретного описываемого дня. Все внешние признаки дневника присутствуют в «Кавказском путевом дневнике» В.П. Мещерского: он начинается 3 октября 1878 г., когда сделана первая запись с указанием места начала ведения записей: Рязанская железная дорога, а заканчивается 11 ноября после победоносного штурма турецкой крепости Карс.

Путевой очерк всегда являлся важным жанром публицистики. Авторами, прославившими путевой очерк как жанр российской литературы и журналистики в XIX в., стали А. С. Пушкин («Путешествие в Арзрум»), Н. И. Новиков («Отрывок путешествия в И***Т***»), А. Н. Радищев («Путешествие из Петербурга в Москву»), А. А. Бестужев («Поездка в Ревель»), И. А. Гончаров («Фрегат «Паллада»), А. П. Чехов («Остров Сахалин»). Обычно при анализе этого жанра отмечают такие черты, как документальность, верность натуре. Однако соединение его с жанром дневника предполагает акцент на усиление именно авторского начала.

Заметки путешественника обычно содержат путевые впечатления, описание дорожных происшествий, наблюдений и претендуют на сообщение новых сведений читателю о малоизвестных или новооткрытых странах. Автор выступает как публицист, не отходя от фактов и обеспечивая строгую документальность своего текста. Только тогда, когда публицист проявляет себя как компетентный исследователь, тонкий аналитик, он может убедить читателя в верности своих оценок и суждений [1]. Уже в названии данной формы отражено его предназначение – изложить путь, маршрут, пройденный автором. Отличительная черта его – некая заданность, предопределенность фабулы. Дорожные наблюдения, встречи, события, свидетелем которых стал автор, впечатление от новых стран, местностей, городов – вот богатейший материал, который открывается автору путевого очерка [2]. В путевых заметках, как и в дневнике, присутствие автора является более заметным, чем в какой- либо еще публицистической форме. Ведь здесь автор-публицист напрямую описывает события, с ним происходящие. Его восприятие и точка зрения являются решающими, к ним сложно апеллировать – ведь зачастую речь в таких произведениях ведется о местах, где раньше никто из читателей не бывал.

Пейзаж является одним из способов передачи впечатлений автора-путешественника, недаром это ведущий признак путешествия как жанра словесного творчества. Смена картин природы, изменение сезонов, климата – это первое, чем автор может заинтересовать читателя. В путевых очерках пейзаж необходим:

для географического обозначения места действия;

для обрисовки местности, чтобы читатели могли лучше ознакомиться с природными условиями проживания людей, с экзотическими красотами и т.п.;

для динамичного описания сменяющихся картин путешествия;

для запечатления различных явлений природы и т. д. [3].

Мещерский предстает в своем кавказском дневнике внимательным и вдумчивым наблюдателем, который пытается изобразить картины природы не как самодостаточные яркие детали, они для него - способ раскрытия основной идеи публицистического произведения.

Одним из первых крупных городов на пути Мещерского предстал Ростов. Он с удивлением отмечает, что город подавляет своими размерами: «Громадный вокзал, напоминающий германские, со швейцаром, кричащим точь-в-точь так, как кличет к поезду пассажиров der Portier Кельнского вокзала. Всюду встреча с суетой и коммерческими типами, говор на разных языках, прилив и отлив самой разнообразной публики - все это вас сразу, после тихого приволья донских станиц, ошеломляет: вы не знаете, где вы, в России или в Европе, и когда, после остановки на вокзале, проезжая через широкий Дон, вы видите пред собою на громадном пространстве раскинутый город, вы просто поражаетесь его величественностью; но минут двадцать спустя, посреди деревушек, раскинутых по бесконечным степям, картина Ростова остается в памяти как чудесное видение сна или декорация в театре, и вы снова погружаетесь в первобытную простоту южной деревни». Пейзажи в Кавказском дневнике, кроме документально – регистрационной функции, имеют еще и описательную, посвященную не просто своеобразию природы, а связанному с ней своеобразию народных характеров. Для читателя равнинной России кавказский колорит сопряжен сколько с горами, столько и с бытом горских народов. Мещерский ежедневно, торопливо, стоит только добраться до привала, записывает в дневник выразительные сценки местных обычаев, например, особенности движения по Военно-грузинской дороге: «На втором перегоне дорога начинает суживаться, громадные скалы подходят со всех сторон все ближе. Терек начинает шуметь у ваших ног, исчезает всякое дерево, все облекается в дикий, суровый, холодный и мрачный вид и как будто улыбка сходит с лица природы. Странное ощущение! Глядишь на эти отвесные скалы, безжизненные и безмолвные, и чем они становятся громаднее, тем страшнее становится ощущение ничтожества всего человеческого, движущегося между этими неподвижными исполинами». Продолжая описание, он не позволяет себе останавливаться только на собственных ощущениях, но переходит к контрастному описанию человеческой жизни и суеты, которая трагикомически кипит на фоне сурового величия гор: «Ширина дороги - четыре шага, налево отвесная скала, как будто возвышающаяся до небес, направо ужасная круча, почти отвесная, на дне которой шумит Терек; несколько сот шагов мы проехали благополучно. Но затем – стой, повстречались с арбами, послышались голоса. Арбы, едущие нам навстречу, сцепились с едущими перед нами. Казалось, никакой возможности двинуться вперед. Но появление казака и кондуктора произвело чудо: минут через десять можно было тихим шагом пробраться, осторожно держась своей руки; с левой стороны распутанная вереница арб стояла, плотно прижатая к утесу, и так как вдруг проглянула из-за туч луна, стало настолько светло, что я смог разглядеть типичные фигуры местных возниц, выражавшие тупое изумление от приведения их в порядок». Мещерский передает суждения местных провожатых, что подобные дорожные аварии часто, разрешаясь, приводили к стычкам между представителями разных национальностей.

