Реферат: Жизнь и общественная деятельность Сципиона Эмилиана Африканского Младшего

Содержание

Введение. 2

1. Основные этапы жизни и общественно-политической деятельности Сципиона Эмилиана Африканского. 4

1.1 Происхождение и ранние годы Сципиона Эмилиана Африканского. 4

1.2 Война с Карфагеном. 8

1.3 Возвращение в Рим.. 20

2. Полководческая деятельность Сципиона Эмилиана Африканского в Африке. 27

2.1 Состояние дел в Северной Африке к моменту прибытия Сципиона Эмилиана Африканского в Африку. 27

2.2 Назначение Сципиона Эмилиана Африканского главнокомандующим африканской группировкой римской армии. 40

2.3 Падение Карфагена. 45

3. Римская армия в Третьей Пунической войне. 47

3.1 Основные принципы организации армии Рима. 47

3.2 Экономическая и политическая составляющие стратегии римской армии. 50

3.3 Римская милиция. Комплектование армии. 54

3.4 Конфликты, в которых принимала участие римская армия до Третьей Пунической войны. 61

3.5 Введение новой тактики. 71

3.6 Разведка в римской армии. 76

Заключение. 82

Список использованной литературы.. 84

Введение

В настоящей квалификационной работе представлены жизнь и деятельность одного из величайших полководцев Древнего Рима Сципиона Эмилиана Африканского.

Основными целями данной работы являются следующие:

- исследование жизни, общественной и политической деятельности Сципиона Эмилиана Африканского

- анализ исторического периода, соответствующего времени жизни Сципиона Эмилиана

- анализ литературы, посвященной исследуемому вопросу.

Методологической и фактологической основой данной квалификационной работы являются монографии и исследования различных авторов как нашего времени, так и прошлого.

Перед рассмотрением темы следует сказать несколько слов о Сципионе Эмилиане Африканском.

Сципион Африканский Младший (Publius Cornelius Scipio Aemilianus Africanus) (185–129 до н.э.), полностью Публий Корнелий Сципион Эмилиан Африканский, римский полководец, который разрушил Карфаген, победно завершив 3-ю Пуническую войну, глава кружка римских и греческих литераторов и ученых, друг историка Полибия и философа Панэтия, герой диалога Цицерона О государстве. Сципион Африканский Младший был младшим сыном от первого брака Луция Эмилия Павла, покорителя Македонии. Когда родители разошлись, его усыновил Публий Сципион, сын Сципиона Африканского Старшего, и таким образом Эмилиан вошел в род Сципионов. Однако он сохранил близкие отношения с родным отцом, давшим ему превосходное образование, в том числе греческое. Эмилиан сопровождал отца в македонском походе в 168 до н.э. и в поездке по Греции после разгрома царя Персея. Тогда же отец подарил ему книги из библиотеки Персея.

Эмилиан впервые привлек к себе внимание в 151 до н.э., когда в должности военного трибуна добровольцем отправился в Испанию. Когда началась 3-я Пуническая война (149 до н.э.), Сципион направился в Африку в качестве военного трибуна. Недовольный ходом войны народ избрал его консулом на 147 до н.э., что было достигнуто в результате специального постановления сената: Сципион был далек от достижения 43 лет, необходимых для того, чтобы стать консулом. Вернувшись в Африку, Сципион приступил к осаде Карфагена и после года отчаянного сопротивления взял город штурмом, подверг его разграблению, а жителей продал в рабство. По распоряжению сената Сципион учредил здесь провинцию Африка с центром в Утике. Он вернулся в Рим, отпраздновал триумф и получил почетное звание “Африканский”.

Несколько неудач, постигших римлян в Испании, вынудили их вновь избрать Сципиона консулом в 134 до н.э. (для этого также потребовалось обходить закон, поскольку повторный консулат был в 151 до н.э. запрещен), и в следующем году после упорной осады он взял в Испании г. Нумантию. Вернувшись в Рим в 132 до н.э., Сципион публично одобрил убийство своего зятя Тиберия, поплатившегося жизнью за попытку реформ, и тем самым навлек на себя ненависть популяров. Он стал признанным вождем аристократов, поддержав их сопротивление аграрному законодательству Гракхов. В 129 до н.э., утром того дня, когда Сципион должен был выступать перед народным собранием по вопросу распределения земли, его нашли мертвым в собственной спальне.

Личность Сципиона Эмилиана Африканского многогранна. Его деятельность многократно исследована различными историками, что не умаляет значения данной работы, где мною выделены основные этапы его жизни и общественно-политической деятельности.

1. Основные этапы жизни и общественно-политической деятельности Сципиона Эмилиана Африканского.

1.1 Происхождение и ранние годы Сципиона Эмилиана Африканского.

Двукратное упоминание того факта, что в сражении при Пидне участвовал 16-летний сын Павла, Публий, конечно же, не случайно. В дальнейшем речь пойдет о нем. Но прежде следует разобраться в некоторых родственных связях. У Луция Эмилия Павла, как мы уже знаем, было четыре сына, из которых двое младших умерли в дни триумфа своего отца. Павел был благороден, горд, но небогат. С матерью своих сыновей, Папирией, он разошелся еще в их младенческие годы. Поэтому не удивительно, что Павел в свое время согласился передать двух старших мальчиков в порядке усыновления в богатые и знатные патрицианские роды. Своего первенца — в род Квинта Фабия Максима, а второго, двухлетнего Публия — в знаменитый род Корнелиев. Его незадолго до своей смерти усыновил победитель Ганнибала, Публий Корнелий Сципион Африканский. В 5-й главе я мельком упомянул об этом, назвав усыновленного двоюродным братом Сципиона. Все объясняется просто: мать Сципиона Африканского, Эмилия, была старшей сестрой Луция Эмилия Павла. Сына своего она пережила на добрых четверть века. Эмилия была не только знатна, но и богата. Усыновленный племянник оказался ее единственным наследником. Согласно обычаю, он носил полное имя своего приемного отца с добавлением, указывающим на происхождение из рода Эмилиев: Публий Корнелий Сципион Эмилиан.

Публий сопровождал родного отца во время его путешествия по Греции. В какой-то момент к ним, очевидно, присоединился и старший сын Павла, Квинт, поскольку Плутарх упоминает, что Луций Эмилий разрешил своим двум сыновьям забрать библиотеку македонского царя. На почве любви к книгам и бесед о прочитанном, уже в Риме, завязались близкие отношения обоих юношей с прибывшим из Греции в числе заложников Полибием — будущим римским историком. Для Публия Сципиона эти отношения переросли в тесную дружбу. С неподдельной теплотой, хотя, быть может, и не без пристрастия, описывает Полибий в своей Всеобщей Истории молодые годы Сципиона Эмилиана:

"Влечение и любовь к прекрасному проявились в Сципионе прежде всего в том, что он стремился стяжать себе славу человека воздержанного и превзойти в этом отношении своих сверстников. Достигнуть такой цели, столь возвышенной самой по себе и трудной, было легко в тогдашнем Риме при господствовавшем в народе упадке нравов. Молодые люди отдавались со страстью любовникам или любовницам, другие увлекались представлениями, пьянством и расточительностью, в персеевой войне быстро перенявши от эллинов эту слабость... но Сципион усвоил себе противоположные правила поведения и в борьбе со всякими страстями воспитал из себя человека последовательного, во всем себе верного, и оттого в какие-нибудь пять лет стал известен в народе своей благопристойностью и самообладанием. Потом он непрестанно стремился превзойти всякого щедростью и неподкупностью. В этом отношении сильную поддержку оказывала ему совместная жизнь с родным отцом, да и от природы ему присуще было влечение к правде"[1] .

Полибий рассказывает о том, как Сципион отказался от своей доли наследства отца в пользу брата, как после смерти Эмилии распорядился ее наследством: всем вышедшим замуж ее дочерям он, отказавшись от законной рассрочки на три года, немедленно выплатил полностью их приданое, а все украшения, утварь, экипажи и рабов отдал родной матери.

Свое перечисление великодушных поступков юноши Полибий заключает следующим не лишенным интереса замечанием:

"Такое поведение, наверное, всюду нашли бы достохвальным; оно было изумительно в Риме, где решительно никто никому не дает ничего из своего имущества добровольно"[2] .

Кроме воздержанности, юный Сципион стремился воспитать в себе мужество и отвагу — качества, увы, в то время уже не характерные для многих молодых патрициев. За отсутствием военного поприща он с увлечением предавался охоте на диких зверей (занятию до изобретения пороха весьма опасному) и сумел завоевать славу отважного и удачливого охотника. Верный друг, Полибий, хотя и был лет на пятнадцать старше Сципиона, неизменно составлял ему компанию.

Спустя несколько лет представился случай проверить свое мужество на поле боя. Опять обострилась ситуация в Испании. Далекий полуостров уже в течение полувека, как плохо погашенный костер, был источником тревоги для римлян. Различные испанские племена, дикие и вольнолюбивые, одно за другим усмиряемые, вновь и вновь поднимали восстания — точно раздували прятавшееся под обманчивым пеплом пламя. Усмирение этих восстаний было чуть ли не семейным делом круга близких людей Публия. Его давно умерший приемный отец успешно воевал в Испании еще во времена нашествия Ганнибала. Потом, в 195-м году, в Испанию был послан Катон — свекор сестры Публия; в 190-м году там воевал его родной отец, Эмилий Павел; наконец, начиная с 177-го года, — муж двоюродной сестры Тиберий Семпроний Гракх. Гракху удалось не только усмирить, но и умиротворить Испанию. Заключенный им на двадцать пять лет мир соблюдался.

Но вот теперь, в 152-м году, по истечении этого срока испанцы (араваки и кельтиберы) возобновляют военные действия против римлян. Консул Квинт Фульвий Нобилиор терпит от них поражение за поражением. Его должен сменить новый консул, Марцелл. Он далеко не уверен в себе... Вот как описывает Полибий эту тревожную ситуацию и ее неожиданное разрешение:

"... Квинт, военачальник предшествующего года в Иберии, и его соучастник в войне доставили в Рим известия о непрерывных сражениях, об огромных потерях убитыми и о храбрости кельтиберов. В то время Марцелл не скрывал своей робости перед войной, так что молодежью овладел необычайный страх, какого, говорили старики, они и не запомнят. И в самом деле, страх доходил до того, что на должность военных трибунов не объявлялось достаточного числа кандидатов, и некоторые места остались незанятыми, тогда как раньше желающих занять эти должности являлось в несколько раз больше, чем требовалось; равным образом выбираемые консулом легаты, которые должны были сопровождать военачальника, отказывались следовать за ним..."[3] И тут Публий Корнелий обращается с просьбой послать в Иберию его (хотя мог бы поехать в Македонию, куда приглашен для разрешения какого-то конфликта)...

"Всех изумило это предложение, — продолжает Полибий, — исходившее от гражданина юного и обыкновенно сдержанного; велико было восхищение Сципионом и в то время, но с каждым днем оно становилось все больше. И действительно, молодые люди, робевшие раньше, теперь из боязни невыгодного сопоставления одни спешили предлагать свои услуги военачальникам в звании легатов, другие целыми толпами и товариществами записывались в военную службу"[4] .

Возможно, что Полибий преувеличивает роль личного примера Сципиона. Кроме того, в его рассказе настораживает повторение ситуации: приемный отец Публия Эмилиана за шестьдесят лет до того точно так же в момент всеобщего замешательства сам предложил послать его в Иберию. Но на этом сходство кончается. Будущему Сципиону Африканскому было поручено верховное командование, он штурмом взял Новый Карфаген, а его приемный сын отправился в Испанию простым военным трибуном и даже не имел случая там отличиться — восстание было вскоре подавлено. Сципион вернулся в Рим, где тем временем разворачивались события, в которых ему суждено было сыграть на этот раз главную роль.

В 152-м году Марк Катон (ему уже за восемьдесят) направляется в Африку, где по поручению сената должен разрешить спор между Карфагеном и бывшим союзником Рима Массиниссой. Нумидийскому царю под девяносто, но он еще полон сил и всячески обижает карфагенян. Катон его фактически поощряет, и год спустя Массинисса, нанеся поражение отряду карфагенских наемников, отбирает у города пограничные с Нумидией земли. В Карфагене к власти приходит партия демократов, они добиваются объявления войны Массиниссе.

Между тем в Риме для карфагенян назревает угроза куда более серьезная, чем алчность нумидийского соседа. Старик Катон возвратился в Рим, потрясенный тем, что он увидел в Карфагене. За полвека, прошедшие после битвы при Заме, город вновь расцвел, разбогател и восстановил свое былое многолюдство. Мощные крепостные стены, не тронутые Сципионом Африканским, делали его неуязвимым, а несметные богатства городской казны побуждали наемников не только из необъятной Африки, но и со всего света предлагать ему свои услуги. Воображению Катона — а под впечатлением его страстных речей и воображению сенаторов — уже рисовался новый Ганнибал, идущий с мечом отмщения на Рим. Не было ровным счетом никаких оснований для такого рода опасений, но ужас, пережитый римлянами в годы нашествия Пунийца, оставил след. И разуму было не под силу его вытравить. Рим заволновался. "Карфаген должен быть разрушен!" — неистово требовал Катон. "Разрушен! Разрушен!.." — откликалась толпа на форуме.

Для начала войны не хватало только повода. И он нашелся, как только стало известно, что Карфаген объявил войну Нумидии. Никто и не думал выяснять, кто виноват. Согласно полузабытому условию мирного договора, карфагеняне не имели права без разрешения римлян начинать войну даже в Африке, но они ее начали.

1.2 Война с Карфагеном.

Решение о войне с Карфагеном было принято в 149-м году, но подготовка к ней началась задолго до того, и потому консулы Манилий и Цензорин смогли немедленно во главе войска отплыть в Сицилию, в крепость Лилибей, для последующей переправы в Африку. Под их командой отправилось внушительное войско: 80 тысяч пеших и до 4 тысяч конных воинов. В том числе множество добровольцев. Рассказы Катона о богатстве Карфагена привлекли ветеранов восточных кампаний, уже вкусивших прелести грабежа богатых городов.

Узнав об экспедиции, карфагеняне направили в Рим чрезвычайное посольство с неограниченными полномочиями. По ситуации, которую послы нашли в Риме, им не оставалось ничего другого, как отдать Карфаген и все его владения "на усмотрение римлян". Это означало безоговорочную капитуляцию (без войны), но оставляло надежду на сохранение города.

"Когда карфагеняне сделали такое заявление, — пишет Полибий, — и вскоре засим были позваны в сенат, претор объявил волю сенаторов, что во внимание к мудрости их решения сенат предоставляет им свободу и самоуправление, всю страну и обладание всем прочим достоянием, государственным и частным. Карфагеняне выслушали эти слова с радостью... Но когда вслед за сим претор объявил, что карфагеняне получат сии милости в том случае, если в течение тридцати дней доставят в Лилибей триста заложников, сыновей сенаторов и старейшин, и если покорятся требованиям консулов, послы некоторое время недоумевали, какого рода могут быть требования консулов"[5] . Кроме того, послов, а затем и всех карфагенян беспокоило то, что о самом городе в решении сената не было сказано ни слова. Но выбора не было. Заложников отослали в Лилибей, откуда их переправили в Рим. О дальнейших требованиях консулов карфагенянам надлежало узнать после высадки римского войска в Африке.

Уже в этот момент можно было бы догадаться об истинных намерениях римлян. Ведь не было никаких причин высаживать войска в стране, изъявившей свою полную покорность. И, тем не менее, карфагеняне надеялись. На что? Быть может, на милостивое отношение к побежденным, которым так похвалялись римляне, и надо признать, до сей поры не без оснований.

Карфагеняне не препятствовали высадке легионов. К консулам в прибрежный городок Утику явились их старейшины, чтобы узнать о дальнейших распоряжениях. Было велено сдать все оружие, запасенное в городе, а также все катапульты, баллисты и другие орудия, установленные на его стенах. Проследить за полнотой этого изъятия в Карфаген отправились консульские легаты. Последовавшие непосредственно за этим драматические события столь ярко описаны Аппианом, что я предлагаю читателю ознакомиться с ними из первых рук, разумеется, с некоторыми сокращениями.

"Это было замечательное и в то же время странное зрелище, — пишет Аппиан, — когда на огромном количестве повозок враги сами везли своим врагам свое оружие. За ними следовали послы, и члены совета старейшин, и знатнейшие лица города, и жрецы, и другие выдающиеся лица. Они надеялись, что консулы почувствуют к ним уважение или сожаление. Введенные со знаками своего достоинства к консулам, они стали перед ними. И вот Цензорин (так как он был более красноречив, чем его сотоварищ по власти), встав и помолчав долгое время с жестким выражением лица, наконец, сказал следующее:

"Что касается повиновения, о, карфагеняне, и готовности до сего времени в отношении заложников и в отношении оружия, мы вас хвалим, но нужно в тяжелых обстоятельствах говорить кратко. Выслушайте с твердостью остальные приказы сената. Уйдите для нашего спокойствия из Карфагена, поселитесь в каком хотите месте вашей страны в восьмидесяти стадиях (около 15 км — Л.О.) от моря, так как этот город решено срыть до основания".

Когда он это еще говорил, они с криком стали поднимать руки к небу и призывали богов, как свидетелей совершенного над ними обмана. Много горьких поношений высказывалось против римлян или потому, что они уже были готовы умереть, или, обезумев, или сознательно раздражая римлян, чтобы вызвать их на оскорбление послов. Они бросились на землю, бились о нее и руками и головами; некоторые разрывали одежды и истязали собственное тело, как охваченные безумием. Когда же наконец у них прекратился острый приступ отчаяния, наступило долгое и полное печали, молчание и они лежали, как мертвые"[6] .

Наконец глава посольства, Баннон, нашел в себе силы обратиться к консулам. Напомнив о соглашении со Сципионом, подтвержденном клятвами, он, согласно Аппиану, продолжал так:

"Вы потребовали заложников, и мы отвели вам самых лучших. Вы потребовали оружия и получили все, чего даже после осады взятые города добровольно не отдают. Мы верили обычаю и образу действия римлян. Ведь и сенат прислал нам обещание, и вы, требуя заложников, говорили, что разрешите Карфагену быть автономным, если получите их. Если было прибавлено, что остальные ваши приказания будут сообщены потом, недостойно вас было при требовании дать заложников, требовании совершенно ясном, обещать, что город будет автономным, а затем, как какую-нибудь прибавку к выдаче заложников, потребовать, чтобы сам Карфаген был разрушен. Если вы считаете законным его уничтожить, то каким образом вы оставите его свободным или автономным, как вы говорили?..

