Реферат: Князь Борис Василькович Ростовский в исторической памяти XIII-XVI веков

Князь Борис Василькович Ростовский в исторической памяти XIII-XVI веков

В.Н. Рудаков

В статье анализируются бытовавшие в памятниках агиографии и летописания XIII-XVI веков представления о поведении ростовского князя Бориса Васильковича, который в 1246 году присутствовал при мученической гибели в Орде своего деда — великого князя Михаила Всеволодовича Черниговского. Смена оценок князя Бориса — от нейтральных к негативным — происходит в рамках общего переосмысления ордынской власти и отношения к ней русских князей, произошедших в XVI веке в рамках формирования новой идеологии Московской Руси.

Посмертную характеристику, которую летописец дал белозерскому князю Глебу Васильковичу (1237-1278), вполне мог получить и его родной брат ростовский князь Борис Василькович (1231-1277): про него также можно было сказать, что он с юности своей «начал служить поганым татарам» и, возможно, благодаря этому помог многим «обиженным» ими христианам. Однако этого не случилось: в русской исторической памяти Борису Васильковичу Ростовскому была уготована несколько иная судьба.

Причина — в том, что князь Борис оказался в ставке хана Батыя в тот самый момент (20 сентября 1246 г.), когда там был казнен его родной дед — великий князь Михаил Всеволодович Черниговский, впоследствии причисленный к лику святых [2: стб. 795; 6: стб. 471]. Все источники, сообщающие об обстоятельствах гибели князя («История монголов» Иоанна дель Плано Карпини, Галицкая летопись, летописание Северо-Восточной Руси, а также житийное Сказание о гибели в Орде князя Михаила Всеволодовича), единодушны в том, что расправа последовала за отказом великого князя выполнять языческие обряды [1: с. 139]. При этом сопровождавший Михаила князь Борис не только не пострадал, но после казни деда был отпущен Батыем к своему сыну Сартаку, который, «почтивъ» его, «отпусти я в своя си», после чего князь еще неоднократно ездил в Орду. И если в начальный период церковного почитания Михаила Черниговского ни в летописных памятниках, ни в различных редакциях житийных Сказаний о гибели князя в Орде не содержалось сколько-нибудь осуждающих ноток в адрес

Бориса Васильковича, то позже, в XVI веке, их появляется предостаточно. Попробуем разобраться, в чем причина.

Самая жесткая оценка князя Бориса содержится в Житии Евфросинии Суздальской, составленном, вероятно, в середине XVI века [4: с. 103-104]. Согласно житию, Евфросиния (именуемая в миру Феодулией) — дочь Михаила Черниговского, а значит, родная тетка Бориса.

Житие повествует о том, что спустя некоторое время после нашествия Батый начинает звать к себе князей. «Мнози же от князь приходящее по- клоняхуся ему», — отмечает книжник. Среди этих «многих» оказывается и Михаил Всеволодович. Хан предлагает Михаилу «поклонитися кусту и идолом» и тем самым «чести сподобитися со отвергшимися Христа». Сделать это князя уговаривает и его внук Борис Ростовский: «Сотвори волю цареву лестию, да не погибнетъ благоденствие твое и последи покаяшися». Далее, по версии автора Жития, Михаил поступает совершенно неожиданным образом (по крайней мере, для тех, кто знаком с «канонической» версией его гибели в Орде): он «малодушьствовавше и хотяше прельститися».

Но все меняет письмо Евфросиньи. Она, «слышав во своемъ монастыре, яко хощет отецъ ея велики князь Михаилъ прельститися, цареву волю сотво- рити и поклонитися кусту и снЬсти идоложертвеная», пишет Михаилу, отговаривая его от неблаговидного поступка. В итоге князь все-таки не идет на поводу у «безбожных», отказывается подчиниться царской воле и принимает мученическую смерть. «Увы мне, како лукавого прелестника князя Бориса хотЬх послушати!» — восклицает Михаил Всеволодович перед кончиной.

