Дипломная работа: Лексические трансформации

Введение

Существует утверждение, что расхождения в языковых картинах мира обусловлены не только структурой языка, но и различным видением мира носителями этого языка. Как писал Лео Вайсгербер – немецкий исследователь, автор книги «Родной язык и формирование духа», – «в языке заложен опыт народа, всё, что кажется важным его представителям».

Национально-культурные особенности коммуникации проявляются как минимум в двух аспектах. Это, во-первых, соотношение языка, мышления, памяти, общения и в целом место языка в разных видах человеческой деятельности. Во-вторых, это процессы и средства общения, обладающие национальной спецификой.

Нас интересует вопрос «Происходит ли при изучении структур нового языка перевод с родного языка или формируются новые структуры мышления?». В. фон Гумбольд указывал на то, что язык – это часть культуры. По его мнению, язык есть главная деятельность не только человеческого духа, но и национального духа – духа народа, в частности. В понятие «национальный дух народа» у В. фон Гумбольда входит психический склад народа, его образ мыслей, философия, наука, искусство и литература. Он полагал, что «дух народа» и язык настолько тесно связаны друг с другом, что если существует одно, то другое можно вывести из него.

В области психолингвистики важными являются идеи другого немецкого лингвиста Хеймана Штейнталя о предметном и языковом мышлении. В предметном мышлении, мы, по Штейнталю, имеем дело с представлениями о предметах и явлениях объективного мира. Содержанием представлений являются не сами предметы в их материи, а некоторая мысленная совокупность познанных признаков этих предметов. Говоря о языковом мышлении, Штейнталь полагал, что в нём мы имеем дело с представлениями о представлениях, вычлененных из сферы предметного мышления. Получаемое представление – явление вдвойне субъективное.

По мнению Германа Пауля, все языковые средства хранятся в виде сложнейшего психического образования, состоящего из разнообразных сцеплений представлений. Эти хранимые в сознании представления обусловливают возможность повторного появления в сознании того, что уже в нём было, а отсюда и возможность понимания или произнесения того, сто ранее уже понималось или произносилось. Из этого следует, что «всякая грамматическая категория возникает на основе психологической».

В рамках современной антропоцентрической парадигмы назрела необходимость посмотреть на язык с точки зрения его участия в познавательной деятельности человека.

Целью данной работы является анализ истоков возникновения лексических трансформаций.

В связи с целью были поставлены следующие задачи:

· дать определение лексико-семантической системы языка и рассмотреть её функционирование;

· дать определение понятию «значение слова» и проанализировать компонентный состав значения;

· определить термин «понятийные категории» и рассмотреть их онтологический статус и функции;

· проследить соотношение понятийных и семантических категорий;

· проследить связь между понятийными категориями и формами понятийного мышления;

· дать определению концепту и определить его статус в языке;

· выявить виды лексических трансформаций и определить причины их возникновения при переводе;

· рассмотреть реализацию описанных лексических трансформаций на конкретных примерах;

· сравнить концепт «ошибка» в русском и французском языках.

Материалом к данной работе послужили научные исследования, работы и произведения русских и зарубежных лингвистов, данные русских и иностранных толковых, этимологических словарей.

Данная работа включает в себя введение, две главы, заключение, приводится список использованной литературы. Во введении даётся обоснование выбора и актуальности темы, определяются цель и задачи, предмет и материал выполненной работы. Первая глава посвящена теоретической стороне вопроса: даются определения таким базовым терминам, как «концепт, понятийные категории, понятийное мышление, лексические трансформации», приводятся сведения из истории изучения данной проблемы, анализируется соотношение и функционирование структуры языка как системы, языка и мышления. Во второй главе приводятся примеры лексических трансформаций, возникающих при переводе, а также сопоставляются концепт ошибки в русском и французском языках, выявляются сходства и различия его реализации в языке. В заключении представлены выводы по всей работе.

1. Значение слова и лексико-семантическая система языка

1.1 Понятие лексико-семантической системы

Значения как элемент «плана содержания» слова существуют не изолированно, они находятся в разнообразных и разнонаправленных связях и отношениях с другими значениями как того же слова – если оно многозначно, – так и со значениями других слов. И в целом семантический уровень языка представляет собой не беспорядочное множество значений, а их упорядоченную систему, элементы которой находятся в отношениях взаимосвязи и взаимообусловленности. Имея в виду связи между значениями слов, говорят о лексико-семантической системе языка. Слово как единица лексико-семантической системы отражает действительность, и с этой точки зрения системность слов есть отражение системности мира. Эта системность в слове очевидна, поэтому некоторые ученые возражают против идеи системной организации лексики на том основании, что ее системность обусловлена отношениями между явлениями самой действительности.

Однако необходимо помнить, что сама лексика образует систему форм, единиц, организуемую для передачи системы явлений действительности. Таким образом, лексико-семантический уровень языка представляет собой двойную систему, стороны которой взаимодействуют, взаимосвязаны, они не могут быть разделены на систему собственно содержания и систему организации этого содержания. Лексико-семантическая система получила статус отдельной системы сравнительно недавно. Это явление объясняется особыми качествами этой системы:

1. Лексико-семантическая система носит скрытый характер.

2. Лексико-семантическая система – система не жесткая: словарный состав больше грамматики и фонетики и зависим от воздействия внелингвистических причин.

3. Лексико-семантическая система состоит из пересекающихся и взаимозависимых подсистем, что создает дополнительные трудности при ее изучении. Основная причина сложности этой системы – в соединении собственно лингвистических и нелингвистических элементов. Любое отражаемое явление представлено в форме данного языка. Это тот случай, когда невозможно содержание и форму отделить друг от друга. С этой особенностью лексико-семантической системы связан такой важный аспект языка, как номинация. Существующие слова принадлежат к различным частям речи, и каждая часть речи представлена некоторым набором значений, «которые регулярно передаются и могут быть переданы и новыми названиями с помощью особых материальных средств».

Так, например, среди значений глагола можно выделить значение «процесс по роду занятий» – плотничать, слесарить и т.д. Современные новообразования шоферить, секретарить и т.п. повторяют тот же тип значения. Следовательно, семантика каждой части речи представляет собой набор таких общих значений. «Оформление» значения находится в зависимости не только от системы рубрик номинации, но и от сложившейся в языке системы эмоционально-оценочных категорий, опирающихся на физические категории и признаки. Так, этические оценки возникают на основе:

а) пространственных значений «большое – маленькое», «широкое – узкое», «глубокое – мелкое», «высокое – низкое», «безграничное – ограниченное»;

б) значений «целое – разрушенное»;

в) значений «полный – пустой»;

г) значений «открытый – закрытый»;

д) значений «прямой – кривой»;

е) значений «свое – чужое».

Культурно-социальные условия предопределяют формирование значений, которые образуют семантическую основу образной системы национальной поэзии и фразеологии. В основе этой системы значений лежат следующие семантические группы имен:

а) слова с широким конкретным значением пространства – поле, простор, дорога, путь, пустыня, степь, лес;

б) слова со значением времени – утро, день, вечер, ночь, весна, лето, осень, зима;

в) слова, обозначающие явления природы, – небо, земля, ветер, буря, туча, солнце, гроза, вода;

г) слова с общим значением «свет – тьма» – свет, звезда, светило, тьма;

д) слова со значением источника света – огонь, факел, искра, пламя;

е) слова – названия растений и животных – дерево, береза, дуб, рябина, клен; медведь, заяц, лиса, волк;

ж) слова – названия элементов среды обитания – дом, крыша, окно, стена;

з) слова – названия тела человека – голова, уши, руки, ноги, душа, сердце.

Своеобразными микросистемами, демонстрирующими системные отношения между лексико-семантическими вариантами слова, имеющими одинаковое звучание, являются многозначные слова. В них системность семантики проявляется во вторичных наименованиях, во вторичной номинации, в которой живет прямая номинация. И различия в прямых номинативных значениях слов разных языков проявляются в характере их переносных значений. Так, на первый взгляд семантика русского вода и французского eau одинаково представляет Н2О, но во французском eau получает еще и значение «раствор», а в русском вода – «нечто пустое, бессодержательное».

Таким образом, системные отношения между лексико-семантическими единицами, такими, как однозначное слово или ЛСВ слова, определяются разными факторами и проявляются на разных уровнях. Группировки слов могут основываться на общности явлений внеязыковой действительности; получаемые объединения носят название тематических групп. Слова могут объединяться в группы на семантической основе, на основе близости значений, образуя лексико-семантические группы разного строения. Семантическим объединением ЛСВ является также многозначное слово. Кроме того, возникают системы эмоционально-оценочных категорий, образные системы поэтических средств и т.д. И одно и то же слово оказывается элементом разных семантических систем и подсистем языка. В силу всех этих многочисленных и многообразных отношений слово приобретает ту необходимую ему семантическую глубину, ту содержательную объемность, без которых оно не могло бы существовать как единица сложнейшей системы языка.

1.2 Значение как элемент системы. Компонентный состав значения

Семантическая, смысловая сторона слова представляет собой сложное явление, точку приложения многочисленных и разнообразных сил: действительности, системы языка, общества, личности человека. Действительность находит отражение в тех элементах значения, которые соотносятся с признаками обозначаемых словами предметов, явлений, процессов, качеств и т.п. Система языка проявляется в таких сторонах значений, которыми они отличаются друг от друга, будучи соотнесены с одним и тем же «кусочком» внеязыковой действительности и т.п.

Понимание языка как системно-структурного образования привело семасиологов к мысли о компонентной структуре лексического значения слова. Достижением современной семасиологии является понимание значения как сложного образования, состоящего из иерархически организованных «атомов» смысла. «Атомы» смысла называют по-разному: дифференциальными семантическими множителями, семантическими компонентами, семами и т.д.

Мысль о компонентной структуре значения, об анализе этой структуры является исключительно плодотворной и перспективной и привлекает многих лингвистов.

Семантическими компонентами называются элементарные единицы смысла, на которые может быть расчленено значение слова. Например, значение слова знать включает семы «иметь» и «информацию»; значение слова дом состоит из сем «здание», «для жилья»; в значении слова легкий находим семы «имеющий», «вес», «незначительный».

Компонентный анализ значения исходит прежде всего из свойств и качеств того отрезка действительности, который покрывается словом. Обращение к признакам явлений при анализе содержательной стороны слова важно по следующим причинам:

1) в основе названия лежат признаки той или иной реалии;

2) явления действительности могут быть охарактеризованы многими признаками, и разные языки избирают разные признаки предметов для образования на их основе значений слов;

3) признаки, которые являются важными для данного языка, обычно служат основой для образования вторичных значений слов, что вполне закономерно, так как названия переносятся по общности признаков;

4) объединение слов в лексико-семантические парадигмы происходит на основании признаков, общих для данной группы слов;

5) сочетаемость слов обусловлена в решающей степени наличием общего элемента в значениях сочетающихся слов.

Сема является единицей содержания, и как таковая она соотносительна со значением. Одним из существенных признаков семантического компонента является его более высокая абстрактность по сравнению с лексическим значением в целом. Именно от этого качества компонентов зависит свойственная им гибкость, подвижность и при этом определенная устойчивость. Один и тот же компонент входит в значения разных слов, следовательно, он не может быть индивидуальным. Семантический компонент должен быть достаточно «гладким», «безликим», чтобы в равной степени входить в качестве составного элемента в значения разных слов.

Об абстрактном характере семантических компонентов свидетельствует факт сочетаемости слов. Общеизвестно, например, что близкие по значению глаголы имеют одинаковую форму управления. Ясно, что данная форма управления представляет содержательную единицу очень высокой степени абстракции, которая поэтому не может соотноситься с одним лексическим значением в силу его большой конкретности.

Грамматическая форма управляемого слова должна соотноситься с чем-то равным или близким ей по уровню абстракции, т.е. не со всем значением, а с его семантическим компонентом. А в таком случае компонент лексического значения является связывающим звеном между содержанием слова и грамматическим значением формы управляемой. И компоненты, выявленные на основе дистрибуции, будут неизбежно носить характер абстрактный, характер семантической категории.

Компоненты, на которые может быть разложено значение слова, характеризуются прежде всего по тому, какие аспекты значения они представляют: предметно-логический или коннотативный. Семы предметно-логического плана иерархически организованы, т.е. между ними наблюдаются родовидовые отношения. Так, во-первых, выделяются архисемы, т.е. семы, которые свойственны целым группам слов. На основе архисем происходит объединение слов в разного вида лексико-семантические группы. Например, архисема «речь» объединяет в группу глаголы говорить, сказать, беседовать, разговаривать, рассказывать, повествовать и др., сема «цвет» является общей для слов синий, зеленый, красный, желтый и др., архисема «головной убор» оказывается тождественной для слов шапка, кепка, шляпа, панама, берет и др.

Во-вторых, в значениях слов обнаруживаются дифференцирующие семы, т.е. такие семы, которые отличают значение данного слова от семантически близкого к нему слова. Например, значение глагола шептать включает семы «говорить», «очень тихо», а глагола кричать – «говорить», «очень громко». Сравнение этих значений приводит к выделению дифференцирующих сем «очень тихо» и «очень громко» и архисемы «говорить».

Дифференцирующие семы, отражая различные признаки явления действительности, могут быть «описательными, которые отражают внешние особенности объекта и относительными, отражающими отношения данного предмета к другому ». Так, в значении слова берег описательной будет сема «край суши у водной поверхности», а относительной функциональная сема «то, что держит, ограничивает воду», откуда появляется сема «то, что ограничивает что-либо», реализуемая в сочетаниях берега жизни, берега счастья и т.п.

Потенциальные семы возникают на основе ассоциаций, они отражают не основные признаки явления, а все то, что может характеризовать предмет с большей полнотой, чем только дифференциальные семы. Потенциальные семы могут быть реализованы в переносных значениях или оставаться как содержательная возможность, создавая смысловую глубину и смысловую перспективу слова. Так, для значения слова небо «видимое над землей воздушное пространство в форме свода, купола» потенциальной является сема «высота», реализуемая в примере Вот вырасту до неба.

Таким образом, компонентный состав той части значения слова, в которой отражаются явления действительности, включает архисему, раскрывающие ее содержание дифференцирующие семы, а также потенциальные семы.

Семы, несущие эмоционально-оценочную информацию, коннотативные элементы значения отражают особенности представления о называемом предмете, различные ассоциации, культурные традиции носителей языка. Таковы, например, сема «трусливость» в значении слова заяц, сема «нежность» в значении слова береза, связанные с культурой русского народа. Предмет «вода» ассоциируется у русских с жидкостью, причем эта ассоциация оценивается отрицательно. Отсюда такое оценочное употребление слова: В книге – одна вода.

Еще до того, как компонентный анализ стал применяться при исследовании значения слова, разложение значения на составляющие его более простые элементы применялось в толковании значений в словарях. Так, в книге Д.Н. Шмелева «Очерки по семасиологии русского языка» приводится пример определения значений нескольких слов, обозначающих сходные предметы, в «Словаре русского языка» С.И. Ожегова:

бадья – «широкое, низкое деревянное ведро»;

ведро – «сосуд цилиндрической формы с ручкой в виде дужки для ношения жидкостей, сыпучего»;

сосуд – «вместилище для жидкости, газа и т.п.».

И значение слова бадья включает такие семы: «ведро» + особая форма + материал.

