Реферат: Социо-культурный аспект языка

МИНИСТЕРСТВО ОБРАЗОВАНИЯ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ

КАЛИНИНГРАДСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ

ФАКУЛЬТЕТ ЛИНГВИСТИКИ И МЕЖКУЛЬТУРНОЙ КОММУНИКАЦИИ

КАФЕДРА ПЕРЕВОДА И ПЕРЕВОДОВЕДЕНИЯ

СОЦИО-КУЛЬТУРНЫЕ АСПЕКТЫ ПЕРЕВОДА

Курсовая работа

Работу выполнила:

студентка РГФ, 2 курса, 4 гр.

Козлова Елена

Научный руководитель:

Калининград

2004

СОДЕРЖАНИЕ

Введение…………………………………………………………………………с.3

Глава 1. Теоретические аспекты перевода…………………………………..с.4-7

1.1. Понятие перевода………………………………………………………...с.4-7

1.2. Особенности перевода………………………………………………….с.8-11

Выводы по главе I……………………………………………………………...с.12

Глава 2. Социо-культурные аспекты перевода…………………………...с.13-19

2.1. Культурно-коннотативный компонент лексики……………………..с.13-19

2.2. Проблема сохранения национальной окраски в переводах художественной литературы…………………………………………..…..с.20-26

2.3. Передача слов, обозначающих национально-специфические реалии общественной жизни и материального быта……………………………..с.27-40

Выводы по главе II……………………………………………………………..с.41

Заключение……………………………………………………………………..с.42

Список использованной литературы……………………………………....…с.43

ВВЕДЕНИЕ

Тема нашего исследования носит название социо-культурные аспекты перевода. Данная тема позволяет нам изучить культурные реалии Великобритании и сопоставить их с российскими. В процессе исследования проблемы мы сможем повысить уровень знаний не только в английском языке, но и в культурологи, социологии, религии и так далее. Ведь культура и язык – сообщающиеся сосуды. Культура, социальное устройство общества, человек и язык – неразрывно связаны.

Также хочется отметить актуальность темы. Но сначала нужно заметить, что данный аспект перевода является очень старой и хорошо известной и изученной проблемой, но несмотря на это и очень молодой. Эта черта – уникальная особенность данного предмета изучения. Но вернемся к актуальности. Актуальность данной темы очевидна. Человек развивается и развивает культуру. И язык развивается вместе с ними, например. Новые направления в искусстве породили множество новых слов. Социальное устройство общества также оказывает влияние на язык. В различные эпохи развития общества существовал свой язык, свои понятия. И мы смеем утвердить, что данная тема требует дальнейшей разработки на более высоком уровне: дипломном, кандидатском, профессорском, докторском.

Цель нашего исследования – анализ проблемы социо-культурного аспекта перевода и формирование навыков перевода культурных и социальных реалий разных стран.

Методом исследования нашей работы является анализ научной литературы.

ГЛАВА 1. Теоретические аспекты перевода

1.1. Понятие перевода

Очень широко распространенно мнение, что успех или неуспех переводческой деятельности зависит в первую очередь от квалификации и таланта переводчика, от того, насколько хорошо он владеет иностранным и родным языком, то есть от факторов субъективных. С данной точки зрения обучение переводчиков может ограничиться практическими курсами иностранного и родного языка. Однако при таком подходе вне поля зрения остаётся целый ряд объективных факторов. Задачей данного курса является уточнение границ и условий адекватного перевода. Для решения поставленной задачи необходимо дать чёткиё ответ на вопрос: "Что такоеперевод?". Перед тем, как сформулировать понятие перевода, необходимо отграничить перевод от других лингвистических явлений, которые зачастую отождествляются с ним. Переводом не является "калькирование" - прямое заимствование слов-имён, которые чётко соотносятся с определёнными предметами или людьми (сюда относятся так называемые "интернационализмы", например, "компьютер", "телефон", "фрегат" и т. д., а также имена собственные - "Джон", "Вашингтон", "Бавария" и т. п.). "Калькирование" - это просто добавление в язык новых слов, заимствованных из других языков; подобные неологизмы, в частности, интернационализмы, появляются в языке обычно вместе с заимствованием объектов, которые они обозначают. Переводом не является также и подбор для переводимых слов терминов из языка перевода, которые не соответствуют смыслу переводимого слова (например, перевод термина "Смута", обозначающего кризис русского общества и государства начала в XVII в., на английский язык термином "civil war", т. е. "гражданская война"; аналогии между гражданской войной и Смутой начала XVII в. носят чисто внешний характер). Подобное истолкование иностранных слов приводит к своеобразной языковой энтропии - соотнесению с тем или иным понятием смысла, который ему не соответствует. В этом непонимании едва ли можно винить переводчика - невозможно адекватно перевести и не исказить смысл понятия, если в языке перевода просто не сложилось адекватного переводимого понятия, поскольку нет соответствующего денотата. Подобное истолкование называется "творческим переводом", "насилием над подлинником в угоду традициям своей литературы" и именно с результатами "творческого перевода", т. е. с более или менее приблизительным истолкованием смысла переводимого текста знакомится массовый читатель.

Итак, перевод в собственном смысле слова предполагает точную передачу смысла переводимого текста средствами языка, на который данный текст переводится, т. е. в идеале в процессе перевода не должно появиться новое сообщение («если перевод с языка L 1 текста T 1 на язык L 2 приводит к появлению текста T 2 такого рода, что при операции обратного перевода мы получаем исходный текст T 1, то мы не будем считать текст T 2 новым по отношению к T 1»). Обратный перевод - критерий проверки правильности перевода. М. Л. Гаспаров подчёркивает, что "переводческий процесс состоит из двух этапов: понимания и оформления". Перевод в данном понимании смысла этого слова - труднодостижимый идеал. Для выявления его границ и условий используем три уровня анализа: философско-лингвистический, культурологический, языковой.

1. Философско-лингвистический уровень.Перевод осуществляется с одного естественного языка на другой. Ю. М. Лотман подчёркивает, что естественные языки являются весьма несовершенными средствами передачи информации, в отличие от искусственных - код отправителя и код адресата не совпадают друг с другом, но более или менее соответствуют друг другу. «Условием адекватного перевода т. о. является максимальное соответствие кодов передачи сообщения.»

2. Понять, почему естественные языки как коды передачи информации могут лишь частично соответствовать друг другу, но не совпадать, помогает культурологический уровень анализа. Язык является носителем культуры, а культуры на цивилизационном уровне имеют разные понятийные системы. Перевод с языка одного общества на язык другого может быть адекватен, если эти общества относятся к одной цивилизации. Перевод с языка одной цивилизации на язык другой не может быть адекватен из-за различия понятийных систем.

3. Языковой уровень.Перевод с одного языка на другой возможен, если в языке оригинала есть понятия, соответствующие понятиям языка перевода, и смыслы понятий языка оригинала и языка перевода соответствуют друг другу.

Подтверждением полученных выводов является история России. До XVIII в. перевод (по крайней мере с европейских языков - немецкого, французского, голландского и. т. п.) не был сколько-нибудь профессиональным. Прообраз первой переводческой школы возник лишь в 1768 г. - "Собрание, старающееся о переводе иностранных книг". И дело не в том, что в допетровской Руси не было квалифицированных переводчиков и системы их подготовки. Русский язык допетровской эпох не годился для передачи европейских понятий. Остаётся дискуссионным даже вопрос о том, был ли литературный язык в древней Руси. А. В. Исаченко полагал, что "русский литературный язык в современном понимании"... этого термина возникает лишь в XVIII в."

