Реферат: Роль прессы в становлении демократии в России

А.И. Волков, доктор исторических наук

Изучение процессов, происходящих в прессе, во всех средствах массовой информации (СМИ), имеет большое значение для понимания «общества, в котором живем». Пресса непосредственно причастна к тому, что социологи называют социальным действием. Она конструирует образы социального мира и так или иначе внедряет эти образы в сознание своей аудитории. Но «если люди конструируют социальное пространство определённым образом, то эти конструкции реальны по своим последствиям», – так формулируется известная «теорема Томаса», одного из видных американских социологов 30-х годов.

Это касается и экономики. В последние десятилетия ушедшего века печать играла неоспоримо значимую роль в подготовке общества к переходу на рыночные отношения, вокруг идей преобразовании экономики в прессе и вокруг неё развертывалась нешуточная борьба. Свидетельства тому будут приведены ниже. Сама превращаясь в отрасль бизнеса, она оказывала и оказывает на другие отрасли влияние, на мой взгляд, превышающее влияние сырьевых отраслей, потому уже, что способствовала и способствует формированию «правил игры» на рынке и в отношениях «бизнес-государство». По мере формирования рыночных отношений внутри СМИ возникала и сложилась сфера непосредственного обслуживания акторов экономического процесса. Возникли такие издания, как «Коммерсантъ», «Деньги», «Финансовые известия» и многие другие. Однако главным было и остается активное воздействие прессы, а, может быть, точнее сказать – общественной мысли с помощью этого инструмента, очень разнообразных, до противоположности, социальных идей на развитие претерпевающей социальную трансформацию страны.

Западные исследователи много пишут о том, что СМИ «творят реальность», формируют государственную политику, влияют на неё даже чрезмерно. «Четвёртая власть» оказывается порой могущественнее других ветвей власти. Но так ли у нас? Представляется, что не совсем так, потому что не сами журналисты, а скорее президентская власть, используя телевидение и печать, командует всеми или почти всеми основными общественными процессами. Формирует государственную политику и «творит реальность», удобную, прежде всего, для неё самой.

Журналисты в этой ситуации – жертва? Да нет, не сказал бы. Скорее соучастники происходящего. А вот как они к этому пришли, как сложились все новые реалии нашей жизни, пожалуй, лучше поймём, если обратимся к истории. Ведь корни сегодняшнего лежат довольно глубоко.

Представляется интересным и важным проследить, когда и почему в прессе начались перемены, и как это связано с переменами в обществе. Как взаимодействовала пресса с общественным сознанием и влияла на окружающий нас социальный мир. Как развивались отношения с властью. Чем была и чем стала в результате наша печать, а также хорошо это или плохо – то, что с ней произошло.

За точку отсчёта возьмем конец 50-х. Основание для такого выбора – в том, что во времена оттепели, после критики культа личности Сталина, впервые в истории советского государства в необычайно широких слоях общества возникло сомнение относительно его устройства. Пробудилась и потребность поиска лучших путей в будущее. С этим связаны и перемены в печати.

Развитие прессы как социального института интересно прежде всего содержательной стороной. Это в какой-то части, причём очень важной, – история идей, история общественной мысли, которая не только находила отражение в печати, но и стимулировалась ею.

А вместе с тем важны и перемены в функциях прессы. Основные её функции хорошо известны. Прежде всего, это информация, коммуникации, необходимые для жизни современного социума как, скажем, кислородный обмен для любого организма. В периоды значительных социальных потрясений и преобразований обнаруживает себя ещё одна функция прессы. В обществе наблюдается растерянность и фрустрация, утрата чёткости ориентиров и разрывы в социальных контактах, всё то, что можно охарактеризовать ёмкой шекспировской фразой: «Распалась связь времён». Суть в том, что если рушатся представления о прошлом, как следствие рушатся и представления о будущем. Возникает потребность как бы в новой идентификации личности, самоопределении каждого в этом быстро меняющемся мире, поиск своей общественной группы. А вместе с тем – потребность в образовании новых солидарностей ради совместного активного действия, чтобы устроить мир вокруг себя, весь социальный мир, в максимально возможном соответствии со своими интересами и представлениями. В такие времена пресса играет особо значительную роль, выступая в качестве общественного организатора.

