Реферат: Рабиндранат Тагор - лауреат Нобелевской премии

ПЛАН

I. Развитие культуры Индии в XX веке……………………………..……. с.2-3

II. Рабиндранат Тагор – лауреат Нобелевской премии.

2.1. Историография вопроса……………………………………………….… с.4

2.2. Детство……………………………………………………………….… с.5-7

2.3. Отрочество……………………………………………………………… с.8-9

2.4. Юность………………………………………………………………... с.10-11

2.5. Нобелевская премия………………………………………………… с.12-17

2.6. Гражданин мира……………………………………………………… с.18-21

2.7. Меж двух миров……………………………………………………… с.22-24

2.8. Последний путь…………………………………………………..….. с.25-27

2.9. Моё отношение к творчеству Тагора………………………………..… с.28

III. Мировое значение творчества Рабиндраната Тагора……………… с.29-31

Список используемой литературы………………………………………… с.32

Развитие культуры Индии в XX веке

15 августа 1947 г. Индия обрела независимость. Так, по словам Джавахарлала Неру, она "встретилась со своей судьбой". Религиозно-общинная рознь, раздел страны, последовавшее за ним кровопролитие и, наконец, убийство Махатмы Ганди были тяжелыми потрясениями, но Индия скоро оправилась от постигших ее несчастий и начала строить новую жизнь, заняв законное место в международной семье наций. Она достигла значительных успехов во многих сферах культурной жизни.

В 1930-е годы литература страны испытала воздействие идей Махатмы (Мохандаса Карамчанда) Ганди (1869–1948) – политического и духовного лидера, взгляды которого отразились на строе мышления индийцев во всех сферах жизни. Среди тех писателей, в произведениях которых особенно ощутимо его влияние, были хиндиязычные поэты Майтхилишаран Гупта (1886–1964) и Сумитранандан Пант (1900–1977) и прозаики Прем Чанд и Джайнендра Кумар (р. 1905), маратхский писатель Бхаргаврам Виттхал Вареркар (псевдоним Мама, 1883–1964) и малаяльский поэт Нараяна Менон Валлатхол (1878–1958).

С 1965 в Индии ежегодно присуждается литературная премия Джнан Питх. В числе ее лауреатов, в частности, П.В. Акиландам, Ашапурна Деви, Кота Шиварама Карант, Агьея (настоящее имя Саччидананд Хирананд Ватсьяян) и Бирендра Кумар Бхаттачария.

Из поэтов второй половины 20 в. известен С.Х.Ватсьяян, порывающий с традиционной эпической стилистикой своих предшественников. Среди прозаиков наиболее известен Джайнендра Кумар, знаменитый роман которого Отставка переведен на английский язык. Один из самых широко читаемых современных индийских литераторов – Тхакази Шивасанкара Пиллаи, пишущий на языке малаялам; его роман Кеммин был издан на большем числе языков, чем любое другое из индийских художественных произведений.

В индийской культуре XX в. возвышается исполинская фигура Рабиндраната Тагора, одного из величайших поэтов и философов в истории человечества. Его яркая индивидуальность и разносторонняя одаренность проявились во многих сферах искусства и литературы - поэзии, музыке, драме, романе, рассказе и даже живописи. Тагор был первым писателем Востока, удостоенным Нобелевской премии. Он основал университет Вишва-Бхарати и предвосхитил многие концепции современной системы образования. Целое поколение индийских писателей и художников испытало его влияние. Ганди и Тагор по праву считаются творцами современной Индии.

Театральное искусство современной Индии ушло от концепции «синкретического театра» кудияттам и классической санскритской драмы. Пьесы Тагора увели театр от банальных шаблонов коммерческих постановок 19 в. Другие писатели, работавшие в этом литературном жанре в начале 20 в., ориентировались на запросы народностей, на языке которых писались пьесы, и жителей конкретных областей. К видным мастерам драматургии первой половины 20 в. относятся П.Самбанда Мудалияр и Е.В.Кришна Пиллаи из Южной Индии, Бхаргаврам Виттхал Вареркар (Мама) и Прахлад Кешав Атре (псевдоним Кешавкумар) из Махараштры, хиндиязычный Джайшанкар Прасад и Адия Рангачария из Карнатаки.

Почти на всех четырнадцати официальных языках народов Индии появились превосходные литературные произведения. Среди художников, обогативших индийскую культуру в последние десятилетия, Рави Шанкар и Али Акбар в классической музыке, Джамини Рей и М. Ф. Хуссейн в живописи, Баласарасвати в классическом танце, Сатьяджит Рей в кинематографии.

Избирательность, способность к ассимиляции и переосмыслению характеризовали индийскую культуру на всем протяжении ее развития. Ей не раз приходилось переживать периоды кризисов и сомнений.

Сегодняшний мир с его точными науками и передовой техникой ставит перед ней новые задачи, требует поиска новых путей. Как сохранить непреходящие ценности национальной, религиозной и эстетической традиций, выдержавшие испытание пяти тысячелетий, как соединить их с сегодняшней действительностью - вот вопросы, которые занимают современных индийских философов, художников и писателей. От того, сумеют ли они гармонично и творчески решить эту задачу, зависит направление будущего развития индийской культуры.

2.1. Историография вопроса

Гуманистические и демократические настроения Тагора, несмотря на все барьеры, воздвигавшиеся и колониальными властями, и крайними, шовинистическими настроенными кругами в азиатских странах, делали его активным борцом за мир, демократию и гуманизм, говорится в книге Е. Бросалиной «О гуманизме драматургии Рабиндраната Тагора».

В книге Б. Борисова «Он был более чем поэт…» говорится о том, что духовные, эстетические и интеллектуальные стороны личности Тагора были настолько сильно развиты и так сочетались друг с другом, что ни о ком другом нельзя сказать с большим правом, что он наблюдал жизнь постоянно и видел её в целостности.

Из книги Л.С. Гамоюнова «Индия. Исторические, культурные и социально-экономические проблемы» я узнала, что в литературной и общественной деятельности Рабиндраната Тагора отразилась характернейшая тенденция общеиндийского литературного процесса – обращение писателей и поэтов к насущным жизненным проблемам.

Из книги А.П. Данильчука «Рабиндранат Тагор. Критико-биографический очерк» я узнала о детстве, отрочестве, юности Тагора.

В произведении И. Товстых «Бенгальская литература» я узнала, что Творчество Рабиндраната Тагора сыграло решающую роль в становлении бенгальского литературного языка, в формировании критического реализма. Он обогатил поэзию новыми формами и стихотворными размерами, заложил основы жанра рассказа и развил жанр социально-психологического романа, положил начало политической лирике.

Цель моей работы познакомиться с Тагором не только как с поэтом, но и узнать его как философа, художника, композитора, общественного деятеля, просветителя и как человека, который получил Нобелевскую премию в области литературы «за глубоко прочувствованные, оригинальные и прекрасные стихи, в которых с исключительным мастерством выразилось его поэтическое мышление, ставшее, по его собственным словам, частью литературы Запада».

Так же я хочу показать что, духовные, эстетические и интеллектуальные стороны личности самого Тагора были настолько сильно развиты и так сочетались друг с другом, что ни о ком другом нельзя сказать с большим правом, что он наблюдал жизнь постоянно и видел её в целостности.

Я считаю, что данная тема актуальна, потому что главное значение Тагора состоит в том импульсе, который он дал всему течению культурного и духовного развития Индии, в том, что он показал им пример страстной преданности искусству и не менее страстного служения своему народу и всему человечеству. Он дал индийцам веру в свой язык и в своё культурное и интеллектуальное наследие. Нынешнее возрождение индийских языков в значительной степени обусловлено его вдохновением и примером. Это возрождение охватывает не только языки и литературы. Многогранный гений Тагора, его почти подвижническое стремление к развитию индийского искусства, танца и музыки, живописи и ремесел, его уважение к местным народным художественным школам, поощрение как классических, так и народных традиций в его школе в Шантиникетоне стали побудительным стимулом, который позволил этим традициям выживать и процветать в наши дни.

Я думаю, что данная тема современна, потому что людям в наше время не хватает умения ценить красоту здравого и гармоничного мироощущения, образа жизни мужественного, но не грубого, чувствительного, но не сентиментального, рационального, но не меркантильного, религиозного, но не фанатичного, патриотического, но не шовинистского. И я считаю, что именно этому учил, именно это нёс в себе Тагор.

2.2. Детство

Отец Рабиндраната Тагора, Махарши Дебендранат Тагор, был брахманов, часто совершавшим паломничества к святым местам Индии. Но, к счастью, Махарши спустился на землю с гималайских высот, где он некогда собирался провести остаток жизни в священном созерцании. Его отрешенность от мира не вылилась в отвращение к миру, и он не отказывался выполнять свои обязанности хозяина дома, а также не пренебрегал естественными потребностями плоти: 7 мая 1861 года, через три года после гималайского периода, родился Рабиндранат Тагор. Его мать Шарода Деби к этому времени уже родила Махарши тринадцать детей, а через два года должна была принести ему ещё одного сына, который, однако, умер во младенчестве.

Огромный дом в Джорашанко в Калькутте буквально кишел детьми и внуками, так что рождению ещё одного, четырнадцатого ребенка не придавалось особого значения. Его назвали Рабиндранат, или коротко Роби.

Когда ребенок подрос, он, как и его братья и сестры того же возраста, был перепоручен слугам. Вся семья походила на небольшую общину, подчиняющуюся единому главе и ведущую общее хозяйство. Каждой супружеской чете выделялась часть дома, в которой мужчины занимали наружные комнаты, а женщины - внутренние. Старый глава семьи, сам Махарши, жил отчуждённо и был почти недоступен. Если он не отсутствовал в Гималаях, то обычно бывал погружен в размышления или занят очередными реформистскими кампаниями, не забывая, однако, при этом пристально следить за ходом дел в своих поместьях.

На матери, Шароде Деби, лежали обязанности хозяйки этого огромного дома, присмотр за всеми дочерьми и невестками, сыновьями, зятьями и их детьми. Ко многим сложностям, обычным для всякой индийской семьи, Тагоры добавили для себя дополнительные трудности, так как в их доме вопреки обычаю все зятья считались полноправными членами семьи. Шароде Деби нужны были сильный характер, большой такт и терпение для того, чтобы такой большой дом жил дружно и согласно. Её многочисленные дети, красивые, талантливые, были переполнены жизненной энергией и, разумеется, приносили ей немало забот.

Немалых трудов стоило, чтобы всё её блестящее, умное и своенравное потомство жило в мире и согласии. Поэтому неудивительно, что у Шароды Деби оставалось немного времени и сил для воспитания младшего сына. Её материнская забота сводилась к минимуму – по-видимому, она просто не могла дать больше. Тоска по материнской любви, никогда не остывавшая в детстве, превратилась в зрелые годы в непреходящее желание женской привязанности и ласки. Неумолкающее эхо этого чувства слышится в прекрасных стихах о детстве, написанных им в зрелом возрасте. В некоторых из рассказов и повестей Тагора материнская любовь описывается с такой нежностью, что невольно задаёшься вопросом: не является ли это выражением неудовлетворённых желаний автора?

В главах воспоминаний Рабиндраната, где он возвращается к своему детству, нет и следа жалости к себе. Он скорее благодарит судьбу за то, что ему удалось избежать опасности быть избалованным родительским вниманием. «Когда воспитание, - писал он,- становится случайным удовольствием для воспитателя, детям это всегда приносит явный вред». Мальчика никогда ничем не баловали. Несмотря на то, что семья славилась аристократизмом уклада и роскошью, дети воспитывались в строгости.

«Питались мы вовсе не деликатесами. Перечень нашей одежды вызвал бы снисходительную усмешку у современного мальчика. Мы до десяти лет ни по каким случаям не надевали носки или обувь. Для холодной погоды у нас была лишь вторая хлопчатобумажная куртка. И нам никогда не приходило в голову переживать из-за этого. Только когда старик Ниямат, наш портной, забывал пришить карманы к нашим курткам, мы огорчались, ибо ещё никогда не рождался мальчик настолько бедный, чтобы ему нечем было набить свои карманы… Нам ничего никогда не доставалось легко. Многие обычные вещи были для нас редкостью, и мы жили чаще всего надеждой, что когда мы станем достаточно взрослыми, мы получим то, что будущее хранит для нас».

