| Скачать .docx | Скачать .pdf |
Реферат: Общие места науки и образования
Кто управляет прошлым, управляет будущим. Кто управляет настоящим, управляет прошлым.
Джордж Оруэлл
Общие места гносеологической области
Третья область, в которой создаются новые имена, затрагивает системы общих мест гносеологической и позитивно-познавательной области. В 1990 году в Смитовском колледже в Нортхэмптоне (Массачусетс) студенткам нового набора была вручена директива по правильному употреблению слов, относящихся к смысловым сферам различных "измов". Сюда попали политически корректно дефинированные термины, при этом не только известные, например:
– расизм – "угнетение других групп";
– этноцентризм – "угнетение других культур",
но также и более поздние;
– классизм – "угнетение рабочего класса";
– сексизм – дискриминация женщин;
– гетеросексизм – дискриминация гомосексуалистов.
Кроме того, список был дополнен и новыми "измами":
– эйджизм [183] – "угнетение молодых и старых лицами среднего возраста";
– лукизм [184] – создание стандарта красоты –
и, что очень важно;
– эйблеизм [185] – "угнетение лиц, других по способностям, лицами, временно способными", т.е. угнетение больных здоровыми;
– элитизм – угнетение глупых умными или малоодаренных талантливыми.
Более поздними изобретениями являются термины, обозначающие еще два вида дискриминации:
– сайзизм [186] – дискриминация людей с другими пропорциями;
– спишизм [187] – дискриминация по признаку вида, т. е. дискриминация человеком животных и растений.
Гносеологическая область, которая, согласно Ю.В. Рождественскому, начинается в фольклоре и уточняется по мере развития родов и видов словесности, включает в себя в настоящее время, в частности, термины. Именования политической корректности затрагивают тем самым систему общих мест гносеологической области.
Создание новых политкорректных терминов ведет к тому, что общими местами становятся новые, формируемые новыми именами антагонизмы:
– физически здоровый человек;
– человек среднего возраста, (т. е. работоспособный, обеспечивающий старых и малых);
– красивый;
– умный;
– одаренный человек,
и, наконец,
– мужчина как таковой есть носитель зла, обидчик, угнетатель.
Вполне понятно, что новые антагонизмы и умножение числа врагов в результате создания образа врага как "мифологемы" никак не могут способствовать решению споров, но могут приводить к новым конфликтам. Как отмечает Ю.В. Рождественский, "… в ХХ веке слишком много было создано неправильных имен – "мифологем". Отсюда невозможность разумного устроения жизни, так как каждая "мифологема", увы, есть желание пользы себе в ущерб другим" [188].
Кроме того, два последних "изма", вернее, табуированность слов, составляющих их смысловые сферы, означают практически отрицание искусства, равно как и науки, а также физической культуры, так как они по природе своей элитарны.
Научный и образовательный сепаратизм
Как мы видим, относя себя к той или иной группе, человек должен отказаться от своей индивидуальности. Фактически это означает отрицание как индивидуальных ценностей, так и универсальных, надгрупповых. Особенно ясно это видно в образе врага, которым для поборников политической корректности является самая большая группа, олицетворяющая европейскую культуру. Группы отрицают тем самым культурный истеблишмент как целое. Отдельные его представители, входящие в ту или иную группу, должны, по сути, отказаться от признания универсальности культуры.
В качестве примера такого способа мышления можно взять государственную политику в области языка. Это наиболее очевидный пример. Любое государство заинтересовано в том, чтобы все его граждане были объединены общим языком. В тех странах, где отдельные языки имеют свои собственные закрытые области распространения, например, в Бельгии, Канаде, Испании, Швейцарии, возникают конфликты. В таких конфликтных ситуациях политическая корректность изначально и автоматически становится на сторону "частного" языка, выступая против общего, объединяющего, объясняя это тем, что этот последний ведь доминирующий, господствующий язык, который ущемляет носителей другого языка. Латиноамериканцы в Америке, например, должны отвергать английский язык, который навязывается им большинством, считают приверженцы политической корректности.
Не подвергая сомнению необходимость хранить всякий, даже самый "малый" язык как культурную ценность, нужно, однако, понимать, что если, скажем, многонациональное государство распадется на языковые анклавы, то они тем самым окажутся изолированными и лишат себя возможности участвовать в решении общих вопросов. Хотя мышление групповыми категориями, возможно, и не предполагает наличия каких-либо общих вопросов.
Растущее число активистов различных меньшинств наотрез отказывается признавать легитимность основной части интеллектуального и научного истеблишмента, т. е. "белой европейской науки". Один американский чернокожий телепродюсер дал разъяснение этому: "Афроамериканцы теперь достаточно образованны, чтобы увидеть, что в ходе истории мы были вычеркнуты из нее, так что нам не требуется согласие белых ученых на то, чтобы доверять результатам исследований, проведенных африканцами и афроамериканцами"[189].
Подход простой: как существовала эволюционистская наука и креационистская наука, так должна существовать, например, женская наука и черная наука. Версия чернокожего меньшинства в составе политической корректности при этом такова: "классическая" наука распространила ложь относительно роли чернокожих в истории, например, об африканском этносе Древнего Египта. Одно из основных положений черной науки, на основании которого проводилась "мультикультурная" реформа учебных планов, принятая во многих регионах, утверждает, что Африка, в частности Египет, являлась мировым центром культуры и просвещения в античные времена и что население Древнего Египта было чернокожим.