Итак, чем была и чем стала наша печать? Как изменилась её роль в обществе?

Сорок лет назад мы твёрдо знали, что «печать – самое острое оружие нашей партии». Против кого оружие – мало кто задумывался. Это было усвоено как рекламный слоган, который не подвергается анализу. В условиях тоталитарного режима роль и функции любого социального института строго определены и ограничены. Печать не может быть чем-то иным, кроме как инструментом господства той правящей силы, на которой держится государство.

Очевидно, что с тех пор произошли серьёзные перемены и в обществе, и в прессе. Однако свершилось ли превращение прессы из такого вот «оружия партии» в самостоятельный институт гражданского общества? Это обсуждается у нас уже долгое время и, чуть забегая вперед, замечу, что ответы на вопрос не остаются одинаковыми, оценки ситуации меняются. Точнее, думаю, сказать, что меняется ситуация, а уж от этого, главным образом, зависят и оценки.

Как бы параллельно шло обсуждение того же вопроса – о старой, дореформенной и новой журналистике – с точки зрения преемственности. Одни в ней уверены, несмотря на очевидные различия. Другие убеждены, что современная журналистика – это чуть ли не иная профессия в сравнении с прежней. Она явилась ответом на возникшие в обществе новые потребности и ничего или почти ничего не могла взять из прошлого опыта.

И всё же: действительно ли новая, современная пресса родилась только из новых потребностей, как бы на пустом месте, можно сказать – «без мамы»? Если говорить о потребности в свободной прессе, то она проявилась в обществе давно. Я имею в виду не субъективное представление о том, что было бы хорошо или необходимо, даже не логику исторического процесса, а те реальные сигналы из глубин общества, которые можно было наблюдать уже в начале рассматриваемого периода. Те реальные прорывы на страницах газет, которые редко, но происходили, несмотря на жёсткую цензуру, те подземные толчки, которые ощущала власть и потому ожесточалась по отношению к прессе и журналистам. А также то, что едва появилось издание, заговорившее неказённым языком и на непривычные темы – об отношениях в семье, о сострадании к людям, о том, что и у нас бывают стихийные бедствия (в Союзе ведь долго «не было» ни разрушительных ураганов, ни катастроф, даже самолёты не падали) – читатели бросились подписываться на эту газету. Я говорю, конечно, об аджубеевских «Известиях». Когда же в ней стали печатать экономические статьи с небывалыми откровениями и выступления в защиту людей, побывавших в плену или неправедно осуждённых, тираж вырос во много раз. Здесь не было, разумеется, и грана оппозиционности, даже сколько-нибудь очевидной независимости от официальных установок. Но такую газету, разговаривающую с людьми о том, о чем раньше молчали, и подходящую к любой теме хоть в чём-то по-своему, ждали.

Обновительные процессы, стимулированные «Известиями» и распространявшиеся от Пушкинской площади в Москве на всю страну, на всю печать, вызывали в партийных органах недоброжелательную реакцию. Знаю множество примеров, когда редакторы областных газет, защищаясь от нападок, ссылались на Аджубея. Ссылки на главного редактора газеты Верховного Совета мало что значили бы, если бы он не был членом семьи первого секретаря ЦК КПСС. Случайность, что именно этот человек, влиятельный, скажем так, уже по семейному положению, оказался талантливым газетчиком. Случайность, которая, как всегда и бывает в истории, проявилась в нужный момент, на фоне созревших предпосылок для перемен, той общественной потребности, о которой говорилось выше. Случайность и необходимость, как всегда, поработали вместе.

