| Скачать .docx |
Курсовая работа: Рабство в африканских провинциях
Штаерман Е.М.
Как уже неоднократно отмечалось различными исследователями, для провинций Северной Африки особенно характерно многообразие типов хозяйств, непосредственно связанных с типами землевладения. Правда, подобная многоукладность наблюдается и в других областях империи, но, во всяком случае, для западных провинций оно наиболее полно прослеживается именно в Африке.
Для изучения роли рабства и его соотношения с иными формами эксплуатации мы не имеем достаточно данных по каждой из африканских провинций в отдельности. Можно говорить лишь предположительно о преобладании в той или иной области Северной Африки того или иного типа хозяйства. Хотя, конечно, грани здесь условны – на практике существовали различные и гибридные формы, допустимо выделить четыре таких основных типа и четыре соответствующих им типа земельной собственности:
1) территории городов римского статуса, в которых, согласно обычному правилу, земля делилась на общественную, принадлежавшую городу, и на участки, находившиеся в частной собственности граждан из числа поселенных там колонистов (ветеранов или переселенцев из Рима и Италии) и получивших городское гражданство туземцев. Также виллы различных размеров были наиболее распространены там, где особенно интенсивной была урбанизация: в прибрежной полосе и частично в тех районах Проконсульской Африки (и в меньшей степени Нумидии), где издавна существовали местные города, получавшие со временем статус колоний и муниципиев;
2) экэимированные сальтусы императоров и частных собственников, находившиеся по большей части в глубинных и пограничных областях и особенно многочисленные на юге Нумидии и в Мавретании, но занимавшие немалые территории и в Проконсульской Африке;
3) территории племен, разбросанные по всем провинциям;
4) мелкие земельные владения более или мнее романизованных крестьян, живших селами, также весьма многочисленными во всей Северной Африке.
Колонизация Африки1 началась с размещения там ветеранов и сторонников Мария, продолжалась при Цезаре и Августе; наиболее интенсивной она стала в правление Антонинов и Северов. С самого начала колонии и муниципии основывались главным образом на побережье, на пересечении главных путей сообщения, в стратегически важных пунктах, в центрах наиболее плодородных районов, особенно пригодных для зерновых культур. Зерно долго было главным предметом африканского экспорта, но и тогда, когда во II в. к нему прибавляется оливковое масло, зерновые не только не утрачивают своего значения, но, напротив, возделываются в столь широком масштабе, что с середины II по середину III в. Африка становится главной житницей Рима, оттеснив на задний план Египет.
Мы не имеем надежных данных о размерах имений на городских территориях. Хейвуд, обработав многочисленные надписи, содержащие упоминания о summa honoraria магистратов городов и пожертвованиях граждан на городские нужды, показал, что суммы эти, пропорциональные состоянию плательщиков и значению города, были очень различны и что в конце II–начале III в. количество менее значительных взносов растет гораздо быстрее, чем количество крупных, т. е. мелких и средних собственников в это время становится больше, чем крупных2 . Об их преобладании можно заключить также исходя из той роли, которую в ряде африканских городов играли среди муниципальной верхушки ветераны и их сыновья. Видимо, обладание ветеранским наделом, соответствовавшим мелкой или средней вилле, давало возможность занимать муниципальные должности и войти в круг городской знати. Апулей говорит, что его отец, имевший состояние в 120 тыс. сестерциев, был городским магистратом и вообще почтенным лицом.
Показателен в этом смысле и ряд надписей (CIL, VIII, 5370, 17497; Buecheler, 1417, 1552; Gsell, 2195, 2207; АЕ, 1949, № 107), по характеру и времени близких к знаменитой надписи «жнеца из Мактариса» (CIL, VIII, 11824): как и последняя, они сделаны людьми, хвалившимися своими способностями и деловитостью, позволившими им подняться из низов, достичь высокого положения в городе, стать богатыми, вывести детей в люди. Вместе с тем среди городских землевладельцев были и крупные собственники, например жена Апулея Пудентилла, располагавшая состоянием около 4 млн. сестерций, так же как многие известные из надписей лица, жертвовавшие огромные суммы на городское строительство, раздачи, игры и т. п.
Можно, однако, полагать, что в период правления Антонинов и Северов складывается конъюнктура, благоприятная для роста числа небольших и средних городских вилл. Ряды их владельцев непрерывно пополнялись за счет семей ветеранов, «маленьких людей», сумевших скопить известное состояние, а также лиц, выделившихся из племенных общин, ставших землевладельцами, гражданами и магистратами городов. Такие племенные принцепсы, ундецимпримы, старейшины (seniores), одновременно занимавшие почетные должности в городах, известны нам из надписей. Аналогичный процесс выделения из туземных общин поссессоров и превращения местной знати в городских собственников шел, как известно, по всей империи.
К городским виллам тесно примыкали мелкие крестьянские хозяйства. На их широкое распространение указывает обилие найденных в сельских местностях надписей людей с римскими и местными именами, не занимавших никаких городских магистратур, т. е. не принадлежавших к сословию декурионов. Часто они занимали должности жрецов Сатурна, двух Церер, Плутона и других богов, что предполагало наличие некоторых средств, расходуемых на связанные с такой должностью затраты. Нередко сельские жители объединялись в союзы (cultores, religiosi) почитателей тех или иных богов, гениев села, а также в соседские организации, совместно принося дары богам или осуществляя какие-либо иные совместные мероприятия. Показательно, что сельские поселения, кастеллы, паги, были весьма многочисленны. Их постоянно упоминает Апулей, описывая странствия превращенного в осла Луция, они нередко фигурируют в надписях. Особенно характерна надпись, содержащая декрет какого-то наместника о повинностях жителей по содержанию и размещению на постой солдат. Ответственность за их выполнение возлагается на магистров сел (АЕ, 1929, № 61). Видимо, село было наиболее типичной административной единицей.
О том, какой способ обработки земли был самым обычным в крестьянских хозяйствах и на виллах, дает представление одно место из «Апологии» Апулея (17). По словам Апулея, выступавший его обвинителем Эмилиан лишь недавно разбогател благодаря смерти нескольких родственников, оставивших ему наследство. Раньше же он владел лишь маленьким полем, которое можно было за три дня вспахать на одном ослике. Апулей, презиравший Эмилиана за грубость и невежество, никогда не интересовался его делами и не знает, прибегает ли он при обработке земли к помощи соседей или использует труд рабов. Видимо, первая возможность относится к тому времени, когда Эмилиан был беден, вторая – к тому времени, когда он стал владельцем нескольких вилл. Возможно, распространенность в Африке культовых, а также соседских (например, CIL, VIII, 23398) организаций объясняется именно прочностью соседских связей, обусловленной взаимопомощью крестьян при обработке их участков, а может быть, и требовавших коллективных усилий работ по освоению новых земель и, главное, по сооружению и поддержанию необходимой в африканских условиях ирригационной системы. Из ряда надписей, сел, находившихся в основном на императорских землях, мы знаем о различных постройках, осуществлявшихся жившими в них колонами; известна и надпись о земляных работах, выполненных жителями кастелла для проведения воды (АЕ, 1946, № 61). В таких случаях работы проводились обычно по инициативе администрации. В селах свободных крестьян они могли осуществляться по инициативе самих сельчан, соответственно кооперировавшихся и для обработки своих участков. Никаких свидетельств об использовании ими труда рабов мы не имеем.
Рабский труд, судя по тому же свидетельству Апулея, был типичен для более крупных, чем крестьянские наделы, вилл.
Рабы, и, видимо, в довольно большом числе, были уже у римско-италийских колонистов Африки республиканской эпохи. Во время борьбы марианцев и сулланцев пропретор Фабий Адриан пытался захватить власть в Африке, набрав отряд рабов, за что их владельцы сожгли его вместе с его фамилией (Oros., V, 20, 3; 6; ср. Pseudo-Ascon., In Verr., II, 1, 70). Из истории африканской войны Цезаря известно, что в армии помпеянца Лабиена были, между прочим, набранные в Африке рабы и отпущенники (Bell. Afr., 19). Катон в Утике, где проживавшие там богатые римские дельцы поддерживали помпеянцев, вербовал в войско отпущенников и рабов (ibid., 34). Когда положение Утики стало безнадежным, Катон собрал сбежавшихся туда отовсюду помпеянцев и тех богатейших граждан, которые и раньше ему помогали нести военные расходы, и посоветовал им освободить рабов и позаботиться о защите города (ibid., 56). Рабы входили и в отряд Консидия, командовавшего гарнизоном Тиздры (ibid., 83). Поскольку, согласно общему правилу, цезарианцы не брали в свою армию лиц из несвободнорожденных сословий, мы ничего не слышим о рабах проживавших в Африке сторонников Цезаря (например марианских колонистов). Но можно полагать, что они, так же как и помпеянцы, использовали в своих имениях труд рабов, перенося на новое место привычные методы ведения хозяйства.
К сожалению, нам неизвестно, где применяли труд рабов помпеянцы (которые, в отличие от колонистов Мария, Цезаря, а затем Августа, были крупными собственниками) – в сельском хозяйстве или на каких-либо иных работах, а потому не можем сказать, существовало ли в то время в Африке крупное рабовладельческое плантационное хозяйство. Нет у нас данных и для того, чтобы судить о живучести соответствующих традиций Карфагена, тем более что, несмотря на многочисленные посвященные его истории исследования, хозяйственная организация пунийцев мало известна. Считается, что Карфаген был представителем классического рабовладельческого и притом именно плантационного способа производства, но по существу представление это базируется в основном на том факте, что римляне в период развития у них рабовладельческого хозяйства сочли нужным перевести Магона в качестве классического руководства. Однако не следует забывать и другое: современник Катона Плавт в прологе «Касины» специально объясняет, что карфагенские рабы, в отличие от римских, вступали в брак и браки рабов были там важным делом. Это позволяет усомниться в полной идентичности карфагенского и «классического», «римского» рабства. Кроме того, разрушение Карфагена, конфискация его земель, а затем интенсивная колонизация не могли не подорвать влияния существовавшей там организации производства, хотя в других отношениях пунийокое влияние оказывалось, как считают современные исследователи, очень стойким и длительным.
