Реферат: Керенский Александр Федорович

Ученицы 10 А класса

Средней школы 121

Будченко Евгении Александровны

г. Новосибирск. 1998 г.

План.

1. Вступление. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 1

2. Жизнь и деятельность в России. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 2

3. Неопубликованное интервью Г. Боровика

с А. Ф. Керенским. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .6

4. Положение Керенского в России и его идея. . . . . . . . . 25

В октябре 1917 г. в России победила социалистическая революция. Февральская революция стала как бы ее предвестницей, первым шагом на ее пути.

Во главе страны встало Временное правительство. Министром юстиции, военным и морским, а потом и председателем в этом правительстве был А. Ф. Керенский. Про него в то время ходило много слухов и легенд.

Меня заинтересовала его личность. Что он сделал за время столь непродолжительного управления нашей страной? Что для него было важнее – Россия или власть и деньги? А если Россия, то как он жил вдали от нее? Он был противником большевиков. Тогда по какому пути, по его мнению, должна была пойти Россия? Чем он занимался, когда жил в Америке? Интересовала ли его судьба России?

Мне захотелось узнать о том, что же произошло. Почему человеку, который был участником этой революции, пришлось бежать из страны.

Я захотела узнать ответы на эти вопросы.
Кто был Александр Керенский?

Александр Федорович Керенский родился в Симбирске 22 апреля 1881 года. В том же городе и в тот же день родился Владимир Ильич Ульянов (Ленин), только на одиннадцать лет раньше. Отец Александра был директором школы грамматики для мальчиков и средней школы для девушек. Семья Александра строго следовала православным обычаям, и он был очень религиозен на протяжении всей своей жизни.

В возрасте шести лет у Керенского был обнаружен туберкулез бедра. В результате этого он был привязан к постели в течение нескольких месяцев. Он воспользовался этим и стал очень много читать.

Позже, когда Керенскому было девять лет, его семья переехала в Туркестан, область, которая совсем недавно открылась для переселенцев из России.

В 1899 году Керенский поступил в Университет в Санкт-Петербурге. Университет был полон людей, интересующихся радикальной политикой, первыми идущих на смерть в революциях. Обычно такие люди ни при каких обстоятельствах не расстаются со своими идеалами.

Большинство студентов того времени были ярыми противниками абсолютизма. Одни выступали против монархии, другие еще не определились в политических пристрастиях, но они были решительными сторонниками конституции. Некоторые студенты придерживались радикальных марксистских взглядов. Но большинство студентов не увлекалось этой теорией, потому что она была материалистической и игнорировала факт существования российских крестьян, которые жили не в индустриальном обществе.

В то время, когда Керенский учился в университете, было много восстаний и студенческих демонстраций, в большинстве которых он не участвовал. Он вступил в студенческое движение Союз Освобождения, которое позже породило Конституционную Демократическую Партию. Первоначально он только распространял их журналы, но позже стал писать для них.

16 октября 1905 Николай II предоставил манифест, который устанавливал конституционную монархию без использования слова "конституция". Манифест разрешал существование парламента и свободных выборов. Он также предоставил свободу печати и дал школам право выбирать любую программу обучения, разрешил свободные дискуссии в университетских городках.

С 1906 по 1912 год Керенский служил адвокатом защиты в политических процессах. В 1912 году Керенский был избран в четвертую Думу как член оппозиционной парии Октябристов.

31 июля 1914 года Россия вступила в Первую Мировую Войну в результате ультиматума, объявленного Министру иностранных дел Германией.

В августе 1915 года Николай II занял пост командующего армии с одобрения своей жены. Александра в это время подозревалась в сговоре с Германией, частично из-за ее связи с Распутиным, а в основном из-за своего немецкого происхождения. С 1915 по 1917 годы через Александру Распутин имел возможность назначать большинство должностных лиц. Из-за вмешательства в назначение высших должностных лиц, моральное состояние среди чиновников упало, и положение многих из них стал неустойчивым.

23 февраля 1917 года из-за недостатка продовольствия в Петрограде стали вспыхивать бунты. Сначала полиция и армия помогала подавлять беспорядки, но позже они начали оставлять свои посты и дезертировать. Когда император переехал из столицы в Могилев, он объявил о роспуске Думы. Дума была расформирована, но сохранила Временный комитет, который фактически стал одним из двух источников законодательной власти после отречения Николая II в пользу его брата Михаила, который в последствие также отказался от престола.

2 марта Временный комитет Государственной Думы объявил о создании Временного правительства. Керенский вошел в его состав как министр юстиции.

25 февраля был создан Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов. Временное Правительство и Петроградский Совет стали управлять государством и армией. Только Керенский работал в обоих исполнительных советах одновременно.Керенский, хорошо относясь к Николаю II и его семье (только Александру Федоровну недолюбливал - еще бы, она не раз просила мужа "повесить этого Керенского - так она его называла - вместе с Гучковым"), пытался сделать все, чтобы дать царю возможность уехать из России. Даже готовился переезд Романовых в город Романов (ныне Мурманск), куда за ними должен был прийти английский крейсер. Но вот незадача: Петроградский совет не разрешил этого и просто физически не позволил, а потом и английское правительство отказалось, опасаясь осложнений с русской властью в лице Советов.

Еще в самом начале Февраля по армии прошел так называемый приказ N1, сочиненный в Петроградском солдатском комитете полковым писарем Соколовым. Этот приказ предписывал солдатам выбирать своих командиров и согласовывать приказы командира с полковыми солдатскими комитетами. На армии можно было ставить крест. Не подчинявшихся офицеров убивали (лучше сказать - линчевали), а лояльные офицеры теряли всякую инициативу. В тылу тоже происходило нечто невообразимое: засилье советов рабочих, крестьянских и солдатских депутатов. Кстати, откуда в тылу солдатские депутаты? Да, фактически из дезертиров.

Из-за неразберихи, Приказ номер 1, предназначенный только для Петроградского гарнизона, был передан всем войскам, военные части на передовой быстро теряли желание бороться. Они думали, что, если им позволено делать все, что они хотят, на основании приказа Совета, то они могли вообще не воевать.

К 5 мая Временное Правительство с помощью Советов сформировало коалиционное правительство. Керенский получил в нем пост Военного Министра. Его первые попытки поднять дух в войсках и создать эффективную военную силу провалились. "Батальоны смерти" и национальные части, созданные из различных этнических групп, были также относительно неэффективны. Наиболее эффективной тактикой было восстановление права фронтовых офицеров применять дисциплинарные меры, включая использование силы. Довольно эффективны его были поездки на фронт с выступлениями, призывающими войска к храбрости. Успешным было учреждение женских батальонов, более эффективных, чем команды "смерти". Они были последними, оставшимися в Октябре, когда Зимний Дворец был взят большевиками.

Сначала первый кабинет Временного правительства Львова отменил смертную казнь на фронте. Это произошло во время войны, когда даже в странах, где в мирное время нет смертной казни, она вводится! И каков же был результат? Резко увеличилось число вооруженных дезертиров, многие из которых быстро нашли "полезное" применение оружию, грабя и убивая местное население. Именно они и послужили в дальнейшем боевой силой большевиков.

В начале июля было образовано второе Коалиционное правительство. Его председателем 8 июля стал Александр Керенский. Временное правительство Керенского восстановило смертную казнь на фронте, но было уже поздно. Это даже сыграло отрицательную роль: правительство сразу подставило себя под шквал обвинений в "антинародности", преступности, в попытках расправы и т.д. Да и что это была за казнь, если почти все приговоры полковых трибуналов отменялись самим Керенским.