Период детства и раннего отрочества, проведённый под опекой домашних слуг, Тагор впоследствии шутливо назвал периодом «тирании прислуги». Ребёнком он был беспокойным, уже тогда «томимым жаждой странствий». Чтобы избавить себя от излишних забот о ребёнке, один из слуг придумал оригинальный выход. Он усаживал Роби в удобном месте, очерчивал вокруг него мелком круг и с серьёзнейшим видом предупреждал, что, если он переступит этот магический круг, его ждёт смертельная опасность.

Ребёнок уже слышал пересказ «Рамаяны» и знал об ужасных несчастьях, постигших Ситу, перешагнувшую за пределы круга, который начертил вокруг неё Лакшмана. Поэтому он оставался на месте, не решаясь подняться, даже когда слуга пропадал надолго.

Роби смиренно покорялся «тирании прислуги», но лишь потому, что его безграничный интерес к окружающему миру делал привлекательными самые обыденные вещи, а крылья живой фантазии взлетали, даже скованные начертанным меловым кругом.

В школу он пошёл очень рано. Для обучения чтению и письму был нанят домашний учитель, однако эти занятия продолжались недолго. Когда мальчик узнал, что его старший брат и один из его племянников (сын самой старшей его сестры) ездят в школу в коляске, он поднял рев, требуя и для себя такой же привилегии.

Первая его школа называлась Восточная семинария. Рабиндранату никогда не удавалось вспомнить, чему его там учили, но искусные способы наказания, с помощью которых учителя вдалбливали знания в учеников, оставили глубокий след, как в его сознании, так и на теле. Приходя из школы, он изливал свой гнев и страх на деревянных столбиках веранды, по которым ожесточённо колотил палкой, представляя себя учителем, а их учениками.

В выходные дни он мог распоряжаться временем по своему усмотрению, и в полуденные часы, когда приставленный к нему слуга уходил пообедать и отдохнуть, мальчик находил убежище в старом, заброшенном паланкине бабушкиных времен, который носил ещё следы былого богатства семьи. Между остававшимся без присмотра мальчиком и никому не нужным паланкинам установились тайные узы дружбы и доверия. Удобно устроившись за задёрнутыми шторами, укрытый от любопытных взглядов, он давал волю своей фантазии.

Через некоторое время, когда Роби ещё не было семи лет, его приняли в другую школу, которая считалась образцовой, созданной по британским стандартам. Единственное, что запомнилось ему в этой школе,- это сквернословие одного из учителей, которое глубоко возмутило мальчика, да обязательное пение хором английской песни перед началом уроков, «по-видимому, попытка внести элемент радости в тягучую повседневность». Бенгальские мальчики не могли ни понять английские слова этой песни, ни запомнить непривычную для них мелодию. Единственная строчка из неё, которую Тагор мог вспомнить, представляла собой бессмысленный набор звуков.

В возрасте семи лет Роби написал своё первое стихотворение. Однажды двоюродный брат Джоти, который был на шесть лет старше, привёл его в свою школу и предложил написать стихотворение, объяснив, что нет ничего проще: достаточно заполнить словами четырнадцатисложный размер, и слова превратятся в стихи. Так мальчик нетвёрдым почерком написал свои первые строки популярным в Бенгалии размером «пояр».

Однако опыт стихотворства оказался заразительным. Мальчик приобрёл синюю тетрадь и стал записывать свои стихи. «Как молодой олень, который всюду бьёт своими свежевыросшими, ещё зудящими рогами, я стал невыносим со своей расцветающей поэзией».

Синяя тетрадка заполнялась стихами. Слава о них дошла до его учителя, и он однажды послал за маленьким Роби и приказал ему переложить стихами какое-то поучение. Когда мальчик на следующий день принёс стихи, его заставили прочесть их вслух пред всем классом. «Единственное достоинство этого произведения было в том, что оно вскоре потерялось»,- вспоминал Тагор. «Его воздействие на класс было далеко от высокоморального. Оно вызвало только зависть и недоверие. Все утверждали, что стихи я откуда-то списал. Один ученик даже вызвался показать книгу, из которой были украдены эти стихи». Свои ранние опыты поэт впоследствии сравнил с цветами дерева манго, впервые распускающимися в конце зимы и обречёнными на увядание и забвение.

Однажды Рабиндраната вызвал отец и спросил, не хочет ли он сопровождать его в Гималаи. Мальчик заплясал бы от радости, если бы не трепетное почтение к отцу. Следующие несколько дней прошли в волнующих приготовлениях, и, наконец, настал день, когда нарядно одетый мальчик вместе с отцом отправился навстречу первому в своей жизни великому приключению.

Первая остановка у них была в Шантиникетоне, ныне знаменитом международном университетском центре, а в те времена никому не известной деревеньке. Там Роби впервые имел возможность столь близко общаться с отцом, и эти дни, вероятно, были наиболее важными в умственном и духовном формировании мальчика. К тому же здесь он получил полную свободу в общении с живой природой, которую всегда так любил, находя в ней бесконечное наслаждение.

Однако отец не предоставил его всецело самому себе. Он взял с собой младшего сына для того, чтобы развивать его впечатлительный ум, и делал это постоянно. Он читал с ним отрывки из книг на санскрите, бенгальском и английском. По вечерам они усаживались бок о бок и пели излюбленные гимны отца, а по ночам, когда индийское небо раскрывало всю непорочную красоту звёзд, отец давал сыну уроки астрономии.

Из Шантиникетона отец и сын двинулись в направлении Западных Гималаев. К тому времени, когда они добрались до подножия Гималаев, наступил апрель – начало лета на равнине и ранняя весна в горах. Наконец они добрались до своего дома в Бакроте, прилепившегося на вершине горы. Теперь мальчик имел полную свободу бродить где пожелает и наслаждаться величием Гималаев, раскинувшихся перед его глазами.

Но Махарши был требовательным учителем. Рано утром, задолго до восхода солнца, он будил мальчика и занимался с ним санскритской грамматикой. К тому времени, когда солнце поднималось над восточной вершиной, они уже были на прогулке. По возращении домой отец давал часовой урок английского языка, после чего наступал черед принимать ледяную ванну. Во второй половине дня занятия продолжались.

Рабиндранат был благодарен отцу за то, что тот приучил его к правилам здоровой и чистой жизни, которым он остался верен до конца своих дней.

Эти четыре месяца, проведённые в обществе отца, дали ему богатейший опыт, расширили кругозор. В Калькутту он вернулся уже юношей, а не ребёнком.

2.3. Отрочество

Переступив порог родного дома, Рабиндранат выглядел как юный герой, побывавший в победном походе, а не как маленький школьник, вернувшийся домой с каникул. Тогда ещё не знали ни автомобилей, ни самолётов, и Гималаи представлялись как дальняя мечта, легендарная обитель богов, доступная лишь для героев и мудрецов, про которых пишут в книгах. Побывать в этом сказочном краю, сопровождая самого Махарши, - мальчик словно получил знак отличия, положение его в семье мгновенно изменилось. Пришёл конец тирании слуг.

Но Роби ошибался, если вообразил, что новообретённое положение избавит его от посещения школы. Старшие настояли на возвращении в Бенгальскую академию, а также наняли двух учителей, которые занимались с мальчиком санскритом и бенгальским языком.

Вскоре он снова сменил школу и был принят в колледж Святого Ксаверия – впрочем, от этой перемены ничего не изменилось. Обучение и здесь было таким же скучным и формальным, как и в предыдущей школе, атмосфера казалась ещё более тягостной из-за торжественного соблюдения религиозных обрядов.

Наконец в 1875 году в возрасте четырнадцати лет он окончательно бросил школу. Как бы ни уговаривали, чем бы ни грозили ему в семье, он больше не вернулся на «фабрику обучения».

Покончив навсегда со школьными занятиями, он вовсе не думал бездельничать.

8 марта 1875 года скончалась его мать. Роби тогда минуло тринадцать лет и десять месяцев. Возвращаясь с церемонии кремации, он взглянул на дом и увидел отца на передней террасе, неподвижно застывшего в молитве. Эта картина, глубоко врезавшаяся в его сознание, помогла ему ещё не раз переносить тяжёлые утраты.

Роби повезло. В поворотный момент отрочества он нашёл друга и наставника в своём брате, который заботился о нём и направлял его развивающийся, беспорядочный гений. А жена брата стала ему подругой и ангелом хранителем, она заменила мать, облагородила и укрепила его неосознанные юные стремления.

Ученичество Роби не ограничивалось литературными упражнениями. Джотириндранат взял младшего брата с собой в поездку по семейным владениям в Шилейде в северо-восточной Бенгалии.

Роби исполнилось четырнадцать лет, когда в литературном журнале «Гьянанкур» появилась его поэма в восьми песнях «Банапхул» («Лесной цветок»), содержащая более 1600 строк. Первый его опыт в прозе – литературно-критическая статья, рассматривающая черты различных жанров поэзии, - появилась в этом же журнале.

Санскритская литература, средневековая вишнуистская любовная лирика и западная литература – вот три главных фактора, повлиявших на творчество Робиндраната.

В те дни сами по себе литературные занятия не считались профессией, и поэтому понятно, что в семье раздумывали, как бы направить порывистый характер не по годам развитого мальчика в полезное и достойное русло. Один из старших братьев, Шотендранат, предложил взять с собой Робиндраната в Англию, куда он собирался вскоре отправиться.

Отец согласился, и Робиндранат поехал с братом в Ахмадабад, где старший брат исполнял в то время обязанности окружного судьи. Так началось второе путешествие за пределы Бенгалии, на этот раз в западную Индию.

В кабинете брата хранилось множество книг на английском языке и на санскрите, и одинокий мальчик жадно вчитывался в английскую литературу, а через её посредство – в другие европейские литературы.

Он провёл в Ахмадабаде всего около четырёх месяцев, но период этот стал важной ступенью в его внутреннем развитии. Именно здесь он начал сам сочинять мелодии к своим песням. Всего он создал слова и музыку к более чем двум тысячам песен. Их поют в Бенгалии по всякому поводу, и широта их популярности превосходит даже известность его поэзии.

После нескольких месяцев в Ахмадабаде старший брат Шотендронат решил, что Роби пойдёт на пользу, если он получит возможность попрактиковаться в разговорном английском языке, привыкнуть к западному образу жизни, к женскому обществу. Он послал брата в Бомбей к своему другу доктору Атмараму Пандурангу Туркхуду, известному врачу и одному из самых прогрессивных людей своей эпохи. Бремя «обучения» Роби пало на младшую дочь в семье, прелестную девушку, недавно вернувшуюся из Англии и по тем временам весьма искушённую в тонкостях цивилизации. Ана (полное имя её Аннапурна) была лишь немногим старше Роби. Учительница с радостью приняла на себя заботы, тем более что ученик вскоре был очарован такой милой наставницей.

«Мои успехи были заурядны, - вспоминал он в возрасте восьмидесяти лет. – Я не мог похвастаться перед нею своей начитанностью, но при первом же удобном случае сообщил, что могу сочинять стихи. Это было единственное достоинство, каким я мог надеяться завоевать её внимание. Когда я поведал ей о своём поэтическом даре, она ни на минуту не усомнилась. Она попросила меня найти для неё поэтическое имя, и то, которое я придумал, очень ей понравилось. Я задумал вплести это имя в сложенные мною стихи и спел их ей на старинный мотив. Она сказала: «Мой поэт, если бы даже я лежала на смертном одре, твои песни возродили бы меня к жизни». Вот пример, насколько любят девушки кружить головы юношам преувеличенными похвалами. Они делают это просто из удовольствия доставлять удовольствие».

2.4. Юность

20 сентября 1878 года Рабиндранат и его старший брат Шотендронат отплыли в Англию на борту парохода «Пуна». Рабиндранат покидал Индию с тяжёлым сердцем – ведь на берегу оставалась прелестная Ана, а дома в Калькутте – невестка Кадамбори, которая была для него и матерью и подругой. Он оставлял за спиной всё, что было ему дорого. Впереди его ждали не девственные леса и плодородные равнины, а перспектива снова оказаться на «фабрике обучения».

