| Скачать .docx | Скачать .pdf |
Курсовая работа: Музей-заповедник А.С.Пушкина: Болдино
Л.М.Задоркина
В последнее утро августа 1830 года Пушкин покидает Москву. Быстрая езда, привычные дорожные картины:
...Кони мчатся
То по горам, то вдоль реки,
Мелькают версты, ямщики
Поют, и свищут, и бранятся,
Пыль вьется...
Путь предстоит неблизкий: 500 верст через Владимир, Муром, Арзамас в имение отца, село Болдино Нижегородской губернии.
Позванивают колокольчики под дугами встречных упряжек, позади остаются города, почтовые станции, деревни, господские усадьбы. Через несколько дней должны быть на месте...
Поездка вызвана необходимостью: нужно выполнить формальности по вводу во владение двумястами крепостными душами, которые Сергей Львович Пушкин выделил старшему сыну перед женитьбой. Поэт предполагает задержаться в деревне не более месяца.
Стоят ясные, но уже по-осеннему прохладные дни. Желтеет и сохнет придорожная трава, в зеленых еще кронах деревьев светятся первые золотистые листья. На душе у поэта тревожно: «Осень подходит. Это любимое мое время... — пора моих литературных трудов настает... Еду в деревню, бог весть, буду ли там иметь время заниматься...» (Из письма П. А. Плетневу 31 августа 1830 г.).
Пушкин не подозревает, что Болдино будут связывать с его именем так же, как и милое сердцу Михайловское, что болдинская осень навсегда останется одним из лучших воспоминаний в его жизни, что и во второй, и в третий раз приведет его судьба в это затерявшееся среди необозримых пространств село.
3 сентября достигли цели путешествия. В лучах осеннего солнца показалась белокаменная церковь с высокой стройной колокольней. И всюду, куда ни глянь, тянулась широкая, чуть всхолмленная равнина, перерезанная широкими лощинами, оврагами. Повидимому, именно этот пейзаж поэт запечатлел в одном из стихотворений, написанных в Болдине:
Одна равнина справа, слева.
Ни речки, ни холма, ни древа.
Кой-где чуть видятся кусты...
Пройдет всего несколько дней, и Пушкин будет очарован здешними местами, их неброской прелестью, столь не похожей на великолепие сумрачных рощ Псковщины, и воскликнет в письме П. А. Плетневу:
«Ах, мой милый! что за прелесть здешняя деревня! вообрази: степь да степь; соседей ни души; езди верхом сколько душе угодно, пиши дома, сколько вздумается, никто не помешает».
При въезде в село дорога проходила мимо кладбища; могилы заросли травой, деревянные кресты потемнели от непогоды. Не это ли впечатление отразилось потом в наброске Пушкина?
...Обнажено
Святое смерти пепелище
И степью лишь окружено.
И мимо вечного ночлега
Дорога сельская лежит...
Через несколько минут были рядом с церковной площадью. Направо от нее по склону холма вытянулись в порядок убогие крестьянские избы, крытые соломой.
Смотри, какой здесь вид; избушек ряд убогий,
За ними чернозем, равнины скат отлогий...
Село казалось почти пустым: крестьяне дотемна работали — кто на току, кто на огороде. Кое-где дымились овины: сушили зерно.
На улице можно было увидеть только двух-трех сидящих на завалинках стариков да чумазых ребятишек. При виде кареты старики снимали шапки, кланялись.
Миновали маленький пруд с чистой прозрачной водой и остановились перед воротами усадьбы Сергея Львовича, расположенной напротив церкви. Пушкин вышел из кареты...
Как встретили его? Об этом можно только догадываться. Дворовые люди не знали в лицо молодого барина: семья Пушкиных в Болдине не жила, сам Сергей Львович побывал здесь в последний раз пять лет назад, в 1825 году.
Не свой ли приезд вспоминал поэт в «Истории села Горюхина», описывая возвращение помещика Белкина в отцовскую деревню? «Бричка моя остановилась у переднего крыльца. Человек мой пошел было отворить двери, но они были заколочены... Баба вышла из людской избы и спросила, кого мне надобно. Узнав, что барин приехал, она снова побежала в избу, и вскоре дворня меня окружила... Побежали топить баню. Повар, ныне в бездействии отрастивший себе бороду, вызвался приготовить мне обед, или ужин — ибо уже смеркалось».
Барский дом был открыт, печи затоплены. Так началась жизнь Пушкина в Болдине, его первая болдинская осень.
Более 150 лет прошло с тех пор. В наши дни в Болдине открыт музей-заповедник А. С. Пушкина, ставший местом паломничества для тысяч людей. Он включает в себя усадьбу Пушкиных, заповедную рощу Лучинник, дом и сад старшего сына поэта в селе Львовке. С недавнего времени к нему относится и здание болдинской церкви, построенной в конце XVIII века дедом А. С. Пушкина; ведутся работы по составлению проекта реставрации этого памятника.
История заповедника началась 11 апреля 1918 года, когда крестьянский сход в селе Болдине приговорил: «И на месте сим желательно увековечить память великого поэта... А. С. Пушкина (а также равно день великой нашей русской революции), по обсуждении чего единогласно постановили данную усадьбу, на ней постройки, сад и при ней полевую землю взять на предохранительный учет...»