Никогда красоты природы не заставляли его отвлечься от мысли о главной цели своего путешествия: доставки раненым и больным солдатам лекарственной, вещевой и продовольственной помощи от московской организации Красного Креста. Поэтому автор всегда подчиняет даже свои эстетические переживания мыслям о раненых. Продолжая, например, описание ночного путешествия по Военно-грузинской дороге, он сообщает в репортажной манере: «Коляска наша забралась уже на самые высокие места; тучи плавали над пропастью у наших ног, звездное с ярко сиявшим месяцем расстилалось над нами; дул холодный ветер, и шуба была как раз впору. Картина новая, но тоже волшебная, изумительная. Куда ни посмотришь, все снежные острые вершины, ярко облитые месячным сиянием и в этом белом блеске отражавшие по временам тени проносившихся туч; а внизу, между этими громадными и многочисленными утесами, неизмеримой глубины пропасти с шумящими где-то далеко ручьями и потоками. На этой высоте и при этом пронизывающем холоде, любуясь невиданными мною еще нигде картинами, я невольно сказал себе: да, все это чудесно хорошо; да, сидя, закутавшись в теплую шубу, в коляске, и любоваться Казбеком очень удобно и приятно; но ведь по этой же дороге везут наших больных и раненых солдатиков. А как везут?». Позднее из этого вопроса, возникшего силой подавления собственного переживания и переключения его в другую плоскость, возникло небольшое журналистское расследование, в ходе которого оказалось, что везут в не утепленных арбах, без теплых шинелей, что были случаи обморожения, добавлявшие страданий и без того искалеченным людям.

Наблюдая неоднократные переходы в «Кавказском дневнике Мещерского от лирических описаний к публицистическим соображениям, приходится согласиться с утверждениями, что «мир, отраженный в публицистике, принципиально отличается от мира реального. Жизненные впечатления в субъективном авторском восприятии претерпевают художественную трансформацию». Отсюда специфика публицистического образа: с одной стороны, в нем проявляется чувственно-эмоциональное восприятие творцом действительности, а с другой – возникшие на этой основе образы «облучаются» авторскими идеями и мыслями, т.е. автор как бы не позволяет себе быть лириком. Накануне штурма важной в стратегическом отношении турецкой крепости Карс, Мещерский, спеша к ней и не успевая, наблюдает русскую атаку издалека. В его описании смешиваются переживания от красоты окружающей природы, восторг от предчувствия предстоящего события и ужас от сознания свершающейся массовой гибели человеческих жизней: «Какое-то страшно-торжественное таинство совершалось, все в воздухе этим дышало. Этот говор солдат, доходивший до меня, эти звуки пуль, эта снежная морозная тишина, а там прямо этот треск и эти молнии огней, - все вместе производило странное, никогда не испытанное в жизни ощущение. Мысль, что вот теперь, в эту именно ночь, решается участь кавказской кампании, не отвязывалась от души, и как явится, так сейчас забьется сердце, страшно забьется. Вдруг все стихает, и тогда кажется, что сквозь тишину доносятся стоны умирающих, крики раненых. Смерть, смерть в тысяче видов стоит ужасным призраком в кровавом одеянии. А мороз трещит… Боже, что же происходит сейчас на перевязочных пунктах, ведь мне и в шубе холодно…».