Именно в восемнадцатом столетии происходит радикальное преобразование русской языковой ситуации, захватывающее все уровни русского языка и все сферы его функционирования которое стало составляющей частью процесса "европеизации" России - преобразования армии, государственного аппарата, культуры, быта высших слоёв русского общества по западным образцам, "переноса" на русскую почву европейской реальности. Европеизация языковой ситуации в России выразилась в изменении лексического состава русского языка за счёт огромного количества иностранных заимствований и в его кодификации в соответствии с грамматическим строем европейских языков. Контакты России с Европой, европеизация быта и общественных отношений стало необходимым условием европеизации языка, но и европеизация языка была условием преобразования русского общества по европейским образцам, приобщением России к европейской культуре. Только европеизированный русский язык был в состоянии передавать европейские понятия.

ГЛАВА 1. Теоретические аспекты перевода

1.2. Особенности перевода

ПРАВИЛЬНОЕ УПОТРЕБЛЕНИЕ ТЕРМИНОВ

Выражение "БЛИЗНЕЦЫ" обозначает идентичных (однояйцовых) близнецов, то есть тех, которые появились на свет в результате деления ОДНОЙ яйцеклетки и несущих в себе одинаковую генетическую информацию. Они всегда похожи и именно о них написано огромное количество историй, начиная от Шекспира и заканчивая Стивеном Кингом.
Если рождаются нескольких ИДЕНТИЧНЫХ близнецов - их называют, либо "несколько близнецов (или детей-близнецов)", либо просто "близнецы".
Выражение "ДВОЙНЯ" - обозначает неидентичных (двуяйцовых) близнецов. Тех, которые родились в результате оплодотворения ДВУХ яйцеклеток. Они похожи не больше, чем обычные брат и/или сестра.
Выражения "ТРОЙНЯ, ЧЕТВЕРНЯ, ПЯТЕРНЯ и т.д." - означают соответственно - 3, 4, 5 и более детей, рожденных одновременно. Уточнение: Здесь речь идет о таких рождениях, где ВСЕ дети разнояйцовые, то есть ВСЕ родились от оплодотворения РАЗНЫХ яйцеклеток. И о таких рождениях, где есть и идентичные близнецы (один или несколько) и их неидентичный брат и/или сестра (или несколько).

ОСОБЕННОСТИ ПЕРЕВОДА

Слова "Twin и Twins" переведены и в смысле - "близнец" и "близнецы" (см. выше) соответственно, и в смысле "двойни" (см. выше). В английском языке нет подобного разграничения (как и в случае, когда слово "you" может быть переведено и как "вы" (вежливая форма) и как "ты").
Слово "Multiple" (или Multiples), которое дословно переводится как "множество" - переведено как "близнецы", "несколько близнецов", "несколько детей-близнецов", либо "дети-близнецы". Вариант выбирается в соответствии с наиболее близким смыслом.

ОСОБЕННОСТИ ПЕРЕВОДА, АЛЛЮЗИЙ

Одной из важнейших составляющих художественного наследия Г.Мелвилла "являются литературные заимствования как в узком (совпадение текстовых фрагментов), так и в широком (перекличка сюжетов, использование имён, названий, реминисценции любого рода) значениях. Культурное пространство произведений писателя чрезвычайно многообразно: античность, Библия, мировая классика. В результате синтеза различных источников осуществляется выход за пределы одного текста; тем самым писатель достигает творческого диалога с культурным наследием прошлого. Каждая эпоха, каждый период в истории литературы, каждое литературное направление и тем более творчество отдельных авторов характеризуются своим отношением к употреблению аллюзий, выбору источников и определению той роли, которая отводится им в художественных произведениях. Известно, что каждый автор отличается тем, кого он цитирует, и тем, каким образом, в каком виде вводит цитаты в свой текст. В творчестве Мелвилла представлены аллюзии и цитаты разных типов. В меньшей степени представлены аллюзии афористичного характера (пословицы, поговорки, афоризмы), в большем количестве используются цитаты из литературных произведений, причем Э.Спенсер и В.Шекспир наиболее частотны. Цитирование является одним из структурообразующих и организующих элементов повествовательной ткани многих произведении Мелвилла. Одной из основных функций аллюзий и цитат является активизация в сознании читателя определенных «затекстовых пластов» и представление авторского текста в «созвучных ему внешних контекстах», привлечение внимания к отдельным идейно-стилистическим решениям. Авторский текст включается в сложную систему культурных ассоциаций и сопоставлений.

Мелвилл трепетно относится к прецедентным текстам, включает их в свои собственные с большим пиететом. В этом он верен своей эпохе. Все аллюзии служат для того, чтобы расширить семантику отдельных образных связей, отточить и заострить характеристику персонажа. Известно, что романтическая ирония — одно из основных свойств поэтики позднего творчества писателя, однако ирония не касается и почти никогда не возникает от взаимодействия разных текстов внутри мелвилловского, от взаимодействия аллюзии или цитаты из классического произведения с текстом писателя. Таким же трепетным оказывается отношение и к библейскому тексту. И это несмотря на тот факт, что писатель «создавал свою собственную Библию» — необыкновенное богохульство по тем временам. Распознавание аллюзии в текстах Мелвилла не столь сложная задача для переводчика, так как аллюзия оказывается весьма прозрачной. Она всегда содержит имя персонажа, ссылку писателя на автора высказывания. Тем не менее среди переводчиков нет единства относительно комментирования цитат и аллюзий в переводе. Так, например, перевод рассказа «Веранда», выполненного С.Сухаревым, содержит немало комментариев переводчика, которые помогают русскоязычному читателю воспринять объем культурно-эстетической информации рассказа. С.Сухарев дает сведения об источнике, объясняет из каких произведений Шекспира заимствованы имена (Титания, Оберон). Тщательно прокомментированы реалии (Кааба, День благодарения, Вестминстерское аббатство и др.), даются объяснения географическим названиям (Грейлок, Кито, Пещера Одрллама и др.). Все эти сведения в определенной степени упрощают читателю процесс восприятия текста.

Перевод рассказа Мелвилла «Энкантадас, или Заколдованные острова», выполненный М.Лорие, адресован филологически более подготовленному читателю Каждый из десяти очерков, составляющих структуру произведения, предваряется пространным эпиграфом. Общеизвестно, что эпиграфы являются цитатами из «Королевы Фей» Э.Спенсера. Их функция - эмоционально настроить читателя на восприятие отдельного сюжета, ключевого образа фрагмента произведения. Эпиграфы даются в переводе В.Топорова, что отмечается в сноске, а ссылки на автора строк эпиграфа нет.

Без учета интертекстуальных связей, без знакомства с реальным художественно-эстетическим контекстом произведения в переводе, его восприятие читателем оказывается неполным, поэтому проблема переводческого комментария должна изучаться и должны быть выработаны основные принципы его создания, что составляет дальнейшую перспективу исследования.

Выводы по главеI

Таким образом, мы убедились, что перевод – это самостоятельное понятие, обладающее своими свойствами, и эту проблему не стоит отождествлять с другими.

Также следует отметить и многогранность перевода. Перевод предполагает различные подходы, то есть одно и то же предложение можно перевести, например, с различной стилевой окраской. И одно и то же слово имеет множество синонимов в языке перевода. Об этом можно говорить до бесконечности.

Итак, перевод – сложное многогранное понятие, требующее от специалиста не только безупречного знания языка, но и умения различать смысловые, стилевые и так далее оттенки письменной или устной речи; знания истории языка и знание самой истории и развития культуры общества.