Надо думать, что это особенно важно для политической корректности, которой приходится вести диалог с обществом, поскольку, в соответствии с Ю.В. Рождественским, "…общим местом во всех видах словесности стало доверие к науке как истинному знанию, и ссылка на научный авторитет и авторитет науки стала применяться как общее место"[190]. Таким образом, общим местом становится, например, основной тезис так называемой черной, или афроцентричной, науки, состоящий в том, что колыбелью западной культуры была не белая Европа, а черная Африка. Всякое возражение клеймится как расистское с возможными последствиями практического характера – курсы по сенсибилизации, травля и т. п. За рамками рассмотрения остается при этом тот очевидный факт, что для науки, собственно, безразлично, какой цвет кожи имеет ученый. Цвет не может влиять на истинность и объективность результатов исследований. Необходимо, однако, чтобы в науке были представлены сочинения авторов из всех групп.
Что же касается утверждения о том, что население Древнего Египта было чернокожим, то согласно сообщению американского публициста Джона Лео он "… провел телефонный опрос семи египтологов, выбранных произвольно по всей территории страны, и все семеро сказали, что это совершенно не верно, попросив при этом не упоминать их имен. "С политической точки зрения слишком рискованно заявлять это публично", – сказал один из них" [191].
Другим примером служит Германия, где, как уже говорилось, всякое суждение, идея, теория клеймятся, если их могли бы разделять нацисты. Например, в конце 60-х годов накопилось много научных данных, указывающих на наследственный характер умственных способностей. Немецкие психологи, проводившие такие исследования, сразу же попали под подозрение в том, что они разделяют фашистские взгляды, и были дискредитированы. С тех пор вся эта область исследований пользуется дурной славой.
Психолог Фолькмар Вайс, работавший в этой области исследований, направил в 1996 году открытое письмо "Антропологическому обществу", исключившему его из своих рядов, в котором дал следующую оценку этой ситуации: "Начиная с 1968 года… проповедники равенства проходят маршем по инстанциям и пытаются навязать свое мнение, в том числе путем примитивного запугивания и принуждения, не говоря уже о влиянии на решения о замещении должностей…, причем с успехом даже там, где, собственно, в самую последнюю очередь можно было бы ожидать какого-то резонанса. Ведь генетика человека и дифференциальная психология – это науки о неравенстве par excellence. Неравенстве не перед законом, а биологическом. А что такое психическая антропология, если ей нельзя больше заниматься вопросами биологического неравенства?… Если люди уже по своему внешнему виду разные… и все может содержать генетическую компоненту, то различия в умственных способностях – ни в коем случае. Для проповедников равенства это абсолютное табу" [192].
Мы не рассматриваем более подробно случаи травли и дискредитации ученых активистами политической корректности, т.к. здесь важны не имена, не области научных исследований, не научные результаты и т. п., а принципиальный подход, поскольку он распространяется на науку в целом.
Подход же заключается в непризнании универсальности науки, что ведет, вполне понятно, к разрушению единства науки и научного знания, которое заменяется "научными" взглядами в интересах отдельных групп.
Аналогичные предложения звучат и в России. Например, статья под заголовком "Борьба умов", опубликованная в еженедельнике АиФ от 12 февраля 2003 года, критикует Российскую академию наук за то, что она объявляет монополию на всю науку в стране. В качестве основания для такого обвинения используется то обстоятельство, что в 1998 году Президиум РАН создал в составе своей структуры Комиссию по борьбе с лженаукой и фальсификацией научных исследований. Теперь же, вслед за борцами за права черной, а также и женской, науки Российской академии наук предлагается отказаться от понятия лженауки – "правильней было бы использовать иной термин. Скажем, альтернативная наука". В соответствии с этим, должны существовать альтернативные академии наук, считает автор статьи.
Опасность возникновения такого "альтернативного научного знания" разъясняет в первом январском номере (с.18) еженедельника АиФ за 2004 года академик РАН Э. Кругляков, возглавляющий Комиссию по борьбе с лженаукой и фальсификацией научных исследований: "Дело в том, что лженаука полностью крушит весь фундамент науки. Тогда как никакая даже самая невероятная научная теория отнюдь не рушит старых устоев, но лишь развивает их в новом направлении. Когда появляется "ученый", который выдает свою теорию за истину в последней инстанции, тут даже разговаривать не о чем. Есть еще один очень важный критерий. Описание "великих" открытий появляется в первую очередь в СМИ, а не в научных журналах, которые эту ахинею просто не пропустят".
В своей статье, имеющей заголовок "Лжемедицина на страже здоровья", Э. Кругляков предостерегает читателей: "Российская академия медицинских наук, к сожалению, до сих пор никакого участия в нашей работе не принимает. А тем временем Минздрав направо и налево раздает всевозможные сертификаты и разрешения. Кроме того, сегодня каждый гражданин может взять патент на любую ахинею. Комитет Госдумы по экологии провел слушания по поводу уфологической безопасности России. Но верхом абсурда выглядела организация в Думе выставки, где гвоздем программы был диван-экстрасенс, лечивший от восьмидесяти (!) болезней. […] На мой взгляд, идет осознанное систематическое оболванивание населения. Обыватель может поверить во что угодно. Одна из причин этого связана с резким сокращением научно-популярной литературы. Если дальше так пойдет, через несколько лет народ совершенно перестанет различать правду и ложь" (курсив мой.– Л.Л.).
Отправные положения отдельных научных дисциплин с их аксиоматикой являются общими местами в современной науке, а научные общие места образуют системы в отдельных научных дисциплинах и включаются в систему общих мест научного знания в целом, в соответствии с его системным характером.