Жителям села обязаны наши современники сохранением памятных пушкинских мест на Нижегородской земле.
Судьба заповедника тесно связана с историей советской культуры. В 1929 году парк болдинской усадьбы был объявлен заповедным. Через 20 лет в бывшей вотчинной конторе началась жизнь литературого музея. В 1963 году литературная экспозиция открылась в барском доме Пушкиных. К 175-летию со дня рождения поэта эта экспозиция была обновлена и одновременно был создан новый бытовой музей «Вотчинная контора Пушкиных». К 180-летию со дня рождения поэта в заповедном парке состоялось открытие бронзового памятника А. С. Пушкину работы народного художника РСФСР О. К. Комова. В 1980 году в нескольких комнатах музея была создана большая выставка-экспозиция, посвященная 150-летию первой «Болдинской осени».
Многое изменилось с течением лет в болдинской усадьбе. Вероятно, в начале XIX века, в дни приездов поэта, дом выглядел беднее, не был еще достаточно приспособлен и удобен для жизни. Позднее потомки Льва Сергеевича, младшего брата поэта, жившие постоянно в Болдине, расширили усадьбу, посадили большой фруктовый сад.
Но несмотря на перемены, в этом заповедном уголке — в тишине его дома, в тенистых аллеях, где живы еще деревья — современники поэта, в шуме ветра, в пении птиц, в запахах трав и цветов — сохранился аромат пушкинского времени.
Живописна центральная часть усадьбы. В середине ровной, посыпанной песком площадки стоит деревянный барский дом. В нескольких шагах от него блестит зеркало верхнего пруда. Ветлы склонили над черной неподвижной водой гибкие ветви с узкими серебристыми листьями. Изящный белый мостик перекинут с одного берега на другой. Над перилами нависают густые ветки наклонно растущей ели. В низинке прячется маленький колодец.
Дом Пушкиных — архитектурный центр усадьбы. Он кажется внушительным и рассчитан на жизнь нескольких поколений владельцев. Подобно деревенскому жилищу Онегина,
Почтенный замок был построен,
Как замки строиться должны:
Отменно прочен и спокоен,
Во вкусе умной старины...
Со времени приездов Пушкина здание неоднократно перестраивали, расширяли, но и сейчас облик его характерен для жилых построек начала прошлого столетия. Дом соснового и дубового леса, одноэтажный, с мезонином, обшит тесом. Облицовка углов и наличников окон напоминает каменную рустовку. Центральный вход украшен верандой с невысокой балюстрадой и портиком, служащим основанием для балкона. Имеется боковое крыльцо с двумя колоннами. Обычна для пушкинского времени двухцветная охристо-белая окраска.
Перед домом растет высокая, стройная, с раздвоенной верхушкой лиственница. По преданию, Пушкин привез ее совсем молоденьким деревцем с Урала в 1833 году. Осенью мягкая хвоя желтеет, опадает, весной появляется вновь. Иногда ветер обламывает со старого дерева хрупкие ветки; увядая, иголки пахнут терпко и нежно...
На высокой колокольне болдинской церкви звонили к заутрене... Казалось, что колокола поют о жизни, о смерти, о вечности, оплакивают тех, кого уже нет в живых. Здесь, в Болдине, старинной родовой вотчине, Пушкин особенно часто возвращался к мыслям об истории своего рода. Здесь он ощутил себя звеном в длинной цепи сменивших друг друга поколений:
Два чувства дивно близки нам,
В них обретает сердце пищу:
Любовь к родному пепелищу,
Любовь к отеческим гробам.
Животворящая святыня!
Земля была б без них мертва...(Неоконченное стихотворение. 1830 г.)
Невольно вспоминались семейные предания о деде Льве Александровиче, властном, «пылком и жестоком» человеке. Пушкин никогда не видел деда, тот умер за девять лет до рождения внука. Из рассказов о нем один особенно привлекал внимание.
При дворцовом перевороте 1762 года, в результате которого к власти пришла Екатерина II, Лев Александрович Пушкин был в числе немногих офицеров, пытавшихся удержать солдат на стороне Петра III. Это событие повлияло на его судьбу:
Мои дед. когда мятеж поднялся
Средь петергофского двора,
Как Миних, верен оставался
Паденью третьего Петра.
Попали в честь тогда Орловы,
А дед мой в крепость, в карантин.
И присмирел наш род суровый...
Поэт пробовал оживить в памяти услышанное когда-то о прадеде Александре Петровиче, прапрадеде Петре Петровиче Пушкиных, владельцах Болдина в начале XVII века. Воображение рисовало образы предков в далекие времена Александра Невского, Ивана Грозного, Бориса Годунова: среди них были смелые воины, талантливые дипломаты, воеводы.
Первая комната дома-музея. О роде Пушкиных рассказывают документы, разложенные в витрине на старинной, тисненной золотом коже. О таких вот рукописных источниках истории своей фамилии вспоминал поэт, когда писал:
Под гербовой моей печатью
Я кипу грамот схоронил.
Среди документов выделяется яркое, красочное изображение герба, представленного Пушкиными в 1798 году в «Общий гербовник дворянских родов». Герб представляет собой рыцарский щит. В верхней половине на горностаевом меху, на бархатной подушке — княжеская шапка. Это знак того, что предок Пушкиных воевал под знаменем князя Александра Невского. В нижней части герба на левом поле — рука в серебряных латах, сжимающая меч, на другом — орел с распростертыми крыльями, «держащий в когтях меч и державу».