В Брайтоне его ждала школа. Но Рабиндранату не пришлось там долго учиться. В Англию приехал друг его старшего брата и убедил его, что для настоящего обучения Рабиндранату необходимо вести самостоятельную жизнь. Рабиндраната отправили в Лондон, где он посилился в наёмной квартире.

Из своей тёмной и унылой квартиры Рабиндранат вскоре перебрался в дом профессионального учителя, некого мистера Баркера, очень мрачного, замкнутого человека.

Наконец провидение пришло на помощь Рабиндранату: он получил письмо от жены Шотендраната с приглашением провести летний сезон в Торкэе, в Девоншире, где семья сняла на лето коттедж. Он тут же помчался туда в надежде обрести веселье на лоне природы, в компании детей – эти два источника радости никогда его не предавали. Пейзажи Девоншира пришлись ему по сердцу, но он удивился, почему молчит в его душе источник поэзии. Однажды он всерьёз решил «исполнить назначение поэта».

Он избрал уединённое место на скале, нависающей над морем, на краю сосновой рощи и написал стихотворение под названием «Затонувший корабль».

Но вскоре приятный отпуск завершился, Рабиндранат вернулся в Лондон и поступил в Лондонский университет. Там он посещал курс лекций Генри Морли (английский литературовед) по английской литературе.

Жизнь Рабиндраната в Лондоне после возвращения из Торкэя изменилась – он поселился в доме дружески настроенной к нему английской семьи.

Ранее его наблюдения за английской жизнью и, особенно за ролью и манерами английских женщин были полны иронии и едких замечаний. Но теперь тон его изменился, и он открыто восхищался обаянием и силой характера английских женщин. Это восхищение сказалось в письмах, которые он писал домой и в редакцию «Бхароту». Но такое восхищение прекрасными англичанками вызвало недовольство старших членов семьи. И вот из Индии последовало приказание, чтобы Рабиндранат прервал занятия и вернулся домой вместе с братом и его семьёй, проведя за рубежом семнадцать месяцев.

Он вернулся с пустыми руками, не получив никакого диплома, не определив своего жизненного пути. Единственным плодом его пребывания была рукопись длинной лирической драмы, начатой в Лондоне под знаменитым названием «Разбитое сердце».

Джотириндранат и его жена оставили Калькутту; Рабиндранат не смог поехать вместе с ними. Вскоре он заскучал, почувствовал себя одиноким и несчастным. Юный поэт поселился в комнате брата на четвёртом этаже, но ему не хватало вдохновляющего общения с братом и теплой привязанности невестки, к которой он так привык.

Одинокий, недовольный собою, Рабиндранат обратился к отцу, который по обыкновению находился в Гималаях, с просьбой разрешить ему вновь поехать в Англию и продолжать занятия юриспруденцией. Тот ответил согласием, и 20 апреля 1881 года юноша второй раз отплыл в Англию в сопровождении племянника.

Второе путешествие в Англию оказалось неудачным. Племянник, Шоттопрошад, сопровождавший его в путешествии, незадолго перед тем женился и, как только корабль отплыл из Калькутты, плохо себя почувствовал – на него в равной степени неблагоприятно действовали морская качка и разлука с супругой. К тому времени, как пароход приплыл к Мадрасу, он решил вернуться домой. Но ему не хватало храбрости, чтобы в одиночку предстать перед грозным Махарши. Тогда он уговорил своего молодого дядюшку возвратиться вместе с ним. Похоже, что дядя охотно согласился, может быть, потому, что он тоже оставил своё сердце дома. Во всяком случае, он представлял себе серьёзные последствия такого решения и потому проделал весь путь до Моссури в восточные Гималаи, где пребывал отец, чтобы лично объясниться с ним. «Я явился к нему,- писал он,- дрожа от страха. Но отец не выказал никакого раздражения, наоборот, казалось, что он доволен. Должно быть, он увидел в моём возвращении благость провидения».

В поэзии и литературной критике Рабиндранат уже обрёл индивидуальность и создал форму, соответствующую его таланту. Но в повествовательной прозе ему ещё только предстояло найти себя.

2.5. Нобелевская премия

Одиннадцать лет труда принесли богатый урожай, но усилия оказались слишком чрезмерными, напряжение слишком изнурительным. К своему пятидесятилетию Рабиндранат пришёл с больным телом и усталой душой. Дважды в прежние времена поездки на Запад помогали ему собраться с силами и вдохновляли на новые свершения. И теперь, вновь оказавшись на перепутье, поэт с надеждой глядел на Запад. Он никогда не был антизападником, даже тогда, когда стоял во главе патриотического движения. Ценности западной культуры не меньше воодушевляли его, чем великое наследие родной страны. Итак, в начале 1912 года он стал готовиться к третьему путешествию в Европе. На этот раз он собирался отправиться не на прогулку, а в паломничество. Он мечтал встретиться с выдающимися людьми западного мира, чьи идеи так привлекали его.

Тем временем бенгальская интеллигенция решила искупить своё давние небрежение к великому поэту и роскошно отметить его юбилей. 28 января 1912 года Бенгальская академия литературы устроила большой приём в Городском зале Калькутт. Известный калькуттский журнал «Модерн ревью» описал его как «невиданное торжество – впервые в истории Индии такая честь оказана писателю». Поэта глубоко взволновали эти знаки внимания. Но вслед за ними последовал громкий скандал, когда многие родители и опекуны забрали своих подопечных из Шантиникетона. Секретным циркуляром, выпущенным британской администрацией (от имени правительства Восточной Бенгалии и Ассама), школа в Шантиникетоне объявлялась «совершенно неподходящей для обучения сыновей государственных служащих».

Тагор намеривался отплыть из Калькутты 19 марта, но внезапно заболел в ночь перед отплытием, и доктора запретили ему до полного излечения отправляться в путешествие. Багаж его, уже погруженный на корабль, пришлось возвращать назад из Мадраса. Поэт, расстроенный неожиданно отсрочкой, для восстановления сил отправился в Шилайду, на берега любимой Падмы. Там он впервые попытался перенести некоторые из своих песен на английский язык. Они-то и составили впоследствии его сборник «Гитанджали». Вот так сам поэт рассказал об этом письме своей племяннице Индире Деби от 6 мая 1913 года.

«Ты упоминала об английском переводе «Гитанджали». Я до сих пор не могу понять, почему он пользуется таким успехом. Ведь я совсем не могу писать по-английски – это так очевидно, что я никогда даже не стыдился в этом признаться. Если кто- нибудь посылал мне по-английски приглашение на чашку чая, я не смел ответить на него. Может быть, ты решишь, что хоть теперь я думаю по-другому. Ни в коем случае. То, что я решился писать по-английски, кажется мне следствием болезни. В день, когда я должен был подняться на борт корабля, я упал в обморок из-за неистовых предотъездных хлопот, и путешествие пришлось отложить. Тогда я отправился в Шилайду, чтобы отдохнуть. Но если мозг не занят работой, я чувствую себя скованным и слабым. Итак, единственным способом успокоиться было заняться какой-нибудь лёгкой работой.

Это был месяц чойтро (март-апрель), когда воздух напоен ароматом цветов манго и все часы дня заполнены безумным щебетом птиц. Когда ребёнок полон сил, он не думает о своей матери. И лишь когда устанет, он хочет приютиться у неё на коленях. Такого было и моё состояние. Со всеми своими хворостями и заботами я словно устроился на коленях чойтры, не упуская ни частицы её света, её воздуха, её ароматов и песен. В таком состоянии нельзя оставаться в праздности. Моё обыкновение исстари – отвечать, словно флейта, на каждое дуновение своей музыки. Но у меня не было сил сесть и писать что-то новое. Итак, я взял стихотворение из «Гитанджали» и занялся тем, что стал переводить их одно за другим. И поверь, я взялся за это только потому, что появилась желание вновь пережить посредством другого языка чувства и ощущения, породившие в моей душе такой радостный праздник в давно минувшие дни.

Страницы маленькой тетрадки постепенно заполнялись, и она покоилась в моём кармане, когда я вступил на борт корабля. Я держал её при себе, рассчитывая, что, когда в открытом море меня будет мучить качка, я смогу устроится в кресле на палубе и заняться переводом, чтобы успокоиться и скоротать время. Так и случилось. От первой тетради я перешёл ко второй. Ротенстайн (Уильям Ротенстайн – известный английский художник, друг Р. Тагора) уже имел представление о моей репутации поэта, наслушавшись кое-кого из английских друзей. Поэтому, когда он как-то высказал желание почитать мои стихи, я вручил ему эту рукопись, хотя и не без боязни. Он передал её Йитсу (Уильям Батлер Йитс – известный ирландский поэт и драматург, лауреат Нобелевской премии 1923 года). Что произошло далее, ты знаешь. Из этого моего объяснения ты поймёшь, что я не отвечаю за случившееся, всё произошло по воле обстоятельств».

Подлинная история создания английского перевода «Гитанджали» нуждается лишь в одном уточнении. В период выздоровления он написал несколько песен, которые были в последствии опубликованы под названием «Гитималло» («Гирлянда песен»). Семнадцать из них включены в английский сборник «Гитанджали». В некоторых из этих песен выражены разочарования поэта по поводу его несостоявшегося путешествия: «Я сижу, устремив свой взор в даль. Над моей головой стая лебедей летит к своему странному дому в далёкой земле. Я сижу на берегу, коротая часы, ожидая парома, который всё не показывается… Над домом на Западе застыл в мечтах полумесяц, и в моей душе я слышу зов флейты, доносящейся из далека».

Но, наконец, Рабиндранат почувствовал себя достаточно хорошо, чтобы предпринять морское путешествие. Проведя несколько дней в Шантиникетоне, 27 мая 1912 года он отплыл из Бомбее в Лондон в сопровождении своего сына Ротхиндроната и его жены, Протимы. К счастью, путешествие проходило спокойно у поэта оказалось достаточно досуга, чтобы продолжить переводы песен «Гитанджали».

В Лондоне они остановились в отеле «Блумсбери». Мелкое происшествие описанное сыном поэта, могло бы повлиять на ход событий, Ротхиндронат нёс портфель своего отца, в котором среди других бумаг находилась рукопись с английским переводом «Гитанджали». Во время поездки в метро от вокзала Черенг-Кросс к Блумсбери он оставил портфель в вагоне и вспомнил о потери только на следующее утро, когда отец попросил что-то из бумаг. К счастью, портфель нашёлся в бюро забытых вещей.

Своей европейской известности Тагор во многом обязан английскому художнику сэру Уильяму Ротенстайну. Ротенстайн посетил Индию в 1910 году и во время пребывания в Калькутте познакомился с братьями художниками Обониндронатом и Гогонендронатом. Он уже был наслышан о них в Бенаресе от сэра Джона Вудроффа и сэра Гарри Стеффена. Тот факт, что ни единый из этих двух выдающихся англичан, которые хорошо знали Индию, не упоминал о Рабиндранате, показывает, как мало был поэт известен в своей стране вне узкого литературного круга Бенгалии. «Каждый раз, когда я приходил в Джорашанко, - пишет Ротенстайн, - их дядя привлекал меня своей удивительно красивой фигурой. Он был одет в дхоти и чадор и молча сидел, пока мы болтали. Он мне сразу понравился, и я спросил, не мог бы я сделать его портрет, потому что ощутил в нём внутренние обаяние, также как и внешнюю красоту, которую я попытался запечатлеть в карандашном рисунке. Никто даже и не намекнул, что дядюшка этот – один из самых замечательных людей своего времени».

Несколько позже, после возвращения в Лондон, Ротенстайн прочитал на страницах «Модерн ревью» английский перевод одного из рассказов Тагора, который произвёл на него большое впечатление. Он обратился к своим друзьям в Калькутту с вопросом, нельзя ли получить другие произведения Тагора. В ответ он получил несколько переводов стихотворений, сделанных Оджитом Чокроборти, коллегой Тагора по школе в Шантиникетоне. «Стихотворения, проникнутые духом мистицизма, показались мне ещё более замечательными, чем рассказ, хотя переводы были очень приблизительны. В это время я познакомился с одним из членов семейства Куч Бехар, Промотто Лолл Сеном, благочестивым человеком, брахманом. Он привёл в наш дом доктора Браджендроната Сила, который тогда находился в Лондоне. Это был философ блестящего ума и детски-непосредственный в обращении. Оба они написали Тагору, уговаривая его приехать в Лондон. Они писали, что в нашем доме, как и везде, он найдёт людей, относящихся к нему с симпатией».