1. Компонентный состав значения слова бадья был установлен в результате сопоставления предмета «бадья» с рядом сходных предметов и выделения признаков, отличающих бадью от ведра. Этот прием выделения семантических компонентов – на основе обращения к предметам, явлениям внеязыковой действительности – дает хорошие результаты, если речь идет о наблюдаемых непосредственно, «впрямую» предметах, явлениях. Так, явление, обозначенное словом гореть, может быть охарактеризовано тремя признаками: свет, тепло, уничтожение; явление, обозначенное словом говорить, включает признаки звук, информация, общение и т.д. Если же предмет, явление и т.п. не наблюдается непосредственно, этот прием не может дать надлежащих результатов.

2. Второй прием – сопоставление исходного, номинативного значения многозначного слова с его переносными значениями. Так как появление производных значений происходит нередко как перенос названия на основании общих признаков, в переносном значении может проявиться какой-либо компонент прямого значения. Более подробно об этом говорится в 3‑й главе.

3. Весьма эффективным приемом выделения семантических компонентов является сопоставление анализируемого значения слова со значениями слов, образующих с анализируемым лексико-семантическую парадигму. Как замечает Д.Н. Шмелев, «слово может рассматриваться как член определенной лексико-семантической парадигмы, точнее – ряда парадигм, объединяющих слова на основе того или иного семантического признака». Анализ всех парадигм, в которые входит данное слово, с целью выявления того, чем отличается значение данного слова от значений других членов парадигмы, в идеале должен привести к выделению всех сем, образующих данное значение.

Рассмотрим для примера компонентный состав значения прилагательного лысый. В парадигме лысый – волосатый, помимо других отличий, значения отчетливо противопоставляются по признаку «наличие – отсутствие», и в значении слова лысый на этом основании выделяется семантический компонент «не имеющий». Члены парадигмы лысый – непокрытый противопоставляются по признаку «то, что отсутствует». На основе этой оппозиции выделяется второй семантический компонент, входящий в значение слова лысый, – «волос». Анализ парадигмы лысый – бритый приводит к выделению компонента «вследствие выпадения», и в целом значение анализируемого слова получает такой вид: «не имеющий волос вследствие выпадения». Получилось полное содержательное определение значения, состоящее из трех сем. Гораздо менее информативным является словарное определение «с лысиной».

В данном случае парадигматический анализ позволил выделить все семантические компоненты, образующие значение слова лысый, однако обычно выделение каждой семы таким путем оказывается невозможным, так как не находится в языке парадигм, члены которых противопоставлялись бы по каждой семе. Как отмечает Д.Н. Шмелев, «дифференциальные семантические признаки не распределены симметрично и равномерно между словами той же группы. Это приводит к тому, что, по существу, в большей части случаев невозможно дать исчерпывающего разложения слова на семантически сопоставимые элементы». Необходимым этапом при определении компонентного состава значения является исследование его сочетаемости с другими словами. Каждая часть речи имеет свой набор сочетающихся с ней слов, причем между сочетающимися словами обнаруживается явление так называемого семантического согласования, проявляющееся в наличии в значениях сочетающихся слов общего семантического компонента. Подробнее об этом говорится в 4‑й главе.

Исследование значения слова с помощью разложения на компоненты позволяет представить его как определенным образом организованную структуру. Мы можем говорить, что существует структура значения, образуемая архисемой, дифференциальными семами, потенциальными семами, коннотативными семами, выражающими эмоции, оценки и т.п. – в определенной последовательности. Компонентный анализ значения слова свидетельствует о действии на уровне семантики механизмов, которые имеют место и на уровне словообразования.

Так, рассматривая соотношение значений морфем и всего слова, М.В. Панов пишет: «Между смыслом частей и смыслом целого получается зазор, люфт. Это обычно для слова, это норма для него…».

Там же приводится пример. Слова дневник, вечерник, ночник, утренник, образованы от прилагательных с помощью суффикса – ик. На основе значения частей мы должны были бы определить значения слов как «относящийся к чему-либо вечернему, ночному и т.д.». «Однако значение этих слов не сводится к значению их компонентов; оно включает то, о чем сами эти компоненты не говорят: вечерник – студент вечернего факультета» и т.п. То же можно сказать и о соотношении смыслов семантических компонентов и значения слова как целого. Очевидна, например, несводимость значения глагола тараторить к его компонентному составу «говорить», «быстро», «без умолку» или значения глагола заладить к его семам «говорить», «одно и то же». Следовательно, есть основания говорить об общем принципе соотношения частей и целого, который, разумеется, в каждой из областей – словообразовании и семантике – имеет свои особенности.

1.3 Эталонность в сопоставительной семантике

Любое сопоставительное исследование результативно лишь при условии соблюдения необходимых логических требований сравниваемости объектов, которые должны быть прежде всего однородными – принадлежать к одному естественному либо логическому классу, а признак, по которому они сравниваются, должен быть существенным и относиться к числу свойств, формирующих качественную определенность этих предметов. Установление на множестве объектов отношения сравнения имеет смысл лишь в том случае, если между ними «есть хоть какое-нибудь сходство», и разбивает это множество на классы абстракции, в границах которых два любых объекта тождественны друг другу в отношении, по которому они сравниваются. Тем самым класс абстракции отождествляется со свойством, общим всем предметам этого класса, которое, в свою очередь, отождествляется с любым конкретным предметом-носителем этого свойства.

Свойство, по которому сопоставляются объекты, образует основание сравнения. Если за основание сравнения принять, например, цвет, то сравнимыми будут все предметы, доступные непосредственному визуальному наблюдению, а несравнимыми – предметы ненаблюдаемые либо в силу своей идеальной природы, либо размера. Дальнейшее сопоставление происходит за счет умножения признаков и, соответственно, разбиения множества на классы абстракции: все наблюдаемые объекты либо как-то окрашены, либо нет; все цветные объекты либо хроматичны, либо ахроматичны; хроматичные объекты либо относятся к «теплому» краю солнечного спектра, либо к «холодному». Тем самым при сопоставлении уже формируется набор семантических признаков, совокупность которых образует tertium comparationis – «третий термин сравнения», он же – «эталон сравнения», обеспечивающий возможность сопоставительного изучения объектов по всей полноте свойств, образующих их качественную определенность. Признаки, составляющие эталон сравнения, упорядочиваются иерархически и количественно, на них выстраиваются отношения логической выводимости и транзитивности, а вся их совокупность приобретает черты семантической теории, которая при определенной степени эксплицитности и формализованности может считаться семантической моделью или прототипом.

В лингвистических исследованиях сложились три основных метода формирования эталона сравнения. За эталон может приниматься набор свойств одного из сопоставляемых языков – «однонаправленное сравнение», эталон может составляться из общих свойств всех сопоставляемых языков и, наконец, он может выступать как «метаязык» – совокупность универсальных либо гипотетических теоретически устанавливаемых инвариантных признаков, по которым сопоставляются сравниваемые языки или языковые явления.

Вычленение эталона сравнения из признаков одного из сопоставляемых языковых явлений вполне уместно и результативно при исследовании немногочленных, жестких и закрытых семантических систем – преимущественно грамматических категорий, откуда, собственно, и «пошла быть» контрастивная лингвистика, при этом в том случае, когда какое-либо явление языка A не имеет формальных аналогов в языке B, для языка B это явление выступает в качестве «отрицательного языкового факта». В области контрастивной грамматики наиболее вероятными претендентами на роль эталона при сопоставлении языковых явлений выступают физические и логические категории: время, пространство, отношение, количество, способ, качество и пр.

Необходимость использования эталона, отличного от семантики одного их сопоставляемых языков, возникает уже при сравнительном описании «понятийных» либо функционально-семантических категорий и обусловливается непоследовательностью, лакунарностью реализации семантических признаков в многочленных функциональных подсистемах естественного языка, тем более особенно в области лексической семантики.

Особые сложности сопряжены с созданием эталона сравнения при сопоставлении лексико-грамматических полей, в основании которых лежат категории – «семантические примитивы», к числу которых относится, например, ‘желание’, вербализуемое во многих языках через парные синонимы – «ядерные предикаты желания»: «хотеть–желать», to want–to wish, wollen–wunschen, vouloir–désirer и пр. В силу семантической неразложимости понятийной основы и невозможности её непосредственного описания эталон сравнения при сопоставлении этих единиц приходится формировать по «свечению ауры»: их сочетаемостным, прагмастилистическим и функциональным свойствам: АКД. Краснодар, 1994). Применение подобного эталона при сопоставительном «портретировании» ядерных предикатов желания английского и русского, русского и испанского языков по совокупности их языковых, реализующихся в «жестких», лексико-грамматических контекстах, и речевых, реализующихся в «мягких», прагмасемантических контекстах, функций в парах to wish-to want vs «желать» – «хотеть» и «желать» – «хотеть» désirer-vouloir позволяет выявить, что эти лексические единицы являются квазисинонимами – синонимами частичными, неполными и асимметричными, объединяемыми семантически неопределимым денотатным признаком «желание» и различающимися своими формально-структурными, сочетаемостными, дополнительными идеографическими и прагмасемантическими характеристиками.

Сопоставительное исследование лексических систем языков в целом может быть направлено на описание закономерностей употребления лексических единиц с одинаковым значением и создание «грамматики речи» – специфических для каждого языка правил функционально-семантической вербализации определенных смыслов. Однако чаще имеет место сопоставление отдельных участков лексической системы языков: тематических групп и лексико-семантических полей, объединенных общим понятийным или денотатным признаком – «цвет», «запах», «атмосферные осадки» и пр., который, очевидно, и принимается за основание сравнения: АКД. Саратов, 2001; Сунь Хуэйцзе. Принципы номинативного структурирования семантического поля: АКД. Волгоград, 2001; Кузнецова О.И. Семантическая относительность лексических единиц тематической группы «атмосферные осадки» в английском и русском языках: АКД. Краснодар, 2002) при выявлении случаев диасемии как частичного совпадения семантики соэквивалентных лексических единиц в сопоставляемых языках.

Контрастивное описание лексических единиц, отмеченных этнокультурной спецификой, по существу принадлежит уже сопоставительной лингвоконцептологии, поскольку имеет дело с культурными, вернее, лингвокультурными концептами как некими вербализованными смыслами, отражающими лингвоменталитет определенного этноса. Размежевание терминов «культурный» и «лингвокультурный концепт» представляется довольно существенным в силу того, что «культурный концепт» по определению относится к культурологии и не предполагает обязательной вербализации, а может находить знаковое воплощение в любых семиотических формах: поведенческих, предметных и других, в то время как «лингвокультурный концепт», опять же по определению, непременно так или иначе связан с языковыми средствами реализации. Тем самым «культурный» и «лингвокультурный» концепты, вполне совпадая по своей предметной области, заметно отличаются по материи своего овеществления и, соответственно, по своим исследовательским свойствам.

Лингвокультурный концепт как «сгусток» этнокультурно отмеченного смысла обязательно имеет свое имя, которое, как правило, совпадает с доминантой определенного синонимического ряда либо с ядром определенного лексико-семантического поля, и поэтому одним из аспектов сопоставительного изучения этих лингвоментальных сущностей будет выделение в эталоне сравнения уровня системно-языковых признаков.

Если отличительные признаки лингвокультурных концептов ограничиваются идеальностью как отнесенностью к области сознания, этнокультурной отмеченностью и вербализованностью, то в их число попадают весьма разнородные по своему семантическому составу единицы, требующие при межъязыковом сопоставлении различных исследовательских подходов. Под определение лингвокультурного концепта попадают имена конкретных предметов и имена реалий при условии их включенности в ассоциативное поле определенной культуры, имена прагматических лакун в межъязыковом сопоставлении, имеющие соэквивалентное предметное значение. К их числу относятся, естественно, имена национально-специфических понятий, находящие при межъязыковом соспоставлении лишь частичное соответствие, и, конечно, имена абеляровских духовных ценностей – мировоззренческих универсалий, лингвокультурная специфика которых в достаточной мере трудноуловима, поскольку в них закодированы определенные способы концептуализации мира.

Проведение сопоставительных межъязыковых сопоставлений и, соответственно, составление признакового эталона сравнения вряд ли имеют смысл для имен безэквивалентных смыслов и «криптоконцептов», не имеющих в языке кодифицированного лексического воплощения, поскольку результативно можно сравнивать лишь в достаточной мере сходные предметы. Тем самым, сопоставительные исследования, сопряженные с созданием эталонных моделей, уместны и продуктивны лишь для концептов-уникалий и концептов-универсалий, имеющих частичную межъязыковую соэквивалентность.

Лингвокультурный концепт – качественно разнородное, вариативное и многослойное структурированное семантическое образование, при исследовании которого применим компонентный анализ как наиболее эффективная в сопоставительной семантике микролингвистическая методика. Компоненты, формирующие эталон сравнения при межъязыковом сопоставлении лингвокультурных концептов, отличаются, прежде всего, по своей ориентации на содержательную либо выразительную, «телесную» сторону их имен, отправляющих как к определенному набору смыслов, так и к определенной системе выразительных средств языка. В свою очередь содержательная сторона раскрывается как направленность на логическую, дискурсивную составляющую познающего разума, либо на его эмоционально-волевую составляющие. Эталонные признаки концепта иерархически и вероятностно организованы, они могут быть структурированы по уровням, по параметрам дефиниционной обязательности / факультативности и количественным характеристикам. С другой стороны, «ипостасные» свойства лингвокультурных концептов зависят от их «области бытования» – сферы общественного сознания или дискурсного употребления, в которых они модифицируются: утрачивают одни семантические компоненты и приобретают другие.

Классификация и систематизация эталонных признаков лингвокультурных концептов по существу означают их сопоставительное моделирование: создание семантического прототипа сравнения. Однако следует заметить, что в сопоставительных исследованиях, посвященных описанию конкретных семантических единиц, этот прототип, как правило, эксплицитно не формулируется и используется интуитивно – «по умолчанию», а только перечисляются и классифицируются признаки сравнения, выбор которых зависит от вида исследуемых единиц.

Наиболее простыми в межъязыковом сопоставлении оказываются имена концептов-предметов, в семантике которых выделяются преференциальная и прагматическая части, из которых первая соэквивалентна для обоих языков, а вторая выступает носителем этнокультурной специфики и, соответственно, отличается от языка к языку.

Концепты-уникалии типа русских «воля», «удаль», «тоска» при всей специфичности своей семантики содержат, тем не менее, некий дефиниционный минимум, который позволяет соотносить их с частичными иноязыковыми эквивалетнами, по которым посемно распределяется их этнокультурная специфика, – «транслировать в инокультуру».

Наиболее сложный объект для сопоставительного семантического описания представляют концепты высшего уровня – мировоззренческие универсалии, функционирующие в различных типах дискурса и в различных сферах общественного сознания, что определяет необходимость предварительного создания исследовательского «прототипа прототипов» – внутриязыкового междискурсного эталона сравнения: наиболее признаково полной и наименее этнокультурномаркированной модели, которая чаще всего совпадает с прототипом концепта, полученного в результате анализа научного дискурса и научного сознания. Семантический прототип, полученный на основе научного дискурса, в котором функционирует исследуемый концепт, дополняется признаками из других дискурсных областей. В его составе выделяется базовая, неизменная при всех междискурсных мутациях часть, содержащая дефиниционные семы, образующие реляционный каркас, обеспечивающий качественную определенность концепта – возможность его отделения от смежных и родственных семантических образований.