ГЛАВА 2

Социо-культурные аспекты перевода

2.1. Культурно-коннотативный компонент лексики

Как известно, слово - носитель не только актуальной информации, передаваемой в ходе повседневной речевой коммуникации; оно вместе с тем аккумулирует социально-историческую информацию, интеллектуальную и экспрессивно-эмоциональную, оценочную, общегуманистического и конкретно национального характера. Такая информация и составляет социальноисторический, национально обусловленный культурный компонент смысловой структуры слова. Это объективно существующее понятие. "У каждой эпохи, - писал К. Чуковский, - есть свой стиль, и недопустимо, чтобы в повести, относящейся, скажем, к тридцатым годам прошлого века, встречались такие типичные слова декадентских девяностых годов, как настроения, переживания, искания, сверхчеловек... В переводе торжественных стихов, обращенных к Психее, неуместно словечко сестренка... Назвать Психею сестренкой - это все равно что назвать Прометея братишкой, а Юнону - мамашей". Этот компонент смысловой структуры слова участвует (чаще имплицитно) в процессе повседневной речевой коммуникации, объективно учитывается в словоупотреблении.

Культурный компонент смысла слова для носителей конкретного языка непосредственно выявляется в текстах, в которых так или иначе, по тому или иному поводу сопоставляются социально-исторические срезы эпох, сложившиеся стереотипы мышления, речевого поведения представителей разных слоев общества, профессий, политических групп и т.п. Обычно это находит свое выражение в так называемых оценках речи, в более развернутом виде - в комментирующих контекстах, в детализированных толкованиях слов. Культурный компонент значения слова становится очевидным при сопоставлении, столкновении автором художественного произведения социально-речевых характеристик персонажей.

Н.Ю. Шведова выдвинула и обосновала продуктивную мысль о языковых условиях существования слова как об одном из важнейших (наряду с внутренними свойствами слова) факторов его многоаспектного описания. "...лексическая единица всегда существует одновременно в контексте класса, в контексте текстовой последовательности и в содержательном ("обстановочном") контексте речевой ситуации". Как представляется (и это подтверждает освещение данной проблемы Н.Ю. Шведовой), для выяснения и описания культурного компонента смысла слова актуальны именно "обстановочные" (содержательные) контексты.

"Обстановочный" контекст - исходный, опорный момент при характеристике, описании слов, культурный компонент смысла которых обусловлен политическим, идеологическим осмыслением соответствующих понятий и явлений действительности, литературными реминисценциями и ассоциациями. "Из чисто содержательных ситуаций, из "контекстов обстановки", которые проецируются на слово и концентрируются в компонентах его значения, - отмечает Н.Ю. Шведова, - складывается описание таких слов, как золушка 'о том, кто несправедливо гоним, кого не любят, обижают' или уже имеющее право на место в словарях сочетание поручик Киже "выдуманная личность, выдаваемая и принимаемая за реально существующую".

Культурный компонент смысла слова неоднороден. Он может иметь интеллектуальное и экспрессивно-эмоциональное содержание, рационалистическую и эмоциональную оценку. Такой его характер выявляется полнее всего в "обстановочных" контекстах, в непосредственных комментариях конкретного слова, вернее, его словоупотребления. Это больше всего и в первую очередь распространяется на слова общественно-политической и философской сфер, культурный компонент смысла которых имеет интеллектуальное содержание.

Уточнение смыслового содержания слов, обозначающих важные, ключевые понятия социологии, политики, этики, философии, происходит чаще всего в ходе политической борьбы. Такими уточнениями, разъяснениями терминов политического, философского, мировоззренческого характера, публицистических номинаций, за которыми стояли важные понятия, определявшие принципиальные позиции, кредо политических партий, группировок, того или иного деятеля, сопровождается развитие русской общественной мысли нового времени. Именно этим объясняется тот факт, что в текстах русской публицистики, отчасти русской литературы мы встречаем немало "обстановочных", содержательных контекстов употребления общественно-политической, философской и публицистической лексики. Вот, к примеру, свидетельство Н.Г. Чернышевского: "Как всевысокие слова, как любовь, добродетель, слава, истина, словопатриотизм иногда употребляется во зло непонимающими его людьми дляобозначения вещей, не имеющих ничего общего с истинным патриотизмом, потому, употребляя священное слово патриотизм,частобывает необходимоопределять: что именно мы хотим разуметь под ним". Особенно большое внимание к содержательной стороне понятий, смысловой стороне соответствующих слов присуще марксистской литературе, большевистской публицистике.

Культурный компонент коннотативного характера приобретает различный статус в смысловой структуре разных слов. И в зависимости от этого для его описания требуются "обстановочные" контексты неодинакового объема и структуры или непосредственный комментарий. Следует при этом подчеркнуть, что необходимость в таких контекстах и комментарии возникает прежде всего при сопоставлении обычно двух национальных культур при обучении неродному языку, в переводческой деятельности.

Говоря о различном статусе культурного компонента в смысловой структуре коннотативно значимых слов, мы имеем в виду следующие ряды лексико-семантических явлений.

Первый ряд составляют слова, в том числе имена собственные, коннотация которых опирается на ассоциации. При этом важно различать ассоциации, в основе которых лежат традиционные, социально-исторически обусловленные осмысления определенных реалий, представлений, понятий как национально-самобытных, присущих только носителям данного языка, и ассоциации литературного происхождения. Например, черемуха ассоциируется у русского человека с проявлением любви юноши к девушке. Это отражается и в контекстах употребления слова черемуха. Так, в одной из песен поется: "Все равно, любимая, отцветет черемуха", т.е. любовь кончится. Не случайно и один из рассказов Пантелеймона Романова 20-х годов называется "Без черемухи". А, скажем, цветок незабудка в русском восприятии связан с поэтическим образом целомудренной голубоглазой девушки. См. также национально-самобытные ассоциации в русском языке таких слов, как береза, березка, зорюшка, таких имен собственных, как Москва, Волга, Иван.

Особенно рельефно такого рода ассоциации выявляются при сопоставлении национальных культур или различных социально-исторических ареалов, в частности, на основе анализа переводов художественного произведения на разные языки. В этом отношении большой интерес представляют наблюдения А. А. Брагиной над переводами "Анны Карениной" Л. Толстого на некоторые западноевропейские языки. В бальном наряде Анны Карениной - анютины глазки. Их название, пишет А. А. Брагина, созвучно имени Анна. Этот цветок широко известен в народе: он имеет много названий: трехцветка, полуцвет, брат-и-сестра, Иван-да-Марья. Цветок овеян легендами и сказками. Одна из них, наиболее известная, о запретной роковой любви брата и сестры, не знавших о родстве и поженившихся. Двуцветье напоминает о двух несчастливо влюбленных.

Однако длинный ряд разнообразных наименований и сложившиеся в русском языке коннотации чужды другим языкам. В немецком языке анютины глазки называют Steifmütterchen 'маленькая мачеха'. Видимо, поэтому в некоторых переводах появляется цветок с другой символикой: einen kleinen offten Kranz von blauen Sammetveilchen 'маленький венок синих фиалок' или eine kleine Girlande von Vergeßmeinnicht 'маленькая гирлянда незабудок'. Во французских переводах фигурирует одно из наименований анютиных глазок - pensée 'цветок воспоминаний'. В английской речевой традиции, в разговорном употреблении цветок анютины глазки означает 'женственный мужчина'. Переводчики ищут соответствия, не отягощенные ненужной коннотацией. В переводах появляется резеда (a wreath ofmignonette 'венок, гирлянда резеды'). Она вызывает у англичан ассоциацию с изящным французским кружевом.

Приведем небезынтересное наблюдение над своеобразием восприятия одинаковых или аналогичных ситуаций представителями разных национальных культур (соответственно - разных языков) и социально-культурных ареалов: "В свое время о человеке, склонном проявлять излишнее старание там, где это не нужно, говорили, что он "собирается в Тулу со своим самоваром"... Французы со свойственным им легким юмором выражают эту мысль словами "зажечь факел, чтобы увидеть солнце". Но, пожалуй, эффектнее всех говорят об этом индонезийцы: "Греби вниз по течению, и над тобой будут смеяться крокодилы". Кстати, обратите внимание, что на экваторе смеются крокодилы, в то время как в наших широтах это делают куры".