... мы взываем, — продолжает Баннон, — ради города древнего, по воле и благоволению богов воздвигнутого, во имя его славы, достигшей такой высоты, ради его имени, известного по всей земле, ради стольких святилищ, в нем находящихся, и богов, не причинивших вам никакого зла: не лишайте их торжественных служений, шествий и праздников, не лишайте гробницы обычных приношений, так как мертвые ни в чем перед вами не виновны... Ведь в самом деле, чего вам еще бояться Карфагена, вам, владеющим и нашими кораблями, и нашим оружием, и вызывающими зависть слонами? А относительно переселения, если кому-либо покажется, что вы предлагаете нам это в утешение, то это — дело невыполнимое, переселиться в глубь материка людям, живущим благодаря морю...

К славе благородства и благочестия стремитесь вы, римляне; во всех делах и счастливых обстоятельствах показываете свою умеренность; и это вы внушаете всем, кого бы вы ни побеждали. Так вот, ради Зевса и богов... да не нарушите вы вашей собственной доброй славы... Ведь много было войн у эллинов и у варваров, много и у вас, о, римляне, против других народов: и никто никогда не разрушал до основания города, протянувшего до битвы руки с просьбой о пощаде и передавшего оружие и детей, и согласившегося перенести любое наказание, какое только есть у людей..."

Это сказал Баннон, но по суровому выражению консулов в течение всей речи было ясно, что они ни в чем не уступят карфагенянам. Когда он кончил, Цензорин ответил: "Относительно того, что предписал сенат, зачем нужно много говорить? Он предписал, и должно быть сделано; и мы не можем отложить исполнение того, что уже давно было приказано исполнить. Если бы мы это приказывали вам как врагам, нужно было бы только сказать и принудить сделать. Когда же это делается, о, карфагеняне, ради общей пользы, может быть, отчасти и нашей, но гораздо более вашей, я не откажусь изложить вам и основания этого решения, если вас можно скорее убедить, чем принудить силой. Это море всегда побуждает вас, помнящих о былой вашей власти и силе на нем, поступать несправедливо и от этого ввергает вас в несчастья... Ведь смотря на море, лишенное кораблей, вы вспоминаете о множестве кораблей, которые вы имели прежде, и о всей той добыче, которую вы ввозили, и в какие гавани вы гордо вступали и наполняли добычей верфи и склады снастей. О чем напоминают вам внутри ваших стен выстроенные казармы для войск, коней и слонов? О чем — рядом с ними выстроенные склады? Какие чувства пробуждает в вас все это? Что другое, кроме огорчения и страстного желания вернуть потерянное, если когда-нибудь представится к этому возможность? Это вполне человеческое чувство, когда люди, вспоминая о бывшем некогда счастье, надеются, что счастье вернется; лекарство же, исцеляющее наши бедствия, — это забвение, которого нельзя получить, если вы не избавитесь от этого зрелища...

Итак, если вы еще стремитесь к власти и, теряя ее, злобствуете против нас и выжидаете подходящего момента, тогда вам нужен этот город и такие гавани, и верфи, и эти стены, выстроенные наподобие лагеря. Но зачем мы будем щадить явно уличенных врагов? Если же вы честно отказываетесь от власти, не на словах только, но и в помышлениях... ну же, покажите это и на деле, переселившись в глубь Ливии, которой вы владеете, и уйдя от моря, от которого вы отказались.

И не притворяйтесь, что вы просите пощадить святилища, алтари, площади и могилы. Из всего перечисленного могилы останутся на месте; если вы захотите, то сможете, приходя сюда, приносить умилостивительные жертвы и совершать жертвоприношения в святилищах, являясь сюда. Остальное мы уничтожим.

Ведь вы приносите жертвы не верфям, не стенам несете умилостивительные дары. И, переселившись, вы сможете создать новые очаги и другие святилища и площади...

Но, говорите вы, есть у вас еще много работников, которые получают свое пропитание, трудясь на море. И об этом мы подумали, чтобы вам было удобно сообщаться с морем, и вы могли бы легко ввозить и вывозить продукты, — ведь мы велим вам отойти от моря не на большое расстояние, а только на восемьдесят стадиев. Ведь мы, предписывающие вам это, находимся от моря на расстоянии ста стадиев. Мы даем вам выбрать место, какое хотите, и, переселившись, жить там по своим законам. Это и есть то, о чем мы говорили раньше, что мы оставим Карфаген автономным, если он будет нам повиноваться, ибо Карфагеном мы считали вас, а не землю"[7] .

Ну что ж, вполне логично! Но при том условии, что один народ или его правительство имеет право решать за другой народ, каким образом тому следует заботиться о своем счастье.

Карфагеняне отнюдь не собирались вручать такое право римлянам и потому с великой тревогой ожидали возвращения делегации из Утики. Аппиан так продолжает свой рассказ:

"Карфагеняне же — одни смотрели со стен, ожидая, когда прибудут послы, и негодовали, что они так медлят, и рвали на себе волосы; другие же пошли навстречу подходящим, не имея больше сил ждать и побуждаемые скорее узнать результат. Видя суровое выражение приближавшихся, они били себя в лицо и обращались с вопросами, одни ко всем вместе, другие же отдельно к каждому, если кто был дружен или знаком с кем-либо из них, хватая его и расспрашивая о случившемся.

Так как никто не отвечал, они застонали, как бы предчувствуя явную гибель. Бывшие на стене, услышав это, застонали вместе с ними, ничего еще не зная, но как при явном и большом несчастье. Около ворот они едва не задавили послов, бросившись к ним целой толпой, они их едва не растерзали, но послы сказали, что прежде им надо встретиться с советом старейшин. Тогда только одни расступились перед ними, другие же пошли вслед, обуреваемые желанием все узнать. Когда они вошли в здание совета, старейшины удалили остальных и одни заседали среди своих, толпа же стояла вокруг здания. Послы сначала объявили приказание консулов, и тотчас в совете поднялся вопль, и народ, стоявший снаружи, также завопил. Затем, когда послы перешли к тому, что возражали они, защищаясь и прося и убеждая разрешить им отправить послов в Рим, в совете вновь наступило глубокое молчание, все ожидали, желая узнать, чем все кончилось; и народ также молчал. Когда же они узнали, что даже отправить послов им не разрешили, они, горько плача, подняли вопль, и народ ворвался к ним.

И тут начались несказанные и безумные стенания. Так, говорят, менады в вакхическом исступлении произносят дикие, нечеловеческие речи. Одни стали мучать и терзать, как виновников этого коварства, тех из старейшин, которые внесли предложение дать заложников; другие так поступали с теми, кто советовал выдать оружие. Иные бросали камнями в послов, как вестников бедствий, иные разбежались по городу. Тех италийцев, которые еще были среди них, так как это бедствие надвинулось неожиданно и без всякого объявления, они подвергли различным мученьям, приговаривая, что они отплачивают им за заложников, за выдачу оружия и за обман.

Весь город наполнился стенаниями и воплями гнева, страхом и угрозами... Более же всего гнев их разжигали матери заложников: как некие эринии из трагедии, они с завыванием кидались на каждого встречного, напоминая о выдаче детей и о своих предсказаниях, они насмехались над ними, говоря, что боги должны защитить их вместо детей. Небольшая часть, которая еще не потеряла головы, стала запирать ворота и вместо катапульт сносить на стену камни.

Совет в тот же день постановил воевать и объявил об освобождении рабов.

... они почувствовали в себе удивительную перемену и решимость лучше претерпеть что угодно, чем покинуть город. В результате перемены настроения их быстро наполнила бодрость. Все государственные и священные участки и все другие обширные помещения были превращены в мастерские. Работали вместе, мужчины и женщины, и днем и ночью, отдыхая и получая пищу посменно в назначенном размере. Они вырабатывали каждый день по сто щитов, по триста мечей, по тысяче стрел для катапульт; дротиков и длинных копий — пятьсот и катапульт, сколько смогут. Для того чтобы их натягивать, они остригли женщин ввиду недостатка в другом волосе"[8] .

Между тем консулы медлят, уверенные в том, что в любой момент могут взять штурмом безоружный город. Они великодушно дают карфагенянам время, чтобы опомниться, осознать свое положение и капитулировать без ненужного кровопролития. Скрывая яростную решимость под маской смирения, к ним прибывают еще раз послы из города с просьбой о 30-дневной отсрочке для посылки ходатаев в Рим. В просьбе отказано, консулы требуют немедленного начала эвакуации, но, получив это подтверждение покорности карфагенян, не торопятся выступать из лагеря. Когда же им надоедает ждать и они во главе войска подходят к городу, то с недоумением и растерянностью убеждаются, что ошиблись и обмануты — Карфаген капитулировать не собирается. Римские солдаты не верят своим глазам: город вновь ощетинился катапультами, а на стенах — множество воинов в полном вооружении. Надо всерьез готовить штурм крепости, уже отнюдь не безоружной. А в тылу у римлян 20-тысячная армия карфагенского полководца Гасдрубала, который вдали от города вел боевые действия против Массиниссы и потому не был разоружен. Да и сам старый царь не склонен поддерживать римлян, явившихся нежданно-негаданно в Африку, чтобы завладеть тем, что он считает своей добычей.

В течение года идет безуспешная осада Карфагена, терпят неудачу две попытки штурма крепости. Так же бесславно заканчиваются и походы против Гасдрубала. Единственный римский военачальник, который во всех этих несчастьях проявляет себя наилучшим образом и своим отважным вмешательством раз за разом спасает римское войско от, казалось бы, неминуемых тяжких потерь, — это Сципион Эмилиан. В армии распространяется убеждение, что ему, так же как некогда его приемному отцу, помогают боги, и что Карфаген может быть взят только под его командованием.

Новый консул Луций Пизон воюет не лучше своих предшественников. Карфаген воспрял духом, а в Риме растут возмущение и тревога. Узнав по письмам из армии о доблести Сципиона, народ желает избрать его консулом и поручить ведение войны ему. Тут как раз подходит срок центуриатских комиций. Сципион, которому уже 37 лет, не занимал еще ни одной магистратуры и потому выставляет свою кандидатуру на должность эдила. Но народ настаивает на избрании его консулом. Это шло вразрез с законом, согласно которому кандидаты в консулы должны были предварительно проявить себя на более скромных государственных должностях. Однако, как свидетельствует Аппиан:

"Хотя это было противозаконно и консулы предъявили им закон, запрещающий это, они настойчиво просили и требовали, и кричали, что по законам Туллия и Ромула народ полновластен в выборе властей и в том, чтобы признать не имеющим или имеющим силу всякий из законов относительно них, какой он хочет. Наконец, один из народных трибунов сказал, что лишит консулов права проводить выборы, если они не согласятся с народом. И сенат согласился с народными трибунами отменить этот закон и по прошествии одного года вновь его восстановить..."

Так Сципион, ища эдильства, был выбран консулом. Его коллега Друз стал требовать, чтобы он с ним бросил жребий относительно Ливии (согласно обычаю, два консула, уже после своего избрания, посредством жребия решали вопрос о разделении сфер деятельности; назначение в римскую провинцию Ливия означало продолжение осады Карфагена), и настаивал до тех пор, пока один из народных трибунов не внес предложение, чтобы решение о командовании войском было передано народу; народ выбрал Сципиона"[9] .

В этом рассказе Аппиана я бы хотел попутно обратить внимание на характерное для римлян той поры глубокое уважение к законам государства. Хотя симпатии и воля народа очевидны с самого начала, каждый шаг, ведущий к назначению Сципиона командующим, проходит через стадию легитимизации.

Вернувшись в 147-м году под Карфаген на смену Пизону Сципион прежде всего прогнал всех торговцев и маркитантов, облепивших лагерь, пресек грабежи и восстановил суровую римскую дисциплину в войске. Ему удалось полностью окружить и отрезать город от подвоза продовольствия. Несколько попыток штурма, предпринятые в том же году, закончились тоже неудачно — карфагеняне защищались отчаянно. Но голодная зима подорвала их физические силы. Весной следующего года, возведя вал вровень со стенами, римляне сумели ворваться в город и после шестидневных уличных боев овладели им. Последние 30 тысяч защитников Карфагена отступили в наскальную крепость, что примыкала к южной оконечности городской стены. Положение их было безнадежным. Сципион обещал сохранить им жизнь, и они сложили оружие. В храме Асклепия, возвышавшемся над крепостью и над скалой, укрылся принявший к тому времени командование гарнизоном Гасдрубал с женой и детьми, а также 900 римлян-перебежчиков. Последние не могли рассчитывать на снисхождение и решили убить себя сами, а храм подожгли.

Гасдрубал же бежал к Сципиону и молил о пощаде у его ног. По-видимому, эта неприглядная сцена разыгралась перед самим храмом, так как, если верить Аппиану, жена Гасдрубала была ее свидетельницей, стоя на крыше горевшего храма. Описание Аппиана подозрительно похоже на сцену из древнегреческой трагедии, но поскольку на этом воспитывалось не одно поколение римлян, я позволю себе привести здесь небольшой фрагмент из него:

"Говорят, что жена Гасдрубала, когда огонь охватил храм, став напротив Сципиона, украшенная насколько можно в несчастии, и, поставив рядом с собой детей, громко сказала Сципиону: "Тебе, о, римлянин, нет мщения от богов, ибо ты сражался против враждебной страны. Этому же Гасдрубалу оказавшемуся предателем отечества, святилищ, меня и своих детей, да отмстят ему и боги Карфагена, и ты вместе с богами". Затем, обратившись к Гасдрубалу, она сказала: "О, преступный и бессовестный, о трусливейший из людей! Меня и моих детей похоронит этот огонь; ты же, какой триумф украсишь ты, вождь великого Карфагена? И какого только наказания ты не понесешь от руки того, в ногах которого ты теперь сидишь?" Произнеся такие оскорбительные слова, она зарезала детей, бросила их в огонь и сама бросилась туда же"[10] .

Вот такая жестокая семейная сцена. Впрочем, грозные пророчества супруги не сбылись: Гасдрубал был интернирован в Италии в условиях более или менее сносных.

От боев на улицах и пожаров Карфаген, конечно, пострадал, но в основном город был еще цел. По-видимому, Сципион хотел сохранить его. Во всяком случае, он направил в сенат специальный запрос по этому поводу, хотя решение сената разрушить Карфаген было принято, как мы помним, еще до начала военных действий. Но "неистовый" старик Катон умер в 149-м году, не увидев исполнения своего страстного желания, и можно было надеяться на пересмотр решения. Кое-кто из сенаторов склонялся к этому, но все же сенат приказал Сципиону сровнять Карфаген с землей, а затем перепахать и предать проклятию само место, на котором он стоял. Для наблюдения за исполнением этого приказа была даже послана специальная комиссия в составе десяти знатнейших сенаторов. Надо полагать, что, кроме уже упомянутого навязчивого страха появления нового Ганнибала, решение сената было принято под давлением римских купцов, стремившихся навсегда удалить могучего конкурента с морских путей в Средиземном море.

Семнадцать дней горели развалины Карфагена. Глядя на это пожарище, Сципион как-то сказал находившемуся с ним рядом Полибию:

"Хорошо, но я терзаюсь страхом при мысли, что некогда другой кто-нибудь принесет такую же весть о моем отечестве". "Трудно сказать, — пишет по этому поводу Полибий, — что-либо более здравое и мудрое. На вершине собственных удач и бедствий врага памятовать о своей доле со всеми ее превратностями и вообще среди успехов ясно представлять себе непостоянство судьбы — на это способен только человек великий и совершенный, словом, достойный памяти истории"[11] .

А в римском лагере и в самом Риме, конечно же, царило бурное ликование. Тем более что все имущество города, кроме золота и серебра, отправленных в государственную казну, было отдано солдатам на разграбление. Жителей продали в рабство. Себе лично римский полководец из военных трофеев не взял ничего.

Отношение окружающего цивилизованного мира (а это была в первую очередь Эллада) к разрушению Карфагена было двояким. Об этом вспоминает тот же Полибий:

"... одни одобряли поведение римлян и называли принятые ими меры мудрыми и для владычества их полезными. Ибо они уничтожили грозившую им постоянно опасность и истребили государство, которое неоднократно оспаривало у них первенствующее положение, могло бы и теперь еще, при благоприятных обстоятельствах, вступить в борьбу с ними. Тем самым римляне обеспечили владычество за родным городом, что и свидетельствует о высоком уме и дальновидности народа.

Другие возражали на это, уверяя, что не ради таких целей приобрели римляне господство над миром... В самом деле, раньше, продолжают возражатели, римляне воевали с кем бы то ни было до тех пор, пока противник не был побежден и не приходил к сознанию, что необходимо подчиниться римлянам и исполнять их волю. Теперь войной с Персеем они открыли новый образ действий, когда уничтожили до основания македонское царство, а в наши дни увенчали его уничтожением Карфагена"[12] .

1.3 Возвращение в Рим

В 145-м году Сципион Эмилиан вернулся в Рим и на добрых десять лет устранился от военных дел да и от политической деятельности. В эти годы он занят, если можно так выразиться, просветительской деятельностью. Недаром же он с ранних юношеских лет был книгочеем и вслед за своим родным отцом поклонником эллинистической философии и культуры. Вокруг него собирается кружок интеллектуалов того времени.

Но об этом позже, а пока коснемся еще одного события, одновременного с разрушением Карфагена, события не столь существенного в плане военно-стратегическом, но столь же многозначительного для понимания эволюции внешней политики Рима. В том же самом 146-м году римлянами был разрушен богатейший и красивейший греческий город Коринф. Предыстория этого события вовсе не адекватна такому финалу.

Греческие города и союзы городов, находившиеся после III Македонской войны под опекой римлян, непрерывно враждовали между собой. В частности, ахейский союз, объединявший ряд городов южной Греции, включая Коринф, конфликтовал со Спартой, которая одно время даже была в него принудительно включена. Спартанцы жаловались в Рим на притеснения со стороны ахейских вождей. В 147-м году сенат отправил в Ахейю посольство, чтобы примирить враждующие стороны. Но вожаки съезда ахейцев, решив, что римляне прочно увязли в войне с Карфагеном и в Испании, подбили шумное собрание черни в Коринфе на то, чтобы с оскорблениями прогнать уполномоченных римского сената.

Ахейцы спровоцировали войну с Римом! Но, как говорится, "не по Сеньке шапка". В первых же столкновениях с римскими легионами греки либо бежали без боя, либо терпели сокрушительные поражения. Ввиду терзавших Грецию бесконечных междоусобиц, это, быть может, было для нее и к лучшему. Полибий упоминает поговорку того времени, ходившую среди греков: "Мы не были бы спасены, если бы не были быстро сокрушены"[13] .

Как же поступили римляне с побежденными? Союзы были распущены, правление в городах передано советам имущих граждан. Они были обложены не очень тяжкой данью и, вообще говоря, подчинены римскому наместнику в Македонии. Но вместе с тем им были оставлены формальный суверенитет, самоуправление и право собственного суда. Но совсем иная судьба постигла Коринф. По прямому распоряжению сената город был полностью разрушен, его жители проданы в рабство, а место, где стоял этот, пожалуй, самый процветающий город Греции, было предано проклятию. Сходство с судьбой Карфагена бросается в глаза. И оно, конечно же, не случайно. Коринф был вторым мощным соперником римских купцов в морской торговле. Его неоправданная гибель подтверждает возросшее влияние этой алчной и бессердечной части римской знати на внешнюю политику Вечного Города.

