Реферат: Исторический опыт реформаторской деятельности самодержавия в первой половине XIX в.

Введение

В конце XVII — на­чале XVIII в. в нашей стране произошли громадные по своему значению и пос­ледствиями события — Московская Русь как бы распалась на два мира, на два типа «цивилизации». Говоря языком В. О. Ключевского, «из древней (т. е. до­петровской.) России вышли не два смежные периода нашей истории, а два враждебные склада и направления нашей жизни, разделившие силы рус­ского общества и обратившие их на борьбу друг с другом вместо того, чтобы заставить их дружно бороться с трудностями своего положения».¹ Об этом же весьма убедительно еще до Ключевского писали И. В. Киреевский и А. И. Герцен. Причем существование двух «враждебных складов» оценивалось ими (с различными мотивировками, разумеется) как основная характеристика русской жизни, как ее главное противоречие. Очень точно о драме раскола России на две субкультуры сказано у современного историка и культуролога Л. М. Панченко: «Всякое изменение и социального и культурного статуса нации есть историческая драма. Драматическим было и крещение Руси... В. А. Успенский сопоставил реформу Владимира с реформами Петра: «Здесь возникает разительная аналогия с процессами европеизации при Петре I, одним из моментов ко­торого также было насильственное обучение». Такая аналогия, действительно, резонна, но драматизм христианизации не идет ни в какое сравнение с драма­тизмом и даже трагизмом европеизации. Во втором случае общество букваль­но раскололось, раздвоилось, оказавшись в состоянии войны — отчасти социальной и, прежде всего идеологической».²

Таким образом, Россия после Петра представляет собой два «склада» жиз­ни, два типа «цивилизаций». Первый «склад» — многомиллионная, в основном крестьянская, масса, находящаяся в крепостной зависимости или у помещиков, или у государства. Этот «склад» вплоть до конца пореформенного периода хранить себе «заветы темной старины». Он прочно укоренен и средневековой культуре Руси. Буквально все отличает его от другого главного «склада» русской, истории XVIII — XIX вв.: отношение к жизни и смерти, времени и пространст­ву, труду и досугу, любви и семье, власти и собственности, праву и морали. Второй «склад» включал в себя европеизированные верхи России: аристократию, дворянство, чиновничество («чернильное дворянство», по выражению Герцена) и некоторые иные социальные группы. К пореформенной эпохе он пополняется за счет разночинной интеллигенции и зарождающейся буржуазии. Будучи пона­чалу внутренне достаточно единым, постепенно данный склад раскалывается на противостоящие друг другу группы, блоки. Его отличительные черты — относительная неукорененность в национальных традициях, в значительной мере искус­ственный и насильственный характер формирования, ориентация на европейское просвещение и стиль существования. В целом это была попытка создания евро­пейской культуры на русской почве. Отсюда и определенная «поверхностность» и неподлинность, искусственность второго главного «склада» русской жизни.

В это самое время (конец XVIII — начало XIX в.) начинается и набирает силу русское просвещение. Его можно квалифицировать как культуру (в узком смысле слова) петер­бургского периода, или, в социальном плане, как культурную функцию второго главного «склада» русской послепетровской жизни. Основным содержанием этой
новой культуры и было просвещение. Но просвещение в кантовском смысле. И ни в каком другом. Это — работа, в ходе которой происходит взросление человека; формирование его как «совершеннолетней» личности, без опосредований пред­стоящей перед Богом природой, историей. Просвещение включает в себя и десакрализацню социальных отношений, и секуляризацию сознания, оно предполагает новый язык и новые формы быта, оказывает огромное воздействие на политическую и правовую культуру, видоизменяет политическую практику. Оно обязательно влечет кризис веры и самоидентификации личности. Смерть Екатерины II внезапно и резко оборвала неспешное те­чение XVIII столетия и, словно смешав карты в большой историчес­кой игре, перевернула все с ног на голову. Давно установленный, привычный и потому казавшийся незыблемым порядок вещей остал­ся отрадным воспоминанием о екатерининской эпохе.

С воцарением «сумасшедшей памяти императора Павла»³ все изменилось. Социальную и психологическую иерархию в период своего непродолжительного царствования сам Павел определил из­вестной фразой: «В России велик только тот, с кем я говорю, и только пока я с ним говорю». «Павел, — писал В. О. Ключевский, — принес с собой на престол не обдуманную программу, не знание дел и людей, а только обиль­ный запас горьких чувств. Его политика вытекала не столько из соз­нания несправедливости и негодности существующего порядка, сколько из антипатии к матери и раздражения против ее сотрудни­ков... <... > Это участие чувства, нервов в деятельности императо­ра сообщало последней не столько политический, сколько патологи­ческий характер: в ней больше минутных инстинктивных порывов, чем сознательных идей и обдуманных стремлений».⁴ С первых же часов своего правления Павел проявил себя как антипод Екатерины. Поэтому в стремлении дворянской верхушки во что бы то ни стало убрать Павла сказались не только личные ин­тересы и пристрастия, но и не всегда осознанная надежда вернуть прошлое, обеспечивающее относительную надежность и прочность земного существования. Крайне вспыльчивый и несдержанный, легко впадавший в необузданную ярость, Павел оттолкнул от себя даже бли­жайшее окружение. За императором стали замечать странные поступки, удивлялись неожиданным скачкам его мысли. Никто из окружения Павла не был уверен в завтрашнем дне и в личной безопасности — даже его старший сын Александр.

В одном из вариантов своих воспоминаний о царе­убийстве Беннигсен писал: «Недоверчивый характер Павла заставил его также со времени восшествия его на престол уволить или исключить из службы придворной, военной и гражданской всех тех, кто привязан был к Екатерине II. Число этих лиц в течение четырех лет и четырех месяцев времени царствования Павла простира­лось до нескольких тысяч, а это вызвало отчаяние огром­ного количества семейств, лишившихся средств к суще­ствованию и даже убежища, так как никто не осмеливал­ся принимать у себя высланного из боязни навлечь и на себя подозрение»⁵

В такой обстановке среди гвардейских офицеров созрел заговор. Заговорщики выступили в ночь с 11 на 12 марта 1801 г. Накануне граф П. А. Пален, стоявший во главе заговора, сумел убедить Александра, что ему грозит смертельная опасность. Цесаревич (наследник престола) дал согласие на дворцовый переворот, но заставил Палена поклясться, что низложенный император останется жив. Около часу ночи Пален принес весть, что государь скончался. Слезы брызнули из глаз Александра.

О цареубийстве писать боялись. В отличие от Екатерины II, щедро наградившей убийц Петра III, ее внук Александр не только не жаловал тех, кто фактически возвел его на престол, но постарался как можно скорее убрать их с глаз долой, чтобы не напомина­ли о кровавом деле. Отцеубийства он стыдился, и причастность свою к нему скрывал, кажется, даже от самого себя.

Участники переворота вспоминали и рассказывали о нем втихо­молку. Члены же семьи Павла I, начиная с его вдовы, Марии Фе­доровны, бдительно и зорко следили за тем, чтобы информация не просочилась. По заданию правительства действовали люди опытные и искушенные: они вымогали, похищали и покупали документы об убийстве Павла у живых участников заговора и изымали их у тех, кто умер. «Наше правительство следит за всеми, кто пишет запис­ки. <... > Мне известно, что все бумаги после смерти князя Плато­на Александровича Зубова были по поручению императора Алек­сандра взяты посланными для этого генерал-адъютантом Николаем Михайловичем Бороздиным и Павлом Петровичем Сухтеленом... ».⁶ Даже тогда, когда в печати стали появляться декабристские материалы, на документах об убийстве Павла все еще лежал за­прет. Первые публикации об этом появились за границей, русским же читателям они стали доступны значительно позднее. «Цареубий­ство все равно не может быть официально признано, о нем и не вспоминают в подцензурной прессе до 1905 г.⁷

Глава I

§1. Александр I. Реформы: замыслы и их реализация

Кончина императора Павла застала великого князя Александра
Павловича врасплох. Вместе с матерью императрицею
Мариею Федоровною и супругою Елизаветою Алексеевною
(происходившею из Баденского дома) молодой государь тотчас же
переехал из Михайловского замка в Зимний дворец и объявил ма­нифестом о внезапной кончине своего родителя. В том же манифесте он обещал управлять своим народом "по законам и по сердцу" Екатерины Великой и шествовать по ее премудрым намерениям.

Этим Александр свидетельствовал, что не будет продолжать суро­вого правления Павла. Действительно, в первые же дни он отменил все стеснительные распоряжения императора Павла, восстановил действие жалованных грамот 1785 года и даровал амнистию всем по­страдавшим, сосланным и заключенным без суда в царствование Павла. Обаятельная личность молодого государя, его доброта и лю­безность, его изящная красота, его неутешная печаль по поводу нео­бычной кончины отца, - все это так влекло к нему сердца, что он пользовался общим поклонением и получил название "ангела", сохра­ненное им до самой его кончины в кругу его родных и придворных.

Во главе текущего управления Александр на первое время по­ставил екатерининских чиновников (Трощинского, Завадовского, Державина и др.). Он уволил на покой "по болезни" того графа Палена, который стоял во главе заговора против Павла и думал было руководить молодым Александром. Александр сумел мягко, но решительно уклониться от такого руководства и сам выбрал себе советников по сердцу. Это были его личные друзья, настроенные одинаково либерально, мечтавшие вместе с Александром о крупных реформах в государстве. Их было четверо (граф Кочубей, Новосильцев, граф Строганов, князь Адам Чарторыйский). Они собирались во дворце частным кружком и вместе с государем об­суждали дела интимно, без всяких формальностей, в живой дружес­кой беседе. Этот кружок получил со временем название негласного или интимного. Под сильным влиянием интимного комитета были проведены все мероприятия первых лет правления Александра. Между прочим, Александр восстановил значение Сената, как высшего администра­тивного и судебного места в империи

Далее, взамен устаревших коллегии в 1802 году были учреждены "министерства", во главе которых стали ответ­ственные министры. На первых порах было образовано восемь ми­нистерств (военное, морское, иностранных дел, внутренних дел, юстиции, финансов, коммерции и народного просвещения). В неко­торых министерствах члены интимного комитета заняли должности министров или товарищей министра (так, граф Кочубей стал мини­стром внутренних дел, а граф Строганов - его товарищем). Для объединения деятельности министерств все министры должны были, собираясь в общие совещания, составлять "комитет министров", в котором часто присутствовал и сам государь. В основание новой си­стемы управления было положено, вместо прежнего коллегиального начала, начало единоличной власти и ответственности: министр один управлял своим ведомством при помощи канцелярии и подчиненных ему иных учреждений; он один должен был и отвечать за все упущения в его министерстве. Для обсуждения же важнейших государственных дел и законов с самых первых дней царствования Александра был им устроен "совет непременный", состоявший из двенадцати членов, взамен случайных и временных совещаний, бывших при императрице Екатерине и императоре Павле. Таким об­разом, при Александре I были приведены в порядок и получили новый вид центральные правительственные учреждения, расстроен­ные, как было указано, местною реформою императрицы Екатерины II.