Ассоциации литературного происхождения возникают на основе конкретных литературных произведений (и отчасти публицистических), например: недоросль, Митрофанушка, маниловщина, обломовщина, пошехонцы, корчагинцы. Ср. в чешском языке глагол švĕjkovat. Сюда относятся ставшие устойчивыми такие сочетания, как золотая рыбка, дымотечества, лишние люди, путевка в жизнь и т.п.

Слова и словосочетания фольклорного происхождения (добрый молодец, красна девица, три богатыря, соловей-разбойник, Иванушка-дурачок,Михаил Топтыгин и т.п.), очевидно, занимают промежуточное положение между указанными разновидностями национально-самобытных ассоциаций, поскольку, будучи плодом поэтического творчества, они представляются устойчивыми обозначениями художественных образов национальной народно-поэтической традиции.

Второй ряд лексико-семантических явлений составляют слова, употребляемые в переносно-расширительном смысле. При таком употреблении они утрачивают соотносительность в основных значениях со своими лексическими эквивалентами других языков. Например, к слову гриб "Большой академический словарь" дает только "ботанические" значения. Однако, говоря с оттенком иронии, насмешки и недоброжелательства о старом человеке, сгорбленном, слабом, небольшого роста, с морщинистым лицом, нередко прибегают к слову гриб или к сочетанию старый гриб. См. также переносно-расширительное употребление таких слов, как голубь, бык, устаревшее брильянтовый. Ср. рус. гусь как негативную характеристику человека с намеком на его плутовство, необязательность и немецкое Ganz как характеристику глупой медлительной женщины; лапочка как нежно-ласкательное обращение к женщине, ребенку, заяц - к ребенку при Maus,Mäuschen 'мышь, мышка' в немецком языке.

К последнему ряду явлений относятся слова, коннотативный культурный компонент смысла которых выступает в качестве переносно-метафорического значения данной лексической единицы. Например, шляпа наряду с прямым значением имеет переносно-метафорическое: о вялом, неэнергичном, ненаходчивом человеке. В немецком языке эквивалент слова шляпа в этом значении - Slappschwanz 'вялый хвост'. Слово тряпка наряду с предметными значениями выступает в разговорной речи с переносно-метафорическим значением (с оттенком пренебрежительности): о бесхарактерном, слабовольном человеке. Ср. эквиваленты этого значения слова тряпка во французском языке: poule mouillée 'мокрая курица', в английском: milksop - буквально 'хлеб, размокший в молоке'.

Здесь отмечались только те слова, коннотация которых национально-специфична и национально-уникальна. Конечно, есть слова, которые заключают в себе аналогичные по содержанию коннотации, наблюдающиеся у эквивалентных слов разных языков. Это относится, скажем, к культурному компоненту смысла слов роза, красный, левый, заря во многих языках европейского ареала или к словам типа донкихот, золушка, Хлестаков,ловелас, красная шапочка.

Наиболее явственно культурный компонент смысла слова проявляется при сопоставлении национальных культур, в частности при изучении неродного языка. Вот почему проблема культурного компонента смысла слова, - будучи включенной в социолингвистическую проблематику, весьма существенна для лингводидактики, теории и практики перевода, в контрастивно-типологических лингвистических исследованиях.

ГЛАВА 2

Социо-культурные аспекты перевода

2.2. Проблема сохранения национальной окраски в переводах художественной литературы

Рассмотрение вопроса о связи образных средств подлинника с национальным языком и о возможностях их передачи вплотную подводит к другому вопросу, тоже специфическому для художественной литературы. Это — вопрос о возможности передать национальное своеобразие оригинала в той мере, в какой оно связано с его языком. Специфичность вопроса обусловлена тем, что именно художественная литература отражает и образах определенную действительность, связанную с жизнью конкретного народа, язык которого и дает основу для воплощения образов. В топ мере, в какой образность играет роль и в литературе общественно-политической, вопрос о национальной окраске встает и по отношению к ней, но в полном споем объеме он может быть прослежен только на материале художественном. Само собою разумеется, что сохранение национального своеобразия подлинника, предполагающее функционально точное воспроизведение целого сочетания элементов, задача чрезвычайно сложная в плане как практического ее решения, так и теоретического анализа.

Следует подчеркнуть, что литература каждой страны дает ряд произведений на темы и сюжеты, взятые из жизни других народов и тем не менее отмеченные печатью собственной народности. Это явление давно привлекало внимание писателей и критиков. Пушкин, говоря о «народности в литературе», включал в это понятие признак национальной окраски. Он говорит: «... мудрено отъять у Шекспира в его Отелло, Гамлете, Мера за меру и проч. достоинства большой народности. Vega и Кальдерон поминутно переносят во все части света, заемлют предметы своих трагедий из итальянских новелл, из французских ле. Ариосто воспевает Карломана, французских рыцарей и китайскую царевну. Трагедии Расина взяты им из древней истории. Мудрено однако же у всех сих писателей оспоривать достоинства великой народности,... Народность в писателе есть достоинство, которое вполне может быть оценено одними соотечественниками... Ученый немец негодует на учтивость героев Расина, француз смеется, видя п Кальдероне Кориолана, вызывающего на дуэль своего противника, Все это носит однако ж печать народности.... Есть образ мыслей и чувствований, есть тьма обычаев, поверий и привычек, принадлежащих исключительно какому-нибудь народу».

Внимание критики привлекал в прошлом и тот факт, что среди писателей одного народа есть такие, у которых черты национального своеобразия выражены особенно ярко на основе тематики, взятой из жизни их народа, их страны. В этом смысле Белинский, например, из числа русских писателей особенно выделял Гоголя. Показательно, что яркую национальную окрашенность творчества Гоголи он подчеркивает в связи с появлением французского перевода его сочинений, сделанного Луи Виардо (1845 г.).

«Перевод, — говорит Белинский, — удивительно близок и, в то же время, свободен, легок, изящен; колорит но возможности сохранен, и оригинальная манера Гоголя, столь знакомая всякому Русскому, по крайней мере не изглажена...

...Как живописец преимущественно житейского быта, прозаической действительности, он не может не иметь для иностранцев полного интереса национальной оригинальности уже по самому содержанию своих произведений. В нем все особенное, чисто русское; ни одною чертою не напомнит он иностранцу ни об одном европейском поэте» [4, с. 292].

Черты национального своеобразия и для Пушкина и для Белинского представляют собой нечто вполне конкретное и уловимое. Пушкин рассматривает это проявление «народности» главным образом со стороны сюжетов, общей обрисовки характеров, ситуаций. Белинский тоже ставит «колорит» произведений Гоголя, их «национальную оригинальность» в связь с их содержанием, с ролью писателя, как «живописца преимущественно житейского быта». Именно поэтому в данном случае, по мнению Белинского, своеобразие Гоголя оказывается передаваемым на другом языке. В той же статье он касается и басен Крылова, их неповторимое народное своеобразие он видит и языке, который и считает причиной их непереводимости (кажется, единственный раз, когда Белинский прибегает к понятию непереводимости): «...чтоб иностранец мог вполне оценить талант нашего великого баснописца, ему надо выучиться русскому языку и пожить в России, чтоб освоиться с ее житейским бытом».

Это замечание Белинского характерно в том смысле, что методологическая сложность вопроса о национальной окраске творчества писателя и возможностях ее передачи обусловлена языком.

