Реферат: Средства массовой коммуникации как зеркало поп-культуры

Средства массовой коммуникации как зеркало поп-культуры

Миронов В.В.

К концу XX века благодаря развитию научно-технического прогресса в человеческом обществе складывается система массовой коммуникации, которая вбирает в себя новейшие технические возможности распространения информации на практически неограниченную аудиторию, что позволяет ей стать реальной силой, влияющей на формирование всей системы духовных ценностей и потребностей человечества. Следует признать, что система массовой коммуникации становится доминирующим фактором современной культуры. Это разрушает ее как относительно равновесную систему, порождая ряд новых явлений; некоторые из них столь необычны, что с трудом укладываются в рамки традиционных представлений о культуре.

Для того чтобы разобраться в этом, необходимо провести сравнительный анализ состояний культуры до складывания системы массовой коммуникации и ее сегодняшнего состояния, а также изменения самой межкультурной коммуникации (коммуникации между различными культурами).

1. ПОНЯТИЕ ЛОКАЛЬНОЙ КУЛЬТУРЫ

Понятие культуры весьма многозначно и отражает широчайший спектр человеческий представлений о ней. Мы будем вслед за К.X. Момджяном в наиболее общем плане понимать культуру как совокупность результатов деятельности людей, создавших систему традиционных для человечества ценностей как материального, так и духовного характера. Таким образом, с одной стороны, культура представляет собой «застывшую» (музейную) часть человеческого общества. А с другой – «совокупность “высших” человеческих ценностей, которые определяют и выражают конечные цели человеческого существования в истории (Добро, Истина, Красота, Справедливость и др.) и отличны от операциональных “ценностей как средств” или средств практической адаптации, характеризующих уже не культуру, а цивилизацию»[1] [1]. Даже «застывшая» для индивида часть культуры на самом деле изменяется, так как подвержены изменению и эволюции «высшие» ценности. Иными словами, культура – система изменяющаяся.

Исходя из этих предварительных рассуждений, мы выдвигаем тезис о том, что, хотя по своей структуре и функциям культура достаточно устойчивое образование, на нее тем не менее в настоящее время оказывает серьезное влияние изменяющийся механизм межкультурной коммуникации, который становится серьезным фактором и внутрикультурных изменений. На уровне индивидуального и общественного восприятия это порождает пессимистические настроения, которые говорят о кризисе или даже гибели культуры.

До начала XX века общечеловеческая культура, то, что мы часто называем классической культурой, представляла собой систему относительно замкнутых и отделенных (даже пространственно) друг от друга локальных культур[2] [2]. Главным ее смысловым критерием выступал Разум, что в философии «как душе культуры» реализовывалось в господстве классической рационально-теоретической парадигмы, сводимой к формуле «Разум – Логика – Просвещение». Соответственно этому научно-технический прогресс и его влияние на культуру в целом оценивался позитивно[3] [3], а развитие культуры рассматривалось как прогрессивное.

Изменения в культуре происходили весьма медленно и неразличимо для индивидуального сознания, что придавало общему пониманию культуры «застывший», стационарный характер. Здесь моменты устойчивости доминировали по отношению к моментам изменчивости (что вовсе не означает, что их не было). Смена основных культурообразующих компонентов культуры осуществлялась настолько медленно и постепенно, что оценить изменения можно было лишь по прошествии очень длительного временного интервала. Признак стабильности стал самовыражением культуры как таковой, и носителями данного отношения к ней на рефлексивном уровне выступала прежде всего гуманитарная интеллигенция, противопоставляя себя представителям естественных наук, где изменения происходили значительно быстрее.

В основе локальных культур лежал «аристократический принцип» отбора, основанный на достаточно длительной адаптации ценностей, претендующих на статус общечеловеческих (культурных), к господствующим культурообразующим компонентам. Ядро такой культуры на протяжении столетий оставалось неизменным, его основное содержание передавалось от поколения к поколению. Именно эта необходимая консервативность и элитарность определяли лицо классической культуры.

Описанные признаки не обязательно выступали характеристикой индивидуального сознания – оно могло быть самовыражением внутренней сущности индивида, выходящей за рамки господствующей парадигмы. Индивидуальное сознание всегда представляет собой некий островок в океане культуры, но островок самодостаточный. Кроме того, индивиды располагались на разных уровнях локальной культуры, что определяло культурное разнообразие системы в целом. В результате было выработан мощный механизм адаптации системы культуры к новообразованиям, позволяющий ей относительно безболезненно приспосабливать к себе новые компоненты, которые были вне культуры, и одновременно модифицировать всю систему культуры. Такого рода изменения в локальных культурах, как правило, выходили за рамки индивидуальной жизни, поэтому для отдельного человека были незаметны. Именно адаптивно-адаптирующий механизм обеспечивает стабильность локальной культуры, и именно он, как мы увидим ниже, подвергается мощнейшему воздействию в современной культуре.

Данный механизм был замечен M.M. Бахтиным, который, анализируя средневековый карнавал, говорит о двойственном характере культуры. В системе культуры сосуществуют как бы два этажа – верхний и нижний; являясь частью одной системы, они тем не менее отличаются друг от друга. В частности, смеховая культура Средневековья (карнавал) противостоит, но одновременно и сопутствует культуре официальной. Особенностью карнавала было то, что он выступал «как бы реальной (но временной) формой самой жизни, которую не просто разыгрывали, а которой жили почти на самом деле (на срок карнавала)... Реальная форма жизни является здесь одновременно и возрожденной идеальной формой... Итак, в карнавале сама жизнь играет, а игра на время становится самой жизнью»[4] [4].