В «письме Евфросинии», равно как и в Житии в целом, князь Борис Ва- силькович получает весьма нелестную характеристику. «Изволил еси послу- шати льстивых словесъ — врага всякая правды, друга дияволя — князя Бориса Ростовского, иже самъ окаянный недугом прельстися, падеся и тебе хощет прельстити; хощеши царю тлЬнному угодити, а Христа отврещися», — пишет Евфросинья.

Однако автор Жития обвиняет Бориса не только в желании «прельстить» Михаила, но и в гораздо более тяжком грехе — измене православию. В Житии сообщается, что после похода на Русскую землю «царь Батый, рыкая на православие», повелел «кланятися идолом и вЬровати вЪру бесермен- скую». И «великий князь Борис Ростовский» (вопреки реальному положению дел автор Жития называет его «великим» князем. — В.Р.) «сотворшу волю его» — то есть не просто поклонился идолам, но и принял мусульманскую («бесерменскую») веру. За это Батый «воемъ» своим «заповЬдати да преминут (то есть «обойдут стороной». — В.Р.) града Ростова» и одарил Бориса. Таким образом, еще до поездки Михаила в Орду князь Борис оказывается в числе тех, кто поступился принципами и изменил вере, поддавшись «прельщениям» татар. «Ини же многие, — сообщает далее агиограф XVI в., — зрящее си- цевое, прельстишася, сотвориша волю цареву. Царь же честь имъ воздавшее прелестную, яко же и князю Борису Ростовскому, и отпущаше их на своя вотчины» [4: с. 91].

Интересно, что более ранние рассказы о событиях 1246 года сведений о том, что Борис якобы изменил христианству, не содержат. Так, в Лаврентьевской летописи, в этой части, передающей ростовский источник, упоминается лишь, что Борис был вместе с дедом в Орде, а после смерти Михаила был отпущен Батыем к своему сыну Сартаку. «Сартак же, почтивъ князя Бориса, отпусти я в своя си» [6: стб. 471]. В Ипатьевской летописи, в этой части отразившей галицкую летописную традицию, и вовсе не упоминается о поездке Бориса в Орду. Она лишь сообщает, что Михаил, вернувшись в Чернигов из «Оугры», «еха Батыеви, прося волости свое от него. Батыеви же рекшоу: “Поклонися отець нашихъ законоу”». Михаил же отказался от выполнения этого требования: «Аще Богъ ны есть предалъ и власть нашоу грЪхъ ради нашихъ во роуцЪ ваши, тобЪ кланяемся, и ч^сти приносим ти, а законоу отець твоихъ и твоемоу богонечестивомоу повелению не кланяемься». В ответ Батый, сообщает Ипатьевская, «яко свирепый звЪрь возьярися, повелЪ заклати и закланъ быс безаконьнымъ Доманомъ Путивльцемъ нечестивымъ и с нимъ закланъ быс бояринъ его Феодор, иже мученическы пострадаша и восприяста в'Ьн'Ьць от Христа Бога» [2: стб. 795].

Время появления ранних летописных рассказов о поездке великого князя в Орду (вторая половина XIII в.) примерно совпадает со временем создания проложных Сказаний о гибели в Орде князя Михаила Черниговского и его боярина Феодора. Тексты Сказаний дошли в значительном количестве списков, относящихся к нескольким основным редакциям. Самой ранней считается краткая, по терминологии Н.И. Серебрянского, «ростовская» редакция Сказания.

В ней, так же как и в Ипатьевской летописи, не содержится упоминания о том, что вместе с Михаилом и Феодором в Орде находился и ростовский князь Борис Василькович. В «ростовской» редакции говорится лишь о том, что Борис вместе с братом Глебом и матерью Марией (дочерью Михаила Всеволодовича) воздвигли церковь «во имя» черниговского князя, положив тем самым начало его почитания в качестве святого. Здесь же содержится обращение к святому помолиться «за внука своя Бориса и ГлЬба» и «мирно державу царствия ихъ оуправити на многа лЪта и от нужа сея поганых избавити я» [10: с. 50].

Судя по всему, «ростовская» редакция была составлена на родине Бориса Ва- сильковича еще при его жизни — в 60-70-е годы XIII века [5: с. 27; 6: с. 14-21]. Вероятно, несколько позднее (но не позже 1313 г. — времени, которым датируется один из ранних списков) появляется протограф пространных пролож- ных редакций [7: с. 15-18]. Именно в этих произведениях впервые появляется информация о том, что Борис уговаривал великого князя подчиниться ханской воле.