Интимный комитет был очень занят мыслью об улучшении бы­та крепостных людей. Молодой государь, даровав высшим сословиям отнятые у них императором Павлом льготы и права, желал что-ни­будь сделать для освобождения крестьян, для прекращения "рабства" в его государстве. Но трудности освобождения представлялись ему и его советникам столь же неодолимыми, как раньше представлялись они Екатерине. Поэтому комитет ограничился лишь изданием закона о "свободных хлебопашцах" (1803). Закон этот давал право землев­ладельцам освобождать своих крепостных и обеспечивать их землею в собственность на известных условиях. Условия, заключенные меж­ду помещиками и крестьянами, утверждались правительством, после чего крестьяне входили в сословие свободных хлебопашцев. Правительство надеялось, что таким путем постепенно может совер­шиться упразднение крепостного права. Но на самом деле лишь очень небольшое число землевладельцев обратилось к этому закону и отпустило на волю своих крестьян. (Во все царствование императора Александра в свободные хлебопашцы было зачислено немного менее 50 тысяч человек.)

Более двух лет продолжалось существование интимного коми­тета. В течение этого времени государь, по-видимому, убедился в том, что его друзья, отличаясь благородством стремлений и чувств, мало подготовлены к практической государственной деятельности, не знают России и не в силах осуществить коренное преобразование государственного и общественного порядка. Александр понемногу охладел к комитету и стал реже собирать его у себя. А затем коми­тет и вовсе перестал существовать. Около Александра появляется новое доверенное лицо, с которым государь ведет управление и мечтает о преобразованиях. Это лицо - Михаил Михайлович Сперанский.

§2. Михаил Михайлович Сперанский.

Сперанский по проис­хождению был сын сельского священника. По окончании образования в Петербургской "главной семинарии" (духовной академии), он был оставлен в ней преподавателем и в то же время состоял частным секретарем у князя А. Б. Куракина. С помощью Куракина Сперанский попал на службу в канцелярию Сената и вышел из духовного ведомства. Талантливый и образованный, он обращал на себя общее внимание необыкновенными способностями и трудолюбием. При образовании министерств (1802) Сперанского пригласили в министерство внутренних дел, где он стал одним из виднейших сотрудников министра графа Кочубея. Вскоре (1806) он стал лично известен императору Александру, который постепенно приблизил его к себе и сделал как бы первым своим министром. Сперанский получил от государя поручение выработать общий план государственного преобразования, не удавшийся интимному комитету.

План государственного преобразования, составленный Сперанским, предполагал изменение общественного устройства и пе­ремену государственного порядка. Вместо прежних сословий предпо­лагалось новое разделение граждан по правам на "дворянство", "людей среднего состояния" и "народ рабочий". Все население государства представлялось граждански свободным, а крепостное право упраздненным. За дворянами сохранялось право владения населенными землями и свобода от обязательной службы. Среднее состоя­ние составлялось из купцов, мещан и поселян, имеющих у себя ненаселенные крестьянами земли. Народ рабочий состоял из крестьян, мастеровых людей и слуг. Предполагалось разделить го­сударство заново на губернии, округа и волости и создать новый порядок управления. Во главе государства должна была стоять "державная власть" монарха, окруженная "государственным советом". Под их общим руководством должны действовать учреждения: законодательные, исполнительные и судные. Общую цель или "разум" (смысл) преобразования Сперанский полагал "в том, чтобы правление, доселе самодержавное, постановить и учредить на непременяемом законе"⁸. Император Александр сочувствовал общему направлению проекта Сперанского и предполагал начать его осуще­ствление с 1810 года. С 1-го января этого года были открыты дей­ствия нового Государственного совета, устроенного согласно с предположениями Сперанского, и сам Сперанский был назначен государственным секретарем при новом совете. Но далее дело не пошло: император изменил свое настроение и как бы устрашился предположенной общей реформы. Знаменитый проект Сперанского остался только проектом.

27 ноября 1807 года Сперанский был назначен членом комитета о духов­ных училищах (в него также вошли обер-прокурор Синода кн. А. Н. Голицын, петербургский митрополит Амвросий, архиепископ Анастасий и архимандрит Евгений Болховитинов). Известно, что до начала XIX в. в России не существо­вало системы духовных учебных заведений. Разрозненные духовные учебные заведения находились в ведении епархиальных архиереев, низкий образовательный уровень которых весьма беспокоил правительство. Сперанский принял самое активное участие в деятельности этого комитета. К 9 февраля 1808 года им был подготовлен устав духовных академий (вскоре утвержденный). 26 июня 1808 года комитет представляет доклад об общей реформе системы духовных учебных заведений. В этот же день Александр издает указ, в котором прини­маются вес предложения комитета. По плану Сперанского духовные учебные учреждения изымаются из ведения местных церковных властей и образуют си­стему с централизованным управлением и надзором. Решено в каждой епар­хии помимо семинарии иметь 10 уездных и 30 приходских училищ. Государст­венные дотации были увеличены почти в десять раз. Попутно, по предложению Сперанского, церквам возвращается право монополии на продажу свечей. Этой мерой преследовались две цели: улучшить материальное положение причта и изыскать дополнительные средства финансирования духовных учебных заведений. Кроме того, пересматриваются и заметно улучшаются уставы духовных учебных учреждений и их программы, рекомендуются новые учебные пособия и книги для чтения. По отзывам современников и мнениям историков, эта реформа увенчалась успехом.

Одно из самых прекрасных деяний Сперанского — Царскосельский лицей. Им написан устав лицея, им же подана идея его учреждения. Это было первое в России закрытое учебное заведение, где запрещались телесные наказания. Но Царскосельский лицей в истории русской культуры значит неизмеримо больше, чем просто элитарная школа, давшая стране массу талантливых и образованных деятелей. Царскосельский лицей навеки соединен с именем Пушкина, пушкинским духом.

Князю А. Н. Голицыну, были вверены дела народного просвещения и церковные, соединенные в одно ведомство в новом "министерстве ду­ховных дел и народного просвещения". Учрежденное в 1802 году министерство народного просвещения успело многое сделать для распространения образования в России. Были учреждены универ­ситеты в Дерпте (ныне Юрьев, 1802), Казани (1804), Харькове (1804); тогда же был устроен в Петербурге педагогический инсти­тут, позднее преобразованный также в университет (1819). Почти во всех губернских городах были открыты "гимназии", а в уездных - "уездные" и "приходские" училища. Это были основные типы общеобразовательных школ, принятые правительством еще при императ­рице Екатерине II. Кроме них учреждались учебные заведе­ния нового типа - "лицеи", соединявшие в себе университетский и гимназический курсы (Царскосельский Александровский лицей, Ярославский Демидовский, Нежинский графа Безбородко и др.). С умножением учебных заведений и самое министерство народного просвещения росло и развивалось.

Однако новое на­правление в деле народного просвещения не привело к добру. Действия министерства не могли достигнуть своей благочестивой цели, потому что в большинстве случаев имели характер грубого и невежественного произвола. Вера и нравственность среди учащихся и служащих насаждались страхом и насилием, угрозами и наказаниями. Вместо истинных благочестивых чувств естественно развивалось лицемерие и показное ханжество. Подчиняясь наружно требованиям начальства, внутренне ненавидели его и тяготились навязанными чувствами и обязанностями. Мелочный надзор за поведением и об­разом мыслей вел к доносам и сыску, к мелочным преследованиям. В конце концов, сам князь Голицын навлек на себя ряд обвинений в неправоверии (со стороны архимандрита Фотия) и был вынужден оставить свою должность.

И последнее, где проявил себя в этот период (до 1812 года) государствен­ный гений Сперанского, — область финансовой и торговой политики. К 1809 го­ду в силу различных причин (бесконечные войны, неумелое управление и хозяйствование) положение российских финансов было поистине бедственным. Расходы (230 млн. рублей) превышали доходы (125 млн. рублей) почти вдвое. Источник для покрытия дефицита министерство финансов видело в выпуске все новых и новых ассигнаций. В 1809 году ассигнационный долг простирался уже до 577 млн. рублей. Но невежество руководителей финансовой политики было таково, что они даже не понимали — ассигнация есть долговой знак государства. Напротив, «бумажки» считали деньгами. В ноябре 1809 года Александр повелел Сперанскому составить определенный и твердый план финансов. Менее чем через два месяца план был готов. В работе над планом оздоровления фи­нансовой системы страны Сперанский опирался на идеи Адама Смита и, преж­де всего на его исследование «О богатстве народов». Большую помощь ему оказали два выдающихся государственных ума того времени — М. А. Балугьянский и Н. С. Мордвинов. План Сперанского — Балугьянского — Мордвинова заключался в следующем:

1) изъять из обращения ассигнации и образовать капитал для их погаше­ния; 2) перейти к твердому устройству монетной системы; 3) установить равно­весие между расходами и доходами; 4) всячески способствовать развитию тор­говли.

Надо сказать, что этот план предполагал весьма жесткие меры и, разумеется, не мог не вызвать в «обществе» недовольства. В объяснительной запис­ке Сперанский честно предупреждал о жесткости плана: «Всякий финансовый план, указывающий способы легкие и не полагающий никакого ограничения в расходах, есть явный обман, влекущий государство к погибели». 1 января 1810 года император лично внес план в Государственный совет (на первом же заседании), а 2 февраля он был утвержден и обнародован при высочайшем манифесте, написанном Сперанским. Ассигнации объявлялись госу­дарственным долгом, обеспеченным всем казенным имуществом; было обещано прекращение их дальнейшего выпуска. Для покрытия дефицита 1810 года значительно сокращались расходы и устанавливались новые налоги, в том числе налог с дворянских имений, доселе освобожденных от податей. В 1810—1811 го­дах с целью погашения ассигнаций была начата распродажа государственных имуществ, а также установлены специальные налоги и проектированы займы. Свои плоды финансовый план Сперанского принес незамедлительно. Уже в 1811 году дефицит государственного бюджета сократился до 6 млн. рублей (напомню, в 1809 году он равнялся 105 млн. рублей), доходы же возросли до 300 млн. рублей. Согласимся, что оздоровление финансовой системы в условиях надвигающейся войны (а ее приближение, безусловно, осознавалось в русском обществе) есть дело немаловажное и по сути своей глубоко патриотическое.

Сам Сперанский позднее с гордостью скажет (в письме Александру) о своем плане: «План финансов и все операции, на нем основанные, всегда выдержат с честью самое строгое исследование всех истинных государственных людей не только у нас, но и во всех просвещенных государствах. Не словами, но математическим счетом можно доказать, что если бы в свое время он не был принят, то не только вести настоящую войну, но и встретить ее было бы не с чем. И тот же план, в обширных его применениях, может еще доставить важные пособия в тех затруднениях, кои обыкновенно открываются после войны»⁹.