Возникновение разной аксиоматики в рамках одной научной дисциплины, представленной, например, белой, черной, женской или иной альтернативной наукой, означает разрушение системы общих мест этой науки и тем самым разрушение системности научного знания.
Одновременно отвергается и один из основополагающих принципов науки, состоящий в том, что всякий научный результат считается истинным до тех пор, пока он не опровергнут, так как сама возможность опровержения имманентно присуща науке.
В результате политически корректного подхода к науке складывается, как замечает Д. Циммер, такая ситуация, когда есть факты, суждения, идеи, мысли, слова, которые можно высказывать вслух, и наряду с этим есть мысли, идеи, суждения, факты, которые знают только посвященные и держат их при себе. Тем самым возникает некоторый мировоззренческий и научный андеграунд, некоторое тайное знание, которое там накапливается. А в этом заключена, в свою очередь, опасность схизмы для общества, т. е. опасность того, что оно усвоит схизматическую модель действительности.
При этом вполне понятно, что независимая, не идеологизированная наука не может лицеприятствовать. Заблуждением было бы думать, что от науки можно ожидать деликатности, терпимости, поддержания чувства собственного достоинства в каждом человеке, освобождения от предубеждений или пристрастий, например, морального характера.
Рассматривая основные категории философии – справедливость, красота, истина – "…как разные аспекты духовной культуры, выделяемые по отношению к формам фиксации духовной культуры", Ю.В. Рождественский указывает на тот факт, что "позитивные знания содержат истину, но эта истина не обязательно прекрасна и нередко несправедлива". [193] Наука должна быть бесстрастной и поэтому она беспощадна. В поисках истины она требует дисциплины и соблюдения строгих правил. К тем, кто их нарушает, она может оказываться жестокой. Наука не может учитывать чувства. Научные результаты могут даже причинять страдания. У науки есть две цели – поиск истины и умножение знания.
Очень трудно предположить, что чернокожие ученые не понимают всего этого. Не могут они не понимать и того обстоятельства, что в современном мире научные результаты стали товаром. Крупные корпорации и финансовые компании, располагающие огромными денежными ресурсами, платят большие деньги лишь за доброкачественный товар, т. е. достоверные научные результаты, и их никак не интересует при этом расовая принадлежность ученого или его этническое происхождение. Безусловно, все ученые это хорошо понимают. Зачем же тогда понадобилась эта революция? Какие цели преследует черная или, например, феминистская наука?
Такая цель есть, при этом крайне важная. Касается она образования и состоит в получении возможности оказывать политическое давление для организации учебного процесса и составления учебных планов таким образом, чтобы учебные часы распределялись пропорционально между преподавателями, представляющими "классическую" науку и "аутсайдерами", представляющими науку различных меньшинств, в частности, "черную науку".
Примечательно, что этот образовательный сепаратизм, окончательно сформировавшийся в 90-е годы ХХ века, стал завершением многолетних усилий, направленных на интеграцию. Самой лучшей иллюстрацией этому служит афроамериканская тема.
50–60-е годы ХХ в. были отмечены в Америке мечтой о благополучном совместном проживании всех рас. В 1954 года Верховный суд США провозгласил целью американского общества его интеграцию, которая должна была охватывать все сферы жизни общества, в том числе образовательную. В связи с этим возник так называемый "автобусный проект" (busing): в течение многих лет чернокожих детей возили на автобусах, зачастую на далекие расстояния, в школы для белых, чтобы добиться интеграции, а также обеспечить единый стандарт образования и уровня знаний.
Спустя сорок лет Америка столкнулась с необходимостью осознания того факта, что "добиваться интеграции насильно (автобусный проект, квоты) может оказаться контрпродуктивным" [194]. Ведь в 1954 году никто не думал, что требование интеграции обернется ее противоположностью, что станет утверждаться право на раздельное существование.
Парадоксальным образом, "автобусный проект" стал своего рода прародителем активистов политической корректности. И если в 60-е годы зазвучали требования большей открытости "Канона", то касались они внесения в него произведений чернокожих авторов – быть черным стало модно, т. е. очень современно, так что "черным теперь стал считаться всякий, у кого был прадедушка из Ганы или прабабушка из Эфиопии, даже если его кожа была столь же светлой, как у Софии Лорен" [195].
Значительную, если не главную, роль играло при этом женское движение. Чернокожие женщины придерживались определенной линии поведения и преследовали определенную цель, состоявшую в том, чтобы добиться не только "канонизации" афроамериканизма, но и закрепления его в организационных формах в сфере высшего образования. В соответствии с этим, они потребовали открытия в университетах факультетов для чернокожих с учебными планами специально для чернокожих.
В конце 70-х годов в университетах возникли первые отделения для чернокожих (black studies), а вскоре после этого появились и новые учебные планы для таких факультетов. Затем сформировались и так называемые черные университеты, в которых учатся только чернокожие студенты.
Идеологически афроамериканские факультеты стали продолжением спора о линии поведения, направленной на интеграцию (ассимиляцию) или сепаратизм и конфликты. И здесь возникла ситуация "черные против черных", поскольку мнения чернокожих разделились. Одни выступали за политику примирения, например, доктор Мартин Лютер Кинг, а также значительное число известных афроамериканских ученых гуманитарных специальностей. Другие – за радикальную линию, т. е. "учение о том, что недостаток меланина делает белых не только белыми, но также злыми и неполноценными, что вся культура родом из Африки и что белый дьявол постоянно работает над разрушением того, что созидают черные" [196].