Обновление прессы было связано с феноменом шестидесятников. Они стали выразителями потребности в свободной печати, именно благодаря им Аджубей не оказался реформатором-одиночкой. Сейчас о шестидесятниках много спорят, часто говорят о них пренебрежительно: романтики, идеалисты, фантазёры, мечтавшие о «социализме с человеческим лицом», которого не может быть, потому что не может быть никогда. В книге Петра Вайля и Александра Гениса «60-е. Мир советского человека» содержится даже утверждение, будто эпоха шестидесятых началась в 1961 году XXII съездом КПСС, принявшим программу построения коммунизма, и будто шестидесятники – дети утопии, безграничной и неосмысленной, почти религиозной веры в Программу КПСС. Странное заявление для людей, вроде бы имевших возможность получать необходимую информацию. Ведь на самом деле люди шестидесятых отнюдь не обольщались ни программами, ни реальными достижениями того времени (в космосе, в ядерной энергетике). Их активность, напротив, проистекала из неудовлетворённости действительностью. Они понимали, что система не работает. Другое дело, что верили в возможности совершенствования социализма, как верили в это и их коллеги в других странах социалистического содружества. Замечу также, что даже Збигнев Бжезинский написал в своей книге «План игры»: «в те времена в США испытывали страх, чувствуя, как Советы дышат в затылок». То есть в какой-то момент поверили, что Советский Союз способен «догнать и перегнать» Америку! Может быть, в смысле такой веры в лучшее будущее элемент утопизма присутствовал в представлениях шестидесятников. Но ведь ничуть не больший, чем у тех, кто в то время надеялся на коренное преобразование общества, на пришествие демократии и капиталистического рынка. Надежды первых были даже более обоснованными, чем мечты вторых.

Уже в шестидесятые годы (1964–1968) наблюдается дифференциация печати на идейной, мировоззренческой основе. Нет, различия не выходят, по крайней мере, явно, за рамки официальной доктрины, марксизма-ленинизма, но то же совершенствование социализма по-разному понимается даже в цековских газетах – «Правде» и «Сельской жизни», тем более в «Новом мире» и «Октябре». Между этими изданиями идёт дискуссия, в которую постоянно вмешивается партийное руководство. Разумеется, на стороне ретроградов. Возникают редакционные коллективы единомышленников, такие, как редакция «Нового мира», которая проводит свою определённую линию не только в понимании проблем литературы, а в отношении к жизни вообще, к нормам общественного поведения, в трактовке общественных идеалов. Это ещё не самостоятельность, не независимость, тем более не оппозиционность, однако право на то, другое и третье – шаг за шагом – уже отвоёвывается в борьбе с цензурой и прямым вмешательством ЦК КПСС. А некоторые издания, оставаясь в целом в поле традиционных идей и партийных установок, обнаруживают особость своих позиций в отдельных сферах теории и практики (в философии, в экономике).

Стремление к независимости суждений и публичное обозначение газетами и журналами собственной позиции, формирование редакционных коллективов единомышленников были важной стадией созревания и самоутверждения прессы как самостоятельного социального института, по всей очевидности – необходимой в наших условиях стадией.

Скажем больше: в журналистике не только действовали факторы, связанные с внешней средой, но и развивался некий собственный внутренний процесс, определяемый самой природой прессы, двойственной природой. Пресловутая продажность, о которой так много говорят и пишут и которая стимулируется либо давлением государства, либо вынужденным подчинением законам рынка, – отнюдь не единственная тенденция или особенность становления и развития этого социального института. Другая тенденция – как раз оппозиционность, которая определяется потребностью прессы в авторитете у читателя. Читатель ждёт от избранного им издания не конформизма по отношению к властям, если сам в этом смысле не ангажирован, а критичности и вместе с тем нравственности. Эта тенденция также связана с политической борьбой за прессу различных общественных сил и стремлением прессы в этих обстоятельствах играть самостоятельную политическую роль.

То и другое – борьба каждого издания за авторитет в глазах читателя и борьба политических сил за прессу – характерно для общества с либеральной, рыночной экономикой и развитой демократией. Однако то и другое присутствует в определённой мере в любом обществе, даже сильно централизованном, режимном, если монополизация не доведена властью до существования лишь одного-двух печатных органов.

Поражение Пражской весны углубило дифференциацию прессы на идеологической основе. 1968 год, конечно, веха в истории страны. Скажем, итальянский исследователь Витторио Страда утверждает: рассматривая период от смерти Сталина до назначения Горбачёва, можно видеть, как он явственно распадается на две части – до 68-го и после него. От этого года некоторые исследователи отсчитывают время «семидесятников», противопоставляя их «шестидесятникам». На мой взгляд, всё не так просто. Да, ввод войск в Чехословакию нанёс удар по иллюзиям о возможности совершенствования социализма. Казалось даже – положил им конец. Но он же породил в общественном сознании и чёткое представление, что при таком, как есть, социализме жить нельзя. Различные формы инакомыслия резко усиливаются – от молчаливого несогласия с решением высших властей до активного протеста, от осознания насущной необходимости пересмотреть некоторые основы этого социализма до его полного отрицания.