Поэтому и разрешение проблемы национальной окраски (как в теоретическом разрезе, так и на практике — применительно к переводу) возможно только па остове диалектико-материалистического понятия единства, образуемого содержанием и формой литературного произведения в его национальной обусловленности, в его связи с жизнью народа, которую оно отражает и образах, и с языком парода, воплощающим эти образы, придающим им специфические оттенки. При этом нельзя утверждать, чтобы вещественная сторона образов относилась только к содержанию произведения, а не к его форме, и чтобы область формы ограничивалась только средствами организации, построения образов, использованном грамматических и лексико-фразеологических связей между словами.

В смысле национальной окраски художественный образ в литературе обусловлен двусторонне: он обусловлен, с одной стороны, содержанием, выражаемым им, и, с другой стороны, и качестве образа языкового, он обусловлен теми языковыми категориями, которые являются его основой.

Национальная окраска — вполне конкретная особенность литературного произведения, которая может быть выражена и более и менее ярко. Выражается она чаще всего или в образах, наиболее непосредственно отражающих материальную обстановку и социальные условия жизни народа (в частности, в характере и поступках действующих лиц) или в насыщенности идиоматикой (в широком смысле слова).

В первом случае, т. е. когда дело касается вещественного содержания образов, и, в частности, сюжетно-тематической стороны литературного произведения, особой переводческой проблемы не возникает. Таков случай яркого проявления специфической национальной окраски, отмеченный Белинским в романе Гёте «Избирательное сродство» и обозначенный им как «чисто немецкая черта».

«В самом деле, — писал он, — тут многому можно удивиться! Девушка переписывает отчеты по управлению имением; герой романа замечает, что » ее копни, чем дальше, тем больше почерк се становится похож на его почерк. "Ты любишь меня!" восклицает он, бросаясь ей на шею. Повторяем: такая черта не одной пашей, но и всякой другой публике не может не показаться странною. Но для немцев она нисколько не странна, потому что это черта немецкой жизни, верно схваченная. Таких черт в этом романс найдется довольно...».

Во втором случае, т. е. когда национальная окраска выражается и в идиоматичности текста, сочетающейся с национальной спецификой образов и ситуаций, переводческая трудность может быть очень значительна. Чем ближе произведение по своей тематике к народной жизни, к «житейскому быту» (пользуясь выражением Белинского), а по стилистике своей — к фольклору, тем ярче проявляется, обычно, национальная окраска. При этом переводческая задача усложняется еще и потому, что национальная окраска оригинала воспринимается как нечто привычное, родное, естественное всеми теми, для которых его язык является родным. Отсюда, казалось бы, неразрешимая дилемма — или показать специфику и впасть в экзотику или сохранить привычность и утратить специфику, заменить ее спецификой одного из стилей того языка, на который делается перевод.

Попытаемся, однако, показать, что задача разрешима.

Принципиально это тем более важно, что вопрос о передаче национального своеобразия подлинника, его особой окраски, связанной с национальной средой, где он создан, относится к числу тех основных проблем теории перевода, от которых зависит и ответ на вопрос о переводимости. Но при этом необходимо помнить, что национальная окраска менее всего может быть сведена к какой-либо отдельной формальной особенности произведения и не может рассматриваться в одном ряду с вопросом, например, о том или ином элементе словарного состава языка (как диалектизмы, варваризмы и проч.) или отдельной грамматической форме. Национальная окраска всегда затрагивает целую совокупность черт в литературном произведении, целое сочетание особенностей, хотя некоторые из них и могут быть более ярко отмечены се печатью, чем другие. И, конечно, не может быть назван какой-либо общий переводческий «прием», который специально служит для ее воспроизведения: здесь это еще менее возможно, чем по отношению к другим особенностям подлинника.

«Передача национальной окраски находится в самой тесной зависимости от полноценности перевода в целом: а) с одной стороны от степени точности в передаче художественных образов, связанной и с вещественным смыслом слов и с их грамматическим оформленном, и б) с другой стороны, от характера средств общенародного языка, применяемых в переводе (вплоть до идиоматики) и не имеющих специфически местной окраски (в частности, не содержащих упоминания о национальных реалиях). В подтверждение разрешимости такой задачи можно назвать принадлежащий М. Л. Лозинскому перевод «Кола Брюньон» Р. Роллана, — произведения глубоко народного по своей основе и прогрессивного по всей своей направленности» [4, с. 295].

Переводческий метод, примененный М. Лозинским в работе над «Кола Брюньоном», позволяет избежать экзотики при передаче национальной специфики образов оригинала, приближая их к читателю книги благодаря подлинности и привычности выбираемых и создаваемых им словосочетаний русского текста. Характерно, что переводчик исключительно скупо прибегает к лексическим заимствованиям: он делает это лишь тогда, когда дело касается общеизвестных реалий материального быта («аркебуза», «лафет»), культур но-исторических реалий, называемых самим повествователем (вроде римских «авгуров»), и в тех редких случаях, когда автор, употребив диалектальное слово, сам комментирует его, как не общефранцузкое обозначение известной реалии. Редкость заимствованных слов при передаче национально-специфических черт подлинника — момент хотя и негативный, но показательный для самого метода. И наоборот: прием лексического заимствования, в частности, транслитерация при обозначении тех или иных вещей, даже при передаче междометных восклицаний и т. п., выделяясь в тексте перевода на фоне слов родного языка или вступая в случайные, даже ложные ассоциации, отделяет от читателя обстановку действия, придает ему оттенок экзотичности.

Пример передачи национальной окраски, национального своеобразия подлинника, показанный М. Л. Лозинским в переводе «Кола Брюньон», тем более убедителен и принципиально важен, что произведение Ромен Роллана именно с этой стороны представляет огромную трудность — в силу насыщенности специфическими образами и идиоматическими элементами. По тому же пути, которым здесь шел Лозинский, шли в дальнейшем и другие советские переводчики, работавшие над произведениями с ярко выраженной национальной окраской—С. Я- Маршак в переводах из Бернса, И. А. Кашкин и В. О. Румер в переводе «Кентерберийских рассказов» Чосера, С. В. Шервинский в переводе «Ран Армении» Абовяна, Н. М. Любимов в переводе «Дон Кихота».

Вся проблема национальной окраски и практически и теоретически чрезвычайно сложна и еще совсем не исследована. Здесь сделана попытка наметить лишь в самой общей форме пути, вернее даже — отправные точки для ее решения. В заключение же следует подчеркнуть, что это решение более, нежели в каком-либо другом вопросе перевода, требует учета всей системы переводимого подлинника, с одной стороны, и системы средств языка, на который он переводится, с другой.

ГЛАВА 2

Социо-культурные аспекты перевода

2.3. Передача слов, обозначающих национально-специфические реалии общественной жизни и материального быта

Вопросы в синонимии в переводе встают и по отношению к такому лексическому пласту иностранного языка, как обозначение реалий общественной жизни и материального быта, специфические для определенного народа или страны. Хотя казалось бы, речь здесь идет о понятиях и вещах, допускающих точное описание и определение, получающих почти терминологическое выражение на данном языке, при передаче их средствами другого языка возможны значительные колебания, варианты. Это связано с тем, что по частоте употребления, по роли в языке, по общезначимости содержания или по своему бытовому характеру слова, служащие названием таких реалий, не имеют терминологической окраски; они не контрастируют даже с самым «обыденным» контекстом в подлиннике, не выделяются в нем стилистически, являясь привычными для языка подлинника и именно поэтому составляют особую трудность при переводе.

Само собой разумеется, что возможность правильно передать обозначения вещей, о которых идет речь в подлиннике, и образов, связанных с ними, предполагает определенные знания о той действительности, которая изображена в переводимом произведении (независимо от того, приобретены ли такие знания путем прямого знакомства с ней или почерпнуты из книг либо иных источников).