Лингвокультурный концепт в аспекте сопоставительного изучения – сложное ментальное образование, зачастую полученное «погружением в культурную среду» «семантических примитивов» – операторов неклассических логик: ‘безразличия’, принимающего форму равнодушия, социальной апатии, правового и морального нигилизма, и ‘желания’, сублимированного в концепт любви.

Относительно немногочисленные концепты-универсалии индивидуализированы – отличаются друг от друга «лица необщим выраженьем», но при этом, тем не менее, в их семантическом составе выделяются однородные составляющие, основными из которых являются: 1) понятийная, рационально-дискурсивная, включающая признаки, необходимые для родо-видовой идентификации концепта и сохранения его целостности при «междискурсных метаморфозах»; 2) метафорически-образная, эмоционально-чувственная, куда входят модели семантического переноса, «воплощающие» абстрактные сущности; 3) «значимостная», системно-языковая, объединяющая признаки, связанные с формой существования «знакового тела» концепта и способами его вербализации в определенном естественном языке; 4) гносеологически и аксиологически оценочная, включающая признаки, связанные с ценностными характеристиками концепта. Все эти составляющие, естественно, выделяются и в семантическом прототипе, формируемом для межъязыкового сопоставительного описания лингвокультурных концептов высшего уровня.

Особенностью концептов-мировоззренческих универсалий, которая должна учитываться при создании признакового эталона сравнения, является способность к смене имени при переходе из одной дискурсной области в другую – их потенциальная разноименность: «счастье» – «блаженство», «справедливость» – «правда», «свобода» – «воля», «любовь» – «милость» и пр.

В области понятийной составляющей при межъязыковом сопоставлении концепты универсалии отличаются не только простым набором сем, но и способом их организации: тем, как эти семы взаимодействуют, образуя концептуальные блоки, «пробегая» по которым концепт приобретает свою этнокультурную определенность, которая зависит во многом от частоты, с которой реализуется определенный концептуальный блок в определенной сфере национального сознания.

Наблюдения над использованием эталона сравнения в сопоставительной семантике прежде всего показывают, что он является обязательным, хотя по большей части и имплицитным, атрибутом сопоставительного описания, принципы формирования которого определяются как интересами исследователя, так и свойствами самого объекта исследования. При достижении определенного количественного и качественного предела и с возникновением необходимости внутреннего структурирования совокупность признаков, положенных в основание сравнения, приобретает вид семантического прототипа или модели.

Как и в любых сопоставительных лингвистических исследованиях, в сопоставительной семантике используются три типа эталона сравнения, выбор которых определяется свойствами сопоставляемых единиц – степенью сложности и разнородности их семантического состава: 1) за эталон принимаются свойства, абстрагируемые от свойств единиц одного из сопоставляемых языков; 2) эталон представляет собой конструкт, образованный из искусственных семантических признаков; 3) эталон формируется из признаков, общих для всех сопоставляемых единиц.

При сопоставительном исследовании концептов-универсалий используется эталон сравнения третьего типа, представляющий собой семантический прототип и формируемый в два шага: сначала составляется междискурсный прототип для единиц каждого из сопоставляемых языков – «прототип прототипов», и только затем формируется семантическая модель-эталон межъязыкового сравнения.

Термин «концепт-универсалия» непосредственно связан с термином «понятийные категории», вопрос определения которых, а также их онтологического статуса и функций волновал многих лингвистов.

1.4 Сведения из истории исследований природы понятийных категорий

Впервые термин «понятийные категории» был введен в научный обиход О. Есперсеном в его ставшей классической работе «Философия грамматики», увидевшей свет в 1924 г. О. Есперсен признает, что «наряду с синтаксическими категориями, или кроме них, или за этими категориями, зависящими от структуры каждого языка, в том виде, в каком он существует, имеются еще внеязыковые категории, не зависящие от более или менее случайных фактов существующих языков. Эти категории являются универсальными, поскольку они применимы ко всем языкам, хотя редко выражаются в этих языках ясным и недвусмысленным образом. За отсутствием лучшего термина я буду называть эти категории понятийными категориями». Не исключая традиционного подхода к изучению языков – от формы к содержанию, О. Есперсен, как и его современник Ф. Брюно, считает важным метод исследования языка с внутренней стороны, изнутри, идя от содержания к форме, закладывая, таким образом, основы ономасиологии. Именно при таком подходе становится очевидной та существенная роль, которую играют в успехе лингвистического исследования понятийные категории, и встает вопрос определения их онтологии и функций. Термин «понятийные категории», как отмечалось выше, принадлежит О. Есперсену; было бы, однако, ошибочным считать, что и теория понятийных категорий как мыслительного субстрата языка начала развиваться лишь с трудов этого исследователя. Следует признать, что и до О. Есперсена в языковедческой литературе высказывались предположения о существовании некоей ментальной сущности, предваряющей языковые построения и лежащей в их основе. Есть основания полагать, что первым существование «универсального компонента» языка с собственно лингвистических позиций обосновал В. фон Гумбольдт в связи с проводившимися им типологическими исследованиями и созданием морфологической классификации языков. С.Д. Кацнельсон следующим образом резюмирует встречающиеся в разных работах высказывания Гумбольдта на эту тему: «Универсальные категории – это по большей части мыслительные формы логического происхождения. Они образуют систему, являющуюся общей основой языка, но непосредственно в строй языка не входящую. Вместе с тем и собственно логическими назвать их нельзя, так как, будучи обращены лицом к грамматике, они обнаруживают специфические черты. Можно сказать, что они составляют область «логической грамматики», которая по существу не является ни логикой, ни грамматикой; это идеальная система, не совпадающая с категориями отдельных языков. В каждом отдельном языке категории идеальной логики преобразуются в конкретные грамматические категории». Хотя «универсальные категории» Гумбольдта еще не совсем «понятийные категории» Есперсена: Гумбольдт по большей части типолог, а Есперсен грамматист, но, тем не менее, совпадение сущностных характеристик тех и других поразительно. Проходит некоторое время, и Г. Пауль в работе «Принципы истории языка», опубликованной в 1880 г., достаточно подробно останавливается на подобного рода категориях, именуя их в соответствии с традициями своего времени и в духе младограмматического учения «психологическими категориями». Г. Пауль считает, что всякая грамматическая категория возникает на основе психологических, причем первая представляет собой не что иное, как внешнее выражение второй. Как только действенность психологической категории начинает обнаруживаться в языковых средствах, эта категория становится грамматической. Заметим, что данное положение очевидным образом перекликается с идеей Гумбольдта о «преобразовании» рассматриваемых им универсальных категорий в конкретные грамматические категории. По Паулю, с созданием грамматической категории действенность психологической не уничтожается. Психологическая категория независима от языка; существуя до возникновения грамматической категории, она продолжает функционировать и после ее возникновения, благодаря чему гармония, существовавшая первоначально между обеими категориями, с течением времени может быть нарушена. Грамматическая категория, по мнению Пауля, будучи связана с устойчивой традицией, является в известной мере «застывшей» формой психологической категории. Последняя же постоянно остается чем-то свободным, живым, принимающим различный облик в зависимости от индивидуального восприятия. Кроме того, изменение значения очень часто способствует тому, что грамматическая категория не остается адекватной категории психологической. Пауль считает, что если впоследствии появляется тенденция к выравниванию, то происходит сдвиг грамматической категории, при котором могут возникнуть своеобразные отношения, не укладывающиеся в существовавшие до того категории. Далее автор делает важный методологический вывод, касающийся лингвистической ценности анализа процессов взаимодействия «психологических» и грамматических категорий: «Рассмотрение этих процессов, которые мы можем проследить довольно подробно, дает нам вместе с тем возможность судить о первоначальном возникновении грамматических категорий, недоступных нашему наблюдению».

Примерно в одно время с О. Есперсеном развивает теорию концептивной основы языка французский лингвист Г. Гийом. Не получившая достаточного внимания и заслуженной оценки во время жизни автора, сейчас теория Г. Гийома является объектом пристального изучения и анализа. Рассматривая вопросы метода анализа языка, сущности лингвистического знака, генезиса слова и его системной природы и другие, Г. Гийом постоянно обращается к понятийному фактору, стремится к изучению мыслительного и языкового в их тесной взаимосвязи. До выхода в свет в 1992 г. книги Г. Гийома «Принципы теоретической лингвистики» его концепция была известна русскоязычному читателю прежде всего благодаря трудам Е.А. Реферовской и Л.М. Скрелиной, посвятивших анализу научного наследия Гийома целый ряд работ. И хотя эти авторы расходятся в трактовке некоторых положений гийомовской лингвистики, оба ученых отмечают важнейшее место в ней понятийного компонента.

В настоящее время есть все основания считать, что Г. Гийому удалось создать собственную лингвистическую школу, получившую название «векторная лингвистика», или «психосистематика». На ее принципах уже созданы описания отдельных подсистем английского языка, а также глагола). К числу учеников и последователей Г. Гийома относятся Р.-Л. Вагнер. П. Имбс, Р. Лафон, Б. Потье, Ж. Стефанини, Ж. Муанье, М. Мольо, Ж. Майар и др. Давая оценку их лингвистическим трудам, Л.М. Скрелина считает главной и характерной чертой этих ученых пристальное внимание к конкретным языковым фактам, которое идет от Г. Гийома, и стремление рассматривать их «изнутри», со стороны означаемого, отталкиваясь от понятийных категорий при объяснении функционирования элементов в речи.

Вслед за О. Есперсеном ставит вопрос о природе понятийных категорий И.И. Мещанинов. Первая работа ученого, положившая начало разработке им теории понятийных категорий, была опубликована в 1945 г. За ней последовал еще целый ряд трудов, посвященных этой проблеме. Толчком к этим исследованиям послужила недостаточная разработанность вопроса о взаимных связях языка с мышлением, особенно тот факт, что «установлению общей точки зрения на связь языка с мышлением в значительной степени препятствовало слепое и безапелляционное заимствование из учебников логики и психологии, сводящееся к попыткам истолкования языковых фактов под углом зрения выработанных в них положений. Факты языка освещались со стороны, вместо того, чтобы получить свое объяснение внутри себя». Кроме того, проводимые И.И. Мещаниновым типологические исследования наталкивали ученого на мысль, что различия между языками носят не абсолютный, а относительный характер и касаются в основном формы экспликации содержания, в то время как такие понятия, как предметность и действие, субъект, предикат, объект, атрибут с их модальными оттенками, а также отношения между словами в составе предложения оказываются общими для всех языков. Выявление данного универсального мыслительного субстрата и стало в работах И.И. Мещанинова проблематикой, связанной с анализом понятийных категорий.

Среди других наиболее известных отечественных исследователей, внесших вклад в разработку темы мыслительных основ языка, следует назвать С.Д. Кацнельсона. Эту тему С.Д. Кацнельсон разрабатывает применительно к трем основным направлениям лингвистических исследований: общая грамматика и теория частей речи; проблема порождения высказывания и речемыслительные процессы; типологическое сопоставление языков. Рассмотрим все три указанных направления несколько более подробно. Выступая против формального понимания частей речи, основанного на выделении у слов формальных признаков и специфических категорий, которые формируются на основе флективной морфологии, С.Д. Кацнельсон, вслед за Л.В. Щербой, в качестве определяющего момента при отнесении слова к той или иной категории считает значение слова. Таксономия элементов языка, таким образом, проводится им на ономасиологической основе – от значения к форме. По С.Д. Кацнельсону, «в самих значениях слов, независимо от того, оформлены ли они флективно или по нормам иной морфологии, существуют некие опорные пункты, позволяющие говорить о существительных, прилагательных и т.д.». Такими «опорными пунктами» и служат понятийные и семантические категории. В теории речепорождения С.Д. Кацнельсон придерживается типичного для представителей генеративной семантики понимания процесса порождения речи, при котором исходной структурой порождающего процесса и одним из базисных понятий всей концепции является пропозиция. Последняя понимается в качестве некоего мыслительного содержания, выражающего определенное «положение дел», событие, состояние как отношение между логически равноправными объектами. В составе пропозиции выделяются члены-носители отношения и связывающий их реляционный предикат. При этом каждый из членов пропозиции сам по себе не является ни подлежащим, ни прямым дополнением, а в составе возникших на базе пропозиции предложений может оказаться в любой из таких синтаксических функций. «Пропозиция содержит в себе момент образности и в этом отношении более непосредственно отражает реальность, чем предложение. Подобно картине она изображает целостный эпизод, не предписывая направления и порядка рассмотрения отдельных деталей». Пропозиции, выступая в роли операционных схем на начальной фазе речепорождающего процесса, хотя и ориентированы на определенное смысловое содержание, но сами по себе, без заполнения открываемых ими «мест» определенными значениями недостаточно содержательны для того, чтобы служить основой для дальнейшего преобразования их в предложения. Эти структуры нуждаются в особых единицах, восполняющих пропозициональные функции. Такими единицами являются понятия. Как видно из этих рассуждений ученого, допускается не только существование некоего ментального субстрата, имеющего неязыковой характер и служащего основой речепорождающего процесса, но и отмечается его гетерогенность, сложная структурированность.

Что касается типологических изысканий, то, согласно С.Д. Кацнельсону, вовлечение содержательной стороны в орбиту этих исследований необходимо в силу хотя бы того факта, что и в области содержания языки обнаруживают черты, как сходства, так и различия. Подчеркивая принципиальную возможность перехода от семантической системы одного языка к семантической системе другого языка, ученый делает акцент на универсальных, общечеловеческих мыслительных процессах, лежащих в основе речетворческой деятельности. С другой стороны, и «переход от логико-семантической системы к идиосемантической системе данного языка не представляет значительных трудностей, так как, оставаясь в пределах одного языка, мы всегда знаем, когда конфигурацияпонятийных компонентов образует фиксированное нормой значение и когда ей соответствует не одно, а несколько значений. Когда же мы сталкиваемся с новым для нас языком, эти границы исчезают в силу иного распределения понятийных компонентов между значениями по сравнению с тем, с которым мы сжились. Именно понятийные компоненты значений являются условием sine qua non их типологической конгруэнтности».

Можно подытожить воззрения С.Д. Кацнельсона на значимость ментального предъязыкового субстрата следующим образом: «Мыслительные категории составляют основу грамматического строя, поскольку с их помощью достигается осмысление чувственных данных и преобразование их в пропозиции». Исследования в русле данной проблематики получили свое дальнейшее развитие в трудах А.В. Бондарко в связи с разработкой этим автором категории функционально-семантического поля, а также предпринятым им анализом функционально-семантических, семантических / структурных категорий. Особо следует выделить статью А.В. Бондарко «Понятийные категории и языковые семантические функции в грамматике», специально посвященную рассмотрению соотношения этих сущностей и анализу языковой семантической интерпретации понятийных категорий. В статье также рассматривается вопрос об универсальности понятийных категорий. В целом, следует подчеркнуть, что А.В. Бондарко, неоднократно отмечая тесную связь своих теоретических изысканий с воззрениями О. Есперсена и И.И. Мещанинова, выражает в то же время и собственное, несколько отличное отношение к рассматриваемой проблеме. Опираясь на теорию понятийных категорий, А.В. Бондарко вместе с тем несколько отходит от нее. Избранное им направление определяется стремлением последовательно трактовать рассматриваемые категории как категории языковые, имеющие языковое содержание и языковое выражение. С этим связан и отказ ученого от термина «понятийная категория», поскольку, как он считает, этот термин дает основания думать, что имеются в виду логические понятия, а не категории языка.