Казалось, что реформы совсем задушены бюрократией, но в то же время усиливается ощущение, что экономика и по-старому развиваться не может. Экономисты ищут новых решений и предлагают их прессе. Казалось, что журналистика просто разгромлена. «Правда», «Советская Россия» особенно резко меняются. Оттуда ушли многие журналисты, которые определяли их лучшие черты. Но «Известия» держатся куда приличнее, хотя они тоже кое-кого потеряли (газету основательно «подорвал» только Алексеев, возглавив её после «Сельской жизни», однако это было уже позже, в 1978 году). Журналисты-обществоведы, как я условно их называл, те самые шестидесятники, прорываются на страницы разных изданий со своими прежними идеями.

Нет, в 68-м не всё кончилось. Переход к застою, особенно в прессе, не был одномоментным. Власти не сразу выработали новые правила игры, а журналисты не сразу с ними смирились. Потребовались ещё долгие годы, те самые годы застоя, чтобы вытравливать и вытравить из сознания людей, и то не до конца, идеи преобразования общества. Лучшим подтверждением, что это не удалось, служит возрождение в восьмидесятые годы, в пору перестройки, тех же идей и тех же иллюзий, связанных с совершенствованием социализма, что были у шестидесятников. Это время нового, я бы сказал, торжества шестидесятников. Другое дело, что прежний потенциал идей к тому времени уже оказался явно недостаточным.

В эти трудные годы не угасает, если не усиливается, практика распространения прогрессивных научных идей экономического и общественного характера именно через периодическую печать, потому что она оперативно доносит эти идеи до широких слоёв населения. Многие учёные сотрудничают с газетами и журналами. Журналисты в свою очередь идут в науку, защищают диссертации, стремясь придать своим публицистическим выступлениям большую основательность.

Читательская аудитория тоже дифференцируется вместе с прессой. Этому способствует тот тип отношений между изданием и читателем, который складывается в нашей печати. Определение Аджубеем газеты как собеседника принципиально отличалось от традиционной формулы о пропагандисте, агитаторе и организаторе, хотя открыто не противопоставлялось ей. Собеседник должен быть интересным, он разговаривает с читателями совсем иначе, чем пропагандист, он не вдалбливает им в мозги утверждённые «наверху» истины, а побуждает к собственным размышлениям. А вместе с тем он заинтересован в отклике, в обратной связи, в формировании газетой своей аудитории. Это было важным и потому, что многое из того, что сказать хотелось, сказать прямо было невозможно. Часто главное говорилось «между строк». Но ведь это имеет смысл только тогда, когда и читать между строк умеют. Поэтому обретение газетой или журналом своего постоянного читателя, настроенного на определённую волну, имело, да и сейчас имеет, большой смысл.

Потребность в свободной прессе, таким образом, существовала и проявлялась, по крайней мере, с того момента, когда общество взглянуло на себя в зеркало ХХ съезда, ещё туманное, полукривое, но показавшее нечто очень важное для выбора будущего. Однако мало было просто что-то понять, требовалось одолеть инерцию и традиции тоталитаризма, пронизавшие всё общество. На это ушло много времени, на это было потрачено много сил, в том числе – активных деятелей печати.

Первые же сигналы о наступающих переменах, назревших во всех слоях общества, но инициированных «сверху», были восприняты прежде всего прессой. Она мгновенно сорвалась с партийной узды, ЦК КПСС, обкомы партии ещё пытались её осаживать, но это скоро стало невозможным (вспомним хотя бы неудачную попытку М.С.Горбачёва снять с работы главного редактора «Аргументов и фактов»). В эти перестроечные годы было сделано несколько шагов, очень важных для становления прессы в её новом качестве. Каких именно?