Во второй половине 1810 года много сил Сперанский отдает вопросам внешней торговли. «Беспорядочный тариф, не ведавший никакой системы, вывозные пошлины, стеснявшие экспорт и тормозившие национальное производство, стес­нительные условия навигации, заставлявшие иностранные суда избегать рус­ские порты, — все это было по достоинству оценено Сперанским», — пишет один из его биографов¹⁰. В результате совещаний с представителями купечества и консультаций с Н. С. Мордвиновым и министром внутренних дел О. П. Козодавлевым Сперанский пришел к выводу о необходимости полной «смены всех во внешней торговле, о необходимости перехода от фритредерства к протек­ционизму. Этого, действительно, тогда требовали национальные (политические и хозяйственные) интересы России. Подавляющее большинство современников не могло по достоинству оценить благодетельность и перспективность финансовой политики Сперанского. Из уст в уста передавалась кем-то брошенная фраза: «Дерет этот попович кожу с на­рода; сгубит он государство»…

Весьма дальновидной была и та линия, которую Сперанский пытался проводить в области внешней политики. И здесь им твердо отстаивались национальные интересы России. Вот как оценивает его деятельность в области внешней политики С. Н. Южаков, исследователь достаточно объективный: «Не менее независимой от всякого франкофильства была та иностранная политика, проводником которой был Сперанский в это время. Канцлер Румянцев и официальное русское представительство в Париже принадлежали к горячим сторонникам французского союза, который и был официальною внешнею основой русской международной политики; но для людей дальновидных, к которым принадлежал Сперанский, была ясна непрочность этого союза, и вечно колеблющийся нерешительный Александр старался удовлетворить обе стороны. Румянцев руководил официальною дружескою Франции русскою политикою, а Сперанский
сосредоточивал в своих руках нити тайной политики, не доверявшей наполеоновской дружбе и зорко следившей за его отношениями, в то время атташе при русском посольстве в Париже, находился в постоянных отношениях со Сперанским, через которого Александр в глубокой тайне недоверчиво следил за своим могущественным союзником»¹¹.

Тем временем продолжалась борьба с наполеоновской Францией. Против нее сформировалась коалиция в составе Англии, России, Пруссии, Саксонии и Швеции. Главной силой коалиции были, армии России и Пруссии. Союзники действовали несогласованно, и в течение 1806 — 1807 гг. Наполеон нанес им ряд серьезных ударов. В июне 1807 г. русская армия потерпела поражение под Фридландом. Через несколько дней в местечке Тильзит (на территории тогдашней Восточной Пруссии) состоялась встреча Александра I и Наполеона. Там же был заключен Тилъзитский мирный договор.

Россия не понесла каких-либо территориальных потерь, но была вынуждена следовать в русле политики Наполеона и присоединиться к Континентальной блокаде, то есть по­рвать все торговые отношения с Англией. Этого требовал Наполеон от всех правительств, с которыми заключал согла­шения. Таким путем он надеялся расстроить английскую экономику.

К концу первого десятилетия XIX в. под контролем французского императора оказалась почти вся континен­тальная Европа.

Присоединение к блокаде поставило Россию во враждеб­ные отношения с Англией. Между тем Швеция отказалась прекратить торговлю с Англией и продолжала с ней союзни­ческие отношения. Для Петербурга возникла угроза с моря и суши. Это обстоятельство, а также нажим со стороны Наполе­она заставили Александра I пойти на войну со Швецией. Военные действия продолжались с февраля 1808 г. по март 1809 г. Швеция потерпела поражение и вынуждена была уступить России Финляндию.

Чтобы привлечь на свою сторону жителей завоеванного края, Александр I даровал Финляндии автономию (под властью шведского короля она ею не пользовалась). Кроме того, в состав Финляндии был включен Выборг, находив­шийся во владении России со времен Петра I. Великое княжество Финляндское стало обособленной частью Россий­ской империи. Оно имело собственную денежную единицу и таможенную границу с Россией.

Деятельность Сперанского и его быстрое возвышение возбуж­дали во многих неудовольствие. Одни завидовали личным успехам Сперанского и готовы были на интригу против него. Другие видели в Сперанском слепого поклонника французских идей и порядков и сто­ронника союза с императором Наполеоном. Считая влияние Франции разрушительным, а союз с Наполеоном постыдным, эти люди из патриотического чувства вооружались против направления Сперанского и считали нужным ему противодействовать. Один из самых талантливых и известных литераторов того времени, европейски образованный Н. М. Карамзин составил для государя записку "О древней и новой России" и в ней доказывал вред и опасность мер Сперанского. Эти меры, по мнению Карамзина, легко и необдуманно уничтожали старые порядки и столь же легко и необдуманно вводили в русскую жизнь французские формы. Хотя Сперанский и отрицал свою приверженность к Франции и Наполеону, однако в глазах всего общества его близость к французским влияниям была неоспорима. Когда отношения России и Франции обострились и русские ожидали нашествия Наполеона на Россию, император Александр дал ход обвинениям против Сперанского и не счел воз­можным оставить его вблизи себя. Сперанский был уволен от дол­жности государственного секретаря; мало того, по каким-то темным обвинениям и интригам, государь отправил его в ссылку (в Нижний Новгород, а потом в Пермь), откуда Сперанский был возвращен лишь в конце царствования Александра.

Таким образом, император Александр и со Сперанским не осу­ществил своего стремления к государственному преобразованию. Если интимный комитет в первые годы власти Александра обнару­жил свою практическую неумелость и потому не мог удовлетворить желаниям государя, то Сперанский, напротив, был очень опытным и умелым бюрократом и мог бы осуществить задуманную реформу. На нее не достало решимости у самого государя, и потому все начинания Сперанского были остановлены на полдороге. Сперанскому удалось только придать центральным учреждениям России такой за­конченный и отделанный вид, что они надолго восстановили утра­ченную при Екатерине II централизацию управления и укрепили бю­рократический порядок в государстве.

Глава II

§1. Значение Отечественной войны

Наполеоновское нашествие было огромным несчастьем для России. В прах и пепел были обращены многие города. В огне московского пожара навеки исчезли драгоценные реликвии прошлого. Громадный урон понесли промышленность и сель­ское хозяйство. Впоследствии Московская губерния быстро оправилась от опустошения, а в Смоленской и Псковской вплоть до середины века численность населения была меньше, чем в 1811г.

Но общая беда, как известно, сближает людей. В борьбе с врагом тесно сплотилось население центральных губерний, составлявшее ядро русской нации. Не только губернии, непосредственно пострадавшие от нашествия, но и примыкав­шие к ним земли, принимавшие беженцев и раненых, отправ­лявшие ратников, продовольствие и вооружение, жили в те дни одной жизнью, одним делом. Это значительно ускорило сложный и длительный процесс консолидации (сплочения) русской нации. Теснее сблизились с русским народом другие народы России.

В самом названии Отечественной войны как бы подчеркивается ее общественный, народный характер. (Недаром ведь император Павел в свое время пытался запретить слово «Отечество».) В 1812 г. русское общество вновь взяло, как во времена Минина и Пожарского, дело защиты Отечества в свои руки. В борьбе с иностранными захватчиками Россия отстояла свою независи­мость и территориальную целостность.

Эти события произвели очень сильное впечатление на современников, особенно на молодежь. «Мы были дети 12-го года», — говорили о себе декабристы. «Гроза двенадцатого года» наложила неизгладимый отпечаток на творчество А. С. Пушкина. На ее преданиях выросли А. И. Герцен и Н. П. Огарев. Она не прошла бесследно.

§2. Духовно-нравственная атмосфера

Между тем, в обществе того времени нарождалось сильное внутрен­нее брожение. Отечественная воина 1812 года и заграничные походы 1813-1814 годов имели очень большое влияние на умственную жизнь русского об­разованного дворянства. Под влиянием законодательных льгот импе­ратрицы Екатерины II и строгостей императора Павла русские дворяне перестали стремиться в военную службу. Отечественная война снова привлекла дворян в ряды армии на защиту отечества; а войны за освобождение Европы, перебросив русские войска за границу, познакомили служивших в них дворян с западноевропейскою жизнью. Ранее - поездки русских людей на запад были редким явлением, теперь, в пору освободительных войн, русские люди во множестве оказались на чужбине и долго там жили. Разумеется, они подпали сильному влиянию европейских порядков и идей, близко познакомились с умственным движением времени, вывезли домой на Русь целые библиотеки. Успехи европейской гражданственности под влиянием освободительных идей XVIII века, развитие немецкого национального сознания, расцвет немецкой идеалистической философии поражали и восхищали русских людей, возбужденных великою борьбою за собственное отечество. Сравнив европейскую жизнь с отечественною, наши предки получили возможность критически смотреть на русскую действительность видели ее недостатки, понимали ее отсталость и сознавали устарелость того крепостного права, которое лежало в основе рус­ского общественного порядка и которое уже исчезло в Западной Европе.

Образовывались различные кружки и общества. Члены таких кружков занимались самообразованием и вносили в свои служебные отношения и в товарищескую жизнь более гуманные нравы и обычаи: отказывались от вина и карт, не допускали никакой распущенности, не били солдат, учили их грамоте и т. п. В своих кружковых беседах они рассуждали о необходимых преобразованиях русского быта и о средствах достигнуть этих преобразований; в кружках шли речи о необходимости бороться с реакцией, осуждалась "аракчеевщина", до­казывалась неизбежность переворота.

Из многих подобных кружков, имевших иногда масонский ха­рактер, особенное значение приобрел один, учрежденный с определенным уставом (1816) и получивший название "Союза спасе­ния". В основе его лежала не только забота о личном самоусо­вершенствовании его членов и не только общее стремление к либе­ральным преобразованиям, но и определенное требование перехода к представительному образу правления, к конституции. Через два года "Союз спасения" был преобразован в тайный "Союз благоденствия" (отчасти из подражания немецкому патриотическому обществу "Tugendbund"¹², которое действовало в Германии во времена наполеонова ига); а "Союз благоденствия", в свою очередь, скоро распался на два союза, прямо уже революционных, - "северный" и "южный". Во главе северного союза стали братья Муравьевы (также кн. Трубецкой, поэт Рылеев); союз этот основался в Петербурге. Во главе южного союза был полковник Пестель, командир одного из армейских полков. Местом действия южного союза была русская "вторая армия", расположенная в Киевской и Подольской губерниях. В составе союзов преобладало офицерство; но были и лица гражданские и неслужащие дворяне. Оба союза находились в посто­янных сношениях друг с другом и имели одну общую цель - со­вершить насильственный переворот в России. Какой порядок будет после переворота, заговорщики решали различно. Одни желали ог­раниченной монархии, другие - республики. Самый обстоятельный проект будущего устройства России принадлежал Пестелю и назы­вался "Русскою правдою". В этом проекте, не вполне обработанном, Россия представлялась республикою с весьма демократическим устройством. В мечтах других заговорщиков Россия получала даже фе­деративное устройство вроде Северо-Американских Штатов. Таким образом, настроение в союзах было резко революционным, а потому члены союзов держали свои планы в совершенном секрете. Несмотря, однако, на осторожность заговорщиков, правитель­ство узнало о существовании заговора. Императору Александру его придворные докладывали о существовании кружков в гвардии еще тогда, когда кружки были в зародыше. Государь снисходительно от­несся к членам этих кружков, считая их такими же мечтателями, ка­ким он сам был в дни юности: "не мне их карать", говорил он. Позднее о существовании определенного тайного заговора против действовавшего государственного порядка стали доносить лица из армии (в особенности ценные сведения дал унтер-офицер из дворян Шервуд). Аракчеев собрал точные данные о вожаках движения, о планах заговорщиков, о месте их деятельности, и послал большой доклад об этом деле императору Александру в г. Таганрог, где тогда находился государь (1825). Доклад пришел туда поздно: Александр скончался в Таганроге, не успев сделать никаких распоряжений по делу.