Вслед за афроамериканскими факультетами возникли учебные планы для "коренных американцев", т. е. индейцев (native american studies), для женщин (women’s studies), для геев и лесбиянок (gay and lesbian studies). Все они выдвигали свои требования относительно системы образования и принимали участие в обсуждении дидактических принципов школьного и высшего образования, настаивая на разработке программ, учитывающих интересы тех или иных меньшинств.
При этом внутри меньшинств согласие существует тоже не всегда. Разногласия между чернокожими, например, приводят порою к возникновению проблем, которые, хотя и кажутся надуманными, обсуждаются со всей серьезностью. В 1994 году черные университеты в столице южноамериканских штатов до изнеможения обсуждали вопрос о том, следует ли им вводить афроамериканские программы обучения. Представители администрации этих университетов с полным правом задавали себе и своим бастующим студентам вопрос: зачем быть черным университетом, если при этом еще нужна программа по афроамериканизму? Разве они и так уже не приступили к тому, чтобы усматривать во всех дисциплинах "черный аспект" и уделять главное внимание именно такому подходу? [197]
Сколь несерьезными и надуманными ни казались бы такие точки зрения и такие дискуссии, плоды они приносят весьма серьезные в виде раскола в обществе, который выражается, в том числе, в научном и образовательном сепаратизме.
Дидактические принципы политкорректности
Политически корректный пересмотр содержания учебных предметов охватывает всю систему американского образования, от начальной школы до университетов, и касается, понятным образом, цикла гуманитарных дисциплин, в первую очередь истории.
По свидетельству П.Дж. Бьюкенена, "… война с американским прошлым и намеренное отупление американских детей – превращение их голов в пустые сосуды, в которые затем будут вливать новую историю, - осуществляются стремительно и успешно. В недавнем опросе учащихся 556 студентов старших курсов из пятидесяти пяти лучших образовательных учреждений (колледжей и университетов) в стране задали тридцать четыре вопроса из школьного курса по истории США. Четверо из каждых пяти провалились. Только треть старшекурсников из колледжей смогла назвать американского генерала, воевавшего под Йорктауном. Только 23 процента назвали Мэдисона среди основных авторов конституции. Только 22 процента связали фразу "управление народа, от имени народа и во имя народа" с Геттисбергской речью Линкольна. Есть и хороший показатель – 95 процентов знают рэппера Снуппи Догги Дога" [198].
Можно думать, что относительно объективности освещения исторических путей Соединенных Штатов Америки в прежних учебниках истории, написанных еще до политически корректной эры, в исторической науке существуют разные точки зрения. Вместе с тем можно предполагать, что в науке существует полное единство взглядов в отношении того единственного критерия, который может быть положен в основание любого "исправления" курса истории. Этот критерий – объективность и соблюдение законов культуры.
Что же касается методических принципов подачи материала, то в любой стране, безусловно, традиционно придается огромное значение воспитательному фактору: дети должны научиться любить и ценить свою страну, ее культуру, с уважением относиться к ее истории. Этот воспитательный фактор не отменяет, конечно, принципа объективности.
Объективность, в свою очередь, предполагает непредвзятость. А чувство обиды, которым руководствуются поборники политической корректности, является субъективным и, стало быть, предвзятым. Предвзятое искажение содержания учебного предмета квалифицируется как образовательный вандализм, о чем еще будет идти речь в последующем изложении.
"Битва за историю может оказаться исторической" – под таким заголовком в октябре 1994 года была опубликована в газете "Чикаго Трибьюн" [199] статья, в которой сообщалось о политически корректной ревизии школьного курса истории. В 1992 году Национальный фонд гуманитарных исследований и Министерство образования США сочли необходимой разработку "Новых исторических принципов" для школьных учебников истории с пятого по двенадцатый классы. Эта задача была поручена Калифорнийскому университету, и выделено финансирование в размере двух миллионов долларов.
Пять лет спустя, в 1997 году, Калифорнийский университет представил результаты своей работы. В соответствии с новыми дидактическими принципами, разработанными согласно политкорректным соображениям разного рода, в школьных учебниках, учебных пособиях и хрестоматиях по истории не следует упоминать некоторые имена; например:
– Сэмюэла Адамса, одного из руководителей освободительной борьбы английских колоний в Северной Америке;
– Александра Грэхема Белла, одного из изобретателей телефона;
– авиаконструкторов и летчиков братьев Райт, пионеров авиации;
– американского изобретателя Томаса Эдисона, имеющего всемирную известность;
– знаменитого генерала Роберта Эдуарда Ли, главнокомандующего армией южан в Гражданскую войну в США и других.
Новая школьная политика запрещает "славить" бывших рабовладельцев и тех, кто "не соглашался признавать права на равные возможности для всех". Поэтому о многих приходится умалчивать, в частности, о президентстве Джорджа Вашингтона и иных: пятеро из первых семи американских президентов были рабовладельцами.
Рекомендуется наряду с этим, например:
– требовать от учащихся запоминания даты основания Национальной организации женщин;
– предложить школьникам "сочинить диалог между индейским вождем и Джорджем Вашингтоном в конце революционной войны";
– "анализировать достижения Мансы Мусы, а также социальные обычаи и источники богатства королевства Мали";
– "изучать ацтекские ремесла, систему труда и архитектуру".
В декабре 2000 года газета "Вашингтон Таймс" опубликовала статью [200] о новом стандарте курса истории как учебной дисциплины, который был принят для школ в штате Виргиния. Главные изменения касаются характера и объема освещения Гражданской войны в Америке, имена героев которой (теперь уже бывших) предпочтительнее не упоминать. Освободившиеся учебные часы предлагается использовать, в частности, для изучения "высокоразвитого западноафриканского королевства Мали" (в третьем классе!), цивилизаций долины Инда и конфуцианства.