Наконец, если даже предположить, что в республиканскую эпоху в Африке возникали рабовладельческие латифундии, то их развитию был положен конец произведенными Нероном конфискациями крупнейших имений, превратившихся в императорские сальтусы, эксплуатация которых велась на совсем иной основе. Судьба рабства была здесь, видимо, связана в основном с хозяйствами муниципальных собственников.
Кроме свидетельства Апулея, об этом говорит и то обстоятельство, что в общем немногочисленные надписи рабов, о которых нельзя с уверенностью сказать, что они принадлежали крупным землевладельцам (о них речь пойдет далее), найдены именно в тех районах, где городов было больше всего. Ряд эпитафий рабов и рабынь, похороненных их родными и товарищами по рабству, найден в районе Гиппона (Gsell, 99–105); там же раб Сукцесс посвятил надпись «Благодетельным лесам» (ibid., 127). Между Каламой и Тагурой вилик Цезерния Сульпициана Оптат исполнил обет Гераклу (ibid., 982); в районе Тевесты раб Прокул принес дар Юпитеру за здоровье своего господина Ульпия Квинтиана (ibid., 3715), судя по имени, скорее всего, потомка ветерана или императорского отпущенника; там же два владельца соорудили надгробие своему рабу (ibid., 3755). В районе Бурунитанского сальтуса раб Песценниев Империон похоронил своего сына (CIL, VIII, 10577); около Типасы принадлежавший Гортензию Гауденцию раб с детьми поставил в честь господ надпись (ibid., 20873); в районе Маскулы вилик Адъект исполнил обет Сатурну за здоровье скота (ibid., 2232); в Икосии раб Корнелиев Афродисий исполнил обет Митре (ibid., 9256), другой раб принес дар Непобедимому богу за своего господина Клавдиана (ibid., 19088); около Ламбеза актор Амплиат поставил надгробие с метрической эпитафией жене (Buecheler, 576); в районе Сикки Венерии найдена метрическая эпитафия раба, сообщавшего о своей честной жизни и о том, что после многих трудов он оставил детей, бедных и надеющихся получить свободу (ibid., 623); там же раб Онезим принес дар Меркурию и Сильвану, видимо, за господ (АЕ, 1908, №65).
Эти записи по характеру не отличаются от аналогичных и современных им надписей Италии. Как и италийские, рабы приведенных африканских надписей имеют семьи, приносят дары и обеты различным богам, располагают средствами, позволяющими им ставить надгробия с эпитафиями. Достойно внимания, что упомянутые в этих надписях рабы носят римские или греческие имена, их господа – имена римские; боги, которых почитают рабы, – римские или общеимперские, как Митра или Непобедимый бог. Обстоятельство это тем более бросается в глаза, что вообще в надписях Северной Африки довольно много местных имен и в них упоминаются, правда сравнительно редко, туземные боги, поименно или как группа «богов Мавров». По-видимому, здесь возможны два не исключающие друг друга предположения. Или рабы местных, недостаточно романизованных, чтобы принять римское имя (что, как известно, отнюдь не всегда было связано с получением римского гражданства), господ были тоже аборигенами, слишком бедными и недостаточно освоившими латинский язык и римские формы культа, чтобы соорудить алтарь, надгробие, сделать надпись; или рабы были чужеземного происхождения, закупались в Италии, Греции, Малой Азии и т. д., и даже если они рождались на месте, то воспитывались в фамилиях своих господ в римских традициях.
При общей скудости эпиграфического материала мы не можем судить о происхождении рабов. Одна отпущенница в своей эпитафии упоминает, что родилась в Александрии, в Египте, другой отпущенник – что родился в Ливии. Но некоторые косвенные данные все же позволяют сделать кое-какие предположения. В длинной стихотворной эпитафии из роскошного мавзолея ветерана и фламина Целлитанской колонии Т. Флавия Секунда, в которой, между прочим, перечисляется, чем славна та или иная провинция, Греция названа в связи с ее рабами pueri (Buecheler, 1552, А, 28). Возможно, что рабов, особенно образованных или обладавших специальными навыками в какой-то профессии, привозили из Греции и других эллинизованных провинций. Они и их родившиеся уже в Африке дети занимали более высокое положение в фамилии, что позволило им оставить дошедшие до нас надписи. Однако, судя по таможенному тарифу от 202 г. из Зараи на юге Нумидии (CIL, VIII, 4508) и по Expositio totius mundi et gentium (60), рабы экспортировались из Мавретании и ввозились с территорий граничивших с империей племен. Нет оснований полагать, что в римской Африке, где и члены сословия декурионов в повседневной жизни еще пользовались туземными языками, не было принадлежавших римским гражданам и перегринам рабов, говоривших на языках местных племен и народов и почитавших местных богов. Но, чуждые римской культуре, они не оставили никаких памятников, сакральных или погребальных. Скорее всего, и положение их в фамилиях было значительно хуже. На подобную мысль наводят два упоминания цен на рабов в Африке. Одно содержится в том же тарифе из Зараи. Пошлина здесь, как обычно, взималась в размере одной сороковой стоимости товара. Так, пошлина за осла назначалась в половину денария, средняя же стоимость осла (как видно из цен, по которым продавали Луция в его бытность ослом: 17, 24, 26, 11 денариев) была около 20 денариев. За раба пошлина равнялась 1,25 денария, т. е. его стоимость предполагалась в 50 денариев.
Другое упоминание – в декрете о наказаниях за потравы полей, изданном при Коммоде (АЕ, 1903, № 202), где стоимость раба-пастуха определяется в 500 денариев. Подобная чрезвычайно значительная разница, скорее всего, может быть объяснена, так сказать, качеством рабов. В Северной Африке скотоводство имело очень важное значение и пастухи, так же как в хозяйстве Варрона, должны были быть людьми квалифицированными и в какой-то мере образованными. Богатая вдова, будущая супруга Апулея, Пудентилла, например, имела большие стада (Apul., Apol., 93) и тщательно проверяла отчеты своих пастухов (87), а значит, они были людьми грамотными, способными написать такие отчеты. Поэтому и цена на них была сравнительно высокой, соответствовавшей общеимперским ценам на таких же рабов. Рабы же, не обладавшие ни квалификацией, ни каким-либо образованием, ценились мало и никакими привилегиями в фамилии не пользовались.
Однако, по-видимому, привилегированных рабов вообще было мало, развившиеся в других областях империи методы поощрения их в африканские виллы проникали слабо. В этой связи обращает на себя внимание то обстоятельство, что за редкими исключениями, да и то, очевидно, относящимися к крупным хозяйствам (речь о них более подробно пойдет далее), мы не встречаем здесь столь частых в Италии, а также в некоторых других областях империи надписей фамильных коллегий с магистрами из рабов и фамильными культами домашних Ларов, Гениев господ и богов, носивших эпитеты, производные от имени господина или имения. Сакральные надписи рабов тоже очень малочисленны. В этом отношении Африка II–III вв. напоминает Италию скорее республиканской, чем императорской, эпохи. Здесь, если считать свидетельство надписей достаточно надежным (а в этом вряд ли можно сомневаться, поскольку по количеству найденных надписей Африка уступает только Риму), собственники рабовладельческих вилл, как некогда италийские землевладельцы времен Республики, не пытались как-то ответить на духовные запросы рабов, заинтересовать их морально и, видимо, лишь изредка старались заинтересовать их материально.
Косвенным подтверждением преобладания здесь, если можно так выразиться, «катоновского духа» могут служить упоминавшиеся уже надписи, прославляющие богатство их авторов, умение обогатиться, стать зажиточными землевладельцами. Наиболее выразительна в этом отношении надпись, сообщающая о сооружении в имении амбара и кончающаяся сентенцией: «Сохранить полученное от предков – счастье, приумножить – добродетель» (АЕ, 1909, № 14). По духу такие африканские надписи резко отличаются от современных им надписей Италии и других западных провинций, где даже состоятельные люди старались представить себя бедными, поскольку бедность в те времена стала почти синонимом добродетели, стяжательство же – порока.Если в италийских риторических сборниках богач (неизменно выступает как насильник и негодяй, бедняк – как человек честный и благородный, то в стихотворной африканской контроверсии, посвященной краже золота из храма Нептуна, доказывается, что бедняк по самой своей природе непременно бесчестен и способен на всякое злодеяние (Riese, 21).
Столкновение общеимперской и африканской концепций бедности и богатства мы находим и в «Апологии» Апулея (18–23): противник Апулея Эмилиан попрекает его бедностью, тот же отвечает, что только такой грубый невежда, как Эмилиан, мог вообразить, будто прославляемая философами бедность может показаться отягчающим обостоятельством такому высокообразованному человеку, как слушающий их тяжбу проконсул. Далее, однако, рассчитывая, видимо, на остальную аудиторию, Апулей начинает доказывать, что и его отец, и он сам были люди достаточно обеспеченные, сам же Эмилиан еще недавно ничего не имел, кроме маленького поля. Откровенный культ богатства и накопительства, который был в свое время характерен для Катона.а затем в значительной мере и Цицерона, позволяет полагать, что упомянутые выше особенности эпиграфических свидетельств о рабах африканских вилл не случайны, а связаны со всем строем хозяйства последних, сходным с организацией виллы Катона.