Великие события 1812 года произвели сильнейшее впечатление на императора Александра. Отечественная война совершила в нем целый переворот. Страх сковывал его душу в первый период войны, когда наши войска торопливо отступали пред непобедимым Наполеоном, когда дело дошло до потери первопрестольной Москвы. В порывах отчаяния Александр готовился к падению своего государства, но все-таки хотел защищаться до последнего солдата, хотя бы, по его словам, ему пришлось уйти в далекую Сибирь. Последовавшее затем отступление Наполеона и скорая гибель его "великой" армии наполнили душу Александра умилением пред благо­стью Промысла. Равнодушный до тех пор к религии, он стал отли­чаться глубоким благочестием и обнаружил большую склонность к мистицизму, стремясь, как все мистики, к внутреннему таинственному единению с Божеством. На себя он стал смотреть, как на ничтожного и слабого человека, которого перст Божий избрал своим орудием, чтобы наказать властолюбие Наполеона. Вознесенный на высоту славы, ставший во главе всей Европы, Александр тем не менее тяготился почестями и охотно уединялся. В нем стало даже заметно разочарование жизнью: он как будто изверился во всем том, чем увлекался в молодости, перестал дове­рять людям, потерял веру в свои идеалы. На него начали влиять лю­ди мистического образа мыслей, ханжи и изуверы. (За границею, например, Александр подпал влиянию экзальтированной баронессы Крюденер, в России - влиянию архимандрита Фотия). Внутреннее управление государством перестало занимать Александра, и он воз­ложил его на тех немногих людей, которым еще верил.

§3. А.А. Аракчеев

Первое место среди этих людей занимал граф АА. Аракчеев, происходивший из офицеров Гатчинского войска императора Павла. Невежественный и грубый, Аракчеев казался прямодушным и бескоры­стным служакою. Этими качествами он подкупил в свою пользу Александра еще во дни его молодости и сохранял его доверенность неизменно до самой кончины государя. В последние годы Александра, когда государь удалился от всех прежних друзей, Аракчеев получил громадную силу: он стал как бы первым министром и докладывал государю все дела. В этой роли Аракчеев пользовался общею ненави­стью за свою нестерпимую грубость и тяжелый произвол¹³. При нем управление государством стало напоминать эпоху императора Павла. Жестокая солдатчина, пренебрежение к просве­щению, самоуправство - раздражали и пугали всех. Тщетно было жаловаться на произвол временщика: государь не верил жалобам, или же они не доходили до государя. Главною заботою Аракчеева было устройство так называемых "военных поселений". Государственные крестьяне в нескольких губерниях (по р. Волхову, на нижнем течении Днепра и в других местах) были обращены в "военных поселян", и в то же время в этих местностях были водво­рены на жительство целые полки солдат. Военные поселяне и пахот­ные солдаты должны были одновременно вести сельское хозяйство на своих землях и в то же время готовиться к строевой службе. Дети их ("кантонисты") также попадали с раннего возраста в воен­ную службу и соответственно обучались в военных поселениях. Цель военных поселений заключалась в том, чтобы возможно легче и дешевле пополнять армию большим количеством заранее обученных солдат. Но эта цель не могла быть достигнута: поселения стоили очень дорого, а поселяне не делались ни исправными крестьянами, ни хорошими солдатами. Жестокое управление и трудности "поселенной" жизни, где все подчинялось мелочным правилам и тяго­стному надзору, озлобляли поселян и вели к постоянным волнениям, даже открытым беспорядкам и бунтам. По этим причинам поселения не имели успеха и продолжали распространяться лишь по упрямству Аракчеева, который убедил государя в их пользе и приятности для населения.

Примерно с 1820 г. Александром стала овладевать странная апатия. Он снова заговорил о том, что снимет с себя корону и уйдет в частную жизнь. Все государственные дела постепенно сосре­доточивались в руках Аракчеева. Подобострастный перед царем, он был груб со всеми, кого не боялся, кто не мог с ним посчитаться. Всеобщую ненависть к себе он сносил охотно и не без самодовольства.

Доверившись Аракчееву, Александр погубил себя в обще­ственном мнении. В петербургском Гостином дворе купцы толковали о том, что государь забросил дела, разъезжает по Европе, тратит большие деньги, а когда бывает дома, то забавляется военными парадами.

Но не все было так просто, как казалось обывателям. Александр жил сложной и непонятной для окружающих внутренней жизнью. Он был весь словно соткан из противоре­чий. В нем уживались склонность к религиозному мисти­цизму и любовь к шагистике, откровенная леность к заня­тиям и всегда неутоленная жажда путешествий, заставившая его исколесить половину Европы и половину России. Во время путешествий по России он заходил и в крестьянские избы. «Сфинкс, не разгаданный до гроба» — так сказал о нем П. А. Вяземский.

Казалось, правда, что в последние годы жизни Александр пытался уйти в религию, забыться на парадах и в поездках только для того, чтобы отвлечься от двух преследовавших его мыслей. Одна из них была о том, что в его царствовании уже ничего нельзя исправить, и оно не оправдывает убийства отца. Вторая — о зреющем против него самого заговоре.

§4. Духовно-нравственная атмосфера после восстания декабристов

С воцарением Николая I в жизнь русского общества вошла долгая «железная зима», которую лишь в последний год Крымской войны, когда умер «незабвенный» император, сменила общественное оживление, названное тем же Тютчевым «оттепелью». Русскому обществу пришлось встречать николаевскую «зиму».

«Былое и думы» Герцена рисуют печальную картину: «Тон общест­ва менялся наглазно... Никто (кроме женщин) не смел показать участия, произнести теплого слова о родных, о друзьях, которые еще вчера жали руку, но которые за ночь были взяты. Напротив являлись дикие фанатики рабства, одни из подлости, а другие ху­же — бескорыстно. Одни женщины не участвовали в этом позорном отречении от близких».

Хозяйка литературного салона, образованнейшая женщина свое­го времени, А. П. Елагина благоговейно чтила имя Г. С. Батенькова. Сослуживец ее мужа, А. А. Елагина, Батеньков стал близок всем поколениям семьи Елагиных — Киреевских. (На следствии по делу де­кабристов Батеньков сказал о событиях 14 декабря: «Первый в России опыт революции политической».)

Салон Елагиной посещали Пушкин и Вяземский, Веневитинов и Языков, Александр Тургенев и Владимир Одоевский, Чаадаев и Хомя­ков, Герцен и Грановский, Константин Аксаков и Юрий Самарин, Огарев и Кавелин. Авдотья Елагина переписывала и хранила сочи­нения Чаадаева, поощряла журнальные начинания Ивана Киреев­ского, сочувственно следила за успехами молодой московской про­фессуры. Грановский гордился ее дружбой. В тридцатые годы дом Елагиных, «республика у Красных ворот», был средоточием умствен­ной жизни Москвы, здесь царили свободомыслие и терпимость, повсеместно забываемые в разгар николаевской «зимы».

В атмосфере нравственного падения ярче вырисовывались личнос­ти, воплощавшие в себе чувство достоинства и хранившие верность своим принципам. Вольнодумец, арзамасский «Асмодей», князь П. А. Вяземский открыто сочувствовал осужденным декабристам. Князь давно слыл либералом. В 1818 г. он служил в Варшаве, ему довелось переводить тронную речь Александра I, сказанную при от­крытии польского сейма. Варшавская речь содержала обещание распространить «правила свободных учреждений» на Россию. Моло­дые «либералисты»— и Вяземский, и будущие деятели 14 декабря — поняли ее как предвестие русской конституции. И обманулись. В по­следние годы царствования Александра I Вяземский разуверился в конституционных намерениях царя, вышел в отставку, очутился в опале. Дружеская близость со многими декабристами не привела «Асмодея» в тайное общество, в успех заговора он не верил. В авгус­те 1825 г. князь писал Пушкину: «Оппозиция у нас — бесплодное и пустое ремесло во всех отношениях».¹⁴

В историю русской общественности Вяземский вошел как «декаб­рист без декабря».

Верность декабристам хранили избранные. Уделом других был путь, быстро пройденный А. В. Никитенко. 1 января 1826 г. (дата первой записи в дневнике) он проснулся в «скверном», расположении духа: «Ужасы прошедших дней давили меня, как черная туча. Будущее представлялось мне в самом мрачном, безнадежном виде». Никитенко жил на квартире декабриста Е. П. Оболенского, учил его младшего брата. Он желал съехать с квартиры... В августе 1826 г. Никитенко принимал поздравления: было напечатано его студенческое рассуждение «О преодолении несчастий». Первое произведение молодого литератора увидело свет в булгаринском «Сыне отечества». Бывший крепостной «преодолел» несчастье 14 декабря. Никитенко тактично приспосабливался к обстоятельствам, к людям, к идеям. Ординарный ученый и второстепенный литературный критик, он был бы давно забыт, если бы не дневник. Ему он доверял затаенные мыс­ли об общественных нравах на «Сандвичевых островах». На стра­ницах дневника Никитенко словно сводил счеты с режимом, которому покорился и который обрек его на молчание. Дневник — свидетель­ство иллюзорности расчетов николаевских идеологов на единомыслие русского общества.

После 14 декабря русское общество «обезлюдело», в нем прои­зошли скорые и губительные перемены. В чиновной среде процветали взяточничество и казнокрадство, и борьба с ними была попросту невозможна.

В николаевском обществе чиновники преуспевали. В повседневном укладе жизни по уровню доходов и культурным претензиям они стремились сравняться с благородным сословием. Дворянский автор «Записок москвича» (1830) ворчливо писал: «Теперь даже приказной из палаты или суда катается по Москве на рысаках и иноходцах, модном плаще, поет романсы, аккомпанирует на фортепиано и читает наизусть стихи Пушкина».¹⁵

Бюрократия служила твердой опорой престолу. В общественной жизни дельцы канцелярий были благонадежны, слова «обществен­ный долг», «служение обществу» были им непонятны. Зависимость от усмотрения начальства, отсутствие чувства чести, поддерживаемого в дворянстве, превращали их в безропотных исполнителей.

Крамольные настроения среди студентов беспощадно карались, но истребить их до конца не удавалось. В 1827 г. в университете был раскрыт кружок братьев Критских; его членов признали «заговорщиками», которые желали «сделать революцию», и жестоко наказали. Три брата Критских и немногие их единомышленники действительно мечтали о продолжении дела декабристов, говорили о конституции, читали вольнолюбивые стихи Пушкина и Рылеева.