Таким образом, можно сказать, что культура представляет собой противоречивое образование, которое находится в относительном единстве, но внутри которого постоянно присутствуют противоречивые тенденции, выражающие собой относительно противоположные сущности, два вектора самореализации творчества каждого индивида. С одной стороны, в процессе творческой деятельности человек опирается на стереотипы, традиции и нормы жизни, характерные для большинства людей в их обычной жизни. В этом плане особенности индивидуальной жизни, жизненной среды и условий определяют форму и характер каждодневной жизни человека. С другой стороны, творческая деятельность может проходить вдалеке от стандартных жизненных стереотипов и представлений, может быть удалена от реальности, создавая в результате особый «элитарный» культурный пласт, в рамках которого возникают общекультурные и общечеловеческие ценности, на которые ориентируется общество. «Лишь вместе, во взаимоопосредовании и взаимообусловленности, составляют оба эти начала общественную реальность, лишь вместе, в непрестанном взаимодействии составляют они жизнь человечества»[5] [5].

Один вектор культуры направлен, по выражению Кнабе, «вверх», формируя некоторые общие представления и ценности в сфере духа (наука, искусство, религия и т.д.). Другой – «вниз», фиксируя обыденные стереотипы жизни человека как на индивидуальном, так и на уровне микрогрупп. Бахтин задолго до современного постмодернизма с его философией тела рассматривал такое противопоставление верхней и низовой частей культуры как особую традицию противопоставления верха и низа конкретного человека[6] [6]. Верхняя культура была абстрактной, духовной, переживаемой и удаленной от реальной жизни. Низовая, напротив, была телесна, конкретна, не только переживалась индивидом, но и воплощалась им[7] [7].

Абстрактно-духовная, рафинированная часть культуры постепенно оформляется в истории человеческой цивилизации как КУЛЬТУРА «с большой буквы». Она принципиально удалена от повседневности, даже от конкретной личности. Она требует определенной подготовки при ее восприятии. Наконец, она требует определенной формы организации пространства для репродукции своих образцов. Когда мы рассуждаем о культуре, то чаще всего имеем в виду именно культуру в указанном первом смысле, тогда как ее второй смысл представляется слишком незначительным. Такое понимание культуры настолько типично, что иногда может создаться впечатление, что никакой иной культуры нет.

Аудитория, связанная с «верхней» культурой, элитарна и ограничена, но именно жизненные обстоятельства дают одним людям возможность приобщаться к такой высокой культуре, а другим – нет. Ценности «верхней» культуры за счет того, что они приняли рафинированную форму, ограничивают себя от влияний извне на более долгий срок, их легче поддерживать искусственно, культивировать, что и дает им возможность сохранения почти в «первозданном виде». Даже восприятие таких культурных ценностей требует не только некоторой внутренней подготовки, особой грамотности, но и специальных помещений для этого, что также является фактором, ограничивающим сферу ее распространения. Таким образом, создается идеализированная система культурных ценностей, которая за счет вышесказанных обстоятельств достаточно стабильна, настороженно относится ко всяким изменениям в ней и представляет собой действительно базис общечеловеческой культуры. Повседневная (неэлитарная, низовая и пр.) культура, в потребление продуктов которой включена наибольшая масса людей, в силу своей открытости была менее устойчива, а следовательно, в большей степени подвержена изменениям.

Итак, культура как система представляет собой диалектическое единство противоречивых сторон, находящихся в импульсивном взаимодействии. Высокая КУЛЬТУРА обеспечивает преемственность, единство, создает систему ценностей, а «низовая» культура обеспечивает саморазвитие системы, ее обновление. В этом смысле культура диалогична уже в силу наличия в ней двух находящихся во взаимодействии культур, точнее, диалог является формой ее существования. Но этот диалог осуществляется внутри единого целого. «Диалог воплощает диалектику развития, диалектику, раскрытую в будущее и в этом смысле исторически положительную – положительную как в объективном, философском и историческом смысле, так и в смысле субъективно-человеческом, нравственном»[8] [8]. Поэтому оппозиция «верхней» и «низовой» культуры является культурной оппозицией, не выходит за ее рамки.

Естественно, как в любом противоречивом процессе, единство сторон не может обойтись без попыток подавления одной стороны другой, одной (в данном случае) культуры другой. Так, например, попытки подавления «низкой» культуры со стороны «высокой» часто выражаются в том, что все относящееся к первой объявляется некой областью принципиально некультурного. Обычная жизнь понимается как нечто недостойное культурного человека, как будто последний не ест, не пьет, не рожает детей и т.д. Это как бы периферия, изнанка бытия (Кнабе), которую надо скрыть, прикрыть. Эту культуру прикрытия, доходящую до абсурда, в гротескной форме описал Гоголь, зафиксировав внутрикультурную оппозицию между обыденностью, бытом, простотой поведения, отраженного в языке нормального человека, и семантическим его инвариантом, якобы отражающим существование человека в «высокой» культуре[9] [9]. Существует в культуре и обратное псевдопрогрессистское движение, когда предпринимаются попытки вытеснения из нее эталонных образов: последние оцениваются как устаревшие и не отвечающие духу времени.

Локальная культура как завершенная целостная символическая система культурных значений, отражает завершенность бытия человека и человечества в продуктах его творчества. Завершенность (которая так не устраивает постмодернизм) вообще один из принципов классической культуры. В музыке это симфония, в литературе – роман или повесть, в архитектуре – выдержанный стиль зданий, в философии – всеохватывающая концепция. «Завершенность» неизбежно связана с ограниченностью (по крайней мере в виде границ, отделяющих от других объектов), что наиболее ярко проявляется в литературе. Завершенный литературный текст – это некий эталон текста вообще, некий завершенный смысл, которому противостоят тексты «низовой» культуры, напротив, часто оборванные, не структурированные, несообразные, странные, неприличные и т.д.

Замкнутость и самодостаточность локальной культуры проявляется в ее противопоставлении (иногда достаточно жестком) иным культурам. Причем здесь ситуация обратная. «Верхняя» часть одной локальной культуры может быть достаточно близкой к «верхней» же части другой. А вот на уровне «низовой» культуры, в плане индивидуального бытового противопоставления, разрыв оказывается большим. Это выражается в соответствующих пословицах и поговорках, стереотипах восприятия представителей другой культуры. Поэтому в целом тезис о единой общечеловеческой культуре как целостной системе представлял собой, скорее, лишь метафору.