Теперь, для того чтобы закончить эту главу о Сципионе Эмилиане, нам надлежит вернуться в Испанию. Но, как и раньше, перед осадой Карфагена, мне придется на время оставить Сципиона и обратиться к событиям на Пиренейском полуострове, предшествовавшим его прибытию туда. Как это ни печально, но в этих событиях вновь обнаружат себя малопривлекательные черты нового облика Рима, каким он теперь являет себя покоренным народам.

Мы помним, что Сципион уехал из Испании в 150-м году. Восстание кельтиберов было подавлено еще Марцеллом. Его сменил консул Лициний Лукулл, дед того Лициния Лукулла, который прославится своими пирами. Этот римский вельможа принадлежал к совсем иному типу государственных деятелей, чем те персонажи, на которых до сих пор было сосредоточено наше внимание. Без серьезных к тому оснований Лукулл вторгся в пределы независимого кельтиберийского племени ваккеев, не участвовавшего в восстании, разбил их в сражении и загнал в город.

"На следующий день старейшины ваккеев с венками на головах и неся, как молящие, ветви оливы, явились к Лукуллу и вновь спросили его, что им сделать, чтобы заслужить его дружбу. Он потребовал от них заложников и сто талантов серебра и приказал, чтобы их всадники участвовали в его походах. Когда он все это получил, он потребовал, чтобы ваккеи приняли в город гарнизон. Когда они и на это согласились, он ввел туда 2000 отборных по своей доблести воинов, приказав им, как только войдут в город, занять стены. Когда этот двухтысячный отряд занял стены, Лукулл ввел в город все остальное войско и трубным звуком дал знак к поголовному истреблению жителей, не щадя ни пола, ни возраста. Они, взывая к слову чести и к богам, свидетелям клятв, и понося римлян за неверность и предательство, погибали жестокой смертью. Из 20000 человек через ворота на крутой стороне города бежали очень немногие. Город Лукулл разграбил и тем покрыл имя римлян позором и поношением"[14] .

Заметим особо, что операция Лукулла была предпринята без приказания сената и римского народа. Тем не менее, он не был даже привлечен к ответственности. Этот эпизод отнюдь не был случайным. Аналогичное преступление было совершено в следующем году, там же в Испании, другим римским военачальником, Сервием Гальбой. Он воевал на юго-западе страны, в Лузитании. Старейшины лузитанцев шлют послов к Гальбе, предлагая римлянам мир и дружбу. В ответ на это римский полководец для закрепления дружбы обещает им передать плодородные земли взамен окрестностей их города, малопригодных для земледелия. Далее, согласно описанию того же историка, произошло следующее:

"Надеясь на эти обещания, они покинули места, где находились, и собирались туда, куда им приказал Гальба. Он разделил их на три части и, указав каждой из этих частей отдельную долину, велел ждать его на этом месте, пока он не придет и не укажет им место для поселения. Когда он прибыл к первой части, он велел им, как друзьям, сложить оружие, а когда они сложили, он окружил их рвом и, послав на них часть своих воинов с мечами в руках, велел всех избить, хотя они плакали и взывали к имени богов и к святости данных клятв. Таким же образом со всей поспешностью он уничтожил и вторую, и третью часть, стараясь, чтобы они не узнали о беде, постигшей предшествовавших... Немногие из них бежали. В числе их был Вириат, который немного спустя стал вождем лузитанцев...

Тогда же Гальба, о котором я говорил, являясь еще более алчным, чем Лукулл, немногое из добычи раздал солдатам, немного дал друзьям, все же остальное присвоил себе, хотя он являлся богатейшим из всех римлян. Говорят, что и во время мира он не отказывался от лжи и клятвопреступлений во имя наживы. Ненавидимый всеми и привлеченный к суду, он спасся от осуждения благодаря своему богатству"[15] .

Наверное, из этих двух примеров можно сделать вывод, что далеко не все римские военачальники и государственные деятели были похожи на Сципионов, Катона или Павла. Он вправе усомниться и в нравственном достоинстве сената той поры. К тому можно указать еще ряд оснований, но я хочу вернуться к судьбе Сципиона Эмилиана. Для этого надо хотя бы бегло коснуться дальнейшего развития событий в Испании.

Упомянутый Аппианом Вириат, бывший пастух, организовал из далеко не усмиренных, а, напротив того, ожесточившихся лузитанцев партизанские отряды. Вириат был человеком необычайной энергии и военного таланта. Ему удалось нанести, одно за другим, ряд тяжелых поражений римлянам, так что вскоре он был признан вождем всех лузитанских племен, хотя и сохранил при этом облик простого крестьянина. Слава его разнеслась по всей Испании. В нем видели героя, который освободит наконец страну от чужеземного владычества. Партизанская война разрасталась и протекала столь успешно для инсургентов, что в 141-м году римский сенат был вынужден признать лузитанское государство суверенным, а Вириата — его царем.

Но уже в следующем году, вероломно нарушив все клятвы, римляне опять вторглись в Лузитанию. Партизанская война возобновилась, и неизвестно, как она развивалась бы дальше, если бы Вириат не был в 139-м году предательски заколот во сне двумя приближенными, решившими таким образом добыть гарантию собственного спасения.

Между тем успехи Вириата на юге еще в 143-м году побудили вновь восстать кельтиберов на севере Испании. Посланное против них римское войско под командованием опытного консула Квинта Метелла действовало успешно и вскоре привело к повиновению всю провинцию, кроме хорошо укрепленного города Нуманция. Сменившие Метелла полководцы были бездарны, а нумантинцы оборонялись с неослабевающим упорством. В то же самое время в римском войске с каждым годом осады нарастали распущенность, недисциплинированность и трусость. Одного слуха, притом ложного, что к нумантинцам на помощь идут племена кантабров и ваккеев, было достаточно для того, чтобы вся римская армия самовольно ночью бросила лагерь и ушла. Нумантинцы догнали и окружили римлян, но удовольствовались заключением мира, скрепленного клятвой всех офицеров. Однако сенат это соглашение не ратифицировал, и осада Нуманции вскоре возобновилась. Впрочем, в силу тех же причин, разложения войск и бездарности командующих, успехи в ней вплоть до 135-го года были под стать всему предыдущему.

Наконец и римский сенат осознал постыдность такой ситуации, и укрощение провинциального испанского города было поручено победителю Карфагена. Сципион Эмилиан был избран консулом. Впрочем, разрешения на набор нового войска ему не дали, полагая, видимо, что столь великий полководец может обойтись и тем контингентом, что вот уже столько лет бесплодно околачивается у стен Нуманции. Как утверждает Аппиан:

"Он взял с собой, по разрешению сената, только добровольцев, присланных ему в силу личного расположения отдельными государствами и царями, а из Рима — своих клиентов и друзей, человек пятьсот, которых, соединив в один отряд, называл "отрядом друзей"[16] .

Нелишне заметить, что это первый случай создания личной гвардии командующего.

"Прибыв в лагерь, — продолжает Аппиан, — он выгнал оттуда всех торговцев, проституток, прорицателей и всяких жертвоприносителей, к которым воины постоянно обращались, став суеверными вследствие частых неудач... Он велел также продать и повозки, и все то лишнее, что накладывалось на них, а также и вьючных животных, кроме тех, которых он лично разрешил оставить. Из посуды для постоянного употребления он не позволил никому иметь что-либо, кроме вертела, медного горшка и одной чашки. Пищей он назначил им мясо вареное и жареное. Пользоваться мягкими постелями он запретил, и первый спал на простой подстилке...

Таким образом, он скоро вернул воинов к выдержке, приучил их к уважению и страху к себе. Он был малодоступен и не склонен оказывать милости, особенно противозаконные. Он неоднократно говорил: вожди суровые... полезны для друзей, а легко поддающиеся и любящие давать и получать подарки — для врагов. Последних войско любит, но их не слушается, у первых же войско сурово, но повинуется и готово на все"[17] .

Помимо дисциплины, необходимо было восстановить и физическую форму воинов — некогда знаменитую выносливость римских легионеров. Этого Сципион добивался "дедовским" способом:

"Но даже и теперь, — свидетельствует далее Аппиан, — он не решился с таким войском вступить в открытый бой с врагами, не укрепив его большими трудами. Для этого он проходил все ближайшие равнины и каждый день, один за другим, устраивал лагерь и разрушал его, выкапывал очень глубокие рвы и опять их засыпал, строил высокие стены и вновь сносил, сам от зари до самого вечера надзирая за всем...

Когда Сципион решил, что войско у него подвижно, слушается его и легко переносит труды, он передвинулся и стал близ Нуманции"[18] .

Осада была организована исключительно тщательно. Изоляция от внешнего мира была полной: город был окружен стеной, на которой через каждые 120 шагов возвышались башни, откуда велось неусыпное наблюдение за осажденными.

"Сципион, — пишет Аппиан, — по всему укреплению расположил близко один от другого вестников, которые и ночью, и днем, получая друг от друга сообщения, должны были доносить ему, что происходит, а по башням дал приказ, если что случится, первая башня, на которую будет сделано нападение, должна поднять знак, и тот же знак поднимут все остальные, когда заметят, что у первой начался бой... Вместе с местными силами у него было до 60000 войска. Половину он назначил для охраны стены и на всякий случай, если где явится необходимость, а 20000 должны были сражаться у стен, если это будет нужно, и остальные 10000 были в запасе. И для них, для каждого, было назначено определенное место; менять его без разрешения было запрещено. Каждый должен был бежать к назначенному ему месту, когда давался знак какого-либо наступления. С таким старанием и точностью все было устроено Сципионом"[19] .

Благодаря такой организации все попытки нумантинцев отчаянными вылазками разрушить стену и прорвать блокаду неизменно оканчивались неудачей. В конце концов, под давлением голода Нуманция капитулировала. Жители ее были проданы в рабство, город разрушен, а земли его поделили между соседями. Это произошло в 133-м году.

На следующий год Сципион Эмилиан вернулся в Рим. Спустя три года, когда ему едва исполнилось 55 лет, он был задушен в собственной постели. Подоплека этого явно политического убийства в свое время раскрыта не была. Можно высказать некоторое предположение на этот счет, но оно будет яснее и уместнее в следующей главе.

2. Полководческая деятельность Сципиона Эмилиана Африканского в Африке.

2.1 Состояние дел в Северной Африке к моменту прибытия Сципиона Эмилиана Африканского в Африку.

В Ливии порядки, введенные римлянами, покоились главным образом на равновесии между государством кочевников под управлением Массиниссы и городом Карфагеном. При энергичном и умном правлении Массиниссы царство его росло, крепло и цивилизовалось. Карфаген тоже окреп, благодаря только одному факту отсутствия войны; он достиг такого же богатства и численности населения, как и во время своего политического могущества. Римляне с плохо скрываемой завистью и страхом смотрели на, казалось, несокрушимое процветание своего старого соперника. Если до сих пор они отказывали Карфагену в какой-либо серьезной помощи против непрекращавшихся захватов Массиниссы, то теперь они стали сами вмешиваться в эти столкновения, причем открыто выступали на стороне Массиниссы. Более 30 лет длился спор между Карфагеном и Массиниссой из-за округа Эмпории у Малого Сирта, одной из плодороднейших карфагенских областей; спор был, наконец (около 160 г. до н.э.), разрешен римскими комиссарами: карфагеняне должны были очистить города в Эмпории, оставшиеся в их владении, и уплатить царю 500 талантов в виде компенсации за неправомерное пользование данной территорией. В результате Массинисса немедленно захватил другой карфагенский округ на западной границе карфагенской территории — город Туску — и обширные поля у Баграда. Карфагенянам оставалось лишь снова начать тяжбу в Риме без всякой надежды на успех. После длительной и несомненно умышленной проволочки в Африку прибыла новая комиссия (157 г. до н.э.). Но карфагеняне не хотели безоговорочно подчиниться ее третейскому решению без предварительного точного расследования правовой стороны вопроса; они настаивали на внимательном рассмотрении дела; тогда комиссары попросту вернулись в Рим.

Таким образом, спор между Карфагеном и Массиниссой оставался нерешенным. Но посылка комиссии повлекла за собой более важное решение. Во главе этой комиссии стоял престарелый Марк Катон, в то время, пожалуй, самое влиятельное лицо в сенате. Ветеран войны с Ганнибалом, он был весь еще во власти ненависти к пунам и страха перед их могуществом. С удивлением и досадой он собственными глазами видел цветущее положение исконного врага Рима, его плодородные поля, многолюдные улицы, огромные запасы оружия в арсеналах и богатый материал для флота. В мыслях он видел уже нового Ганнибала, который использует все эти ресурсы против Рима. Человек честный и мужественный, но весьма ограниченный, он пришел к убеждению, что Рим будет в безопасности лишь в том случае, если Карфаген совершенно исчезнет с лица земли. По возвращении на родину Катон немедленно изложил свои соображения в сенате. Против этой мелочной политики выступили с очень серьезными аргументами некоторые представители римской аристократии, обладавшие более широким кругозором, особенно Сципион Назика. Они доказывали, что бессмысленно бояться купеческого города, что финикийское население Карфагена все более отвыкает от военного дела и от воинственных замыслов, что существование этого богатого торгового города вполне совместимо с политической гегемонией Рима. Они считали даже возможным превращение Карфагена в римский провинциальный город; по их мнению, это, пожалуй, было бы желательно даже для самих финикиян, по сравнению с нынешним положением. Но Катон добивался не подчинения, а полного уничтожения ненавистного города. Его политика, по-видимому, нашла поддержку у тех государственных деятелей, которые считали желательным привести все заморские территории в непосредственную зависимость от Рима. Главными же и наиболее влиятельными сторонниками Катона явились римские банкиры и крупные купцы, которым в случае разрушения Карфагена должны были достаться его богатство и торговля. Большинством голосов было решено при первом удобном случае начать войну с Карфагеном или, вернее, разрушение его. Выжидать такой случай было необходимо, так как надо было считаться с общественным мнением. Желательный повод скоро нашелся. Раздраженные нарушением своих прав со стороны Массиниссы и римлян, карфагеняне поставили во главе своего управления Гасдрубала и Карталона, вождей патриотической партии. Подобно ахейским патриотам, эти вожди не намеревались восставать против римского главенства, но твердо решили, в случае надобности с оружием в руках, отстаивать против Массиниссы права Карфагена, установленные договорами. Патриоты добились изгнании из города сорока самых решительных приверженцев Массиниссы и взяли с народа клятву, что никогда и ни при каких условиях изгнанникам не будет разрешено вернуться. Одновременно для отражения ожидаемых нападений Массиниссы было организовано сильное войско; оно состояло из свободных нунидийцсв во главе с Аркобарзаном, внуком Сифакса (около 154 г. до н.э.). Однако Массинисса был настолько благоразумен, что не стал готовиться к войне, а передал вопрос о спорной территории у Баграда на третейское решение римлян и обязался безусловно подчиниться последнему.

Таким образом, Рим мог с некоторым кажущимся основанием утверждать, что карфагенские вооружения направлены против него. Он потребовал немедленного роспуска войска и уничтожения запасов, собранных для флота. Карфагенская герусия готова была согласиться, но народная толпа воспротивилась этому, и жизни римских послов, явившихся в Карфаген с этим требованием, угрожала опасность. Массинисса отправил в Рим своего сына Гулуссу с поручением поставить Рим в известность о непрекращающихся приготовлениях Карфагена к войне на суше и на море и добиться ускорения объявления войны. Рим отправил в Карфаген новое посольство из 10 человек. Оно подтвердило, что Карфаген действительно готовится к войне (152 г. до н.э.). Катон требовал безусловного объявления войны; сенат отверг это требование, но решил на тайном заседании, что война будет объявлена, если карфагеняне не согласятся распустить свое войско и сжечь свой материал для флота. Между тем в Африке уже началась борьба, Массинисса отправил обратно в Карфаген в сопровождении своего сына Гулуссы лиц, изгнанных карфагенянами. Так как карфагеняне заперли перед ними ворота города и при этом убили нескольких из удалявшихся нумидийцев, то Массинисса двинул свои войска, а партия карфагенских патриотов также привела свои силы в боевую готовность. Но Гасдрубал, к которому перешло начальство над карфагенской армией, принадлежал к числу тех злых гениев армии, которых карфагеняне обычно назначали своими полководцами. Как театральный царек, он величаво выступал в своей пурпурной одежде главнокомандующего и даже в лагере предавался чревоугодию. Этот тщеславный и неповоротливый человек не годился для роли спасителя от катастрофы, которой, пожалуй, не могли бы уже предотвратить даже гений Гамилькара и военное искусство Ганнибала. Между карфагенянами и нумидийцами произошло большое сражение, очевидцем которого был Сципион Эмилиан. Последний был тогда военным трибуном в испанской армии и был послан к Массиниссс с поручением привезти для своего главнокомандующего африканских слонов. Он наблюдал битву с холма, подобно «Зевсу на горе Иде». Карфагеняне получили подкрепление в составе 6 000 нумидийских всадников, которых привели начальники, недовольные Массиниссой. Войско карфагенян вообще превосходило неприятеля численностью, но тем не менее оно потерпело поражение. Тогда карфагеняне предложили уступить Массиниссе часть своей территории и уплатить ему контрибуцию. По их просьбе Сципион пыталя добиться соглашения. Однако, мирный договор не был заключен, так как карфагенские патриоты отказались выдать перебежчиков. Но Гасдрубалу, окруженному кольцом неприятельских войск, скоро пришлось согласиться на все требования Массиниссы: выдать перебежчиков, принять обратно изгнанников, выдать оружие, пройти под ярмом и обязаться уплачивать в течение 50 лет по 100 талантов ежегодно. Нумидийцы, однако, не выполнили даже этого договора; они перебили безоружные остатки карфагенской армии при возвращении ее в Карфаген.