Степун, известный русский просветитель и философ, бывший в то время помощником начальника Военного комитета, в своих воспоминаниях "Бывшее и несбывшееся" пишет о тех фронтовых офицерах, которые, превозмогая сильнейшую душевную боль, вынуждены были приговаривать своих боевых товарищей за явные преступления к расстрелу, а тех потом миловал своей подписью министр-председатель Керенский! Керенский за неделю до октябрьского переворота отменил смертную казнь на фронте и тем самым придал большевикам дополнительную решимость.

В конце августа генерал Корнилов попытался захватить власть и установить для спасения России военную диктатуру, - но и тут советы все парализовали, мятеж был подавлен, да и Керенский не собирался отдавать свою эфемерную власть. Распад продолжался.

24 октября состоялось заседание Петербургского совета большевиков, на котором было принято решение о начале революции. В ночь на 25 октября началось восстание. Утром Керенский передал свои полномочия заместителю и уехал в ставку Северного фронта. 26 октября был захвачен Зимний дворец со всем Временным правительством. В этот же день Керенский отдал приказ о походе на Петроград. Главнокомандующим был назначен генерал Краснов. 28 октября Краснов захватил Царское село. Но уже 30-31 октября попытка вернуть власть провалилась. 1 ноября мятеж был подавлен, и Керенскому пришлось бежать.

Власть Керенского попала в руки почти что коллеги, тоже юриста, бывшего помощника присяжного поверенного (адвоката) Владимира Ульянова. Когда-то бегали Володя и Саша по одним улицам Симбирска. Отец Керенского был директором гимназии, в которой учился Володя Ульянов, и семья Ильи Ульянова, инспектора народных училищ, дружила с семьей Керенских. Не раз встречались, небось, а надо ж какие шутки учиняет история. Исторически их встреча закончилась выстрелами в подвале Ипатьевского дома.

Александр Федорович Керенский прожил долгую жизнь. Истинная ее история была окружена легендами, слухами, сплетнями и клеветой. Генрих Боровик - единственный советский журналист, который осмелился встретиться и несколько раз беседовать с Керенским незадолго до его смерти. Это интервью до сих пор не появлялось в печати. Представляя отрывки из своей новой книги, Генрих Боровик в газете Совершенно секретно впервые подробно рассказывает о встречах с А.Ф. Керенским, о неизвестных страницах его противоречивой жизни и о загадочных обстоятельствах трагической смерти бывшего главы российского Временного правительства.

Генрих Боровик договорился о встрече на 1ноября 1966 года.

"91-я улица в восточной половине Манхэттена, да еще между Лексингтон и Парк-авеню, весьма престижное место. Она застроена, видимо, в начале века в основном двухэтажными особняками из красного кирпича с внешними лестницами к входной двери. Ярко начищенная медь на дверях и на старинных фонарях. Сквозь окна просачивается уютный неяркий свет, иногда видны полки с книгами. Спокойный богатый спальный район. Дом под номером 109 трехэтажный и выглядит внушительней своих собратьев. На мостовой, рядом с подъездом, молодой человек в черном свитере протирал стекла дорогого спортивного белого автомобиля. Одним словом, судя по всему, господин Керенский живет совсем неплохо. Чтобы владеть таким домом и содержать его, требуется очень немалое состояние.

…Горничная ведет нас (Боровик был с женой) по овальной с мраморными ступенями лестнице на второй этаж. И вводит в неярко освещенную библиотеку. Горничная просит нас подождать немного и исчезает.

…Через минуту вдруг спустилась из ниоткуда освещенная кабинка старинного лифта, через мгновение между лифтом и входом в библиотеку неожиданно материализовался из неизвестной нам субстанции кусок истории, принявший облик старого, седого, с палочкой в руках, но прямо державшегося господина. Господин был одет в белую рубашку с темным галстуком, вязаный серый свитер, потрепанные брюки, одним словом, по-домашнему. Впрочем, штиблеты на ногах были тупоносые, по тем временам модные. И во всем его облике присутствовали элегантность и достоинство...

Он протянул мне руку, пожал мою не сильно и не слабо. Произнес уже теноровым голосом: Керенский.

То, что перед нами стоял Александр Федорович Керенский, бывший военный и морской министр, бывший министр юстиции, бывший Верховный Главнокомандующий, бывший министр-председатель Временного правительства России, сомнений никаких быть не могло. Несмотря на то, что знаменитый бобрик уже не совсем мог называться бобриком, седые волосы полегли и были зачесаны назад, несмотря на то, что большой керенский нос оседлали большие очки толстого стекла в темной оправе, несмотря на то, что одет он был не в полувоенный френч, не в галифе, не в сапоги, а вполне по-домашнему, но и не без изящества.

Господин сделал несколько не очень уверенных шагов по направлению к библиотеке, слегка наклонил голову набок и сказал:

"Прошу, " - жестом приглашая нас расположиться в библиотеке. Очень аккуратно, будто по намеченному заранее плану, рассадил нас: жену на диван, меня в кресло. Сам расположился на другом диване у стены между высоким окном и камином.

- Как вы себя чувствуете после болезни? -спросила жена.

-Я не болел, - поправил он, -просто случайно упал и повредил мускулы.

-Да, вы вполне хорошо выглядите, -подтвердила жена.

-Я всегда хорошо выгляжу, -уверенно согласился наш хозяин и уточнил: "Такая конституция". И развел руками: мол, не взыщите, таков уж я...

Он действительно выглядел совсем неплохо для человека его возраста, да еще проведшего больше недели в госпитале.

-Так о чем мы будем с вами разговаривать? -спросил он.

Я ответил, что хотел бы получить у него небольшое интервью для советской печати.

-Вы хотите сказать, что в Москве напечатают то, что я скажу вам в своем интервью?! - с сарказмом спросил он.

-Надеюсь.

-В с о в е т с к о й газете?! В какой же?

Я ответил, что это может быть, например, Литературка или какая-нибудь другая газета, с которой имеются деловые отношения у Агентства печати Новости, где я работаю.

-А Огонек? -вдруг спросил он.

-Огонек вряд ли, - честно сказал я, хорошо зная ориентацию журнала.

-Но ведь вы, кажется, работали там?

Я был потрясен. Я действительно работал в Огоньке несколько лет, но в 65-м сбежал оттуда в АПН. Как Керенский может знать об этом?!

-Вашу фамилию я назвал своему секретарю. И она вспомнила, что, кажется, читала мне вслух из Огонька один или два ваших очерка, я ведь сам давно не читаю, зрения почти нет. Потом разыскала эти номера журналов и подтвердила. Так что во всем виноват генеральный секретарь.

-Какой генеральный секретарь?! -ошарашено спросил я.

А.Ф. улыбнулся:

Это Элен, мой секретарь. Русская дама. Елена Петровна Пауэрс. Работает у меня много лет, ведет все мои дела. В шутку я зову ее генеральный секретарь. Без нее я как без рук, как ваша страна без своего генерального... хе-хе... К сожалению, ее нет сегодня, но я обязательно познакомлю вас.

Он, видимо, утомился собственной длинной речью, откинулся на спинку дивана и прикрыл глаза куполами век. Руки лежали на коленях. На безымянном пальце правой руки я увидел крупный старинный перстень с большим серо-зеленоватым камнем.

Прошло не меньше минуты, прежде чем он снова открыл глаза. Но с темы разговора не сбился.

-Я не верю, что у вас могут напечатать обо мне правду.

-Ну почему? -спросил я, испытывая ненависть к самому себе, ибо довольно хорошо знал ответ на свой риторический вопрос.