Это не означает, что такие локальные культуры не общались между собой, не знали друг о друге. Но каждая из культур вырабатывала в себе мощнейший каркас, некий «иммунитет» к другой культуре, не пропускающий чуждых элементов и влияний. Поэтому одной из центральных культурных оппозиций системы локальных культуры была оппозиция «свой – чужой», в которой свое (внутрикультурное) рассматривалось как истинное, а чужое – как отрицание моего, а значит, враждебное (ложное). Основой локальных культур была, прежде всего, система этнических и религиозных ценностей. Развитие такой культуры и приращение ценностей в ней проходило сквозь плотное сито традиций и ценностных установок при сохранении общей направленности. Признавая наличие других культур, любая локальная культура всегда рассматривала себя как высшее выражение человеческой культуры в целом.

2. МЕХАНИЗМЫ ОБЩЕНИЯ МЕЖДУ КУЛЬТУРАМИ

Изложенные выше особенности определяли характер общения между культурами. Внешняя, «чужая» культура представляла для нас некую закодированную систему, коды которой мы каждый раз должны расшифровывать. Главным средством общения между культурами выступает язык. Язык – это живое культурное образование, и он включает в себя такую компоненту, как память. Память – это вневременная символическая коммуникация, обеспечивающая живую реальную сущность и особенность культуры; именно память создает своеобразие той или иной культуры. Культура с этой позиции представляет собой прежде всего язык, включающий в себя компонент истории, т.е. реальных исторических традиций, действий, переживаний и т.д., и зашифровку этой истории особенностями конкретного живого языка. Перед нами память той или иной культуры, но закодированная реальным языком. «Язык – это код плюс его история»[10] [10].

Познание локальной культуры требовало значительных усилий и осуществлялось путем погружения в нее индивида. Например, для познания немецкой культуры русскому человеку надо было ехать в Германию и некоторое количество лет просто жить в ней, рискуя даже потерять нечто национальное[11] [11]. Две культуры соотносились как два языковых пространства, когда «допускается определенное пересечение этих пространств и одновременно пересечение двух противоборствующих тенденций: стремление к облегчению понимания, которое будет постоянно пытаться расширить область пересечения, и стремление к увеличению ценности сообщения, что связано с тенденцией максимально увеличить различие между А и В. Таким образом, в нормальное языковое общение необходимо ввести понятие напряжения, некоего силового сопротивления, которое пространства А и В оказывают друг другу»[12] [12].

Пересечение двух языков пространств как двух культур представляет собой «диалог культур» (Д. Лихачев), суть которого заключается в том, что понимание собственной культуры может быть осуществлено лишь через познание другой культуры, в противном случае оно носит неполный характер, так как нет предмета сравнения. Связь между культурами была также локализованной, и общее коммуникационное пространство возникало внутри данных культур. При этом область пересечения (тождества) была относительно невелика, а область непересекаемого огромна.

Область тождества выступает предпосылкой для проникновения в область нетождественного, неизвестного для проникающей культуры, а потому нетривиального и интересного. «Ценность диалога оказывается связанной не с той пересекающейся частью, а с передачей информации между непересекающимися частями. Это ставит нас лицом к лицу с неразрешимым противоречием: мы заинтересованы в общении именно с той ситуацией, которая затрудняет общение, а в пределе делает его невозможным»[13] [13].

Именно познание области несовпадения (изначального непонимания) культур обогащает их новыми смыслами и новыми ценностями, хотя и затрудняет сам факт общения и в конечном счете делает культуру непознаваемой для другой в абсолютном смысле. Поэтому здесь мы можем говорить лишь об условном совпадении, о своеобразном динамическом тождестве разных культур. В качестве носителей языка (носителей смысла) в конечном счете выступают конкретные люди, которые формируются в конкретно-исторической культурной ситуации и несут в себе особенности этого формирования, традиции своего этноса, то, что можно назвать исторической памятью. Следовательно, абсолютная идентичность представителей разных культур невозможна.

«Диалог культур» – это познание иной культуры через свою, а своей через другую путем культурной интерпретации и адаптации культур друг к другу в условиях смыслового несовпадения и даже конфликта. Но конфликт – одна из форм противоречия, позволяющая системе (в данном случае пространству двух культур) развиваться. Результатом такого развития становится взаимопонимание между культурами (и их индивидуальными представителями). Поэтому язык – не просто средство коммуникации или перебрасывания информации, а важнейший механизм культурного общения. Диалог культур не некое однородное наложение смыслов друг на друга, а своеобразный пульсирующий симбиоз смыслов, вживающихся друг в друга, иногда прямо переходящих один в другой на языковом уровне.

Таким образом, если семиотически интерпретировать диалог культур, то он реализуется, по удачному обозначению Ю.М. Лотмана, внутри семиосферы как особого семиотического пространства, включающего в себя не только сумму отдельных языков, но и социокультурное поле их функционирования. «Любой отдельный язык оказывается погруженным в некоторое семиотическое пространство, и только в силу взаимодействия с этим пространством он способен функционировать... семиосфера – и результат, и условие развития культуры»[14] [14].

В результате культура предстает перед нами, как мы уже отмечали, в виде ТЕКСТА, а диалог между культурами – в форме столкновения двух ТЕКСТОВ. Причем часть текста представляет собой относительно простое совпадение – если не прямое, то связанное с элементарным переводом слов одного языка на другой. А вот несовпадающая часть (та самая, которая наиболее интересна представителям культур) требует не прямого перевода, а смысловой адаптации. Как отмечал когда-то M.M. Бахтин, можно легко перевести отдельные слова одного языка на другой (что и отражается в словарях), но невозможно перевести даже одно предложение. Предложение – не просто механическая совокупность слов, но система смыслов, уходящих корнями во всю культуру. Совпадающая часть – это межкультурный первичный словарь, начало коммуникации. А несовпадающая часть культур – системы предложений, т.е. системы смыслов, уходящих корнями в свою собственную культуру и прямо не переводимые, а связанные со смысловой интерпретацией и адаптацией. Следовательно, диалог культур – это смысловая адаптация их друг к другу. Графически это можно было бы изобразить как слияние двух окружностей, но не за счет поглощения, а за счет замены смыслов одной культуры смыслами другой.