Итак, приехав в Лондон, где Тагор вряд ли кого-нибудь знал, он первым делом обратился к Ротенстайну. Зная интерес художника к его поэзии, он дал ему свою тетрадь с переводами. «В тот же вечер я прочёл эти стихи, - пишет Ротенстайн. – Это была поэзия совершенно необычная, она показала мне сродни творением великих мистиков. Эндрью Брэдли, которому я их показал, согласился: «Похоже, что наконец-то среди нас снова появился великий поэт». Я обратился к Йитсу, который поначалу мне не ответил. Но я снова ему написал, он просил меня послать ему стихи, а когда их прочёл, то его энтузиазм был не меньшим, чем мой. Он приехал в Лондон и прошёлся карандашом по тексту стихов, предлагая некоторые поправки, но оставив оригинал почти без изменений». Свои чувства по поводу этих стихотворений Йитс выразил в замечательном предисловии к первому изданию «Гитанджали», опубликованному Лондонским индийским обществом. «Я носил с собою тетрадь с этими переводами на протяжении многих дней,- писал он, - перечитывая их в вагонах поездов, на крыше омнибуса, в ресторане, и я часто должен был захлопывать её, чтобы кто-нибудь посторонний не увидел, насколько я растроган. Эти стихотворения, которые в оригинале, как говорят мне мои индийские друзья, полны тонкости ритма, непереводимых оттенков цвета, метрической изощрённости, показывают мир, о котором я мечтал всю свою жизнь. Это плод величайшей культуры, и всё же они кажутся выросшими из обычной почвы – как трава или тростник».

Ротестайн собрал нескольких друзей в своём доме в Хенпстеде, где вечером 30 июня Йитс прочитал стихи Тагора вслух «своим музыкальным экстатическим голосом». На этом собрании Тагор впервые встретился с Чарлзом Фриром Эндрюсом (миссионер и просветитель), ставшим его пожизненным другом и помощником. Эндрюс, который в то время был миссионером Кембриджского Братства, так писал об этом незабываемом вечере: «Я возвращался вместе с Г. У. Невинсоном (английский журналист), и почти всё дорогу мы молчали. Я хотел остаться в одиночестве, чтобы обдумать этот чудесный вечер. Оставив Невинсона, я пошёл по вересковой пустоши. Ночь была безоблачной, и в небе было что-то от багровой индийской атмосферы. Там, в полном одиночестве, я подумал над величием строк:

На берегу океана Вселенной

Играют дети.

Это чарующая мелодия английских слов, таких простых, как все прекрасные звуки моего детства, уносила меня вдаль. Почти до рассвета я бродил под открытом небом».

Мэй Синклер написала Рабиндранату: «Я хочу сказать, что всю мою жизнь, даже если я больше никогда не услышу ваших стихов, я не забуду о впечатлении, которое они на меня произвели. Дело не только в том, что в них воплощены абсолютная красота и совершенство поэзии. Они дали мне почувствовать присутствие возвышенно духовного начала, которое я прежде ощущала лишь мучительно неопределёнными проблесками. Вы смогли создать на совершенно прозрачном английском языке такие образы, которых никогда не было прежде ни на английском, ни на других западных языках».

Словно предчувствуя тёплый прием, Тагор написал в «Гитанджали»: «Ты дал обо мне знать друзьям, которых я не знаю. Ты нашёл мне место в домах, мне чужих. Ты приблизил далёкое и сделал чужого братом». Среди прочих знаменитостей он встретился с Бернардом Шоу, Гербертом Уэллсом, Берраном Расселом, Джоном Голсуорси. «Достоинство Тагора и красота его облика,- писал Ротенстайн,- лёгкость манеры поведения и его тихая мудрость произвели большое впечатление на всех, кто с ним встречался». Самого Тагора поразила «широта взглядов и быстрота мысли», обнаруженной им в новых друзьях. Он писал, что «те, кто знает англичан только по Индии, не знают их совсем».

Ротенстайн предложил Индийскому обществу напечатать для его членов сборник стихотворений Тагора, к которому Йитс согласился написать предисловие. Таким образом, книга стихов «Гитанджали» впервые вышла ограниченным тиражом в 750 экземпляров. Впоследствии Ротенстайн убедил Джорджа Макмиллана напечатать массовое издание. Это было ещё до присуждения Нобелевской премии, когда требовались уговоры, чтобы заставить издателей пойти на риск опубликования произведений неизвестного индийца. Многие критике, как в Англии, так и в Индии с трудом верили, что Тагор, который ничего раньше не публиковал на английском, мог так хорошо владеть этим языком. Успех «Гитанджали» они относили целиком за счёт Йитса, который якобы коренным образом пересмотрел и переписал все стихотворения. Это мнение бытует и по наши дни, поэтому имеет смысл вспомнить слова Ротенстайна: ведь он читал оригинал рукописи, прежде чем послать её Йитсу, и окончательный текст, полученный от Йитса, тоже прошёл через его руки и по ныне должен храниться в семье художника. «Я знаю, - писал Ротенстайн,- что в Индии говорили, будто успех «Гитанджали» в большой степени зависел от Йитса, который будто бы переписал переводы Тагора. Можно легко доказать, что это неправда. Оригинальная рукопись «Гитанджали» на английском и бенгальском находится у меня. Йитс предложил изменения в нескольких местах, но основной текст был напечатан так, как он вышел из-под пера Тагора».

В октябре1912 года в сопровождении сына и невестки Рабиндранат отплыл в Соединённые Штаты. Ротхиндронат ранее закончил университет штата Иллинойс и теперь уговорил отца провести несколько месяцев в тиши в городе Урбане, надеясь воспользоваться этой возможностью, чтобы защитить свою диссертацию. Неподалёку от колледжа они сняли дом, где семья разместилась на зиму. Там Тагор впервые начал писать серьезную прозу по-английски, это были лекции, прочитанные впоследствии в Гарвардском университете и опубликованные под названием «Шадхона» («Понимание Жизни»).

В ноябре 1912 года, когда Тагор находился в Иллинойсе, в Лондоне вышла в свет первое издание «Гитанджали».

Конечно, критиков, которые «откажутся подпасть под очарование индийского поэта», нашлось немало. Один из них написал в лондонском журнале «Нью эйдж»: «Любой из нас мог бы написать сколько угодно подобных текстов. Но некого не удалось бы заставить поверить, что это хороший английский язык, хорошая поэзия, хорошая философия и хорошее руководство к жизни». Некоторые утверждали, что, мол, «англичане весьма преуспели в окультуривании индийцев, раз индийцы могут теперь так хорошо писать по-английски».

Тем не менее, общий приём «Гитанджали» английской прессой отличался удивительной благожелательностью, что не могло не польстить автору. Тем не менее, в издании справочника «Кто есть кто», вышедшем в декабре 1913 года, то есть уже после присуждения Нобелевской премии нет имени Тагора, а в четырнадцатом томе «Кембриджской истории английской литературы», который вышел в 1916 году нет даже упоминания о нём в статье об англо-индийской литературе. Учитывая, как неохотно признавали Тагора даже его соотечественники странным покажется не то, что некоторые литературные критики на западе игнорировали его или недооценивали, а то, что столь многие сразу же распознали его назначение и воздали ему столь щедрую похвалу.

Во всяком случае, после публикации «Гитанджали» имя Тагора стало предметом многих толков в английской прессе, и слава его пересекла Атлантику. Хотя средний американец вряд ли подозревал о его пребывании в Урбане, поэт начал получать приглашения из академических и других кругов, и Гарриэт Монро напечатала шесть стихотворений из «Гитанджали» в декабрьском выпуске чикагского журнала «Поэтри» - это была, вероятно, его первая публикация в американской периодике. Затем последовало приглашение из Чикагского университета выступить с лекциями.

В январе 1913 года Рабиндранат приехал в Чикаго. Он прочёл лекции «Идеалы древней цивилизации Индии» и «Проблема зла». Затем он отправился в Рочестер на конгресс общества «Религиозные либералы», где выступил на тему о расовых конфликтах. Здесь он встретился с немецким философом Рудольфом Эйкеном, приехавшим на конгресс из Германии, горячим почитателем «Гитанджали». Из Рочестера Тагор поехал в Бостон, где прочёл цикл лекций об идеалах Древней Индии, впоследствии опубликованных под названием «Шадхона».

Посетив ещё раз Нью-Йорк и Урбану, Тагор отплыл в Англию и 14 апреля прибыл в Лондон. Там он присутствовал на постановке своей пьесы «Почта» в ирландском театре. Выступая перед большими аудиториями, он вошёл во вкус и принял приглашение прочесть шесть лекций в Кекстоне-холле, но волнения последних шести месяцев привели к тому, что поэту пришлось лечь в одну из лондонских больниц на операцию.

Тем временем издательство «Макмиллан» выпустило второе издание «Гитанджали», рассчитанное на широкого читателя. Затем одна за другой последовали поэтические книги «Садовник», «Полумесяц» и «Читра», а так же первый сборник рассказов «Взгляд на бенгальскую жизнь». Пожалуй, в таком обилие переводов заключалась немалая опасность.

Бенгальские читатели к этому времени уже научились воспринимать многогранность гения Тагора и каждый раз, когда новая книга выходила в свет, задавались вопросом, какой ещё новый сюрприз приготовил для них поэт. Но в представлении иностранных читателей уже сложился образ автора «Гитанджали». В то же время ни одна из книг, последовавших за первой, не соответствовала ему. Они могли бы показать европейцам творчество Тагора в более верной перспективе, но первое впечатление всегда самое яркое и устойчивое, поэтому Тагор так и остался в сознании Запада по преимуществу религиозным поэтом и философом. Его библейский облик и величественная манера держаться, постоянные упоминания об идеалах древних отшельников-мудрецов помогали создавать это одностороннее впечатление.

В сентябре Тагор отплыл из Лондона на родину.

Тагор находился в Шантиникетоне, когда пришло известие, что 13 ноября 1913 года ему присуждена Нобелевская премия. Это известие вызвало немалое изумление и великую радость по всей стране. В маленьком ашраме Шантиникетона, где ребятишки вряд ли знали, что такое Нобелевская премия, но понимали, что их любимый учитель получил всемирное признание, они просто были вне себя от радости. Что же ощущал сам поэт? Нет сомнений, что он чувствовал себя гордым и счастливым, и в первую очередь потому, что ему воздали по заслугам. Тагор не мог судить иначе. Как патриот он был счастлив, что теперь имя его страны появилось на карте всемирной литературы, и он гордился тем, что стал тому причиной. Но как поэт он не ощутить, что дни мирного покоя и ненарушимого следования творческому предназначению поэта и учителя пришли к концу.

Пятью днями позже он писал Ротенстайну: «В тот момент, когда я получил известие о высокой чести, возложенной на меня присуждением Нобелевской премии, моё сердце обратилось к Вам с любовью и благодарностью. Я почувствовал, что среди моих друзей никто не будет так рад этой новости, как Вы».

К тому же Тагору стало ясно, что для большинства его соотечественников потребовался отзвук иностранных почестей, чтобы неохотное прежнее признание его заслуг превратилось в восторженное поколение. Эта грустная и горькая мысль нашла своё выражение 23 ноября, когда депутация из пятисот видных граждан города Калькутты прибыла на специальном поезде в Шантиникетон, чтобы принести ему «поздравления от имени своего народа». В прямых и поэтичных словах поэт сказал им, что он не может принять столь нереальные знаки внимания. Его всегдашние поклонники поняли, против кого направлено остриё этих слов. А остальные, чей восторг он так резко оборвал, никогда не смогли простить ему столь «негостеприимный ответ». Калькуттская пресса тут же начала против него яростные нападки за «непростительную дерзость». Однако выдающийся общественный деятель-патриот Бипин Чандра Пал поддержал его в своей газете «Хинду ревью»: «Всякий в положении Рабиндраната с его поэтической чувствительностью не мог бы не почувствовать горечи в подобных обстоятельствах. Упрёк, прозвучавший в его ответе, не может считаться не заслуженным нами или недостойным его».