С пристальным вниманием политическая корректность относится к составу произведений художественной литературы, предлагаемых для прочтения в школе. Под запрет попадают любые книги, если в них встречается упоминание о расах, расовые эпитеты, причем вне зависимости от контекста. В результате из школьных (а также и университетских) программ исключаются Марк Твен, Фланнери О’Коннор и Харпер Ли (последних не спасает даже принадлежность к женскому "меньшинству"), Уильям Фолкнер, а также и чернокожие авторы Ральф Эллисон и Джеймс Болдуин.
"Начались запреты книг, – описывает общую ситуацию П.Дж. Бьюкенен. – "Приключения Гекльберри Финна", из которых "выросла вся современная американская литература", как выразился Хемингуэй, были удалены из школьной программы по всей Америке. Замечательная сатира Твена на рабство, ложь и предрассудки в предвоенной Америке обладает, по мнению новоявленных критиков, серьезным недостатком. Среди главных ее героев – негр Джим, человек большого достоинства и душевной силы. Однако для чернокожего преподавателя Джона Уоллеса, который сделал себе карьеру нападками на эту книгу, "Гекльберри Финн" есть "самый одиозный пример расистского чтива для детей" [201].
Американской писательнице Харпер Ли, лауреату Пулитцеровской премии, тоже не повезло. Роман "Убить пересмешника", принесший ей мировую известность и признание (в том числе и благодаря одноименному фильму, снятому по этой книге), числится теперь в списке литературных произведений, запрещенных политической корректностью, объявившей этот роман олицетворением расизма. ]202]
Произведения известной, а по некоторым оценкам, лучшей американской католической писательницы ХХ столетия Фланнери О’Коннор, в которых затрагивались темы засилья псевдокультуры, духовной пустоты и ответственности человека за свой нравственный выбор, были запрещены. Примечательно, что первой среди школ США стала при этом католическая школа Опелусас в Луизиане. Чернокожие священники и родители предъявили школе требование изъять из списка для школьного чтения сборник рассказов О’Коннор "Хорошего человека найти нелегко". Этот вопрос пришлось рассматривать еспископу Эдварду О’Доннелу, который "поначалу отказывался исключать произведения Фланнери О’Коннор из программы и указывал на то, что ее творчество изучают в Хавьере, Грамблинге, Саутерне и других школах для чернокожих. Однако его преосвященство быстро капитулировал и распорядился изъять все книги О’Коннор из школьных библиотек вверенной ему диоцезы и не допускать их замены "аналогичными сочинениями". [203]
В начале 90-х годов ХХ века объем и состав литературных произведений, обязательных для прочтения, стал предметом бурных дискуссий также и в сфере высшего образования. Связано это было с тем, что, с точки зрения политической корректности, в силу своего евроцентричного взгляда на мир "… система образования в штате Нью-Йорк и на всей территории США привела к возникновению неверного обучения, которое следует отменить и заменить иным" [204].
В самом начале возникновения политической корректности некоторые воинствующие меньшинства, которые хотели положить конец своей дискриминации, потребовали конкретных антидискриминационных мер: а) введения квот при распределении денежных средств и должностей и б) пересмотра учебных планов и ревизии учебников и учебных пособий.
Это последнее требование привело к жарким дискуссиям вокруг списка обязательной литературы, так называемого "Канона". Практически это был спор о том, какие сведения следует вложить в головы первокурсников раз и навсегда. Кроме того, как отмечается в статье К. Поллит, различные меньшинства имели в этом споре и чисто практический интерес, поскольку "… попасть в список обязательной литературы – это единственный шанс для книги быть прочитанной. Все стороны рассматривают это обстоятельство как нечто само собой разумеющееся, и точно так же все едины во мнении, что об определенных вещах лучше вообще не упоминать… О том, что если человек прочитал, например, только 25 или 50, или даже 100 книг, то он не может понять их независимо от того, сколь тщательно их ни отбирай. А если читать только по принуждению, как это делает большинство студентов, то и те книги, что включены в список, не будут нравиться и будут забыты сразу же по прочтении". [205]
Политически корректные критики "Канона", конечно, учитывали (хотя и не признавались в этом, по крайней мере, публично) тот факт, что книги в списке станут теми единственными, которые студенты будут читать, поскольку общеизвестно, что молодые американцы, так или иначе, читают мало и что значительная часть их, если бы была их воля, вообще ничего не стала бы читать. Об этом позаботилась, по выражению Р. Хьюза, "слабоумная национальная нянька" – телевидение. В 1991 году, например, в большинстве американских семей, 60 процентов не было куплено ни одной книги.
Вместе с этим, однако, сторонники ревизии "Канона" исходили, по всей очевидности, также из представления о том, что студенты без затруднений усвоят идеи предписанных книг и станут жить в мире этих идей. Конечно, если так смотреть, то "Канон", действительно, имел своей целью заполнение умов студентов тем или иным содержанием. Инструментом для этого должны были стать политически корректные учебники и книги, рекомендуемые первокурсникам для обязательного чтения.
Это было, собственно, окончанием академических споров. А началось все в 30-е годы ХХ века, когда родилась американистика как попытка установления некоторого стандартного, центрального и обязательного для всех студентов курса как системы ценностей, которая должна была прививаться с помощью специально отобранных произведений общегуманитарного цикла – философии, истории, социологии и т. д., – а также художественной литературы.
Впервые курс "Западная цивилизация", который представлял собой краткий обзор культурных ценностей и путей развития европейской цивилизации, был введен в учебные планы всех вузов, когда Америка вступила в Первую мировую войну. Это был своего рода курс пропаганды, поскольку американское правительство хотело, чтобы студенты колледжей и университетов понимали, за что они идут воевать и кто такие тевтоны.