Стать независимой от властей, даже от тех структур, чьим органом она служила, пресса старается, но это не удаётся сразу, ни юридически, ни экономически. Однако более существенно, что печать (в чём соглашаются многие исследователи) начинает исполнять роль духовного лидера в обществе. Она разъясняет происходящее и зовёт в будущее. Она уже в это время стремится стать не только институтом гражданского общества, но и катализатором процесса его формирования.

Никогда в нашей стране так жадно не читали газет и журналов, никогда каждый номер ведущих изданий так широко не обсуждался. Но очень скоро довольно дружные ликования по поводу перестройки сменяются различной её оценкой, разными трактовками. Происходит как бы новый идейный разлом информационного пространства. Газеты и журналы по-прежнему «зовут», быть может, даже ещё более активно, но зовут уже не просто к переменам. Куда же?

«Кто мы, откуда и куда идём?» – вот главный вопрос, которым задаётся большинство изданий. То есть осмысливаются не только реальности дня, но и переосмысливается история. Строятся и прогнозы на будущее. Проявляется стремление восстановить ту самую распавшуюся связь времён. Приоритет анализа над информацией, который мы наблюдали в это время, – редкое явление, это редкий период в истории журналистики, но то, что мы его пережили, – несомненный и, несомненно, позитивный факт. В печати смыкается поиск ответов на эти вопросы журналистами, учёными, читателями, откликающимися на публикации множеством писем и вместе с тем инициирующими постановку актуальных проблем. Мне хочется уже в этом месте сказать: не слишком ли многое и ценное мы впоследствии потеряли?

Подчеркну следующее. Перестройка начинается на основе возрождения надежды на совершенствование социализма. Однако быстро формируется убеждение, причём распространённое, что если и может идти речь о социализме, то это должен быть «другой социализм», понимаемый так, как его понимают европейские социал-демократы, всего скорее – лишь как система ценностных ориентиров развития. Но главное – социализм уже не рассматривается в обществе и прессе как единственно возможный путь, единственный идеал. Сильное влияние обретают иные течения общественной мысли, в особенности либерализм и консерватизм. Печать в идейном смысле становится плюралистичной.

К концу перестроечного периода произошло формальное, можно сказать, юридическое отделение прессы от государства, и это самое существенное изменение в её статусе. Закон о печати гарантирует ей значительные права. Начинается процесс приватизации прессы. В этом отношении выделяются решающие годы – 1990–1992, когда возникают десятки тысяч новых изданий. Это начало жизни нашей печати по новым законам – рыночным.

Проходит совсем немного времени, и общество имеет дело уже с совершенно иной, чем прежде, прессой.

Появились основания определённо ответить на вопрос, которым мы задавались вначале: стала ли пресса самостоятельным институтом гражданского общества? Можно, конечно, спорить, сформировалось ли у нас само гражданское общество. Но вопросы типа: что первично – курица или яйцо, возникают главным образом при умозрительном анализе явлений. В жизни всё и проще, и сложнее. Становление гражданского общества и прессы как его института происходит не одномоментно, но одновременно, лучше сказать – вместе. Можно дискутировать о степени продвинутости или завершённости этого процесса, но едва ли – о векторе движения. По крайней мере, так виделась ситуация до недавнего времени.

Прежде пресса была главным образом или даже только идеологическим инструментом, теперь же она стала сферой и частью бизнеса, а, следовательно, вынуждена подчиняться законам рынка. Сохраняя, однако, функции информации, способность воздействия на сознание людей, свойства общественного организатора, она изменилась и в этом своём качестве. Если прежде она служила сохранению и упрочению государственной мобилизационной модели, то теперь различные издания, обретя новых хозяев, стали выражать многообразные частные интересы, конкурирующие, противоречивые, и общественный интерес может выявляться и формироваться только в столкновении этих частных интересов, а общая государственная политика – в столкновении различных идеологий, концепций, политических взглядов и устремлений. Это-то и превращает прессу из инструмента государства в институт гражданского общества, способствующий самому его становлению и совершенствованию.