Значительный вклад в исследование понятийной сферы мышления в ее отношении к языку внес американский лингвист У.Л. Чейф. В своем наиболее известном труде «Значение и структура языка» он рассматривает значение с точки зрения концептуальной теории языка. Эта теория утверждает, что идеи, или понятия, являются реальными сущностями в сознании людей и что посредством языка они обозначаются звуками, так что могут быть переданы из сознания одного индивидуума в сознание другого. У.Л. Чейф считает, что понятийная структура и поверхностная структура суть различные вещи: и если поверхностная структура представлена материальными средствами языка и дана нам в чувственном восприятии, то понятия находятся глубоко внутри нервной системы человека. Согласно У.Л. Чейфу, мы не можем сделать понятийных спектрограмм, рентгеноскопий или записей на магнитную ленту, чтобы неторопливо и внимательно исследовать их. Среди прочих процессов У.Л. Чейф рассматривает в своей книге процесс коммуникации с точки зрения применения коммуникантами понятийного аппарата, которым они располагают, анализирует проблему сочетания увеличивающегося инвентаря понятий со строго ограниченным набором языковых символов, пишет о нелинейном характере понятий. Он характеризует механизм общения как возбуждение и активизацию говорящим средствами языка понятийных сущностей в сознании слушающего. Вместе с тем У.Л. Чейф полностью отдает себе отчет в сложности исследования понятийной сферы: «Сказать, что понятия существуют, еще не значит, что мы в состоянии в мгновение ока выделить их в своем сознании или что у нас есть удовлетворительные способы их представления и рассмотрения».

Итак, впервые термин «понятийные категории» был введен в научный обиход О. Есперсеном, который признавал, что «наряду с синтаксическими категориями, или кроме них, или за этими категориями, зависящими от структуры каждого языка, в том виде, в каком он существует, имеются еще внеязыковые категории, не зависящие от более или менее случайных фактов существующих языков. Эти категории являются универсальными, поскольку они применимы ко всем языкам, хотя редко выражаются в этих языках ясным и недвусмысленным образом. О. Есперсен, как и его современник Ф. Брюно, считал важным метод исследования языка с внутренней стороны, изнутри, идя от содержания к форме, закладывая, таким образом, основы ономасиологии. Есть также основания полагать, что первым существование «универсального компонента» языка с собственно лингвистических позиций обосновал В. фон Гумбольдт в связи с созданной им морфологической классификацией языков. Проблемой определения сущности понятийных категорий занимались также такие известные деятели, как Кацнельсон С.Д., Г. Пауль, который считал, что всякая грамматическая категория возникает на основе психологических, Г. Гийом, Бондарко А.В., который разработал категорию функционально-семантического поля. Значительный вклад в исследование понятийной сферы мышления в ее отношении к языку внес американский лингвист У.Л. Чейф; он рассматривал значение с точки зрения концептуальной теории языка. Как можно проследить, существовало много подходов и методов данной проблематики, однако практически все они обнаруживают одинаковые черты.

Кратко охарактеризовав самые основные исследования в области понятийных категорий в историческом аспекте, перейдем к изложению собственно теоретических аспектов этой проблемы.

1.5 Онтологический статус и функции понятийных категорий

Поскольку признаётся наличие в человеческом сознании понятийных категорий, то встает проблема их онтологического статуса, определения той сферы, того «этажа» сознания, где они коренятся, а также их отношения к явлениям действительности и категориям логики и языка. По этому поводу исследователями высказываются различные точки зрения, часто не лишенные некоторой двойственности, а иногда и внутренней противоречивости.

Так, О. Есперсен, устанавливая внеязыковой характер понятийных категорий, в дальнейшем изложении настаивает, что необходимо всегда помнить, что они должны иметь лингвистическое значение. О. Есперсен считает, что мы хотим понять языковые явления, а потому было бы неправильно приступать к делу, не принимая во внимание существование языка вообще, классифицируя предметы и понятия безотносительно к их языковому выражению.

Размышляя о статусе понятийных категорий, И.И. Мещанинов решительно указывает на необходимость отграничения их от категорий логики и психологии и характеризует их следующим образом: «Приходится прослеживать в самом языке, в его лексических группировках и соответствиях, в морфологии и синтаксисе выражение тех понятий, которые создаются нормами сознания и образуют в языке выдержанные схемы. Эти понятия, выражаемые в самом языке, хотя и неграмматическою формою грамматического понятия, остаются в пределах языкового материала. Поэтому они не выступают из общего числа языковых категорий. В то же время, выражая в языке нормы действующего сознания, эти понятия отражают общие категории мышления в его реальном выявлении, в данном случае в языке». Однако в одной из своих последующих работ И.И. Мещанинов, вступая в противоречие со своими прежними взглядами, трактует понятийные категории как разновидность логико-грамматических категорий.

В значительной степени перекликается с указанными взглядами О. Есперсена и И.И. Мещанинова точка зрения С.Д. Кацнельсона, по мнению которого понятия и содержательные грамматические функции, в силу их прямой или косвенной обусловленности внеязыковой реальностью и в силу многообразия способов их выражения в языке, в известных границах независимы от языка. Поскольку, однако, способ выражения не «нейтрален» по отношению к содержанию, исследование языкового содержания невозможно без учета условий его распределения по формам языка. В.М. Жирмунский относит понятийные категории к логико-психологическим категориям языка.

Интересной представляется в плане анализа рассматриваемой проблемы концепция А.В. Бондарко, который считает необходимым различение собственно понятийных категорий и двусторонних языковых единств типа устанавливаемых им функционально-семантических полей. Эти поля включают в себя семантические элементы в интерпретации именно данного языка и конкретные элементы плана выражения также именно данного языка. Отсюда вытекает трактовка этих полей как единств, находящихся на поверхностном уровне, что, однако, не означает, что исключается связь с уровнем глубинным. Такую связь автор усматривает в том, что семантические функции, носителями которых являются элементы данного поля, представляют собой «поверхностную» реализацию определенной «глубинной» инвариантной понятийной категории или комплекса таких категорий. Итак, можно предположить, что собственно понятийные категории, имеющие универсальный характер, относятся к глубинному уровню, тогда как конкретно-языковая семантическая интерпретация данной понятийной категории, организация языковых средств, служащих для выражения данного значения, распределения семантической нагрузки между морфологическими, синтаксическими, лексическими и словообразовательными средствами – все это относится к поверхностному уровню.

А.В. Бондарко предлагает идею выделения нескольких уровней контенсивной стороны языка. Семантика, согласно его точке зрения, есть и на глубинном, и на поверхностном уровне. Глубинная семантика характеризуется им как не имеющая конкретно-языковой организации и интерпретации и не закрепленная за определенными языковыми средствами. Поверхностная же семантика, базируясь на глубинной, относится уже к данному, конкретному языку. Глубинные понятийные инварианты здесь выступают в вариантах, общая конфигурация которых и многие детали характерны именно для данного языка. Таким образом, понятийные категории играют функционально активную роль и по отношению к глубинной семантике, где они реализуются в вариантах общезначимых, не имеющих конкретно-языковой специфики, и по отношению к поверхностной семантике, где они реализуются в таких вариантах, которые составляют специфическую особенность именно данного языка или группы языков, в отличие от других языков. В одной из своих последующих работ А.В. Бондарко приходит к мысли о необходимости разграничения и понятийных категорий. Он выделяет два их типа: фундаментальные понятийные категории, являющиеся облигаторными и универсальными, и нефундаментальные категории – факультативные и неуниверсальные. Такое членение семантических и понятийных категорий свидетельствует о тонком анализе объекта исследования и об осознании ученым всей сложности и многогранности системных отношений между сущностями, не данными человеку в непосредственном чувственном восприятии. К сожалению, приходится констатировать, что оборотной стороной такой классификации является некоторая ее громоздкость, не всегда достаточно четкая выявленность отношений между предлагаемыми уровнями, иногда отсутствие ясной делимитации одного уровня от другого. Не вполне понятной, например, представляется разница между нефундаментальными понятийными категориями и категориями поверхностной семантики. Видимо, сознавая это, А.В. Бондарко пишет, что, может быть, нефункциональные понятийные категории следовало бы назвать не понятийными категориями, а как-либо иначе. Итак, какое же место занимают понятийные категории в структуре человеческого сознания и каковы их функции? Представляется вполне корректной позиция И.И. Мещанинова по этому вопросу: «Они служат тем соединяющим элементом, который связывает, в конечном итоге, языковой материал с общим строем человеческого мышления, следовательно, и с категориями логики и психологии». В этом суждении несколько очень важных идей. Во-первых, показано, что понятийные категории как бы двунаправлены: одной своей стороной они обращены к универсальным логическим и психологическим категориям и законам и через них связаны с объективной действительностью; другой стороной они обращены к языковому материалу и находят свое выражение в фактах языка). Во-вторых, понятийные категории, располагаясь между логико-психологическими и языковыми, не являются в собственном смысле ни теми, ни другими; они обладают собственным, относительно самостоятельным статусом. В-третьих, в приведенном высказывании И.И. Мещанинова недвусмысленно выражена идея о «многоэтажности» человеческого сознания, где каждый «этаж» непосредственно связан с соседними, относительно независим от них в силу наличия специфических функций и вместе со всеми образует единое здание человеческого менталитета.

О. Есперсен разграничивал понятийную и языковую сферы и устанавливал, таким образом, нетождественность категорий понятийных и языковых: «Не раз нам придется констатировать, что грамматические категории представляют собой в лучшем случае симптомы, или тени, отбрасываемые понятийными категориями; иногда «понятие», стоящее за грамматическим явлением, оказывается таким же неуловимым, как кантовская вещь в себе». Таким образом, понятийные категории – это релевантные для языка ментальные категории, ориентированные, с одной стороны, на логико-психологические категории, а с другой – на семантические категории языка. Представляя собой опосредованный универсальными законами мышления результат человеческого опыта, они, в свою очередь, являются основой семантических структур языка, необходимой предпосылкой функционирования языковой системы в целом. Здесь следует сделать следующие два замечания.

Первое. Говоря, что понятийные категории в генетическом плане как бы «предваряют» языковые категории, предшествуют им, необходимо учитывать факт гетерогенности понятийных категорий. Так, если понятийная категория количественности формируется в сознании и затем оформляется в языке в результате отражения количественных параметров объектов реальной действительности, то такие понятийные категории, как модальность – и в особенности ее аксиологический тип, «идут» не от действительности, а от человека, обусловливаются активностью человеческого сознания, его способностью к весьма сложному и неоднонаправленному взаимодействию с внешней средой. Н.А. Кобрина выделяет следующие три типа понятийных категорий. Первый тип– такие, которые представляют отражение реальности в виде форм и предметов мысли. Это определенные смысловые сущности, получающие отражение в семантике, либо в лексических группировках слов, либо в частеречных классах, в зависимости от уровня рассмотрения, точнее, осмысления объекта. Для таких понятийных категорий границы между их семантикой и понятийным смыслом практически размыты. В лингвистике эта размытость проявляется в том, что в семантическом синтаксисе понятийные концепты часто называются семантическими ролями. Другой тип понятийных категорий – параметры, признаки, характеристики – такие, как вид, время, залог, наклонение, род, число, падеж. Для этих понятийных категорий однозначная соотносимость с формой чаще всего отсутствует. Третий тип – это релятивные, или операционные, понятийные категории, то есть такие, которые лежат в основе схем организации понятий. Наиболее характерным признаком релятивной понятийной категории является сетка понятий, отражающих соотношение таких референтов, как действие или событие с вовлеченными в них предметами мысли. Такое соотношение является образным отражением реальной ситуации, и оно превращается в пропозицию после того, как выбран реляционный предикат на семантическом уровне и заполнены все «места» реляционной схемы.

Второе. Тезис о том, что понятийные категории являются необходимой предпосылкой адекватного функционирования всей системы языка, нуждается в пояснении. Язык, как известно, имеет уровневую и аспектную организацию, и каждый уровень и аспект относится к понятийной сфере по-разному. Если количество и номенклатура единиц фонетического уровня определяются физиологическими возможностями артикуляционного аппарата и в целом с единицами понятийной сферы не соотносятся, то единицы лексической системы языка регулярно коррелируют с фондом понятий. Наиболее же явно «реагирует» на понятийную сферу грамматическая система в силу ее приближенности к общим законам организации мышления.

Учитывая вышеизложенное, можно изобразить многоярусную схему человеческого мышления и языка следующим образом. Ни в коей мере не претендуя на бесспорность и окончательность, эта схема все же дает наглядное представление о сложной организации ментальных структур, в особенности выявляя взаимную корреляцию понятийной сферы с остальными.

Римскими цифрами на схеме указаны уровни, которые на разных основаниях можно объединить друг с другом. Так, под цифрой I объединены уровни, относящиеся к собственно языковой сфере. При этом в качестве исходного принимается тезис о билатеральном характере языкового знака. Языковой знак связан с внеязыковой действительностью через сферы, объединенные цифрой II; их можно совместно охарактеризовать как логико-понятийную основу языка, невербальные формы мышления. Сфера, обозначенная цифрой III, является чувственно воспринимаемой, имеющей материальную выраженность языковой субстанцией. В отличие от нее сферу IV следует определить как сферу скрытых от непосредственного наблюдения и восприятия ментальных сущностей, о статусе и функциях которых можно судить лишь косвенно, изучая внеязыковую действительность как источник воздействия на рецепторы человека и поверхностную структуру как выражение этой действительности во внешней знаковой форме. Завершая рассмотрение данной проблемы, следует указать и на отношения, существующие между обозначенными на схеме уровнями, так как каждый из них, хоть и функционально значим, но, прежде всего, является частью целого.

Между внеязыковой действительностью и логико-психологическим уровнем существуют отражения – внешний мир воздействует через рецепторы человека на его мозг, в результате чего возникают идеальные корреляты явлений действительности. В целом отношения между внеязыковой действительностью и логико-психологической сферой изоморфны.

Понятийная сфера упорядочивает явления логико-психологического уровня. Классифицирующая деятельность человеческого рассудка дискретизирует, структурирует и группирует эти явления на основе их наиболее общих и наиболее релевантных для человека признаков. Понятийная сфера есть сфера концептивных аналогов сущностей логико-психологического уровня. Отношения между этими уровнями характеризуются, таким образом, как отношения систематизации, и им свойственен гомоморфизм.

Суть следующего этапа – формализация понятийных категорий, придание им лингвистического значения, их «оязыковление». Имеет место переход от универсальных явлений к явлениям идиоэтническим, следовательно, данные межуровневые отношения алломорфны. Следует отметить, что на данном этапе возникает и структурированность самой системы понятийных категорий, выявляются различные их типы.

Последняя ступень – связь семантики с поверхностной структурой. Это есть связь между двумя сторонами языкового знака. Здесь также существуют различные точки зрения.

1.6 Соотношение понятийных и семантических категорий

Вопрос о соотношении понятийных и семантических категорий также представляет значительный теоретический интерес.