Можно, очевидно, предположить два объяснения этому. Во-первых, области распространения муниципального землевладения были в основном районами зерновых культур, требовавших менее высокой квалификации работников, чем виноградарство, оливководство и садово-огородные культуры. В Италии, как мы пытались показать в другой работе3 , всевозможные попытки материально и морально заинтересовать рабов были тесно связаны с проблемой организации труда квалифицированных работников, которая не могла быть решена без некоторой сознательной их дисциплины, инициативы, тщательности в работе, желаний применить на практике полученные знания. В производящих зерно африканских виллах этот стимул отсутствовал или действовал значительно слабее, чем в Италии. Во-вторых, положение Африки II–III вв. было в какой-то мере аналогично положению Сицилии II–I вв. до н.э., когда последняя являлась житницей Рима. Вряд ли можно считать случайным, что именно к Сицилии этого времени относится подавляющее большинство свидетельств о крайне тяжелом положении рабов и интенсивности их эксплуатации, напоминающих положение и эксплуатацию рабов в Америке нового времени. Видимо, когда Африка в свою очередь стала основным поставщиком зерна для Рима, там тоже должна была интенсифицироваться ничем не прикрытая, основанная на одном принуждении эксплуатация рабов. К тому же вело и быстрое развитие муниципальной жизни, требовавшей огромных затрат граждан на городские нужды. Большая часть африканских муниципальных надписей рассказывает именно о таких затратах: взносы за отправление магистратур, раздача дешевого хлеба во время неурожаев, взносы в алиментарные фонды, постройки водопроводов, бань, рынков, театров, храмов, сооружение статуй богам, императорам, наместникам, устройство игр и угощений для народа по случаю общих и семейных праздников – на все это требовались значительные деньги. Извлечь их муниципальные собственники могли только из продажи произведенных на их виллах сельскохозяйственных продуктов. Никаких дополнительных источников дохода у них не было. Еще Ростовцев обратил внимание на разницу в этом смысле между галльскими и африканскими изображениями землевладельца на рельефах и мозаиках: в первом случае он одновременно и владелец мастерских, и купец, и ростовщик, во втором – только сельский хозяин4 . Следовательно, здесь оставался только путь, указанный Катоном: выжимать из рабов все возможное и сокращать расходы на их содержание, а значит, и на такие попытки их заинтересовать и привлечь, которые увеличивали бы долю необходимого труда рабов за счет доли труда прибавочного.
Наконец, следует иметь в виду еще один фактор. Аналогию данным о рабах мы находим в Африке в сведениях о ремесленниках. Не подлежит сомнению, что последние были здесь, по крайней мере в крупных городах, достаточно многочисленны. Тертуллиан подробно разбирает вопрос о судьбе различных ремесленников, ставших христианами и обязанных воздерживаться от производства предметов, служащих языческому культу и языческой роскоши. Христиан-ремесленников упоминает в письмах Киприан. На городских рынках имелись таберны ремесленников, а также специальные отделения, где продавались те или иные изделия. И вместе с тем надписи ремесленников в Африке крайне редки, причем происходят в основном из Цезареи в Мавретании (CIL, VIII 10938, 21103, 9430; Dossau, 7649, 7690) и, по мнению современных исследователей, относятся ко времени правления Юбы II. Еще более редки – по сути дела единичны – надписи ремесленных коллегий [можно назвать коллегию портных в Волубилисе, носившую имя Меркурия (Dessau, 7291), и сагариев, проживавших в Тубурбо (АЕ, 1915, № 21)]. То же относится к надписям торговцев и их корпораций. Обычно считается, что торговля в Африке сосредоточивалась в руках нескольких крупных компаний, ремесло же было распылено и очень мелко.
Как бы там ни было, средние торгово-ремесленные слои, столь значительные и игравшие столь видную роль в городах Италии, Галлии и некоторых других западных провинций, здесь не сложились. Следовательно, для муниципальных собственников Африки был закрыт тот путь к увеличению своих денежных доходов, которым широко пользовались рабовладельцы других областей империи, сдавая рабов в наем за часть их заработной платы, назначая их инститорами или фактическими владельцами торгово-ремесленных и финансовых предприятий при условии выплаты доли дохода. Из эпиграфических и юридических источников мы знаем, что такие рабы, имевшие в своих пекулиях помещения, инвентарь, рабов-викариев, становились состоятельными людьми, приносившими своим владельцам немалые деньги, что часто уравновешивало недостаточную рентабельность вилл; даже из вилл на период затишья в сельскохозяйственных работах часть рабов отсылалась на заработки. В Африке же, при очевидной бедности и социальном ничтожестве торгово-ремесленных слоев, среди ремесленников вряд ли мог быть большой спрос на подсобную рабочую силу. Раб же, став инститором либо владельцем мастерской или лавки, не имел шансов скопить достаточно средств, чтобы обеспечить какой-то ощутимый доход господину и самому в той или иной мере играть роль в общественной и религиозной жизни.
Все изложенное выше, вероятно, объясняет, почему владельцы африканских вилл не предоставляли рабам той доли самостоятельности, которая отличала значительную часть италийских рабов времен Империи от рабов на вилле Катона. И конечно, малочисленность рабов, оставивших по себе какую-то память, не свидетельствует о том, что не их труд был основным на муниципальных виллах. Этот тип хозяйства оставался наиболее тесно связанным с рабством и позже, видимо, до самого вандальского завоевания5 .
Трудно сказать, насколько в имениях городских собственников была распространена практика сдачи части земли в аренду колонам. Е. Колендо обратил в этой связи внимание на статьи «Дигест», упоминающую африканское имение с рабами и колонами (Dig., XXXIII, 7, 27, 1)6 . Киприан в одном из писем по делу об отпавших во время гонений или за взятку получивших справку, что совершили обряд жертвоприношения, на самом деле ими не совершенный, пишет (Epist., 5, 5), что таким образом они спасли не только себя, но и своих колонов и инквилинов. Поскольку, по содержащимся в трактатах и письмах Киприана данным, земельных магнатов в его время в христианских общинах было очень немного, а те, кто считался там богатым, принадлежали, как и сам Киприан, к муниципальной верхушке, можно полагать, что речь о колонах и инквилинах идет в связи с землями представителей последней. Следовательно, часть территории вилл, так же как это было на вилле Колумеллы и, возможно, Горация, сдавалась мелким арендаторам. Мы не знаем, снимали они землю по договору или сидели на ней из поколения в поколение по обычаю, вносили денежную, натуральную или издольную ренту. Характерно, однако, что, судя по упомянутому письму Киприана, они, во всяком случае к середине века, были настолько обезличены, что засвидетельствованная землевладельцем лояльность государственной религии как бы автоматически гарантировала и их благонадежность. Здесь, несомненно, сказывалось влияние положения колонов экзимированных сальтусов, попадавших во все большую зависимость от собственников последних.
Об отношениях, складывавшихся на территориях племен, мы не имеем никаких сведений. Можно только в общих чертах судить о шедших там в двух направлениях процессах. Одно направление, характерное более для первых веков принципата, приводило к разложению племенных общин, часть которых впоследствии превращалась в города. Принцепсы, ундецимпримы, старейшины племен и местных поселений становятся поссессорами и магистратами поселений с квазимуниципальным устройством. Как они возникали, видно из отрывка декрета императора или наместника, дозволявшего какому-то поселению иметь магистров и совет декурионов (АЕ, 1893, № 86). Когда социальная дифференциация заходила достаточно далеко, племя или поселение получало городской статус, местная верхушка романизировалась, становилась ядром сословия декурионов новых городов или вливалась в состав муниципальной знати городов старых7 . Территория племен подвергалась центуриации и лимитации8 . Ager non limitatus, суммарно отводившийся племенной общине на правах прекария или узуфрукта (что не лишало прекаристов и фруктуариев права отчуждать и закладывать землю, но не обеспечивало их владения, зависевшего от воли верховного собственника), превращался в ager limitatus, разделенный, хотя бы частично, между отдельными поссессорами, индивидуально отвечавшими за повинности, лежавшие на их имениях, которые не могли быть у них отняты без законных оснований. Лимитация и центуриация, ускорявшие имущественную и социальную дифференциацию внутри племени, стимулировали конституирование племен и их поселений в города различных статусов и их постепенный переход из низшего статуса в высший. Таким образом, в этот период племенная территория служила как бы неким фондом, за счет которого множилось число городов и расширялось городское землевладение. Можно полагать, что романизовавшиеся и ставшие гражданами городов и владельцами муниципальных вилл принцепсы и старейшины племен вели свои хозяйства на тех же основах, что и горожане, происходившие от римских колонистов, т.е. преимущественно за счет труда рабов.
Второе направление развития местных племен, особенно четко обозначающееся к концу Ранней империи, но существовавшее и раньше, приводило к превращению их территории или ее части в сальтусы императоров и частных лиц, а их самих – в держателей земельных участков, за которые они были обязаны натуральной издольной и отработочной рентой. Достаточно известно, какую огромную роль играли в Африке экзимированные сальтусы, представлявшие важнейший – наряду с рабовладельческим – социально-экономический уклад.