Здесь же, на пожелтевшем от времени листе,— изображение родословного древа Пушкиных. Старинная вязь букв: «Во дни великого князя Александра Ярославича Невского выехал из немец муж честен именем Ратша». В стихотворении «Моя родословная» Пушкин пишет о нем:
Мой предок Рача мышцей бранной
Святому Невскому служил...
В наши дни ученые установили, что Ратша жил значительно раньше, в XII веке, был родом из Сербского королевства и служил у великого князя Киевского. Пушкины считали Ратшу своим родоначальником, называли себя «ратшичами». Праправнук Ратши, Гаврила Алексич, был старшим дружинником князя Александра Невского.
В седьмом колене родословной значится имя воина, жившего в XIV веке, Григория Пушки, — от него пошла фамилия Пушкиных.
При дворе Ивана Грозного был послом Евстафий Михайлович Пушкин. За службу он получил Болдино в поместье (так называлось земельное владение, которое давалось дворянам на время службы). Позднее Болдино стало вотчиной Пушкиных (т. е. родовым владением, которое могло переходить по наследству от одного представителя рода к другому).
В правой нижней части родословного древа записаны имена ближайших предков поэта: прадеда, деда. Под именем Льва Александровича стоят имена его детей, в том числе и сыновей от второго брака — Василия и Сергея, дяди и отца поэта. Деду принадлежали довольно крупные земельные владения вокруг Болдина. После его смерти они были поделены между многочисленными наследниками. Имение раздробилось. Началось разорение старинного рода.
«Обедневшие внуки богатого деда» — тема эта, развитая Пушкиным в «Истории села Горюхина», кровно касается и его самого. Болдино досталось дяде и отцу. После смерти дяди Василия Львовича северо-западная часть села со старой барской усадьбой будет продана. За отцом осталась юго-восточная часть Болдина — 140 крестьянских дворов, более 1000 душ, да еще сельцо Кистенево.
Грустно было поэту сознавать, что «огромные имения Пушкиных раздробились, пришли в упадок».
Пушкин привыкал к своему новому жилищу. В тишине просторного деревянного дома чуткий слух улавливал множество звуков: голос ветра за окном, дробь дождевых капель по стеклу, негромкие разговоры дворни, глухой стук брошенной охапки дров за стеной, веселое гудение пламени в печи. Дни походили один на другой, но их однообразие поначалу не раздражало, а успокаивало.
В сумерки вносили свечи, их огни надвигались из дальних комнат, как большие светляки. Ночью в тишине раздавалось ровное неторопливое тиканье часов:
Мне не спится, нет огня;
Всюду мрак и сон докучный.
Ход часов лишь однозвучный
Раздастся близ меня...(«Cтихи, сочиненныe ночью во время бессонницы»)
Дом довольно просторный, мог бы служить кровом целому семейству, но пустовал: владельцы Болдина проводили жизнь в столице и почти не вспоминали о своей вотчине. Картина запустения родового гнезда вызывала у поэта печальные мысли, может быть, созвучные тем, что высказал он в поэме «Езерский»:
Мне жаль, что мы, руке наемной
Дозволя грабить свой доход,
С трудом ярем заботы темной
Влачим в столице круглый год,
Что не живем семьею дружной
В довольстве, в тишине досужной,
Старея близ могил родных
В своих поместьях родовых...
Пушкин осматривал дом, его жилые и парадные помещения, может быть, останавливался в зальце: опущенные занавеси, зачехленная мебель, поблескивание зеркал в старинных рамах, два-три портрета на стене. Просторная комната, предназначенная для семейных вечеров, для приема гостей, казалась особенно тихой, заброшенной.
В наши дни зальце убрано в стиле пушкинского времени. Это самая большая, светлая комната, занимающая центральное положение в планировке дома. Окна и застекленная дверь выходят на веранду. У стены — диван орехового дерева, перед ним круглый стол, по сторонам кресла. В простенках между окнами высокие зеркала, к ним придвинуты ломберные столы. В углах расположились изящные столики-бобики. Стены украшены силуэтными портретами, сделанными тушью, вышивкой бисером из болдинского дома.
Над диваном висит портрет Александра Сергеевича Пушкина. Это копия с портрета, выполненного художником О. Кипренским в 1827 году по заказу друга поэта А. Дельвига. Все необычно, и все запоминается в облике Пушкина: гордая посадка головы, высокий лоб, живые проницательные глаза, обладавшие, по воспоминаниям современников, «необыкновенной привлекательностью», скрещенные на груди руки с тонкими, нервными пальцами.
Кипренский сохранил для будущих поколений образ 28-летнего поэта. Он уже немало пережил к этому времени: ссылку, гибель и изгнание друзей-декабристов, крушение многих надежд и мечтаний юности.
По этому портрету можно представить облик Пушкина времени его первого приезда в Болдино. За три года черты его лица, по всей вероятности, мало изменились.
Осень 1830 года — время взлета творческих сил, напряженной работы, тревожных раздумий над прошлым и будущим России. В стихотворении «Элегия», своеобразной исповеди, Пушкин высказал то, что волнует и мучает его в эти дни:
Безумных лет угасшее веселье
Мне тяжело, как смутное похмелье.