Рим не предотвратил войну своевременным вмешательством, он остерегся сделать это. И вот теперь он достиг того, что ему было нужно: появился благовидный предлог для войны — карфагеняне нарушили условия мирного договора, запрещавшие им вести войны с союзниками Рима и войны вне пределов их территории, и, сверх того, Кафаген уже заранее потерпел поражение. Италийские контингенты были созваны в Рим, флот приведен в боевую готовность. Каждый момент можно было ожидать объявления войны. Карфагеняне сделали все возможное, чтобы предотвратить угрожавший удар. Вожди патриотической партии — Гасдрубал и Карталон — были приговорены к смертной казни; в Рим отправили посольство, чтобы переложить ответственность на осужденных. Но одновременно с карфагенянами в Рим прибыло посольство от другого города ливийских финикиян, от Утики, с полномочиями передать город в полную власть Рима. В сравнении с такой предупредительностью и покорностью казалось почти дерзостью поведение карфагенян; они ограничились тем, что постановили казнить своих виднейших сограждан без требования со стороны Рима. Сенат заявил, что находит извинение карфагенян недостаточным. На вопрос, что может его удовлетворить, он ответил, что карфагенянам это самим известно. Конечно, карфагеняне могли знать волю Рима. Но им трудно было поверить, что для любимого родного города действительно настал последний час. В Рим снова отправилось посольство с неограниченными полномочиями — на этот раз в 30 человек. Когда они прибыли, война была уже объявлена (начало 149 г.) и удвоенная консульская армия посажена на суда. Карфагеняне все же пытались еще раз отвратить грозу изъявлением полной покорности. Сенат объявил им, что Рим согласен гарантировать Карфагену его владения, его свободу и земельное право, неприкосновенность общественного и частного имущества под условием, что консулам, отплывшим в Сицилию, в месячный срок в Лилибее будут выданы 300 детей правящих семей в качестве заложников и что карфагеняне выполнят все дальнейшие распоряжения; последние дадут им консулы, в соответствии с полученными инструкциями. Этот ответ находили двусмысленным; на самом деле он вовсе не был таким, как уже тогда указывали проницательные люди даже среди карфагенян. Карфагенянам гарантировали все, что угодно, за одним исключением — самого города; не было сказано ни слова о возвращении войск, уже отплывших в Африку. Все это достаточно ясно говорило об истинных намерениях Рима. Сенат поступал с ужасной жестокостью, но он не притворялся уступчивым. Однако, в Карфагене все еще не хотели понять истину. Там не нашлось государственного деятеля, который смог бы побудить непостоянную городскую толпу к решительному сопротивлению или к полной покорности. Получив грозную весть об объявлении войны и узнав в то же время о приемлемом для них требовании заложников, карфагеняне выполнили это требование и не теряли надежды на спасение; у них не нашлось мужества представить себе, что значит заранее отдать себя на произвол смертельного врага. Консулы отослали заложников из Лилибея в Рим и заявили карфагенским послам, что о дальнейших распоряжениях они узнают в Африке. Войска высадились, не встретив сопротивления; им было доставлено и затребованное продовольствие. Карфагенская герусия в полном составе явилась в город Утику, в главную квартиру римлян, для получения дальнейших приказаний. Консулы прежде всего потребовали разоружения города. На вопрос карфагенян, кто же в таком случае будет защищать их от их собственных эмигрантов и от разросшейся до 20 000 человек армии Гасдрубала, который спасся бегством от смертной казни, консулы ответили, что об этом позаботятся сами римляне. Затем карфагенский совет покорно выдал консулам все материалы, заготовленные для флота, все военное снаряжение, хранившееся в арсеналах, а также оружие, принадлежавшее частным лицам, всего 3 000 метательных орудий и 200 000 комплектов оружия. Затем карфагеняне обратились к консулам с вопросом: будут ли дальнейшие требования? Тогда встал консул Луций Марций Цензорин и объявил, что, по инструкции римского сената, город Карфаген должен быть разрушен, но его жителям разрешается селиться, где они пожелают, на своей территории, однако на расстоянии не меньше двух немецких миль от моря.

Это ужасное распоряжение внушило финикиянам мужество отчаяния; подобное же благородное и в то же время безумное воодушевление некогда толкнуло жителей Тира на борьбу против Александра, а позднее иудеев на борьбу с Веспасианом. С беспримерным терпением карфагеняне несли рабскую зависимость от Рима и гнет его; столь же беспримерно было и неистовое восстание этого народа торговцев и мореплавателей, когда у них хотели отнять уже не только государственную самостоятельность и свободу, а их родной город и давно уже ставшее для них любимою родиной море. О надежде на спасение не могло быть речи; здравый политический смысл и на этот раз бесспорно требовал покорности. Но как в бурю голос кормчего заглушается ревом моря, так те немногие голоса, которые призывали покориться неизбежному, были заглушены яростным воем толпы. Последняя в своем бешенстве обрушилась на городских должностных лиц, по совету которых были выданы заложники и оружие, а также на ни в чем неповинных послов, осмелившихся вернуться в город с роковым известием. Случайно находившиеся в городе италики были перебиты толпой, жаждавшей хотя бы таким образом заранее отомстить за гибель родины. Решения сопротивляться не было принято; невозможность защищаться без оружия была слишком очевидна. Однако городские ворота были заперты, на городских стенах, с которых сняты были метательные орудия, заготовлены были груды камней, главное командование поручено было Гасдрубалу — сыну дочери Массиниссы, все рабы объявлены были свободными. Армия эмигрантов под командой Гасдрубала, спасшегося бегством, занимала в это время всю карфагенскую территорию, за исключением нескольких городов на восточном берегу (Гадрумет, Малый Лептис, Тапс, Ахулла) и города Утики, занятых римлянами. Эта армия могла оказать Карфагену неоценимую поддержку в борьбе. К Гасдрубалу были отправлены послы с просьбой не отказать в помощи родному городу в минуту крайней опасности. Одновременно карфагеняне с чисто финикийской хитростью пытались обмануть врага, скрывая свое беспредельное озлобление под маской смирения. К консулам было отправлено посольство с просьбой о 30-дневном перемирии для отправки послов в Рим. Карфагеняне понимали, что римские военачальники не захотят, да и не смогут исполнить такую просьбу, уже однажды отвергнутую. Но прибытие послов подкрепило естественное предположение обоих консулов, что совершенно безоружный город после первого взрыва отчаяния подчинится своей участи. Поэтому консулы решили отложить штурм города. Карфагеняне воспользовались драгоценной отсрочкой и принялись изготовлять метательные орудия и вооружение. Все население без различия пола и возраста работало днем и ночью: строили машины, ковали оружие, ломали общественные здания, чтобы добыть бревна и металл, женщины обрезали волосы, чтобы изготовить необходимые для метательных орудий канаты, в невероятно короткий срок городские стены были снова укреплены и воины вооружены. Обо всем этом ничего не знали консулы, находившиеся со своим войском на расстоянии всего нескольких миль; это еще одна из удивительных черт этого удивительного народного движения, вызванного поистине гениальной, даже, можно сказать, демонической народной ненавистью. Когда, наконец, консулам надоело ожидание, они выступили из своего лагеря близ Утики. Они воображали, что их армия взойдет на беззащитные городские стены просто с помощью лестниц. Каковы же были их удивление и ужас, когда они опять увидели на стенах катапульты и когда весь многолюдный город, в который они надеялись вступить столь же легко, как вступают в ничем незащищенное селение, оказался способным к обороне и готовым защищаться до последней капли крови.

Карфаген был сильной крепостью по своему географическому положению и благодаря искусству своих жителей; последним не раз приходилось рассчитывать на прочность своих городских стен. В обширном Тунисском заливе, ограниченном с запада мысом Фарина, с востока — мысом Бон, выступает с запада на восток узкая полоса земли, омываемая с трех сторон морем и лишь с западной стороны примыкающая к материку. Эта полоса в самой узкой своей части еле достигает половины немецкой мили, в общем она представляет собой ровную поверхность; в направлении к заливу она расширяется и заканчивается здесь двумя возвышенностями — Джебель-Хави и Сиди-бу-Саид, между которыми лежит равнина Эль-Мерса. В южной ее части, заканчивающейся возвышенностью Сиди-бу-Саид, был расположен город Карфаген. Довольно крутые склоны этой возвышенности, а также множество скал и отмелей служили естественным укреплением города со стороны залива. Здесь для защиты его достаточно было простой стены. С западной же стороны, т. е. со стороны материка, где условия местности не защищали города, для укрепления его было использовано вес, что было известно тогдашнему фортификационному искусству. Эти укрепления, как свидетельствуют недавно открытые остатки их, совпадающие с описанием Полибия, состояли из наружной стены толщиной в 6,5 футов и огромных казематов сзади стены, вероятно, на всем се протяжении. Казематы отделялись от наружной стены крытым проходом шириной в 6 футов и имели в глубину 14 футов, не считая двух стен, передней и задней, шириной каждая не менее 3 футов. Этот громадный вал, сложенный целиком из огромных глыб, возвышался двумя ярусами до 45 футов, не считая зубцов и мощных четырехъярусных башен. В нижнем ярусе казематов находились стойла для 300 слонов и запасы корма для них, а в верхнем — конюшни, склады и казармы.

Холм, на котором стояла крепость, назывался Бирса (на сирийском языке birtha значит крепость). Это довольно большая скала высотой в 188 футов; она имела у своей подошвы 1 000 двойных шагов в окружности и примыкала к южной оконечности городской стены, подобно тому как в Риме Капитолийская скала примыкала к городской стене. На верхней площадке находился обширный храм бога-целителя; к нему вели 60 ступеней. Южная сторона города омывалась в юго-западном направлении мелководным рукавом Тунисского залива. Рукав почти полностью отделялся от залива узкой и низменной косой, выдававшейся от карфагенского полуострова к югу. В юго-восточном направлении южная сторона города омывалась водами самого залива. Здесь находилась двойная искусственная гавань города. Наружная, или торговая, гавань имела форму продолговатого четырехугольника, обращенного узкой стороной к морю; от входа в нее, шириной всего в 70 футов, тянулись по обеим сторонам широкие набережные. Внутренняя, или военная, гавань круглой формы называлась Кофон. Посреди нее находился остров, на котором помещалось адмиралтейство; вход в эту гавань вел из внешней гавани. Между обеими гаванями тянулась городская стена. От Бирсы она делала поворот на восток. Коса, выдававшаяся в залив, и торговая гавань оставались вне ее, а военная гавань оказывалась внутри нее; поэтому надо думать, что вход в эту гавань мог запираться, как ворота. Близ военной гавани находилась рыночная площадь. Три узкие улицы соединяли ее с крепостью, открытой со стороны города. К северу от города, вне его, находилась теперешняя Эль-Мерса, называвшаяся тогда Магалией,— довольно обширное предместье, уже тогда изобиловавшее дачами и хорошо орошаемыми садами; оно было обнесено особым взлом, примыкавшим к главной городской стене. На противоположной оконечности полуострова, Джебель-Хави, у теперешнего селения Камарт, находилось кладбище. Эти три составные части города — старый город, предместье и кладбище — занимали всю ширину полуострова на стороне, обращенной к заливу. Доступ к ним был возможен лишь по двум большим дорогам, ведшим в Утику и Тунис по узкой косе; последняя не была загорожена стеной, однако представляла наилучшие местные условия для армии, группирующейся под защитой города или выходящей на его защиту. Трудная задача овладеть столь хорошо укрепленным городом осложнялась еще тем, что сам город и его владения, все еще насчитывавшие 800 поселений и находившиеся большей частью во власти партии эмигрантов, располагали значительными ресурсами; к этому присоединялись враждовавшие с Массиниссой свободные и полусвободные ливийские племена. Таким образом карфагеняне имели возможность не ограничиваться обороной города, а выставить в поле многочисленную армию. Ввиду крайнего ожесточения, царившего в армии карфагенских эмигрантов, и высоких качеств легкой нумидийской конницы с этой армией нельзя было не считаться.

Итак, консулам предстояла далеко не легкая задача, когда им пришлось начать по всем правилам осаду. Марк Манилий, командовавший сухопутными войсками, стал лагерем против стен крепости, а Луций Цензорин подошел со своим флотом со стороны залива и приступил к военным действиям на земляной косе. Карфагенская армия под начальством Гасдрубала расположилась на другом берегу залива, у крепости Неферис. Отсюда она затрудняла работу римских солдат, посланных рубить лес для постройки осадных орудий. Много людей перебил у римлян искусный начальник карфагенской конницы Гимилькон Фамея. Тем временем Цензорин построил на земляной косе два больших тарана. С их помощью римляне проломали здесь брешь в самом слабом месте городской стены, но приступ пришлось отложить, так как уже наступил вечер. Ночью осажденным удалось заделать большую часть бреши и при вылазке так испортить римские машины, что на другой день они уже не действовали. Римляне все же отважились пойти на приступ: но брешь, а также примыкавшие к ней отрезки стены и расположенные поблизости дома оказались сильно защищенными — здесь было много бойцов. Римляне продвигались крайне неосторожно и были отражены с большими для них потерями. Они потерпели бы еще более тяжелое поражение, если бы не предусмотрительность военного трибуна Сципиона Эмилиана. Предвидя исход безрассудно смелого предприятия, последний удержал своих воинов под стенами города и с помощью их прикрыл отступление римлян. Попытка Манилия взять неприступные стены крепости закончилась еще меньшим успехом. Таким образом, осада затянулась. Болезни, распространившиеся в лагере римлян в результате летнего зноя, отъезд Цензорина, самого способного из римских военачальников, недовольство и бездействие Массиниссы (он, конечно, не мог радоваться тому, что римляне собирались захватить добычу, на которую он сам рассчитывал), наконец, смерть этого девяностолетнего царя, последовавшая в конце 149 г.,— все это заставило римлян совершенно прекратить наступательные операции. Им стоило достаточно труда и хлопот защищать флот от карфагенских брандеров, охранять лагерь от ночных нападений и доставлять продовольствие и фураж. Для этой последней цели они построили в гавани форт и предпринимали экспедиции в окрестности. Оба похода против армии Гасдрубала не увенчались успехом; первый поход едва не кончился полным разгромом вследствие плохого руководства и неблагоприятных условий местности.

Эта война протекала бесславно для полководцев и всей римской армии в целом, но зато блестящи были заслуги военного трибуна Сципиона Эмилиана. Во время ночного нападения врагов на римский лагерь Сципион с несколькими эскадронами конницы атаковал неприятеля с тыла и принудил его к отступлению. Во время первого похода на Неферис, когда римское войско переправилось вопреки его советам через реку и подверглось опасности полного уничтожения. Сципион отважно атаковал врага с фланга и, таким образом, дал римлянам возможность отступить; его мужество и геройское самопожертвование спасли римский отряд, который уже считали погибшим. Прочие римские военачальники, и особенно сам консул, отпугивали своим вероломством те города и тех партийных вождей, которые готовы были идти на соглашение с Римом; но Сципиону удалось переманить на сторону римлян одного из самых даровитых из этих вождей, Гимилькона Фамею, с 2 200 всадниками. Сципион выполнил завещание Массиниссы о разделе его царства между тремя его сыновыми — Миципсой, Гулуссой и Мастанабалом. После этого Сципион привлек в ряды римлян Гулуссу, искусного предводителя конницы, достойного продолжателя своего отца в этом деле. Таким образом был восполнен сильно ощущавшийся в римском войске недостаток кавалерии. Тонкое и в то же время простое обхождение Сципиона напоминало скорее его родного отца, чем того, чье имя он носил, и побеждало даже завистников; имя Сципиона было у всех на устах в лагере и в столице. Даже Катон, отнюдь не щедрый на похвалы, за несколько месяцев до смерти (он умер в конце 149 г., не дожив до исполнения своего заветного желания — разрушения Карфагена) применил к молодому воину и его бездарным соратникам гомеровский стих: «Он один — человек, остальные — блуждающие тени».

2.2 Назначение Сципиона Эмилиана Африканского главнокомандующим африканской группировкой римской армии.

Между тем наступил конец года и вместе с ним смена главного командования. Консул Луций Пизон, явившийся в армию с большим опозданием (148 г. до н.э.), принял начальство над сухопутной армией, а Луций Манцин стал во главе флота. Но если их предшественники добились немногого, то при новых военачальниках дело совершенно не двигалось вперед. Вместо того, чтобы осаждать Карфаген или выступить против армии Гасдрубала, Пизон производил нападения на мелкие приморские финикийские города — большей частью тоже безуспешно. Так, например, город Клупея отразил его нападение; осада Гиппона Диаррита длилась все лето; осажденные два раза сжигали осадные машины римлян, и последние в конце концов позорно отступили. Город Неаполь, правда, был взят, но разграбление его в нарушение данного слова не могло содействовать дальнейшим успехам римского оружия. Карфагеняне воспрянули духом. Нумидийский шейх Вифий с 800 всадников перешел на их сторону. Послы карфагенян пытались завязать сношения также с царями Нумидии и Мавретании и даже с македонским лже-Филиппом. Пожалуй, не столько военные действия римлян, сколько внутренние раздоры среди самих карфагенян помешали тому, чтобы их дела приняли еще более благоприятный оборот. Так, эмигрант Гасдрубал возбудил недоверие к другому Гасдрубалу, бывшему военачальником в городе; поводом для подозрений послужило родство последнего с Массиниссой, и он был убит в здании городского совета.

Чтобы создать перелом в тревожном положении дел в Африке, Рим решил прибегнуть к чрезвычайной мере — назначить главнокомандующим единственного человека, стяжавшего славу на поле сражений в Ливии и носившего имя, которое как бы предопределяло его для этой войны. Решено было вместо должности эдила, которой Сципион добивался в это время, предоставить ему консулат до установленного срока, устранив законы, запрещавшие это, и вместе с тем специальным постановлением поручить ему ведение войны в Африке, Сципион прибыл в Утику (147 г. до н.э.) в очень важный момент. Римский адмирал Манцин, на которого Пизон возложил номинальное продолжение осады, занял крутую скалу, отдаленную от города и почти не защищаемую; она находилась на малодоступной стороне предместья Магалии. Здесь Манцин сосредоточил почти весь свой немногочисленный отрад, надеясь, что ему удастся проникнуть отсюда в предместье. Действительно, нападающие уже проникли было в ворота, и весь лагерный сброд массами устремился в Магалию в надежде на добычу. Но карфагеняне оттеснили врага к скале, где римляне очутились в крайней опасности, так как не имели продовольствия и были почти совершенно отрезаны. Такое положение застал Сципион. Он немедленно посадил на корабли прибывшие с ним войска и ополчение города Утики и отправил их к угрожаемому пункту. Им удалось спасти находившийся там отряд и удержать за собой скалу. Устранив, таким образом, ближайшую опасность, новый главнокомандующий отправился в лагерь Пизона, чтобы принять начальство над войском и повести его обратно к Карфагену. Но Гасдрубал и Вифий, воспользовавшись его отсутствием, передвинули свой лагерь к самому городу и возобновили нападение на римский отряд, стоявший на скале у Магалии. Однако и на этот раз Сципион вовремя прибыл на помощь с авангардом своих главных сил. После этого римляне возобновили осаду и вели ее упорнее прежнего. Сципион прежде всего очистил лагерь от большого обоза и от маркитантов и снова ввел строгую дисциплину. Скоро оживились и военные действия. Римляне ночью пошли приступом на предместье. Придвинув к стене осадную башню одинаковой высоты с зубцами стены, они перебрались на стену и отворили небольшую калитку, через которую устремилось все римское войско. Карфагеняне сдали предместье и лагерь у городских ворот и поручили Гасдрубалу главное начальство над городским гарнизоном, состоявшим из 30 000 человек. Новый комендант проявил спою энергию прежде всего в том, что приказал вывести на стены всех взятых в плен римских солдат, подвергнуть их жестоким истязаниям и затем сбросить вниз на глазах у осаждающей армии. Когда этот поступок вызвал порицания, введен был террор и против карфагенских граждан.