Как показывают современные исследования, нет никаких оснований полагать, что возделываемые трудом мелких землевладельцев сальтусы появились в Африке в результате кризиса рабовладельческого способа производства и дробления рабовладельческих латифундий-плантаций. В крупных и мелких царствах доримской Африки экономика достигла уже сравнительно высокого уровня, что сказалось не только в развитии земледелия, скотоводства, обмена со странами античного мира, но и в росте числа поселений городского типа, в появлении собственной монетной чеканки9 . Наряду с сельскими общинами, коллективно владевшими землей и совместно ее обрабатывавшими, возникла уже, с одной стороны, земельная собственность отдельных семей, с другой – земельные владения правителей, объединявших под своей властью большие или меньшие территории. Их обширные имения обрабатывали сидевшие на земле и обязанные натуральной рентой зависимые земледельцы, жившие селами, а иногда и поселениями городского типа. Такие домены, впоследствии конфискованные и перешедшие в собственность императоров и частных лиц, стали ядром сальтусов римского времени, а форма эксплуатации населявших их земледельцев – основой дальнейшего развития африканского колоната, генезис которого имеет много общего с генезисом колоната в провинциях, возникших на территории царства Селевкидов10 .
Из общеизвестного свидетельства Фронтина (SRF, р. 53) мы знаем, что уже в середине I в. н.э. императорские и частные сальтусы в Африке были многочисленны и что их земли, превосходившие по размерам городские территории, населяли «плебеи», жившие в группировавшихся вокруг вилл деревнях с квазимуниципальным устройством (in modo municipiorum). Города, по сообщению Фронтина, вступали с владельцами сальтусов в споры за части их территории, пытаясь налагать повинности на тамошнее население и вербовать из его числа рекрутов. Следовательно, между эпохами доримской и римской Африки мы не можем выделить какой-то промежуток времени, на который приходился бы расцвет и кризис рабовладельческих латифундий и дробление их на участки колонов.
С течением времени число сальтусов, как императорских, так и частных, возрастало, как можно думать, главным образом за счет племенных территорий и превращения местных племен в колонов. Возможно, что некоторые из этих племен еще имели общины. В надписи о наделении землей какого-то племени в районе лимеса при Септимии Севере говорится о предоставлении ему в совместное пользование пастбищ и водных источников (АЕ, 1946, № 38), но сохранялись ли какие-то следы общин в селах на землях сальтусов неизвестно. Можно, однако, полагать, что независимо от устройства того или иного племени социальная дифференциация приводила не только к выделению средних собственников, сливавшихся с муниципальной знатью, но и крупнейших земельных магнатов, становившихся владельцами экзимированных сальтусов и превращавших в колонов своих соплеменников, как это имело место в доримские времена. Мы не имеем соответственных данных для II–III вв., не знаем, не была ли часть африканских сенаторов, число которых в это время быстро растет, выходцами из местных принцепсов. Но в IV в. такие деятели, как Фирм и Гильдон, не считая менее известных11 , были именно выдвинувшимися и располагавшими большим состоянием и властью местными принцепсами, что позволяет предполагать наличие соответствующих процессов и в более раннее время. Из надписи нам известен римский всадник Меммий Пакат, который был принцепсом племени хинитиев (CIL, VIII, 10500, 22728). Если наше предположение правильно, то усиление роли сальтусов и колоната к середине III в. обусловливалось в какой-то мере и развитием берберийских, мавретанских, нумидийских племен, знать которых, вступая в высшие сословия империи, укрепляла свои позиции относительно соплеменников и приобретала новые широкие возможности эксплуатации их труда.
Здесь нет необходимости вдаваться в разбор ряда все еще дискуссионных вопросов африканского колоната. В нашу задачу входит лишь по возможности разобраться в значении рабского труда в крупном землевладении римской Африки. Следует сразу же оговориться, что если экзимированный сальтус и находившаяся на городской территории вилла четко различались по правовому статусу, непосредственно влиявшему на положение не только владельца имения, но и его колонов (колоны виллы были, а колоны сальтуса не были обязаны муниципальными повинностями), то не так просто провести грань между крупными и средними хозяйствами, так как и те и другие могли существовать на любых землях. Так, в одной надписи в качестве имений, изъятых из центурий городской территории (fundi excepti), названы: Зоклиана – императорское имение в 133 югера и fundus Bonarensis в 80 югеров (АЕ, 1937, №31), т.е. совсем небольшие имения. С другой стороны, известно, что, как уже упоминалось выше, Пудентилла, землевладелица города Эи, имела обширные земли и, выделив сыновьям часть имущества, дала им не только плодородные поля и большие стада, но и не менее 400 рабов (Apul, Apolog., 93). Естественно поэтому, что большой экзимированный сальтус с сидевшими на его земле «по обычаю» колонами и рабовладельческая вилла на земле города могут рассматриваться лишь как крайние противоположные хозяйственные типы. На практике же различные уклады, как и всегда, смешивались, переходили друг в друга, образовывали всяческие гибридные формы.
Многое, несомненно, зависело от сельскохозяйственной специализации того или иного имения. Как и в Италии, в скотоводческих хозяйствах, видимо, основной рабочей силой – пастухами – были рабы. Пудентилла, как мы помним, принимала отчеты своих пастухов, и, скорее всего, рабы, переданные ею вместе со стадами сыновьям, в значительной части были именно пастухами. В упоминавшемся выше постановлении о потравах говорится, насколько можно судить по сильно испорченному тексту, что с жалобами на потравы уже не раз обращались к императору, так что настоящий декрет подтверждает ранее издававшиеся указы. В нем оговорено, что если раб-пастух по собственной инициативе погнал стада на чужое поле, проконсул должен приказать его жестоко высечь; если же он сделал это с ведома господина, тот обязывается выдать раба для наказания и, кроме того, внести в виде штрафа стоимость раба – 500 денариев. Ясно, что декрет этот был действителен для всей провинции и что типичным пастухом здесь был раб. Одна надпись из города Сигус сообщает, что некто Муммий Африкан оборудовал на свой счет место культа Юпитера для пастухов или погонщиков ослов – asinarii (АЕ, 1898, №86). Неясно, были то свободные или рабы; в последнем случае надпись свидетельствовала бы о существовании каких-то объединений рабов, занятых в скотоводстве, что подтверждало бы их многочисленность и более привилегированное, чем у рабов-земледельцев, положение.
В крупных имениях любых категорий рабы составляли административный персонал, хотя на этих должностях бывали и свободные, как явствует из двух надписей из Ламбеза. Одна посвящена жене консуляра Юлия Фортунатиана Эмилием Флором, другая – легату Помпонию Магну Геминием Галлонианом. Посвятители называют себя их домоправителями (domicurator), а своих хозяев – патронами (АЕ, 1917/18, №52 и 76). Но в подавляющем большинстве известные нам из надписей члены поместной администрации были рабами. Рабы-вилики вместе с пастухами отдавали отчеты Пудентилле (Apul., Apol., 87). В «Метаморфозах» рассказывается трагическая история раба – управителя большого имения, пользовавшегося неограниченным доверием господина. Раб влюбился в свободную женщину, и его жена, тоже рабыня, ослепленная ревностью, сожгла все его счета, подожгла дом, а сама с ребенком бросилась в колодец. Господин, узнав обо всех этих событиях, предал раба жестокой казни (Apul., Metam., 8, 22).
Вилики, которым колоны должны сдавать причитающуюся с них долю продукции, фигурируют в lex Manciana, наряду с кондукторами и господами сальтусов; рабы же, видимо, надзирали за отработками колонов (CIL, VIII, 25902). Раб-актор Ареллий (или Аврелий) Витал наблюдал за сооружением башен в имении М. Ингена и его жены Ареллии (или Аврелии) Непотиллы; в постройке принимали участие какие-то лица, из которых в надписи сохранилось только имя каменщика Сенециона; почитатели дома – amatores domus eorum – желали владельцам, их детям, внукам и правнукам счастливо жить и стариться в имении, постоянно его улучшая (АЕ, 1906, №11). Как можно судить по аналогии с италийскими надписями, amatores были обычно «маленькие люди», зависевшие от богатого влиятельного патрона, в настоящем случае, скорее всего, окрестные крестьяне, связанные с владельцем имения. Каменотес Сенецион, возможно, был рабом. Что же касается раба-актора, то обращает внимание наличие у него родового имени хозяйки. Может быть, иногда таким рабам – управителям крупных имений позволяли носить родовое имя господ, чтобы, как бы приравнивая их к отпущенникам, поднять их престиж в глазах остальных рабов, колонов и зависимых людей?
В районе Бурунитанского сальтуса диспенсатор Датив с женой Пакцией Юстиной похоронил годовалого сына Юлия Гилара Пия (CIL, VIII, 10572). Жена диспенсатора – свободнорожденная или отпущенница, ребенок носит имена, не отвечающие рабскому статусу и не совпадающие с именем матери. Возможно, господа даровали ему свободу на смертном одре. В имении сенаторской семьи Юлиев в Мавретании около Ситифа диспенсатор посвятил надпись какому-то богу или лицу, имя которого не сохранилось (CIL, VIII, 8241). Нумидий, раб-актор женщины из сенаторского сословия, соорудил башни для защиты ее нумидийского сальтуса (CIL, VIII, 8209). Вилик Сперат, раб семьи Пакциев, посвятил надпись Гению принадлежавшего им Багатенского сальтуса (АЕ, 1902, №223). Видимо, рабом-управителем был некий Фосфор: он выстроил для богини Целесты храм с портиками, сиденьями, колоннами, украсил новыми зданиями, портиками и арками прилегавшее к храму село, названное его именем, и учредил там нундины (АЕ, 1913, №226). Около Тевесты, где были большие владения сенаторской семьи Анниев, найдена надпись Максима, раба-актора Анния Аннулина Перценниана (Gsell, 3625). Там же за здоровье Анния Аннулина Гемина Перценниана, господина, сделали надпись Вазатенцы (Vasatenses), под наблюдением Феликса (Gsell, 3636). Очевидно, то были колоны, жители села в сальтусе Анниев, находившиеся под управлением Феликса, актора или диспенсатора. Прокуратором в имении сенатора Руфа Волузиана был раб Тиас (CIL, VIII, 25590); известен актор Евтих, поставивший надпись вместе со своими домашними (CIL, VIII, 19328). Около Гиппона найдены надписи трех рабов и вилика, а также сальтуария (Gsell, 323, 324). Сальтуарии, надзиравшие за работавшими там людьми, как известно, тоже принадлежали к администрации крупных имений. В районе Ухи найдена эпитафия прокуратора fundus Bencennsis, по мнению издателя надписи Делаттра, тождественного с civitas Bencennesis (АЕ, 1892, №94).