В этом плане заслуживает внимания мысль А.В. Бондарко о том, что семантические категории относятся к понятийным как варианты к инвариантам. Подобный подход позволяет избежать разного рода крайностей в трактовке рассматриваемой проблемы, которые выражаются либо в отрыве семантических категорий от понятийных, либо в их отождествлении. Преимущество же такого подхода состоит в том, что, с одной стороны, подчеркивается нетождественность сферы семантики и сферы понятий, а с другой – четко определяется неразрывный характер связи между ними. Действительно, понятийные и семантические категории не находятся во взаимнооднозначном соответствии. Понятийные категории являют собой стабильный и устойчивый когнитивный слепок с внеязыкового мира, так как связаны с ним более непосредственно, чем категории семантики. Последние, как было показано выше, относятся к явлениям языка, причем не только языка вообще ), но и конкретного данного языка со всеми присущими ему отличительными особенностями ). В связи с этим может иметь место и определенная асимметрия между понятийным и семантическим планами. Проиллюстрируем это на примере часто приводимых для подобного рода целей предложений типа:

а) Рабочие строят дом.

б) Дом строится.

Рассмотрим соотношение между понятийной категорий агенса и соответствующей семантической категорией.

Понятийная категория агенса реализуется в предложении а) так же, как и семантическая роль агенса – в слове «рабочие». Здесь можно констатировать случай ролевого соответствия семантической категории понятийной. В примере б) семантическая категория агенса отсутствует по той причине, что нет самого словесного знака, десигнатная часть которого и определяла бы его значение, его семантику. В то же время агенс как понятийная категория реально присутствует в сознании. Тот факт, что в предложении б) нет специализированного словесного знака, формализующего указанную понятийную категорию и выражающего своей материальной, десигнаторной стороной соответствующую понятийную категорию, не свидетельствует об отсутствии у говорящего или слушающего понятия об активно и целенаправленно действующем лице, сознательно направляющем свою деятельность на определенный объект. Следует со всей определенностью подчеркнуть, что знаковая невыраженность понятийной категории вовсе не свидетельствует о том, что ее существование в сознании менее реально, чем в том случае, когда она находит свое выражение в языковом знаке. Представление о том, что действие строительства дома осуществляется кем-то, неизменно присутствует в нашем осмыслении ситуации. Отсутствие слова с агентивным значением в реальном речевом высказывании может как раз свидетельствовать о том, что говорящий расценивает тот факт, что дом не может строить себя сам, что дом всегда строится кем-то, как некую естественную, привычную, хорошо известную из жизненного опыта, само собой разумеющуюся данность. Если коммуникативное задание высказывания, его прагматическая установка не предполагают заострить внимание собеседника на том, кто именно совершает действие, то отсутствие обозначающего агенс слова может быть признано коммуникативной нормой. Известно, что речевая деятельность имеет тенденцию к экономии средств выражения, опусканию всего коммуникативно-избыточного, но коррелирующие с предложением концептивные структуры в силу их обусловленности логико-психологической сферой, отражающей «положение дел» самой реальной действительности, никогда не поддаются какого-либо рода «понятийной редукции», всегда оставаясь понятийно наполненными. Следует упомянуть, что возможность внешней невыраженности понятийных категорий оговаривается и в концепции И.И. Мещанинова выявления в языке они остаются в области сознания»).

Завершая рассмотрение данной проблемы, еще раз подчеркнем, что указание на имеющую место асимметрию между понятийной и семантической сферами следует понимать как отсутствие жестких взаимно-однозначных отношений между ними. Даже если идиосемантическая система данного языка не «предусмотрела» специального аналога какому-либо понятию, это понятие может быть описательно выражено в речи посредством синтагматической конфигурации словесных знаков.

1.7 Формы существования понятийного мышления

Признание понятийной сферы в качестве одного из ярусов человеческого мышления заставляет поставить вопрос о тех операционных сущностях, в форме которых оно осуществляется. Если экстралингвистическая реальность, логический строй мышления и язык имеют присущие им единицы и законы, то понятийная сфера также оперирует своими единицами – концептами, или понятиями, которые способны группироваться в сложные структуры, называемые понятийными категориями.

Концепты – это понятийный инвентарь, аппарат, находящийся в распоряжении человека, они составляют тот понятийный фонд, из которого извлекаются мыслительные единицы для осуществления речемыслительного процесса. Будучи вовлеченными в речемыслительный процесс, концепты становятся мыслительными референтами. Отсюда ясно, что мыслительный референт и концепт – явления однопорядковые, соотносимые, но не тождественные. Мыслительный референт – это актуализованный концепт, идеальный объект мысли в конкретном акте номинации.При этом следует указать на разницу между мыслительным референтом и просто референтом. Если референция понимается как отношение актуализованного, включенного в речь имени или именного выражения к объектам действительности, то референт – это по сути «актуализованный» денотат, материальный объект мысли в конкретном речевом акте, сущность, вовлекаемая в структуру лингвистического знака не на уровне языковой статики, а на уровне речевой динамики. Таким образом, отношения между денотатом и референтом сродни отношениям между концептом и мыслительным референтом. Последовательно проводимое разграничение референта и мыслительного референта представляется в высшей степени важным и обладающим большой экспланаторной силой. Так, при отождествлении этих двух сущностей не удается объяснить возможность истинных высказываний о несуществующих предметах. Как пишет Л. Линский, если суждение высказывается о чем-то, то этот предмет должен реально существовать, иначе, как же в суждении он может быть упомянут? Или каким же образом может иметь место референция к нему? Нельзя говорить о референции ни к чему, нельзя высказываться ни о чем, и если высказывание ни о чем невозможно, оно всегда должно быть о чем-то.

Так эта известная с древних времен цепь рассуждений приводит к выводу о невозможности истинных высказываний о несуществующих предметах. Значит, невозможным становится даже утверждение, что они не существуют. Очевидно, выход из положения может быть найден в том, что языковая референция осуществляется не прямо и непосредственно к явлениям внешнего мира, а к сущностям идеальным – мыслительным референтам, которые способны в силу креативного характера человеческого мышления конструировать несуществующие предметы и нереальные ситуации.

Примерно в том же ключе доказывает нетождественность референтов и мыслительных референтов И.Ф. Вардуль. По мнению автора, многочисленные факты несоответствия содержания высказывания действительности, в частности, такие заведомо ложные высказывания, как «На вербе растут груши», доказывают, что языковые референты суть идеальные объекты. Это не денотаты, а сигнификаты, если воспользоваться терминологией Ч. Морриса. Выводы, к которым приходит И.Ф. Вардуль при рассмотрении этой проблемы, заключаются в следующем: 1) при построении речевого высказывания параллельно с ним конструируется его идеальный референт, который может быть адекватным и неадекватным действительности; 2) информация, содержащаяся в высказывании, относится к идеальному референту, а не непосредственно к действительности, но, передавая информацию об идеальном референте, мы через нее передаем информацию и о действительности – в той мере, в какой референт адекватен действительности.

Сошлемся в связи с рассматриваемой проблемой и на мнение В.Г. Гака, который считает, что референтом предложения является не отдельный элемент действительности, а отрезок ситуации в целом; ситуация же трактуется как совокупность элементов, присутствующих в сознании говорящего в объективной действительности в момент «сказывания» и обусловливающих в определенной мере отбор языковых элементов при формировании самого высказывания.

Итак, если референция – это отношение, то мыслительный референт – это та ментальная единица, посредством которой это отношение актуализируется в конкретном речевом акте; если виртуальное имя коррелирует с виртуальным понятием-концептом, то актуализованное, включенное в речь имя коррелирует с мыслительным референтом; наконец, если концептуальная система соотносится с языковой системой, то оперирование мыслительными референтами происходит при осуществлении речевой деятельности. Концепт, таким образом, рассматривается как сущность статическая, а мыслительный референт – как динамическая.

Когда мы ведем речь о том, что языковая сфера есть в значительной степени результат формализации понятийной, то представляется весьма важным иметь в виду указанную разницу между концептами и мыслительными референтами. При осуществлении речемыслительного процесса имеет место синтагматическое соединение и десигнаторов словесных знаков, и их десигнатов, что составляет собственно речевой аспект процесса, а также синтагматическое соединение мыслительных референтов, что составляет мыслительный аспект этого процесса. При этом необходимо особо указать, что такое искусственное расчленение фактически единого процесса предпринято лишь в исследовательских целях для удобства анализа, в действительности, же, как справедливо полагает С.Д. Кацнельсон, процессы мышления и речеобразования неотторжимы один от другого и представляют собой единый речемыслительный процесс.

1.8 Понятие грамматических и лексических трансформаций при переводе, причины их возникновения

В процессе перевода постоянно приходится прибегать к грамматическим и лексическим трансформациям. Грамматические трансформации обусловлены различием в структурах двух языков – языка оригинала и языка перевода. В их лексических системах тоже наблюдаются несовпадения, ибо, по образному выражению Сэпира, каждый язык имеет свой «своеобразный крой». Это своеобразие лексико-семантического аспекта каждого языка, прежде всего, проявляется в типе смысловой структуры слов. Любое слово, т.е. лексическая единица, не является чем-то обособленным, но частью лексической системы языка, ее составным элементом. Этим объясняется своеобразие семантической структуры слов в разных языках. Кроме того, соответствующие семантические единицы в разных языках могут иметь различную значимость, т.е. занимать различное положение в системе языка. Слово может быть более употребительным в одном языке, а в другом иметь более узкое или даже терминологическое значение, как, например, так называемые интернациональные слова во французском и русском языках.

Каждое слово осуществляет понятие о предмете им обозначаемом. В семантике слова отражаются различные признаки предмета, его свойства и связи его значения с обозначаемыми объектами. В семантике слова отражено видение мира, свойственное данному языку, вернее, носителю данного языка. При познавании действительности могут быть выделены различные признаки одного и того же объекта – денотата, что находит свое отражение в семантической структуре соответствующего слова.

Но, несмотря на выделение различных признаков, оба языка в равной степени адекватно отражают одно и то же явление действительности. Здесь можно привести слова Г.В. Колшанского: «Пресловутое сравнение обозначений цветов спектра в различных языках больше всего свидетельствует не о субъективности «членения действительности», а об адекватном отражении в лексической системе объективно существующего спектра». Поэтому сложной задачей для переводчика является передача стилистических приемов, основанных на игре слов, если в соответствующих словах обоих языков выделены различные признаки.

Другой причиной, вызывающей лексические трансформации, является разница в смысловом объеме слова. В каждом языке слово живет своей жизнью, тесно связанной со своеобразием лексико-семантической системы данного языка. Оно может иметь различные виды лексических значений, оно может расширять или сужать свое значение, делать его более конкретным или абстрактным.

Не меньшее значение имеет и привычное для каждого языка употребление слова. Оно, конечно, связано с историей развития данного языка, формированием и развитием его лексической системы. В каждом языке вырабатываются своеобразные клише, как бы готовые формулы, слова и сочетания слов, используемые говорящими на данном языке. Последние не являются фразеологическими единицами, но обладают полной завершенностью, и, в отличие от фразеологических сращений и устойчивых сочетаний, никогда не нарушаются введением дополнительных слов или подстановкой одного из компонентов.

Ещё одной причиной, вызывающей необходимость в лексических трансформациях, является различие в сочетаемости. Слова находятся в определенных для данного языка связях. Важно отметить, что сочетаемость слов имеет место в случае совместимости обозначаемых ими понятий. Эта совместимость в разных языках, очевидно, бывает разная-то, что возможно в одном языке, является неприемлемым в другом.

Выводы по 1-ой части

Основная причина сложности лексико-семантической системы языка заключается в соединении в ней лингвистических и нелингвистических элементов. Слово как единица данной системы является отражением действительности. Семантическая, смысловая сторона слова представляет собой сложное явление, точку приложения многочисленных и разнообразных сил: действительности, системы языка, общества, личности человека. Понимание языка как системно-структурного образования привело семасиологов к мысли о компонентной структуре лексического значения слова. Достижением современной семасиологии является понимание значения как сложного образования, состоящего из иерархически организованных «атомов» смысла. «Атомы» смысла называют по-разному: дифференциальными семантическими множителями, семантическими компонентами, семами и т.д. Семантическими компонентами называются элементарные единицы смысла, на которые может быть расчленено значение слова. Одним из существенных признаков семантического компонента является его более высокая абстрактность по сравнению с лексическим значением в целом. Об абстрактном характере семантических компонентов свидетельствует факт сочетаемости слов.

Признание понятийной сферы в качестве одного из ярусов человеческого мышления заставляет поставить вопрос о тех операционных сущностях, в форме которых оно осуществляется. Если экстралингвистическая реальность, логический строй мышления и язык имеют присущие им единицы и законы, то понятийная сфера также оперирует своими единицами – концептами. Согласно исследованиям русских и зарубежных филологов, концепт – это понятийный инвентарь, аппарат, находящийся в распоряжении человека, они составляют тот понятийный фонд, из которого извлекаются мыслительные единицы для осуществления речемыслительного процесса. Выделяются концепты лингвокультурные, культурные, концепты-униеалии и концепты-универсалии. Последние, группируясь в структуры, образуют понятийные категории. Термин «понятийные категории» впервые был введён О. Есперсеном. проблемой определения статуса и функционирования понятийных категорий занимались ведущие учёные-лингвисты: В. фон Гумбольдт, С.Д. Кацнельсон, Г. Пауль, Г. Гийом, А.В. Бондарко, И.И. Мещанинов, Е.А. Реферовская и Л.М. Скрелина, Р.-Л. Вагнер. П. Имбс, Р. Лафон, Б. Потье, Ж. Стефанини, Ж. Муанье, М. Мольо, Ж. Майар и др. Они исследовали природу понятийных категорий, устанавливая внеязыковой характер понятийных категорий, выявили их онтологический статус и функции, определили их соотношение с семантическими и грамматическими категориями и их непосредственную связь психологией человека. В ходе истории их мнения во многом разделялись, однако в сумме они дают полную, всестороннюю характеристику понятийных категорий, как внеязыковых универсальных категорий, поскольку они применимы ко всем языкам, хотя редко выражаются в этих языках ясным и недвусмысленным образом. Существовало много подходов и методов данной проблематики, однако практически все они обнаруживают одинаковые черты.

Изучение понятий концепта и понятийных категорий помогло выявить причины возникновения лексических и грамматических трансформаций при переводе.

2. Причины, вызывающие лексические трансформации

2.1 Выделение различных признаков одного и того же явления или понятия

Как уже говорилось, в значении слова в разных языках часто выделяются разные признаки одного и того же явления или понятия, что неизбежно создает трудности при пере­воде. Например: Entre chien et loup , сумерки.

Данное явление действительности ассоциируется во французском языке с чем-то неопределенным, равно как невозможно представить животное, среднее между собакой и волком, тогда как в русском языке в основу значения слова положен процесс смеркания – темнеет, смеркается.

Данный языковой факт наблюдается не только в словах с прозрачной смысловой структурой. Этимологически его можно проследить в очень многих словах. Признак, положенный в основу значения слова, не должен доминировать в сознании переводчика. Оторвавшись от него, он должен найти соответственное русское слово. Бывают случаи, когда благодаря выделенному признаку слово приобретает более широкий семантический объем и не покрывается соответствующим словом другого языка.