После окончания войны Колумбийский колледж (Columbia College) преобразовал его и дал ему новое название – "История современной культуры". Этот курс стал прототипом современных курсов "Западная цивилизация". Идеологическая цель его была уже иная ввиду новой угрозы, большевиков, и состояла в воспитании убежденных демократов. Позже он получил название "Канон" и читался как вводный курс первокурсникам всех специальностей во всех университетах США.
Уже в 60-е годы предшественники политической корректности стали требовать большей открытости "Канона", положив начало образовательному сепаратизму. Все меньшинства участвовали в дискуссии вокруг "Канона". Афроамериканцы потребовали включения в "Канон" своих авторов, движение гомосексуалистов дополнило его своими авторами, а черная феминистская фракция вообще обеспечила бум черной женской литературы.
Но этим дело не ограничилось. В результате изменилось и название курса. В 1988 года элитарный университет Стэнфорд переименовал обязательный вводный курс для всех студентов первого семестра: систематизированный курс "Западные цивилизации" превратился в эклектичный курс "Культуры. Идеи. Ценности". Теперь здесь, например,
– с Платоном и Руссо соседствует социалист алжирско – латиноамериканского происхождения Франц Фанон с его проповедью "самоцельности" политического насилия;
– с "Книгой Бытия" сосуществует миф ирокезов о сотворении мира;
– во многих университетах место В. Фолкнера в этом курсе занял социалист Эптон Синклер;
– Сапфо заменила Канта.
Очень авторитетная энциклопедия американской литературы "Columbia History of the American Novel" вдруг назвала Г.Б. Стоу самой значительной писательницей XIX века [206]. Ей был присужден более высокий литературный ранг, чем Мелвиллу. Основанием послужили соображения политически корректного характера: во-первых, она женщина; во-вторых, ее общественная позиция конструктивна, а в-третьих, "Хижина дяди Тома" способствовала тому, чтобы мобилизовать американцев на борьбу с рабством.
Весьма примечательным здесь является отношение к произведениям Фланнери О’Коннор. Ее книги были исключены из программ на том основании, что в сборнике "Хорошего человека найти нелегко" есть рассказ "Искусственный ниггер". Сама писательница считала этот рассказ своим лучшим произведением. В оценке католического обозревателя газеты "Нью Йорк Пост" Р. Дреера, именно в этом рассказе дается "психологически достоверный портрет истинного расиста" [207]. Далее он поясняет: "По существу, Фланнери О’Коннор пишет вовсе не о расе, потому-то ее книги так необычно свежи для представительницы ‘расовой культуры’, – заметила однажды чернокожая романистка Элис Уолкер. Если вообще можно рассуждать, что писатель пишет ‘о чем-то’, тогда книги О’Коннор о пророках и пророчествах, об откровении и влиянии сверхъестественного на людей, которые прежде не имели ни шанса на духовное развитие. […] Иными словами, самое подходящее чтение для католической школы на Юге". Однако другим чернокожим этот рассказ представляется расистским, и они, даже не пытаясь разбирать содержание или художественную ценность этого рассказа, но лишь прибегая к политически корректной аргументации, добиваются исключения произведений этой католической писательницы из программ.
Против такого пересмотра "Канона" выступали консерваторы, которые предостерегали студентов от добровольного духовного самоограничения. Они составляли свои списки обязательной литературы для "Канона", состоявшие из важнейших произведений мировой литературы, однако большинство авторов было в нем представлено опять-таки "мертвыми белыми европейцами мужского пола". Так что этот новый "Канон" тоже не устраивал политическую корректность.
Собственно, замысел ревизии "Канона" состоял в том, чтобы рекомендовать каждому студенту для прочтения и изучения те произведения, которые отвечают его потребностям соответственно расовой, этнической, классовой или половой принадлежности, сексуальной ориентации и т.п. Остальные книги ему читать необязательно, поскольку это нерелевантно для его опыта, не нужно в его жизни и его индивидуально-групповой системе ценностей. Многие студенты и преподаватели возмущаются: что могу дать живой чернокожей женщине Платон, или Гомер, или Шекспир, или Достоевский? Ведь все они, в конечном счете, лишь мертвые белые европейцы мужского пола, – что они могут сказать ей?
В университетах, как пишет Роберт Хьюз, которые берут за обучение 20 тысяч долларов в год, преподаватели гуманитарных дисциплин не находят ничего лучшего, чем объяснять своим подопечным, что мышление категориями элиты – это проклятие западной культуры, поэтому не следует им слишком стремиться развивать критичность ума, чтобы они сами не заразились этой болезнью.
Второй аргумент в пользу ревизии "Канона" был связан с воспитательной силой культуры и пониманием того обстоятельства, что кроме обязательной литературы американские школьники и студенты ничего не читают, а также традиционной задачей гуманитарного цикла: научить школьников и студентов ценить демократическое наследие Америки. Исходя из этого, апологеты политической корректности сформулировали некий принцип оценки литературы. Критерием должна служить ее расовая, половая и социальная совместимость. И здесь было выдвинуто требование исключить из "Канона" произведения писателей, имеющих расистские, антисемитские, антидемократические, антилиберальные, сексистские, гомофобные и иные подобные взгляды.
Такой принцип оценки литературы противоречит критериям критики, которые применяются для отбора культурно значимых произведений. Как указывает Ю.В. Рождественский, "… при этом действуют два основных критерия: совершенство содержания и совершенство выражения. Эти критерии фактически действуют совместно" [209].