Сципион, заперев осажденных внутри города, старался совершенно отрезать его от сообщения с внешним миром. Свою главную квартиру он расположил на перешейке, соединяющем карфагенский полуостров с материком. Здесь, несмотря на неоднократные попытки карфагенян помешать его предприятию, он построил большой укрепленный лагерь во всю ширину перешейка, совершенно отрезавший город со стороны материка. Но в гавань все еще приходили суда с продовольствием: ладьи отважных купцов устремлялись сюда в погоне за прибылью, корабли Вифия пользовались каждым попутным ветром, чтобы доставлять в Карфаген продовольствие из города Нефериса, находившегося на берегу Тунисского залива. Поэтому хотя городское население уже терпело нужду, гарнизон получал еше достаточное снабжение. Тогда Сципион решил соорудить между земляной косой и берегом залива каменную плотину шириной в 96 футов и, таким образом, запереть вход в гавань. Это мероприятие сначала вызвало насмешки карфагенян, считавших его неосуществимым. Но когда постройка плотины подошла к концу, для города, казалось, не было больше спасения. Но одна неожиданность уравновесила другую. Пока римские рабочие строили плотину, в карфагенской гавани в течение двух месяцев днем и ночью велись какие-то работы, причем в такой тайне, что даже перебежчики не могли сказать, что замышляют осажденные. Когда римляне закончили плотину, запиравшую вход в гавань, внезапно из той же гавани вышли в залив 50 карфагенских трехпалубных кораблей и мелкие суда и лодки. Оказалось, что пока римляне загораживали старый вход в гавань с южной стороны, карфагеняне прорыли канал в восточном направлении и таким образом создали себе новый выход; его невозможно было запереть, так как в этом месте море слишком глубоко. Если бы карфагеняне вместо вывода своего флота для парада немедленно и со всей энергией напали на римские корабли, совершенно неподготовленные — с кораблей отчасти были сняты снасти,— римский флот был бы полностью уничтожен. Но они напали на римлян лишь через три дня, когда враг встретил их в полной боевой готовности. Сражение кончилось вничью; но на обратном пути карфагенские корабли сгрудились в узком проходе у входа, благодаря чему флоту были причинены повреждения, равносильные поражению. Тогда Сципион повел наступление на внешнюю набережную; она находилась вне городских стен и была слабо защищена только земляным валом, возведенным недавно. Поставив осадные машины на земляной косе, римляне без труда пробили в валу брешь. Но карфагеняне, перейдя вброд мелководный рукав залива, с беспримерным мужеством напали на осадные орудия и прогнали обслуживавших их солдат. Римляне отступали в такой панике, что Сципиону пришлось двинуть против бежавших свою конницу. Осадные орудия римлян были разрушены, карфагеняне выиграли, таким образом, время и успели заделать брешь. Однако Сципион восстановил свои машины и снарядами поджег деревянные башни противника. В результате римляне овладели набережной, а вместе с нею и наружной гаванью. Здесь они соорудили вал, равный по высоте городской стене. Таким образом, город оказался, наконец, совершенно запертым как со стороны, суши, так и со стороны моря, так как во внутреннюю гавань можно было проникнуть только через наружную. Чтобы полностью обеспечить блокаду, Сципион приказал Гаю Лелию атаковать лагерь под Неферисом, находившийся теперь под командой Диогена. С помощью удачной военной хитрости лагерь был взят и множество людей, находившихся в нем, было частью перебито, частью захвачено в плен. Между тем наступила зима, и Сципион прекратил военные действия, предоставив голоду и болезням довершить начатое им.

Роковые результаты разрушительной работы бичей господних сказались весной 146 г., когда римская армия предприняла решительный штурм города. Пока шла зима, Гасдрубал по-прежнему лишь хвастал и пировал. Теперь он приказал поджечь наружную гавань и приготовился отразить ожидаемое нападение на Кофон. Но Лелию удалось несколько выше перебраться через стену, почти не защищаемую ослабевшим от голода гарнизоном, и, таким образом, проникнуть во внутреннюю гавань. Город был взят, но борьба далеко еще не окончилась. Римляне овладели рынком, примыкавшим к малой гавани, и стали медленно продвигаться по трем узким улицам, соединявшим рыночную площадь с крепостью. Им приходилось штурмом брать один за другим громадные дома, достигавшие высоты 6 этажей. По крышам или по балкам, перекинутым через улицы, солдаты переходили из одного здания-крепости в другое, соседнее, или стоявшее на другой стороне улицы и убивали всех, кто попадался им под руку. Так прошло шесть дней. Это были ужасные дни для жителей города, но и римлянам пришлось преодолеть немало трудностей и опасностей. Наконец, римляне добрались до крутой скалы крепости, в которой укрылся Гасдрубал с остатками своей армии. Чтобы расширить подступы к крепости, Сципион приказал поджечь взятые с боя улицы и дома и очистить улицы от мусора. При этом погибло множество небоеспособного населения, укрывшегося в домах. Тогда, наконец, последние карфагеняне, скучившиеся в крепости, стали просить о пощаде. Им было обещано лишь сохранить жизнь; перед победителем предстали 30 000 мужчин и 25 000 женщин, это не составляло и десятой доли прежнего населения города. Только 900 римских перебежчиков и Гасдрубал с женой и двумя детьми укрылись в храме бога-целителя: для дезертиров и для палача римских пленных не могло быть пощады. Но когда самые решительные из них, изнемогал от голода, подожгли храм, у Гасдрубала не хватило мужества взглянуть смерти в лицо; он один выбежал из храма и на коленях молил победителя пощадить его жизнь. Ему была дарована эта милость. Жена Гасдрубала стояла со своими детьми среди других на крыше храма; когда она увидела Гасдрубала у ног Сципиона, ее гордое сердце возмутилось при виде унижения погибающей родины; язвительно посоветовав супругу беречь свою жизнь, она столкнула в огонь своих сыновей, а затем сама бросилась в пламя.

2.3 Падение Карфагена.

Борьба была кончена. В лагере и в Риме царило безграничное ликование; лишь благороднейшие из римлян втайне стыдились этого нового великого подвига. Пленники большей частью были проданы в рабство, некоторые погибли в тюрьме. Самые знатные — Вифий в Гасдрубал — были в качестве государственных пленников интернированы в Италии, где обрашение с ними было сносное. Все движимое имущество, за исключением золота, серебра и даров, пожертвованных в храмы, было отдано на разграбление солдатам. Из сокровищ храма сицилийским городам была возвращена добыча, вывезенная в Карфаген во время его могущества. Например, жители Акраганта получили обратно медного быка тирана Фаларида. Остальное досталось римскому государству.

Однако, большая часть города была еще цела. По-видимому, Сципион хотел сохранить ее; по крайней мере он отправил сенату по этому поводу специальный запрос. Сципион Назика снова пытался отстоять требования разума и чести. Но все было напрасно. Сенат приказал главнокомандующему сравнять с землей город Карфаген, предместье Магалию и все города, до последней минуты стоявшие на стороне Карфагена; чтобы положить конец даже юридическому существованию города, сенат распорядился пройти плугом по всей занимаемой им территории и предать это место вечному проклятью, дабы на нем никогда не появились ни дома, ни пашни. Приказ был выполнен. Семнадцать дней пылали развалины. Недавно открытые остатки карфагенской стены оказались заваленными слоем пепла толщиной в 4—5 футов; в этом слое были найдены обуглившиеся куски дерева, обломки железа и метательные ядра. На месте, где в течение полутысячелетия работали и торговали трудолюбивые финикияне, римские рабы стали теперь пасти стада своих далеких господ. Дарования Сципиона влекли его к более благородному призванию, а не к роли палача; он с содроганием смотрел на дело своих рук. Вместо победного ликования в душе победителя росло предчувствие, что за таким злодеянием неизбежно должно последовать возмездие.

Римлянам оставалось теперь организовать управление страной. Прежний обычай — передавать завоеванные заморские страны во владение союзникам — больше не был в ходу. Миципса и его братья сохранили в основном свои прежние владения с добавлением земель по Баграду и в Эмпории, отобранных ими у Карфагена. Издавна лелеянная ими мечта сделать Карфаген своей столицей рушилась теперь навсегда. Зато сенат подарил им карфагенские библиотеки. Карфагенская территория, принадлежавшая городу в момент его падения, т. е. узкая полоса земли на африканском берегу против Сицилии от реки Туски (Вади-Сайне напротив острова Галиты) до Тен (напротив острова Керкены), стала римской провинцией. Дальше в глубь материка Массинисса постоянно захватывал части карфагенской территории, и его наследникам уже принадлежали Булла, Зама и Вакка; за нумидийцами осталось то, чем они уже владели. Однако тщательное установление границы между римской провинцией и окружавшим ее с трех сторон Нумидийским царством свидетельствовало о том, что римляне ни в коем случае не потерпят в своих владениях того, что они допускали по отношению к Карфагену. Название новой провинции — Африка,— по-видимому, указывало на то, что римляне отнюдь не считают только что установленные границы окончательными. Управление новой провинцией было передано римскому наместнику с резиденцией в Утике. В постоянной охране границ новой провинции не было надобности, так как союзное Нумидийское царство всюду отделяло ее от племен пустыни. В отношении налогообложения Рим в общем поступил милостиво. Те общины, которые с начала войны стояли на стороне римлян,— это были только приморские города: Утика, Гадрумет, Малый Лептис, Тапс, Ахулла, Узалис, а внутри страны город Тевдалис,— сохранили свои земли и получили права свободных городов. Те же права получила и вновь основанная городская община, составленная из перебежчиков. Земли города Карфагена, за исключением участка, подаренного Утике, равно как земли остальных разрушенных городов, перешли в собственность римского государства и отныне сдавались в аренду. Остальные города тоже лишились юридически своей земельной собственности и своих городских свобод. Однако временно, впредь до дальнейшего распоряжения, римское правительство оставило им их пашни и их прежние учреждения. За пользование землей, ставшей отныне собственностью Рима, они должны были ежегодно уплачивать Риму раз навсегда установленную подать (stipendium), В свою очередь они взимали ее с отдельных налогоплательщиков в виде налога на имущество. От разрушения самого крупного торгового города на всем Западе больше всех выиграли римские купцы. Как только Карфаген был обращен в прах, они толпами устремились в Утику и стали оттуда эксплуатировать не только римскую провинцию, но и недоступные для них до тех пор области нумидийцев и гетулов.

3. Римская армия в Третьей Пунической войне.

3.1 Основные принципы организации армии Рима.

Римская армия”, — писал Энгельс, — “представляет самую совершенную систему пехотной тактики, изобретенную в течение эпохи, не знавшей употребления пороха. Она сохраняет преобладание тяжело вооруженной пехоты в компактных соединениях, но добавляет к ней: подвижность отдельных небольших единиц, возможность сражаться на неровной местности, расположение нескольких линий одна за другой, отчасти — для поддержки и отчасти в качестве сильного резерва, и, наконец, систему обучения каждого отдельного воина, еще более целесообразную, чем спартанская. Благодаря этому римляне побеждали любую вооруженную силу, выступавшую против них, — как македонскую фалангу, так и нумидийскую конницу”[20] .

Это была новая, более высокая ступень в развитии тактики пехоты древних армий. То, что в войнах греков выступало в виде единичных случаев (тактическое расчленение боевого порядка пехоты), у римлян получило оформление в виде манипулярного строя легиона, который позволил вести бой на пересеченной местности, питать его из глубины, хорошо маневрировать. Возможность тактических комбинаций в действиях пехоты сильно возросла; это способствовало обогащению тактических форм.

Силы фаланги были равномерно распределены по фронту, тактическая глубина боевого порядка отсутствовала. В этих условиях тяжелая пехота не могла вести продолжительный и упорный бой, требующий постоянного обеспечения из глубины, фаланга не имела средств для парирования случайного удара во фланг и тыл, она исключала возможность сосредоточения сил на важнейшем направлении и являлась прямой противоположностью манипулярного строя.

Новой тактике соответствовали и новые формы организации армии. Если фаланга имела только административное деление, то в римском легионе уже наблюдалось тактическое расчленение, которое обеспечивало на поле боя высокую маневренную подвижность римской армии. Манипула была тактической единицей. Тактическое расчленение армии повышало роль частных начальников в бою. Поэтому римляне большое внимание уделяли подготовке командного состава.

В противоположность армиям эллинистических государств, в римской армии пехота решала исход боя, была главным родом войск. Римское крестьянство являлось социальной базой для хорошей, боеспособной тяжелой пехоты. Но римляне не имели базы для создания хорошей конницы, отсутствие которой не всегда компенсировалось высокой маневренностью пехоты (Треббия, Канны).

Вооружение римской армии было усовершенствовано, а главное, каждая линия боевого порядка имела оружие, которое соответствовало ее тактическому назначению. Легкая пехота была вооружена метательным оружием и вела бой на расстоянии. У гастатов имелись легкий пилум — метательное оружие, действовавшее на близких дистанциях, и меч — оружие ударного действия. Первый удар по противнику наносили гастаты. Принципы имели тяжелый пилум и меч. Принципами были опытные воины, задача которых заключалась в поддержке гастатов. Триарии вооружались копьем и мечом. Эти ветераны часто использовались в качестве общего резерва (Киноскефалы, Пидна).

Более высокая по сравнению с Грецией ступень в развитии рабовладельческого способа производства позволила римлянам создать и более совершенную армию рабовладельческого государства. Благодаря совершенной для того времени системы боевой подготовки и почти непрерывным многолетним войнам римская рабовладельческая милиция постепенно превратилась в армию воинов-профессионалов.

В период Пунических войн получила развитие и общевойсковая тактика. В этом отношении многое сделала карфагенская армия, имевшая хорошую регулярную конницу. Большую роль стала играть организация взаимодействия пехоты и конницы; последняя была теперь основным средством маневра.

Военная организация Рима, система обучения и воспитания римских войск достигли большого совершенства. Это была лучшая военная организация того времени не только в отношении структуры, но и в отношении управления войсками. Преимущество ее сказывалось в том, что Рим мог сосредотачивать в одном месте крупные силы, умело ими маневрировать, что позволяло создавать численное превосходство и подавлять противника. Хорошо организованная римская армия имела лучшее оружие, достаточно подготовленный командный состав, крепкую воинскую дисциплину, богатый боевой опыт

Римская армия была сильна и своим инженерным искусством. Римляне придавали большое значение искусству выбора, расположения, укрепления и охраны лагеря. В укрепленных лагерях римская армия была неуязвима. Это позволяло выбирать для боя наиболее благоприятный момент, чем обычно и пользовались римские полководцы. Римляне умели быстро наводить мосты и строить предмостные укрепления. Они располагали самой совершенной по тому временя связью. Рим имел солидную базу для дальнейшего развития военной техники и флота. Улучшались всевозможные метательные машины. Сильный античный флот неоднократно взаимодействовал с сухопутной армией (Сицилия, Греция). В первой Пунической войне получила развитие тактика морского боя.

3.2 Экономическая и политическая составляющие стратегии римской армии.

Основы успехов Римской рабовладельческой республики заключались не только в ее военной силе, но и, прежде всего, в более передовой экономике и политике, которая, в конечном счете, приводила к разрушению антиримских коалиций. Так было, например, в борьбе с Македонией, гак было и на последних этапах второй Пунической войны Рим начал борьбу с Карфагеном в Иберии и Африке в то время, когда карфагенская армия находилась еще в Италии. Такая стратегия римлян исходила из политической обстановки в Африке, где им удалось отколоть от Карфагена нумидийцев и создать мощную антикарфагенскую коалицию.

Мэхэн стратегию и исход пунических войн рассматривает с точки зрения решающего влияния морской силы. Он писал: “...обладание морем, или контроль над ним и пользование им являются теперь и всегда были великими факторами в истории мира”[21] . Поэтому Мэхэн военную историю сводит к истории морской силы: “...история морской силы, обнимая в широких пределах все, что способствует нации сделаться великой на море или через посредство моря, есть в значительной мере и военная история”[22] .

По мнению Мэхэна, влияние моря на ход и исход второй Пунической войны было решающим. Весь ход войны определялся тем, что “римская морская сила господствовала в водах, лежащих к северу от линии, которая идет от Таррагоны в Испании к Лилибеуму (ныне Марсала) на западе Сицилии, откуда кругом северного берега острова через Мессинский пролив до Сиракуз, и от последних — к Бриндизи в Адриатике. Обладание этими водами принадлежало римлянам ненарушимо в течение всей войны”[23] .

Рассматривая вторую Пуническую войну в отрыве от исхода первой войны, подорвавшей морское могущество Карфагена, Мэхэн заявлял, что “...неизвестны мотивы, побудившие его (Ганнибала) к опасному и почти гибельному походу через Галлию и через Альпы”[24] .

В основе этих рассуждений лежит мнение, что морская и сухопутная коммуникации карфагенской армии якобы одинаково находились под контролем римского флота. Мэхэн по этому вопросу пишет: “Возможны были две коммуникационные линии: одна — прямая, морем, другая — кружная, через Галлию. Первая была блокирована морскою силою римлян, вторая подвергалась постоянной опасности и, наконец, была совершенно пересечена вследствие оккупации Северной Испании римской армией. Эта оккупация сделалась возможной через обладание римлянами морем, которому карфагеняне никогда не угрожали”[25] . Для обоснования своей концепции Мэхэн прибегает к извращению фактов, утверждая, что сухопутную коммуникацию карфагенской армии римляне прервали только благодаря обладанию морем. На деле Рим господствовал на море с самого начала второй Пунической войны, а карфагенская коммуникация была прервана в результате взятия римлянами Нового Карфагена, т. е. во второй половине войны. Неверно и утверждение, что после первой Пунической войны карфагеняне могли пользоваться морской коммуникацией. Эта возможность исключалась господством на море римского флота. По этому вопросу, противореча самому себе, Мэхэн пишет: “Существуют ясные указания на то, что Рим никогда не упускал контроля над Тирренским морем, потому что его эскадры проходили беспрепятственно между Италией и Испанией”[26] .

По словам Мэхэна, весь ход второй Пунической войны определялся обстановкой на море. Кнэй Сципион разбил в Иберии Ганнона и занял берег и район к северу от реки Эбро потому, что господство на море обеспечило высадку десанта. Публий Сципион взял Новый Карфаген комбинированной атакой с суши и с моря, к слову говоря, воспользовавшись морским отливом и пройдя по морскому песку. Газдрубал пошел на помощь Ганнибалу, но Сципион морем послал северной группировке подкрепление в 11 тысяч легионеров. Нерон обманул Ганнибала и двинулся на помощь своей северной группировке. Газдрубал был разбит в Метаврском бою, который “...общепринято считать решением борьбы между двумя государствами”[27] . Даже исход первой Македонской войны решался на море, так как “римская морская сила, таким образом, всецело лишала Македонию возможности участвовать в войне”[28] . На самом деле, не римская морская сила, а римская дипломатия, опиравшаяся на легионы, организовала антимакедонскую коалицию и сковала силы Македонии в Греции. И не в Метаврском бою решился исход второй Пунической войны, а в Африке.