И он знал, что я знал... Однако начал вежливо объяснять:

Обо мне ходит столько небылиц! Ну ладно здесь, где люди ничего не читают и ничего не знают о России. Но в самой России!.. -и вдруг почти взорвался, заговорил горячо, хотя и держал на губах подобие улыбки: Господин Боровик, ну скажите у себя в Москве! Там же есть серьезные люди! Ну пусть перестанут писать, будто я бежал из Зимнего дворца в женском платье! Не было этого! И не бежал я, а, согласно нашему общему решению, уехал навстречу нашим войскам, которые все не прибывали и не прибывали из Гатчины на подмогу Временному правительству! Уехал на своем автомобиле и в своем обычном полувоенном костюме. Со мной на заднем сиденье сидел Кузьмин, командующий войсками Петроградского округа. А за нами шла другая машина, с американским флажком. В ней сидел один из моих адъютантов. Меня многие видели, я не особенно и скрывался-то. Солдаты даже красные! если узнавали меня, отдавали мне честь!.. При чем тут женское платье?!

"Конечно, я сделаю все возможное," - сказал я, не очень веря, что смогу перешибить устоявшийся взгляд на этот эпизод в жизни премьера Временного правительства, -но, насколько я знаю, об этом впервые было написано не у нас, а в мемуарах младшего брата начальника юнкерской школы, которая обороняла Зимний дворец...

Керенский принялся энергично крутить головой, словно пытаясь сбросить с нее какие-то до смерти надоевшие ему путы.

-Так они же здесь меня все ненавидят! - почти вскричал он.

- Вы и представить себе не можете, сколько грязи они льют на меня до сих пор! Элен даже завела специальную папку ненависти, складывает туда всю эту чушь про меня. Называют меня предателем. Мол, вступил в заговор с генералом Корниловым, а потом предал его. Глупость какая! Зачем мне было вступать в заговор с Корниловым, если мне принадлежала вся власть в России? Зачем мне заговорщически обсуждать с ним, как ему получить деньги от банкиров, если я сам мог дать ему столько денег, сколько ему и не снилось?!

Вздохнул горько:

--Сами Россию проворовали, пропили, проиграли в карты, прораспутничали, испохабили монаршую власть, а теперь обвиняют во всем меня. Чуть ли не я заставил царя подписать отречение! Распускали грязные сплетни, будто я спал на кровати императрицы Александры Федоровны. В эмигрантских газетенках называли меня не Александром Федоровичем, а в женском роде Александрой Федоровной... И вы у себя там, в Москве тоже... Постыдились бы...

Он закурил сигарету, но не успокоился:

--Вы читали дневники Николая Второго? Вы помните, что он записал в день отречения? :

--Вокруг меня лишь предательство, трусость и подлость... Понимаете?

--В о к р у г него! Это ведь о ближайшем окружении! О его ближайших помощниках, самых доверенных людях, о членах императорской фамилии, наконец! При чем же тут Временное правительство? При чем тут Керенский?!

А.Ф. почти без всякого напряжения совершил чудесное превращение из раздраженного, сердитого старца в гостеприимного, радушного хозяина. Жена решила содействовать дальнейшей разрядке напряженности, для чего открыла небольшую коробку с надписью Мосторг. Вытащила из нее завернутый в мятую бумагу металлический, высотой с ладонь симпатичный пузатый тульский самоварчик и протянула его нашему хозяину с пояснением: точная уменьшенная копия яснополянского самовара, которым пользовался Лев Толстой. Керенский заулыбался, взял самоварчик в руки, повертел, пощупал, даже покрутил краник и поставил изделие на журнальный столик. После чего игриво сказал:

--Когда я был студентом, мы пели песенку... Сейчас вспомню, как там... Он пошевелил пальцами. Та-ра-рам-пам... а, вот! И пропел дребезжащим голосом: Лев Толстой, человек простой, выдал Полину за... хе-хе... такую скотину... Посмотрел на нас хитровато и пояснил: Вместо слова "такую" в песенке была фамилия, но я ее не помню... А с этой самой Полиной у меня, между прочим...

И вдруг замолчал. Прикрыл глаза и снова откинулся на спинку дивана, то ли предался приятным воспоминаниям, то ли просто заснул. Впрочем, через минуту он снова был в строю. И оживленный разговор продолжился.

А.Ф. окончательно утвердился в добром расположении духа, шутил и даже спел еще две песенки обе из репертуара Вертинского: В бананово-лимонном Сингапуре... и Лиловый негр вам подает манто... Обнаружив при этом отличный слух, незаурядную артистичность и почти винокуровскую способность к имитации.

Галя, конечно, не преминула сделать ему комплимент за прекрасное исполнение. Он скромно улыбнулся:

--Вообще-то я собирался стать актером. Меня прочили в священники, в богословы. А я мечтал быть актером императорских театров. И, поверьте, был бы великолепным трагиком. У меня был роскошный голос... Да... А стал политиком. Жизнь причудлива. Она, видите ли, распорядилась иначе. Но оратором я был хорошим. Равных мне, пожалуй, не было. А тут тоже есть от театрального искусства... Помню какой-то благотворительный вечер в пользу раненых солдат. Смотрю, пришли равнодушные люди, бросают какие-то презренные копейки. Для раненых солдат! Которые их защищают! Моя речь не была предусмотрена, я к ней не готовился. Я вообще оказался там случайно. Но я решил выступить. Я говорил минут пятнадцать, не больше. Когда я закончил, одна дама подошла ко мне, сорвала с груди жемчужное ожерелье и бросила к моим ногам. Что тут началось! Драгоценные броши! Кольца! Ожерелья!...

-Смешно, конечно, говорить сейчас такое, но, если бы тогда существовало телевидение, со мной была бы вся страна, я не проиграл бы никому! Как оратору мне не было равных в России....

Смотрел незрячими глазами куда-то вдаль. Уж не знаю, что маячило перед его взором. И говорил, говорил. То вдруг смеялся почти звонко, а то говорил полушепотом, будто самому себе... Отключался, откидываясь к спинке дивана, восстанавливался, а через минуту снова продолжал разговор. И все это, не теряя достоинства.

Разговор, к моей радости, вовсе не походил на классическое газетное интервью вопрос-ответ. Просто текла неторопливая беседа, которую А.Ф. прихотливо и непредсказуемо поворачивал то в одну, то в другую сторону. Я лишь изредка вставлял вопросы, предпочитая слушать то, о чем ему самому интересно было и хотелось рассказать. Газетная публикация, конечно, не дает возможности описать все перипетии и интонации нашей первой встречи. Здесь же приведу лишь некоторые отрывки, не обязательно касающиеся самых значительных тем. Иногда второстепенная деталь, шутка, взгляд гораздо больше могут сказать о характере и сути человека, чем рассуждения о самом главном.

Коснулись дел писательских. Он показал хорошую осведомленность и в этой области нашей жизни.

-А Новый мир опять зажимают! Опять зажимают ваш Новый мир! - проворчал с укоризной и досадой. Хороший ведь журнал! А Твардовский замечательный поэт!..

И опять меня вдруг охватило чувство нереальности, невзаправдашности происходящего. Керенский! Александр Федорович! Человек из Бог знает какого далекого мира делится со мной своими мыслями о сегодняшнем журнале Новый мир.

Я спросил о его собственных книгах: почему ни одной на русском языке? Он махнул рукой и ответил с ноткой обиды:

--А какой мне смысл писать и издавать книги на русском? Они все равно не попадут в Россию, к русскому читателю. А писать для эмиграции не имеет смысла. Читать будут только для того, чтобы исчеркать нецензурной бранью. Скоро моя последняя книга "Россия и крутой поворот истории "выйдет в Японии. На японском. Японцы обо мне больше знают, чем в России или здесь, в Америке...