Основанием же для критерия политической корректности служит представление о том, что читатель непременно идентифицирует себя с автором: если проштудировать на первом курсе "Государство" Платона, будешь одним человеком, если же ограничиться чтением Джейн Эйр, станешь другим (что, конечно, правда, однако же, не в понимании политической корректности); если белый читает Ивлин Во, то он заведомо станет расистом, а если чернокожий – то это чтение нанесет удар по его чувству собственного достоинства. В целом же считается, что если читаешь автора А, то не станешь читать автора Б (это тоже, надо признать, часто случается с читателями), а в результате не сумеешь усвоить демократические ценности Америки.
Вполне понятно, что если так составлять перечень обязательной литературы, то состав художественной и философской литературы приходится значительно сократить, т.к. список тех, кто, например, подозрительно относился к демократии, будет длинным, и попадут в него весьма значительные имена. Бывали и такие из великих, которые считали, что университеты должны давать студентам все самое лучшее из когда-либо сказанного, чтобы предотвратить победу либеральных ценностей. Среди выдающихся писателей встречались и антисемиты, и женоненавистники. По такой логике Пушкин для обязательного чтения подойдет – он родом из эфиопов и с царем часто не ладил; и Гоголь тоже – он малоросс, т.е. принадлежит к дискриминированному меньшинству; Цветаеву и Ахматову можно оставить – они принадлежат к изначально дискриминированному "меньшинству"; а вот, например, Льва Толстого –он граф; Достоевского –он антилиберал; Лескова – он посмеивался над иностранцами, значит, ксенофоб; Чехова – он недолюбливал женщин, значит, апологет мужского шовинизма – из круга чтения школьников и студентов придется изъять. Такой список можно продолжать долго, и не повезет при этом многим.
Указывая на то, что литературно-художественная речь является опорой словотворчества, Ю.В. Рождественский подчеркивает, что художественная литература, "…действующая в контексте всех других видов словесности должна быть освобождена от несвойственных ей идеологических или объясняющих мир (общественный и естественно-научный) функций. Для художественной литературы особенно опасно творить мораль как основной регулятив общественной жизни, т.к. для этого есть специальные виды текстов, например, фольклор и другие подобные, которые не основаны на условности авторской фантазии… Литератор не должен быть вождем народа, а только мастером языка" [210].
На словах политическая корректность тоже выступает против политизации литературы, настаивает на не идеологизированном взгляде на историю – в Америке, например, а в Германии историческая корректность выглядит иначе, – а также на прозу и поэзию. Ключевое понятие политически корректной риторики – непредвзятость. Но все же никак нельзя освободиться от понимания того, что огромный мир литературы включает в себя все, при этом часто – прямо противоположное.
Впрочем, это обстоятельство никак не смущает политически корректных; хуже, однако же, приходится студентам, которые понимают, что если они хотят получать хорошие отметки, то главное для них – иметь трафаретку политкорректности, которую следует сначала наложить на произведение литературы, а потом уже правильно судить о нем в соответствии с выявленными признаками. Р. Хьюз приводит высказывание студента в беседе с товарищем: "Совершенно потрясающе, как профессор Пич на прошлой неделе разоблачил иерархические стереотипы мышления у Данте, все эти круги и всякое такое. Это надо было слышать!" [211].
Казалось бы при этом, что политически корректные должны были бы взбунтоваться, когда иранские муллы приговорили к смерти писателя Салмана Рушди на основании его кощунственного по отношению к исламу произведения, однако же, никаких протестов в университетах не последовало. Причины этого ясны: во-первых, политическая корректность считает в принципе неправильным, т.е. некорректным, критиковать мусульманские страны, а во-вторых, конечно, террористических акций боялись. Так что и внутри общей политической корректности тоже есть частная политически корректная избирательность.
Противников политической корректности, в частности противников изменения "Канона", упрекают в "культурной ностальгии", а также в том, что они имеют ложное представление, в соответствии с которым можно создать иерархию "вечных ценностей" и цепляться за нее, невзирая на все превратности и напасти современного мира. Литературовед Фредерик Крьюз упрекает противников ревизии "Канона" в том, что они "имплицитно следуют модели "переливания" воспитания и образования, при которой соборная мудрость гуманитарных наук считается своего рода плазмой, вливаемой, как из капельницы, во благо нам в наши вены, пока мы лишь достаточно пассивно принимаем ее" [212]. И далее разъясняет свою позицию: "Я, однако же, понимаю под учением нечто совершенно иное. Мне хотелось бы захватывающих дискуссий и никакого почтения, и никакого благоговения перед великими произведениями. Я хочу исторической осознанности и саморефлексии вместо якобы вечных ценностей, и я желал бы постоянного расширения нашего национального "Канона", с тем, чтобы он отражал наше неизбежным образом меняющееся понимание нас самих, того, кто "мы" есть и что для нас важно в конечном счете… Нельзя позволять сбить себя с толку всей этой суете вокруг "Канона". С моей точки зрения, не может существовать никакого такого текста, который был бы святая святых, вроде врожденной идеи культуры или совсем непредвзятого литературоведа" [213].