Описание природы помогает раскрыть обстановку, в которой происходит действие, а также эмоционально-психологическое состояние героев повествования или самого автора. Только в выявлении существенных признаков природных явлений, показе их взаимосвязи с главной идеей очерка, выразительных подробностей и детализации публицист достигает «необычайной глубины проникновения в самую суть описываемого». Мещерский намеренно усиливает контраст между тьмой ночи и вспышками выстрелов, между морозом и жаром атаки, но сводит весь контраст к леденящему ужасу смерти, который открыт наблюдателю в большей степени, нежели самим участникам событий. Таким образом, Мещерский использует пейзаж не во всех его возможных проявлениях, он играет только вспомогательную функцию, обрисовывая место действия и помогая понять драматизм сражения.

Еще одной из примет путевых записок является детализация изображения, которая помогает создать эффект присутствия, которая убеждает читателя и делает его союзником автора, помогая проникнуться то состраданием, то негодованием, ведь заражение читателя своими эмоциями – сильный способ воздействия на его сознание. Внимание Мещерского, отправившегося в армию с двоякой целью: сопровождения гуманитарного груза для больных и раненых и в качестве корреспондента, было обострено этой двойной миссией, заставляя быть более любознательным и даже въедливым в изучении окружающего. Удобство раненых, комфорт для офицеров, чистота как залог сохранения здоровья военнослужащих, честность и порядочность всех служб, от которых зависел воинский быт тех, кто жертвовал собой на поле боя - вот принцип, по которому он отбирал детали для своего путевого дневника, а отнюдь не их колоритность. Детали в Дневнике группируются

по признаку качества сохранения продовольствия и амуниции для армии,

по признаку добросовестного отношения к своим обязанностям армейской инфраструктуры,

по признаку влияния климатических особенностей на быт и здоровье военнослужащих,

по признаку воинской доблести.

Первая группа деталей – одна из самых многочисленных. Мещерский везет помощь для армии, собранную москвичами. Задача ее доставки без ущерба заставляет его быть особо внимательным к действиям остальных людей и структур. Он уже в дороге с возмущением комментирует факты беспечного или корыстного отношения к нуждам воинов. По прибытию во Владикавказ его поражают минимальные размеры железнодорожного терминала, куда со всей России приходят грузы, обеспечивающие снабжение армии, На вопрос, чем объяснить такую бесхозяйственность, ему ответили, что станция осталась неизменной с довоенных времен. На это Мещерский разражается бурной филиппикой: «Сотни тысяч пудов лежат и лежали в поле под открытым небом, и ведь сотни тысяч пудов пороха, патронов, зарядов, не говоря уж о купеческих грузах!». В Тифлисе после осмотра госпитальных бараков Мещерский разразился энергичной инвективой об инженерных войсках, которые в ходе строительства разворовали деньги и не подумали о раненых, которые теперь лежат в плохих условиях, терпят дополнительные страдания от холода и сырости, отсутствия вентиляции, «так мало отблагодаренные за то, что жертвовали жизнью». В своем дневнике автор не ленится делать приблизительные подсчеты, что должны были получить и чего недополучили простые воины или раненые. Примеров обмана воинов-героев Мещерский немало описал на страницах путевого дневника: то раненых не кормили в дороге, выдав им накануне по куску хлеба и 10 копеек денег. При этом комиссар получил по 40 копеек на человека, разведал автор и произвел подсчет: комиссар исхитрился сделать аферу, обобрав людей, пострадавших за отчизну на поле боя, и получив в свой карман за одну поездку две трети из полученного от казны содержания на нужды солдат. «Бедная Россия, бедная казна!»- восклицает автор в конце этих незамысловатых подсчетов. И примеров такого пренебрежительного отношения к человеку, к своему гражданскому долгу и к должностным обязанностям немало встречается в повествовании: то командир три месяца не выплачивал содержание казакам, но зато расплатился с карточными долгами в сорок тысяч, то извозчики завышали стоимость провоза груза в госпиталя, как только видели срочность заказа, то купцы взвинчивали цены ввиду массового заказа – везде, и особенно в бюрократических службах, отмечает Мещерский корысть, неблагородство, недобросовестность. Это Русь официальная, чуждая всему человеческому, отгородившаяся от народного горя частоколом бумажных отчетов, в которых простым людям не разобраться, а высшему начальству, не желающему нарушать заведенный порядок и свой комфорт, удобен чисто формальный контроль за происходящим в стране.