Видимо, кое-где в крупных имениях существовали и фамильные коллегии, в которых наиболее видную роль играли самые привилегированные из занятых там работников и зависевшие от владельца «маленькие люди». В городе Сигус патрону муниципия М. Кальв[...] посвятили надпись его отпущенники и сельская фамилия (CIL, VIII, 5704). Одна надпись из Нумидий представляет собой посвящение Сервилии, жене всадника Мессия Паката, «наилучшей патроне», от seniores domus eius (CIL, VIII, 22741). Другая – из района Мактариса – представляет собой эпитафию Матуна, сына Массирана, принцепса Медидитанской фамилии (Dessau, 9410). Название фамилии происходит от города Мидиди, и, по мнению некоторых авторов, она представляла собой клан или род какого-то племени. Однако если есть надпись, в которой «трибой Губуль» именуется клан племени музуламиев (АЕ, 1917/18, №39), то термин «фамилия» в аналогичном значении нигде в надписях не встречается. Скорее Медидитанская фамилия была сельской фамилией в обычном значении этого слова, обозначенной по названию имения, которое, как нередко практиковалось, происходило от имени близлежащего города. То обстоятельство, что в надписи названо имя отца «принцепса» фамилии, не противоречит его рабскому статусу. В настоящем случае данное лицо носит местное имя и не исключена возможность, что у рабов из коренного населения имя отца указывалось. Если наше предположение правильно, то приведенные надписи показывают, что в тех немногочисленных случаях, когда в имениях создавались коллегии, во главе их стояли не декурионы и магистры, как в италийских фамильных коллегиях, а принцепсы и старейшины, как в местных поселениях и племенах. Возможно, что большинство рабов были все же местного происхождения, и фамилии копировали привычную им племенную организацию. Можно привести надпись фамилии Л. Скрибония Рава Кассиана, похоронившей товарища по рабству Теодора (CIL, VIII, 12838); посвящение знатному землевладельцу Мессию Пакату, «наилучшему патрону», от fullones domus eius (АЕ, 1915, №44) и посвящение сенатору времени Коммода Азинию Руфину от cultores domus eius ob merita (АЕ, 1954, №58). Обращает на себя внимание, что в надписях старейшин, сукновалов и почитателей «дома» лица, которым эти надписи посвящены, названы не господами, а патронами. Для cultores, которые так же, как и amatores, обычно были в тех или иных, подобных клиентским, отношениях с могущественным человеком, такое обращение естественно. Менее ясно оно в надписях seniores и fullones. Можно предположить, что или они были отпущенниками, поскольку и в италийских домашних корпорациях отпущенники часто занимали высшие почетные должности, или что опять-таки рабы, стоявшие во главе фамильной иерархии, в какой-то мере приравнивались к отпущенникам, что отразилось и в их именах, и в их обращении к господам.
В сальтусах рабы были не только пастухами и членами администрации, но и сидели на земле на положении колонов. Это явствует из бытовых подробностей, содержащихся в «Метаморфозах» Апулея. Когда превращенный в осла Луций помог богатой девушке Харите спастись из рук разбойников, она в благодарность поручила его заботам раба, надзиравшего за ее табунами и приставленными к ним конюхами. Тот отвел его в имение, где жил со своей женой в селе, в котором проживали также другие рабы и колоны. Колонам жена надсмотрщика табунов продавала ячмень, смолотый на мельнице, куда отправила осла-Луция, и за плату молола их зерно. И рабы и колоны жили семьями в хижинах, имели некоторое имущество, собирались на сельские сходки, обращались по своим делам к магистру села. И тех и других Апулей часто именует работниками (operarii) или просто крестьянами (rustici) (Apul., Metam., VII, 15, 20, 23, 26, VIII, 10). Такое же смешение терминологии, как отмечал еще У. Хетленд12 , наблюдается в рассказах Геродиана и Капитолина в SHA о восстании сторонников Гордианов, крупных и знатных землевладельцев, вооружавших на их землях людей. Геродиан называет последних ойкетами, Капитолин крестьянами (rustici). Сходство в образе жизни и положении в имении рабов и колонов оттеснило на задний план разницу в юридическом статусе и сказалось на терминологии.
Для изучения эксплуатации рабов в сальтусах интересны две хорошо известные надписи. Одна – эпитафия Таррация, 10-летнего servus vectigalis (CIL, VIII, 20578). В эпиграфике такой термин уникален. Он встречается в биографии Александра Севера: любя птиц и особенно голубей, которых у него было 20 тыс., император, не желая, чтобы их содержание обременяло аннону, имел servi vectigales, которым было поручено выводить и вскармливать птенцов (SHA, Alex. Sev., 41, 7). Здесь, следовательно, повинности рабов, обозначенных как servi vectigales, состояли в выполнении определенного задания и могут быть приравнены к opera отпущенников, хорошо известных по юридическим источникам. Трактовка африканского servus vectigalis как «раба на оброке», наследственного (ва что указывает возраст Террация) держателя земли, обязанного частью урожая13 , видимо, может быть несколько уточнена. Servi vectigales, скорее всего, были рабами-земледельцами и ремесленниками, владевшими передававшимися от отца к сыну средствами производства и обязанными господину не столько частью произведенного ими продукта (хотя и это, несомненно, имело место), сколько выполнением определенных, наложенных хозяином работ, подобных отработкам отпущенников, по большей части ремесленников или обученных каким-нибудь специальностям.
Вторая, фрагментированная надпись из района Типасы сообщает, что в частных владениях сенатора П. Юлия Юниана Мартиллиана сдаются в аренду повинности – vectigalia locantur (Dessau, 6022). По мнению С. Гзелля14 , владелец имения, легат Александра Севера или его сын, сдавал в аренду сбор платежей своих колонов. Однако платежи колонов в других источниках как vectigalia не обозначаются. Термин этот обычно применялся к государственным налогам, иногда к доходам частного собственника, без дифференциации способа их приобретения. Такой общий термин вряд ли мог быть употреблен в упомянутой надписи, имевшей в виду определенную юридическую сделку. Можно предположить, что владелец сдавал повинности проживавших в его имении servi vectigales, как то было довольно распространено относительно отработок отпущенников. Сам термин мог возникнуть к середине III в. по аналогии с vectigalia ремесленников, которые к тому времени уже были обязаны лично или как члены коллегий определенными поставками своей продукции государству или выполнением определенных работ. Позднее возникновение термина применительно к рабам может объяснить редкость его применения, но сам институт, скорее всего, существовал и раньше. Он мог возникнуть именно в крупных сальтусах, где устраивались для окрестного населения таберны (например: CIL, VIII, 721, 4015; АЕ № 5, 1933, №49) и нундины, особенно часто упоминаемые в этой связи, а следовательно, были нужны ремесленники, производившие товары для обмена как с соседями, так и внутрипоместно.
В одной надписи, правда, из императорского сальтуса, упоминаются таберны, служившие общим нуждам его населения (CIL, VIII, 14428), они, несомненно, существовали и в крупных частных имениях. Для IV–V вв. засвидетельствовано наличие значительного числа ремесленников в таких имениях, работавших, между прочим, также на мельницах и, возможно, на крупных маслодавилынях15 . Такие предприятия существовали в сальтусах и в предшествующие века. Владельцы, кроме того, естественно были заинтересованы в разнообразии и изобилии продуктов, доставлявшихся на внутрипоместные рынки, успешно конкурировавшие с городскими и служившие нуждам земледельцев. В независимых селах ремесленники были свободными людьми. Так, Апулей упоминает свободных сельских ремесленников: плотника и сукновала, нанимавшихся на работу в мастерские, а также мельника, имевшего известное число трудившихся на мельнице рабов (Apul., Metam., X, 5; 11). В сальтусах могли быть рабы, которым господа предписывали производить те или иные изделия, наследственно прикрепляя их к определенной профессии, почему 10-летний Тарраций уже принадлежал к категории servi vectigales.
Несомненно, многочисленны были рабы-слуги, составлявшие домашнюю челядь. У Апулея упоминаются принадлежавшие к фамилиям спальник, погонщики мулов, повар, врач, кондитер и его «многочисленные товарищи по рабству» (Apul., Metam., IX, 2; X, 13). В рассказе об изгнании богачом бедного соседа с его поля действуют вооруженные рабы первого (ibid., IX, 9). Большая городская фамилия была у Пудентиллы, только на допрос по делу Апулея было вызвано 15 рабов. Как на доказательство крайней бедности и ничтожества Апулея Эмилиан ссылается на тот факт, что он прибыл в Эю в сопровождении трех рабов (Apol., 17). Как видно из приводившейся выше надписи сукновалов, к городским фамилиям видных людей принадлежали и ремесленники. В том, что касалось численности и состава слуг, богатые африканцы не отличались от римлян и италиков.