Надежды не были беспочвенны. Идеалы декабристов продолжали жить. В начале 1830-х годов в университете возникли кружки Я. И. Костенецкого, Н. С. Селивановского, А. И. Герцена — Н. П. Огарева, Н. В. Станкевича, «литературное общество 11 нумера», в которое входил В. Г. Белинский. Репрессии властей не достигали цели. Сбывалось предсказание князя Вяземского о поколе­нии, «валящем на сикурс».¹⁶

Глава III

§1. Николай I

Эпоха реакции, наступившая после разгрома декабристов, была неразрывно связана с личностью нового императора.)

В отличие от Александра, новый император был чужд конституционным и либеральным идеям. Это был милита­рист и материалист, с презрением относившийся к духовной стороне жизни.

Обстоятельства воцарения Николая были очень смутны. Сам он с горем писал брату Константину, что получил престол "ценою крови своих подданных". Дело декабристов имело для молодого го­сударя, как и для всего государства, громадное значение. Оно оказа­ло сильнейшее влияние на всю правительственную деятельность императора Николая и очень отразилось на общественном настрое­нии его времени. (Поэтому-то дело декабристов пользовалось всегда большою известностью, несмотря на то, что все его подробности составляли государственную тайну). Император Николай во все свое царствование помнил "своих друзей 14-го декабря" (так он вы­ражался о декабристах). Лично знакомый с их делом, сам участвуя в допросах и следствии, Николай имел возможность вдуматься в обстоятельства дела.

Первое, что он вынес из своего знакомства с делом, было за­ключение о неблагонадежном настроении всего вообще дворянства.

Очень большое количество людей, прикосновенных к революцион­ным "союзам", было поголовно из дворянства. Заметив это, импера­тор Николай был склонен считать заговор сословным дворянским движением, охватившим все круги и слои дворянства. Он поэтому не доверял дворянству и подозревал дворян в стремлении к полити­ческому господству в государстве. Править при помощи и посредстве дворянского сословия, как правила, например, Екатерина II, Николаи не хотел, страшась за полноту своей власти. Потому он постарался создать вокруг себя бюрократию и править страною посредством послушного чиновничества, без помощи дворянских учреждений и деятелей. Это ему и удалось. При императоре Николае была очень усилена централизация управления: все дела решались чиновниками в министерских канцеляриях в Петербурге, а местные сословные учреждения обратились в простые исполнительные органы для министерств.

С другой стороны, император Николай из дела декабристов убедился, что желание перемен и реформ, которое руководило де­кабристами, имело глубокие основания. Крепостное право на кре­стьян, отсутствие хорошего свода законов, пристрастие судей, про­извол правителей, недостаток просвещения, словом, все то, на что жаловались декабристы, было действительным злом русской жизни. Его нужно было исправить. Покарав декабристов, император Николай понял, что правительство само должно было произвести это исправление и законным путем начать реформы. К таким ре­формам Николай сразу же показал свою готовность - под условием неизменности самодержавного строя, на который покушались декаб­ристы. Поэтому в начале правления императора Николая мы видим оживленную правительственную работу, направленную на улучшение администрации, суда и финансов и на улучшение быта крепостных людей.

Таким образом, молодой государь, мало подготовленный к делу управления своим воспитанием, отличался, однако, большой энергией и любовью к дисциплине. Из обстоятельств воцарения своего он вынес вместе с желанием охранить самодержавие, также определен­ную склонность к бюрократической форме управления. Вместе с тем он понял необходимость реформ и выразил готовность их произве­сти. Но при том недоверии к дворянскому обществу, какое у него образовалось вследствие заговора декабристов, Николай имел в виду вести свои реформы без участия общественных сил, исключительно силами бюрократии.

В ссылке погиб для общественной жизни цвет дворянской молодежи, и эта утрата отразилась не только на настроении дворянства, но и на его силах. Сословие оскудело людьми и само устранялось от общественной деятельности. Между властью и обществом произошел таким обра­зом как бы разрыв и отчуждение. Конечно, это облегчило для им­ператора Николая переход к бюрократии, но в то же время дурно отразилось на силах самого правительства. В своих начинаниях оно не встречало сочувствия и содействия общества, а потому не всегда могло осуществлять свои хорошие намерения и достигать своих добрых целей.

§2. Важнейшие внутренние мероприятия императора Николая I. Тотчас по вступлении на престол император Николай устранил от дел знаменитого Аракчеева и явил полное свое равноду­шие к мистицизму и религиозному экстазу. Настроение при дворе резко изменилось по сравнению с последними годами Александрова царствования. К деятельности были призваны иные люди. Снова по­лучил большое значение Сперанский; во главе Государственного совета был поставлен Кочубей, сотрудник императора Александра в годы его юности; стали на виду и другие деятели первой половины царствования Александра. Решимость императора Николая начать реформы сказывалась не только в речах его, но и в мероприятиях. Одновременно с отдельными мерами в разных отраслях управления, был в конце 1826 года учрежден под председательством Кочубея особый секретный комитет (известный под названием "комитета 6-го декабря 1826 года") для разбора бумаг императора Александра и вообще "для пересмотра государственного управления". Работая в течение нескольких лет, этот комитет выработал проекты преобразования как центральных, так и губернских учреждений, а, кроме того, приготовил обширный проект нового закона о сословиях, в котором предполагалось, между прочим, улучшение быта крепостных. Из трудов комитета многое осталось без дальнейшего движения. Закон о сословиях был внесен в Государственный совет и им одобрен, но не был обнародован вследствие того, что революционные движения 1830 года на Западе внушили страх перед всякою реформою. С течением времени лишь некоторые меры из проектов "комитета 6-го декабря 1826 года" были осуществлены в виде отдельных законов. Но в целом труды комитета остались без всякого успеха, и реформа, проектированная им, не удалась.

Пока комитет обсуждал общий план необходимых преобразова­ний, правительство принимало целый ряд практических мер для улучшения разных отраслей администрации и для упорядочения госу­дарственной жизни. Из таких мер наиболее замечательны:

1) устрой­ство отделений "собственной Его Величества канцелярии";

2) издание Свода Законов; 3) уничтожение ассигнаций; 4) меры для улучшения быта крестьян и 5) меры в области народного просвеще­ния.

1. Собственная Его Величества канцелярия существовала и до императора Николая, но не играла заметной роли в управлении госу­дарством, служа личною канцеляриею государя по делам, которые он брал в свое личное ведение. При императоре Николае в личное веде­ние государя взято было столько дел, что маленькая канцелярия очень разрослась и была поделена на четыре постоянных отделения, сверх коих бывали еще и временные. Первое отделение канцелярии продолжало заведовать теми делами, которые раньше составляли ее предмет, то есть исполняло личные повеления и поручения государя, представляло государю поступающие на его имя бумаги и объявляло по ним его решения. Второе отделение было образовано (в 1826 году) с целью приве­сти в порядок русское законодательство, давно нуждавшееся в упорядочении. Третье отделение канцелярии (также с 1826 года) должно было ведать высшую полицию в государстве и следить за законностью и порядком в управлении и об­щественной жизни. Чины этого отделения должны были "наблюдать, чтобы спо­койствие и права граждан не могли быть нарушены чьею-либо личною властью, или преобладанием сильных, или пагубным направлением людей злоумышленных". С течением времени надзор за законностью вообще перешел в надзор за полити­ческим настроением общества, и "третье отделение" заменило собою те тайные канцелярии по политическим делам, которые существовали в XVIII веке. Четвертое отделение было основано после кончины императрицы Марии Федоровны (1828). Оно заменило собою канцелярию государыни по управлению теми образовательными и благотворительными учреждениями, которые император Павел по вступлении своем на престол (1796) передал в ведение своей супруги. Совокупность этих заведений (институтов, училищ, приютов, богаделен и больниц) впоследствии получила наименование "ведомства учреждений императрицы Марии" в память основательницы этого ведомства. ¹⁷

Император Николай все свое царствование держался обычая брать в свое непосредственное управ­ление те дела, успех которых его особенно интересовал. Поэтому канцелярия императора Николая в государственном управлении стала играть громадную роль.

2. Мы знаем, что в XVIII столетии попытки привести в порядок действующее законодательство не удались. Не увенчались успехом и позднейшие законодательные работы Сперанского. Тотчас по воцарении император Николай обратил особое внимание на беспорядок в законах и поручил второму отделению своей канце­лярии дело кодификации. Составление законодательного кодекса было вверено знаменитому Сперанскому, который сумел постепенно приобрести полное доверие и привязанность Николая. Сперанский повел дело таким образом, что сначала собрал все законы, изданные с 1649 года, то есть со времени Уложения, а затем из этого собра­ния законодательного материала составил систематический свод действующих законов. Такой способ работы был указан самим им­ператором Николаем, который не желал "сочинения новых законов", а велел "собрать вполне и привести в порядок те, которые уже существуют". В 1833 году труд Сперанского был закончен. Было отпечатано два издания: во-первых, "Полное Собрание Законов Российской Империи" и, во-вторых, "Свод Законов Российской Империи". "Полное Собрание" заключало в себе все старые законы и указы, начиная с Уложения 1649 года и до воцарения императора Николая.

Они были расположены в хронологическом порядке и за­няли 45 больших томов. Из этих законов и указов было извлечено все то, что еще не утратило силы действующего закона и годилось для будущего свода. Извлеченный законодательный материал был распределен по содержанию в известной системе ("Основные государственные законы"; "Учреждения"; "Законы о состояниях"; "Законы гражданские" и т. п.). Эти-то законы и были напечатаны в систематическом порядке в 15-ти томах под названием "Свода Законов".

Так было завершено крупное и трудное дело составления ко­декса. Оно удалось благодаря исключительным способностям и энергии Сперанского, а также благодаря упрощенному плану работы. Собрать и систематизировать старый русский законодательный мате­риал было, конечно, легче и проще, чем заимствовать материал чуж­дый и согласовать его с потребностями и нравами русского общества или же "сочинять новое уложение" на отвлеченных, еще не испытанных жизнью принципах. Однако и более простой принятый при императоре Николае, удался так блестяще лишь по­тому, что во главе дела был поставлен такой талантливый и усер­дный человек, как Сперанский. Понимая все трудности кодифика­ции, Сперанский не удовольствовался тем, что было им сделано для составления "Свода"; он предложил план устройства постоянных ра­бот над исправлением и дополнением Свода в будущем.