(Через несколько лет после этой встречи в одной из нью-йоркских газет мне попадется статья, автор которой будет утверждать, что бывший премьер Временного правительства России Александр Керенский был расстрелян в Москве в 1947 году...)

В какой-то момент я подошел к окну и, глядя на улицу, сказал: У вас тут в Нью-Йорке... И не успел закончить фразы. А.Ф. сердито оборвал меня:

--Это не у м е н я в Нью-Йорке! Это у н и х в Нью-Йорке! Я гражданства здешнего не брал, хотя предлагали много раз. И ни у кого не брал, хотя тоже предлагали. Остаюсь гражданином России!.. И чуть тише, с грустью: Той России...

И сразу же:

--Сейчас Косыгин много делает, чтобы народу лучше жилось. Он возвращается назад. Нет, конечно, я не хочу сказать, что он не коммунист. Коммунист! Но умный человек, профессионал и мыслит здраво. Вообще здешние надежды на то, что в России возможен капитализм европейского или американского типа, чепуха. Никогда Россия не пойдет в тот капитализм, который существует здесь. Самым большим завоеванием русского народа было знаете что? А то, что Временное правительство отменило капиталистическое землепользование. Мы национализировали землю. То, что потом делали большевики, это уже второстепенное. А Временное правительство сделало главный шаг, национализировало землю, когда в Европе об этом еще и не мечтали. Вот почему Россия никогда не вернется к европейскому капитализму!.. Я им всем тут постоянно твержу об этом... О российских монархистах в Америке. В США никогда не было своей аристократии, поэтому они льнут ко всяким монаршим отпрыскам, князьям, графам настоящим и самозваным. Здесь неподалеку, в двух кварталах отсюда, есть Анастасьевская церковь. Так там недавно поставили специальную загородку с надписью: Только для членов российской императорской фамилии. Американцы ходят туда глазеть. Хотя известно, что по прямой линии никаких у нее отпрысков нет. Остались только Владимировичи и еще кто-то... Ну и, конечно, полно всяких шарлатанов. Конечно, все эти Анастасии сплошная чепуха! Тут вдруг недавно нашлись сразу два сына государя-императора Николая Второго. Один в Аризоне, другой, кажется, на Лонг-Айленде. Тот, который на Лонг-Айленде, даже мемуары уже выпустил, вспомнил вдруг свое детство в Петербурге!

И снова заливается своим тенорком, опустив углы рта, чуть вытянув шею и приподняв подбородок.

О демократии.

--Тут многие пытаются представить дело так, будто русский мужик и не хочет демократии. Он, мол, и слова-то такого не знает, всегда жил под кнутом. Поэтому, значит, демократия в России невозможна. А я всегда утверждаю, что в России было много демократических элементов жизни. И уверен, что Россия, в конце концов, когда-нибудь придет к настоящей демократии.

О Февральской революции.

-- Вы единственный советский, да и не только советский, кто напомнил мне нынче о годовщине Февральской революции... Я даже не сразу сообразил... О ней все забыли. Сталин считал ее только вступлением к Октябрю (произносит эту фразу с нешуточной ревностью!). Разве здесь когда-нибудь будет праздноваться ее пятидесятилетие?! У Черчилля, который очень много плохого сделал России в 1918 и 1919 годах, есть книга под названием Неизвестная война. Так вот я называю Февральскую революцию неизвестной революцией ... Да посудите сами: когда вспоминают прошлое России, часто говорят до революции или после революции. Но всегда имеют в виду Октябрь, а не Февраль... Выскребли память... Насильно.

Воодушевляясь:

--Но моя революция была настоящей революцией! Всякие мерзавцы говорили, да и сейчас говорят: вот, мол, Керенский чай для большевиков заварил. Ерунда! Это была настоящая народная революция! Кто национализировал землю? Я! Большевики только пользовались этим! А женщины! Кто освободил женщин? Февраль! Только Февраль! Помню, к нам приезжали суфражистки из Англии бороться за свободу российских женщин. А у нас нате вам! Уже все готово! Женщины свободны!

Не исключаю, что в начале разговора А.Ф. предполагал (или надеялся?), что я пришел к нему с поручением пригласить его в Советский Союз к 50-летию Октября.

Случайно я оговорился и произнес его фамилию с ударением на втором слоге, как произносят многие. Он заметил вежливо: Вообще-то фамилия моя К-Е-ренский. У нас и река была такая К-Е-ренка и город К-Е-ренск в Пензенской губернии. Правда, теперь этот город п о ч е м у - т о... хе-хе... понизили рангом, именуют селом...

-Какой красивый у вас дом! - сказала моя жена.

-Мой?! -воскликнул Керенский. Да что вы! Это дом моих хороших друзей. Его владелица, прекрасная дама, просто любезно разрешает мне жить здесь.

И добавил без всякой грусти или сожаления:

--У меня нет дома... У меня вообще ничего нет... Если бы у меня был такой дом, если бы я был богатым человеком!.. Подумал и заключил вполне весело: У меня обязательно была бы организация и газета против большевиков!

-Удивительный перстень у вас, таинственный! продолжала жена делать комплименты. Видимо, старинный?

Керенский поднес к незрячим глазам руку с перстнем, потер его другой рукой, покрутил на пальце: Ему две тысячи лет. Вокруг него много легенд. Рассказывают, что все, кто им владел, кончали жизнь самоубийством. Он достался мне от одного французского пэра. Мне понравился перстень на его руке, он и подарил. А ему подарил его какой-то восточный набоб. Он называл имя, но я забыл его. Тот набоб и рассказал французу о легенде. А пэр мне. Причем француз уверял меня, что набоб кончил жизнь самоубийством.

-А пэр? -спросила жена с испугом.

-Пэр умер.

-Самоубийство?! - выдохнула жена.

-Ходили слухи, даже в газетах об этом писали, но доказательств я не видел...

-Как же Вы?! - в ужасе произнесла жена.

А.Ф. засмеялся, он был доволен произведенным эффектом: Я не верю в приметы. Могли, конечно, быть какие-то совпадения. Но я не верю, я упрямый. И вот вам доказательство, что я прав! Этот перстень у меня уже много лет, а я все живу, живу... И не собираюсь кончать жизнь самоубийством... Да и поздно. Такие решения надо принимать гораздо раньше... Тем более что и причин, и поводов было предостаточно... А когда тебе восемьдесят пять... Теперь стреляйся, хе-хе... не стреляйся никто и внимания не обратит... А Элен верит... И меня ругает за то, что я ношу его, не выкидываю... Обязательно вас познакомлю. Вы понравитесь друг другу...

Он говорил негромко, будто себе, словно нас и не было рядом: Удивительно... никого уже нет вокруг. Ни Краснова - его казнили в сорок седьмом вместе с генералом Власовым... Ни этого матросика Дыбенко, которому Краснов собирался продать меня в Гатчине... Ни Корнилова... Ни Черчилля, ни Ленина, ни Сталина... Я много болел ребенком. Почти пять лет пролежал прикованным к постели. А вот все живу, живу... А Ульянов был крепышом и нет его... Я один остался на всем белом свете... Один... Иногда думаю: что это, миссия? Или наказание? Наказание долголетием?.. Нет, миссия... Я единственный, кто знает всю правду и может сказать ее... Вот я ее и говорю, говорю... Постоянно...

Он явно устал, и мы стали собираться домой. А он вполне искренне, я уверен, принялся уговаривать нас посидеть еще немного. Но мы и так пробыли у него без малого три часа. Договорились встретиться еще раз.