2.2 Различия в смысловой структуре слова

Различия в смысловой структуре слова являются одной из основных причин, вызывающих лексические трансформации. Эти различия связаны с характерными особенностями отдельных слов или групп слов. Естественно, что данный раздел охватывает целый ряд явлений. По существу, даже идентичные по значению слова разных языков не являются абсолютно равнозначными, никогда полностью не совпадают. Чаще всего совпадает первый лексико-семантический вариант таких слов, их основное значение, а далее идут различные лексико-семантические варианты, ибо развитие значений этих слов шло разными путями. Это обусловливается различным функционированием слова в языке, различием в употреблении, различной сочетаемостью, но даже основное значение французского слова может быть шире соответственного русского слова. Это явление находит свое отражение в словарях. Например, французскому слову « sombre » соответствуют по два русских слова: 1. темный, 2. угрюмый, унылый; 3. мрачный, пасмурный. Поэтому переводчику приходится делать выбор. При анализе семантической структуры прилагательного « juste » сразу бросается в глаза то, что оно является многозначным словом и может определять очень широкий круг предметов и понятий: человека, явление, абстрактное понятие, предмет. Каждая сфера его употребления соответствует отдельному значению. Но каждому значению, в свою очередь, соответствует по два или более русских слова. Французско-русский словарь иногда дает их просто через запятые. Это говорит о том, что каждый лексико-семантический вариант не покрывается одним русским словом, так как в нем присутствуют две или более семы, которые требуют передачи двумя или более русскими словами.

Так, первое значение « juste » – справедливый; 2.правый, праведный, законный; 3. правильный, верный, точный; 4. истинный, настоящий; 5. тесный, узкий; 6. недостаточный, слишком маленький. Почти во всех случаях слову « juste » соответствуют в русском языке разные слова, в зависимости от того существительного, которое оно определяет. Но это также говорит об очень широком семантическом объеме каждого лексико-семантического варианта слова.

С теми же трудностями мы встречаемся при переводе с русского на французский. Так, русское слово «хрупкий» имеет несколько вариантов перевода на французский язык: fr ê le , fragile , pr é caire . Для выбора правильного варианта требуется уточняющее слово.

Пути развития переносного значения идентичных слов тоже сильно расходятся. Например, французское слово putain и русское слово путана совпадают по своему основному значению – оба слова обозначают девушку «лёгкого поведения». Одинаков не только объем значения, но одинаковы и оценочные ассоциации. Однако развитие переносного значения шло разными путями и приобрело разные эмоциональные коннотации в обоих языках. В русском языке – снисходительные и даже положительные; во французском – явно отрицательные, трансформировавшееся в дальнейшем в междометие жаргонной лексики.

2.3 Проблема контекстуального значения слова

Семантическая структура слова предопределяет возможность его контекстуального употребления, и перевод контекстуального значения слова представляет собой нелегкую проблему.

Контекстуальное значение слова во многом зависит от характера семантического контекста, от семантики сочетающихся с ним слов. Окказиональное значение слова, неожиданно возникающее в контексте, не является произвольным – оно потенциально заложено в семантической структуре данного слова. В контекстуальном употреблении слова в поэзии или художественной прозе часто проявляется проникновение автора в самую глубь его семантической структуры. Ведь слову свойственны как парадигматические, так и семантические связи, и лексические потенции слова могут быть раскрыты в обоих случаях. Но выявление этих потенциальных значений тесно связано со своеобразием лексико-семантического аспекта каждого языка, отсюда и вытекает трудность передачи контекстуального значения слов в переводе: что возможно в одном языке, невозможно в другом.

Dans la guerre nucléaire femmes et enfants seront les premiers otages.

Слово « otage », согласно словарям, имеет только одно значение – заложник . Однако в данном семантическом окружении оно приобретает значение жертвы . Это контекстуальное значение, очевидно, присутствует в его парадигматическом значении: 'каждый заложник может стать жертвой и погибнуть'.

Первыми жертвами в атомной войне будут женщины и дети.

Контекстуальное значение слова всегда очень эффектно как семантически, так и стилистически, благодаря своей неожиданности. Оно часто используется в стилистических целях и поэтому переводчик сталкивается с двойной задачей: он должен избегать нивелировки и в то же время не нарушить норм языка перевода.

2.4 Проблема перевода слов эмоционального значения

Особую трудность представляет перевод слов эмоционального значения, тоже требующих лексических замен. В каждом языке существует большой разряд слов, у которых помимо логического значения, имеется и эмоциональное значение или созначение. Не следует смешивать эмоциональное созначение с различными значениями многозначного слова. Эмоциональное значение обычно присутствует в парадигматическом значении слова, т.е. объективно, а не субъективно, например, в таких словах как amour , haine , amiti é и т.п. Эмоциональное значение слова можно рассматривать как вторую сему, выражающую оценку данного явления или факта реальной действительности. Эмоциональное значение, заложенное в слове, обычно создается теми ассоциациями – положительными или отрицательными, – которые слово вызывает и которые присутствуют в нем вне зависимости от контекста и субъективного восприятия.

Вот пример понятийных компонентов, выполняющих аналогичную функцию, но не являющихся прямыми семантическими компонентами:

La fusillade des soldats a provoqué l`explosion de fureur et horreur.

Расстрел солдат вызвал взрыв гнева и возмущения.

Из-за различия в сочетаемости, слово horr eu r приходится переводить существительным возмущение , которое является эмоционально адекватным. Сочетание взрыв ужаса неприемлемо в русском языке.

2.5 Разница в смысловом объёме слова

Особую группу слов, требующих трансформаций в пере­воде, представляют слова, имеющие различный объем значения во французском и русском языках. Эта проблема уже затрагивалась выше, когда речь шла о некоторых французских словах, значению которых соответствуют два или более русских слова. В эту группу, естественно, входит огромное количество самых разнообразных слов: интернациональные слова, некоторые глаголы восприятия, ощущения и умственной деятельности и так называемые адвербиальные глаголы. Входящие в эти под­группы слова различны по своей семантической структуре. Интернациональные слова и глаголы восприятия, ощущения и умственной деятельности являются во французском языке многозначными словами, тогда как адвербиальные глаголы – двусемными.

Интернациональными словами, как известно, называются такие слова, которые встречаются в ряде языков в более или менее одинаковой звуковой форме. Эти слова выражают научные и общественно-политические, а также и обиходные понятия. Например, électroni que – электронный, radar – радар, capitalism e – капитализм, élégant – элегантный и т.п. Объем значения таких слов обычно не совпадает. В русском языке они имеют, как правило, одно значение, а во французском языке эти слова обычно многозначны. Хотя всем известно, что эти слова являются «ложными друзьями» переводчиков, ошибки в их переводе далеко не редки. Эти ошибки вызываются не только различием в их семантической структуре, но и различием в их употреблении, что тоже требует лексических замен. В связи с более широким объемом значения интернациональные слова имеют во французском языке и более широкое употребление по сравнению с употреблением аналогичного слова в русском. Например:

Dans l`histoire du monde y avait jamais encore eu tant de gens engagés dans la traduction de la littérature laïque et religieuse.

Ещё никогда в истории человечества столько людей не занималось переводом светской и духовной литературы.

Русское соответствие религиозные материалы совершенно неприемлемо в данном тексте из-за иного употребления. В этом случае usage играет решающую роль, хотя по своему значению эти слова абсолютно идентичны в обоих языках.

Ошибочным является однозначный перевод таких глаголов, как voire , sentir , croire , и др. только словами видеть, чувствовать, верить . В отличие от соответствующих русских глаголов французские приобрели и другие значения, в которых они особенно часто употребляются в газетно-публицистическом стиле.

Ils croient qu`ils ont toujours les moyens de changer ce monde.

Они считают, что у них ещё есть способы изменить этот мир.

Перевод русским глаголом верить явился бы искажением смысла.

Особую группу слов с неодинаковым объемом значения составляют так называемые адвербиальные глаголы. В их семантической структуре всегда присутствуют две семы: сема действия и сема, передающая характер этого действия. Такие глаголы все чаще и чаще употребляются в современном французском языке. Обычно при переводе требуется введение какого-либо глагола движения и обстоятельственного слова или слов, раскрывающих основную сему.

Лексические трансформации вызываются также необходимостью конкретизировать слово при переводе. Для французского языка характерно наличие особенно большого количества слов с широкой понятийной основой, т.е. слов широкого значения. Ими могут быть существительные, прилагательные и глаголы, например: chose , point , bien , bon , faire , arriver . Перевод таких слов зависит от конкретизирующего их значение контекста. Они обычно переводятся различными русскими словами, имеющими конкретное значение. В особенности это относится к глаголам речи и глаголам движения. «Конкретное лексическое значение, тот или другой лексико-семантический вари­ант глагола, зависит от структуры и лексического наполнения распространяющих его слов»..

Le régime Saigon a employé toute forme de pression et violence pour faire les électeurs participer aux élections.

Сайгонский режим прибегал ко всем видам давления и насилия, чтобы заставить избирателей принять участие в выборах.

Многие существительные с широкой понятийной основой фактически десемантизировались. Это такие слова как chose , point , affaire и др. В ряде случаев они употребляются как слова заместители и часто опускаются при переводе.

Voyager, c`est une chose, voyager à l`etranger en est une autre.

Путешествовать – это одно, а путешествовать заграницу – совсем другое.

Иногда, конечно, они переводятся такими же десемантизированными словами. Иногда к конкретизации приходится прибегать из-за того, что обобщающие слова в обоих языках имеют качественное различие. К ним относятся такие слова как repas и трапеза , которые обычно служат иллюстрацией этого явления или слова membres и члены , из которых membres является широко употребительным, а русское слово члены имеет гораздо более узкое употребление.

2.6 Вопрос о сочетаемости

Следующий вопрос, на котором необходимо остановиться в связи с лексическими трансформациями при переводе, это вопрос о сочетаемости. В каждом языке имеются свои типичные нормы сочетаемости. Понятие нормы соотносимо, с одной стороны, с системой языка, а с другой стороны, она тесно связана с речью, в которой проявляется языкотворческая оригинальность носителей языка. Каждый язык может порождать бесконечное количество новых сочетаний, понятных для людей, говорящих на нем и не нарушающих его норм. В каждом языке существует круг обычных, установившихся традиционных сочетаний, которые не совпадают с соответствующим кругом сочетаний в другом языке. Это вызывает необходимость подыскивать столь же принятые сочетания в языке перевода. Основное из сочетающихся слов семантически совпадает и сохраняется в переводе, а второе часто переводится словом, имеющим другое логическое значение, но выполняющим ту же функцию, как например, trains marchent – поезда ходят . Чем шире семантический объем слова, тем шире его сочетаемость, так как благодаря этому оно может вступать в самые разнообразные связи. Это в свою очередь допускает широкие возможности его передачи в переводе, различные варианты перевода.

Наряду с традиционными сочетаниями в языке возможны и неожиданные сочетания, но вполне понятные, поскольку они следуют принятым семантическим моделям сочетаемости. Это явление – соединение слов, наделенных совершенно различными семантическими особенностями, – свойственно всем языкам, но в каждом языке имеет различный удельный вес. Во французском языке такие неожиданные сочетания, по-видимому, образуются очень легко. Возможно, это обусловливается явлением конверсии и легкостью образования новых слов различными способами, разнородностью словарного состава и другими причинами. Не только поэты и писатели, но и журналисты часто прибегают к неожиданному сочетанию слов, что придает высказыванию значительную живость и оригинальность. «Неожиданность слова тесно связана со смысловой емкостью высказывания. Количество информации в слове связного высказывания пропорционально неожиданности слова», – пишет Ю. Степанов в своей книге «Французская стилистика». Об этом же говорит и Риффатер в своей статье «Criteria for Style Analysis», «Word», v. 15, №1. Неожиданное употребление слова осложняет задачу переводчика, ибо слово выступает в сочетании не только с одним словом, но и в одном линейном ряду с другими словами целого предложения.

Итак, мы перечислили основные причины лексических трансформаций: выделение различных признаков одного и того же явления или понятия, различия в смысловой структуре слова, проблема контекстуального значения слова, проблема перевода слов эмоционального значения, разница в смысловом объёме слова, вопрос о сочетаемости. Все они, в равной степени, возникают при переводе текста как с французского языка на русский, так и наоборот, представляя, таким образом, определённой степени трудности, на которые всегда должен обращать внимание переводчик.

В процессе перевода постоянно приходится прибегать к грамматическим и лексическим трансформациям. Они могут касаться как грамматики, так и лексики, соответственно, и называться они будут грамматическими и лексическими. Семантическая структура слов в разных языках довольно своеобразна. Кроме того, соответствующие семантические единицы в разных языках могут иметь различную значимость, т.е. занимать различное положение в системе языка. Отсюда возникает необходимость переводческих трансформаций, иначе бы имел место случай кальки, что заведомо является искусственным искажением значения и смысла переводимых лексических единиц.

Вопрос о мыслительной основе языковых структур и их речевых реализаций рассматривается в современной лингвистической парадигме в качестве одного из важнейших. В этой связи особо актуальными становятся исследования в рамках сравнительно недавно заявившей о себе концептивной лингвистики – области языкознания, ориентированной на анализ генезиса, развития и функционирования языковых построений в плане их обусловленности ментальным субстратом, важнейшей составляющей которого являются дискретные элементы сознания – концепты, которые способны группироваться в сложные структуры, называемые понятийнымикатегориями. Последние явились предметом уже достаточно многочисленных исследований, но не получили сколько-нибудь единообразной интерпретации. Нас интересует, как одни и те же концепты реализуются в разных языках, меняется ли объём их значения в зависимости от окружения, сферы употребления, одинакова ли их реализация в различных речевых стилях – являются ли они эквивалентными друг другу в двух родственных языках – французском и русском.

Сопоставление французских понятий «faute, erreur, lapsus» и русских «ошибка, заблуждение, ляпсус»

Из всех трех понятий в обоих языках наиболее часто употребляемым можно считать слово ошибка , однако на протяжении развития человеческой мысли понятие заблуждения разрабатывалось более детально. Всем известное Errare humanum est появляется в произведениях таких античных авторов, как Феогнид, Еврипид, Сенека, Цицерон. Эта крылатая фраза успешно перекочевала в русскую речь в своем латинском выражении, позже была переведена как «Человеку свойственно ошибаться» и стала употребляться как бы в извинение своего промаха или опрометчивости. На самом деле слово errare в данном случае вполне могло бы быть передано как «заблуждаться», тем более что вторая часть этого высказывания sed in errore perseverare diabolicum вполне оправдывает такой перевод.

В христианской традиции заблуждению также уделялось большое внимание; так, о нем говорил еще Аврелий Августин в своей «Исповеди». Но все же основным источником определения этого понятия является Библия. Например, в Синодальном переводе Библии на русский язык слово заблуждение встречается 40 раз, причем оно воспринимается как одно из величайших зол, отступление от Истины Божией, поклонение идолам или самому дьяволу, практически как синоним греха: «Воспомяни меня и призри на меня: не наказывай меня за грехи мои и заблуждения мои и отцов моих, которыми они согрешили пред Тобою!». Дух Божий, дух истины, противопоставляется духу заблуждения: «Мы от Бога; знающий Бога слушает нас; кто не от Бога, тот не слушает нас. По сему-то узнаем духа истины и духа заблуждения».

Таким образом, заблуждение понимается как «неистина». В.Г. Гак в статье «Истина и люди» приводит такую схему:

Отражение действительности

неложь неистина

истина правда заблуждение вымысел

фантазия ложь

Заблуждение – «неистина ненамеренная, неконтролируемая, результат не злого умысла, а незнания; заблуждение не придумывают». «Отмечается как полярность этих явлений, так и отсутствие жестких границ между ними». Они могут «работать» друг на друга, происходить друг от друга: Много заблуждений рождается от злоупотребления истиной;

Нередко заблуждение – та же истина, которой, однако, не дали созреть. Вместе с тем заблуждение может способствовать появлению истины или даже со временем стать ею. Таким образом, заблуждение и истина являютя понятиями противоположными, но не взаимоисключающими. Ошибка, напротив, не может занять место истины.