3. НАРУШЕНИЕ ПРОПОРЦИИ И МЕХАНИЗМОВ ОБЩЕНИЯ КАК УСЛОВИЕ ГОСПОДСТВА МАССОВОЙ КУЛЬТУРЫ

Описываемая модель локальной культуры с момента развития буржуазии, а вместе с этим науки часто обозначается как культура модерна. Само это понятие возникает гораздо позже, уже в XX столетии, когда как бы происходит осознание сущности данной культуры и она получает «несколько высокопарное название – “модернистский проект”»[15] [15]. Анализируя данный проект с позиции сегодняшнего дня, внутри него можно выделить два периода. Первый – период становления фундаментальных основ ценностей данной культуры, которые были созданы под влиянием развития науки, общества и, безусловно, классической философии. Второй – период вырождения и пессимизма, связанный с накоплением негативных последствий научно-технического прогресса. «Свидетельством вырождения является постепенная подмена главного содержания модернистского проекта: на место “рационально познанного” и “рационально обоснованного” все чаще заступает просто новое. Новое ради себя самого не имеет ничего общего с просвещенческим, а затем модернистским идеалом рациональности»[16] [16]. Культура этого второго периода продолжает носить локальный характер, она еще очень похожа на культуру классическую, но уже все более лишь подражает ей и сопряжена с процессами саморазрушения.

В наше время становление общего коммуникационного пространства постепенно завершает процесс разрушения классической локальной культуры за счет разрушения самих механизмов общения между ними. На фоне резкого расширения возможности общения между культурами меняются его качественные характеристики. Наука, выступая как мощнейший фактор интеграции, снижает глубину общения между культурами, представители которой становятся неотличимыми друг от друга вплоть до неразличения своего основного коммуникационного и системообразующего фактора – языка. Если вернуться к используемой схеме, то на пространство общения культур – или семиосферу – начинают в большей, чем ранее, степени, оказывать влияние внешние факторы в виде научно-технических открытий, непосредственно вовлекаемых в характер межкультурной коммуникации.

Это естественный процесс в рамках того технологического пути, который был выбран нашей цивилизацией. Ее достижения безусловны, ее вклад в создание духовных и материальных ценностей несомненен. Однако вряд ли все, что происходило в такой культуре, было позитивным. Вспомним этнические и религиозные распри, в основе которых лежали именно ценности локальных культур. Другая культура часто воспринималась как враждебная.

Современное состояние культуры фиксирует стадию ее перехода от локального к интеграционному уровню. Переходный период всегда тяжел и требует нестандартных объяснений, основанных на вариативности развития ситуации, а значит, связан с вероятностью наступления того или иного результата. Для любого исследователя это наиболее плодотворная ситуация. Это время не обобщений, а прогнозов, причем прогнозов, которые в ряде случаев проверяются по историческим меркам почти мгновенно. Отметим основные черты данного процесса.

Если ранее пространство коммуникации возникало между двумя или несколькими культурами, не влияя на сами культуры, и само зависело от них, то сегодня культуры оказываются внутри глобального коммуникационного пространства. Ранее семиосфера (локальное коммуникационное пространство + социокультурное пространство) была результатом диалога, который провоцировался самими культурами за счет необходимости понимания и адаптации другого. Сегодня коммуникация как таковая является самостоятельной силой, помещающей диалог культур (часто без их согласия) внутрь глобального коммуникационного пространства. Здесь диалог ведется часто вынужденно, по законам и правилам «новых условий коммуникации». Здесь ситуация не адаптации друг к другу, а подчинения более сильной и агрессивной среде. В такой внешней для культур среде создается предпосылка замыкания межкультурного диалога в Единое Глобальное Коммуникационное Пространство.

Для диалога периода локальных культур важным было различие между ними как условие включения механизма адаптации через постигаемый смысл. Современные изменившиеся формы коммуникации приводят к тому, что в общемировом общении начинают господствовать интегративные тенденции. Проявлением их становится подчинение всех языков тому, который в наибольшей степени способен себя распространить в силу политических, научно-технических и других условий. Мир уже начинает говорить на языке стран, господствующих в нем. В результате расширяется «псевдокультурное» поле общения, диалог в котором осуществляется по принципу познания наиболее доступных, совпадающих или почти совпадающих смысловых структур. А это, как мы отметили выше, является наименее содержательной, если можно так сказать, наименее культурной частью культуры. В указанном коммуникационном поле господствуют общие стереотипы, общие оценки, общие параметры требуемого поведения, ее общедоступные, наиболее простые компоненты. Безусловно, это сопряжено с массой удобств, но одновременно лишает диалог между культурами всякого смысла.

Наука, выступая в качестве мощнейшего интегративного фактора, с помощью новейших средств аудиовизуального воздействия значительно сужает область неодинакового (недоступного, но потому и интересного, требующего особой культурной обработки) в культурах, либо подчиняя их некоей искусственной суперкультуре (например, компьютерной культуре с фактически единым языком), либо просто растворяя менее развитые (в техническом плане) культуры в более развитой.

Ситуация складывается таким образом, что действительно возникает некая интегративная культура. Диалог в ней практически невозможен, точнее, неинтересен и лишен смысла или же упрощен до предела. Мы сможем понять любого человека в любой точке Земли, но на уровне совпадения или даже тождественности смыслов. Это общение ради общения. Общение без насыщения смыслами. Гипотетически это общение со своим зеркальным отображением, но по заданным стереотипам коммуникации. Царство мертвой тождественности при огромной внешней активности. Все это могло бы показаться фантастичным. Но посмотрите на характер общения в большинстве «чатов» Интернета. Вы встречали там вопросы о смысле жизни?