В пространных проложных редакциях несколько иначе трактуют обстоятельства появления Михаила в Орде, а также поведение его внука Бориса Василько- вича.

Во-первых, там содержится принципиально иная версия причин появления Михаила в Орде. В этих произведениях указывается, что Михаил едет в Орду не по зову хана, а по собственной воле, и не за властью, коей татары прельщают русских князей, а совсем наоборот — чтобы обличить «прельщения поганых». «Начаша ихъ (князей. — В.Р.) звати татарове ноужею, глагола- ше: не подобаеть жити на земли канови, и БатыевЬ не поклонившеся имя (.) мнози же князи с бояры своими идяхоу сквозь огнь и поклоняхоуся солнцю и кустоу и идолом, славы ради свЬта сего, и прашахоу кождо ихъ власти, они же безъ взбранения даяхуть имъ (...) блаженомоу же князю Михаилоу пре- бывающю в Чернигове, видя многи прельщающася славою свЬта сего, посла Богъ благодать и даръ Святого Духа на нь и вложи ему въ сердце Ьхати предъ цесаря и обличити прелесть его, ею же льстить крестьяны» [10: с. 55-56]. Именно массовый характер таких «прельщений» и заставил Михаила отправиться на верную смерть: в обличении этих «прельщений» он видит и свой христианский долг, и залог своего будущего спасения.

А кроме того, в пространных редакциях сообщается, что внук Михаила Черниговского — Борис Ростовский не просто сопровождал деда в этой поездке, но и уговаривал его выполнить волю «царя»: «Глаголя ему внук его Борис князь ростовский с плачем многим: “Господине-отче, поклонися!” Так же и бояре глаголаху: “Все за тебя примем епитемью со всею властью своею”». Однако Михаил Черниговский вероотступничеству предпочел мученическую смерть: «Тогда глаголя имъ Михаилъ: не хощю токмо именемь христианинъ зватиися, а дЬла поганых творити» [10: с. 57, 66].

Появление князя Бориса среди тех, кто в ставке Батыя пытался уговорить Михаила Всеволодовича пойти на сговор с собственной совестью, косвенно может свидетельствовать о том, что протограф пространных проложных Сказаний создавался в иной среде, чем краткая «ростовская» редакция» произведения. И эта среда, скорее всего, была настроена явно критически по отношению к Борису. Ведь, согласно пространным текстам Сказания, получалось, что татары и Борис Василькович добивались одного и того же — обольщения будущего святого. И как раз в противостоянии этим прельщениям (а также в их обличении!) и состоял христианский подвиг Михаила («азъ хощю за Христа моего пострадати, и за православную веру пролиати кровь свою»). Неслучайно Михаил, обращаясь к соплеменникам (один из них — его внук Борис), которые пытались повторно уговорить его поддаться прельщениям, восклицает: «Не слушаю васъ!» После чего, согласно пространным редакциям произведения, великий князь «соимъ коць (то есть княжеский плащ. — В.Р) свои, и верже к нимъ, глаголя: примете славу свЬта сего» [10: с. 58, 67]. Тем самым Михаил как бы отдавал своим соплеменникам вожделенную ими власть — «славу св£та сего» (плащ именно ее и олицетворял), оставляя себе «венци нетленные».

Впрочем, в проложных редакциях Сказания прямых осуждений в адрес Бориса не было. Негативная характеристика, скорее, давалась всем русским князьям, поддавшимся татарским прельщениям ради «славы света сего скоро минующего». Книжники сетовали по поводу того, что князья предпочли власть (которую можно было сохранить, лишь пойдя на компромисс с совестью), а не христианские идеалы, которым остался верен лишь Михаил Всеволодович и его боярин Феодор. Тем не менее рассказ о поведении Бориса в версии про- ложных редакций Сказания лег в основу дальнейших интерпретаций.