3. Император Николай наследовал от времени Александра большое расстройство финансовых дел. Борьба с Наполеоном и дей­ствие континентальной системы потрясли государственное хозяйство России. Усиленные выпуски ассигнаций были тогда един­ственным средством покрывать дефициты, из года в год угнетавшие бюджет. В течение десяти лет (1807-1816) было выпущено в обра­щение более 500 миллионов рублей бумажных денег. Немудрено, что курс бумажного рубля за это время чрезвычайно упал: с 54 копеек он дошел до 20 копеек на серебро и только к концу царствования Александра поднялся до 25 копеек. Так и укрепился обычай вести двоякий счет деньгам: на серебро и ассигнации, при чем один сереб­ряный рубль стоил приблизительно 4 ассигнационных. Это вело ко многим неудобствам. При расчетах продавцы и покупатели обыкно­венно условливались, какими деньгами (монетою или бумажками) произвести платеж; при этом они расценивали самые деньги и более ловкий из них обманывал или прижимал менее догадливого. (Так, например, в 1830 году в Москве рубль крупным серебром ценили в 4 рубля ассигнациями, рубль мелким серебром - в 4 руб. 20 коп. ас­сигнациями, а за рубль медью давали на ассигнации 1 р. 08 копеек. ) При такой путанице люди бедные и мало понимавшие в расчетах несли убытки при каждой сделке и покупке. В государстве не суще­ствовало устойчивого курса ассигнаций; само правительство не могло установить его и сладить с произвольною расценкою денег ("с простонародными лажами").¹⁸ Попытки правительства уменьшить количество ассигнаций не привели к хорошему результату. В последние годы Александра было уничтожено много ассигнаций (на 240 миллионов рублей); но их осталось еще на 600 миллионов, и ценность их нисколько не поднялась. Нужны были иные меры.

Министром финансов при императоре Николае был ученый финансист генерал Е. Ф. Канкрин, известный своею бережливостью и умелою распорядительностью. Ему удалось составить в государствен­ном казначействе значительный запас золота и серебра, с которым можно было решиться на уничтожение обесцененных ассигнаций и на замену их новыми денежными знаками. Помимо случайных благоприятных обстоятельств (большая добыча золота и серебра), образованию металлического запаса помогли выпущенные Канкриным "депозитные билеты" и "серии". Особая депозитная кас­са принимала от частных лиц золото и серебро в монете и слитках и выдавала вкладчикам сохранные расписки, "депозитные билеты", ко­торые могли ходить, как деньги, и разменивались на серебро рубль за рубль. Соединяя все удобства бумажных денег с достоинством металлических, депозиты имели большой успех и привлекли в депозитную кассу много золота и серебра. Такой же успех имели и "серии", то есть билеты государственного казначейства, приносившие владельцу небольшой процент и ходившие, как деньги, с беспре­пятственным разменом на серебро. Депозитки и серии, доставляя казне ценный металлический фонд, в то же время приучали публику к новым видам бумажных денежных знаков, имевших одинаковую ценность с серебряною монетою.

Меры, необходимые для уничтожения ассигнаций, составили предмет долгого обсуждения, в котором деятельное участие прини­мал, между прочим, Сперанский. Было решено (1839) объявить мо­нетною единицею серебряный рубль (такого же веса, как наш нынешний) и считать его "законною мерою всех обращающихся в го­сударстве денег"¹⁹. По отношению к этому рублю был узаконен постоянный и обязательный для всех курс ассигнаций по расчету 350 рублей ассигнациями за 100 рублей серебром. (Таким образом, была совершена "девальвация", то есть узаконение пониженного курса бумажных денег.) А затем (1843) был произведен выкуп по этому курсу в казну всех ассигнаций с обменом их на серебряную монету или же на новые "кредитные билеты", которые разменивались на серебро уже рубль за рубль. Металлический запас и был необходим для того, чтобы произвести этот выкуп ассигнаций и чтобы иметь возможность поддержать размен новых кредитных билетов. С уничтожением ассигнаций денежное обращение в государстве пришло в порядок: в употреблении была серебряная и золотая монета и равноценные этой монете бумажные деньги.

4. Начиная со времени императора Павла, правитель­ство обнаруживало явное стремление к улучшению быта крепостных крестьян. При императоре Александре I, как мы знаем, был дан закон о свободных хлебопашцах, в котором как бы намечался путь к постепенному и полюбовному освобождению крестьян от вла­сти их владельцев. Однако этим законом помещики не воспользова­лись почти вовсе, и крепостное право продолжало существовать, нес­мотря на то, что возбуждало против себя негодование прогрессивной части дворянства. Вступая на престол, император Николай знал, что пред ним стоит задача разрешить крестьянский вопрос и что крепо­стное право в принципе осуждено его державными предшественни­ками. Настоятельность мер для улучшения быта крестьян не отрица­лась никем. Но по-прежнему существовал страх пред опасностью внезапного освобождения миллионов рабов. Поэтому, опасаясь обще­ственных потрясений и взрыва страстей освобождаемой массы, Николай твердо стоял на мысли освобождать постепенно и подго­товлять освобождение секретно, скрывая от общества подготовку реформы.

Обсуждение мер, касающихся крестьян, производилось при Николае в секретных комитетах, не один раз для этой цели образуе­мых. Началось оно в секретном "комитете 6-го декабря 1826 года" и коснулось как государственных крестьян, так и крестьян владельчес­ких. В отношении государственных, "казенных", крестьян были вы­работаны более существенные и удачные меры, чем в отношении крепостных. Положение первых было улучшено более чем положе­ние вторых.

§3. П. Д. Киселев.

В "комитете 6-го декабря 1826 года" Сперанский заговорил о необходимости "лучшего хозяйственного управления для крестьян казенных" и высказал мнение, что такое управление "послужило бы образцом для частных владельцев". Мысль Сперанского встретила одобрение государя, который привлек к этому делу графа П. Д. Киселева. Это был один из образованных русских людей, сде­лавших походы 1812-1814 годов и видевших европейские порядки. Приближенный императором Александром, Киселев еще в его время интересовался крестьянским делом и представил государю проект уничтожения крепостного права. Как знаток крестьянского вопроса, он обратил на себя внимание императора Николая и приобрел его доверие. Киселеву было поручено все дело о казенных крестьянах. Под его управлением временно возникло (1836) пятое отделение Собственной Его Величества канцелярии для лучшего устройства управления государственными имуществами вообще и для улучшения быта казенных крестьян. Это пятое отделение скоро было преобразовано в министерство государственных имуществ (1837), которому и вверено было попечительство над казенными кре­стьянами. Под ведением министерства государственных имуществ в губерниях стали действовать "палаты" (теперь "управления") государственных имуществ. Они заведовали казенными землями, лесами и прочими имуществами; они же наблюдали и над государ­ственными крестьянами. Эти крестьяне были устроены в особые сельские общества (которых оказалось почти 6. 000); из нескольких таких сельских обществ составлялась волость. Как сельские обще­ства, так и волости, пользовались самоуправлением, имели свои "сходы", избирали для управления волостными и сельскими делами "голов" и "старшин", а для суда (волостной и сельской "расправы") особых судей. Так было устроено по мысли Киселева самоуправле­ние казенных крестьян, впоследствии оно послужило образцом и для крестьян частновладельческих при освобождении их от крепостной зависимости. Но заботами о самоуправлении крестьян Киселев не ограничился. При его долгом управлении министерство государственных имуществ провело ряд мер для улучшения хозяй­ственного быта подчиненного ему крестьянства: крестьян учили луч­шим способам хозяйства, обеспечивали зерном в неурожайные годы; малоземельных наделяли землею; заводили школы; давали податные льготы и т. д. Деятельность Киселева составляет одну из светлых страниц царствования императора Николая. Довольный Киселевым, Николай шутливо называл его своим "начальником штаба по кре­стьянской части".

В отношении крепостных крестьян сделано было меньше, чем в отношении казенных. Император Николаи не раз образовывал сек­ретные комитеты для обсуждения мер к улучшению быта крепо­стных. В этих комитетах Сперанский и Киселев не мало поработали над уяснением истории крепостного права и над проектами его уничтожения. Но дело не пошло далее отдельных мер, направленных на ограничение помещичьего произвола. (Была, например, запрещена продажа крестьян без земли и "с раздроблением семейств"; было стеснено право помещиков ссылать крестьян в Сибирь). Самою крупною мерою в отношении крепостного права был предложенный Киселевым закон 1842 года об "обязанных крестьянах". По этому закону, помещик получал право освобождать крестьян от крепостной зависимости, давая им земельный надел (в наследственное пользование на известных условиях, определяемых добровольным соглашением). Получая личную свободу, крестьяне оставались сидеть на владельческой земле и за пользование ею обязаны были (откуда и название "обязанных") нести повинности в пользу владельца. Закон об обязанных крестьянах был торжественно обсуждаем в Государственном совете, причем император Николай в пространной речи высказал свой взгляд на положение крестьянского дела в его время; крестьянское освобождение государь считал делом будущего и думал, что оно должно совершиться лишь постепенно и с непременным сохранением права помещиков на их землю. В этом смысле и был дан закон 1842 года, сохранявший крестьянские наделы в вечной собственности помещиков. Однако и на таком условии помещики не стали освобождать своих крепостных и закон об обязанных крестьянах не получил почти никакого применения в жизни.

§4. С. С. Уваров

Меры в области народного просвещения при императоре Николае I отличались двойственностью направления. С одной сторо­ны, очевидны были заботы о распространении образования в. госу­дарстве; с другой же стороны, заметен был страх перед просвеще­нием и старания о том, чтобы оно не стало проводником революци­онных идей в обществе.

Заботы о распространении образования выразилась в учрежде­нии весьма многих учебных заведений. Учреждались специальные учебные заведения: военные (кадетские корпуса и академии, военная и морская), технические (технологический институт и строительное училище в Петербурге, межевой институт в Москве); возобновлен был главный педагогический институт для приготовления преподавателей. Все эти учебные заведения имели в виду удовлетво­рение практических нужд государства. Для образования общего сде­лано также немало. Учреждено было несколько женских институтов. Основывались пансионы с гимназическим курсом для сыновей дво­рян. Были улучшены и мужские гимназии. По мысли мини­стра народного просвещения графа С. С. Уварова, среднее образование, даваемое гимназиями, должно было составлять удел лишь выс­ших сословий и предназначалось для детей дворян и чиновников. Оно было сделано "классическим", чтобы "основать новейшее рус­ское образование тверже и глубже на древней образованности той нации, от которой Россия получила и святое учение веры, и первые начатки своего просвещения" (то есть Византии). Для детей купцов и мещан предназначались уездные училища, причем прави­тельство принимало некоторые меры к тому, чтобы лица из этих сословий не попадали в гимназии. Однако стремление к знанию на­столько уже созрело в населении, что эти меры не приводили к це­ли. В гимназии вместе с дворянами поступали в большом числе так называемые "разночинцы", то есть лица, уволенные из податных со­словий, но не принадлежащие к дворянам потомственным или лич­ным. Наплыв разночинцев в гимназии и университеты составлял интересное и важное явление того времени: благодаря ему, состав русского образованного общества, "интеллигенции", перестал быть, как прежде, исключительно дворянским.