Происходит резкое увеличение скорости разрушения старых ценностей, сжатие временных рамок данного процесса, что не позволяет новым символам и знакам адаптироваться к традиционной знаковой системе ценностей. Это положение усугубляется тем, что мыслители, которые дают оценку сегодняшней культурной ситуации, объективно являются носителями прошлой по отношению к сегодняшней культуры, а потому их оценка идет как бы из прошлого. Они воспитаны в определенной системе традиций и, естественно, рассматривают их как некий культурный эталон. Подняться над этим личностным образованием очень трудно и для многих мыслителей просто невозможно. Так было всегда. Но на современное состояние культуры стал оказывать колоссальное влияние научно-технический прогресс (особенно в сфере коммуникации), который изменил сами способы общения между людьми, а некоторые из них, например письмо как форма общения, просто на наших глазах исчезают из жизни.

Таким образом, с одной стороны, налицо резкое увеличение образований, претендующих на статус культурных, а с другой – их адаптация к старым ценностным системам укладывается в более сжатые временные рамки. Порой это происходит за период жизни одного человека или даже еще быстрее. Результатом становится разрушение старых систем ценностей и традиций, разрушение целостной знаковой системы культуры, которая господствовала на протяжении столетий. Символы и образы старой культуры исчезают или меняют свой смысл и значение. Новые ценности настолько расходятся с традиционными, что их культурообразующий смысл остается пока не ясным. Людям уже некогда «впитывать» новые ценности, соотнося их постоянно с предшествующими. Они начинают их потреблять. На семантическом уровне это проявляется как быстрое отягощение языка новыми словами и речевыми оборотами, которые могут быть понятны молодым людям, но уже недоступны даже среднему поколению.

Указанные процессы, происходящие в культуре на современной стадии ее развития, заставляют нас уточнить ряд ее особенностей. Прежде всего, как было показано выше, культура никогда не была единым образованием, хотя мы часто склонны относить к культурным явлениям только ее рафинированные, идеализированные формы. Но такой идеальной конструкции не существует, кроме как, может быть, в головах философов и специалистов в области культуры. Следовательно, вместо чисто негативной оценки современной массовой культуры необходимо разобраться с ней хотя бы в силу того, что она есть.

Напрашивается следующая интерпретация. То, что мы сегодня называем массовой культурой, есть не что иное как «низовая» часть культуры, которая всегда сосуществует с ее «высокой» частью. Что же изменилось? Изменилась система коммуникации и средства ретрансляции. Действительно, кто бы в Средние века мог узнать о четырех парнях из Ливерпуля, исполнивших незатейливые песенки? На соседней улице, может быть, через неделю, в другом городе через пару лет, в другой стране – никогда или лет через 50. А сегодня это возможно практически мгновенно. Следовательно, доминирующим фактором оказывается не смысл или качество продукта творчества, а система его распространения (тиражирования).

Поп-культура[17] [17], таким образом, это типичная низовая культура, но значительно усиленная новейшими средствам аудиовизуального воздействия, позволяющего репродуцировать ее образцы на весь мир, причем очень быстро. Она стара по сути, но значительно отличается по форме. Она базируется не на этническом, локально замкнутом основании, а представляет собой новое интегративное образование, в котором практически все является общим, стереотипичным. Благодаря средствам массовой информации она уже не имеет своих генетических корней (даже если сопряжена с языком своей культуры), а является достоянием всех. Это типичное образование нового глобального коммуникативного поля.

Отсюда и тот факт, что произведения неотделимы от воспринимающей его массовой среды и средств технической репродукции. Исполняющий поп-музыку и слушающий ее составляют одно целое, их невозможно представить друг без друга, что и получает свое языковое выражение в понятии «музыкальное шоу». В чем содержательный смысл данного понятия? Шоу – типично интегративное (массовое) образование, где господствует не индивидуальное, отличное от другого творчество, а принцип соучастия. Участие само по себе становится формой коммуникации без необходимости какого-то понимания другого или передачи какого-то смысла. Поэтому и знание языка здесь практически не нужно или сведено к минимуму.

Шоу в силу свое глобальной сущности выходит за пределы только массового искусства, подчиняя своим законам действия всего общества. В 1993 году в Москве люди собираются на мосту, на котором стоят танки, готовые стрелять по «Белому дому», и ждут начала выстрелов, а затем наблюдают за этим. Атака американских десантников откладывалась из-за того, что не успели приехать телевизионщики с камерами, которые должны были вести прямой репортаж. И, наконец, смерть на электрическом стуле в США демонстрируется с предварительной продажей билетов и показом в Интернет.

Современный мир есть лишь большое шоу, и работает оно по законам жанра. А жанр диктует, например, что зритель и исполнитель должны быть в буквальном смысле слиты, а восприятие не должно носить чисто индивидуального, внутреннего характера. Отсюда феномены «разогревания» публики перед выступлением поп-звезд и т.д. Традиционное прослушивание музыки (например, симфонической) представляло собой внутренний диалог каждого отдельного человека с музыкальным произведением, и то, что в зале могло находиться много людей, не изменяло интимной сути восприятия музыки. Шоу всегда опирается на активное поведение и взаимодействие массы, сиюминутно учитывает ее реакцию. Исполнитель воспринимается слушателями как часть их самих, и они требуют от него соответствующего их настроению поведения, а не элитарной отстраненности.

На что все это похоже? А не было ли всего этого ранее? Ответ положителен. Это было и в локальной культуре, в виде карнавала. А в чем различие? И вновь тот же ответ. В изменении технических средств и возможностей коммуникации и репродукции. В результате мы живем в обществе, в котором карнавал затягивается и вместо одной-двух недель или месяца длится почти постоянно. Нарушены пропорции. Карнавал, перейдя в саму жизнь и став постоянным явлением, отодвигает на периферию некарнавальные формы жизни.