Одним из способов верификации изображаемого в дневнике является цифровая информация. Мещерский не боится оттолкнуть читателя статистическими данными: то он приводит численное соотношение в Тифлисе русских и «туземцев», неоднократно фиксирует стоимость проезда у извозчиков во Владикавказе и Тифлисе, то подсчитывает количество мест для раненых в госпиталях и стоимость расходов на их питание. Везде он лично «сует нос в котелок с солдатской кашей», чтобы проверить соотношение стоимости и качества питания. Также он указывает численность полков и батальонов, количество солдат, задействованных в сражениях с той и другой стороны, количество пленных и погибших, количество пушек, калибр ружей и место из производства. Так, именно последняя информация позволяет ему сделать выводы о скрытом участии западных стран, особенно Англии, в поддержке турецкой армии. Мещерский с возмущением пишет о том, что Россия слишком зависима в своих поступках от стран западного мира, подчас совершая невыгодные для себя действия. Особенно его задевает сравнительная характеристика размеров довольствия русского воина и турецкого офицера, которые отличаются в разы: «пленным пашам на обзаведение дали 1 тысячу рублей, тогда как русскому раненому офицеру подчас не хватает 7-8 рублей, чтобы доехать до дома. Неужели мы хотим заслужить почетные грамоты от Европы за ложную гуманность!».

Таким образом, центральный конфликт кавказского путевого дневника лежит в отношениях между мнимой Россией высшего света и высшей бюрократии и подлинной Россией. Он раскрывается в доминирующих темах, затронутых автором в «Кавказском путевом дневнике»: темы нравственного разложения чиновников, неэффективности внутренней и внешней политики государства, прогноза серьезных национальных конфликтов на Кавказе, показного и истинного героизма - все объединяет тема огромности России, еще не понятой никем: ни правительством, ни высшим обществом, ни даже самим народом.

Князь Мещерский резок в критике того, что кажется ему аморальным, низким и недостойным. Вместе с тем он искренний и правдивый повествователь, как предписывают законы синтетического жанра- соединения дневника с путевыми записками. Он восхищается картинами жизни, отражающими высокую нравственность и чистоту мыслей русских людей, их безграничную преданность Родине, чувство долга, которое сильнее не только голода, болезней, но, порой, и смерти.

После гибели Александра II 1 марта 1881 г., изменилась не только общественная обстановка: изменилось общественное мнение и отношение к критике правительства. Та часть общества, которая ранее критиковала правительство с правых позиций, почувствовала необходимость консолидации перед лицом нараставшего революционного движения, что отразилось в редакционной позиции «Гражданина». В. П. Мещерский не просто симпатизировал лично Александру III, но и был лично близок императору по юношескому периоду, а с некоторыми деятелями новой администрации его связывали дружеские отношения, поэтому его оценка их стала более лояльной. Соответственно цензура либеральнее относилась к обновленному «Гражданину». Более того, с 1881г. начинается субсидирование издания Мещерского правительством, о чем свидетельствует «Справка о выдаче В. П. Мещерскому пособия в 1881-1902 гг.». и «Записка министра финансов С. Ю. Витте о пособии Мещерскому» от января 1904 г.

На протяжении тридцати лет (1881 - 1914) встречались мелкие взыскания «Гражданину» за частные оплошности: например, публикацию сведений о вел. кн. Михаиле Николаевиче без с его разрешения (1887 г.), о нарушении правил печатания церковных поучений с предупреждением о будущем судебном преследовании в подобных случаях, о необходимости просмотра «Гражданина» военным цензором (1892 г.). Цензура была верна букве закона, и в одних случаях, если надо было предупредить журнальную полемику (например, была запрещена статья С. Н. Кривенко «Хроника внутренней жизни» в «Русском богатстве» с критикой Мещерского, якобы реабилитирующего крепостное право), она как бы поддерживала «Гражданин», то в других ситуациях страдало и само издание Мещерского. Несмотря на лояльность новому правительству, журналистский темперамент и система взглядов порой подталкивали Мещерского к резким выступлениям, за которые «Гражданин» вновь получал предостережения, а редактор - взыскания. Получение субсидии от правительства во второй период жизни издания не стимулировало газету ориентироваться на интересы аудитории, а предопределяло ее переход на ультраконсервативные позиции, что постепенно лишило «Гражданин» читательской поддержки и уменьшило его значение в общественной и литературной жизни страны. Именно в этот период сложилась репутация Мещерского как проправительственного журналиста, что предопределило его критику как слева («Русское богатство»), так и из правового лагеря - непримиримым противником Мещерского был А.С. Суворин, который считал, что аристократический консерватизм Мещерского вредит идее монархии не меньше, чем революционное движение.