Но, как вино,— печаль минувших дней
В моей душе чем старе, тем сильней.
Мой путь уныл. Сулит мне труд и горе
Грядущего волнуемое море.
Но не хочу, о други, умирать;
Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать;
И ведаю, мне будут наслажденья
Меж горестей, забот и треволненья:
Порой опять гармонией упьюсь,
Над вымыслом слезами обольюсь,
И может быть — нa мой закат печальный
Блеснет любовь улыбкою прощальной.
Сколько надежды в последних строках! Поэт собирается жениться. Впервые он, человек с неустроенной, «блуждающей» судьбой, обретет свой дом, свою семью...
За два года до приезда в Болдино на одном из московских балов Пушкин познакомился с юной красавицей Натальей Гончаровой. «Я полюбил ее, голова у меня закружилась»,— вспоминал поэт об этой встрече.
Пушкин дважды делал предложение, пока, наконец, не получил согласие. К его радости примешивались сомнения: будет ли счастлив он? будет ли счастлива с ним молодая жена?
Он делится раздумьями с матерью Натальи Николаевны: «Если она согласится отдать мне свою руку, я увижу в этом лишь доказательство спокойного безразличия ее сердца... Не возникнут ли у нее сожаления?»
Тревожил поэта и вопрос о материальном положении будущей семьи: «До сих пор мне хватало моего состояния. Хватит ли его после моей женитьбы?»
Чтобы получить деньги, необходимые для свадьбы, надо заложить кистеневскую собственность в опекунский совет, но сначала вступить во владение ею. Пока крепостной писарь Петр Киреев хлопочет по делу молодого барина, Пушкин наслаждается одиночеством, свободой. Тишина, уединение, прогулки располагают к творчеству. Через неделю после приезда написаны два стихотворения, закончена повесть «Гробовщик».
«Уж я тебе наготовлю всячины: и прозы, и стихов»,— обещает поэт Плетневу в письме от 9 сентября. День проходит за днем, уже давно пора отправиться в обратный путь. Но непредвиденные обстоятельства задерживают его в Болдине на все три осенних месяца: эпидемия холеры свирепствует по России, Москва охвачена ею, дороги оцеплены карантинами.
«Въезд в Москву запрещен, и вот я заперт в Болдине... Ни соседей, ни книг. Погода ужасная. Я провожу время в том, что мараю бумагу и злюсь. Не знаю, что делается на белом свете...»
И все же это вынужденное затворничество благоприятствовало работе. Давно уже Пушкину не писалось так легко, так вдохновенно.
«Нынешняя осень была детородна... Скажи Плетневу, что он расцеловал бы меня, видя мое осеннее прилежание»,— писал поэт Дельвигу 4 ноября.
Связи с внешним миром почти не было, за все три месяца «болдинского сидения» Пушкиным получено не более 14 писем: несколько от Натальи Николаевны, по два от П. А. Плетнева, М. П. Погодина, П. А. Осиповой, по одному от отца, брата Льва, поэта П. А. Вяземского. Пушкин тоскует без книг, «не видя ни души, не читая журналов».
Только в начале ноября пришла драгоценная посылка от М. П. Погодина — драма «Марфа Посадница», разбор которой Пушкин начал тут же, в ответном письме. С признательностью посылает поэт Погодину новое стихотворение «Герой». Еще несколько стихотворений ушло по почте к Дельвигу в альманах «Северные цветы». Но некому было прочесть написанное, поделиться сомнениями, услышать ответный отклик.
Может быть, поэтому приезд 26 ноября соседа Дмитрия Алексеевича Остафьева оказался для Пушкина приятной неожиданностью? Не был ли Остафьев первым слушателем маленьких трагедий, «Повестей Белкина»?
Мало что известно об этой встрече. Можно предположить, что Пушкин принял гостя в зальце: были сняты чехлы с мебели, зажжены свечи... Может быть, беседовали о литературе. Листая альбом Остафьева, Пушкин нашел автографы дяди. Речь зашла о нем: Василия Львовича похоронили перед самым отъездом поэта из Москвы.
Одна из страниц альбома исписана легким пушкинским почерком:
Река времен в своем теченьи
Уносит все дела людей
И топит в пропасти забвенья
Народы, царства и царей...
В конце листа дата: «1830 ноября 26. Болдино». Беседуя с гостем, поэт вспомнил последнее стихотворение Державина о смысле бытия, о власти времени над человеком... Возможно, упомянул о маленькой трагедии «Пир во время чумы», на страницы которой лег зловещий отсвет холерного года, трагедии, воспевающей мужество человека перед лицом катастрофы, гибели. Страница, исписанная пушкинском рукой, вызывает ощущение незримого присутствия поэта в стенах дома...
Это чувство усиливается в соседней комнате где воссоздана обстановка кабинета. Мерно тикают часы, белые шторы на окнах раздвинуты. Вдоль стен только самая необходимая мебель: невысокий книжный шкаф, диван, бюро с широкой откидной доской. Но главное, что привлекает внимание - письменный стол, стоящий в центре комнаты. Стул перед ним отодвинут, словно хозяин кабинета только что вышел, задув свечу, оставив недописанной страницу. На зеленом сукне — «Антология английской поэзии», книга, привезенная Пушкиным в Болдино, чернильный прибор из стекла и бронзы, множество рукописных листов и тетрадей.