Более того, изменение форм коммуникации в человеческом обществе привело к такому широкому распространению образцов высокой культуры, к такому их тиражированию, что фактически сделало их также предметом повседневной культуры, характеристикой современного быта. Оказалось, что музыка Баха сама по себе не является гарантией того, что она не станет продуктом массовой культуры, что причины этого лежат вне ее. Естественный баланс между высокой и низовой культурой нарушился, и соотношение ее частей изменилось в пользу последней вплоть до того, что она стала выступать в виде официальной культуры как ее превращенная форма. Культурная оппозиция «низа», выступавшая, по замечанию Кнабе, в форме плебейского протеста низовой культуры народных масс против высокой культуры[18] [18], перешла в период своего господства, перестала носить временно ограниченный (праздниками) характер. Изумительным примером подобного доминирования «низа» стала передача по нашему ТВ «За стеклом», которая, безусловно, представляет собой типичное контркультурное явление, т.е. явление, разрушающее культуру.

На современном этапе развития культуры ее двойственный характер сохраняется, но в связи с резким увеличением самого массива новокультурных образований «низовая», массовая культура начинает доминировать, в каком-то смысле, по крайней мере временно, подавляя «высокую».

Описанное состояние культуры, нравится нам это или нет, по-видимому, соответствует данной стадии развития человечества и является продуктом естественноисторическим. Оно имеет глубокие внутренние мотивы, выражая протест против стереотипов и норм поведения, характерных для поколения эпохи модерна: оно много обещало, кое-что выполнило, но одновременно привело к таким катастрофам, которые нельзя ничем оправдать. Человек начинает сознательно противопоставлять себя данной культуре. Своим поведением, одеждой, прической и т.д. он протестует против растворения в обществе. Но парадокс заключается в том, что общество даже этот протест превращает в товар и легко уходит от последствий протеста, сделав его просто очередной модой. Альтернативность остается альтернативностью самой по себе. Это как бы зеркало высокой культуры, в котором отражаются отброшенные ею образования. Она становится частью шоу, частью всеобщего затянувшегося карнавала, который превратился в реальность.

Альтернативное состояние современной культуры чревато агрессивностью по отношению к иным формам проявления культуры. Устойчивый и длительный характер такой альтернативности приводит к вырыванию из культуры фундаментальных основ в виде системы общечеловеческих ценностей и интересов. На фоне этой альтернативности можно стоять на позициях «высокой» культуры и игнорировать все остальные феномены современного общественного сознания, забывая, что их носителями является большая часть общества, для которой новые ценности не менее значимы. Это лишь замкнет «высокую» культуру в ее элитарных образцах и в конечном счете приведет к тому, что такая культура будет понимаема все меньшим числом людей.

4. ПРОЯВЛЕНИЯ ПОП-КУЛЬТУРЫ В ОБЩЕСТВЕ И ФИЛОСОФИИ

Понятие поп-культуры становится настолько общим для современного состояния общества, что оно проникает в иные, кроме искусства, сферы духовной деятельности.

Выше мы указали, что поп-культура – это некоторое отражение, некоторая имитация реальной культуры, реальной деятельности. Ее условием является постоянная раскрутка СМИ, а последние описывают не только развлекательную сферу, но и иные сферы бытия человека. Соответственно, такие описания в большей степени связаны с «законами раскрутки», чем с действительным анализом положения дел.

Естественно тогда, что если речь идет, например, о науке и научных открытиях, то на рынок выбрасывается адаптированная часть результатов данного вида деятельности, причем часто адаптированная до неузнаваемости или даже до своей противоположности. Как есть поп-звезды эстрады или религии, справедливо отмечает Симон Кардонский, точно так же возникают и поп-ученые с полным наборам атрибутики поп-звезды. «Мнения поп-ученых, иногда обоснованные их научными результатами, но чаще всего не обоснованные, стали весьма ходким рекламным товаром. Ведь технологизированная наука жизненно нуждается в массовом потребителе, а значит – в воспитании и формировании массовых потребностей в новых наукоемких товарах. Оказалось, что вкладывать деньги в персонифицированную научную рекламу и научные страшилки гораздо эффективнее, чем в получение нового знания»[19] [19].

В классической культуре ученый всегда выступал от имени истины, которая чаще всего была недоступна обыденному сознанию. Над ним могли смеяться, его могли уважать, но его не обязаны были понимать. Сегодня же, внешние обстоятельства в виде рынка стали детерминировать, как это ни кощунственно прозвучит, даже научную продукцию. «А это привело к тому, что востребуемыми в первую очередь оказались не столько фундаментальные знания и творческая потенция ученого, оригинальные идеи и глубина замысла исследовательского проекта, сколько умение подать “товар” лицом, найти нужные формулировки и формы для рекламы этого товара, включив в них именно те значимые, ключевые, “магические” слова и аргументы, которые смогли бы произвести решающее впечатление на людей, распоряжающихся заветными фондами. В итоге преимущество получают не фундаментальные исследования, перспективность которых обосновать и доказать обывателю, сидящему в кресле распорядителя финансами, не просто трудно, но подчас и невозможно, а прежде всего проекты прикладного характера, реализация которых сулит быстрые, конкретные и весомые результаты»[20] [20].

Все это могло бы показаться некоторой натяжкой и увлечением автора тематикой, однако появляются все новые и новые аргументы в пользу изложенной позиции. Имитация научной деятельности, которая к тому же хорошо финансируется различными премиями и грантами, привела к бесконтрольности данной ситуации в обществе. Если в нашей стране это в какой-то мере оправдано в силу постоянного недофинансирования науки и нищенской зарплаты ученых, когда гранты часто просто компенсируют саму возможность жить и заниматься наукой, то на Западе это становится уже большой проблемой, проявляющейся в увеличении доли недобросовестности. Серия скандалов прокатилась по Германии. Так, например, «видный гематолог и исследователь рака Фридхельм Херманн в своих многочисленных публикациях подтасовывал данные. DFG[21] [21] в течение трех лет проводило собственное расследование, после чего сообщило – из 347 статей, опубликованных этим плодовитым биологом, 52 “содержат фальсификации”, а еще в сорока двух обнаружены основания подозревать манипуляцию данными»[22] [22].