Что же касается слова lapsus и его русского эквивалента, то они интересны тем, что французский lapsus при заимствовании из латыни стал широко употребляться в психологии и психоанализе, а в русском языке для перевода тех же терминов используется слово ошибка .

Описание русских понятий ошибка, заблуждение, ляпсус.

Описание русских понятий начнем со слова ошибка как наиболее часто употребляемого в речи. Для сравнения приведем следующую таблицу 4.

Где серым представлено слово «ошибка», бес цвета – слово «заблуждение,

I – газетно-журнальные тексты

II – драматургия

III – научные и публицистические тексты

IV – художественная проза

Под ошибкой понимается:

· Неправильность в какой-либо работе, вычислении, написании.

· Неправильное действие, ошибочный поступок. Этимология этого слова остается спорной. Так, оно связывается с церковно-слав. «ошибати», собственно «промахнуться, ударить мимо цели», от глагола шибать, а также со значением «воздержаться, отстать, оказаться на отшибе».

Причем последний источник утверждает, что слово это известно в русском языке с XV–XVI века, и что в других славянских языках в том же значении отсутствует.

Следует отметить, что синонимы ошибки , такие как промах, просчет, этимологически также связаны с идеей стрельбы и других действий, требующих точности в вычислении.

В современном русском языке слово ошибка имеет следующую сочетаемость: большая, маленькая, огромная, гигантская, чудовищная крупная, мелкая ошибка, серьёзная, грубая, глупая, жестокая, кричащая, легкомысленная, невинная, голая, печальная ошибка; роковая, фатальная, губительная, опасная, трагическая, ужасная ошибка; детская, мальчишеская ошибка; незаметная, очевидная, явная ошибка; редкая, единственная, распространенная, частая, типичная ошибка; обидная, случайная, закономерная, моя…ошибка; сделать, совершить, допустить, пропустить, обнаружить, найти, выявить, подметить, заметить, вскрыть, признать, исправить, сгладить, загладить, извинить, простить…ошибку; избежать…ошибки; причина, значение, результат, следствие…ошибки; удержать, предостерегать, оберегать от ошибки; ошибка вкралась, привела к чему‑л., обернулась чем‑л..

Из сочетаемости видно, что ошибка представляется, с одной стороны, как некое действие, поступок, совершения которого следует избегать самому и оберегать от него других, поскольку его результат может не только огорчить человека, но и иметь роковые последствия. Часто ошибка – признак незрелости, отсутствия жизненного опыта или простой невнимательности, а не злого умысла, поэтому ошибку можно простить. С другой стороны, ошибка персонифицируется: она обладает своим «характером», в основном, отрицательными его чертами: ошибка не может быть «умной» или «доброй», хотя бывает и невинной, и легкомысленной. Кроме того, незначительное количество контекстов указывает на ошибку как на некое несовершенство текста-ткани, которое можно удалить без особого труда.

Слово заблуждение этимологически связано с глаголом «блуждать, блудить», такое происхождение наталкивает нас на образ леса, в котором можно заблудиться. В восточнославянской мифологии воплощением леса как враждебной человеку части пространства является Леший. Он пугает людей своим смехом, может увести ребенка или сбить человека с пути. Леший – хозяин леса и зверей, он наделен отрицательными атрибутами, связью с левым; для защиты от него уведенный им человек ничего не должен есть.

В современном русском языке слово заблуждение означает неправильное, ошибочное мнение или представление о чём-либо и имеет следующую сочетаемость: вводить, ввести, впасть в заблуждение; выводить, вывести, выйти из заблуждения; держать в заблуждении; пребывать, жить, быть, находиться в заблуждении; быть далёким от заблуждения; поддерживать заблуждение; глубокое заблуждение; распространённое, частое, всеобщее заблуждение; большое, временное, опасное, пагубное, неискоренимое, мое… заблуждение; бороться с заблуждением; заблуждение царит; карать заблуждение; ряд заблуждений.

Ярким примером употребления этого слова может служить цитата из романа Чернышевского «Что делать?»: «Конечно, как ни тверды мысли человека, находящегося в заблуждении, но, если другой человек, более развитой… будет постоянно работать над тем, чтобы вывести его из заблужденья, заблужденье не устоит».

Из приведенной сочетаемости можно заключить, что заблуждение – это прежде всего определенное место в пространстве, возможно, это и есть лес, в котором человек почти бессилен перед духами зла; это может быть также какое-то закрытое помещение или яма. Заблуждение понимается также как состояние, почти болезненное, присущее в той или иной мере всем людям; оно ограничено во времени, может повторяться с определенной частотой и иметь тяжелые последствия. В некоторых контекстах заблуждение предстает в виде одушевленного существа, с которым нужно бороться, но которое не всегда можно победить, и тогда заблуждение царит в людских умах – вспомним библейский «дух заблуждения»: «Духа Божия узнавайте так: всякий дух, который исповедует Иисуса Христа, пришедшего во плоти, есть от Бога; а всякий дух, который не исповедует Иисуса Христа,… не есть от Бога».

Таким образом, русский человек относится к заблуждению серьезней, чем к ошибке. Ошибка чаще понимается как действие, проступок, ложный шаг, который человек совершает сам в силу разных причин, а заблуждение – это состояние, в котором человек пребывает зачастую не по своей воле – в этом состоянии его держат некие злые духи, они сбивают его с пути истины, и действие их не поддается рациональному осмыслению.

Персонифицированная ошибка подстерегает человека, и он может с нею справиться без особого труда, заблуждение же «оказывает ему открытое сопротивление».

По данным Русского Ассоциативного словаря, заблуждение ассоциируется в нашем сознании со словами «неправда» и «мука», а когда мы слышим слово ошибка, первое, что нам приходит в голову, это «ошибки молодости», «просчет», «промах».

Описание французских понятий faute, erreur, lapsus.

Французское слово faute имеет несколько значений: 1. Отсутствие, нехватка чего-либо; 2. Любой неверный поступок, нарушающий моральные устои, религиозные предписания или принятую норму поведения; 3. Нарушение какого-либо правила по незнанию или по недосмотру.

Слово faute образовалось в результате фонетических изменений от слова fallita, употреблявшегося в народной латыни со значением «ошибочное, неудачное действие, поступок», fallita – субстантив женского рода от слова falsitus, которое является искажённой формой латинского falsus, причастия прошедшего времени от глагола fallere. Сначала faute обозначало факт нарушения религиозных предписаний, откуда la Faute «грех, содеянный Адамом и Евой», или моральных устоев. Это слово употреблялось специально для описания сексуальных связей вне брака; значение это, «поступок женщины, поддавшейся соблазнам мужчины», устарело вместе с изменением общественного мнения по поводу сексуальных отношений. В широком смысле, faute получило значение отступления от какого-либо правила в искусстве, научной дисциплине, и т.д., откуда faute de goût «неловкое и неприятное действие». Оно входит в состав некоторых выражений, в частности, пассивной конструкции ).

Faute во французском языке имеет следующую сочетаемость:

Commettre, faire, excuser, pardonner une faute.

Aggraver, atténuer, avouer, nier, confesser, pallier, reconnaître, réparer sa faute.

Inculper, accuser qqn d’une faute.

Admettre une faute.

Une faute légère, originаle, initiale, vénielle, pardonnable, excusable.

Une faute grave, lourde, grossière, impardonnable, irréparable, mortelle, charnelle.

Des fautes abondent, fourmillent, pullulent, déparent.

Texte, livre, édition remplie, pourrie, criblée, émaillée, pleine, truffée de fautes, qui fourmille de fautes.

Accumuler les fautes, entasser faute sur faute

Sentir la portée de sa faute, relever des fautes

Charger sa conscience d’une faute, payer, racheter, porter sa faute,

Rejeter la responsabilité d’une faute sur qn

Pêcheur chargé de fautes

Prendre, surprendre qqn en faute

Les fautes du chrétien, du croyant

Tomber en faute, confesser sa faute

Une faute qui ternit la réputation

Cacher, camoufler ses fautes, découvrir les fautes de qqn

Une faute cachée dans…

Couvrir, habiller la faute de qqn

Laver qqn d’une faute

Passer sur une faute, fermer les yeux sur une faute

Ratiociner sur ses fautes

Une faute faite par étourderie, inadvertance, inattention, maladresse, négligence

Faute qui aboutit à un échec.

Слово faute используется также в юриспруденции и обозначает действие, проступок, состоящий в нарушении договорного обязательства, требований закона либо прав человека, преднамеренный или непреднамеренный.

Из сочетаемости слова faute можно заключить, что оно понимается, во-первых, в прямом значении, то есть как некий акт человеческого сознания, единичный поступок, «action momentanée», который можно рационально обосновать, объяснить невнимательностью, небрежностью или рассеянностью.

Во-вторых, за этим понятием стоят несколько образов. Французское faute представляется как груз на человеческой совести. Он имеет определенный вес, совершая ошибку, человек принимает на себя его тяжесть и чувствует ее до тех пор, пока не «откупится» от своей ноши. Причем таких грузов может быть несколько: человек может «загромождать» свою совесть ошибками. Здесь прослеживается образная связь с понятием греха, которое в некоторых случаях является синонимом faute . Следовательно, противоположным по смыслу словом можно считать «добродетель»: «C’est la faute qui fait la vertu.»

Другой образ faute – это пятно на ткани-тексте, который может быть «émaillé de fautes», либо пятно на репутации, совести человека. Его нужно постараться как-то спрятать, замаскировать, отмыться от него, поскольку оно в любой момент может быть обнаружено.

Таким образом, за словом faute стоит три образа: 1. груз на совести человека, 2. пятно на репутации и 3. маленькое насекомое, наносящее вред тексту или информации.

Французское понятие erreur имеет более давнюю историю. Еще в греческой мифологии мы находим персонификацию заблуждения. Ата – старшая дочь Зевса и Ириды, богини раздора. Она олицетворяет заблуждение, помрачение ума, слепое мгновенное безумие. Гомер изображает Ату быстрой на ноги, легкой, могучей. Ата ходит по головам людей и приносит им вред. При рождении Геракла Ата сыграла губительную роль, помрачив ум Зевса. Ожидая рождения Геракла у Алкмены, Зевс заявил, что родившийся теперь смертный будет царствовать и повелевать всеми. Ревнивая Гера вынудила Зевса подтвердить это клятвой, и затем, замедлив роды Алкмены, ускорила рождение ничтожного Эврисфея, в зависимость от которого попал позже Геракл. Разгневанный Зевс сбросил Ату с Олимпа. Она упала во Фригию, на холм, получивший название Холма Заблуждения. Именно на нем Илос построил крепость Илион. Зевс, сбросив Ату с неба, навсегда запретил ей возвращаться на Олимп, вот почему Еrreur – печальный удел человечества. Позже Зевс послал своих дочерей, названных Мольбами, чтобы они ходили вместе с Атой по свету; тем самым он дал людям шанс избежать Заблуждения. Некоторые исследователи находят соответствие между изгнанием Аты с Олимпа и падением с Небес Люцифера, прогневавшего Бога.

Примечательно, что заблуждение – это свойство именно человека, а не богов, указывающее на несовершенство нашего сознания, и поэтому склонность человека к заблуждению вполне объяснима: «Les rivières ne se précipitent pas plus vite dans la mer que les hommes dans l’erreur.»

У Чезаре Рипа Error описывается следующим образом: «Это человек с завязанными глазами, похожий на старика; в руке у него палка, которой он нащупывает дорогу, чтобы идти увереннее. Таким образом, он почти всегда пребывает в Неведении».

Завязанные глаза – символ моральной и духовной слепоты, которая и влечет за собой порок и невежество, а дорога, по которой он идет – это и есть жизненный путь человека. Вспомним, что Ата, помрачив ум Зевса, сделала его «духовно слепым», как бы закрыла ему глаза на то, что происходит на земле.

История самого слова erreur такова: оно было заимствовано в XII веке из латинского error, erroris, а именно «поиски, блуждания», и в переносном смысле «неуверенность», «незнание», откуда значения «ошибка», «наваждение», «заблуждение» и «ересь» в церковной латыни. Error – дериват от errare в его переносном значении «ошибаться». Erreur означало «обман, ложь», и уже позже – поступок того, кто ошибается, в этом значении оно послужило основой для образования использующихся сегодня сочетаний faire erreur, par erreur, sauf erreur, il y a erreur, il n’y a pas d’erreur. Это слово пришло ещё из старофранцузского языка, обозначая неловкое действие, и в узком смысле – проступок. От христианской латыни происходит значение «ложная доктрина, мнение». Потом erreur становится юридическим термином. Часто используясь в выражении erreur judiciaire, оно во всеобщем употреблении принимает значение «неточность, ошибка» в конце XVI века, отсюда faire qch par erreur «сделать что-либо по незнанию, от рассеянности», и начинает употребляться в физике. В XVI веке слово вступает в омонимический конфликт с дериватом errer «путешествовать», и потомуerreur соотносится с errance; это употребление исчезло в классическом французском. Частое употребление erreur , семантически ставшего существительным, соответствующим глаголу se tromper, повлияло на все слова, произошедшие от латинского errare: значение «путешествия» уступило место значению «ошибочного действия».

В современном же языке слово erreur означает 1. Состояние человеческого сознания, которое принимает ложное за истинное и наоборот, а также суждения, которые из этого вытекают, и ошибку неточность в определенных действиях.

Сочетаемостьэтогословатакова:

Commettre, faire, propager, détruire, éviter, réfuter, rectifier, dénoncer, démasquer, découvrir, démontrer, relever, redresser, reconnaître, confesser, effacer, avouer, rétracter, professer, abjurer une erreur.

Tomber, retomber, donner, glisser, verser, s’entêter, perséverer, laisser, rester, vivre, être dans l’erreur.

Tirer qqn d’une erreur

Sortir d’une erreur

Induire en erreur.

Revenir d’une erreur

Etre embourbé, enfoncé dans l’erreur

Il est revenu de bien des erreurs.

Etre une source d’erreur

Qualités: Une erreur grave, profonde, grosse, grossière, choquante, flagrante, légère, petite, manifeste, pardonnable, impardonnable, capitale, complète, total, commune, courante, fréquente, funeste, répandue, enracinée, extrême, pernicieuse, nuancée, involontaire, voulue.

Il y a erreur sur la personne, erreur sur l’objet

Une théorie entachée d’erreur

Un texte rempli, bourré d’erreurs, contenant de nombreuses erreurs

Une erreur qui se glisse

Les erreurs du coeur, erreurs des sens

Pousser l’erreur jusqu’au bout

Avancer, soutenir une erreur

Les attraits de l’erreur

Donner à l’erreur une apparence flatteuse, l’apparence de la vérité

Aimer, chérir, diviniser ses erreurs

Combattre, défendre, condamner l’erreur, faire régner l’erreur

Triomphe de l’erreur

Son mariage est une erreur.

Erreur judicaire

Таким образом, erreu r представляется прежде всего как доктрина, учение, мнение, суждение, в то время как faute всегда связана с каким-либо правилом. Erreur соотносится с истиной,faute – с моральным устоем, добродетелью. При этом erreur всегда связана с истиной, в любой момент может стать ею, faute – никогда. По этому поводу существует большое количество высказываний; приведем некоторые из них:

«Il y a des esprits qui vont à l’erreur par toutes les vérités; il en est de plus heureux qui vont aux grandes vérités par toutes les erreurs.»