Открытым остается вопрос об использовании рабов земледельческим населением сальтусов. Никаких прямых данных мы не имеем, но даже косвенные соображения не могут быть убедительными. Во-первых, население сальтусов было, как известно, достаточно пестрым. Наряду с колонами здесь были и поссессоры, владевшие своими участками виллы или фундуса на более прочных и льготных основаниях; различными по величине могли быть и участки колонов, из которых одни могли нуждаться в подсобной рабочей силе и использовать труд рабов, другие – нет, но никакого определенного соотношения между теми и другими установить нельзя. Во-вторых, о наличии рабов у колонов обычно судят по некоторым статьям «Дигест», например об ответственности колона за допущенную рабом небрежность, причинившую какой-нибудь ущерб землевладельцу; о рабе, данном господином в хозяйство колона. Между тем в первом случае речь идет, очевидно, о более или менее крупном арендаторе по договору; во втором – о рабе, данном не колону, а женщине (colonae), видимо, лишившейся мужа или сына и не способной справиться с хозяйством без помощи мужчины. По общему впечатлению, которое создается на основании «Метаморфоз» Апулея о жизни колонов, вряд ли можно предполагать у них наличие рабов. Но, повторяем, решить этот вопрос при современном состоянии источников невозможно.
На основании всего изложенного выше, несмотря на не слишком большое количество данных, все же вряд ли можно согласиться с существующей точкой зрения о незначительности роли рабства в Африке16 .
Тем более удивительным представляется не только малое число надписей рабов, о чем речь шла уже выше, но и ничтожное по сравнению с общим обилием африканских надписей число надписей отпущенников, процент которых столь велик в Италии и некоторых других западных областях.
Нельзя, конечно, полагать, что в Африке вообще лишь изредка отпускали рабов на волю и что этот распространившийся по империи обычай сюда не проник. Напротив, например, в эпитафии некоего Алфия Феликса Флавиана из Сикки Венерии среди прочих заслуг и добрых дел покойного, таких, как хозяйственность, благодаря которой он нажил, сохранил и передал сыновьям состояние, умение поддерживать согласие в семье, равное расположение и щедрость к дочерям и невесткам, широкая благотворительность, отмечена и его забота о домородных рабах, которым он дал свободу (АЕ, 1906, №39). В эпитафии мальчика-раба говорится, что смерть дала ему навечно свободу, так как судьба не дала ему дожить до ее обретения при жизни (Buecheler, 133), следовательно, и в Африке существовал обычай освобождать рабов, достигших известного возраста. Выше уже упоминались эпитафия раба, оставившего детей, надеявшихся на свободу, и посвящение М. Кальв[...] от сельской фамилии и отпущенников. Сенатору Сервию Фуску Корнелиану посвятили надпись его отпущенники, отпущенницы и их дети, получающие ежегодные алименты (АЕ, 1908, №125). Liberti ас domestici как обычная принадлежность дома состоятельного человека упомянуты в одном из писем Киприана (Epist., 15).
В сальтусах, видимо, отпущенников часто сажали на землю. Таким образом возникали целые населенные отпущенниками и их потомками деревни наряду с селами колонов иного происхождения. Так, в районе Тевесты, где была найдена упоминавшаяся уже надпись актора сенатора Анния Аннулива, имеется и ряд других эпитафий Анниев, по мнению Гзелля (см. примеч. к надписи 3625), отпущенников Аннулина и его родных, получивших там наделы. В Нумидии же известен vicus Annaeus, жители которого в соответствии с завещанием центуриона Гемина соорудили в его честь надпись в год, когда магистром был Д. Анней Адвена (Merlin, 778). Очевидно, деревню населяли отпущенники и потомки отпущенников Аннея (по чьему имени она и была названа), к числу которых принадлежал и упомянутый в надписи магистр. Выше уже цитировалась надпись Вазатенцев. Она была найдена в том же районе Тевесты, что и надписи Анниев, и посвящена Аннию Аннулину. Видимо, Vasatenses тоже были жителя расположенного в его домене села, может быть, также отпущенники. Известна и надпись римских граждан, пребывающих в селе Гатериане (CIL, VIII, 2312). Село, очевидно, получило это название от имени землевладельца Гатерия, «римские граждане», возможно потомки его отпущенников, жившие в селе наряду с колонами-перегринами. То же, возможно, относится и к посвятившим в районе Тевесты надпись Марку Аврелию Iuliani Bithenses (Gsell, 3787), составлявшим село отпущенников некоего Юлия Вита.
Хорошо известны опубликованые Ш. Соманем надписи из Туниса. В них содержится посвящение Целесте от П. Геминия Косса, Септимию Северу от manciane cultor Г. Авфидия Утила, какому-то богу от группы cultores и Меркурию от поссессоров fundi Tapp. в год, когда магистрами были Л. Ге{миний] Рогат и Юлий Геминий или Геминиан, под наблюдением Таннония Феликса Геминиана (АЕ, 1933, №72–74). Не вдаваясь в связанные с этими надписями споры по поводу интерпретации термина manciane cultor, заметим, что здесь фигурируют в качестве поссессоров Геминий, возможно, потомки отпущенников Геминия, наделившего их участками на праве possessio, тогда как cultores, носившие другие имена, могли быть колонами. Видимо, засвидетельствованная в «Дигестах» и ряде италийских и провинциальных надписей практика предоставления земель группе отпущенников на условии неотчуждаемости наделов и выполнения определенных повинностей была достаточно распространена в африканских сальтусах.
В небольших и средних хозяйствах отпуск рабов, возможно, был распространен меньше. Эмилиан, попрекавший Апулея не только бедностью, но и расточительностью, ссылается на то, что тот в один день отпустил троих рабов – цифра, по италийским масштабам, совершенно незначительная (Apol., 17). Характерно, что Апулей не только отрицает этот факт, но говорит, что если бы он действительно одновременно отпустил трех рабов, то его следовало бы считать не только не бедным, но богатым, живущим в роскоши человеком. Характерно также, что, перечисляя в «Метаморфозах» людей, выбежавших встречать спасенную от разбойников Хариту, Апулей среди лиц, от ее дома зависевших, называет, кроме рабов, вскормленников (alumni) и клиентов, не упоминая отпущенников. Если бы дело происходило в Италии, отпущенники, несомненно, в таком перечне фигурировали бы на первом месте. Надписи отдельных отпущенников, как уже упоминалось, немногочисленны и в большинстве маловыразительны. Одна надпись (из Цезарей) упоминает отпущенника Аннобала, в свою очередь имевшего отпущенника Фавста (CIL, VIII, 9429). Из прочих отпущенников могут быть названы: отпущенник легата Антистия Адвента Постум Аквилин, принесший дар Гению дома за здоровье патрона и его жены (АЕ, 1888, №139); Фруктуоз и Ионик, которые вместе с отцом Принесли дар богу Фругиферу за согласие между Юлиями Ингенуей и Кресцентианом (АЕ, 1946, №104); Фидикулания Ипполита, соорудившая гробницу с метрической эпитафией соотпущеннику и мужу Фидикуланию Абдаку и сыну Фидикуланию Руфу, приписанному к Арниенской трибе (Buecheler, 396). Можно упомянуть также метрическую эпитафию из района Сикки Венерии на гробнице отпущенницы Канинии Руфы, жены М. Ливия Гелена (ibid., 966); отпущенника П. Валерия Алекса, бывшего в Карфагене в 61 г. жрецом двух Церер (Merlin, 1063); отпущенницу Юлию Артемиду, родом из Александрии в Египте (АЕ, 1912, №211); отпущенника Урвиния Каллиста, выстроившего в Ухи храм Сатурну во здравие императора Нервы (АЕ, 1907, №153). Из района Цирты известна эпитафия 9-летнего мальчика Фосфора, сделанная неким Коллегием Целестином. Леши17 (сопоставляющий ее с надписью CIL, VIII, 3544, где фигурирует Коллегий Фабриций, отпущенник коллегии fabrum) считает, что Целестин был отпущенником коллегии богини Целесты. Любопытна также происходящая из Карфагена метрическая эпитафия отпущенницы Дафниды, жены Гермета: мужа господин пожелал отпустить раньше, затем отпустил и Дафниду, которая дала жизнь ребенку против воли хозяина (АЕ, 1896, №43).
Как показал в своем упомянутом выше исследовании Л. Тейч, Цезарь, выводя колонии в Африке, селил здесь отпущенников на равных правах с остальными колонистами. Но впоследствии это равенство не только исчезло, но и вообще роль отпущенников в жизни Африки становится совершенно незначительной. При знакомстве с их надписями бросается в глаза не только малочисленность последних, но и отсутствие здесь отпущенников августалов, членов коллегий или занимавших те или иные жреческие должности. Многочисленные жрецы и объединения cultores из «маленьких людей», насколько можно судить по их отчасти местным именам, – свободнорожденных. Такое контрастирующее с данными Италии и некоторых западных провинций положение африканских отпущенников Ж. Шарль-Пикар объясняет реакцией африканского общества на могущество отпущенников императоров и наместников в их провинциях. Однако императорские рабы и отпущенники имели большую власть как в Риме, так и во всех провинциях, что не мешало там отпущенникам частных лиц подниматься по социальной лестнице.
Здесь действовали, видимо, другие причины, о которых частично речь уже шла выше, в связи с положением рабов. Как можно полагать на основании италийского материала и данных юридических источников, рабов вообще отпускали по разным причинам: в награду за верную службу; в тех случаях, когда отработки отпущенников, главным образом ремесленников, были выгоднее, чем работа рабов; когда отпущенника было удобно поставить во главе какого-нибудь дела или использовать в качестве доверенного агента; когда рабу-инститору, арендатору и т. п. удавалось скопить столь значительный пекулий, что он мог внести за себя выкуп, или господину, часто менее состоятельному, чем такой раб, было выгодно, отпустив его, получать от него вспомоществование, а затем на правах патрона унаследовать часть его имущества; когда, наконец, господин, если он был крупным магнатом, считал нужным иметь в лице своих отпущенников надежных агентов среди граждан города, где хотел укрепить свое влияние.