Вместе с нами он спустился на лифте на первый этаж, провожал. Принялся рассказывать историю: Вы знаете, я всегда элегантно одевался, не люблю нашу российскую неряшливость. И за это меня не любили эти, ну как их, женщины, которых называли зеленый чулок. Они считали, что элегантность это пережиток, а я стремился к аккуратности и...

-Наверное, синий... робко вставила слово жена.

-Что синий? - не понял Керенский.

-Их звали, этих женщин... синий чулок.

И вдруг А.Ф. увял: Да, синий... верно... Столько лет прошло... Цвет забыл...

Вторая встреча с Александром Федоровичем Керенским состоялась через несколько недель после первой, в том же доме на 91-й улице Манхэттена. Но она не была похожа на первую. А.Ф. куда-то торопился, точнее, его торопили две весьма строгие пожилые дамы, бывшие с ним. А.Ф. объяснил, извиняясь, что на него неожиданно свалилась встреча, очень для него важная, которую он ждал давно и отменить никак не может. Во время нашего разговора в комнату зашла еще одна дама лет сорока, темноволосая, с милым русским лицом и большими темными глазами. А.Ф. познакомил нас. Это была та самая Элен, которую он называл мой генеральный секретарь. Она побыла с нами всего несколько минут, сказала несколько приветливых слов низким грудным голосом по-русски и, извинившись, ушла. "Ну, ничего"-, сказал Керенский, огорченный. Еще увидитесь... Элен расскажет вам обо мне больше, чем я сам могу рассказать...

Я не знал тогда, что пророчество А.Ф. сбудется, что мы действительно встретимся с Элен и она расскажет мне о Керенском то, что никто, кроме нее, не мог бы рассказать. Но случится это при стечении удивительных обстоятельств только через пятнадцать лет, когда А.Ф. уже не будет в живых...

В 1982 году мне позвонили в Москву из нью-йоркского Театра четвертой стены и сказали, что собираются ставить мою пьесу "Интервью в Буэнос-Айресе", что ее переводит на английский язык превосходная переводчица, у которой есть ко мне несколько вопросов... Догадайтесь, чей голос я услышал после этого в телефонной трубке!

-Здравствуйте! Я та самая Элен, Елена Петровна. Помните...

Скоро, во время одной из командировок в Нью-Йорк, мы с женой познакомились с Элен ближе, подружились и навсегда сохранили о ней самые добрые воспоминания. Нередко она приходила к нам в корпункт, который одновременно служил нам домом. Чаще всего, конечно, шел разговор об Александре Федоровиче Керенском. Смеялась: Я выполняю его завещание. Он все уговаривал меня написать книгу о нем. Говорил, что только я могу. Но у меня нет таланта.

Она не только разрешила мне записывать ее короткие новеллы-воспоминания она дарила их нам в р а з б р о с, будто разбрасывала лепестки большого цветка, не заботясь о единстве сюжета, но настаивала, чтобы я делал это как можно подробнее.

Сегодня я впервые воспроизвожу некоторые из ее лепестков для печати.

В 1953-м она узнала, что Гуверовский институт в Стэнфорде ищет секретаря-переводчика для самого Керенского. Она удивилась, думала, он давно умер. Решила попробовать, сдала экзамен и легко выиграла конкурс, хотя претендентов на это место было много. Ее познакомили с Керенским. Принял он ее очень официально и тут же усадил стенографировать. Был энергичен, подвижен, деловит. Совсем не походил на 73-летнего старика. Постепенно она привыкла к его стилю работы. Был разгар холодной войны, и заказчиков на его статьи, выступления, книги хватало. Уже тогда у него было плохо со зрением, он с трудом писал и печатал на машинке. Поэтому предпочитал диктовать. Ходил по диагонали своего небольшого кабинетика в институте и диктовал. Иногда забывался, наверное, представлял себя на митинге, повышал голос, жестикулировал. Из 20, 30 надиктованных так страниц оставлял потом страницы две-три, не больше. Знал за собой эту слабость, но не мог ее преодолеть или не хотел.

Она стала читать о нем. Брала в библиотеке книги воспоминаний о революции в России, архив Гессена. Почти во всех мемуарах, связанных с февралем или октябрем 17-го года, его имя присутствовало. И почти всегда о нем отзывались либо с ненавистью, либо с издевкой. Его не любили, кажется, все и правые, и левые. Хотя левые все-таки меньше. Когда заходил разговор об этом, он отмахивался, делал вид, что все это ему безразлично, смеялся.

В Гуверовском институте его тоже не очень-то жаловали. В администрации относились к нему с иронией. Директор Свораковский вообще его ни во что не ставил. Она видела, что его это ранит, хоть он и не показывал виду. Она скоро поняла, что у него нет друзей, что он одинок и страдает от этого. У него была одна Россия. Вся его жизнь, все помыслы были связаны с нею. И глубоко переживал, что в России его считают чуть ли не врагом. А он никогда не был врагом России, не мог быть! Он, конечно, не принимал коммунистического режима, верил, что Россия станет демократической страной, такой, какой была при Временном правительстве. Деятельностью в нем он гордился и часто повторял, что Ленин, приехав в Россию после Февраля, сказал: Это самая свободная страна в мире...

...Элен любила шахматы. Однажды, чтобы развлечь его, предложила сыграть партию. Он поморщился: Ненавижу эту игру. В ней надо думать, взвешивать, предвидеть, а я не умею этого делать. Она засмеялась, решила, что он дразнит ее. Но А.Ф. пояснил вполне серьезно: Я либо знаю, что делать, либо не знаю. А продумывать одну комбинацию, потом другую, просчитывать ходы вперед это не для меня. Я всегда принимал и принимаю решения моментально либо не принимаю вовсе. Но разве политик имеет право не просчитывать ходы вперед? спросила она. Разве это не грозит ошибками? Он развел руками: мол, принимайте меня таким, каков я есть... Он не считал, что Временное правительство наделало серьезных ошибок: Ну разве что гимн следовало бы придумать другой, ведь мы пели Марсельезу. Может быть, флаг нужен был новый, не знаю. Но столько было дел! Я носился по фронтам, выступал на митингах, разговаривал с солдатами... Разве было время заниматься этими мелочами!

...Во время войны он делал все что мог, чтобы помочь России. Радовался ее победам. Громко радовался, даже слишком громко (это ему потом припоминали). В конце войны даже написал открытое письмо Сталину. Но в конце концов не опубликовал и не отправил: порвал.

...Считал, что Запад предал его еще в 17-м году. Он был верен союзникам, хотел победы до конца (если бы заключил мир с немцами остался бы правителем России, но не заключил, этим и воспользовались большевики), а Запад хотел избавиться от него. Для этого англичане организовали мятеж Корнилова, пошли с ним на сговор о разделе России. А потом обвинили А.Ф. в предательстве. Но А.Ф. никогда не принял бы участия в сговоре о разделе России!

...Ему много раз предлагали, даже требовали, чтобы он организовал и возглавил правительство России в изгнании. Но он никогда не соглашался на это, прерывал всякие разговоры на эту тему. Для него Россия была одна. Он всегда был уверен, что социальный строй сменится, и Россия в конце концов будет демократической страной. Не любил Бжезинского, который считал, что демократия в России невозможна... Радовался, когда Россия получила Господина Атом-Бомб: Теперь Россию никто не тронет! И всегда утверждал: Все хорошее, что происходит в России, хорошо и для всего мира...