Резюмируя все свои доводы, Мэхэн утверждает, что в борьбе Ганнибала с Римом и Наполеона с Англией, закончившейся поражением при Заме и Ватерлоо, “...в обоих случаях победителем был тот, за кем оставалось обладание морем”[29] . Флот, по словам Мэхэна, играл роль господствующей силы, но его “...огромное решающее влияние на историю той эры, а вследствие этого и на историю мира, не было принято во внимание”[30] . Эту “историческую несправедливость”, выполняя социальный заказ английских империалистов, взялся исправить Мэхэн. Он фальсифицировал историю для того, чтобы доказать решающее влияние морской силы на историю, доказать, что английский морской флот является надежным средством порабощения колониальных народов.

Не флот решал ход и исход второй Пунической войны, резко отличавшейся от первой Пунической войны. В первой войне шла борьба за господство в западной части Средиземного моря, во второй войне — борьба за союзников, борьба за создание и раскол антиримских и антикарфагенских коалиций.

Характеризуя завершающий период второй Пунической войны и третью Пуническую войну, Энгельс писал: “...африканская высадка римлян во время второй Пунической войны стала возможна лишь после того, как был уничтожен цвет карфагенской армии в Испании и в Италии, а пунический флот вытеснен из Средиземного моря; нападение было не нападением, а очень солидной военной операцией, которая была вполне естественным завершением продолжительной и благоприятной для Рима войны. Третью же Пуническую войну едва ли можно назвать войной; это было простое угнетение слабейшего противника в десять раз сильнейшим противником”[31] . По мнению Энгельса, исход второй Пунической войны решался не на море, хотя вытеснение карфагенского флота было одним из условий успеха римлян; исход войны решался римскими легионами в Иберии, в Италии и, наконец, в Африке, где была проведена крупная военная операция; римским легионам, используя их успехи, помогала римская дипломатия, разъединявшая противников.

Рим в доисторическую эпоху, по-видимому, пережил более сильно развитый феодальный период жизни государства, чем Греция.

Феодалы доисторического Рима выработали крепкую и пустившую прочные социальные корни аристократию — патрициев. С падение монархии и основанием римской республики (510 г. до Р. X.) история Рима в главных чертах становится доступной для нас; мы можем представить себе картину состояния вооруженной силы Рима с этого Времени, но первым сражением, о событиях которого мы можем уверенно говорить и которое дает нам возможность видеть эту вооруженную силу в деле, является сражение при Каннах.

Старый торговый город Рим, вместе со своей небольшой округой — 983 кв. килом, (граница находилась в 17 верстах от центра), имел в эпоху основания республики около 60 тысяч жителей. Государственное устройство характеризовалось теснейшей смычкой города и деревни. Военной службой были обязаны поголовно все свободные мужчины, в возрасте от 17 до 46 лет, числом около 9 тысяч. Более состоятельные горожане — всадники — комплектовали конницу (600 человек). Относительно зажиточные люди являлись с вооружением гоплита. Неимущие являлись по призыву с копьем или пращей и несли преимущественно нестроевую службу.

3.3 Римская милиция. Комплектование армии.

В течение всего периода существования милиции, в Риме уделялось ее комплектованию особое внимание государственной власти: сенат, на основании тщательно веденных цензовых списков, каждый год составлял новую раскладку воинской повинности между общинами. Обязанность граждан являться по призыву не только декларировалась, но и тщательно контролировалась.

Таким образом, существенный признак римской, как и афинской, милиции заключался в привлечении к оружию граждан собственников. Основу римской милиции первоначально составляли имущие классы. Как мы увидим, переход к профессиональному солдату был связан в Риме, как и в Греции, с переносом комплектования армии на бедноту. Профессиональная армия из пролетариев оказалась способной достигнуть высшего уровня военного искусства, но она явилась в гораздо меньше степени связанной с буржуазной республикой и лишенной той политической устойчивости, которая составляла славу римской милиции, комплектовавшейся господствовавшими классами и крестьянством.

Римская республика была небогата, собирала свою казну посредством налогов на граждан, а не взносов со стороны союзников, как Афины; тем не менее милиционеру полагался в Риме паек, который расценивался в год в 75 динариев, и ежегодное жалованье в 45 динариев.

Легион. Так как, вместо монарха, войско подчинялось двум выборным бургомистрам города — консулам, то и все оно было поделено на 2 части, по 4.500 человек в каждой (3.000 пеших, 300 конных, 1.200 нестроевых и легко вооруженных), которые получили наименование легиона. С увеличением народонаселения росло и число легионов. Легион являлся, таким образом, административным делением, в боевом же порядке вся армия представляла сомкнутую массу — фалангу.

Деление по возрастам. В конце IV столетия до Р. X. деление милиционеров, в зависимости от их имущественного положения, утратилось; государство было уже достаточно богато, чтобы давать недостаточным милиционерам недостающее им вооружение. Нестроевой состав легиона (29% против 50% у греков) комплектовался из менее надежных элементов, преимущественно из населения недавно покоренных областей.

Строевой состав стал делиться по возрастам на младших — гастатов (1200 человек), средних — принципов (столько же) и старейших — триариев (600), при чем единицы гастатов — манипулы — образовывали передние шеренги фаланги, манипулы принципов — средние, а триариев — задние. Профессиональных солдат так организовать нельзя: каждый наемник получает равную плату, и опасность должна делиться поровну или случайно. Когда Рим, после Канн, начал переходить к профессиональному солдату, это деление на возрасты в действительности утратилось. Но в организованной милиции такое деление отвечало обстановке: более рьяная и физически сильная молодежь принимала на себя всю тяжесть рукопашной схватки, а отцы семейств, как и в немецком ландвере, подвергались опасности только в крайних случаях, когда нужно было заполнить разрыв, образовавшийся в фаланге.

Манипулы. Гастэты, принципы и триарии образовывали до 10 манипул, силой по 120 гоплитов (у триариев — 60 гоплитов). Манипулы строились в 6 шеренг в глубину и имели, следовательно, у гастатов и принципов по 20 человек в шеренге, а у триариев по 10 человек. Манипулы делились каждая на две центурии, которые строились рядом. Фронт легиона образовывали 10 манипул гастатов, 200 человек по фронту. Между манипулами оставались маленькие интервалы — щели. Смысл этих щелей в общей фаланге был очень глубокий. Когда римская армия — иногда свыше десяти легионов, занимая своей фалангой фронт в 1—2 версты, наступала, то сохранение направления, особенно на пересеченной местности, для всего фронта было очень трудно. Известно, как трудно провести и по гладкому полю, на церемониальном марше, по отмеченному линейными направлению, даже развернутую роту — часто всего 50 человек в одной шеренге, без ломки равнения и разрывов. А в боевых условиях, при движении в первой шеренге 2000-3000 человек, разрывы, и довольно значительные, являлись обыденным, частым явлением. Борьба с ними путем остановки и подравнивания губительна для быстроты маневра и представляет паллиатив. А между тем, каждый разрыв в фаланге, обнажая два неприкрытых фланга, представляет готовый прорыв боевого порядка и может вести к поражению. Поэтому римляне и дали не тактическую, правда, а только строевую самостоятельность каждой манипуле. Шеренга в 20 человек, даже неопытных милиционеров, легко может быть обучена движению без разрывов. Каждая манипула имела свой значок (они подравнивались при общем наступлении), и каждый милиционер обязан был ни в коем случае от него не отрываться и не терять свое место в манипуле. Интервалы между манипулами, очень небольшие, смягчали толчки при движении, когда манипулы то сближались вплотную, то нескольку расходились. Нормально в момент рукопашной схватки они исчезали вследствие более свободного размещения людей в момент атаки и действия оружием. Но если, как это неоднократно повторялось, столкновение с противником происходило в момент образовавшегося между двумя манипулами гастатов разрыва, то этот разрыв автоматически заполнялся стоявшёй сзади манипулой принципов или ее центурией, если в разрыве не могла поместиться целая манипула. С этой целью манипулы гастатов, принципов и триариев стояли не в затылок друг другу, а как при кирпичной кладке — центр последующих манипул за швом предшествующих.

Интервалы между манипулами представляли и ту выгоду, что позволяли употреблять в гораздо более широкой мере метательное оружие. При сплошной фаланге действующие впереди легковооруженные должны были отходить заблаговременно за фланги, чтобы не быть раздавленными между двумя наступающими друг на друга фронтами, что при недальнобойности тогдашнего оружия давало возможность легко вооруженным действовать исключительно впереди флангов. Щели же между манипулами позволяли легко вооруженным скрываться через них к моменту решительной схватки и, таким образом, сравнительно долго оставаться перёд фронтом.

Как ни очевидны выгоды манипулярного построения фаланги, чтобы принять такое построение, недостаточно догадаться о нем, знать его. Нужна предпосылка о высшей ступени сплоченности, а высшей ступени доверия к товарищам, о высших достижениях в отношении дисциплины. Недостаточно дисциплинированному греку только могучее чувство локтя, только осязаемая очевидность отсутствия щелей в фаланге давала уверенность, что в момент схватки он не будет предоставлен своим силам. Римский милиционер, выросший в условиях железной дисциплины, наступал с готовым разрывом в сплошной фаланге, убежденно, веря, что в момент столкновения этот разрыв будет заполнен, и два суровых проводника римской дисциплины — два центуриона — фельдфебеля, стоявшие позади в манипуле принципов, обязанные скомандовать и обязательно повести в разрыв своих принципов, имели достаточно авторитетный вид, чтобы поддержать это доверие.

Вооружение. На вторую половину IV столетия выпадает и установка окончательного типа вооружения римского, легионера. Копье, которое не представляло удобств для рукопашной схватки, было сохранено только у триариев, которые в свалке почти не участвовали., Главным оружием легионера являлся меч; вместо копья, гастаты и принципы имели пилум — короткое копье, дротик; подойдя на близкое расстояние, две первых шеренги гастатов, по общему знаку, метали свои пилумы, и, после этого залпа, римская фаланга стремительно бросалась в рукопашную, обнажая мечи.

1200 нестроевых и легковооруженных распределялись в административном порядке по 40 человек на манипулу. Таким образом, 2 нестроевых приходилось на 6 гастатов или принципов и на 3 триария. Около 200 легковооруженных участвовало в бою перед фронтом легиона. Если последний имел открытый фланг, то на нем могло принять участие в бою еще небольшое число легковооруженных. Небольшая часть следовала за триариями для подборки раненых, главная же масса оставалась сторожить лагерь.

Превосходство римлян в тактике достигалось не творчеством в отношении военного искусства на полях сражений, а превосходством дисциплины, вооружения и выработанного метода стремительной атаки густых масс пехоты (нормально — 15 шеренг). Римская конница, продолжавшая комплектоваться из богатейших граждан и строившаяся на флангах, особым искусством и доблестью не отличалась. Как и греческая фаланга, римская фаланга способна была износить удар только в одну сторону, и какое бы количество легионов ни входило в нее, она была почти беззащитна в случае атаки неприятеля с нескольких сторон. Манипулы не представляли тактических единиц, способных к самостоятельному маневрированию, и не было командного состава, который мог бы скомпоновать и осуществить тактический маневр частью всей пехоты.

Командный состав римской милиций заслуживает особого внимания. Высший командный состав представлял высших гражданских чиновников. Штатские полководцы — консулы — (римские бургомистры) и почти столь же штатские генералы — легаты — и штаб-офицеры — трибуны, командующие отдельными легионами, были, в большинстве случаев, молодыми людьми аристократического происхождения, с ничтожным боевым опытом. Такой высший командный состав мог проводить определенную схему боя, но к творчеству и проявлению инициативы на поле сражения был неспособен. Даже когда Рим перешел к профессиональным, солдатским армиям, это сохранение командования в руках гражданской магистратуры оказалось возможным. Римские наместники и губернаторы — проконсулы и преторы — командовали всеми войсками вверенных им провинций. Высший римский начальник не был вождем, не подавал примера воинам в бою, а являлся дающей приказание инстанцией.

Эти немыслимо при недостаточно дисциплинированных войсках; это было немыслимо и Греции, и особенно было немыслимо в средние века, когда король или герцог в бою являлся только первым рыцарем своего войска. Римская милиция была идеальным регулярным войском, над которым царствовал закон, удивительно дисциплинированным, необычно послушным орудием, как бы созданным для того, чтобы ему приказывали.

Римская дисциплина. Проводником этой дисциплины являлся младший офицер, выходивший из рядов наиболее надежных, опытных и исправных легионеров, с незначительным социальным положением, и выполнявший приблизительно функции современного фельдфебеля (центурион). Впрочем, тип его окончательно выработался, когда походы участились и удлинились, и когда Рим перешел к профессиональному солдату. Сильные, энергичные, авторитетные, хотя и вышедшие из народа, римские центурионы следили за всеми деталями службы; имея в руках виноградную лозу, они на месте же, в порядке управления, наказывали ею каждый проступок, каждое упущение легионера. Римская конница, вследствие условий своего комплектования, резко отличалась по дисциплине от пехоты и потому всегда уступала ей славу побед.

Консул был облечен правом предавать смертной казни в дисциплинарном порядке. Ему предшествовали ликторы с секирами и пучками розог, что являлось не только эмблемой власти, предоставленной ему законом, но и орудием для осуществления ее на месте. Консул имел право децимирования, т. е. смертной казни, налагаемой на десятую часть целых строевых соединений, и такая массовая смертная казнь, как дисциплинарное наказание за неисправность службы, являлась не пустым словом, а применялась на деле (например, Антонием в походе против парфян). Штаб-офицер, трибун, имел право накладывать строжайшие телесные наказания, до избиения камнями включительно; что было равносильно приговору к смертной казни; случайно выживший это наказание должен был, под страхом смерти, навсегда оставить пределы республики. К наказанию избиением камнями приговаривался обязательно часовой, обнаруженный центурионом, совершавшим обход, спящим, и сам центурион, если бы он скрыл и не донес об этом проступке по начальству.

Пробным камнем дисциплины являются фортификационные работы. Греческого гоплита надо было продолжительно уговаривать, чтобы он взялся за лопату; римский же легионер, после самого утомительного перехода, не располагался на отдых, не укрепив своего лагеря рвом с бруствером, усиленным палисадом. Тяжело вооруженный римский легионер нес на себе и шанцевый инструмент, а подчас и палисадины для лагеря, если приходилось разбивать его в безлесном месте.

Римское военное искусство замечательно этой железной дисциплиной, благодаря которой удалось создать всемирное государство. Республиканская форма государственного устройства не только не допускала подрыва дисциплины и авторитета закона, но возвела их на степень святыни.

Не только строгость и неумолимость дисциплинарных наказаний и непрерывный надзор центурионов содействовали постановке дисциплины на такую высоту, но и строевые учения. Манипулы обучались во всех случаях сохранять свой строй. Несколько манипул обучались движению развернутым фронтом, с сохранением взятых интервалов.

Основанное на удачном шаблоне и на величественной дисциплине римское военное искусство позволило успешно справиться с слабыми противниками, завоевать всю Италию, но поставило республику на край гибели, когда противником ее оказался великий полководец — Ганнибал, имевший в своих руках крепко сплоченную профессиональную армию, с великолепно подобранным и тактически образованным старшим командным составом.

3.4 Конфликты, в которых принимала участие римская армия до Третьей Пунической войны.

Значение второй Пунической войны. Вторая Пуническая война (218 — 201 г. до Р. X.) для истории военного искусства имеет чрезвычайное значение Во-первых, часть событий этой войны может быть установлена вполне научно. В истории сражений древних и средних веков точнее всего наши сведения о Каннах. Карфаген был разрушен, до нас не дошло ни строчки оригинальной карфагенской литературы, но древние римские и греческие историки пользовались по второй Пунической войне достоверным материалом, как с римской, так и с карфагенской стороны. Дельбрюк в необычайно глубоких страницах Полибия, посвященных действиям карфагенян при Каннах, так резко отличающихся от обычной батальной живописи историков, готов видеть голос самого Ганнибала, реляцию его, попавшую через вторые руки к Полибию. Во-вторых, в этой войне мы видим величайшего полководца истории — Ганнибала. Как и Наполеон, Ганнибал окончил свою полководческую деятельность тяжелым военным поражением, но слава обоих великих побежденных полководцев не затемнена их печальном концом. В-третьих, в течение этой войны военное искусство римлян пережило огромную эволюцию. Талантливый римский вождь, Сципион Африканский, сумел разгадать тайну побед Ганнибала и перестроил римскую милицию на уровень новых требований, которые вызывались стремлениями Рима к всемирному владычеству.

Карфаген, по своему географическому положению, отличался от Рима отсутствием своей округи, населенной крестьянами той же национальности. Африканские туземцы-ливийцы и нумидийцы, кочевавшие в ближайших к Карфагену степях, имели мало общего с культурными семитами города. Поэтому Карфаген был преимущественно морской державой, захватывал острова, богател морской торговлей в западной части Средиземного моря, а в Атлантическом океане занимал монопольное положение, обеспечив за собой оба берега Гибралтарского пролива. Сухопутная его армия формировалась исключительно из наемников; главным образом, это были чужеземцы; среди этих профессионалов военного дела было много греков, и в течение первой Пунической войны карфагеняне усвоили себе от греческого стратега Ксантипа все достижения греческого военного искусства. Первая Пуническая война (264-242г.) повела к потере Сицилии, а с ней и господства на море; ко второй Пунической войне Карфаген мог выставить только 70 трирем против 120 трирем Рима. Последовавшие при демобилизации после 1-й войны бунты наемных войск поставили на край гибели республику; на острове Сардиния все пунийские начальники с их штабами были перебиты солдатами, и Рим захватил этот остров, как беспризорный (238 г.).

Карфагенская армия. Гамилькар, карфагенский полководец, герой первой Пунической войны, получивший за свою энергию прозвище "Барка", т. е. молния, справился с ужасным солдатским бунтом, собрал около себя испытанный кадр военных, отправился с ними на Пиринейский полуостров и завоевал его до р. Эбро, чем создал компенсацию за потерянную Сицилию. Завоеванные области изобиловали богатыми серебряными рудниками. Армия жила без помощи Карфагена и почувствовала себя самостоятельной.