Опасения правительства относительно того, что учебные заве­дения станут распространителями вредных политических влияний, выразились в ряде стеснительных мер. Устав университетов, выработанный в 1835г. графом Уваровым, давал университетам некоторые права самоуправления и свободу преподавания. Но, когда на Западе в 1848 году произошел ряд революционных движений, русские уни­верситеты подверглись чрезвычайным ограничениям и исключитель­ному надзору. Преподавание философии было упразднено; посылка за границу молодых людей для подготовления к профессуре прекра­щена; число студентов ограничено для каждого университета опреде­ленным комплектом (300 человек); студентов стали обучать военной маршировке и дисциплине. Эта последняя мера была введена и в старших классах гимназий. Министерство народного просвещения, которому была в то время подчинена цензура, чрезвычайно усилило цензурные строгости, запрещая всякую попытку в журналах, книгах и лекциях касаться политических тем. Последние годы царствования императора Николая I заслужили поэтому славу необыкновенно суровой эпохи, когда была подавлена всякая общественная жизнь и угнетена наука и литература. Малейшее подозрение в том, что какое-либо лицо утратило "непорочность мнений" и стало неблагонадеж­ным, влекло за собою опалу и наказание без суда.

«Теория официальной народности». Николаевское правительство вело борьбу с освободительными идеями не только с помощью полиции и цензуры. Оно попыталось разработать собственную идеологию, внедрить ее в школы, университеты, печать. Главным идеологом самодержавия стал министр народного просвещения граф С. С. Уваров. В прошлом вольнодумец, друг некоторых декабристов, он стал верным слугой Николая. Именно Уваров выдвинул так называемую «теорию официальной народности» («православие, самодер­жавие и народность»). Смысл этой надуманной «теории» состоял в противопоставлении дворянско-интеллигентской революционности и пассивности народных масс, наблюдавшейся в первые десятилетия XIX в. Освободительные идеи изображались как явление, распространенное только среди «испорченной» части образованного общества. Пассивность же крестьянства, его патриархальная набожность, вера в царя, обусловленная темнотой и забитостью, представлялись в качестве «исконных» и «самобытных» черт народного характера. Другие народы, уверял Уваров, «не ведают покоя и слабеют от разномыслия», а Россия «крепка единодушием беспримерным — здесь царь любит Отечество в лице народа и правит им, как отец, руководствуясь законами, а народ не умеет отделять Отечество от царя и видит в нем свое счастье, силу и славу»²⁰.

Уваровскую «теорию» подхватил Бенкендорф. «Прошед­шее России было удивительно, ее настоящее более чем великолепно, что же касается ее будущего, то оно выше всего, что может нарисовать себе самое смелое воображе­ние», — утверждал этот прибалтийский барон, наводнивший Россию жандармами²¹.

Виднейшие представители казенной науки (историки М. П. Погодин, Н. Г. Устрялов и другие) приложили все свое старание в раздувании мифов и легенд «официальной народ­ности». Наигранный оптимизм, противопоставление «само­бытной» России «растленному» Западу, восхваление суще­ствующих в России порядков, в том числе крепостного права, — эти мотивы пронизывали писания официальных сочинителей.

Для многих здравомыслящих людей были очевидны надуманность и лицемерие казенного пустозвонства, но мало кто решался сказать об этом открыто. Поэтому такое глубокое впечатление на современников произвело «Философическое письмо», опубликованное в 1836 г. в журнале «Телескоп» и принадлежавшее перу Петра Яковлевича Чаадаева (1794 — 1856), друга А. С. Пушкина и многих декабристов. С горьким негодованием говорил Чаадаев об изоляции России от новейших европейских идейных течений, об утвердившейся в стране обстановке национального самодовольства и духовного застоя.

После этого письма Чаадаев по распоряжению царя был объявлен сумасшедшим и помещен под домашний арест. «Теория официальной народности» на многие десятилетия стала краеугольным камнем идеологии самодержавия.

§5. Деятельность Третьего отделения; усиление цензурного гнета. После выступления декабристов правительство предприняло ряд спешных мер по укреплению полицейского аппарата. В 1826 г. было учреждено III отделение «Соб­ственной его императорского величества канцелярии», кото­рое стало главным органом политического сыска. В его распоряжении находился Отдельный корпус жандармов. На­чальник III отделения одновременно являлся и шефом корпуса жандармов. Долгие годы эту должность занимал граф А. X. Бенкендорф. Личный друг Николая, он сосредото­чил в своих руках громадную власть.

В обществе, подавленном расправой над декабристами, выискивались малейшие проявления «крамолы». Заведен­ные дела всячески раздувались, преподносились царю как «страшный заговор», участники которого получали непо­мерно тяжелые наказания. В 1827 г. в Московском универси­тете был раскрыт кружок из шести студентов. Братья Крит­ские обсуждали возможность обращения к народу. Проклама­цию с требованием конституции они намеревались положить к памятнику Минину и Пожарскому. Так возникло «дело братьев Критских». Старший из них через четыре года умер в Шлиссельбургской крепости, другой, отправленный рядовым на Кавказ, погиб в сражении, третий оказался в арестантских ротах вместе с тремя другими своими товарищами по несчас­тью.

Правительство считало, что русская действительность не дает оснований для зарождения «крамольного» образа мыс­лей и противоправительственных организаций, что они появ­ляются только под влиянием западноевропейских освободи­тельных идей. Справиться с «вредным» влиянием Запада николаевские министры намеревались при помощи цензуры. В 1826 г. был опубликован новый устав о цензуре, прозван­ный «чугунным». Цензоры не должны были пропускать в печать произведения, где порицался монархический образ правления или давался сочувственный отзыв о какой-либо европейской революции. Запрещалось высказывать «само­чинные» предложения о государственных преобразованиях. Сурово пресекалось религиозное вольномыслие. Главный цензурный комитет бдительно следил за деятельностью цен­зоров, карал и увольнял тех из них, которые допускали послабления.

Кроме общей цензуры, появилась ведомственная. Третье отделение, Синод, все министерства и даже небольшие ведом­ства получили право контролировать печать в своей области. Разгул цензуры превзошел все разумные рамки — даже с точки зрения правительства. Жертвами его нередко станови­лись дружественные режиму люди.

§6. Идеология царствования Николая I

Воздействие казенного патриотизма, идеи о «превосходстве» цар­ской России над Европой, на русскую общественность было немалым. Привычное для русского общественного сознания историко-культурное сопоставление России и Европы уходило в прошлое. Ему на смену пришли и глубоко укоренились противопоставление рус­ских и западноевропейских политических и социальных институ­тов, идея особого русского пути. Постепенно мысль об особом харак­тере русского исторического развития входила и в мировоззрение тех «недовольных», кто не был склонен безоговорочно следовать уваровским восхвалениям православия, самодержавия и народности. Противопоставление России и Европы, отчетливо сформулированное и внедряемое в русское общество идеологами николаевского царст­вования Сперанским, Блудовым, Уваровым, было принято либе­ральной общественностью. Но в противовес казенному тезису о «пре­восходстве» России над Европой в либеральной среде выдвигается положение об «отсталости России», отсталости изначальной, мета­физической. Концепция «отсталости России» возникла из попыток противостояния официальной идеологии, ее вторичность очевидна, но в 1830-е годы она, в известной мере, была прогрессивна, ибо спо­собствовала осмыслению причин реального социально-экономическо­го отставания крепостной России от развитых капиталистических государств Европы и поиску путей его преодоления. На ее основе со временем возникли разновидности раннего российского либерализ­ма — западничество и славянофильство. Антитеза «Россия — Евро­па» укоренилась в русском общественном сознании. Споры о «пре­восходстве» или «отсталости» России составляли главное содержание идейной жизни 1830-х годов, хотя, конечно, и не исчерпывали всего многообразия духовной картины эпохи.

§7. Итоги Царствования Николая I.

Николай основной целью своего царствования считал борьбу с повсеместно распространившимся революционном духом, и всю свою жизнь подчинил этой цели. Иногда эта борьба выражалась в открытых жестких столкновениях, таких, как подавление Польского восстания 1830-1831 или отправка в 1848 войск за границу — в Венгрию для разгрома национально-освободительного движения против австрийского господства. Россия становилась объектом страха, ненависти и насмешек в глазах либеральной части европейского общественного мнения, а сам Николай приобретал репутацию жандарма Европы. В его царствование ряд гражданских ведомств получил военную организацию. Введение военного принципа в государственное управление свидетельствовало о недоверии царя к управленческому аппарату. Тем не менее стремление максимально подчинить общество государственной опеке, свойственное идеологии николаевской эпохи, фактически неизбежно вело к бюрократизации управления. Царствование Николая I закончилось крупнейшим внешнеполитическим крахом. Крымская война 1853-1856 продемонстрировала организационную и техническую отсталость России от западных держав, привела к ее политической изоляции. Тяжелое психологическое потрясение от военных неудач подорвало здоровье Николая, и случайная простуда весной 1855 стала для него роковой.

Образ Николая I в позднейшей литературе приобрел в значительной степени одиозный характер, император представал символом тупой реакции и обскурантизма, что явно не учитывало всего многообразия его личности.

Заключение

Современники и историки об эпохе 1820-1850-х годов и соотношении западноевропейской модели общественного развития и российской специфики.

В знаменитом документе эпохи, в первом «Философическом пись­ме», авторская дата которого 1 декабря 1829 г., П. Я. Чаадаев провозгласил разрыв Европы и России. Его позиция зеркальна офи­циальным воззрениям, она противоположна знаменитой формуле Бенкендорфа: «Прошлое России было блестяще, ее настоящее бо­лее чем великолепно, а что касается ее будущего, оно превосходит все, что может представить себе самое смелое воображение». Чаа­даев писал об убожестве русского прошлого и настоящего, о ве­личии Европы. Боевой офицер 1812 года, друг Пушкина, собесед­ник декабристов, Чаадаев сурово судил николаевскую Россию, с обидным для национального чувства скептицизмом отзывался о ее будущем. Чаадаевская критика была беспощадна, суждения афо­ристичны, печальны и безнадежны.

Идея единства исторических судеб России и Европы у Чаадае­ва была утрачена. Его «Философическое письмо» свидетельствовало о том, что наступление правительственной идеологии на позиции передовой русской общественности давало плоды.

В политическом плане концепция первого «Философического пись­ма» была направлена против российского абсолютизма. Чаадаев стремился показать ничтожество николаевской России в сравнении с Западной Европой. Именно эта сторона чаадаевской статьи и при­влекла наибольшее внимание в 1836 г. «Былое и думы» Герцена вели­колепно передают первые впечатления от чтения «Философического письма»: «Летом 1836 года я спокойно сидел за своим письменным столом в Вятке, когда почтальон принес мне последнюю книжку «Те­лескопа»...

Со второй, третьей страницы меня остановил печально-серьезный тон; от каждого слова веяло долгим страданием, уже охлажденным, но еще озлобленным. Эдак пишут только люди, долго думавшие, много думавшие и много испытавшие; жизнью, а не теорией доходят до такого взгляда... Читаю далее — «Письмо» растет, оно становится мрачным обвинительным актом против России, протестом личности, которая за все вынесенное хочет высказать часть накопившегося на сердце.

Я раза два останавливался, чтоб отдохнуть и дать улечься мыслям и чувствам, и потом снова читал и читал. Это напечатано по-русски, неизвестным-автором... Я боялся, не сошел ли я с ума».