Неподалеку от стола, на бюро, женский портрет, выполненный акварелью. Задумчиво смотрят карие, чуть удлиненные глаза; они кажутся слишком печальными на этом юном лице с высоким, чистым лбом. Блестящие темные волосы собраны в высокую прическу. Такой изобразил Наталью Николаевну Пушкину художник Александр Брюллов в 1831 году.
Лицо той, о которой поэт с восторгом писал:
Исполнились мои желания. Творец
Тебя мне ниспослал, тебя, моя Mадона,
Чистейшей прелести чистейший образец.
И снова рисует воображение картины жизни Пушкина в Болдине в ту далекую осень...
По неси вероятности (так же, как когда-то в Михайловском) Пушкин выбрал для себя в болдинском доме одну комнату, сделав ее кабинетом. Здесь он оставался наедине с самим собой. Подолгу стоял у окна, ожидая прибытия почты. В нетерпении разрезал только что полученный номер газеты «Московские ведомости», приходил в отчаяние, узнав неутешительные новости: от холеры «в Москве, имеющей до трехсот тысяч жителей, умирает ежемесячно от 700 до 1300... человек».
Наталья Николаевна осталась в этом городе, жизни ее угрожала опасность. Вот он принимается укладывать книги, рукописи, приказывает отнести вещи в карету и отправляется в дорогу с надеждой проехать сквозь цепь карантинов, добраться до Москвы. Но, вынужденный вернуться, опять оказывается в том же доме, в той же комнате:
«В Болдине, все еще в Болдине!» Неуверенность в будущем не давала покоя. Огорчало, что многие знакомые, даже друзья, недоверчиво отнеслись к его решению жениться — и это в минуту, когда так необходимо понимание, участие. С глубокой благодарностью вспоминал Пушкин письмо от неизвестного человека, полученное незадолго до отъезда в Болдино. В стихотворном послании незнакомец желал Пушкину счастья. Полные признательности слова ложатся на бумагу:
О, кто бы ни был ты: старик ли вдохновенный,
Иль юности моей товарищ отдаленный,
Иль отрок, музами таинственно храним,
Иль пола кроткого стыдливый херувим,—
Благодарю тебя душою умиленной.
Вниманья слабого предмет уединенный,
К доброжелательству досель я не привык...
По ночам не спалось, думы о смысле жизни, об ушедшей юности, о скоротечности дней теснились в голове:
...Спящей ночи трепетанье,
Жизни мышья беготня...
Что тревожишь ты меня?
Что ты значишь, скучный шепот?
Укоризна, или ропот
Мной утраченного дня?
От меня чего ты хочешь?
Но в уединенной комнате болдинского дома Пушкин знал и другие минуты. Она стала немой свидетельницей вдохновенного труда, торжествующей радости, когда точно сама Муза водила его пером.
Иногда здесь раздавался легкий пушкинский смех: часто, проверяя себя, он читал вслух только что появившиеся на свет строки... Не свое ли болдинское затворничество и воодушевление описал поэт в «Отрывке», датированном 26 октября 1830 года: «Когда находила на него такая дрянь (так называл он вдохновение), то он запирался в своей комнате и писал в постеле с утра до позднего вечера... Это продолжалось у него недели две, три, много месяц, и случалось единожды в год, всегда осенью. Приятель мой уверял меня, что он только тогда и знал истинное счастие».
Может быть, перебирая листы рукописей, вместивших его мысли и переживания, хранящих еще живое тепло его пальцев, поэт с изумлением и нежностью оглядывал комнату, в четырех стенах которой, отвлекшись от всего суетного, наносного, он чувствовал себя всесильным, свободным творцом. Однажды Пушкин попытался изобразить свое жилище: стол, заваленный бумагами, скульптурный бюст и полку с книгами... Рисунок остался незавершенным.
Шли дни, ясная погода сменялась ненастьем. В сентябре еще распахивали окна, было тепло, только по утрам ветер приносил запах промерзших за ночь листьев. Ровный солнечный свет делал особенно четкими контуры даже самых малозаметных предметов, бархатисто-коричневой казалась земля. По плотине стучали телеги, грачи кружили над домом, готовясь к отлету. В конце сентября начались дожди.
Ранняя, звонкая осень с золотистыми дымками березовых рощиц у горизонта сменилась «унылой порой»: свернулись опавшие листья, улетели птицы. В последние числа октября к непролазной грязи примешался снег. «И дождь, и снег, и по колено грязь».
Потом застыл пруд. Снег выпадал и исчезал, съедаемый дождем, но лед на пруду так и нe растаял. Мужики и бабы ходили в теплом: в чапанах с большими воротниками, в лаптях с онучами, в поддевках. В ноябре лошадей уже запрягали в сани. Иногда дни становились солнечными и походили на мартовские. Но вскоре снова небо заволакивало серой мглой. Менялся облик природы за окном. Пушкин писал...
В доме-музее, в кабинете Пушкина, можно подолгу рассматривать рукописи произведений, созданных осенью 1830 года, отдельные листы, тетради, рисунки поэта на исписанных страницах.