...У него было двое сыновей, Глеб и Олег. Вполне благополучные инженеры, работавшие в Англии. Но они давно порвали с отцом. Одни утверждали, что этот разрыв произошел из-за того, что отец еще в 30-е годы оставил их мать и женился на богатой австралийской социалистке. Другие считали, что сыновей пугало родство с человеком, имя которого стало одиозным, это могло помешать их карьере.

...Однажды произошел такой случай. А.Ф. поехал по делам в небольшой городок на Западном побережье. В гостинице поздно вечером вдруг звонок. Мужской голос по-русски: Вы Керенский? Да. Тот самый? Если угодно. Я тут совсем один на вокзале. Если вы настоящий Керенский помогите мне.

А.Ф. не раздумывая пошел. Почти слепой. Пришел в условленное место: Чем могу служить? Дайте двадцать долларов на билет. А.Ф. порылся в карманах, отдал все, что у него было. Человек поблагодарил, повернулся и ушел. А Керенский побрел в гостиницу. Никому об этом не рассказывал. Но рассказал тот человек. Элен услышала уже от пятых или десятых людей. Она потом выговаривала А.Ф.: какое безрассудство! Мало ли кто мог его ждать на вокзале! Он только улыбался и пожимал плечами.

...В нем сочетались доброта и расчетливость, капризность и умение мыслить широко, память об обидах и нежелание мстить, романтизм и мелочность, желание быть первым и незащищенность, одним словом, все. Она поняла, что его нельзя заталкивать в маленькую клетку, он в ней не помещается. Но все-таки главной чертой его характера была доброта. А основой жизни любовь к России.

...Конечно, он был человеком трагической судьбы. Иногда сам говорил, что получил, так сказать, пилатовское наказание: "бессмертен" (почти девяносто!), все знает, и некому рассказать одинок. Но если читал о себе, что он фигура трагическая, протестовал: Я трагическая фигура?!

Не-ет! Трагедия, когда жизнь прошла, а ты хотел бы всю ее переиначить. А я не хотел бы менять судьбу. Если бы мне дали снова пройти жизнь, я повторил бы свой путь и никуда бы не свернул...

...Он писал замечательные стихи. Обожал Тютчева. Однажды сказал Элен, что только в восемьдесят лет, как Тютчев, понял, что такое настоящая любовь. И потом часто повторял эти слова...

В ноябре 1967 года Керенский тяжело заболел. Нужна была операция. Ее сделали 18 ноября как раз в день рождения Элен. Он успокаивал ее: Раз в день твоего рождения, значит, все будет благополучно. Операция, по словам врачей, действительно прошла удачно. Но ему удалили часть желудка и вывели наружу зонд. После госпиталя он вернулся в дом госпожи Симпсон на 91-й улице, она, как всегда, приютила его. Уже совсем слепой, он не мог за собой ухаживать. Всегда, даже в старческие годы, тщательно следивший за своей внешностью, он после операции почувствовал отвращение к своему собственному телу. Вся моя кухня наружу, зло жаловался Элен. Ненависть к самому себе распространялась и на окружающих.

Однажды госпожа Симпсон позвала Элен: Он стал совершенно невыносим. Ему требуется уход. Но он ненавидит, оскорбляет медсестер. Я нанимаю ему разных и черных, и белых, и русских, и американок, но он всех гонит вон. Каждый раз мне приходится платить неустойку. Это бешеные деньги. Я больше не могу содержать его... Надо было что-то делать. А у Элен ни копейки. У самого Керенского уже давно ни гроша. Последние годы никому не нужны были ни его статьи, ни выступления. Даже в дни 50-летия Февральской революции Элен с огромным трудом удалось устроить ему коротенькую лекцию в Колумбийском университете за ничтожный гонорар.

Госпожа Симпсон звонила сыновьям А.Ф. в Лондон, но те никакой помощи отцу не обещали.

Как всегда, Керенского выручила одна знакомая дама (он любил это выражение: одна моя знакомая дама). В его жизни добрые дела для него всегда делали преимущественно женщины. Мужчинам он нравился меньше. На этот раз знакомых дам было сразу две: княжна Илинская и ее кузина Флора Соломон, жившие в Англии. Через длинную цепочку знакомых они нашли клинику в Лондоне, начальница которой согласилась положить туда А.Ф. и предоставить ему уход.

Клиника была муниципальной, для самых бедных, то есть практически бесплатной (у сестер было не густо с деньгами). Клиника имела лишь один недостаток: она была абортной. В ней делались аборты женщинам с улицы, которым нечем было платить за операцию. Гораздо позже Элен узнает: когда лондонские поклонницы Керенского обсуждали это обстоятельство, одна из них сказала: Ну и что? Он всегда любил женщин. Он будет себя чувствовать здесь в своей тарелке. Да он и не протянет долго. Во всяком случае, это гораздо лучше, чем умереть под забором.

Сыновья восприняли эту весть без восторга, но спокойно. Было условлено: ни одна живая душа, кроме самого необходимого узкого круга лиц, не должна знать ни адреса клиники, ни телефона. Так Александр Федорович Керенский, бывший министр-председатель Временного правительства России, был положен умирать в муниципальной абортной клинике одного из районов Лондона.

Госпоже Симпсон передали (а она передала Элен) тогда только одно: Керенского удалось с большим трудом устроить в клинику, где ему обеспечен хороший уход. Но администрация клиники поставила условие: полная секретность, иначе его выбросят оттуда немедленно. Перелет в Лондон сказался на самочувствии Керенского плохо. Он впал в бессознательное состояние. Очнулся уже в клинике. Встать не мог. Ему не говорили, в какое заведение он попал. Но постепенно он сам начал догадываться. В его палату заглядывали пациентки с изможденными лицами, сновали санитарки в грязных халатах с окровавленными тряпками и бинтами в руках. Ни одного мужчины. Однажды он спросил у медсестры: что это за клиника? Та ответила. Он пришел в ужас. Состояние его стало резко ухудшаться. Начальница клиники сообщила своим знакомым, которые по просьбе Илинской устраивали А.Ф. к ней, что Керенскому все хуже, он постоянно без сознания, что в редкие минуты, когда приходит в себя, зовет какую-то Элен, просит, чтобы она приехала, что жить ему осталось недолго, может быть, считанные дни... Кто-то из этих знакомых позвонил госпоже Симпсон в Нью-Йорк и передал эту весть. Однако телефона и адреса клиники не оставил. Госпожа Симпсон тут же сообщила обо всем Элен, и та немедленно позвонила Олегу, сыну Керенского, в Лондон. Тот заверил ее, что отец в хороших руках и ее помощь не требуется. Но он зовет меня, просит, чтобы я приехала! Ваше имя было произнесено в бреду. Нет, он просил о моем приезде несколько раз и осознанно. Даже если осознанно, он вас все равно не узнает. Это неважно, зато я его узнаю! Как вам не стыдно! Это последняя воля умирающего человека. Младший Керенский немного подумал и наконец назвал адрес клиники.

Элен прилетела в Лондон на следующий день. Только войдя в клинику, поняла, куда попал А.Ф. Он лежал худой, обросший бородой, смертельно бледный. Она подошла к кровати и назвала его по имени. Он сразу узнал ее голос, встрепенулся, открыл незрячие глаза. Она взяла его руку, погладила. Он несколько раз шепотом повторил ее имя и снова впал в забытье. Она просидела рядом с ним несколько часов, не отнимая руки, пока он снова не пришел в себя. Не открывая глаз, он назвал ее имя. Лицо было настороженным, даже испуганным боялся, что она ему только приснилась, и улыбнулся счастливо, когда понял, что это явь. Не уходи... догадалась она по движению его губ.