Премия была присуждена за поэтическое творчество и художественные достоинства поэзии Тагора. Но сам факт, что премия присуждена представителю Азии, придал награде особое значение. Тагор из личности превратился в символ – символ принятия Западом азиатской культуры и её потенциального возрождения. Тагор был первым, кто запечатлел в сознании западной интеллигенции тот факт, ныне ставший общепризнанным, что «мудрость Азии» жива, что с ней надо обращаться как с живым существом, а не как с любопытным музейным экспонатом.

Благочестивые христиане с надеждой увидели в стихотворениях Тагора обещание грядущего религиозного возрождения. Пришлось напомнить энтузиастам, что Тагор никогда не был христианином. Объявились, как обычно, и такие умники, которые всегда уверены, что все видят насквозь. Некоторые из них усмотрели в присуждении премии «британскую руку», пытающуюся раздуть славу империи. Другие предложили, что шведские литературные круги, с их прогерманской ориентацией, нарочно решили привести в замешательство британские правящие классы.

Нет на земле двух более различных областей и по климату, и по социальному укладу, чем тропические равнины Бенгалии и покрытые снегом горы Скандинавии. Но стихи, написанные в дельте Ганги, нашли в сердце скандинава такой же чувствительный, искренний и глубокий отзвук, как и в сердцах соотечественников Тагора. И это доказательство не только всемирного значения стихов «Гитанджали», но и правоты Тагора в его твёрдой убеждённости, что в груди человечества бьётся единое сердце, несмотря на барьеры, которые возводят националисты, священники и политиканы.

2.6. Гражданин мира

Лучшим подарком, который привёз Тагор из своей поездки в Англию, были не почести, осыпавшие его, а дружеские отношения, которые он завязал со многими замечательными мыслителями Запада. Они расширили его гуманистическое мировоззрение, они углубили его понимание интеллектуальных и духовных потребностей, побудивших западную культуру к её великим достижениям. Отныне он стал осознавать себя гражданином мира. Не потому, что переживал и тревожился за весь мир. Среди всемирных знаменитостей можно немало назвать таких, кто бранил весь мир или же не видел дальше своего носа. А Тагор сделал судьбу мира своей собственной судьбой, он чувствовал боль, если в любой части света царили страдание и несправедливость. Эта всемирная совесть, голос которой не замолкал в его душе, часто обрекала его на непонимание даже в родной стране.

В то время он встретился с двумя замечательными англичанами – Чарлзом Эндрюсом и Уильямом Пирсоном, которые стали его друзьями и приняли участие в деятельности школы в Шантиникетоне.

26 декабря 1913 года на специальном собрании Калькуттский университет присвоил Тагору степень доктора литературы «honoriscausa» (по совокупности заслуг, без защиты диссертации). Так завершился этот год полный событий и волнений, богатый почестями и наградами, но бедный творческими достижениями,- это был единственный год, когда новые книги Тагора не появились на бенгали, языке его творчества. Три книги, изданные в Лондоне, «Садовник», «Полумесяц» и «Читра», состояли из переводов его старых произведений. Впрочем, за год он написал несколько песен, некоторые во время пребывания за рубежом, другие в Индии. Единственная песня, написанная в Соединённых Штатах в начале года, знаменательна тем, что в ней возникает образ купли-продажи.

Он продолжал сочинять песни (слова и музыку), и они составили в 1914 году два тома «Гитимолло» и «Гитали». Среди них есть песни, написанные Тагором в том же возвышанно-духовным ключе «Гитанджали», хотя их настроение изменилось. Его вера обрела твёрдость, уверенность в судьбе человека стала крепче, а приятие жизни и ответственности за неё – более радостным. Как он говорит в одной из песен, все тернии жизни обретут смысл песни Тагора – это его величайший дар своему народу. Не только потому, что их радость могут разделить и грамотные и неграмотные, юные и старые, но и потому, что в них, в простых и прекрасных словах, он и выразил тончайшие оттенки настроений и чувств. Это его «приношения» в истинном смысле слова, сокровенные шепоты его души, эхо которых прозвучало на весь мир.

Тоска по древним временам, владевшая им в первые годы столетия, теперь исчезла, победила его вера в поступательное движение жизни, в свободное общение умов.

1 мая 1914 года молодой друг Тагора Промотха Чоудхури, женатый на его племяннице Индире, основал литературный журнал «Шобуджпотро» («Зелёные листья»), предоставивший свои страницы новым экспериментам в литературе. Чоудхури выступал под псевдонимом Бирбал в честь остроумного царедворца императора Акбара и был блестящим писателем, но всё же основная тяжесть ведения журнала легла на плечи Тагора. Этот стимул ему оказался необходим: поэт ответил потоком литературных произведений, замечательных как своими достоинствами, так и разнообразием тем и жанров.

Теперь Рабиндранат описывает жизнь и проблемы средних классов, в особенности драму женщины в индийской семье. Ирония автора в разоблачении трусости и эгоизма самодовольного индийца-мужа тонка и остра, а его смелость в обличении несправедливости, совершаемой во имя священных писаний и традиций, вызывает восхищение читателя.

Поэт проводил летние каникулы в Рамгархе, в Гималаях. Сначала он был счастлив и чувствовал себя так, будто до этого он «жил впроголодь». «Моя жизнь наполнена до краёв», - писал он Эндрюсу. Но вскоре его охватило беспокойство, за ним последовали сильные душевные страдания, предчувствие великого несчастья, угрожавшего охватить мир, который он так любил. На политическом горизонте ещё не обозначились грозовые тучи, и мировая война, начавшаяся в августе, разразилась внезапно. Как он смог почувствовать её приближение, объяснить трудно.

Но он её предчувствовал болезненно. Это видно из писем, написанных в то время, и из свидетельств тех, кто был рядом с ним. «Бог видит, что когти смерти разрывают моё сердце», - писал он Эндрюсу.

Поэт не мог найти покоя, и, как обычно в таком состоянии, он переезжает с места на место, то в Шантиникетон, то в Шилайду, то в Даржилинг, Агру или Аллахабат. Тем временем в Европе началась война. Тагор не воспринимал её как войну европейцев, до которой нет дела Азии, и тем более не радовался, что беда для Англии послужит к выгоде Индии. Он не принимал сторону того или иного из воюющих государств. Для Рабиндраната война представлялась раной, нанесённой в грудь всего человечества. В обращении к ученикам Шантиникетона поэт подчеркнул, что как грехи отцов ложатся на сыновей, так все человечество должно разделить вину и наказание за все преступления, которые где-либо совершает человек.

Стихотворения, созданные в эти трудные месяцы, были изданы в 1916 году в тонком томике, названном «Болака» («Полёт журавлей»). Этот том, посвящённый автором Пирсону (а по сути своей Всемирному духу), отмечает одну из вершин, на которые Тагор периодически поднимался в своём паломничестве по Гималаям.

Поэзия сборника «Болака»,- пишет профессор Шукумар Шеен, известный историк бенгальской литературы,- воистину грандиозна, это стихи величайшего масштаба, доступного для лирики. Мы ничего подобного не видели ранее, даже в величественной «Урваши». Книга получила название по стихотворению, написанному в Кашмире, где автор, наблюдая однажды вечером «извилистое течение реки Джелам, сверкающее в сумерках как ятаган», внезапно был возвращён из задумчивости «кратким, как молния звуком, проносящимся сквозь пустое пространство». Он смотрит вверх и видит стаю журавлей, или лебедей, или диких уток – бенгальское слово многозначно,- летящих неизвестно куда. Этот полёт символизирует для него скрытое движение в неподвижных вещах, стремление духа времени, непрекращающийся поиск жизни и души, вечный крик в сердце вселенной: «Не сюда, не сюда, но дальше, дальше!»

Эхо этого крика отдаётся во всех стихотворениях сборника, каждое из которых – гимн бесконечному чуду движения, состоянию постоянного изменения, обновления и совершенствования, каков бы ни был предмет, к которому поэт обращался: Шах Джахан, строитель Тадж-Махала, или возлюбленный ангел поэта, его покойная невестка Кадамбори.

Вскоре после завершения работы над «Фальгуни» в марте 1915 года Тагор впервые встретился с Ганди, который завершил свою деятельность в Южной Африке и вернулся на родину, но ещё не решил, чем он будет заниматься и даже где поселился.

Ганди пробыл в Шантиникетоне не больше недели. В то время он не был ещё Махатмой, одно имя которого заворожило людей в последующие годы. Но, тем не менее, он произвёл неизгладимое впечатление на обитателей Шантиникетона.

Шесть дней, проведённые Ганди в Шантиникетоне, заложили основные дружбы между двумя титанами современной Индии. Но эти же дни полностью выявили контраст между их индивидуальностями, между их столь разными мировоззрениями. Контраст столь явный и столь непреодолимый, что поклонники того и другого видели только его. Но под различием скрывалось глубокое и сокровенное родство, ощутимое лишь для них самих да ещё для нескольких друзей, отличавшихся такой же повышенной восприимчивостью, как Эндрюс и Джавахарлал Неру.

Прежде чем Ганди покинул Шантиникетон, он отметил один недостаток и откровенно сказал о нём Тагору. В столовой ашрама особые места отведены для мальчиков из касты брахманов. Тагор, не жалевший сарказма в обличении кастовой системы, последовал ей в своём собственном святилище. И это поразило Ганди. Впоследствии Тагор отменил подобную практику, и ныне она нетерпима в Шантиникетоне.

Эти маленькие эпизоды позволяют увидеть главные черты в различии двух замечательных людей современной Индии. Один был подвижником, мечтавшим политику сделать святой, другой – поэтом, стремившимся сделать святость прекрасной.

Британский губернатор Бенгалии лорд Кармайкл, который в начале 1914 года в торжественной обстановке вручил поэту диплом о присуждении Нобелевской премии и модель от имени Шведской академии, посетил Шантиникетон 20 марта, через девять дней после отъезда Ганди. Завоевав признание за границей, Тагор обрёл респектабельность и в глазах британской администрации Индии. Ушли в прошлое дни, когда правительственных чиновников предостерегали, чтобы они не посылали своих детей в школу поэта. Теперь высочайший представитель британских властей в Бенгалии явился, чтобы засвидетельствовать своё почтение. Тагор устроил для высокопоставленного гостя соответствующий приём.

Тагор не был равнодушен к публичной критике и в этом отношении отличался от Ганди или ирландского его современника Бернарда Шоу. Герои его произведений обличают тщётность людской славы, гордо противостоят общественному мнению, но сам он, случалось, бывал глубоко задет несправедливой критикой, а критика по большей части была к нему не просто несправедлива, но и враждебна.

Тагор разрывался между любовью к своему дому и соблазнами мира. После сладких плодов заграничной славы родная пища могла показаться пресной. Во всяком случае, 3 мая 1916 года он отплыл в Японию в сопровождении Эндрюса, Пирсона и молодого индийского художника Мукула Дея. Поэт путешествовал на японском судне, и на него произвели большое впечатление дисциплина, выучка и дружелюбие капитана и команды.

В Рангуне путешественники остановились на два дня. Тагор писал о женщинах Бирма: «Они как цветы, распустившиеся повсюду на ветвях и на земле. Кроме них, глаз ничего не видит».

29 мая путешественники прибыли в Кобе, где поэту устроили очень тёплую встречу. Тагор провёл в Японии чуть больше трёх месяцев, посетил несколько городов, но большую часть времени провёл в Хаконе, откуда время от времени совершал поездки в Токио, где читал лекции в университете Кейо-Гиджику. Его привлекали многие стороны японской жизни. В народе ему в особенности нравились дух дисциплины, сила тела и ума, сдержанность в выражении чувств, глубокая любовь к красоте.

Японцы приглашали Тагора с подлинным энтузиазмом – ведь для них он представлял образ поэта-мудреца из земли Будды. Но их воодушевление заметно поостыло, когда в своих лекциях он начал упрекать их в том, что они подражают не гуманистическим ценностям западной цивилизации, а её жажде власти, её слепому преклонению перед государственной машиной, действующей от имени нации.