Мещерского как издателя «Гражданина» подчас использовали для освещения действий правительства или зондирования общественного мнения по поводу проведения каких-либо мероприятий, назначения знаковых персон в правительство. В «Воспоминаниях» князь рассказывает, как через его газету «обкатывался» проект земского собора в 1882 г. (так и не состоявшегося) или назначение Д. П. Толстого министром внутренних дел. По признанию редактора «Гражданина», журнал служил для него барометром политической погоды: «когда усиливалось политическое брожение, подписка падала, когда усиливалась власть – подписка росла». По его наблюдению, на следующий год после гибели Александра II подписка дала самый высокий прирост, что убедило его в страхе общества перед революционным террором и желании твердой власти. Мещерский называл себя защитником монархии и русского народа, был вхож в императорскую семью, имел немало личных контактов с императором Александром III, который читал «Гражданин» и признавался, что находит там немало интересного, а иногда и полезного. Воспользовавшись одной из аудиенций, Мещерский задал вопрос о степени своей редакторской и журналистской свободы в «Гражданине», на что получил разрешение императора «писать обо всем в любом тоне, даже критическом, кроме бранного и неприличного».

При Александре III Мещерский получил высокое придворное звание камергера. В последнее десятилетие девятнадцатого века он имел меньше столкновений с цензурной системой. Они касались более частных вопросов: прегрешений отдельных земских начальников, описания разрушений во время землетрясения в пос. Верный (Алма-Аты) и коррупции местной властей при его восстановлении. Более серьезным было столкновение с военным ведомством по вопросу критики оснащения армии военным снаряжением, проектов подводных лодок и минных катеров, размещения военных заказов на промышленных предприятиях, принадлежавших иностранным, особенно германским гражданам, что привело журнал к дополнительному контролю со стороны военной цензуры в 1890-е г.

Правительственную дотацию, которую Мещерский выхлопотал в 1880-е г., он продолжал получать и при правительстве Николая II, хотя контакты с молодым императором сложились не сразу. До самой смерти (скончался накануне первой мировой войны в Царском Селе) Мещерский продолжал выпускать газету «Гражданин», оставаясь ее бессменным редактором и автором, ведя колонку «Дневник», хотя в двадцатом веке монархическая позиция Мещерского многим уже казалась анахронизмом, а его читательская аудитория бесповоротно старела и сокращалась.

Список литературы

1.Туманов Д.В. Очерк//Профессия журналист. http://jurn.by.ru/jan_15.html

2. Смелкова З.С., Ассуирова Л.В., Савова М.Р., Сальникова О.А. Риторические основы журналистики. http://evartist.narod.ru/text3/88.htm#%D0%B7_11

3. Ким М.Н. Технология создания журналистского произведения. СПб.: Изд-во Михайлова В.А., 2001. http://www.evartist.narod.ru/text/71.htm

4. Стюфляева М.И. Образные ресурсы публицистики. –М., 1982. С. 94.

5. Ким М.Н. Технология создания журналистского произведения. http://evartist.narod.ru/text/78.htm

6. Туманов Д.В. Очерк//Профессия журналист. http://jurn.by.ru/jan_15.html

Арх.: РГИА. Ф.776. Оп.2. Д. № 14(1874); Ф.776. Оп.1. Д. № 12(1875); РГИА. Ф. 777. Оп. 2. Д. № 74. 1871; Ф. 776. Оп. 2. Д. № 11. 1872; Ф. 776. Оп. 2. Д. №14. 1774; Ф. 776. Оп. 1. Д. № 12. 1776.

Лит.: Розенберг В.А., Якушкин В. Русская печать и цензура в прошлом и настоящем. - М., 1905; Васюков С. И. Современные деятели московской прессы.- М., 1907; Розенберг В.А. Летопись русской печати (1907-1914 гг.). - М., 1914; Лисовский Н.М. Русская периодическая печать, 1703-1900. - Пг., 1915; Балуев Б. П. Политическая реакция 80-х годов XIX в. и русская журналистика.-М., 1971; Боханов А. Н. Буржуазная пресса России и крупный капитал: конец XIX в. - М., 1984. Мещерский В. П. Воспоминания. – М., «Захаров». 2003. – 864с.