Привыкая к особенностям пушкинского почерка, начинаешь разбирать строки. Какое наслаждение прочесть автограф, попытаться угадать душевное состояние поэта, проследить ход его творческой мысли. На столе три маленьких листа. На одном из них рисунок: волнистые облака, набегающие на лунный диск. Под рисунком дата: «1830. 7 сентября. Болдино».
Вот как писались строки, знакомые нашим современникам с детства... Быстрый, стремительный почерк удивительно соответствует нервному напряженному ритму стихотворения:
Мчатся тучи, вьются тучи;
Невидимкою луна
Освещает снег летучий;
Мутно небо, ночь мутна.
Еду, еду в чистом поле;
Колокольчик дин-дин-дин...
Страшно, страшно поневоле
Средь неведомых равнин!
Герой стихотворения остается один перед хаосом бытия. Жизнь — дорога посреди бушующих стихий. Такой один из главных образов стихотворения. Не отразилось ли в нем смятение самого поэта накануне решительного шага, сулящего много перемен в его cудьбе?
«Бесы» открывают список болдинских произведений...
Пушкина самого удивляла необыкновенная плодотворность болдинской осени. «Скажу тебе (за тайну), что я в Болдине писал, как давно уже не писал,— пишет он из Москвы П. А. Плетневу.— Вот что я привез сюда: 2 последние главы «Онегина», 8-ю и 9-ю, совсем готовые в печать. Повесть, писанную октавами... Несколько драматических сцен, или маленьких трагедий, именно: «Скупой рыцарь», «Моцарт и Сальери», «Пир во время чумы» и «Дон Жуан». Сверх того написал около 30 мелких стихотворений. Хорошо? Еще не все... Написал я прозою 5 повестей...»
Рядом с рукописью «Бесов» — тетрадь с повестями, о которых упоминает Пушкин. Крупными буквами написано: «Повести Белкина». На одном из тетрадных листов, под черновым текстом «Гробовщика»,— пушкинский рисунок, изображающий персонажей повести: сапожника Шульца и гробовщика Андриана Прохорова.
Пушкин набросал любопытную бытовую сценку: соседи сидят за самоваром. Шульц улыбается, положив руки на колени, все его существо выражает довольство жизнью. Чинно выпрямившись, сидит на стуле гробовщик, человек мрачного, замкнутого характера. Между соседями идет беседа, описанная в повести:
«Каково торгует ваша милость?» — спросил Андриан.
«Э-хе-хе,— отвечал Шульц,— и так и сяк... Хоть, конечно, мой товар не то, что ваш: живой без сапог обойдется, а мертвый без гроба не живет».
Язык «Гробовщика» прост и лаконичен. «Точность и краткость — вот первые достоинства прозы...» — такому правилу следовал поэт при работе над «Повестями Белкина».
В той же тетради вслед за «Гробовщиком» Пушкин напишет «Станционного смотрителя», «Барышню-крестьянку», «Выстрел». Последней будет создана «Метель».
Два рисунка останавливают внимание: на первом, в профиль к зрителю, человек в шляпе с пером, в коротком плаще, со шпагой. Перед ним, на горизонте, здания города. Это Дон Гуан, ожидающий наступления ночи у стен Мадрида. На титульном листе тетради, в которую вписан «Скупой рыцарь», изображен во весь рост рыцарь в доспехах, а левее лицо немолодого мужчины с высоким лбом. Исследователи рисунка поэта считают, что Пушкин пытался изобразить Шекспира. Стремясь передать в своих маленьких трагедиях «истину страстей и правдоподобие чувствований», поэт не раз обращался к опыту великого английского драматурга.
На небольшом листе нет ни зачеркиваний, ни помарок. Это беловой текст стихотворения «Прощанье», посвященного, как считают исследователи, Елизавете Ксаверьевне Воронцовой:
Прими же, дальная подруга,
Прощанье сердца моего,
Как овдовевшая супруга,
Как друг, обнявший молча друга
Пред заточением его.
В «Прощанье» любовь сравнивается с самым дорогим для Пушкина чувством — дружбой. За стихотворными строками стоит реальное воспоминание о последней встрече с В. К. Кюхельбекером. Ссыльного поэта-декабриста перевозили из одной крепости в другую. Случайно встретились они на почтовой станции Залазы (под Петербургом); Пушкин с трудом узнал в изможденном арестанте своего лицейского товарища.
Работая над «Путешествием Онегина», 9-й главой романа, поэт снова и снова вспоминает лицей, друзей юности. А 19 октября, в день лицейской годовщины, он еще раз перечитает, а затем сожжет 10-ю песнь «Онегина», содержащую характеристику царствования Александра I, описание первых декабристских обществ.
Поэт понимал, что цензура не допустит «крамольную» главу к напечатанию. До наших дней уцелели отрывки 10-й песни, предварительно зашифрованные Пушкиным. Ключ к шифру удалось найти лишь в 1910 году. Так стала известна злая, беспощадная оценка Александра I:
Властитель слабый и лукавый,
Плешивый щеголь, враг труда,
Нечаянно пригретый славой,
Над нами царствовал тогда.
И воскресли строки о Николае Тургеневе, декабристах Лунине, Якушкине... Верность дружбе, юношеским идеалам Пушкин сохранил на всю жизнь.