За этими знаниями как в страноведении, так и в сопоставительном языкознании и теории перевода закрепилось в последнее время определение «фоновых» («фоновые знания»): как явствует из самого значения термина, имеется в виду совокупность представлений о том, что составляет реальный фон, на котором развертывается картина жизни другой страны, другого народа. Е. М. Верещагин и В. Г. Костомаров определяют их, как «общие для участников коммуникативного акта знания»

Для теории и практики перевода фактически имеет значение лишь часть фоновых знаний —та, которая относится к явлениям специфическим для иной культуры, иной страны и необходима читателям переводного произведения, чтобы без потерь усвоить в деталях его содержание. В связи с этим В. С. Виноградов считает, что в «исследовании, посвященном лексическим проблемам, представляется более целесообразным пользоваться термином «фоновая информация», который соотносится с понятием фоновых знаний, но по сравнению с ним является более узким и соответствующим изучаемой теме», и так определяет предложенное понятие:

«Фоновые сведения — это социокультурные сведения, характерные лишь для определенной нации или национальности, освоенные массой их представителей и отраженные в языке данной национальной общности» [5, с. 146].

Ни фоновые знания, как категория более общая, ни фоновая информация не являются чем-то раз и навсегда установленным, некоторая часть их с течением времени может утрачиваться, как ставшая неактуальной и не получающая применения, но в целом фоновая информация имеет тенденцию к постоянному расширению в связи со все растущими контактами между народами и их культурами. Одной из форм, в которых осуществляются эти контакты, следует признать и перевод любых текстов (от художественной литературы до произведений научных — особенно из области гуманитарной —и публицистики). Тем самым распространение фоновой информации происходит и через перевод, особенно через перевод художественной литературы и, в частности, повествовательной прозы, равно как и драматургии, где для изображения фона действия важную роль играют вещественные детали материального и общественного быта, характер обращения людей друг к другу и т. п. Такие детали имеют названия в оригинале и требуют называния в переводе. Это называние осуществляется по-разному.

В западноевропейских городах, например, широко встречаются сохранившиеся еще от средних веков, но строившиеся также и позднее дома с узкими фасадами и заостренными фронтонами, последние по-французски называются «pignon», по-немецки „Giebcl" (соответственно весь дом — «maisonapignon» и „Giebelhaus"). В русских городах такая архитектурная форма не была принята и какое-либо специальное слово для ее обозначения в русском языке не существует. Тем самым при переводе оказывается неизбежным расширение текста, и там, где в подлиннике — одно простое слово „Giebel") или одно сложное („Giebelhaus"), требуется сочетание из двух и более слов.

В Германии существовала и до сих пор сохранилась старинная, в свое время широко распространенная форма жилого здания — Fach-werkhaus (-gebiiude). Способ постройки и внешний вид его весьма специфичны, и для правильного представления о нем нужно или иметь описание, или хотя бы видеть его изображения. В «Полном немецко-русском словаре» И.Я. Павловского дан мало что объясняющий перевод «клетчатая постройка», сопровождаемый, однако, дополнительным толкованием в скобках: «(где промежутки между клеткообразно сложенными брусками закладываются кирпичом или мелким лесом и обмазываются глиной)». В современном немецком энциклопедическом словаре-однотомнике „LexikonA-ZineinemBand", рассчитанном на немецкого читателя, который видал такие дома, все же дается и рисунок как наглядное дополнение к довольно громоздкому толкованию слова. В русском языке есть технический термин «фахверк», непосредственно происходящий от немецкого слова, но термин этот имеет несколько иное, в общем более широкое содержание, относящееся скорее к технике современного строительства. Вот его определение в словарях: «сооружение, состоящее из деревянного или железного остова, каркаса, с промежутками, заложенными кирпичом». Или: «каркасное сооружение; сооружение (стена, перекрытие, мост и пр.), состоящее в основном из решетчатых ферм или системы соединенных между собой металлических стержней и балок»2. Для целого ряда случаев слово «фахверк» оказалось бы «ложным другом переводчика».

При переводе какого-либо специального текста из области архитектуры слово „Fachwerkhaus" может быть передано как «фахверковое здание» («фахверковый лом»), поскольку для специалиста термин будет понятен в своем историческом значении.

Одна из пьес Д. Голсуорси озаглавлена "TheSilverBox" по названию вещи, которая в ее сюжете играет большую роль, это — небольшая серебряная коробка, какие в состоятельных английских домах ставятся на столе для сигарет. Переводить -это заглавие как «Серебряный портсигар» (или: «папиросница») было бы ошибочно: портсигар носится в кармане и меньше по размерам, чем коробка, о которой идет речь. Поэтому правильно поступила переводчица Г. А. Островская, озаглавив перевод просто «Серебряная коробка», а назначение самой коробки раскрыв в обстановочной ремарке как «серебряная коробка для сигарет». Само собой понятно, что для заглавия последнее сочетание не годилось бы как слишком длинное.

Итак, предпосылкой для верной передачи слов, выражающих реалии материального быта, является знание самих вещей, стоящих за этими словами, верное представление о них. Если же сама вещь не названа прямо, а описана перифрастически или изображена метафорически, то задача еще более усложняется. И чем более чужда и далека сама действительность с ее отдельными деталями, тем легче возникают ошибки, неточности понимания, приблизительность перевода как в плоскости вещественного содержания, выражаемого им, так и в стилистическом разрезе.

Когда переводчик ограничивает себя только данными текста, слепо доверяясь номинативным значениям его словарных элементов, взятых в отдельности, не подозревая или забывая о том, что новые значения их, получающиеся в результате их сочетания друг с другом, могут быть отмечены даже и в словарях, — тогда возникают грубые смысловые ошибки.

Национально-специфические реалии многочисленны в рамках каждой определенной культуры и могут быть установлены различные их группы и подгруппы по признаку принадлежности к той или иной сфере материального быта, духовной жизни человека, общественной деятельности, к миру природы и т. д. В связи с интересом к переводу слов, являющихся их названиями и всегда составляющих большую трудность для передачи на другом языке, предложены и классификации самих реалий по указанному признаку, но это —вопрос экстралингвистический. Для лингвистической же общей теории перевода интерес представляет вопрос о способах передачи слов как названий реалий. При этом не лишнее подчеркнуть, что речь должна идти именно о переводе названий реалий, а отнюдь не о «переводе» самих реалий, ибо реалия — понятие экстралингвистическое и не может «переводиться», как не может «переводиться» с одного языка на другой любая существующая в природе вещь. Между тем в целом ряде работ можно прочитать и о «переводе реалий». Это, конечно, терминологически некорректно, но так как подобное словоупотребление уже широко распространилось, к нему — в тех случаях, когда оно встречается, — следует относиться как к условности, как к сокращенному и упрощенному способу выражения. Наряду с ним практикуется другой, более приемлемый: «перевод слов-реалий» (сочетание «слова-реалии» выступает как синоним «названий реалий»); допустимо также сочетание «передача реалий», поскольку слово «передача» шире по значению, чем «перевод» и может относиться к экстралингвистическим понятиям.

Возможности перевода названий реалий, фактически встречающиеся в переводах, сводятся к четырем основным случаям.

Это, во-первых, транслитерация либо транскрипция (полная или частичная), непосредственное использование данного слова, обозначающего реалию, либо его корня в написании буквами своего языка или в сочетании с суффиксами своего языка.

Во-вторых, создание нового слова или сложного слова, или словосочетания для обозначения соответствующего предмета на основе элементов и морфологических отношений, уже реально существующих в языке. В своей основе это перевод описательный, перифрастический.

Третий способ — использование слова, обозначающего нечто близкое (хотя и не тождественное) по функции к иноязычной реалии,— иначе — уподобляющий перевод, уточняемый в условиях контекста, а иногда граничащий с приблизительным обозначением.