В сентябре 1916 года Тагор отбыл в Соединённые Штаты и 18 сентября прибыл в Сиэтл. В этот второй приезд в США Рабиндранату предстояло выступить с лекциями по всей стране. Теперь он стал знаменитостью, и поездка сопровождалось широкой рекламой.

Но не обошлось без критических замечаний. Газеты писали о нём как о «поэте, который выглядит как настоящий поэт». Некоторые журналисты задавались вопросом: может ли поэт, который выглядит как настоящий поэт, быть на самом деле настоящим? Его обвиняли в том, что, обличая американский «материализм», он тем временем добывал деньги для своей школы. Его прямолинейные выступления против милитаризма и национализма вызвали яростные атаки американской прессы. Напряжённый график лекционного турне и бурный ритм американской жизни сказывались на здоровье Рабиндраната, нарушали его душевное равновесие.

«Я теперь, как лев в цирке, утратил свою свободу,- писал он одной из своих знакомых. – Я живу в мире, где пространство и время сведены к минимуму. Но я всё же стараюсь выглядеть повеселее и плясать под музыку ваших американских долларов». Хоть это и писалось в шутку, но самообвинение, что он пляшет под музыку долларов, не могло не ранить его чувствительную душу. Он давал выход раздражению, обличая тёмные стороны американской жизни,- и слова его тут же подхватывались журналистами.

Но в целом турне оказалось «удивительно успешным». Ч. Ф. Эндрюс свидетельствовал, что «Тагор во многом был доволен своей поездкой и считал её удачной». Тем не менее, беспокойство поэта все возрастало, и он решил немедленно вернуться домой. Контракт был расторгнут, и в январе 1917 года Тагор отбыл на родину через Японию. Вернувшись в Индию в марте 1917 года, он увидел лицо уже не агрессивного национализма, а национализма жалкого, попираемого. Наиболее громко в защиту Индии прозвучал тогда голос храброй англичанки Энни Безант (английская теософка), выступившей за введение национального управления. По приказу мадрасской колониальной администрации её бросили в тюрьму. Тагор восхищался ею и выступил с публичным протестом против её ареста. Так Рабиндранат вновь оказался на арене политической борьбы, грозный размах которой уже не ограничивался только Бенгалией. Теперь поэт стал слишком крупной фигурой, чтобы оставаться в стороне от бурь эпохи, он, как всегда, не мог молчать при виде страданий своего народа. В конце года, когда Индийский национальный конгресс собрался на ежегодный съезд в Калькутте, он прочёл на открытии стихотворение под названием «Молитва Индии». Делегаты наградили его бурной овацией.

Политическая ситуация в стране всё больше выходила из-под контроля властей. Горящая энтузиазмом бенгальская молодёжь не могла найти легальных путей общественной борьбы и уходила в подпольную деятельность и терроризм. Британское правительство, уверенное теперь в победе, благодаря вступлению Соединённых штатов в войну, жестоко расправлялось с оппозицией. Насилие хотели победить ещё большим насилием, ненависть ещё большей ненавистью.

Тагор самоотреченно отдавался общественным делам, и каждое стоило серьёзного эмоционального напряжения. К этому напряжению добавлялось и беспокойство, вызванное серьёзным заболеванием его старшей и самой любимой дочери Белы, умершей в мае того же года.

Победа в Европейской войне утвердила англичан в сознании своей моральной непогрешимости и вере в незыблемость Британской империи. Охваченные гордостью власти ответили на волнения в Индии пресловутым Актом Роулетта, узаконившим чрезвычайные репрессивные меры, введённые правительством во время войны.

2.7. Меж двух миров

Отчасти обольщённый приглашениями Муссолини, отчасти заинтересовавшись его личностью, Тагор в сопровождении сына и невестки 15 мая 1926 года отправился морем в Неаполь. Как он сам сказал об этой поездке, «для меня это возможность узнать всё самому, вместо того чтобы критиковать издалека».

Тагор с сопровождающими специальным поездом отбыл в Рим.

7 июля римский губернатор устроил в столице публичный приём, на котором приветствовал поэта от имени Вечного города. На следующий день Тагор прочитал свою первую публичную лекцию «Значение искусства», на которой присутствовал Муссолини. Он был также принят королём Виктором-Эммануилом III и побывал на спектакле по своей пьесе «Читрангода», игравшемся на итальянском языке. Но самое сильное впечатление произвела на него встреча с философом Бенедетто Кроче, который в то время фактически находился под домашним арестом в Неаполе. Общие друзья взяли на себя смелость тайно привезти его в Рим, где 15 июня состоялась эта встреча. В тот же день Тагор поехал во Флоренцию, где Общество Леонардо да Винчи организовало публичный приём в его честь.

Совершая свою поездку по Италии, обставленную почти королевскими почестями, он не представлял себе, что подтасованные и искажённые варианты его речей и интервью занимали первые полосы итальянской прессы в поддержку фашистского режима. Только приехав на отдых в Швейцарию (откуда Ромен Роллан прислал ему настоятельное приглашение), он узнал от Роллана, как его визит использовала итальянская пропаганда, в своих собственных интересах искажая его слова. Он встретился также с Жоржем Дюамелем, Дж. Д. Фрезером, Форелем, Бове, с другими деятелями науки и искусства, и все они поддержали Ромена Роллана. Тагор был потрясён, он никак не мог совместить эти известия с тем, что сам совсем недавно видел «своими глазами». Он никогда не доверял чужим мнениям, но в данном случае убедился, что его собственные впечатления основаны лишь на том, что ему показывали, у него не было возможности самому проверять факты. Свою обеспокоенность поэт выразил в письме к Элмнерсту, закончив его словами: «Если в Вашем распоряжении есть самолёт, не могли бы Вы позволить мне нанять его? Я хочу сейчас же улететь в Утарайян (название его дома в Шантиникетоне), потому что июльские дождевые облака уже собрались над нашим ашрамом, и они спрашивают, куда девался поэт, который должен был встретить их своими благодарными песнями в обмен на музыку дождя».

Казалось, вот наконец-то настало время для уединения и покоя в Шантиникетоне, к которому он так страстно стремился. В очаровательном стихотворении из «Пуроби» под названием «Аша» («Надежда») он выразил своё томительное желание найти пристанище в уединённом уголке земли, где бы не было «ни богатства, ни почестей, только немного любви». Однако когда одна сторона его гения расцвела «под сенью часов безделья», другая постоянно вела его на «мучительно выстроенные башни благотворительных деяний». Покой и слава редко уживаются друг с другом.

Лето он провёл в уютном горном местечке Шиллонг в Ассаме, где начал писать свой знаменитый роман «Тин пуруш» («Три поколения»). Он намеревался создать широкомасштабное произведение, что видно из названия, и начал его великолепно, в лучших традициях повествовательной прозы. Поэт, рассказчик и знаток психологии общества объединили свои усилия и достигали такого гармоничного мастерства, что некоторые критики назвали этот роман «лучшим из всех романов, написанных Тагором». Однако Рабиндранат не был ни Толстым, ни Бальзаком, он не мог слишком долго находиться в мире своих же героев. Поэт, певец и просветитель поочерёдно брали верх в его внутреннем мире. Поэтому вместо задуманной саги-трилогии он написал историю только одного поколения и отказался от своей затеи. Роман появился в печати два года спустя под изменённым названием «Джогаджог» («В тенетах жизни»).

Получив приглашение прочитать лекции в оксфордском университете, Рабиндранат вновь собрался за границу, однако от путешествия пришлось отказаться из-за болезни, внезапно проявившейся по прибытии в Мандрас. После недельного отдыха в Адьяре, где он был гостем Энни Безант, проведя ещё несколько дней в мягком климате Кунура, он отплыл на Цейлон в надежде поправить там своё здоровье и всё-таки отправиться оттуда в Англию.

Он провёл десять дней в Коломбо, но, поскольку улучшения здоровья не последовало, он оставил всякую надежду на поездку в Англию и вернулся на материк. Три недели он отдыхал в Бангалоре в гостях у своего старого друга, философа сэра Браджендраната. Стоило ему отказаться от поездки, как беспокойство и раздражение покинуло его. Вернулось давно забытое равновесие, а вместе с ним и творческое вдохновение.

На склоне лет поэт вновь переживал в воображении свою романтическую юность. Его молодые современники, очарованные его романом «Последняя поэма», умоляли его издать антологию своих любовных стихов и поместить в неё новые сочинения. Этого предложения оказалось достаточно, чтобы тлеющие угли вновь вспыхнули. Как он сам замечал с иронией, он уподобился автомобильному двигателю, который заводится с пол-оборота. Поэтому вместо составления антологии он написал целую книгу совершенно новых стихов, в основном о любви,- «Мохуа». Поэт всю свою жизнь был влюблен в любовь, в любовь обличенную.

1928 год был по-настоящему плодотворный. Именно в этом году он приступил к первым своим опытам в совершенно новой и неожиданной для него области творческого выражения – в живописи. Его всегда тянуло к этому искусству, всегда бросал он на него вожделенные взгляды с тех пор, как маленьким мальчиком увидел, как рисовал его старший брат.

Теперь же он отдался новому занятию, упиваясь им как ребёнок новой игрушкой. К счастью, он не имел достаточной выучки и амбиции, чтобы попытаться утвердить себя как художник, поэтому он рисовал, не подчиняясь никаким внешним ограничениям, не делая ничего показного. Единственное, что достойно сожаления в этой ситуации, это то, что, не принимая всерьёз своё искусство, он рисовал на любых попадавшихся под руку листах бумаги, подчас самыми случайными инструментами и красками, из-за чего возможность сохранения этих картин становится теперь проблематичной. Рисовал он быстро и уверенно, чаще всего в перерывах между литературным трудом, каждую картину заканчивал в один приём и оставил после себя около 250 картин и рисунков, причём все они созданы в последние тридцать лет его жизни. Это, несомненно, выдающийся результат, учитывая к тому же то обстоятельство, что в эти же годы он опубликовал более 60 книг новых стихов и прозы.

Поэт не давал описательных названий своим картинам – да и возможны ли они? Это не картины о вещах, а картины о нём самом. В этом смысле они, по-видимому, намного ближе к его музыке, чем к поэзии.

1 марта 1929 года Тагор отплыл в Канаду по приглашению Национального совета по делам образования этой страны.

Затем последовали приглашения от нескольких американских университетов, и поэт вновь решился на поездку по Соединённым Штатам, несмотря на горький опыт, приобретённый восемь лет назад. К сожалению, при отъезде он потерял паспорт, и поэтому его ждали ещё более жестокие испытания.

Почти месяц провёл он в Японии. Он любил эту страну, её добрый и дисциплинированный народ и с огромным сожалением наблюдал, как умы японцев неотвратимо отравляются преднамеренно развязной истерией имперских притязаний.

В начале марта 1930 года Рабиндранат вновь воспользовался возможностью уехать в Европу: его давно уже приглашал Оксфордский университет, а в парижской галереи Пигаль открывалась выставка его живописи.

После выставки его картин в Бирмингеме и Лондоне Тагор в июле отправился в Берлин. Разные объяснения давались всеобщему энтузиазму, с которым Тагора принимали в донацистской Германии, но факт остаётся фактом, что до конца своей жизни он сохранил тёплые воспоминания о своих поездках в эту страну, и горячую привязанность к её народу даже в те годы, когда он со всей своей бескомпромиссностью возненавидел нацизм.

После почти месячного отдыха в Женеве Рабиндранат отправился в Москву по приглашению Советского правительства.

Когда поэт отправился в Россию, он не мог не восторгаться великими достижениями революции в поднятии обездоленных до уровня достойного человека.

Он знал, он собственными глазами видел, что подавляющее большинство в его стране, как и во многих других странах, - это вьючные животные, у которых нет времени стать людьми. Они вырастают на отбросах общественного богатства, получая лишь самое малое количество еды, одежды, образования. Те, кто трудился больше всех, получают взамен самые жестокие унижения – они лишены почти всего, что делает жизнь ценной.

Поэтому он некогда верил, будто самим Провидением указано, что большинство должно трудиться для того, чтобы привилегированное меньшинство могло цвести как лилии на лугу. Самое большое, что счастливые высшие классы могут сделать, это считать себя, как предлагал Ганди, опекунами благополучия неимущих и стараться улучшить их жалкое состояние.