Заканчивая «Путешествие Онегина», он посвятит полные признательности слова тригорским знакомым, но вспомнит, наверное, не только их, но всех тех, с кем свела и сблизила его судьба, кому он был обязан дружбой, заботами, пониманием:
О, где б судьба ни назначала
Мне безыменный уголок,
Где б ни был я, куда б ни мчала
Она смиренный мой челнок,
Где поздний мир мне б ни сулила,
Где б ни ждала меня могила,
Везде, везде в душе моей
Благословлю моих друзей.
На бюро — план работы Пушкина над «Онегиным», лист с зашифрованной 10-й главой. А чуть левее страница с пушкинским рисунком. Чем-то нам знакомо уже это лицо: тонкий профиль, надменно приподнятый подбородок, насмешливые губы. Уж не Онегин ли это? В портрете словно бы угадывается характер героя:
...Мечтам невольная преданность,
Неподражательная странность
И резкий, охлажденный ум.
Рядом с рукописями «Онегина» — веселый рисунок к «Сказке о попе и работнике его Балде»: еле стоит на тонких ножках с крохотными копытцами маленький бесенок, беспомощно разводит длинными руками, не в силах понять, как обогнал его «меньшой Балда».
Яркий, разнообразный мир новых героев пришел в русскую литературу осенью 1830 года: ремесленники и чиновники, провинциальные дворяне, рыцари, люди искусства, крестьяне разоренной русской деревни, сказочные персонажи. Необыкновенно широк охват материала: действие болдинских произведений происходит в России, Испании, Австрии, Англии. Пушкин пишет о Возрождении, средних веках, о днях, которым сам является свидетелем.
В конце ноября поэт покидал Болдино. Рано утром собрались дворовые попрощаться с барином. И вот уже побежала под ноги коней заснеженная зимняя дорога. Близился декабрь,
Зато зимы порой холодной
Езда приятна и легка.
Остаются позади отцовское село, дом, к которому привык за три месяца... Пушкин спешил: впереди была Москва, там ждала невеста. Представлял, как удивится и обрадуется Плетнев, когда он прочтет ему свои болдинские тетради. И в то же время ощущал грусть — может быть, оттого, что окончилась эта удивительная осень:
Иль жаль мне труда, молчаливого спутника ночи,
Друга Авроры златой, друга пенатов святых?
Прошло три года...
Многое переменилось в жизни Пушкина за это время. Он женился. У него уже было двое детей. Заботясь о материальном положении семьи, он вынужден был поступить на службу. Служба открыла поэту доступ в архивы. 1831—1833 годы — время серьезнейших раздумий Пушкина над современностью, его интереса к глубинным процессам истории, к прошлому России. Собираясь осуществить свой замысел «Истории Пугачева», Пушкин, подобно профессиональному историку, изучает архивные документы, печатные источники.
Между тем столичная суета мало соответствовала его душевным наклонностям. «Жизнь моя в Петербурге ни то ни се. Заботы о жизни мешают мне скучать. Но нет у меня досуга, вольной холостой жизни, необходимой для писателя. Кружусь в свете, жена моя в большой моде — все это требует денег, деньги достаются мне через труды, а труды требуют уединения»,— так писал он П. В. Нащокину 25 февраля 1833 года.
Пушкин нe раз вспоминал болдинское уединение: прогулки верхом, тихие размеренные дни, отданные любимому труду, необычайный даже для него самого прилив творческих сил. И снова потянуло в эти края...
В конце августа 1833 года поэт отправился в Поволжье и на Урал собирать материалы по истории пугачевского восстания и конечной целью своего путешествия выбрал Болдино.
«Я сплю и вижу приехать в Болдино и там запереться» (Из письма Н. Н. Пушкиной от 12 сентября 1833 г.). Здесь Пушкин надеялся привести в порядок накопленные материалы, осуществить ряд литературных замыслов.
1 октября 1833 года Пушкин добрался до отцовских владений. Наконец-то почувствовал себя дома, на месте. Теперь можно будет спокойно заняться работой: «Уехал писать, так пиши же роман за романом, поэму за поэмой»,— шутил он в письме к жене, посланном еще из Оренбурга.
Вот уже больше месяца, как он ведет кочевую жизнь; позади остались сотни ворст, десятки городов: Нижний Новгород, Казань, Симбирск, Оренбург, Уральск... Вначале погода благоприятствовала путешествию. Но на обратном пути начался дождь, «и через полчаса сделал дорогу непроходимой. Того мало: выпал снег...»,— описывал Пушкин Наталье Николаевне свои дорожные злоключения.
Последней остановкой перед Болдином было имение поэта Языкова, у которого он отобедал и заночевал.
Дорога утомила: усталость, накопившаяся за несколько недель, дала себя знать. Забрызганную грязью, видавшую виды коляску окружили дворовые. Лица многих из них были знакомы по первому приезду. Приказал затопить баню, поужинал и уснул в той же комнате, на том же диване, что и три года назад. Утро следующего дня начал с письма к жене, от которой уже давно не получал известий: «Что с вами? здорова ли ты? здоровы ли дети? Сердце замирает, как подумаешь».
Тут же 11 упоминание о занятиях: «Прости — оставляю тебя для Пугачева». «Привожу в порядок мои записки о Пугачеве...» — сообщит поэт и следующем письме.