Порой виноваты здесь сами ученые, а позиция СМИ, которые всегда нацелены на сенсацию, дабы заинтересовать читателя. Фактически именно СМИ способствуют «попсизации» науки. Это было в той или иной степени всегда, особенно когда речь шла об адаптации научных открытий к научно-популярным журналам. Дело в том, что ученые выдвигают гипотезы, для проверки которых иногда требуются годы и годы. Часто эти гипотезы еще неподтвержденными попадают в СМИ как последнее слово науки. Увеличение объема информации из мира науки, ограничение времени на разъяснение проблемы, особенно по ТВ, привели к тому, что «научное сообщение резко трансформируется – оно начинает жить по законам журналистики, а не научной публикации. И если эти две ипостаси еще можно хоть как-то совместить в солидной научно-популярной статье... то в короткой, на две странички заметке это сделать практически невозможно. Попробуйте-ка пересказать за две минуты что-нибудь вроде “Влияние спектра метахиразы на мультипликативную w-хромосому у регуляризованной Pochericia Coli“»[23] [23].

Если поп-культура активно проявляется в науках, то вполне естественно поискать ее и в философии, которая еще в большей степени отдалена от системы строгих доказательств и обоснований.

В рамках современной культуры наиболее значительные изменения претерпевает текст, завершенность которого выступает существенным признаком классической локальной культуры; критика и даже разрушение завершенного текста связывается с философией деконструктивизма и постмодернизма[24] [24].

Центральным стержнем здесь выступает критическое отношение к научному мышлению, а в более широком контексте – к рациональному мышлению в целом. Причем критика эта основана не на методическом показе слабостей рационального подхода к анализу некоторых проблем, а на противопоставлении ему интерпретационных методов. В философии это часто реализуется как своеобразная игра, основанная на многозначности понятий. Не случайно исходным философским материалом у представителей данных направлений являются прежде всего концепции, содержащие критику классического рационализма и трактовок с данной позиции человеческой культуры как некоего рационально объяснимого процесса становления человеческого самосознания.

В результате происходит абсолютизация методов деконструктивного разрушения рациональной метафизики, причем деконструкция сама по себе становится в центр философской рефлексии. Поскольку рационализм в философии был реализован в системе утверждений, которая воспринимается читателем как текст, построенный по определенным законам, то подвергается сомнению сам факт, что рациональная интерпретация мира выступает как наиболее верная и даже единственная. Предлагается иное «языковое» прочтение философских проблем, основанное на возможности бесконечного расшатывания устоявшихся – прежде всего языковых – стереотипов и поиска новых смыслов и значений, которые могут содержаться не только во всей системе текста как некоторой смысловой целостности, но и в отдельных словах и выражениях.

Но нас волнует не столько сущность данных философских направлений, сколько причина их привлекательности и распространенности, что само по себе есть признак современной стадии развития человеческой культуры.

Постмодернизм привлекателен и моден. Он отвечает всем критериям попсовой культуры. Это и опора на массовое сознание (для чего вовсе не обязательно тексты читать, достаточно о них слышать), это оперирование неотработанной системой понятий, каждое из которых требует массы уточнений, это своеобразная «раскрутка» в СМИ, сопровождающаяся описанием скандалов, связанных с именами философов. Таким образом, постмодернизм вполне адекватен современному состоянию культуры, описанному нами выше. Это типичный пример альтернативной концепции, характерной для современной стадии культуры. И это не единственный пример подобного рода. Почти так же скандально развивался экзистенциализм, особенно в его французском варианте.

Но в постмодернизме есть одна особенность, прямо связанная с развитием систем коммуникации. Неожиданно новая глобальная коммуникационная система, такая, как Интернет, оказывается почти полной реализацией его устремлений. В Интернете упраздняется автор и авторство – это любимое положение постмодернизма. Тексты бесконечно могут подвергаться интерпретации на уровне языковых игр. Каждый участвующий в этой глобальной игре может «соскользнуть в несерьезность и иронию, столь полно соответствующие атмосфере постмодерна... Интернет – это впервые возникший механизм, в котором заложена принципиальная возможность хотя и спорадической, но по масштабу глобальной замены общения и сообщества с ответственно диалогической структурой – общением и сообществом, где такая структура факультативна и произвольно избирательна»[25] [25]. Более того, в Интернете возникают машины по созданию текстов, причем текстов неповторяемых, которые часто очень трудно отличить от публикуемых традиционным методом.

Наконец, в Интернете реализуется гипертекст, т.е. «представление информации как связанной сети гнезд, в которых читатели свободны прокладывать путь нелинейным образом. Он допускает возможность множественности авторов, размывание функций автора и читателя, расширенные работы с нечеткими границами и множественность путей чтения»[26] [26]. Человек может участвовать в создании текста с любого момента. Он может не следовать канве автора, а предлагать бесчисленное множество вариантов реализации изначального сюжета. Если в классическом тексте сюжет задан раз и навсегда самим автором и именно автор «укладывает» Анну Каренину на рельсы, то в гипертексте можно развивать совсем иную сюжетную линию или даже несколько сюжетных линий. «Понятно, что в бумажной книге это заведомо не сработает: книга уже сшита, страницы поменять местами невозможно, а нормальный человек, захваченный чтением, не станет, как в инструкции к пылесосу, послушно идти на указанную страницу, а будет читать тот вариант продолжения, который следует непосредственно за развилкой, т.е. физически расположен ближе»[27] [27]. Таким образом, перед нами совсем иной вид не просто текста, но и возможностей для творчества.

Популярность (поэтому и приставка «поп») постмодернизма заключается в том, что он оказался на стыке тектонических сдвигов, происходящих в человеческой культуре, и, как это ни парадоксально, может стать тем мостиком, который будет нас связывать со старой традиционной культурой.