Он не обращал внимания на очевидное отсутствие в России так называемых цивилизованных удобств, которые в преизбытке встречал в городах Европы и Америки.

Конечно, Тагора нельзя причислить к сторонникам коммунистической идеологии. Марксизм и философия диалектического материализма были чужды строю его ума, искавшего в историческом процессе гармонии и сотрудничества, а не противоречий и конфликтов. Его вера в ценность индивидуального сознания и в «бесконечную личность человека» подготовила в нем предубеждение против политических действий, направленных на подавление оппозиции. Но он верил великому созидательному стимулу русской революции, наиболее ярко проявившемуся в деле образования масс.

В России у него была насыщенная программа: он посетил много организаций и встретился со многими знаменитостями. В Москве также прошла выставка его картин.

Вернувшись в Германию, Рабиндранат вскоре отправился в Соединённые Штаты, на этот раз американская интеллигенция постаралась искупить недостаток внимания, который поэт ощущал во время предыдущих визитов. Специальный комитет общественности дал в его честь банкет в отеле «Балтимор», на котором присутствовало 350 самых известных граждан Нью-Йорка.

В январе 1931 года Тагор вернулся в Индию через Лондон, где он имел длительную беседу с Бернардом Шоу на завтраке, устроенном газетой «Спектейтор» в отеле «Гайд-Парк». В целом путешествие было долгим и утомительным, но плодотворным. Тагор увидел западный мир в его различных обликах и оставил за собой шлейф славы, скоро рассеявшийся, как и подобает славе, но не скоро забытой. Тогда он не знал, что это его последняя поездка на Запад, что его солнце на западном небосклоне закатилось.

2.8. Последний путь

В феврале 1940 года Махатма Ганди и его жена Кастурбай навестили поэта в Шантиникетоне – это была последняя встреча подвижника и поэта. Тагор устроил приём в их честь в красивой манговой роще Шантиникетона и в приветственной речи отдал дань уважения человеку, о котором он ранее писал как о «великой душе в лохмотьях нищего».

5 апреля поэт перенёс тяжёлую утрату – смерть своего преданного друга И. Ф. Эндрюса.

Как и в прежние годы, поэт провёл часть лета в Мангпу и Каммпонге. В Мангпу его застало известие о новой потере – последней тяжкой потере, которую пришлось ему перенести в жизни. Его любимый племянник Шурендранат скончался в Калькутте. Получив печальное известие, Тагор просидел весь день неподвижно, не произнося ни слова. Тяжёлые переживания вылились в кратком и сильном стихотворении. Смерть Эндрюса и смерть Шурендраната напомнили ему, что скоро придёт и его срок. Поэт описывает себя сидящим на берегу реки в ожидании прибытия парома, который должен перенаправить его на другой берег. В сознании его звучат слова: «он уже недалёк, недалёк».

В маленькой горной деревушке Мангпу в величественной простоте встретил Тагор день своего восьмидесятилетия. Утром поздравить поэта пришёл старый буддийский монах-непалец. А вечером хозяйка дома, в котором гостил Рабиндранат, пригласила местных жителей на ужин. Они принесли с собой охапку цветов. Этот жест признательности безграмотных бедняков, никогда не читавших ни строчки его стихов, глубоко взволновали поэта.

Тагор с болью и гневом узнавал, что страны, которые он навещал, которые полюбил, которыми восхищался, переживали ужасы войны. Он чувствует себя униженным и несчастным, но не гневается и не проклинает. Он погружён в возвышенные раздумья, пытаясь увидеть все людские неправые деяния в широкой перспективе истории. Он не может подвергнуть сомнению будущее человека.

7 августа 1940 года Оксфордский университет провёл специальное собрание в Шантиникетоне по случаю присуждения Тагору докторской степени (honoriscausa).

3 сентября он присутствовал на празднике дождя в Шантиникетоне в последний раз. Посетив Калькутту, где его обследовали врачи, он отправился в Калимпонг в надежде восстановить силы среди величественной природы осенних Гималаев. Лишь неделю ему суждено любоваться своей любимой порой года. Это последняя неделя полного отдыха, когда он, покоясь в кресле, купался в золотом солнечном свете и наблюдал, как синева небес сливается с синевой горных вершин.

26 сентября он внезапно снова потерял сознание, как три года назад в том же месяце в Шантиникетоне. Как и во время предыдущего приступа, ему не смогли оказать должной медицинской помощи, потому что Калимпонг ещё дальше от Калькутты, чем Шантиникетон. Пока не приехали вызванные из Калькутты доктора-индийцы, близкие Тагора умолили врача-англичанина из Дарджилинга посетить больного. Он нехотя явился и, осмотрев пациента, поставил диагноз – инфекция в почках, и настаивал на необходимости срочной операции, чтобы спасти жизнь больного. К счастью, врачи из Калькутты прибыли вовремя, чтобы отказаться от его услуг.

29 сентября Рабиндраната доставили в Калькутту и поместили в родительском доме. Через два дня секретарь Ганди прибыл, чтобы передать соболезнования Ганди. Больной ещё не вполне понимал обращённые к нему слова и с трудом говорил. Он беспощадно глядел на секретаря, и слёзы лились по его щекам. Невестка Тагора, которая присутствовала при этой сцене, записала: «В первый раз я видела, как он плачет. Он всегда умел владеть собою, и даже в дни самых горьких утрат я не видела, чтобы он терял самообладание. А теперь казалось, будто прорвалась плотина».

Здоровье полностью так и не возвратилось к нему, но вскоре Рабиндранат уже мог сидеть в постели и вести беседу. Рука не подчинялась ему настолько, чтобы держать перо, но рифмы и образы его не оставляли, он диктовал свои стихи, а его близкие записывали их.

Вера его не сломлена, и воля не побеждена, как бы ни были сильны его муки. Он знает, что человек может добывать мёд и из горнила страданий.

По мере выздоровления поэт снова обретал бодрость духа и находил радость в простых, мелких событиях. Например, 11 ноября он продиктовал стихотворение, посвящённое маленькой пташке, которая стучала клювиком в окно, затем влетела, порхала вокруг, щебетала.

Вскоре его перевезли в Шантиникетон, где вид широких просторов, голубые небеса и высокие деревья, счастливый смех детей помогали ему вновь обрести тягу к жизни. Тагор любил солнце, и большинство стихотворений диктовал по утрам. Вечером возвращался жар, он чувствовал себя слишком слабым и изнурённым.

Страдания и боль обращали все мысли Рабиндраната к телесному недугу. Но те, кто ухаживал за ним в эти дни, свидетельствуют, что поэт стойко переносил боль, не подавая виду, и постоянно развлекал своих сиделок шутками и забавными стишками. Он не хотел, чтобы боль, терзавшая его, отражалась в их глазах.

Боль не оставляла Тагора никогда. Случалось, что ему удавалось преодолеть её, особенно по утрам, пока не поднимался жар. В это время он продолжал творить. Одно из лучших стихотворений он продиктовал в Шантиникетоне 21 января 1941 года. Вспоминая свой путь поэта, Тагор находит много срывов и неудач и смерено признаётся в своих недостатках.

Много ли знаю я о нашей огромной планете?

Сколько морей, и пустынь, и хребтов, и потоков на свете,

Сколько открытий и подвигов, стран, городов и селений,

Сколько диковинных тварей и редких растений!

Много в жизни не видел я. Мир так богат и широк,-

Я охватил лишь его небольшой уголок.

Последние три месяца жизни Тагора до краёв заполнены страданием. Страдало его тело, безжалостно терзаемое болью, которой не было облегчения.

Как глубоко и страстно ни любил Тагор свой народ, как ни сочувствовал ему, в эти дни он размышлял о новой мировой войне, находившейся тогда в самом жестоком разгаре,- армии Гитлера приближались к России. Он беспокоился о судьбах миллионов безвинных людей всех наций, втянутых в мировую бойню. Но, с другой стороны, несмотря на своё сочувствие к русским и союзникам, он никогда не считал немцев и японцев единственными и абсолютными виновниками этой драмы. Мир, не уставал повторять он, попался в свою собственную ловушку, где религия, национализм и все прочие ухищрения служили лишь для того, чтобы затянуть потуже удавку.

За три дня до последнего своего дня рождения Тагор сочинил слова и музыку последней из более чем двух тысяч песен, которые он оставил в наследство народу Бенгалии. В этой песне, впервые исполненной на дне его рождения, поэт призывает «вечно новое» заново открыть своё лицо. Вера его не поколеблена, он остался оптимистом до последних дней. Даже умирая, поэт провозглашает вечный триумф жизни: «Пусть вечно новое откроется, как солнце, разгоняющее туман, пусть въявь обнаружится чудо бесконечного, прославляя торжество жизни». В другом стихотворении он смиренно просит прощальное благословение тех, кто его знал:

Я суму свою опустошил до дна,

Раздал все, собираясь в путь.

Если сегодня в ответный дар

Мне достанется что-нибудь –

Немного прощенья, немного любви,

Все возьму, отправляясь в последний путь,

На последнее празднество, на последнем плоту,

Отплывая в беззвучную темноту.

Тянулся май, затем июнь, солнечный жар высушивал землю, и жестокая боль высасывала последние силы из тела больного. Каждый день страдания становился всё тяжелее, жар поднимался все выше, ночи не приносили облегчения. Врачи из Калькутты, которые приезжали осматривать его, в один голос говорили о необходимости серьёзной операции. Мысль об этом пугала больного – он не верил в современную медицину, не хотел, чтобы его тело взрезали ради целей научной хирургии. Но поделать он ничего не мог. «Почему мне не дадут умереть спокойно? Разве я мало пожил?» - жаловался он.

Хирургическая операция состоялась 30 июля. Рано утром, прежде чем больного доставили в палату, он продиктовал своё последнее стихотворение. Но обычно поэт читал строки, продиктованные ранее, и вносил исправления. На этот раз он уже не смог этого сделать. Ему уже не суждено было оправиться от последствий операции, состояние его ухудшалось, сознание постепенно покинуло его и больше не возвращалось. 7 августа, через несколько минут после полудня, он испустил свой последний вздох в том самом старом доме в Джорашанко, где появился на свет восемьдесят лет и три месяца назад.

С ним, казалось, умер век. Несмотря на иностранное господство, эта эпоха будет всё-таки вспоминаться как золотой век в индийской истории. Она не только заложила фундамент свободы Индии, но дала стране и миру двух из величайших людей Индии: Рабиндранат Тагор и Махатма Ганди. Одному из них не суждено было увидеть страну свободной, другого убили неблагодарные соотечественники. Но те, чьи дела бессмертны, не умирают.

2.9. Моё отношение к творчеству Рабиндраната Тагора

Меня очень заинтересовало творчество Рабиндраната Тагора. Я изучила литературу о его жизни и творчестве, познакомилась с некоторыми стихами Тагора. Особенно меня заинтересовало стихотворение «Женщина»:

Ты не только творение бога, не земли порожденье ты,—

Созидает тебя мужчина из душевной своей красоты.

Для тебя поэты, о женщина, дорогой соткали наряд,

Золотые нити метафор на одежде твоей горят.

Живописцы твой облик женский обессмертили на холсте

В небывалом еще величье, в удивительной чистоте.

Сколько всяческих благовоний, красок в дар тебе принесли,

Сколько жемчуга из пучины, сколько золота из земли.

Сколько нежных цветов оборвано для тебя в весенние дни,

Сколько истреблено букашек, чтоб окрасить твои ступни.

В этих сари и покрывалах, свой застенчивый пряча взгляд,

Сразу ты недоступней стала и таинственнее стократ.

По-иному в огне желаний засияли твои черты.

Существо ты — наполовину, полувоображение ты.

Перевод В.Тушновой

В этом стихотворении он восхищается женщиной, возвышает её, относится к ней с трепетом и с любовью. В каждой строчке этого стихотворения – нежность и восхищение женщиной. Через все стихотворение проходит мысль о женском идеале. Мастерство поэта, как мне кажется, кроется и в создании идеала женственности, которому непременно хочется следовать. А ещё нести в себе нежность, тайну, любовь – все то, что дает силу и вдохновенье.