Политику Гамилькара после его смерти продолжал Газдрубал — его зять. Рим не препятствовал этому расширению карфагенского влияния, так как был занят завоеванием Цизальпинской Галлии (бассейн р. По), но связал Газдрубала обещанием не переходить на северный берег р. Эбро. После смерти Газдрубала армия провозгласила своим вождем Ганнибала, сына Гамилькара. Карфаген был вынужден признать его своим полководцем. В Карфагене опорой Ганнибала были "баркиды" — партия войны, партия ненависти к Риму. Сохранить свое положение Ганнибал мог только успешными военными операциями — и он осадил и взял Сагунт, союзную Риму греческую колонию. На требование Рима выдать Ганнибала Карфаген мог ответить только отказом. Повод к войне двух соперников за господство на Средиземном море был дан, и решительная борьба началась.

Ганнибал захватил инициативу. Он располагал профессиональной, глубоко ему преданной армией; те же наемники, которые столько раз убивали своих карфагенских полководцев, оставались дисциплинированными и послушными Ганнибалу при всех обстоятельствах. Ганнибал — почти единственный из военных полководцев, которому не пришлось сталкиваться с солдатскими волнениями и бунтами. Его армия из старых африканских кадров, пополненная набором иберийцев (на Пиринейском полуострове), превышала 50 тысяч, образовывала отдельные тактические единицы, которые под руководством опытных генералов на поле сражения могли самостоятельно маневрировать. Тактическое превосходство армии Ганнибала над римской милицией было несомненно, и оно еще усиливалось тем обстоятельством, что Ганнибал располагал безусловно превосходной конницей. Нумидийцы, союзники Ганнибала, доставили ему очень хорошую легкую конницу, а карфагенская тяжелая конница была способна не только наносить сильные удары, но представляла регулярную часть под командой офицеров, воспитанных еще Гамилькаром, и была настолько дисциплинирована, что не бросалась за добычей, а способна была к маневру на поле сражения по указанию полководца. Это были кирасиры древности.

План Ганнибала. Располагая таким превосходным тактическим орудием, учитывая слабую профессиональную подготовку вождей римской армии, Ганнибал мог не бояться встречи в поле даже с вдвое превосходными силами. Он составил смелый план перейти через Пиринеи, р. Рону и Альпы в Италию, разбить в поле римские войска и захватить и уничтожить Рим. При господстве римлян на море, это был единственный способ перенести военные действия на римскую территорию. Ганнибалу пришлось отказаться от сообщений с тылом; надежды его покоились на возможности создать базу впереди, в тех областях Италии, которые отпадут от Рима. Последний только в момент падения Сагунта решил мобилизовать свои силы; в виду непопулярности войны среди союзников и беднейших слоев римского населения, мобилизация была неполной; однако, выставленные силы превышали по числу в полтора раза количество войск, выставлявшихся Римом в предшествовавшие войны. Работа по усилению карфагенской военной мощи Римом учтена не была. К тому же, имевшиеся силы были разделены на три почти равных армии — одна должна была удерживать в повиновении галлов в долине р. По, другая направлялась в Испанию, чтобы связать там Ганнибала, но не успела предупредить его даже в Галлии, на переправах через р. Рону, и третья сосредоточивалась в Сицилии, чтобы перенести борьбу в окрестности Карфагена. Эта стратегическая разброска сил предопределила поражение первых, лучших легионов римской милиции по частям.

Замысел Ганнибала приводил к вторжению в Италию и к овладению неприятельской столицей — Римом. Однако, вскоре ему пришлось изменить поставленную цель. Карфагенскому войску оказали сильное сопротивление уже между р. Эбро и Пиринеями населявшие эту местность галльские племена. Сильную борьбу с галлами ему пришлось выдержать и на переправах через р. Рону, а также в Альпах. Через Альпы Ганнибал привел немного более 20 тысяч солдат. Осада Рима требовала в пять раз больше сил, особенно при невозможности базироваться на подвоз морем и при необходимости одновременно удерживать обширную область, которая довольствовала бы осаждающую армию. Первой задачей Ганнибала было усилить свою армию. Значительная часть Цизальпинской Галлии, в которую он спустился с Альп, немедленно восстала; здесь Ганнибал создал себе промежуточную базу, перезимовал, несколько укомплектовался.

Однако, цизальпинские галлы, призывавшие Ганнибала, оказались не в состоянии дать ему нужные силы для осады Рима. Тогда Ганнибал выдвинул новую цель — перейти в южную, полугреческую Италию. В первую Пуническую войну итальянские греки поддерживали Рим; господствующий на. морях Карфаген являлся опасным конкурентом их торговли. С падением морского господства Карфагена это соперничество отпало. Ганнибал мог рассчитывать на отпадение и помощь этих богатых, но ненадежных союзников Рима. Но вместе с новыми союзниками на Ганнибала выпала и тяжелая обязанность защищать их, что при господстве римлян на море представляло труднейшую задачу.

Таким образом, силы, имевшиеся в руках Ганнибала, ни разу не позволили ему перейти к осуществлению его сокрушительного замысла; он не сделал ни одной попытки перейти от угрозы Риму к атаке этого города.

Когда после побед на р. Тичино, на р. Треббии и на Тразименском озере Ганнибал на голову разбил римлян при Каннах, действительно началось отпадение италиков от Рима.

Капуя и Тарент, второй и третий города по величине после Рима, и целый ряд мелких городов и кантонов перешли на сторону Ганнибала. К нему перешли и Сиракузы. Стратегия и политика Ганнибал а были на это рассчитаны. Только одна треть Италии представляла полноправную территорию римской республики, две трети представляли подчиненные, еще не забывшие своей былой самостоятельности области. К ним и обратился Ганнибал, подчеркивая, что он явился в Италию не для завоевания, а для освобождения народов; пленных италиков Ганнибал отпускал на родину, чтобы они могли разносить вести о его могуществе и благородстве, а пленных римлян продавал тысячами в рабство. 16 лет оставалась армия Ганнибала в пределах Италии, сохраняя свое тактическое превосходство. Но конституция римской республики оказалась достаточно прочной, чтобы выдержать ее тягостное, разлагающее влияние. Несмотря на поражения, на уничтожение Ганнибалом трех армий, Рим не оттянул гарнизонов с неспокойных границ, а мобилизовал до 10% всего населения государства. Несмотря на огромные потери, с полноправных областей римской республики, насчитывавших к началу войны 1 миллион населения, было выставлено 22 или 23 легиона (максимум — через 4 года после Канн). И если союзники, в общем подсчете, не отвалились, если хозяйственная жизнь не остановилась после поголовной мобилизации взрослого населения, если 16 лет прогулок вражеской армии по территории Рима не вызвали общего распада, и стратегия и политика Ганнибала потерпели крах, то все это доказывает не ложность пути, по которому шел Ганнибал, а доказывает, что римская государственность, римская конституция, прочность господствующего класса, прочность уз, которыми связывал Рим с собой покоренные народы, выдержали самый трудный экзамен.

Стратегия Ганнибала вызывала и в свое время крупные нападки со стороны не понимавших ее лиц, так, вождю пунической конницы. Махарбалу, принадлежит знаменитое выражение, что Ганнибал умеет побеждать, но не умеет использовать своих побед.

Стратегия Фабия Кунктатора. При явном тактическом превосходстве карфагенских генералов и войск над римскими, которое выяснилось в первых боях, и при неспособности карфагенян атаковать римские войска в укрепленных лагерях, при отсутствии у Ганнибала средств и возможности заниматься осадами, естественно, стратегия римлян должна была заключаться в уклонении от боя, в осаде и наказании отпадавших от них городов (Капуя была осаждена и взята римлянами на глазах у Ганнибала, который не мог прорвать циркумвалационной линии и напрасно старался заставить римлян бросить осаду, двинувшись и дойди до самых ворот Рима), в энергичной борьбе на второстепенных театрах. Такова и была стратегия диктатора Квинтия Фабия Максима, прозванного Кунктатором (Медлителем), стратегия, которую одобрял и сенат. Однако, римские плебеи, неохотно пошедшие на эту тяжелую войну, смотрели на затяжку ее, как на явление разорительное для бедного люда, создалась целая демагогическая агитация против осторожной стратегии Кунктатора; плебисцит дал равные с ним полководческие права магистру конницы Минуцию Руфу, стороннику активных действий, который едва не погиб со всем войском в устроенной ему Ганнибалом ловушке, будучи выручен Фабием Кунктатором, он сдал ему свои полномочия. Тогда римские плебеи, после истечения срока диктаторских полномочий Кунктатора, избрали в число консулов своего ставленника, Теренция Варрона; а так как другой консул, Эмилий Павел, являлся представителем осторожных взглядов сената и патрициев и подозревался в стремлении затянуть войну, то во главе соединенной римской армии, оперировавшей против Ганнибала, был поставлен не один начальник, а, вопреки здравому смыслу, два консула, чередовавшиеся в командовании через день. Теренций Варрон в выпавший на долю его командования день дал Ганнибалу сражение под Каннами (216 г.).

Канны. Ганнибал, несмотря на двойное превосходство римлян, был уверен в победе, когда римляне вышли на равнину, где карфагенская конница могла свободно маневрировать. Но ординарной победы для Ганнибала было недостаточно — ему нужно было полное уничтожение римской армии, и эту цель он отчетливо поставил перед собой.

Римляне (55 тысяч гоплитов, 8 тысяч легковооруженных, 6 тысяч конницы плюс 10-тысячный гарнизон, оставленный в лагере) были построены в особенно глубокую фалангу (манипулы — 10 человек по фронту, 12 в глубину), в общем не менее 34 шеренг, такая глубина вызывалась стремлением развить максимальный натиск на фронте и не слишком затруднять наступление непомерной длиной фронта пехоты, которая и так достигала полутора верст (1709 человек по фронту). Конница была распределена по флангам. Поле сражения, избранное Варроном на северном берегу Ауфидуса, представляло равнину, шириной около 3 верст, ограниченную на юге рекой, на севере — кустарником; кустарник и река представляли некоторое обеспечение флангов римлян от охватов превосходной неприятельской конницей.

Ганнибал вывел на поле сражения свою армию в шести колоннах. Две средних, общим числом 20 тыс., образовывались более слабой испанской и недавно навербованной галльской пехотой. Их окаймляли две колонны по 6 тыс. африканских испытанных ветеранов. Наконец, фланговые колонны были чисто кавалерийские — на левом фланге вся тяжело вооруженная конница — кирасиры Газдрубала, на правом — легкая, преимущественно нумидийская конница. Всего карфагенская конница насчитывала 10 тысяч коней. Равное с римлянами число легковооруженных маскировало фронт Ганнибала.

Стремясь к уничтожению врага, Ганнибал против могущественного римского фронта — 16 легионов — развернул только 20 тысяч человек своих средних колонн. Эти части должны были выдержать весь римский натиск; на них легли самые тяжелые потери. Большой соблазн был развернуть здесь самую надежную пехоту, так как оттого, выдержит ли она римский удар, зависела возможность выполнения плана Ганнибала — окружения неприятеля. Но Ганнибал не принес в жертву настоящему будущее и не развернул здесь своей африканской гвардии, потери в которой возместить было нельзя. Чтобы дать моральную упругость испанцам и галлам, Ганнибал со своим братом Маго и штабом расположился за ними, в центре: его сравнительно молодые солдаты дрались непосредственно на его глазах. Африканская пехота, предназначенная для удара на оба фланга неприятеля, осталась неразвернутой в колоннах за стыком между пехотой центра и кавалерийскими крыльями и приступила в выполнению маневра по особому приказанию Ганнибала. Левое кирасирское крыло предназначалось для производства решительного маневра; однако, если преждевременно побить и прогнать римскую конницу, когда римская пехота еще не ввязалась в бой, то этим неприятельскому полководцу была бы предоставлена возможность уклониться от боя и отступить. Конница должна была нанести удар в ту минуту, когда пехота уже настолько сблизится, что уклонение от боя станет невозможно.

Начался бой. Газдрубал с кирасирами опрокинул римских всадников, выслал отряд на помощь нумидийцам, которые вели бой с римскими всадниками левого крыла, и заставил и здесь римскую конницу бежать и предоставить легионы их участи. Главная же масса конницы Газдрубала бросилась на тыл римской фаланги и заставила сначала повернуться назад задние шеренги триариев, а потом остановиться и всю фалангу.

На фронте, после короткого боя легковооруженных, римляне решительно атаковали галлов и испанцев, нанесли им большие потери и заставили карфагенский центр попятиться. Личное присутствие здесь Ганнибала удержало галлов от разрыва фронта и бегства. В решительную минуту, под влиянием удара с тыла, римская фаланга остановилась.

Остановка фаланги означала ее гибель. С флангов ударили африканцы, легковооруженные и конница метали с тыла дротики и стрелы. Только крайние шеренги окруженной толпы римских легионеров могли действовать оружием — задние были способны при атаке увеличить натиск, а при остановке фаланги представляли только мишени для летящих камней, дротиков и стрел. Почувствовав победу, энергично теснили повсюду карфагенские наемники; чем теснее сталпливались римляне, тем труднее было им действовать оружием, и положение их становилось безысходнее. После длительного побоища 48 тысяч римлян было убито, 6 тысяч взято в плен, немногие пробились; из остатков 16 легионов римлянам удалось сформировать только 2 легиона. Карфагеняне потеряли около 5700 убитыми и много ранеными; потери легли преимущественно на центр — одних галлов было убито 4000.

Ганнибал решился, располагая вдвое слабейшей пехотой, на маневр охвата обоих неприятельских флангов, на окружение врага. Канны представляют бессмертный пример необыденного сражения, стремящегося к полному уничтожению врага. Маневр был связан с риском — слабому карфагенскому центру приходилось выдерживать всю тяжесть боя до выхода конницы в тыл и удара на фланги.

Римляне были беззащитны против тактики Ганнибала. Если бы у них были выделены крупные части, стоявшие под командой ответственных начальников, которые могли бы быть повернуты на три стороны, покуда в четвертую сторону ломила их фаланга, они. могли бы вырвать у Ганнибала победу. Но в римской милиции не было ни тактических единиц, способных к самостоятельному маневрированию, ни подготовленных частных начальников. Все 16 легионов стояли рядом и представляли одну массу, неспособную к расчлененному маневру. Милиция способна была выполнять только одну схему простой атаки и являлась легкой добычей тактически обученной, возглавляемой опытными генералами, профессиональной армии Ганнибала.

3.5 Введение новой тактики.

Линейная тактика Сципиона Африканского. Сражение под Каннами едва не взорвало основы римского государства, едва не вызвало общего его распада. В течение 14 лет после него римляне не осмеливались в чистом поле встречаться с карфагенянами. Но за эти 14 лет римская милиция постепенно получила качества и закал постоянной армии, стала маневроспособной. Каждый год Рим формировал из юношей по два легиона — таким образом, деление в глубину по возрастам утратило смысл. Начальники совершенствовались, особенно под влиянием гениального организатора, которого выдвинул Рим — Сципиона Африканского. Последний постиг тайну тактического превосходства карфагенян и стремился расчленить римский боевой порядок, сделать отдельные части его способными к самостоятельному маневру. Манипулы по 3 объединились в когорты — своего рода батальон; сначала он представлял административную единицу в 500—600 бойцов, затем начал представлять отдельную тактическую единицу, способную к самостоятельному маневрированию. Так как в легионе утратилось деление по возрастам, то гастаты, принципы и триарии получили одинаковую боеспособность. Сципион значительно увеличил дистанцию между манипулами гастатов и принципов. Принципы Сципиона Африканского представляли уже не только задние шеренги фаланги, имеющие исключительную задачу — затыкать щели между манипулами гастатов, а вторую линию боевого порядка. Между Каннами и Замой произошла эволюция задачи принципов — от простой поддержки к линии. Линией называется часть боевого порядка, способная к самостоятельному маневрированию. Цели по условиям расположения второй линии в затылок и вблизи первой линии вторая линия не имеет еще полностью характера общего резерва, располагающегося совершенно независимо от перволинейных войск, то все же переход от фаланги к построению в несколько линий представлял эволюцию, захватывавшую большую часть пути к созданию боевого порядка с независимым общим резервом.

Если щели между римскими манипулами требовали высшей дисциплины и доверия к авторитету начальников, которых не было в греческой фаланге, то линейное построение предъявляло к психологии солдата еще более повышенные требования.

В первоначальном построении легиона гастаты наступали, испытывая почти физическое давление принципов, следовавших в нескольких шагах сзади. Теперь, чтобы обеспечить линии принципов известную свободу маневра, ее приходилось вести в 200-300 шагах дистанции от гастатов. Гастаты должны были втягиваться в упорный рукопашный бой, не чувствуя непосредственно за собой поддержки. Натиск мог не ослабеть только при повышенном сознании солдат, что находящиеся в нескольких стах шагах позади части будут во время подведены к нужному месту опытными и авторитетными начальниками. Такого сознания и доверия к авторитету начальника в римской милиции еще не было, но оно оказалось налицо в армии Сципиона Африканского.

Эта тактическая эволюция римского легиона оказалась возможной лишь при условии утраты им многих существенных качеств республиканской милиции. Римский милиционер, оставаясь десятки ,лет в строю, перерождался в профессионального солдата, утрачивал свои гражданские чувства, свое преклонение перед законом, стремился к добыче; начали поступать жалобы от обижаемого им гражданского населения, даже у себя на родине. И по мере того, как авторитет закона тускнел, у римского солдата нарождался другой авторитет — авторитет его вождя, которого через 150 лет он провозгласил императором. Уже о Сципионе Африканском в римском сенате Фабий Кунктатор произнес пророческие слова: "он поддерживает дисциплину в армии в стиле монарха".

Римский сенат должен был бы или оставаться при старых формах командования и образования вооруженной силы, и в таком случае отказаться от окончательной победы над Карфагеном и завоевания всего мира, или же принести в жертву идее победы конституционные гарантии и организовать вооруженную силу, исключительно руководясь требованиями военного дела. Римский сенат встал на второй путь. Он увидел, что немыслимо противопоставлять Ганнибалу двух бургомистров, хороших республиканцев, но детей в полководческом искусстве. Тогда Рим начал избирать на должности консулов, не стесняясь требуемыми конституцией промежутками, одних и тех же известных осторожностью и военными знаниями лиц{39}. Затем Рим шагнул дальше и дал военачальникам, слишком молодым и не имевшим политического ценза, чтобы быть избранными консулами, консульские права. Когда Сципион с римской армией высадился в Африке, консульские полномочия были утверждены за ним не на год, а пока это будет требоваться военной обстановкой — бессрочно. Эта политика позволила Риму победить Карфаген и уже при следующем поколении завоевать Македонию и Сирию и, таким образом, создать остов всемирного государства, но через полтораста лет привела к империи.

Сражение при Заме. Сципион с армией, воспитанной уже в духе линейной тактики, одержавшей успехи на Пиринейском полуострове, сосредоточился в Сицилии, еще повысил занятиями и маневрами боевую подготовку своих войск и высадился в 205 г. на африканском берегу близ Карфагена. Осадить Карфаген Сципион был не в силах, но ему удалось вмешаться в нумидийские дела, взять в плен шейха, являвшегося опорой карфагенского влияния, и создать перевес его противнику Массиниссе, который взялся помогать Риму.