В Африке могли действовать и, видимо, действовали первые два мотива. Но за верную службу, если она не выражалась в каком-нибудь экстраординарном акте, отпускали обычно пожилых рабов, остававшихся в доме или получавших маленькое пособие от патрона. Отпущенники, обязанные отработками, селились в сальтусах на правах колонов или поссессоров и, как и другие держатели земли, всецело зависели от ее собственника, и за пределы сальтуса их деятельность не распространялась, независимо от того, были они там земледельцами или ремесленниками. Селить своих отпущенников в городах африканским магнатам вряд ли могло быть особенно выгодно ввиду часто напряженных отношений их с городами. Да и неясно, насколько легко было их отпущенникам приобрести городское гражданство. При относительной же слабости развития городского ремесла и торговли рабам нелегко было скопить значительный пекулий, трудясь в качестве наемных работников или пользуясь положением инститоров, владельцев торгово-ремесленных предприятий и т. п. Ограничены, по тем же причинам, были и возможности отпущенников, которые в Италии и ряде провинций богатели и возвышались, именно занимаясь ремеслами, торговлей и ростовщичеством.
Преимущественно аграрный характер африканской экономики при преобладании натурального хозяйства (таковым оно было в сальтусах с их вносящими натуральную ренту колонами, с внутрипоместными рынками и, скорее всего, на племенных территориях, а также в значительной мере в селах, где несколько ремесленников обслуживали всю деревню и только поблизости от больших городов существовала возможность сбывать свою продукцию на рынках) обусловливал незначительную роль средних торговых и ремесленных слоев и их социальную приниженность. Только землевладелец мог рассчитывать занять здесь известное положение; только владение землей, как это обычно для аграрных обществ, поднимало социальный престиж. Недаром люди, хвалившиеся в надписях своим возвышением из низов, все становились землевладельцами. Ничего похожего на карьеру Юкунда из Помпей или тех «выскочек», которые были любимой мишенью насмешек римских сатириков, мы здесь не встречаем. Поэтому, несомненно, столь редки в Африке и надписи коллегий, которые, хотя кое-где и существовали, никакого значения в городах не имели.
Как известно, в ряде африканских городов распространены были объединения, именовавшиеся куриями. Раньше существовало мнение, что они были здесь особой специфической формой коллегий «маленьких людей». Однако теперь от него отказались. Т. Котула, тщательно проанализировав 130 известных нам надписей курий, пришел к выводу, что то были муниципальные курии, образованные на основе организаций, существовавших еще в пунийских городах, и объединявшие всех граждан города. Курии имели своих магистратов, жрецов; по куриям производились раздачи и устраивались угощения и празднества. Постепенно, с упадком муниципальной демократии, функции курий как избирательных округов отступают на задний план, совместные же трапезы, празднества, забота о погребении умерших сочленов становятся их основной задачей, почему они и сближаются с обычными коллегиями «маленьких людей»18 . Исконность и туземные корни объединений, затем ставших куриями, возможно, объясняют отчасти слабое развитие официальных «дозволенных» коллегий (их функции здесь выполняли курии) и значительное число неофициальных групп cultores. Они, как и соответствующие союзы в Италии (характерно, что и в Африке существовала засвидетельствованная для Рима и Остии группа Симплициев – АЕ, 1933, №57), более отвечали духовным потребностям «маленьких людей», чем утвержденные властями и поставленные под жесткий контроль властей корпорации.
Но ни среди известных из надписей куриалов, ни среди cultores мы не встречаем лиц, которых можно причислить не только к рабам, но и к отпущенникам. Трудно сказать, объясняется ли то крайней бедностью последних, их полной зависимостью от патронов или общей дискриминацией несвободнорожденных сословий. Характерно, что и в письмах и трактатах Киприана, из которых мы многое узнаем о составе и деятелях африканских христианских общин, рабы и отпущенники не фигурируют, хотя таковые, несомненно, среди христиан были. Как уже упоминалось, Киприан пишет о «домочадцах и отпущенниках» тех христиан, которые, откупившись от жертвоприношения, избавили от него последних. Из составленного в III в. жития африканской мученицы Перпетуи известно, что с нею вместе в тюрьму была заключена, а затем казнена ее рабыня христианка Фелицитата. Однако ни среди ортодоксальных сторонников Киприана, ни среди «еретиков» рабы и отпущенники активности не проявляли. Еще более знаменательно место из послания Тертуллиана к жене (Ad uxor., 2, 8). Развивая мысль о долге жены повиноваться мужу, он пишет, что язычница может желать вступить в брак с рабом, чтобы оставаться госпожой в доме и семье. Христианка же этого делать не должна, так как обязана видеть в муже господина. Таким образом, даже один из основных демократических тезисов христианства об отсутствии перед богом разницы между рабом и свободным здесь по существу отрицается: христианка не может быть женой раба, поскольку свободная женщина не может повиноваться мужу-рабу. Видимо, презрение к несвободнорожденным сословиям было в Африке столь сильно, что даже в христианских общинах не было преодолено.
Как мы видели выше, таковым же было здесь и отношение к беднякам, тесная взаимосвязь того и другого очевидна: рабы и отпущенники не имели возможности накопить состояния, достаточного, чтобы уравновесить в общественном мнении их статус и происхождение, как это имело место в тех областях империи, где степень развития товарно-денежных отношений была значительно выше. Там, где торгово-ремесленные слои играли большую роль, сословная принадлежность часто отступала на задний план перед имущественным положением и, как нередко подчеркивали обличители «испорченных нравов», рабы, проданные на рынках «с побеленными ногами», «проколотыми ушами», становились иногда благодаря нажитому на торговле, ремесле и финансовым операциям богатству равными сенаторам и всадникам.
Совсем особым было в Африке (как, впрочем, и повсюду) положение императорских рабов и отпущенников, занятых в администрации и управлении обширными императорскими имениями. Хорошо известны два карфагенских некрополя императорской фамилии, из которых дошло около 400 надписей с середины I до середины III в., подобные надписи встречаются и в других областях Африки. Императорские рабы и отпущенники занимали самые различные должности. Среди отпущенников известны прокуратор Мавретании (CIL, X, 6081), Ассуританского округа (CIL, VIII, 12879), Ухитанского округа (CIL, VIII, 12880), Лептитанского диоцеза (АЕ, 1908, №158); прокуратор, отпущенник трех августов, Патрокл соорудил алтарь с текстом закона Адриана о заимке пустующих земель в известной надписи из Айн-Уселя (CIL, VIII, 26416); прокуратор императорского сальтуса Диадох дозволил жрецу Юлию Виктору посвятить богу надпись во здравие Марка Аврелия и Вера (АЕ, 1907, №157); в Массипианском сальтусе колоны в честь Каракаллы восстановили старые и построили новые здания по приказу императорского отпущенника прокуратора Провинциала (CIL, VIII, 587, 588). Надписи упоминают и других прокураторов-отпущенников без указания на сферу их деятельности (CIL, VIII, 12593, 20703, 20996, 20943, 22602; АЕ, 1903, №94; Gsell, 89). Значительно число отпущенников и рабов – табуляриев и их помощников (CIL, VIII, 1027, 7075, 16525, 12623, 18813, 12601, 12624, 7053, 16561; Gsell, 3649), между прочим, и при ведомстве сбора налогов и пошлин (CIL, VIII, 12884); рабов-диспенсаторов различных районов (CIL, VIII, 24697, 12884, 12892; АЕ, 1915, №20), при III Августовом легионе (CIL, VIII, 3288,3289), при налоговом ведомстве (CIL, VIII, 1025, 12655, 1512; АЕ, 1925, №73), при котором состояли и вилики, например вилик при бюро сбора морских пошлин и налогов на наследства (Reynolds – Perkins, 302); в лимитации и центуриации были заняты многочисленные рабы-агрименсоры (CIL, VIII, 12600, 12615, 12627, 12657, 12912, 12913, 12636–12639; АЕ, 1942/43, №35); некоторые состояли при императорских амбарах (CIL, VIII, 13190; АЕ, 1925, №73), при вьючном скоте (CIL, VIII, 12640), работали в имениях в качестве письмоводителей-либрариев (CIL, VIII, 12616, 12617), сальтуариев (CIL, VIII, 24697; Gsell, 323–326), обслуживали императорскую фамилию в качестве врачей (CIL, VIII, 12922), педагогов (Dessau, 1835), педисекв (CIL, VIII, 12647, 12648), кубикулариев (ibid., 12657), номенклаторов (АЕ, 1935, №56). Большое число отпущенников и рабов было занято в администрации и производстве принадлежавших императорам мраморных карьеров (CIL, VIII, 1437, 1597, 14552, 14588, 14589, 25692: Cagnat, 428) и в императорских мастерских, находившихся при имениях, как видно из клейма Opus dol(iare) ex praediis Statan. Comm. Aug. dom. n. ex. figl. Ma. disp. (CIL, VIII, 22632). Большинство императорских рабов и отпущенников свои профессии и должности не указывало.
Как и в Риме, на императорской службе были заняты семьи рабов и отпущенников, например Фенипп был диспенсатором, его братья – помощником табулярия и сальтуарием (CIL, VIII, 24697). Сами они в свою очередь имели рабов и отпущенников, также работавших в администрации на более низких должностях (CIL, VIII, 9755, 12314, 12727, 1654, 17335, 2470; Cagnat, 600; АЕ, 1937, №29); были в дружеских отношениях со свободнорожденными (например, императорский раб был наследником солдата Септимия Виктора.– CIL, VIII, 3237, 3238); женились на свободнорожденных женщинах (например, раб Никодром был женат на Минуции Приме, родившейся в Риме и «приведенной судьбой в Ливию». – Buecheler, 1187), отпущенник Клавдия, помощник табулярия счетного ведомства, – на женщине также свободного происхождения (ibid., 125). В императорской фамилии организовывались коллегии, например, табеллариев (Dessau, 1709), погонщиков мулов (АЕ, 1899, №103), курьеров (обозначена как collegium cursorum et Numidarum. – Dessau, 1716).