Совсем иную трактовку поведение Бориса приобретает спустя три столетия — в середине XVI века. Интересно при этом, что процитированное выше Житие Евфимиии Суздальской было не единственным произведением, в котором осуждался князь Борис Ростовский. Компрометирующий Бориса Василько- вича рассказ появляется также в Лицевом летописном своде (1568-1576 годы, Лаптевский том, в основе которого лежит текст Никоновской летописи) и Степенной книге царского родословия (1560-1563 годы).

Уже в Никоновской летописи уговоры Бориса приобретают несколько иной оттенок. В отличие от пространных проложных редакций Сказания, в которых Борис просит Михаила выполнить «волю цареву» и тем самым сохранить себе жизнь («Господине-отче, поклонися — жывъ будеши!» [10: с. 61]), в версии Никоновской Борис с боярами ратуют за сохранение не только жизни великого князя, но и собственных жизней («Приступи къ нему внукъ его князь Борисъ Василковичь Ростовский со многими слезами и съ плачемъ, и иныи мнози Русстии князи з бояры своими съ плачемъ и со слезами гла- голаша ему, да сътворить волю цареву: «да не погибнеши ты, и мы тебе ради; в^сть бо Господь Богъ, яко неволею сие сътвориши, егда же взратимся въ свою землю, и мы вси всею землею возмемъ сей гр'Ьхъ на себя, и во всей земли държимъ сию епитемью за тебя, и многа блага сътвориши Русской земли и всЬмъ намъ» [8: с. 132]).

В Лицевом же летописном своде и в Степенной книге появляются уже прямые выпады в адрес Бориса Васильковича.

Во-первых, указывается, что «смущает» великого князя не кто иной, как дьявол, который действует не только через «мучителей» Михаила (то есть татар), но и через «своеплеменныхъ» (они, подчеркивает книжник, «паче вра- говъ» творят «лютейшее смущение»). И один из искусителей — внук Михаила, князь Борис («Диаволъ сугубы и зелны сети святому простираше спешаше, не точию мучителя на нь възяри, и варварскую бурю въздвиже, но паче вра- говъ и отъ своеплеменныхъ лютейшее смущение творя», — замечает книжник. Не только посланные Батыем «искусители», но и «князи Русстии мнози обседяше» Михаила [8: с. 241]).

Во-вторых, про Бориса говорится, что он оказался плохим сыном своего отца — погибшего от рук татар, в 1238 году, князя Василька Константиновича: «душю си повредивъ», он дает «не добре» советы Михаилу и соблазняет его («Единъ же отъ техъ ласкателей князь Борисъ, на того бо тогда Ро- стовсъское начальство преиде, и не исправися ходити по стопамъ отца своего, святаго и добропобеднаго мученика и исповедника князя Василия, рекомаго Василка, сына Констянтинова, иже мало преже сего отъ того безбожнаго царя Батыя страданиемъ скончася за исповедание Христово, тако сий князь Борис и съ прочими съ начальствомъ и душю си повредивъ светлому же Михаилу не добре совещеваху: «да сътворить волю цареву, да нет погыбнеши, рече, зде, и мы съ тобою; можеши бо и лестью сотворити волю цареву, токмо да избави- шися ярости его»). Михаил же, отмечает летописец, не соглашается, «дьяволя сети, иже отъ устъ несмысленыхъ друговъ протязаемы, якоже паучинныя мрежи, растерзая» [8: с. 241].

Под пером книжников выходило, что науськиваемый врагом рода человеческого Борис искушал святого мученика в самый ответственный момент его земного служения и тем самым фактически встал не только на сторону Батыя, но и на сторону дьявола. Именно за это он, наряду с другими русскими князьями, получил из рук «безбожного» хана «славу свЪта сего скороминую- щего» — то есть власть над ростовской землей.