В палате было душно и грязно, окно запыленное. А за ним светило солнце и плыли по небу облака. Элен пошла к начальнице клиники. Я знаю, что с ним надо делать. Его надо вынести на воздух. Ему нужно солнце и небо. Начальница сказала: не поможет. Но дала разрешение. Стояла хорошая погода, и он несколько дней с утра до вечера спал в кресле во дворе. Только ночевал в палате. И постепенно начал приходить в себя. Элен побрила его, и он снова стал похож на прежнего Александра Федоровича. Но когда сил прибавилось, и он уже не впадал в беспамятство, А.Ф. снова вспомнил о том ужасе, который его окружал. Я не могу этого допустить! шептал он. Дело не лично во мне. Дело в России! Ты только представь, в энциклопедии: бывший премьер России умер в лондонской абортной клинике...

Он не упоминал о той легенде, которую приклеили к нему, о побеге из Зимнего в женском платье. Но Элен знала, что он со страхом думает, как к этой легенде добавят еще и смерть в абортной клинике. Однажды он спросил: А где мой перстень? Тот, старинный?

Перстень находился в камере хранения.

-Принеси мне его, я хочу надеть. -

И в ответ на встревоженный взгляд Элен успокоил: Не бойся, я ничего не хочу с собой сделать. Просто я привык к нему.

Начальница клиники была поражена и обрадована: русский господин ожил! Пошел на поправку! Она была уверена, что он умрет в ее больнице, а смерть мужчины, тем более бывшего премьера России, в абортной клинике могла принести неприятности. А Элен и А.Ф. решили: пока не поздно, пока он чувствует себя немного лучше, надо отсюда вон! Он любил это короткое слово вон! И произносил его часто.

Но куда вон? На какие деньги? Ну неужели в Англии нельзя найти благородного лорда с поместьем, в котором он дал бы возможность спокойно и достойно умереть Керенскому?! однажды сказал он. Легко сказать найти. А как подступиться к этим поискам? Но у Элен в душе открылись такие запасы энергии и изобретательности, что она сама удивилась. После десятков телефонных звонков, разговоров, встреч, просьб нашелся лорд с поместьем. Его заинтересовала фамилия Керенского, но, прежде чем начать переговоры, он хотел бы лично удостовериться, что все без обмана. Встреча была назначена в клубе Сент-Джеймс. Элен доставила туда А.Ф. на такси. Разговор начался приблизительно так: Вы действительно тот самый Керенский? Кажется, да. Но позвольте, сколько же вам лет? Около девяноста... Удивительно! А я ведь, честно говоря, думал, что вы, так сказать, простите... О вас так давно ничего не слышно, вы так давно нигде не появляетесь...

Лорд, может, и происходил из старинного рода, но, судя по всему, не блистал ни умом, ни тактом. А.Ф. возненавидел его в первую же минуту. Разговор кончился скандально. Выяснилось, что лорд все напутал. Хотя у него и были собственный замок, герб и впечатляющее генеалогическое древо, но не было денег! И Керенский заинтересовал лорда только потому, что он предполагал поправить свои финансовые дела, сдав замок в аренду бывшему премьеру России. Можно себе представить гнев А.Ф. Если бы он мог крикнуть вон!, непременно крикнул бы.

Так закончилась попытка А.Ф. достойно умереть в английском родовом поместье. А Элен снова принялась искать выход из положения. И вспомнила об архиве Керенского. Когда она сказала ему об этом, он только махнул рукой: кому нужны его нынешние архивы? Что в них осталось после того, как большую их часть похитили в тридцатых годах агенты НКВД, а меньшую пришлось бросить, когда он бежал от немцев из Франции в США... Но она убедила его попробовать: а вдруг кто-нибудь купит! Появившаяся надежда приободрила его. Он стал самостоятельно выходить во двор клиники, сидел там на стуле, который ему выносили, грелся на солнце. И они оба решили, что, пока он чувствует себя лучше, Элен должна отправиться в Нью-Йорк и попытать счастья с архивами.

...Архив Керенского умещался в двух небольших картонных ящиках, которые хранились в доме госпожи Симпсон. Элен прекрасно знала содержание нескольких десятков папок и конвертов, находившихся там. Самой толстой была Папка ненависти. Он внимательно прочитывал и велел складывать туда все без исключения враждебные и даже оскорбительные письма, которые приходили ему.

Кроме Папки ненависти была еще переписка с разными, в том числе известными всему миру, людьми. Но переписка была недавней, послевоенной и не представляла большой ценности. Некоторую надежду Элен возлагала на папку, помеченную большой буквой М. Там хранилась переписка А.Ф. с масонами. Всем было известно, что А.Ф. был давним масоном. По этому поводу тоже ходило множество различных слухов. Но, как убедилась Элен, масонами (А.Ф. был членом французской системы масонских лож) состояли почти все известные политики. Она давно уже прочла переписку, хранившуюся в папке М, и абсолютно ничего секретного там не обнаружила.

...Из Нью-Йорка она первый звонок сделала в Стэнфорд, в институт Гувера, где А.Ф. долго работал. Честно сказала, что Керенский болен, ему нужны деньги и он готов продать свой архив. В ответ услышала смех: Какие архивы могут быть у мистера Керенского?! В институте Гувера высосали из него все, чем он располагал, и были в курсе всего, что у него могло остаться. Нет, в Гуверовском институте у нее не было никаких шансов. Несколько звонков в другие университеты и библиотеки тоже ничего не принесли. И тут кто-то из знакомых надоумил ее позвонить в один из университетов Техаса: народ там богатый, в глубины русской истории не нырявший, им ничего не стоит раскошелиться хотя бы для престижа, ведь как красиво звучит: В нашем университете хранится архив самого Керенского! На этот раз она повела разговор хитрее. Сказала, что бывший премьер России Александр Керенский обладает уникальным архивом, к которому никто не имел доступа. Не моргнув глазом, сообщила, что А.Ф. всегда испытывал огромное уважение именно к этому университету, с которым его связывают дорогие ему и не известные ей воспоминания. Поэтому он решил продать свой бесценный архив именно им.

В университете проявили к ее предложению живейший интерес, и скоро в Нью-Йорк приехал их представитель. Две скромных картонных коробки она подготовила соответствующим образом. Конверты с буквой М тщательно запечатала и на каждом аккуратно написала: Секретно. Вскрыть только через пять лет после смерти Александра Керенского. Техасский университет клюнул на нехитрую наживку и выразил готовность подписать купчую на 100 тысяч долларов с выплатой этой суммы равными долями в течение пяти лет.

Счастливая, она полетела в Лондон подписать договор у А.Ф. и затем везти его в Нью-Йорк. Он подписал договор, затем снял с пальца перстень и протянул Элен: Теперь ты моя невеста. Я давно решил. Мы поженимся. Я скажу об этом Олегу. Вечером Олег ворвался к ней в гостиницу: Я же говорил вам, что он останется в клинике. Но вы все-таки добиваетесь своего! Я запрещаю! Я добиваюсь одного чтобы ваш отец прожил свои последние годы достойно, ответила Элен. На другой день сын позвонил: Ладно, берите его к лешему!