Пора мне, наверное, остановиться. Кажется, я нарисовал почти идеальную картину становления СМИ и функционирования их как института гражданского общества. К этому ведь дело и шло в действительности. Но что же случилось теперь? Наш поезд прессы сошёл с рельс, с правильной колеи. Повинны в этом, прежде всего, власти предержащие, включившие красный семафор на его пути. Не надо, наверное, развёртывать доказательства этого, широко известно множество примеров, а главное – значительное число имён, с которыми были связаны представления о демократической прессе и равно — демократичном телевидении. Людей, которые были выброшены из СМИ. Можно назвать и сами органы печати, телевизионные компании, которые были разгромлены под разными предлогами, но не хуже, не менее успешно, чем в советское время «Новый мир». Наряду с расчисткой политического пространства от оппонентов правящих сил и структур, свёртыванием естественной политической игры, предпринимается откровенная попытка вновь превратить средства массовой информации в орудие одной политической силы, по сути – одной партии.

Но я назвал журналистов не только жертвами, но и соучастниками этого процесса. В чём тут дело?

Выше говорилось о двух тенденциях в журналистике, двух внутренне присущих ей качествах: продажности и оппозиционности, связанной с необходимостью завоевания читателей. Рыночные отношения способствовали тому, что идейные, нравственные начала уступили напору денег. Гигантское количество заказных статей, равно и телевизионных акций особенно убедительно говорит об этом. Если мы не осознаём это или просто не согласимся признать, не стоит и мечтать о формировании единого фронта борцов за действенность СМИ, за то, чтобы власти их слушали и реагировали на их голос. Если говорить о второй черте журналистики, оппозиционности, то она присутствует, поскольку в обществе существуют различные интересы, но в СМИ, особенно на телевидении, чрезвычайно сильно стремление угождать самым примитивным, низменным, если хотите, интересам читателей и зрителей, быть может, даже, определённой их категории – с низким уровнем запросов. Я бы сказал, если и здесь применить сопоставление количества и качества, то борьба идёт прежде всего за количество потребителей, а не за их качество. Предпочтение отдаётся отнюдь не наиболее образованному, интеллигентному и зрелому в гражданском смысле зрителю. Телевизионщики скажут вам, что дело в спросе, в самом зрителе, доказано же, что спрос определяет предложение. Да нет, в экономике доказано совсем иное: предложение рождает спрос, «предложение силой берет спрос». Думаю, что и в журналистике действует тот же закон. Не это ли, в числе прочего, имеют в виду западные исследователи, когда говорят, что СМИ «творят реальность»?

Можно, конечно, увидеть в современном положении вещей и действие объективных факторов. Можно даже сослаться при этом на авторитетных исследователей, наблюдателей. Например, сэр Бернард Ингам, бывший пресс-секретарь Маргарет Тэтчер, говорит: «Вы пытаетесь в России построить свободную прессу – это замечательно. Но не обольщайтесь и знайте: вы не достигнете совершенства ни-ког-да! Совершенство – как горизонт.

Пресса в Британии очень уж свободна. Что ж тут удивительного? Английский парламент – отец всех парламентов. Английскому опыту обуздания власти почти восемьсот лет. И те же восемьсот лет наша пресса борется за свою свободу. Да, восемь веков мы ищем способы и методы, как сдержать государственную власть. Однако надо признать: эти поиски чуть более успешны, чем поиски идеальной любви.

А в вашей стране свобода слова только начинается. Вам до истинного сдерживания власти ещё далеко. Здесь у вас традиция, не обижайтесь, нулевая.

Если иностранцы говорят вам, что ваша пресса более свободна, чем западная, не верьте. Вам такое говорят только с одной целью: польстить. Ваша пресса под контролем государства или олигархов, которые стремятся вас использовать в своих целях. Признаваться самим себе в этом горько, но это лучше, чем самообольщение». (Из книги Зои Ярошок «Школа»).

Однако мне больше нравится другое высказывание того же автора из того же источника, чем и хочу закончить свою статью:

«Не забывайте: нельзя иметь свободное общество без свободной прессы», – стиснув зубы, говорила Маргарет Тэтчер. Вот и я говорю и британским, и вашим, российским, политикам: скрипите зубами, но терпите свободную прессу. Иначе вам будет очень плохо, совсем худо, хуже не бывает…»