Между тем размышления о природе «славы света сего» — весьма распространенная тема древнерусской литературы, в том числе и в произведениях, посвященных «татарской» теме. Так, под 6778 (1270) годом в Симеоновской летописи, после сообщения об убийстве в Орде рязанского князя Романа Ингваревича, помещено так называемое «обращение к русским князьям»: «О вълюбленнии князи Русскии, не прельщаитеся пустошною и прелестною славою свЬта сего, еже худьше паучины есть и яко стЬнь мимо идеть, не принесосте бо на св^тъ сеи ничто же, ниже отнести можете, не обидите меншихъ си сродникъ сво- ихъ, аггели бо ихъ видять лице Отца вашего, иже есть на небесЪхъ, взълюбите правду и долготерпение и чистоту, да радости святыхъ исполнитеся, якоже и сии балженныи князь Романъ купи си страстию царство небесное и вЪнецъ приать отърукы Господня съ сродникомъ своимъ Михаиломъ» (имеется в виду Михаил Всеволодович Черниговский. — В.Р.) [11: с. 73].

Скорее всего, резко критические отзывы о поведении ростовского князя в Орде стали результатом переосмысления предшествующего исторического нарратива, посвященного судьбе Михаила Черниговского и роли князя Бориса в тех событиях, которые разворачивались в 1246 году в ставке Батыя. Вероятно, появление таких оценок в XVI веке было обусловлено прежде всего идеологическими причинами. В это время завершается формирование исторических нарративов, призванных зафиксировать новые идеологические воззрения на прошлое и настоящее Московской Руси. Эти идеи находят выражение в целом ряде памятников, прежде всего в масштабных летописных проектах (Никоновская летопись, Лицевой свод и др.), а также публицистических и полемических произведениях. Задачи новых идеологем — подтвердить и укрепить высокий статус и предназначение Русского государства. Для решения этих задач требовалось уточнение тех исторических сюжетов, которые касались отношений Руси и Орды.

Параллельно существенной переоценке подвергались и некоторые деятели той эпохи, среди которых оказался и ростовский князь Борис. Формирующееся Русское царство, вырастая на обломках «поганых» татарских «царств», нуждалось не только в обосновании своей легитимности, но также в собственных героях и «антигероях», проявивших себя в годы вынужденной зависимости от ныне низвергнутой «поганой» Орды [3: с. 387-391; 9: с. 57-61]. Тот факт, что сразу в нескольких произведениях XVI века (в том числе и во вполне официальном Лицевом своде) появились новые, весьма нелицеприятные характеристики князя, говорит о том, что поведение Бориса в Орде было соотнесено с новой системой ценностных координат, формировавшихся в этот период в Московской Руси.

Список литературы

Горский А.А. Гибель Михаила Черниговского в контексте первых контактов русских князей с Ордой // Средневековая Русь. Вып. 6. М.: Индрик, 2006. С. 138-154.

Ипатьевская летопись // Полное собрание русских летописей. Т. 2. СПб.: Типография М.А. Александрова, 1908. 934 с.

Истоки русской беллетристики. Возникновение жанров сюжетного повествования в древнерусской литературе. Л.: Наука, 1970. 594 с.

Колобанов В.А. Владимиро-Суздальская литература XIV-XVI вв. Спецкурс по древнерусской литературе. Вып. 1. Владимир: Б/и., 1975. 123 с.

Кучкин В.А. Монголо-татарское иго в освещении древнерусских книжников (XIII - первая четверть XIV в.) // Русская культура в условиях иноземных нашествий и войн. Вып. 1. М.: Б/и., 1990. С. 15-69.

Лаврентьевская летопись // Полное собрание русских летописей. Т. 1. Вып. 2. Л.: Государственная академическая типография, 1927. 577 с.

Лаушкин А.В. К истории возникновения ранних проложных сказаний о Михаиле Черниговском // Вестник МГУ. Серия 8. История. 1999. № 6. С. 3-25.

Никоновская летопись // Полное собрание русских летописей. Т. 10. СПб.: Типография Министерства внутренних дел, 1885. 244 с.

Рудаков В.Н. В поисках героев: к вопросу о переосмыслении прошлого русскими книжниками XV-XVI вв. // Вестник славянских культур. 2012. № 1 (XXIII). С. 57-61.

Серебрянский Н.И. Древнерусские княжеские жития (Обзор редакций и тексты). М.: Б/и., 1915. 512 с.

Симеоновская летопись // Полное собрание русских летописей. Т. 18. СПб.: Типография М.А. Александрова, 1913. 316 с.