С одной стороны, возникает впечатление, что это своего рода культурофобия. И здесь нужно сказать, что сама основа политически корректного мышления – недоверие к жившим и творившим прежде нас "мертвым европейцам мужского пола" – есть одновременно и самое слабое место политически корректной риторики. Ведь нет необходимости доказывать тот очевидный факт, что очень многие литературно-философские произведения прошлого имеют такую глубину, что изучение их неотъемлемо для понимания культуры и ее исторических путей. Это общее место. Однако можно предположить, что причина недоверия к прошлому, к великим умершим заключается именно в их величии. Авторитет прошлого, авторитет исторического развития и традиции, авторитет культуры сохраняется в умах. Чувство меры, стиля и качества невозможно навязать силой, используя для нажима такие факторы, как расовая, этническая, классовая или половая принадлежность. Так что каждый современный автор невольно чувствует на себе оценивающий взгляд, он как бы стоит перед судом великих мертвых. И каждому современному автору этот суд выносит приговор, не подлежащий обжалованию, потому что состав этого суда – олицетворение процесса духовного развития человечества, олицетворение культуры.
С другой стороны, из этого видно непонимание той роли, которую играет художественная литература, с точки зрения научного культуроведения, и которая состоит в формировании культуры художественной речи. В соответствии с Ю.В. Рождественским, "…роль художественной речи сводится к образованию, то есть созданию и введению в употребление основных языковых средств. Поскольку язык художественной литературы занимает центральное место в разработке языковых средств, он, при определенной ограниченности лексического состава, ориентированного на массовое применение, отбирает и совершенствует "ядро литературного языка" [214].
Такое понимание роли художественной литературы объясняет и критерии для отбора литературных произведений в список обязательной литературы: "…для отбора классических произведений в хрестоматию конечным критерием для суждения педагога являются показания лингвиста, который усматривает динамику развития языка и отбирает из художественной литературы соответствующие примеры. Так формируется культура художественной речи" [215].
Смысловая связь целого общества под угрозой вандализма
В целом же из действий политической корректности в области науки и образования можно сделать следующие выводы:
1) общие места гносеологической области, формируемые политической корректностью, предлагают познание мира с точки зрения групповых интересов, под углом зрения враждебности культуры по отношению к отдельным группам;
2) непризнание универсальности науки ведет к научному сепаратизму и разрушению тем самым единства научного знания;
3) как дидактические, так и методические принципы политической корректности означают образовательный сепаратизм.
Следствием этого становится – в прогностической оценке – разрушение системности общих мест гносеологической и позитивно-познавательной области наряду с разрушением системы общих мест морали. Это представляется чрезвычайно важным, поскольку "все содержательные поновления в области гносеологии, морали и позитивных знаний в письменных традициях формируют духовную культуру" [216].
Кроме того, если рассматривать это применительно к описанной Ю.В. Рождественским [217] системе общих мест как смысловой связи целого общества, то становится видно, что действия политической корректности ведут, в прогностическом смысле, к разрушению всех трех смысловых областей системы общих мест, представленных системой имен, т. е. гносеологической, моральной и позитивно-познавательной, и изменению, тем самым, смысловых связей целого общества.
Такие действия квалифицируются согласно Ю.В. Рождественскому как вандализм. Во-первых, это вандализм информационный, "состоящий в невозможности пользоваться фактами культуры" [218] (например, когда из библиотек изымаются книги в угоду идеологии и т. п.). Во-вторых, это наиболее дурной, в понимании Ю.В. Рождественского, вид вандализма – вандализм образовательный. "При вандализме образовательном искажается – …в угоду идеологии – система учебного предмета. Вместо объективности системы учебного предмета, его равновесности устраивается определенная однобокость состава сведений" [219].
В то же время Ю.В. Рождественский показал, что основанием педагогики является не идеология, а философия языка. Его новая философия языка была положена в основание "гигантского по масштабам и значению проекта "Круг знаний", призванного согласно замыслам Ю.В. Рождественского качественно изменить ситуацию с содержанием общего образования. Обоснованная им структура общего образования должна была быть обеспечена, прежде всего, соответствующим составом словарей-тезаурусов, а затем – системой учебников и учебных пособий, написанных в их развитие. Тем самым предлагалась принципиально новая, современная технология реформирования общего образования на основе целостной концепции взаимодействия образования, культуры и языка" [220].
Структура учебного предмета зависит от характера философии языка, поскольку как дидактика, так и методика в их объеме и качестве определяются языковыми действиями. С точки зрения новой философии языка Ю.В. Рождественского, любое образование есть усвоение суммы имен, составляющих содержание учебных предметов, в более или менее подробной энциклопедической интерпретации. Одновременно тезаурус образования представляет собой самую краткую форму тезауруса культуры.
При этом необходимо, однако, учитывать, что особый характер функционирования текстов в условиях массовой информации предъявляет особо строгие требования к построению тезаурусов. "Когда складываются информационные системы и их культурное ядро – информационно-поисковые системы, вбирающие в себя все виды текстов, то возникает потенциальная возможность введения в заблуждение огромных масс людей, если основа информационного поиска – тезаурус – построен эристически, т.е. искажен относительно реальности частными интересами и идеологией (которая всегда выражает частный интерес). Для того чтобы этого не случилось, тезаурус (и тезаурусы) должен быть построен диалектически, т.е. максимально строго логически отражать реальное состояние фактов культуры" [221].
Образовательный и информационный вандализм бывает часто и следствием невежества. Здесь "…выправлению имен может помочь только научное культуроведение… Пока культурология во многом удел, где царствует философия и эстетика. Тогда как по смыслу это скорее область лексикологии" [222]. В целях предотвращения образовательного вандализма, возникающего, например, в случае политической корректности как искажение реального состояния фактов культуры частными групповыми интересами, "…культуроведение как наука о культуре должно…быть построено на строго объективных научных основаниях, а не быть служанкой групповых интересов. Научные основания культуроведения и самой культуры должны быть разработаны с научной объективностью" [223].