«Il m’arrive de me demander si deux erreurs qui se combattent ne sont pas plus fécondes qu’une vérité qui régnît sans conteste».

«Une erreur est d’autant plus dangereuse qu’elle contient plus de vérité».

«Ce que dénommons vérité n’est qu’une élimination d’erreurs».

«Errare humanum est. L’erreur est essentielle à l’humanité, c’est un élément de progrès et de découverte; qui élimine l’erreur élimine la recherche, cette provocation à l’inconnu et l’innatendu, quelque chose d`étranger à qui nous fournissons le moyen d’intervenir».

Если помимо этого опираться на этимологию слов, то можно представить себе область erreur лежащей в горизонтальной плоскости, в которой находится и vérité, а область faute как бы находящейся вне этой плоскости.

Из сочетаемости слова erreur видно, что за ним стоит образ определенного места в пространстве, как и за русским словом заблуждение. Однако в отличие от русского, французское заблуждение – это не лес, а скорее водоем, похожий на болото.

Другие коннотации erreur просматриваются менее отчетливо. Это мог бы быть некий предмет или пятно, но для таких выводов мы видим слишком мало оснований.

Кроме того, в некоторых случаях erreur персонифицируется и представляется либо как женщина, либо как противник в борьбе, который, как и русское заблуждение, может победить и царствовать, и которое нужно покарать.

Оба слова, и erreur , и faute , могут употребляться в специальном значении и быть религиозными терминами. Здесь опять проявляется та же разница между ними: faute в некоторых контекстах является синонимом греха, erreur – синонимом ереси, лжеучения.

Помимо этого, erreur употребляется как термин в психологии и представляет из себя один из критериев анализа эффективности наших действий. Различают три группы таких ошибок-заблуждений: ошибки, совершаемые из-за неверного анализа ситуации, из-за неверного определения схемы действий и из-за смешения схем действий. К третьей группе относятся те случаи заблуждения, которые во французской традиции получили название lapsus , а в русской – ошибка. Речь идет об исследовании этого явления в психоанализе. Этот случай представляет интерес именно тем, что один и тот же феномен получил в языках разное название, хотя, как известно, слово ляпсус также имеется в русском языке и имеет значение «грубая, часто нелепая ошибка, досадный промах», будучи заимствованным из латыни. Что же касается французского lapsus , то он имеет следующую историю: слово lapsus попало в научную речь из латыни, где lapsus означало в прямом смысле «падение», а в переносном – «ошибка» в lapsus calami , memoriae , linguae , сочетаясь с генетивом слов calamus «тростник», memoria «память» и lingua «язык». Lapsus является субстантивированным причастием прошедшего времени от labi «скользить, падать», «допустить ошибку». Ни одно из родственных слов не объясняет большое различие форм и значений этого глагола, что, вероятно, позволяет связать его с labor «работа» .

Слово lapsus было заимствовано для обозначения временной утраты памяти, позже использовалось шире, как ошибка, допущенная по невнимательности на письме или в речи. Распространение учения Фрейда о психоанализе, в котором lapsus выступает как важный симптом заболевания, способствовало широкому испльзованию этого слова, употребляющегося в ХХ веке в абсолютном значении.

Психоанализ рассматривает такие «ошибочные действия» как «символическое выражение мыслей», «бессознательное намерение». «Заблуждения» являются проявлением «искажения картины внешней действительности», которое мы допускаем по своей же прихоти и от которого «лишь избранные и наиболее уравновешанные умы способны уберечь себя».

Мы рассмотрели русские понятия ошибка, заблуждение, ляпсус и их французские эквиваленты faute, erreur, lapsus .

Соотношение этих слов между собой в обоих языках во многом схожи: по частоте употребления, степени разработанности коннотаций и самих понятий. Однако в образных системах можно обнаружить некоторые различия. Так, ошибка и faute совпадают только в одной коннотации: как несовершенство текста-ткани; коннотации «груз на совести» и «маленькое насекомое» в русском языке отсутствуют. Напротив, во французском языке faute не персонифицируется.

Из этого можно сделать несколько выводов:

1 . Одушевляя ошибку, русские как бы устанавливают с ней контакт, пытаются «приручить» ее; наша задача – ждать и смотреть, как бы она не проникла в нашу информацию, и только в этом случае пытаться ее устранить.

2. Француз чувствует на себе ответственность за совершенную им ошибку, она отягчает его совесть, поэтому он пытается избавиться от нее как можно скорее. К тому же, понятие faute гораздо более подвержено рационализации.

Слова erreur и заблуждение более схожи по своей образной системе. Оба они персонифицируются и имеют коннотацию «определенное место в пространстве», хотя для русских это место скорее похоже на дремучий лес, а для французов – на болото. И русские, и французы имеют противника в лице заблуждения, но только у французов этот противник может принимать женский облик. Кроме того, русский в заблуждение попадает скорее не по своей воле, а француз менее пассивен в этом отношении, что, впрочем, можно сказать о многих других проявлениях нашего характера.

Список сокращений

· ИЭССРЯ – Черных П.Я. Историко-этимологический словарь современного русского языка.

· МНМ – Мифы народов мира. М., 1997

· СРЯ – Словарь русского литературного языка: В4т., М., 1981–1984

· CCСРЯ – Словарь сочетаемости слов русского языка. М., 1983

· ССРЯ – Словарь синонимов русского языка. М., 1968

· СЭРЯ – К.С. Горбачевич, Е.П. Хадло. Словарь эпитетов русского литературного языка, Наука, Л., 1979

· ЭСРЯ – Фасмер Макс. Этимологический словарь русского языка. СПб., 1996

· DHLF – Dictionnaire historique de la langue française. P., 1992

· DMI – Lacroix U. Dictionnaire des mots et des idées. P., 1967

· GLLF – Grand Larousse de la langue française. P., 1971–1978

· GRLF – Grand Robert de la langue française

· I – Ripa Cesare. Iconologia. Milano, 1993

· R1 – Le petit Robert. P., 1993

· TLF – Trésor de langue française. P., 1971–1994

Заключение

Итак, язык – это непосредственное отражение человеческой деятельности, его социального опыта и культуры. Язык – это система систем. И самой подвижной из них является лексико-семантическая система языка. Основная причина сложности данной системы в соединении в ней лингвистических и нелингвистических элементов.

Слово как единица лексико-семантической системы отражает действительность, отсюда, системность слов есть отражение системности мира.

Любое отражаемое значение представлено в форме данного языка. Проблема заключается в том, что форма может быть «оформлением» для нескольких значений. Лексико-семантическая система языка – это тот случай, когда представляется очень трудным отделить друг от друга содержание и форму. В данном случае лингвисты обращаются к понятию концепта – ментальной сущности, которая имеет имя в языке и отражает культурно-национальное представление человека о мире. Дело в том, что всю познавательную деятельность человека можно рассматривать как развивающую умение ориентироваться в мире, а эта деятельность сопряжена с необходимостью отождествлять и различать объекты: концепты возникают для обеспечения операций этого рода. К концу ХХ в. лингвисты поняли, что носитель языка – это носитель определённых концептуальных систем. И отнюдь не всегда эти системы совпадают, что создаёт ряд определённых трудностей, связанных с переводом с одного языка на другой.

При переводе это проявляется в грамматических и лексических трансформациях, которые необходимо осуществлять, чтобы избежать случаи неправильного перевода и кальки, что чаще всего ведёт к искажению смысла и созданию ненужного акцента. Причины, вызывающие подобного рода трансформации, разнообразны: это и выделение различных признаков одного и того же явления или понятия, и различие в смысловой структуре слова, и разница в смысловом объёме слова, а также разная сочетаемость слов в указанных языках.

Каждое слово осуществляет понятие о предмете им обозначаемом. В семантике слова отражаются различные признаки предмета, его свойства и связи его значения с обозначаемыми объектами. В семантике слова отражено видение мира, свойственное данному языку, вернее, носителю данного языка. При познавании действительности могут быть выделены различные признаки одного и того же объекта – денотата, что находит свое отражение в семантической структуре соответствующего слова.

Термин трансформации тесно связан с термином понятийных категорий, изучением которых занимались такие известные отечественные и зарубежные исследователи, как О. Есперсен, В. фон Гумбольдт, Г. Пауль, Г. Гийом, Кацнельсон С.Д., А.В. Бондарко, И.И. Мещанинов и др. Они исследовали природу понятийных категорий и установили внеязыковой и универсальный характер понятийных категорий, их непосредственную связь с мышлением человека и его психологией.

Список использованной литературы

1. Кубрякова Е.С. Части речи в ономасиологическом освещении. М., 1978, с. 95

2. Апресян Ю.Д. Современные методы изучения значений и некоторые проблемы структурной лингвистики. – В кн.: Проблемы структурной лингвистики. М., 1963, с. 113

3. Гак В.Г. Сопоставительная лексикология. М., 1977, с. 14–15

4. Шмелев Д.Н. Очерки по семасиологии русского языка. М., 1964, с. 103

5. Шмелев Д.Н. Очерки по семасиологии русского языка. М., 1964, с. 129

6. Шмелев Д.Н. Об анализе семантической структуры слова. – В кн.: Zeichen und System der Sprache. Bd III. Berlin, 1966, S. 104

7. Панов М.В. О слове как единице языка.–Ученые записки МГПИ В.И. Ленина, 1956, т. 51. вып. 5. М., с. 147

8. Панов М.В. О слове как единице языка.–Ученые записки МГПИ В.И. Ленина, 1956, т. 51. вып. 5. М., с. 147

9. Арнольд И.В. Потенциальные и скрытые семы и их актуализация в английском художественном тексте. – Иностранные языки в школе, 1979, №5.

10. Гинзбург Р.С. Значение слова и методика компонентного анализа. – Иностранные языки в школе, 1978, №5.

11. Гулыга Е.В., Шендельс Е.И. О компонентном анализе значимых единиц языка. – В кн.: Принципы и методы семантических исследований. М., 1976.

12. Комлев Н.Г. Компоненты содержательной структуры слова. М., 1969. Балли Ш. Общая лингвистика и вопросы французского языка. М., 1955.

13. Вежбицкая А. Семантические универсалии и описание языков. М., 1999.

14. Воркачев С.Г. Хотеть–желать vs querer–desear: сопоставительный анализ употребления русских и испанских глаголов // Русский язык за рубежом. 1991. №3. С. 75–82.

15. Воркачев С.Г. Национально-культурная специфика концепта любви в русской и испанской паремиологии // НДВШ ФН. 1995. №3. С. 56–66.

16. Воркачев С.Г. Безразличие как этносемантическая характеристика личности: опыт сопоставительной паремиологии // ВЯ. 1997. №4. С. 115–124.

17. Воркачев С.Г. Концепт счастья в русском языковом сознании: опыт лингвокультурологического анализа. Краснодар, 2002.

18. Воркачев С.Г., Воркачева Е.А. Концепт счастья в русской и английской паремиологии // Реальность этноса. Образование и проблемы межэтнической коммуникации. СПб., 2002. С. 145–148.

19. Гак В.Г. Сопоставительная лексикология.. М., 1977.

20. Гак В.Г. О контрастивной лингвистике // НЗЛ. Вып. 25: Контрастивная лингвистика. М., 1989. С. 5–17.

21. Димитрова Е.В. Трансляция эмотивных смыслов русского концепта «тоска» во французскую лингвокультуру: АКД. Волгоград, 2001.

22. Жук Е.А. Сопоставительный анализ ядерных предикатов желания в русском и английском языках: АКД. Краснодар, 1994.

23. Карасик В.И. Языковой круг: личность, концепты, дискурс. Волгоград, 2002.

24. Кондаков Н.И. Логический словарь-справочник. М., 1975.

25. Косериу Э. Контрастивная лингвистика и перевод: их соотношение // НЗЛ. Вып. 25: Контрастивная лингвистика. М., 1989. С. 63–81.

26. Кузнецова О.И. Семантическая относительность лексических единиц тематической группы «атмосферные осадки» в английском и русском языках: АКД. Краснодар, 2002.

27. Новоселов М.М. Принцип абстракции // Философская энциклопедия: В 5 т. Т. 4. М., 1967. С. 365–366.

28. Попова З.Д., Стернин И.А. Очерки по когнитивной лингвистике. Воронеж, 2001.

29. Потье Б. Типология // НЗЛ. Вып. 25: Контрастивная лингвистика. М., 1989. С. 187–204.

30. Решетникова Е.А. Национально-культурный компонент семантики цветообозначений в русском и английском языках: АКД. Саратов, 2001.

31. Сунь Хуэйцзе. Принципы номинативного структурирования семантического поля: АКД. Волгоград, 2001.

32. Хельбиг Г. Языкознание – сопоставление – преподавание иностранных языков // НЗЛ. Вып. 25: Контрастивная лингвистика. М., 1989. С. 307–326.

33. Штернеманн Р. Введение в контрастивную лингвистику // НЗЛ. Вып. 25: Контрастивная лингвистика. М., 1989. С. 144–178.

34. Юм Д. Сочинения: В 2 т. Т. 1. М., 1965.

35. Арутюнова Н.Д. Лингвистические проблемы референции // Новое в зарубежной лингвистике. Вып.13. – 1982.

36. Бондарко А.В. Введение. Основания функциональной грамматики // Теория функциональной грамматики. – Л., 1987.

37. Бондарко А.В. Грамматические категории и контекст. – Л., 1971.

38. Бондарко А.В. О некоторых аспектах функционального анализа грамматических явлений // Функциональный анализ грамматических категорий. – Л., 1973.

39. Бондарко А.В. Понятийные категории и языковые семантические функции в грамматике // Универсалии и типологические исследования. – М., 1974.

40. Бондарко А.В. Теория морфологических категорий. – Л., 1976.

41. Вардуль И.В. Об изучении семантического аспекта языка // Вопросы языкознания. – 1973. – №6.

42. Варшавская А.И. Смысловые отношения в структуре языка. – Л., 1984.

43. Гак В.Г. Высказывание и ситуация // Проблемы структурной лингвистики 1972. – М., 1973.

44. Гак В.Г. К проблеме синтаксической семантики // Инвариантные синтаксические значения и структура предложения. – М., 1969.

45. Гийом Г. Принципы теоретической лингвистики. – М., 1992.

46. Есперсен О. Философия грамматики. – М., 1958.

47. Жирмунский В.М. Об аналитических конструкциях // Аналитические конструкции в языках различных типов. – М.‑Л., 1965.

48. Кацнельсон С.Д. Общее и типологическое языкознание. – Л., 1986.

49. Кацнельсон С.Д. Порождающая грамматика и процесс синтаксической деривации // Progress in Linguistics. – The Hague-Paris, 1970.

50. Кацнельсон С.Д. Типология языка и речевое мышление. – Л., 1972.

51. Кобрина Н.А. Понятийные категории и их реализация в языке // Понятийные категории и их языковая реализация. – Л., 1989.

52. Колшанский Г.В. Соотношение субъективных и объективных факторов в языке. – М., 1975.

53. Линский Л. Референция и референты // НЗЛ. Вып. 13. – 1982.

54. Мещанинов И.И. Новое учение о языке на современном этапе развития // Русский язык в школе. – 1948. – №6.

55. Мещанинов И.И. Члены предложения и части речи. – Л., 1954.

56. Мещанинов И.И. Типологические сопоставления и типология систем // НДВШ. Филол. науки. – 1958. – №3.