По моему мнению, Рабиндранат Тагор по истине великий человек. Его волновали не только творческие проблемы, но и социальная несправедливость, империализм, колониализм, милитаризм и войны – вся сложность и противоречивость жизни.

Я считаю, что творчество Рабиндраната Тагора сыграло решающую роль в становлении бенгальского литературного языка, в формировании критического реализма. Он обогатил поэзию новыми формами и стихотворными размерами, заложил основы жанра рассказа и развил жанр социально-психологического романа, положил начало политической лирике. Его эстетические идеалы нашли своеобразное отражение и в изобразительном искусстве, а живописные и графические произведения оказали влияние на развитие индийского искусства XX века. Велико воздействие его творчества на все литературы Индии, а стихотворение «Душа народа» (1911) стало национальным гимном Индии. Большое значение Тагор уделял народному просвещению, открыв в 1901 году школу, где сам преподавал, а в начале 1920-х годов - университет Вишватхарати.

Мировое значение творчества Рабиндраната Тагора

Творчество Рабиндраната Тагора определило становление бенгальский литературный язык. Он обогатил индийскую поэзию совершенно новыми формами и стихотворными размерами. Тагор заложил основы современной прозы в индийской литературе и определил развитие современного индийского изобразительного искусства. Очень большое значение Тагор уделял народному образованию - в 1901 году он основал школу, в которой работал преподавателем, а в 1922 году - университет Вишватхарати.

Я считаю, что если бы Тагор был не только поэтом и писателем, богатый вклад его в язык и литературу своего народа заставил бы почитать его как одного из поистине великих людей. Но он являл собою нечто большее. Он был художником и в жизни. Его личная жизнь столь же чиста и благородна, как и его стихи. Он жил, как писал, не для удовольствия или выгоды, но движимый чувством радости, сознавая, что его гений был даром свыше и должен быть использован на благо человека. Он ни в коей мере не был религиозным аскетом или подвижником в обычном понимании этого слова. Он слишком любил эту землю, чтобы отвернуться от неё. Он был человек, и ничто человеческое не было ему чуждо, он так же остро реагировал на радость жизни, как и на крик страдания. Тагор любил свой народ, но любовь его распространялась на всё человечество. Всю жизнь он боролся за социальную справедливость, за право униженных на собственное достоинство, бедных на материальное благополучие граждан на самоуправление, невежественных на знания, ребёнка на свободное развитие, женщины на равное положение с мужчиной. Религия, которую он исповедовал, была религия не бога, но человека; отречение, которое он провозглашал, было отречением не от этого мира, а от низменных страстей алчности и ненависти; свобода, за которую он боролся, была не свободой одного народа эксплуатировать другой, но свободой человеческой личности от всего, что её душит, будь то тирания собственной слепой рабской привязанности к господину.

Тагор был пионером в области образования. Последние сорок лет жизни он получил наибольшее удовлетворение от труда школьного учителя в бедном провинциальном окружение, хотя он достиг славы, которой в Индии прежде не знал никто. Тагор был первым в своей стране, кто разработал и внедрил принципы образования, ставшие теперь общепризнанными.

Хотя за пределами Индии Тагор выступал как пропагандист и популяризатор индийского духовного наследия, в своей родной стране он был строжайшим критиком её общественных институтов и религиозных обычаев, которые закрепляли предрассудки и неравенство и призывали терпеть несправедливость. Он сравнивал общественную систему своей страны с двухэтажным домом без лестницы, которая бы соединяла обширный лабиринт затхлых, кишащих микробами трущоб на первом этаже с убогими, обставленными с дешёвой претензией на моду квартирками на верхнем этаже. Тагор вновь и вновь предупреждал, что никакие политические чудеса не могут быть построены на зыбучем песке социального рабства.

Тагор не питал никаких иллюзий насчёт того, что сегодня повседневно называется прогрессом – умножения комфорта и поклонения механизированной жизни. Под прогрессом он понимал рост средств, материальных и духовных, для всеобщего развития и свободного, ничем не сдерживаемого выражения человеческой личности.

По мнению Тагора, настоящий кризис цивилизации был обусловлен не конфликтом между классами, между группами стран, между различными идеологиями или между Востоком и Западом, но между человеком и машиной, между личностью и организацией. Для собственного благополучия человеку нужна и машина и организация, но человек должен управлять ими и очеловечивать их, вместо того чтобы они его механизировали и обесчеловечивали.

Когда Тагор говорил о мире, «не перегороженном тесными стенами», его игнорировали как одинокого мечтателя не от мира сего и смеялись над вселенским размахом его симпатий. Он разъезжал из страны в страну, путешествовал по Азии, Европе и Америке с безнадёжной миссией проповедать ценности, которые могли бы сделать реальностью этот Единый Мир, в то время когда в его родной стране, воспламенённой лихорадкой национализма, слова эти падали как семена в пустыне. С весьма ограниченными средствами он создал в Шантиникетоне центр интернационального обучения, который тогда возбудил в его современниках-националистах лишь удивление и презрение. Но поэт никогда не терял веру и не судил других поспешно.

Тагор не был политиком. Но он видел четко и ясно предназначение человека и безошибочным инстинктом осознавал те ложные принципы, которые, будь они усвоены отдельными людьми или народом, приведут их к гибели. Ганди назвал его Великим Стражем, совестью своего народа, голос которого всегда поднимался, протестуя против любой несправедливости. Как поэт он всегда будет услаждать чувства людей, как учитель он всегда будет нести свет. У мира есть причины быть благодарным тому, чей гений был столь постоянно обращен к лучшему в человечестве.

Я считаю, что для западного мира основное значение Тагора заключается в том, что он многое сделал для лучшего понимания Западом Востока. Запад знал Восток уже в течение нескольких веков, но знал его в первую очередь как источник доходов, где вложение капитала приносило быстрые неслыханные прибыли, как сферу влияний соперничавших имперских интересов, как практически неисчерпаемый рынок сбыта для промышленных товаров и как счастливые угодья для экзотических приключений, а иногда для упражнений в благотворительности. Случалось, западный мыслитель или учёный обращал внимание на какого-нибудь литературного классика или религиозного деятеля, и тогда щедро воздавалась дань древней мудрости Востока. Однако общим отношением было чувство превосходства и главным побудительным мотивом – эксплуатация.

Совершенно очевидно, что на такой основе никакого истинного взаимопонимания не могло возникнуть. Между нациями, как и между отдельными людьми, корысть автоматически закрывает двери взаимопониманию, и, тем не менее, никогда духовное единство между восточным и западным полушарием не было столь важным для мира и процветания народов, как в XX веке. Необходимость понять и принять ценности, отличные от тех, которые свойственны собственному образу жизни, - вот величайшая духовная проблема, с которой мир столкнулся ныне лицом к лицу. Здесь ничего не сделать компромиссами и стыдливым затушевыванием различий; тем большее значение приобретает окончательный вывод, что истина имеет множество голосов, красота – множество форм и человеческая цивилизация – множество форм проявления.

Тагор вызвал на Западе интерес к настоящей Индии – не загадочной Индии, где когда-то засверкал свет Азии, не Индии любителей древности, не романтической Индии из книжек о полосатых тиграх, об обнажённых отшельниках и заклинателях змей, о благожелательных белых сахибах (господин) и их смуглых верных слугах, - но живой Индии, которая вскоре выковала оружие победы и вырвалась из своих цепей. Это был истинный голос цивилизации, которая видела много взлётов и падений, пережила множество превратностей процветания и нищеты, славы и унижения, но никогда не переставала быть собой, которая и в худшие периоды поражений никогда не гасила творческого огня и никогда не прекращала поисков Вечного в периоды самого высшего благоденствия.

Я считаю, что Рабиндранат Тагор оказал воздействие на всемирный литературный процесс, прежде всего тем, что засвидетельствовал перед всем миром громадный творческий потенциал народов Азии и вместе с тем их способность преодолевать традиции и активно соучаствовать в преобразовании мира.

За свою жизнь Тагор дал своему народу столько, сколько могут дать века развития: язык, способный выразить тончайшие модуляции мысли и чувства, литературу, достойную изучения в университетах всего мира. Едва ли есть область словесности, которая не была бы исследована и оплодотворена его дерзновениями, а ведь многие из областей этих оставались в бенгальской литературе нетронутой целиной, и его руки были первыми, давшими ей жизнь. Он один из немногих писателей в мире, чьи произведения, созданные на родном языке, выдержали самые строгие испытания большой литературой, восточной или западной, древней или современной.

Ему оставалось жить всего три месяца, и он, осознавая неизбежность своего конца, тем не менее, не утрачивал чувства исторического оптимизма. Он утверждал: «Потерять веру в человечество – страшный грех: я не запятнаю себя этим грехом. Я верю, что после бури в небе, очистившемся от туч, засияет новый свет: свет самоотверженного служения человеку. Откроется новая, незапятнанная страница истории… Думать, что человечество может потерпеть окончательное поражение, - преступно!»

Я считаю, что Талант Тагора был безграничным. Он был философом. Наиболее яркой чертой его жизненной философии был упор на развитие человеческой личности и его глубокое убеждение в том, что нет врожденных противоречий между так называемыми противоположностями – телом и душой, наслаждением естественной красотой и поисками истины, общественными обязанностями и правилами каждого человека, уважением традиций и свободой исканий, любовью к своему народу и верой в единство человечества. Также Тагор был художником. Рисовал он быстро и уверенно, чаще всего в перерывах между литературным трудом, каждую картину заканчивал в один приём и оставил после себя около 250 картин и рисунков, причём все они созданы в последние тридцать лет его жизни. Это, несомненно, выдающийся результат, учитывая к тому же то обстоятельство, что в эти же годы он опубликовал более 60 книг новых стихов и прозы. Ещё Рабиндраната Тагора с уверенностью можно назвать композитором. Он сам сочинял мелодии к своим песням. Всего он создал слова и музыку к более чем двум тысячам песен. Их поют в Бенгалии по всякому поводу, и широта их популярности превосходит даже известность его поэзии. И одним из главных достижений Тагора стало то, что ему была присуждена Нобелевская премия. Премия была присуждена за поэтическое творчество и художественные достоинства поэзии Тагора. Но сам факт, что премия присуждена представителю Азии, придал награде особое значение. Тагор из личности превратился в символ – символ принятия Западом азиатской культуры и её потенциального возрождения. Тагор был первым, кто запечатлел в сознании западной интеллигенции тот факт, ныне ставший общепризнанным, что «мудрость Азии» жива, что с ней надо обращаться как с живым существом, а не как с любопытным музейным экспонатом.

Я считаю, что в своём реферате мне удалось доказать то, что Тагор был не только поэтом, но и философом, художником, композитором, общественным деятелем и человеком, который получил Нобелевскую премию в области литературы.

Список используемой литературы

1. Борисов Б. В мире книг. «Он был более чем поэт…». К 125-летию со дня рождения Рабиндраната Тагора. М., 1986.

2. Бросалина Е. О гуманизме драматургии Рабиндраната Тагора. – «Ученые записки ЛГУ», Л., 1962, № 306, вып. 16.

3. Гамаюнов Л.С. Индия. Исторические, культурные и социально-экономические проблемы. М., 1972.

4. Данильчук А.П. Рабиндранат Тагор. Критико-биографический очерк. М.,1961.

5. Данильчук А.П. Становление реалистического метода в творчестве Рабиндраната Тагора. – «Современная индийская проза». М., 1961.

6. Ивбулие В. Я. Литературно-художественное творчество Рабиндраната Тагора. Рига, 1981.

7. Новикова В.А. Поездка Рабиндраната Тагора в Советский Союз. – «Ученые записки ЛГУ», Л., 1960, № 279, вып. 9.

8. Премии по литер. 100 великих Нобелевских лауреатов. М., 1956.

9. Серебряков И.Д. Народный писатель Индии. – «Звезда Востока», Ташкент, 1947, № 1.

10. Серебряков И.Д. О творчестве Рабиндраната Тагора. – «Звезда Востока», Ташкент, 1956, № 8.

11. Тагор Р. Новые рассказы. Пер. с англ. С.А. Андрианова. Пг. – М., 1923.

12. Тагор Р. Письма о России. Пер.с бенгал. и предисловие М. Кафитиной. М., 1956.

13. Товстых И. Бенгальская литература. М., 1965.