...В Нью-Йорке она сняла А.Ф. квартиру на Йорк-авеню, возле резиденции мэра города. Она устроила все так, как он хотел. Ей было важно, чтобы у него появилось ощущение дома и достойной жизни. Чтобы у него были полки с книгами и кабинет, в котором он мог бы принимать друзей, знакомых, журналистов. Но к нему почти никто не ходил... Конечно, ни о какой женитьбе не могло быть и речи. Она объяснила ему, что их брак вызовет скандал. Ее обольют грязью, скажут, что она позарилась на его деньги за проданный архив. Он долго упирался, но уступил: доводы ее были разумны. Она хотела вернуть ему перстень, но он не взял... Последние годы он мечтал написать свою главную книгу для России. Мечтал, что когда-нибудь она попадет туда. Но никак не мог начать. А теперь понял, что опоздал навсегда. Элен предлагала ему: начни диктовать, я запишу все. Он только качал головой: нет, уже не в силах. Наверное, это было его самое большое разочарование последних лет.

...Деньги уходили быстро: квартира, постоянная сиделка, лекарства все это стоило дорого. Элен делала все, чтобы им хватило до следующего взноса из Техаса. Но однажды вдруг разом все переменилось. А.Ф. неожиданно упал в квартире. Его отвезли в госпиталь. Оказалось, он сломал шейку бедра. Попав в больничную палату, он сразу сник видимо, вспомнил свое пребывание в лондонской клинике и уже на другой день, когда к нему пришла Элен, сказал ей:Я устал. Я хочу умереть. Мое существование абсурдно. Элен успокаивала, говорила, что он поправится. Чтобы поправиться, придется истратить все наши деньги. Но впереди новые болезни. И куда я попаду? Снова в абортную клинику?! Если ты действительно любишь меня, ты должна помочь мне умереть... И он потребовал, чтобы она принесла ему яду.

Она не верила, что он это всерьез. Но мысль о самоубийстве его не оставляла, становилась все навязчивей. Тогда она сказала: Если я дам тебе яду, это вскроется, и меня посадят в тюрьму. Аргумент подействовал. Но он тут же изобрел другой план: Но когда я выйду отсюда, ты обещаешь дать мне яду? Она обещала, однако он не поверил: Ты хитришь! Ты просто хочешь, чтобы я ж и л, а мне уже девяносто! Тебе восемьдесят девять! Врешь! Мне девяносто! Клянусь, я сделаю все, как ты просишь... Нет. Я решил. Я сделаю все это сам... И он объявил голодовку. Лежал на кровати без движения. Отказывался принимать пищу. Выплевывал зонд. Вырывал капельницу. Ему привязали руки к кровати. Он ухитрялся освобождаться от капельницы ногами. Ему связали ремнями ноги, и он лежал, как распятый Христос... Отказывался разговаривать с врачами и вообще с кем бы то ни было, кто обращался к нему по-английски. Ему пригласили врача по фамилии Ковалев, говорившего по-русски. Но и с ним он не желал иметь дела. Разговаривал немного только с Элен.

...Наверное, он перелистывал мысленно страницы своей ненаписанной книги для России. В этой книге он хотел свой громадный жизненный опыт передать России, в чем-то ее поддержать, в чем-то предостеречь... Он вспомнил 1905 год, когда сидел в Петропавловской крепости за свой протест против сфабрикованного дела Бейлиса. Вспоминал, что там он тоже объявлял голодовку. Ничего, говорил он, первые пять дней трудно, а потом легко, появляются фантазии и галлюцинации... Однажды он сообщил ей: У меня уже начинаются видения, как тогда, в Петропавловке. Очень красивые. Вчера, например, я видел: львы, тигры, пальмы, лианы и тут же наши русские березки, речка, луг... Вдруг решил, что весь госпиталь это царские генералы, все корниловцы. Они хотят меня оживить, говорил он Элен. Но я не поддамся. Всех докторов он начал называть генералами. И врачи решили, что он сходит с ума. Но она видела, что он все понимал, все слышал. Она всегда могла ему все объяснить. Однажды вдруг начал говорить о том, что самая красивая Пасха в России... Иногда спрашивал удивленно: Куда все пропали? Куда? Неужели все уже умерли? Неужели я один на целом свете! Я и ты, моя иллюзия...

С ней он был в полном сознании. С остальными то ли притворялся, то ли действительно был в беспамятстве. Кончался уже третий месяц его пребывания в госпитале. Доктор Ковалев считал течение его болезни медицинским феноменом и объяснял его так: А.Ф. сконцентрировал всю свою волю на желании умереть. Но именно эта концентрация прибавила ему душевных сил. Вот они-то и продлевают жизнь, с которой он борется. Если бы он расслабился, то умер бы быстро. Но он ожесточился и превратился в комок воли.

...Однажды она уходила из госпиталя позже обычного. Весь день провела с А.Ф., но он почти все время был без сознания. Прощаясь, она поцеловала его в лоб, и он вдруг очнулся и произнес громко и явственно: Я ухожу... ухожу... иди...

Это были последние слова, которые она слышала от него. В пять утра его осмотрела дежурная сестра. Он дышал ровно. Еще через полтора часа в 6.30 к нему пришли, чтобы сделать укол. Но он уже был мертв.

Он не был религиозным человеком. Однако хотел быть похороненным на православном кладбище и несколько раз говорил об этом Элен. Она обратилась в Анастасьевскую церковь, неподалеку от которой Керенский много лет прожил в доме госпожи Симпсон и которую иногда посещал. Но прихожанами там в основном были монархисты, и Элен ответили отказом: нет, господина Керенского им у себя отпевать не хотелось бы. Что-то не получилось и с сербской православной церковью в Нью-Йорке. После смерти отца прилетел Олег. Но он тоже ничего не смог сделать с похоронами в Нью-Йорке.

В конце концов, Александр Федорович Керенский совершил свой последний путь снова в Лондон. Его погребли там, на кладбище, где хоронят людей неопределенной веры... "

Керенский был у власти слишком недолго. Это было очень трудное время, время борьбы за власть в стране. Керенский был противником большевиков, боролся с ними. Но он не смог ничего сделать, проиграл в этой борьбе. У него было слишком мало союзников и слишком много врагов. У большевиков же была очень большая партия. Они обещали народу хлеб и равенство, народ пошел за ними. Керенский ничего не обещал, он только пытался помочь стране, которую он любил, преодолеть кризис.

В то время, когда страной управляли социалисты, он хотел, чтобы Россия пошла по пути демократии. Но он не успел воплотить в жизнь свои идеи. Шла борьба между партиями, входившими и не входившими в состав правительства. У него не было возможностей и времени заниматься страной. Он упустил свой шанс. Победить можно было только при поддержке рабочего класса, а он этой поддержки не имел. Тогда никто ничего не смог сделать.

Я считаю, что роль А. Ф. Керенского в истории нашей страны была значительной. Если бы он жил в более благоприятное время, имел основательную почву для развития своих идей, то, возможно, смог бы воплотить их в жизнь. Конечно же, это было бы для России намного лучше, чем власть большевиков, отбросившая нас на много лет назад.

Конечно, у него были, как и у каждого человека, свои достоинства и свои недостатки. Но такой человек, как он был нужен России. Человек, который любит свою страну и старается сделать все для лучшего для нее будущего.

Список литературы.

1. "Временный правитель России". Неопубликованное интервью Генриха Боровика с Александром Керенским. К 80-летию Февральской революции. http://www.topsecret.ru/txt2-97/2-2-97.htm.

2. Генрих Боровик. "Временный правитель России". Впервые о трагической смерти Александра Керенского. http://www.topsecret.ru/txt3-97/2-3-97.htm.

3. Валерий Лебедев. "Крах великой идеи" (к 80-летию "Великого Октября"). http://www.lebed.com/art291.htm.

4. Валерий Лебедев. "Роковая дата" (80 лет со дня отречения Николая II). http://www.lebed.com/art21.htm.

5. Jeremy Goodwin. "Who was Alexander Kerensky?" Southern Nazarene University.