Если ранее мы могли лишь образно говорить о семиотическом пространстве, в рамках которого размещаются все философские концепции, а философия представляет собою вневременной диалог всех мыслителей, то сегодня виртуальное пространство Интернета может дополнить этот диалог почти реальным участием. В нем (диалоге) нет понятия истории как чего-то прошедшего и нет понятия будущего как чего-то наступающего. Здесь царство одновременности, в котором все мыслители и реального прошлого, и настоящего становятся современниками, ведут между собой диалог, взаимоотрицая и взаимодополняя друг друга.

Понятно, что в этой ситуации проблема философской интерпретации выступает на первый план безотносительно к автору той или иной идеи. Нам, философам, следует задуматься над этой проблемой, поскольку сегодня действительно происходит смерть или умерщвление автора в глобальном масштабе. Именно это и было прочувствовано постмодернизмом, за что мы его можем лишь благодарить. Постмодернизм обратил наше внимание на языковое творчество как таковое, показав, что нет пределов интерпретации текста и что философ во многом и выступает как наиболее свободный интерпретатор.

Философия вновь реализовала свою сущность как «душа культуры», но уже современной культуры, которая базируется на неизмеримо более широком коммуникационном пространстве с одновременной фрагментизацией восприятия культуры отдельным человеком. Это умонастроение эпохи, когда человек устал читать толстые тексты, будь то образцы литературы или философии: он, во-первых, объективно не имеет для этого времени, которое заполнено фрагментами новообразованных культурных феноменов, и, во-вторых, стал более свободен в собственном мыслеизъявлении, что позволяет ему строить собственные схемы объяснения тех или иных феноменов, а не накладывать предлагаемые ему схемы, которые к тому же нужно еще как-то освоить.

В этом плане феномен «мыльных опер», просматриваемых абсолютным большинством современных людей, многие из которых прекрасно осознают художественную ценность данных творений (с позиции соотнесения опять же с классическими образцами), вполне объясним. Человек не имеет возможности и времени держать в голове некую структуру (идею автора, как это было в классике), которая разворачивается посредством сконструированной другим человеком фабулы, развивающей эту «глубокую» идею. Человеку проще заглянуть в телевизор, как в окно, зафиксировав сиюминутный событийный момент, не утруждая себя вопросами о сущности происходящих событий. Наблюдение вместо рассуждения – вот одна из установок подобной культуры. Причем особенность восприятия такова, что человек в любой момент может выйти из воспринимаемой системы без последующего ощущения неоконченности, как это могло бы быть в случае прерывания чтения классического романа, и вновь с любого места войти в нее.

Фрагментарное, «клиповое» сознание, пожалуй, в наибольшей степени выражает сущность поп-культуры. И постмодернизм здесь ценен, может быть, прежде всего тем, что резко, с элементами эпатажа, что также присуще философии, настаивает на собственном объекте исследования. Это само по себе полезнее, чем просто лить «крокодиловы слезы» по поводу очередной гибели культуры. Полезнее осмыслить новое, даже если оно кажется недостойным философского исследования.

Постмодернизм, конечно, не является магистральной линией в философии. Он вполне вписывается в антисциентизм и выступает частью той полярной точки зрения, которая противостоит абсолютизированному рационализму. Поэтому, пусть и в острой форме, он помогает нам помнить о двойственном характере философии, которая не может быть сциентизирована в принципе. Философию нельзя усвоить, не пропустив ее через собственное сознание, а потому факторы, влияющие на приобщение человека к той или иной философской системе, чрезвычайно разнообразны. Именно поэтому ценность философии определяется еще и тем, насколько удается ей выразить сквозь собственное отношение к миру цели и интересы отдельного человека и человечества в целом.

Альтернативность современной культуры, безусловно сопряженная с пересмотром традиций и ценностей, дает повод для пессимизма. Да, действительно, в некотором смысле этот кризис есть. Но ведь результатом кризиса может быть и выздоровление, если уж до конца проводить аналогию с организмом. И оснований для оптимизма здесь не меньше, чем для пессимизма.

Возможно, на нынешнем этапе истории осуществляется глобальный переход к иной культуре, отказывающейся от своих локальных образцов и приближающейся к особому интеграционному образованию, которое не порывает с традиционными ценностями, но и учитывает новые реалии – например, связанные с иными средствами коммуникации. Кроме того, уход от локальных культур – это и отход от часто абсолютизируемых ценностей данного этноса, данного общества и переход к ценностям, общим для всего человечества. Человечество совместно начинает решать ряд проблем, и это поле совместной деятельности породит и иные структурные образования в культурной сфере. Так, например, все большее значение в культуре будет иметь принцип толерантного отношения, т.е. признания другого в самом широком смысле[28] [28].

Список литературы

Акопян К. Шлягеризация науки // Отечественные записки: Электронная версия. Адрес: http://www.strana-oz.ru/numbers/2002_07/2002_07.

Бахтин М.М. Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. М., 1990. С. 12–13.

Визель М. Гипертексты по ту и эту стороны экрана // Иностранная литература: Электронная версия. 1999. № 10. Адрес: http://novosti.oriline.ru/magazine/inostran/n10-99/visel.htm.

Ионин Л.Г. Социология культуры. М., 1998. С. 236.

Кардонский С. Кризисы науки и научная мифология // Отечественные записки: Электронная версия. Адрес: http://www.strana-oz.ru/numbers/2002_07/2002_07.

Кнабе Г. Принцип индивидуальности, посмодерн и альтернативный ему образ философии // Русский журнал. Адрес: http://www.russ.ru/edu/99-05-24/knabe.htm.

Кнабе Г.С. Двуединство культуры // Материалы к лекциям по обшей теории культуры и культуре античного Рима. М., 1993. С. 17.

Кузнецов В.Г., Кузнецова И.Д., Миронов В.В., Момджян К.X. Философия. М., 2000. С. 377.

Лотман Ю.M. Культура и взрыв. М„ 1992. С. 13.

Лотман Ю.М. Внутри мыслящих миров. М., 1996. С. 165–166.

Покровский В. Научная полиция против поп-науки // Независимая газета. 2002. 26 июня.