Осенью 203 г. до Р. X. Ганнибал с остатками своей -армии был отозван из Италии на защиту Карфагена. В Африку Ганнибал прибыл с хорошим пехотным кадром, но почти без конницы. Прежде всего он приступил к переустройству своей армии, на что потребовалось до 9 месяцев. Армия формировалась, дабы избежать вмешательства гражданской власти, не в самом Карфагене, а в небольшом приморском городке Хадруметуме, в 150 верстах южнее.

Летом 202 г. до Р. X. Ганнибал начал операцию против римлян. Последние не имели еще в своем распоряжении ни одного порта и базировались на полуостров Утика. Массинисса с обещанными 10 тысячами воинов еще не присоединился к армии Сципиона, располагавшей для операций в поле около 25 тысяч бойцов.

Римская армия находилась в долине р. Баградас, когда Сципион был уведомлен, что Ганнибал с 35 тысячами движется в разрез между ним и тем районом к западу, откуда ожидались нумидийцы. Обыденный начальник на месте Сципиона отошел бы на полуостров Утика, где была укрепленная база, был бы заблокирован в нем Ганнибалом, потерял бы связь и влияние на нумидийцев,. Но Сципион пошел на риск, бросил свои сообщения с морем, быстрым фланговым маршем на запад пошел на соединение с Массиниссой и, получив от него подкрепление в 6 тысяч конницы и 4 тысячи пехоты, двинулся, навстречу Ганнибалу. Столкновение произошло при Нарагаре, но за сражением в истории утвердилось название сражения при Заме.

Это сражение двух 35-тысячных армий представляет очень интересный пример первого приложения к действительности линейной.

Ганнибал еще не успел создать конницы, коей римляне превосходили карфагенян в 3 раза. Пехота была в равных силах, с перевесом в пользу Карфагена. Сверх того. Ганнибал располагал несколькими десятками слонов.

Если бы Ганнибал стремился достигнуть успеха в кавалерийском бою, он стянул бы конницу на одно крыло и придал бы ей всех боевых слонов, которые успешнее всего действуют против конницы. Но Ганнибал составил другой план сражения. Он распределил свою конницу равномерно по крыльям и дал ей указание — не вступая в упорный бой, бежать перед римской и нумидийской конницей и увлечь их в преследование далеко от поли сражения. Слоны с легковооруженными маскировали боевой порядок пехоты и давали Ганнибалу выигрыш времени — не втягивать в серьезный бой пехоту до тех пор, пока не выяснится, удалась ли хитрость с неприятельской конницей.

Пехота была построена в две линии: первая — карфагенская милиция, вторая линия — старые ветераны, вернувшиеся из Италии, под личной командой Ганнибала в 300 шагах позади. Если бы не удалось отвлечь римскую конницу с поля сражения, обе линии, под прикрытием слонов, могли бы отступить, не втягиваясь в решительный бой, в укрепленный лагерь.

Хитрость Ганнибала имела успех. Римская конница, преследуя карфагенскую, скрылась с поля сражения. Тогда Ганнибал завязал решительный пехотный бой; жестокая рукопашная свалка была начата первой линией, а вторая линия, разделившись на две части, вышла из-за флангов первой для решительного двойного охвата римской пехоты. Но Сципион, имевший уже и у себя вторую линию, на этот маневр отвечал соответственным контрманевром — части второй линии римлян вышли из-за флангов первой и вступили в бой с частями, назначенными Ганнибалом дли охвата. Бой сохранил характер лобового столкновения на возросшем фронте. Некоторое преимущество было достигнуто сражавшейся с отчаянием карфагенской пехотой, но бой сильно затянулся, части римской конницы стали возвращаться на поле сражения, карфагенянам пришлось отступать в очень трудных условиях. Учитель — Ганнибал нашел достойного ученика в Сципионе.

Война, державшаяся только на непобедимости Ганнибала, с поражением его была закончена в кратчайший срок. Главным следствием сражения при Заме являлась утрата Карфагеном веры в возможность успешной борьбы с Римом, в самостоятельное будущее. Сципион не преувеличивал значения своей победы, не стремился к лишним лаврам, зная, насколько Рим истощен войной; и подписал на умеренных условиях мир с побежденным Карфагеном.

3.6 Разведка в римской армии.

Полное отсутствие сведений о какой-либо организованной разведывательной системе римлян в эпоху республики объясняет частые военные неудачи. Порой лишь земледельцы и путники, бегущие в город под защиту каменных стен, приносили весть о приближении врага, о чем свидетельствует Тит Ливий в "Истории Рима от основания города".

Значение информации уже в древнейшие времена осознали власти Карфагена - опаснейшего врага Рима. Карфагенские эскадры на Корсике и Сардинии следили за появлением чужих судов и проверяли каждый корабль, направлявшийся в акваторию между Сардинией и Гибралтаром. Оловянные шахты на Северо-Западе Испании они охраняли так тщательно, что греки и римляне долгое время гадали, с каких далеких островов его привозили. Римлян поразила карфагенская разведка, действовавшая в Испании; об этом говорится в "Естественной Истории" Плиния Старшего, который приписывает ее устройство Ганнибалу.

При подготовке к вторжению в Италию через Альпы Ганнибал разослал своих агентов по всей Галлии, благодаря чему большинство галльских племен перешло на сторону Ганнибала, прежде чем римляне узнали что-либо о происходящем. По словам Аппиана, Ганнибал послал разведчиков в Альпы, чтобы обследовать перевалы, которые предстояло пройти. Ганнибал тщательно продумывал каждый шаг трудного похода, и прежде чем начать его, он собирал максимум информации.

Римляне не могли и вообразить себе Италию местом сражения их войск с карфагенянами. Как сообщает Аппиан, римский сенат послал 160 кораблей и два легиона в Африку. В Испанию отправился Публий Корнелий Сципион с 60 кораблями, 10 000 воинов. Ливий пишет, что в Риме ходили слухи, будто финикийцы пересекли реку Эбро. В действительности же, к тому времени, когда эти слухи достигли ушей римлян, Ганнибал уже пересек Пиренеи и шел через Галлию.

Кажется почти невероятным, но тем не менее после первой Пунической войны римляне так и не разработали основные способы передачи информации. Ливий сообщает, что даже галлы, знаменитые своей неорганизованностью, имели сигнальную систему - они предупреждали своих земледельцев о приходе Ганнибала. Описывая переход Ганнибала через Рону, Полибий тоже утверждает, что сигнальная система его войска работала безотказно. К своему удивлению, у римлян мы не находим ничего подобного.

Своим первым успехом в итальянской кампании Ганнибал был обязан македонскому царю Филиппу V, заключившему с ним союз против Рима. Однажды Филипп отправил к Ганнибалу послов. Те спокойно достигли Италии, но по дороге в лагерь Ганнибала возле Капуи были перехвачены римлянами и доставлены к римскому претору. На вопрос о цели их путешествия они заявили, что посланы царем Македонии к римскому сенату с лучшими пожеланиями и предложением заключить союз между Македонией и Римом против Карфагена. Претор, приятно удивленный таким открытием, принял послов с большим почетом и щедро предоставил им все необходимое для их долгого путешествия, объяснив дорогу в Рим и изложив подробно позиции римских и карфагенских армий.

Послы, снабженные такой информацией, без особого труда достигли штаба Ганнибала и рассказали ему о планах Филиппа. Финикиец был, естественно, доволен и послал их обратно к Филиппу со своими предложениями. На обратном пути в открытом море их перехватила римская эскадра. Послы снова стали лгать, объясняя, что держат путь в Рим и что, покинув претора, они опасались попасть в руки к финикийцам, передвигаясь по суше, поэтому пытались попасть в Рим по морю. Их объяснение показалось римскому адмиралу вполне правдоподобным. Они могли бы и в этот раз спастись, но внешность двух приближенных Ганнибала вызвала у адмирала подозрение, что и привело к провалу всей операции.

Ливий показывает, что римляне начали понимать важность разведки, только пройдя тяжелую школу сражений с Ганнибалом. Первое свидетельство того, что римляне начали применять систему сигнальных сообщений в военной разведке, можно найти у Ливия в его рассказе о том, как консул Фабий захватил город Арпы в Апулии.

Другой пример прогресса - меры предосторожности, предпринятые римлянами в 208 г. до н. э., когда их консул Марцелл был убит в бою с карфагенянами и Ганнибалу досталось консульское кольцо-печатка. На этот раз римляне, зная привычку Ганнибала подделывать письма, среагировали на редкость быстро. Как пишет Ливий, консул Криспин, "опасаясь, что карфагеняне, используя это кольцо, учинят какой-нибудь обман, успел разослать по соседним городам предупреждение, что Марцелл погиб и враги теперь владеют его кольцом, поэтому они не должны доверять никаким письмам, написанным от имени Марцелла".

Предупреждение было сделано вовремя, так как едва эти сведения достигли Салапии, как в город пришел римский дезертир, и, представившись посыльным консула, принес поддельное письмо Ганнибала с печатью Марцелла, в котором жителям города предписывалось подготовиться к приему консула. Горожане подготовились как следует. Они впустили в город римлян-дезертиров, шедших впереди армии Ганнибала и создававших видимость, будто приближается не противник, а римские войска, но когда ворота закрылись, всех перерезали. Город был спасен.

В ходе второй Пунической войны римляне стали уделять больше внимания организации разведки, но до уровня карфагенян, использовавших в агентурной работе сложную систему условных знаков, им было еще далеко.

Римлянам удалось бы избежать огромных потерь во второй Пунической войне, если бы они своевременно осознали необходимость создания оперативной разведывательной системы. Следует отметить, что наибольшего прогресса в военной и политической разведке добился Сципион Африканский, сыгравший решающую роль в победе римлян в третьей Пунической войне, и тем самым круто изменивший судьбу Карфагена. Вероятно, он воспользовался не только уроками, преподанными Ганнибалом, но и знаниями своего личного друга - греческого историка Полибия. Тот принял сторону римлян и считал своим патриотическим долгом убедить сограждан в превосходстве римской культуры и в необходимости ее принятия. В своих исторических трудах он воспевал миссию Рима, которому, по его мнению, самой судьбой уготовано править миром - что подтверждается четким устройством их государства, волей и военной доблестью.

Полибий детально изучил Пунические войны, и ему было несложно понять причины первоначального успеха Карфагена. Он был хорошо знаком с организацией разведывательной системы в государствах, основанных преемниками Александра Македонского, и имел возможность непосредственно на месте изучать систему Филиппа V во время военных действий.

Третья Пуническая война стала победоносной кампанией Сципиона против Карфагена. Полибий давал ему много советов по этому вопросу, когда сопровождал своего друга в Африку. Во время знаменитой осады Нуманции в 134-133 гг. до н. э., стратегически важного города на севере Испании, Полибий также был под стенами города и, по всей видимости, мог впоследствии описать эту осаду. Но до наших дней это описание не сохранилось, и приемы, которыми Сципион пользовался в этой операции, в основном зафиксированы Аппианом в "Римской истории".

Сципион использовал в военной разведке методы персидской службы связи. Он умело соединил в единую систему почтовые станции, посты с посыльными, голосовую связь, сигнальные огни для ночного времени, красные сигнальные флаги для дневного. Это явилось большим шагом вперед. Только Полибий мог предложить такое решение, так как он был хорошо знаком с греческой литературой, превозносившей персидские "придумки".

Хотя применение таких способов связи на практике имело большой успех и произвело огромное впечатление на современников, римляне тогда не пошли дальше их использования в военных целях. За весь республиканский период они не сделали ни единой попытки создать для нужд своей дипломатии какой-либо аналог системы связи македонского царя Филиппа V, хотя, как следует из написанного Ливием, были осведомлены о ней. По словам Ливия, Сципион Африканский Старший, собираясь напасть через Фракию на селевкидского царя Антиоха III, с которым римляне воевали из-за Дарданелл в Азии, решил выяснить, позволит ли римским войскам пройти через свою территорию македонский царь Филипп. К царю отправили молодого Тиберия Семпрония Гракха. Разведчик обнаружил возведенные над реками мосты и дороги, проложенные там, где прежде было трудно проехать. Царская резиденция находилась в Пелле, а Амфиса располагалась возле Фермопил. Меняя лошадей на каждом посту, он добрался из Амфиссы до Пеллы за три дня. Совершенно ясно, что римский посланник пользовался системой связи македонского царя. Тиберий Гракх ехал с обычной для македонцев скоростью, которые расстояние в 200 километров проезжали за три дня, регулярно доставляя сведения. Для римлян такая скорость передвижения казалась невероятной. Как это ни странно, но пример македонцев не использовался римлянами еще долгое время. Хотя в республиканский период было еще несколько выдающихся римских государственных деятелей, ценивших оперативную разведку и быструю связь, преодолеть апатию сената и заставить его организовать информационную службу более продуманно они не смогли.

То, что римские торговцы могли быть в тоже время и шпионами, хорошо понимали все соседи Рима. Даже в ранний период с римскими торговцами зерном из южных племен и Сицилии общались исключительно осторожно. Карфагеняне при заключении мира после первой и второй Пунических войн приложили массу усилий, чтобы исключить такую опасность. Первый мирный договор, по описанию Полибия, содержал пункт, где говорилось, что торговля в Карфагене "может происходить лишь в присутствии распорядителя или представителя городской власти". В Ливии купцам запрещалось выходить за пределы Торгового мыса. Второй договор содержал еще более конкретное условие. Он гласил: "ни один римлянин не может… торговать или оставаться в портах Сардинии или Ливии дольше, чем потребуется на пополнение провизии или починку корабля. Если он был вынужден высадиться из-за непогоды, он должен отчалить в срок не позднее пяти дней. В карфагенской провинции Сицилии и в Карфагене он может делать и продавать все, что разрешено гражданам. То же разрешено карфагенянам в Риме".

Карфагеняне, всегда понимавшие важность разведки, сделали все возможное, чтобы предотвратить появление римских агентов в своем государстве в обличье торговцев, хотя сами стремились обеспечить своим купцам свободный доступ к римскому рынку.

Заключение

В настоящей квалификационной работе мною описана жизнь и общественно-политическая деятельность Сципиона Эмилиана Африканского, одного из величайших полководцев и общественных деятелей в истории Древнего Рима.

Цели данной работы были поставлены исходя из необходимости дать широкое освещение этому этапу римской истории.

Следующие цели работы были достигнуты в полной мере:

- исследование жизни, общественной и политической деятельности Сципиона Эмилиана Африканского

- анализ исторического периода, соответствующего времени жизни Сципиона Эмилиана

- анализ литературы, посвященной исследуемому вопросу.

В квалификационной работе раскрыты следующие вопросы:

основные этапы жизни и общественно-политической деятельности Сципиона Эмилиана Африканского

происхождение и ранние годы Сципиона Эмилиана Африканского

война с Карфагеном и участие в ней Сципиона Эмилиана Африканского

возвращение в Рим после войны

полководческая деятельность Сципиона Эмилиана Африканского в Северной Африке

состояние дел в Северной Африке к моменту прибытия Сципиона Эмилиана Африканского в Африку

назначение Сципиона Эмилиана Африканского главнокомандующим африканской группировкой римской армии

падение Карфагена

римская армия в Третьей Пунической войне

основные принципы организации армии Рима

экономическая и политическая составляющие стратегии римской армии

римская милиция. Комплектование армии

конфликты, в которых принимала участие римская армия до Третьей Пунической войны

введение новой тактики

разведка в римской армии

Роль Сципиона Эмилиана Африканского в изменениях в римской армии можно считать определяющей, поэтому так много внимания в данной работе посвящено именно этому вопросу.

Данное исследование показывает личность Сципиона Эмилиана Африканского очень широко, хотя и не претендует на абсолютную завершенность и избыточность.

Данная работа может послужить основой более глубокого исследования данной темы.

Список использованной литературы

1. Теодор Моммзен "История Древнего Рима", М.: "Либра", 2003

2. Семенов А. Т. "Личность в древней истории", М.: "Инфо", 2000

3. Касаткина М. А. "Древний Рим", С-Пб.: "Питер", 2001

4. Клаус Т. "Полководцы Римской Империи", М.: "Книга – М", 1999

5. Тополев К. В. "История Древнего Рима", М.: "Либра", 2002

6. Федоров В. С. "Пунические войны", М.: "История", 1998

7. Мамзуров А. Т. "Карфаген", С-Пб.: "Исток", 2000

8. Камынин С. С. "Очерки Рима", М.: "Инфра", 2004

9. Леган Т. Ю. "Римская армия", Минск: "Альфер", 1999

10. Кадаров А. М. "Вооруженные силы европейских государств: вчера и сегодня" С-Пб.: "Северо-запад", 1997

11. Мануйлов К. К. "История античности" М.: "Вагриус", 2001

12. Юрьевский Б. Р. "Рим и Карфаген", М.: "Библио", 2000

13. Робоновский В. С. "Древний Рим: завоевания", М.: "Альфа-книга", 2002

[1] (Полибий. Всеобщая История. XXXII, 11)

[2] (Там же, 12)

[3] (Там же. XXXV, 4)

[4] (Там же)

[5] (Там же. XXXVI, 4)

[6] (Аппиан. Римская История. VIII, 12)

[7] (Там же)

[8] (Там же. VIII, 13)

[9] (Там же. VIII, 17)

[10] (Там же. VIII, 19)

[11] (Полибий. Всемирная История. XXXIX, 5)

[12] (Там же. XXXVII, 1)

[13] (Там же)

[14] (Аппиан. Римская История. VI, 52)

[15] (Там же. VI, 60)

[16] (Там же. VI, 84)

[17] (Там же. VI, 85)

[18] (Там же. VI; 86, 87)

[19] (Там же. VI, 92)

[20] (К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. XI. ч. II, стр. 379—380.)

[21] (Мэхэн, Влияние морской силы на историю, СПБ, 1896, стр. 1.)

[22] (Мэхэн, Влияние морской силы на историю, СПБ, 1896, стр. 1.)

[23] (Мэхэн, Влияние морской силы на историю, СПБ, 1896, стр. 19.)

[24] (Мэхэн, Влияние морской силы на историю, СПБ, 1896, стр. 17.)

[25] (Мэхэн, Влияние морской силы на историю, СПБ, 1896, стр. 23.)

[26] (Мэхэн, Влияние морской силы на историю, СПБ, 1896, стр. 18.)

[27] (Мэхэн, Влияние морской силы на историю, СПБ, 1896, стр. 20.)

[28] (Мэхэн, Влияние морской силы на историю, СПБ, 1896, стр. 20.)

[29] (Мэхэн, Влияние морской силы на историю, СПБ, 1896, стр. 11.)

[30] (Мэхэн, Влияние морской силы на историю, СПБ, 1896, стр. 24.)

[31] (К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч , т. VIII, стр. 434.)