Герцен ценил «Философическое письмо» именно как политический документ эпохи, как вызов николаевскому самодержавию. В работе «О развитии революционных идей в России» он утверждал: «Сурово и холодно требует автор от России отчета во всех страданиях, причиняемых ею человеку, который осмеливается выйти из скотского состояния. Он желает знать, что мы покупаем такой ценой, чем мы заслужили свое положение; он анализирует это с неумолимой, приво­дящей в отчаяние проницательностью, а закончив эту вивисекцию, с ужасом отворачивается, проклиная свою страну в ее прошлом, в ее настоящем и в ее будущем... Кто из нас не испытывал минут, когда мы, полные гнева, ненавидели эту страну, которая на все благородные порывы человека отвечает лишь мучениями, которая спешит нас раз­будить лишь затем, чтобы подвергнуть пытке? Кто из нас не хотел вырваться навсегда из этой тюрьмы, занимающей четвертую часть земного шара, из этой чудовищной империи, в которой всякий поли­цейский надзиратель — царь, а царь — коронованный полицейский надзиратель?»

Историко-философская сторона концепции Чаадаева была чужда Герцену. Безотрадный чаадаевский пессимизм, неверие в русский на­род, католические симпатии, насильственное отмежевание России от Европы Герцен не принял: «Заключение, к которому пришел Чаадаев, не выдерживает никакой критики».

Многие представители либеральной общественности официальное противопоставление николаевской России и Европы приняли не сразу. На рубеже 1820—1830-х годов они продолжали высказываться за европеизацию русской жизни. Об этом не раз говорили «любомудры», продолжавшие традиции веневитинского кружка. Обыгрывая особен­ности русского календаря, Шевырев в 1828 г. писал в «Московском вестнике»: «Потребен был Петр I, чтобы перевести нас из 7-го тысяче­летия неподвижной Азии в 18-е столетие деятельной Европы, потреб­ны усилия нового Петра, потребны усилия целого народа русского, чтобы уничтожить роковые дни, укореняющие нас в младшинстве перед Европою, и уравнять стили»²². В стихах молодого Шевырева вос­пет Петр I, поставлена тема России, которой поэт сулит великое бу­дущее, но чье настоящее вовсе не радужно. В стихотворении «Тибр» (1829) сопоставление России — Волги и Европы — Тибра завершает­ся торжеством как Тибра («пред тобою Тибр великий плещет воль­ною волной»), так и Волги («как младой народ, могуча, как Россия, широка»). Примечательна мысль о несвободе России—Волги, скован­ной «цепью тяжкой и холодной» льда (образ, близкий Тютчеву).

В статье «Девятнадцатый век» И. В. Киреевский скорбел, что «какая-то китайская стена стоит между Россиею и Европою... стена, в которой Великий Петр ударом сильной руки пробил широкие двери», и ставил вопрос: «Скоро ли разрушится она?» Вопреки официаль­ной идеологии, он писал: «У нас искать национального, значит искать необразованного; развивать его на счет европейских нововведений, значит изгонять просвещение; ибо, не имея достаточных элементов для внутреннего развития образованности, откуда возьмем мы ее, ес­ли не из Европы?»²³

Не принимая официального восхваления прошлого, настоящего и будущего России, либералы не были согласны и с чаадаевским ут­верждением о неисторичности русского народа, об отсутствии у него богатого исторического прошлого. Видимо, один из самых ранних откликов на «Философическое письмо» принадлежит П. В. Киреев­скому, который 17 июля 1833 г. писал поэту Языкову: «Эта проклятая чаадаевщина, которая в своем бессмысленном самопоклонении ру­гается над могилами отцов и силится истребить все великое открове­ние воспоминаний, чтобы поставить на их месте свою одноминутную премудрость, которая только что доведена ad absurdum в сумасшед­шей голове Ч., но отзывается, по несчастью, во многих, не чувствую­щих всей унизительности этой мысли, — так меня бесит, что мне часто кажется, что вся великая жизнь Петра родила больше злых, нежели добрых плодов»²⁴. Не соглашаясь с желчными выпадами Чаадаева, П. Киреевский словно нащупывает путь, который бы позволил соеди­нить неприятие казенного патриотизма с чувством национальной гор­дости. Замечательно, что в 1833 г. он далек от позднейшего славяно­фильского осуждения Петра I.

Сильное впечатление на русское общество произвели европейские потрясения 1830—1831 гг. Как «небывалое и ужасное событие» вос­принял революцию Чаадаев. Крушение легитимного, католического и стародворянского режима Бурбонов он понимал как крушение своих надежд на Европу. В сентябре 1831 г. он писал Пушкину: «Что до меня, у меня навертываются слезы на глазах, когда я вижу это не­объятное злополучие старого, моего старого общества; это всеобщее бедствие, столь непредвиденно постигшее мою Европу».

К середине же 1830-х годов «предчувствие нового мира» привело Чаадаева к пересмотру прежнего пессимистического взгляда на бу­дущее русского народа. В 1833 г. он писал А. И. Тургеневу: «Как и все народы, мы, русские, подвигаемся теперь вперед бегом, на свой лад, если хотите, но мчимся несомненно. Пройдет немного времени, и, я уверен, великие идеи, раз настигнув нас, найдут у нас более удобную почву для своего осуществления и воплощения в людях, чем где-либо, потому что не встретят у нас ни закоренелых предрассудков, ни старых привычек, ни упорной рутины, которые противостали бы им». Два года спустя он убеждал Тургенева: «Россия призвана к не­объятному умственному делу: ее задача дать в свое время разрешение всем вопросам, возбуждающим споры в Европе». Теперь Чаадаев не был склонен считать николаевскую систему помехой на пути превра­щения России в центр европейской цивилизации: «Мы призваны... обучить Европу бесконечному множеству вещей, которых ей не понять без этого. Не смейтесь: вы знаете, что это мое глубокое убеждение. Придет день, когда мы станем умственным средоточием Европы, как мы уже сейчас являемся ее политическим средоточием, и наше гряду­щее могущество, основанное на разуме, превысит наше теперешнее могущество, опирающееся на материальную силу». Но, комментируя европейские политические события середины 1830-х годов, Чаадаев по-прежнему твердо исходит из тезиса о разрыве России и Европы: «Пришедшая в остолбенение и ужас, Европа с гневом оттолкнула нас; роковая страница нашей истории, написанная рукой Петра Великого, разорвана; мы, слава богу, больше не принадлежим к Европе: итак, с этого дня наша вселенская миссия началась».

Постоянными колебаниями характеризовалось отношение к пра­вительственной идеологии Н. И. Надеждина, который имел сильное влияние на Станкевича и его товарищей. Общественные убеждения редактора «Телескопа» неоднозначны. В 1830—1831 гг. он совершен­но во вкусе официальных воззрений противопоставлял спокойствие России потрясениям Запада, писал, что «русский колосс» должен «иметь великое всемирное назначение»: «Тучи бродят над Европой; но на чистом небе русском загораются там и здесь мирные звезды, утешительные вестницы утра. Придет время, когда они сольются в яр­кую пучину света». Несколько лет спустя он высказывал суждения, напоминавшие чаадаевские: «Мы еще не знаем самих себя... Мы не думаем о себе... Что наша жизнь, что наша общественность? Либо глубокий неподвижный сон, либо жалкая игра китайских бездушных теней». Публикация «Философического письма» в надеждинском «Те­лескопе» вряд ли была случайна. Но в том же 1836 г. Надеждин по­местил в двух номерах журнала программную статью «Европеизм и народность в отношении к русской словесности». Опираясь на уваровскую триаду, он воспел «русский кулак», который противопостав­лял достижениям «просвещенной Европы». «Европейцу как хвалить­ся своим тщедушным, крохотным кулачишком? Только русский вла­деет кулаком настоящим, кулаком comme il faut, идеалом кулака. И, право, в этом кулаке нет ничего предосудительного, ничего низкого, ничего варварского, напротив, очень много значения, силы, поэзии!»²⁵ В русском кулаке издатель «Телескопа» видел основу «самобытно­сти великой империи».

Дальше Надеждина в противопоставлении России и Европы по­шел бывший «любомудр», крупный русский дипломат В. П. Титов. В письме к В. Ф. Одоевскому из Константинополя (март 1836 г.) он выдвинул положение: России надо «овосточиться». Всякие изменения опасны: «Дай бог, чтобы все это так и осталось; России бесполезны радикальные реформы, которые Европа ищет в поте лица своего и не находит». Титов утверждал: «Задача, стало быть, приводится к трем условиям: воскресить религиозную веру; упростить гражданские от­ношения и научить людей, чтобы хотели быть самодовольными». В условиях крепостной России титовская идея «самодовольства»— идея дикая, но вполне соответствовавшая настроениям каленного па­триотизма.

Список использованной литературы

1. «История России XIX в.» П.Н. Зырянов М., «Просвещение» 1994г.

2. «Учебник русской истории для средней школы» проф. С.Ф. Платонов М., «Звено» 1994г.

3. «Русские мемуары. 1800-1825гг.» М., «Правда» 1989г.

4. «Русское общество 30-х годов XIX в.» под ред. И.А. Федосова Издательство Московского университета 1989 г.

5. Промышленное законодательство России первой половины XIX в. Ю.Я. Рыбаков М., «Наука» 1986г.

6. «III-е отделение при Николае I» И.Троицкий Лениздат 1990г.

7. «Из истории реформаторства в России» под ред. А.А Кара-Мурзы М., 1991г.

8. «Мятеж реформаторов» Я. Гордин Лениздат 1989г.

СОДЕРЖАНИЕ:

Введение……………………..……………….……………………………………..……1

Глава I

§1. Александр I. Реформы: замыслы и их реализация…….…...…………………….4

§2. Михаил Михайлович Сперанский…….…………………….……………………..6

Глава II

§1. Значение Отечественной войны…….……………………………..……………11

§2. Духовно-нравственная атмосфера….………………………………………..…12

§3. А.А. Аракчеев….………………………………………………………..…………..14

§4. Духовно-нравственная атмосфера после восстания декабристов………..15

Глава III

§1. Николай I…………………………………………………………………………..18

§2. Важнейшие внутренние мероприятия императора Николая I…………….19

§3. П. Д. Киселев………………………………………………………………….……24

§4. С. С. Уваров………………………………………………………………….……..25

§5. Деятельность Третьего отделения; усиление цензурного гнета…….……..27

§6. Идеология царствования Николая I…………………………………………….28

§7. Итоги Царствования Николая I…………………………………………….…..29

Заключение

Современники и историки об эпохе 1820-1850-х годов и соотношении западноевропейской модели общественного развития и российской специфики………………….………………….……………………………………….29

Список использованной литературы……………………………………………….34

МУНИЦИПАЛЬНОЕ ОБЩЕОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ

«ЦЕНТР ОБРАЗОВАНИЯ №12»

РЕФЕРАТ ПО ИСТОРИИ

Исторический опыт реформаторской деятельности самодержавия в первой половине XIX в.

Новомосковск 2001г.