Четвертый способ — так называемый гипонимический (от английского слова "hiponymy", составленного из греческих корней) или обобщенно-приблизительный перевод, при котором слова ИЯ, обозначающие видовое понятие, передается словом ПЯ, называющим понятие родовое.

Из русского языка во многие зарубежные языки и во многие национальные языки наших братских республик перешел — как путем переводов, так и независимо от них целый ряд слов, которые обозначают важнейшие понятия общественно-политической жизни или служат названием научно-технических достижений (слова «Совет», «колхоз», «колхозник», «спутник», — ср., например, немецкие „Sowjet", „Kolchos", „Sputnik"; английские „Soviet", „Kolkhoz", „Sputnik"; испанское „koljos" и т. д., как обозначения совершенно новых, специфических для нашей

страны общественных отношений и достижений науки), Эти слова прочно укоренились на новой языковой почве и давно уже не требуют комментариев и пояснений, иные из них (как, например, «колхоз», «колхозники) получили и переводные соответствия в некоторых иностранных языках, если в них, как, например, в немецком языке, есть к этому благоприятные словообразовательные условия (ср. англ. „collectivefarm").

Транслитерация при переводе на русский язык (или при рассказе или сообщении о фактах зарубежной жизни или о быте братских народов СССР) применяется нередко в тех случаях, когда речь идет о названиях учреждений, должностей, специфических для данной страны, т. е. о сфере общественно-политической жизни, о названиях предметов и понятий материального быта, о формах обращения к собеседнику и т.п. Т ран с л итерационный способ передачи реалий широко распространен и оставляет существенный след как в русской переводной литературе, так и в оригинальных произведениях (художественных, публицистических, научных). Свидетельством этому служат такие, например, слова, относящиеся к английской общественной жизни, как «пэр», «мэр», «лендлорд», «эсквайр», или к испанской, как «гидальго», «коррехидор», «альгвасил», «алькальд», «тореро», «коррида» и др., слова, обозначающие старые западноевропейские земельные меры — «акр» (французское), «морген» (немецкое); слова, связанные с бытом французского города, как, например, «фиакр», «консьерж»; английские обращения «мисс», «сэр» и многие другие им подобные.

Нет такого слова, которое не могло бы быть переведено на другой язык, хотя бы описательно, т. е. распространенным сочетанием слов данного языка. Но транслитерация необходима именно тогда, когда важно соблюсти лексическую краткость обозначения, соответствующего его привычности в языке подлинника, и вместе с тем подчеркнуть специфичность называемой вещи или понятия, если нет точного соответствия в языке перевода. Оценивая целесообразность применения транслитерации, необходимо точно учитывать, насколько важна перс-дача этой специфичности. Если же последнее не требуется, то использование транслитерации превращается в злоупотребление иностранными заимствованиями, приводит к затемнению смысла и к засорению родного языка.

Целесообразность и правомерность транслитерации в известных случаях доказывается тем, что нередко авторы, пишущие о жизни других народов, прибегают к этому языковому средству, как к способу назвать и подчеркнуть реалию, специфическую для быта данного народа. В русский язык вошли, например, слова «аул», «кишлак», «сакля» и многие другие и именно в этой транслитерации стали традиционными. Так подчеркивалась специфичность веши, обозначаемой словом, ее отличие от того, что могло бы быть приблизительно обозначено отдаленно соответствующим русским словом (ср. «аул» или «кишлак», с одной стороны, и «деревня», с другой, «сакля» или «хижина» и «изба»). Пример слов, заимствованных оригинальной литературой путем транслитерации, служит мотивировкой при использовании таких слов в переводе.

Часто иноязычные слова переносятся в язык перевода именно для выделения оттенка специфичности, который присущ выражаемой ими реалии — при возможности лексического перевода, более или менее точного. В переводах на русский язык грузинской классической литературы часто встречаются такие слова, как «майдан» (иранизм, означающий «площадь»), «кинто» (уличные певец), «моурави» (судья), «чонгури» (музыкальный инструмент) и другие названия реалий старого грузинского быта, ставшие сейчас приличными для русского читателя переводов с грузинского языка. То же в переводах с армянского («ашуг»— певец, «саз» — музыкальный инструмент и др.).

Когда транслитерируемое слово употребляется редко или, тем более, впервые переносится в русский переводный текст, бывает необходимо и комментирующее пояснение, и соответствующий контекст. Так, к переводу романа армянского классика Хачатура Абовяна «Раны Армении», выполненному С. В. Шервинским, приложен довольно большой список армянских и тюркских слов, перенесенных в русский текст из армянского и требующих истолкования наряду со словами более или менее знакомыми русскому читателю (такими, как «ага» — господин, «ашуг»— певец, «лаваш» — род хлеба); здесь большое количество таких слое, которые, может быть, впервые использованы в этом переводе («автафа» — медный Рукомойник, «бухара» — камин, «зох»— съедобный стебель некоторых растений, «трэх»— кожаный лапоть и т. д.).

Но возможность применить иноязычное слово определяется не только наличием комментария. При всей непонятности слова, употребляемого впервые (или вообще очень редко), контекст, в котором оно употреблено, если и не способен полностью раскрыть его смысл, то все же может дать некоторое представление о предмете или понятии, обозначенном им, В предложении: «В жизнь ты не увидишь, чтобы армянин валялся в грязи, хоть выпей он пять тунг вина», слово «тунг» легко понимается нами как родительный падеж множественного числа слова «тунга», явно означающего меру жидких тел, видимо довольно большую (по комментарию — равную 4 литрам). В словосочетании: «И нос, и щеки, и лечак, и минтану — все перемарала»—два последних существительных не могут обозначать ничего другого, кроме каких-то частей женской одежды.

Аналогичное явление представляет перенос в русский текст французского слова «арпан», немецкого «морген» (названия старинной земельной меры) и т. п, или употребление в переводе «Поднятой целины» М. Шолохова на испанский язык таких слов, как "lastaniza" (станица), "unpud" (пуд), "bachlyk" (башлык)3 и др. или в немецком переводе «Тихого Дона» слов „Amman", „Jcssaul", „Sotnik' и г. д. Контекст перевода во всех случаях применения этих транслитераций позволяет, если и не полностью установить содержание обозначаемых ими реалий, то отнести их к определенному кругу понятий, выяснить их родовую принадлежность. Когда на страницах русского перевода романа Диккенса «Оливер Твист» появляется «бидль» (ср. узкий контекст: «...дерзкие выступления тотчас же пресекались в корне после показания врача и свидетельства бидля: первый всегда вскрывал труп и ничего в нем не находил..., второй (т. е. бидль — А. Ф.) неизменно показывал под присягой все, что было угодно приходу)», мы уже угадываем, что речь идет о каком-то лице, имеющем отношение к приходу и занимающем в его администрации невысокую ступень — предположение, подтверждаемое примечанием. Впрочем, в русских переводах западноевропейской художественной литературы за последнее время все более упрочивается тенденция избегать таких слов, которые требовали бы пояснительных примечаний, не предполагаемых подлинником — т. е, именно транслитерированных обозначений иностранных реалий, кроме ставших уже привычными. Напротив, в современных переводах с языков Востока транслитерация используется достаточно часто, когда речь идет о вещах или явлениях, специфических для материального или общественного быта, т. е. не имеющих соответствий у нас.