Как и в других областях империи, императорские рабы и отпущенники были тесно связаны с коллегией почитателей императорских Ларов. Эта коллегия совместно с императорской фамилией и кондукторами района Гиппона посвятила надпись Т. Флавию Макру из Аммедары, занимавшему при Траяне ряд должностей, между прочим, префекта племени музуламиев и прокуратора сальтусов Гиппона и Тевесты (АЕ, 1922, №19). Сами они приносили дары различным богам: Эскулапу, Пантею, Целесте, Серапису (Merlin, 868), Ларам (CIL, VIII, 1597, 14552; Cagnat, 246; АЕ, 1915, №20), Венере (Dessau, 1654; АЕ, 1925), Фавну (АЕ, 1895, №10); Saturno Privatensi, почитавшемуся как бог императорских владений – ratio privata (AE, 1915, №94). Некоторые владели собственными имениями; так, три брата – императорские рабы и их отец диспенсатор в своем имении на свои средства посвятили надпись Нептуну во здравие Септимия Севера и его семьи (АЕ, 1899, №41). Любопытна метрическая эпитафия табеллария Витала, составленная им самим; он рассказывает, что жил хорошо и весело, охотился с собаками на зайцев и лисиц, охотно выпивал и вообще пользовался молодостью, что и советует делать всякому юноше (Buecheler, 484). Как и в Риме и Италии, императорские рабы и отпущенники составляли, видимо, достаточно замкнутую корпорацию, не смешиваясь с прочими членами несвободнорожденных сословий и, пользуясь большим влиянием и властью, не подвергались такой дискриминации, как последние. Характерно, что актер, отпущенник Коммода, имевший звание «первого пантомима своего времени», получил ряд почетных муниципальных должностей в Лептисе и даже был кооптирован в коллегию юношества, весьма аристократическую организацию в африканских городах (АЕ, 1953, №188).
Мы мало знаем о рабах, занятых в других отраслях администрации. Известно, что рабы были у откупных товариществ, занимавшихся сбором налогов (АЕ, 1900, №126; 1923, №22). О рабах городов данных нет; упоминающиеся в разных декретах и постановлениях муниципальные писцы и т.п. должностные лица – свободные. Известно, что некоторые города имели свои мастерские: например, встречаются клейма их мастерских городов Тимгада (АЕ, 1923, №40) и Тубусукту (Dessau, 8577а–с), но работали там рабы или свободные ремесленники – неизвестно. То же относится и к городским землям. По одной надписи, посвященной pagani universi Юпитеру fundus Tigibileft respublicae Teanensium (АЕ, 1895, №26), можно полагать, что земли города сдавались крестьянам, но было то общим правилом или в других случаях на них работали рабы города, мы не знаем.
Несмотря на сравнительную скудость сведений, все изложенное выше позволяет считать, что в Африке дифференциация несвободнорожденных сословий была особенно резкой. Если, даже оставить в стороне императорскую фамилию, рабы, занятые в администрации сальтусов, рабы и отпущенники, сидевшие на их землях, рабы на виллах муниципальных собственников составляли группы, сильно различавшиеся и по месту в производстве, и по фактическому положению, причем, видимо, положение рядовых рабов было более тяжелым и бесперспективным, чем в Италии. Мы не имеем прямых указаний на их участие в восстаниях и движениях местных племен и колонов. Однако некоторые косвенные данные позволяют считать, что отношения между рабами и их владельцами были весьма напряженными. Атаман разбойников в «Метаморфозах» Апулея, собираясь пополнить свой отряд, говорит, что всегда находится много желающих сменить жизнь «маленького человека» и раба на жизнь разбойника (Metam., VII, 4). Рабы в имении Хариты, узнав о ее смерти и опасаясь, что новый владелец будет жестоким господином, бегут из имения, захватив свое имущество, и обосновываются в большом городе, где их трудно будет разыскать (ibid., VIII, 15).
Особенно показательны произведения Коммодиана, бывшего, по некоторым предположениям, епископом какой-то африканской «еретической» секты середины III в. Описывая последнюю борьбу христиан с антихристом, заканчивающуюся победой праведных и установлением справедливого тысячелетнего царства, он, между прочим, немало внимания уделяет и каре тем богатым и знатным, которые за жестокость, гордость и прочие грехи на тысячу лет станут рабами своих бывших рабов (Commod., Instruct., 2, 1, 43, 2, 20; 2, 39; Carm. Apolog., 964–1040). Как известно, в IV в. агонистики принуждали захваченных ими господ меняться местами с их рабами. Очевидно, соответственная идеология формировалась уже в период Ранней империи. Она свидетельствует как об общности интересов колонов, бедноты и рабов, так и об остроте классовых антагонизмов. Возможно, здесь они были острее, чем в других областях империи, где среди тех же слоев была распространена идеология пассивного сопротивления, совершенно не свойственная ни Коммодиану, ни агонистикам. Можно думать, что отсутствие или незначительность попыток африканских собственников повлиять на умонастроение рабов, заинтересовать их материально и морально, их «катоновские» методы ведения хозяйства и неприкрытое презрение к низшим обусловили соответственную реакцию среди рабов, ненависть к высшим, столь же острую и активную, как в эпоху великих рабских восстаний.
Подведем некоторые более или менее гипотетичные итоги. Характер рабства в африканских провинциях определялся, с одной стороны, их положением как житницы Рима, с другой – аграрным характером экономики с преобладанием натурального хозяйства на значительной территории римской Африки. Оба эти фактора обусловили усиленную эксплуатацию рабов старозаветными методами и крайне ограниченные возможности для рабов стать отпущенниками, а для отпущенников – играть более или менее видную роль в экономической и общественной жизни. Рабство развивалось в городских виллах и скотоводческих хозяйствах, т.е. там, где связь с рынком, уровень товарности хозяйства были наибольшими. Развитие рабовладельческих хозяйств обусловило блестящий, но недолгий расцвет африканских городов. Их кризис и упадок наступает здесь скорее и с большей внезапностью, чем в других областях империи, очевидно, именно в связи с кризисом «классического» рабства, ускоренного общим низким уровнем развития товарно-денежных отношений в провинциях в целом.
В сальтусах рабы – за исключением тех, которые служили в поместной администрации, а возможно, и ремесленников, – вели жизнь, сходную с жизнью колонов. Сальтусы эти не были преемниками рабовладельческих латифундий, владельцы которых перешли к новым методам хозяйствования в связи с кризисом рабовладения. Они были здесь исконным типом хозяйства, возникшим еще в доримские времена. Под влиянием античного рабовладельческого уклада в сальтусах лишь возрос удельный вес рабского труда, но сам принцип их организации не изменился. По мере упадка городов, концентрации городских земель в руках отдельных лиц и перехода последних в разряд владевших экзимированными землями сенаторов уклад, представленный этим типом хозяйства, становится все более преобладающим и, наконец, господствующим. Только в этом смысле можно говорить о развитии колоната за счет упадка рабства.
Список литературы
1. Teutsch L. Das Stadtwesen in Africa in der Zeit von C. Grachus bis zum Tode des Kaisers Augustus. Berlin, 1958.
2. Haywood R. M. Roman Africa. An Economic Survey of Ancient Rome, IV. Baltimore, 1938, p. 74.
3. Штаерман. E.M., Трофимова М. Рабовладельческие отношения в ранней Римской империи (Италия). М., 1971.
4. Rostovtzeff M. Gesellschaft und Wirtschaft im Romische Kaiserreich, Bd.II. Leipzig, 1930, S. 55.
5. Дилигенский Г. Г. Африка в IV–V веках. М" 1961, с. 140–148.
6. Kolendo J. Kolonat w Afryce Rzymskiej w I–II wieky. Warszawa, 1962, str. 42.
7. CIL, VIII, 4664, 5306, 6041, 7041, 8825, 9680, 12331, 15721, 9906, 9934, 9936, 10500, 22786; Dessau, 6805–6808, 9392; АЕ 1898, № 100; 1915, № 15; 1917/18, №41; 1931, №65.
8. CIL, VIII, 7084, 8369, 8811, 8813, 8814, 19104, 20487, 20602, 20618, 21663. Dessau, 5973; Gsell, 102, 103; АЕ, 1895, №27; 1904, №104; 1907, №19, 20; 1908, № 269; 1910, №20; 1923, №26; 1936, №137; 1940, №70; 1942/43, №35.
9. Burian I. Afrika und Rom in Zeit der Republik.– In: Afrika und Rom in der Antike. Halle, 1968, S. 45–46.
10. Krelssig Н. Bemerkungen zur Produktionsweise in Afrika (vorromische Zeit). – In: Afrika und Rom, S. 135–140; Kolendo J. Op. cit., str. 42–87.
11. См. Дилигенский Г. Г., Указ. соч., с. 208–215.
12. Heitland W. Agricola. Cambridge, 1921, р. 341.
13. Дилигенский Г. Г. Указ. соч., с. 142.
14. Gsell S. De Tipasa Mauretaniae Caesariensis urbe. Alger, 1894, p. 115.
15. Дилигенский Г. Г. Указ. соч., с. 143.
16. Charles Picard G. La civilisation de l'Afrique romaine. Paris, 1964, p. 161.
17. Lechi. Etudes d'epigraphie et d'histoire d'Afrique, 1957, p. 108.
18. Kotula Т. Les curies municipales en Afrique Romaine. Wroclaw, 1968.