Ср., например, следующую выдержку из обстановочной ремарки к первой картине первого действия пьесы японского драматурга Киёми Хотта «Остров» (перевод Е. М. Пинус):

«Прямо перед зрителями токонома. В ней радиоприемник, на полках книги и глобус, на стенах висят рейсшины и угольники. Перед токонома японский столик, рядом, за створчатой фусума, домашний алтарь». Ср. также реплику из той же картины;

«Я принесла ивасей, сделать сасими?» Из «списка японских слов, употребленных в пьесе» (всего 22 слова на книгу в 217 страниц) узнаем, что «токонома — глубокая ниша, служащая для украшения комнаты», «фусума—раздвижная перегородка в доме», а «сасими — наструганная сырая рыба, национальная еда». Как видим, описательным переводом комментируемых слов могли бы служить эти пояснительные словосочетания, но они — длинны, а названия данных японских реалий повторяются в пьесе неоднократно и тем самым их транслитерация может в данном случае считаться оправданной" как более экономный способ обозначения действительно специфических понятий. Второй способ передачи слов, обозначающих специфические реалии, — а именно создание нового слова или словосочетания, — практически встречается в русских переводах реже, чем первый.

Примером перевода, дающего полную образно-морфологическую аналогию иноязычного слова, может быть названо сложное слово «небоскреб», возникшее для передачи английского "skyscraper".

Третий способ передачи слов, обозначающих инонациональные реалии, состоит в использовании слов родного языка, означающих нечто близкое или похожее по функции, хотя бы и не абсолютно тождественное. Так, в испанском переводе «Поднятой целины» слово «башлык» передается не только транслитерацией (см. выше), но и с помощью испанского слова "el сарuchon", не тождественного по предметной отнесенности, однако, достаточно близкого. Слово «шлычка» — название головного убора замужних женщин в старом казачьем быту — в немецком переводе «Тихого Дона» (принадлежащем М. Шику) передано словом „Haubchen" — исконным немецким названием головного убора замужних женщин. Применение перевода этого типа в ряде случаев может вызвать и местные ассоциации. Примерами, главным образом из перевода произведений литературы XIX века, могут служить «извозчик» — вместо «фиакр» (что не вполне точно, так как слово «фиакр» обозначает экипаж и лишь метонимически переносится на возницу, «извозчики же, наоборот, имеет это второе значение), «швейцар», «привратник» или «привратница» вместо «консьерж» (что также не точно, поскольку «консьерж» находится при подъезде, а не при воротах), «стряпчий» вместо «клерк», «ризничий» вместо «бидль», «будочник» вместо «полицейский комиссар» (пример из статьи Добролюбова о В. Курочкине, как переводчике Беранже, см. выше). По своей национальной специфичности к названиям реалий в ряде случаев близки и существующие в языке формы обращения, к которым применимы и аналогичные способы перевода. Тик, французские обращения «monsieur» и «madamen, английские—"sir" и "miss" передавались в переводах литературы прошлого как «сударь» и «сударыня», а французские «monsieur» и «madame» в качестве слов, предшествующих фамилии, и при переводе современных произведений передаются как «господин» и «госпожа» (наряду с «мсье» и «мадам»).

Содержание этого небольшого перечня примеров (среди которых иные обозначают понятия уже устарелые с точки зрения современного читателя, как, например, «будочник», «извозчик» и т. п.) показывает, что подобный тип перевода полностью передает привычность, чисто бытовую окраску соответствующего слова подлинника, в одних случаях придавая ему русифицирующий оттенок, в других случаях не внося в него никаких новых черт, но во всех случаях, конечно, ослабляя национально-специфические особенности, выраженные в нем. Если предмет или понятие, обозначенные словом, мало чем отличаются от предмета или понятия, обозначаемого соответствующим словом в переводе, если с ним самим не связаны никакие специфически местные признаки, то передача смысла в условиях контекста может оказаться исчерпывающей (например, «консьерж» — «привратник»). Ср. также примеры передачи реалий русского дореволюционного быта в переводах произведений Горького на немецкий язык: «водолив» — „Aufseher" (имеется в виду обязанность надсмотрщика, выполнявшаяся рабочим-водоливом на пароходе), «босяк» — „Stromer" (бродяга), «изба» — „Bauernhaus" (слово, практически применимое главным образом в повествовательной речи, допускающее в ней минимум повторений и не представимое в прямой речи персонажей-крестьян) и т. п.

Во всех этих случаях утрата некоторой вещественной специфики, характеризуемой русским словом, возмещается полной понятностью его перевода в контексте при большей или меньшей степени близости выражаемого понятия.

С другой стороны, слово, имеющее непосредственную связь со специфическими фактами из жизни той страны, на язык которой делается перевод, не может быть полноценным образом использовано для передачи реального понятия из жизни другой страны, другого народа. Так, русское «коробейник» не могло бы служить верным способом передачи английского "peddlar" (означающего тоже торговца-разносчика) в контексте перевода английского романа из жизни XIX века (например, «Мельницы на Флоссе» Дж. Эллиот), так как в представление о реальной обстановке действия оно внесло бы специфически местные черты, напоминающие Россию некрасовских времен.

Что касается гипонимического способа перевода, то он всегда обедняет представление, связанное с названием реалии в иностранном языке, поскольку название обобщающего понятия в языке перевода неизбежно приводит к утрате конкретности — то в большей, то в меньшей степени. Это происходит, когда, например, русское слово «изба» переводится по-немецки как „Haus" или же немецкое „Fachwerkhaus" переводится по-русски просто как «дом». Примером могут послужить и приведенные В. С. Виноградовым случаи, когда «с испанскими словами нопаль (вид кактуса), кебрачо (вид дерева) или грапа (вид водки) будут соотноситься в переводе их родовые межъязыковые гипонимы: кактус, дерево, водка».

Может показаться парадоксальным, что гипонимическое соотношение между словом оригинала и словом перевода устанавливается в известной мере и при транслитерации (транскрипции) в тех случаях, подобных описанным выше, когда контекст позволяет уловить значение родового понятия, выраженного транслитерированным (транскрибированным) словом. Таким образом выявляется известная общность между двумя, казалось бы, далекими друг от друга способами перевода.

Вообще же описанные четыре способа в практике переводческой работы обычно не изолированы, т. е. применяются в сочетании друг с другом. Исключительное использование только одного из них имело бы результатом либо перегрузку переводного текста иноязычным словесным материалом или «экотизмами» (при транслитерации или транскрипции), либо непомерное расширение текста (при описательном, перифрастическом способе), либо к полной утрате национальной специфичности (при уподобляющем способе), либо к обеднению вещественного смысла (при гипонимической передаче).

Выводы по главе II

Изучив данную главу, мы прежде всего приходим к выводу о том, что социо-культурный аспект перевода пожалуй один из самых сложных переводческих аспектов. Однако не только самых сложных, но и самых интересных и познавательных.

Мы пришли к выводу, что, например, не ко всем социо-культурным понятиям Великобритании и других стран можно найти аналог в русском языке.

Мы еще раз убеждаемся, что перевод, а особенно его социо-культурный аспект отличается многогранностью и сложностью.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Также мы прежде всего приходим к выводу о том, что социо-культурный аспект перевода пожалуй один из самых сложных переводческих аспектов. Однако не только самых сложных, но и самых интересных и познавательных.

Мы еще раз убеждаемся, что перевод, а особенно его социо-культурный аспект отличается многогранностью и сложностью. Данная проблема требует дальнейшего изучения на более высоком уровне.

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

1. Виноградов В.С. Введение в переводоведение. – М.: ИОСО РАО, 2001. – 224 с.

2. Комиссаров В.Н. Общая теория перевода. – М.: ЧеРо, 1999. – 134 с.

3. Лотман Ю.М. О поэтах и поэзии. – Санкт-Петербург: Искусство-СПб, 1996. – 305 с.

4. Федоров А.В. Введение в теорию перевода. – М.: Издательство литературы на иностранных языках, 1953. – 336 с.

5. Федоров А.В. Основы общей теории перевода. – М.: Высшая школа, 1983. – 304 с.