Пушкин испытывает гордость, просматривая собранный материал: пожалуй, ни один современный ему историк не владеет таким количеством сведений о Пугачеве. Здесь и выписки из архивных документов, и полные поэзии народные предания о крестьянском вожде, которые он услышал от очевидцев восстания.
Навсегда останутся в памяти темные, в глубоких морщинах лица 70—80-летних стариков, рассказывавших о далеком времени как о совсем недавнем прошлом: «В деревне Берде, где Пугачев простоял шесть месяцев..,— нашел 75-летнюю казачку, которая помнит это время, как мы с тобою помним 1830 год».
Рассказывают, что жители Болдина и Кистенева тоже вступали в пугачевское войско... Тщательно отбирает Пушкин для «Истории» лишь самые главные факты. Большая часть интереснейших документов, воспоминаний будет отнесена в «Примечания». «Весь черный народ был за Пугачева... Одно дворянство было открытым образом на стороне правительства», — такой вывод делает Пушкин, обобщая найденные им сведения.
Снова, как в прежние болдинские дни, поэт собран, сосредоточен. «Я пишу, я в хлопотах, никого не вижу — и привезу тебе пропасть всякой всячины»,— сообщает он жене.
Иногда вечерами в доме собирались крестьянки. Слушая их протяжные песни, он записывал наиболее интересные, вспоминал няню, которой уже не было в живых. Сказка, услышанная когда-то в Михайловском, ожила в памяти. 4 ноября Пушкин завершил «Сказку о мертвой царевне и о семи богатырях».
Спокойное состояние духа, строгое чередование занятий — все то, о чем мечтал он, живя в Петербурге, сбылось. «Ты спрашиваешь, как я живу и похорошел ли я? Во-первых, отпустил я себе бороду: ус да борода — молодцу похвала; выду на улицу, дядюшкой зовут. 2) Просыпаюсь в семь часов, пью кофей и лежу до трех часов. Недавно расписался и уже написал пропасть. В три часа сажусь верхом, в пять в ванну и потом обедаю картофелем да грешневой кашей. До девяти часов — читаю. Вот тебе мой день, а всё на одно лицо»,— сообщал Пушкин в письме к жене от 30 октября.
В кабинете дома-музея лежат рукописи второй болдинской осени. На титульном листе небольшой тетради название «Медный всадник» и ниже неповторимый пушкинский росчерк. Рядом лист из болдинского черновика поэмы. На полях несколько беглых рисунков: такие обычно появляются в момент творческих раздумий и сомнений поэта.
Среди них выделяется тщательностью прорисовки портрет Натальи Николаевны. Пушкин скучает, в письмах делится с женой всем, что на душе: «Все эти дни голова болела, хандра грызла меня; нынче легче. Начал многое, но ни к чему нет охоты; бог знает, что со мною делается» (21 октября 1833 г.).
Поражает количество исправлений, зачеркиваний на этой странице рукописи «Медного всадника». Напряженная работа мысли угадывается за каждой строкой. Вместе с тем бывали дни, когда писалось легко, свободно. 31 октября была написана сразу, почти без поправок вся вторая часть «Медного всадника». Всего за три дня создан «Анджело». Рядом с рукописью поэмы — лист с авторской иллюстрацией, изображающей главных героев: Анджело в одежде испанского гранда. Изабеллу в длинном, ниспадающем мягкими складками платье.
Этой осенью переведены баллады польского поэта А. Мицкевича, написаны «Сказка о рыбаке и рыбке», стихотворение «Осень» и другие произведения. Вторая болдинская осень явилась важнейшим этапом в развитии творчества Пушкина и по плодотворности почти не уступала первой.
С особым волнением читается автограф стихотворения «Осень». Плавные, свободные строки легли во всю ширину листа:
И забываю мир — и в сладкой тишине
Я сладко усыплен моим воображеньем,
И пробуждается поэзия во мне:
Душа стесняется лирическим волненьем,
Трепещет и звучит, и ищет, как во сне,
Излиться наконец свободным проявленьем —
И тут ко мне идет незримый рой гостей,
Знакомцы давние, плоды мечты моей.
И мысли в голове волнуются в отваге,
И рифмы легкие навстречу им бегут,
И пальцы просятся к перу, перо к бумаге.
Минута — и стихи свободно потекут...
Когда писались эти стихи, за окном стояла поздняя осень. Деревья облетели, только кое-где на рябинах перед крестьянскими избушками вспыхивали грозди ярко-красных ягод. Алые закаты казались холодными, почти зимними. Выпадал снег. Ветер гнал по замерзшему пруду засохшие, ершистые листья.
Болдинской природой навеяны полные нежности описания осени — особенно любимого Пушкиным времени года. В осенние дни в заповедном перке можно увидеть картины, подобные тем, что когда-то запечатлел Пушкин.
Стоит начало октября. Холодный воздух пропитан запахом увядающих трав, ароматом яблок. Темной, необыкновенно глубокой кажется вода в прудах. Слегка пожелтели узкие листья ветел, свернулась, покрылась ржавчиной листва в самой старой аллее сада — липовой. Но молодые березки будто окутаны светлым, охристым дымком, сквозь ветви просвечивает ярко-синий воздух. Медленно роняют на землю клены свои разноцветные одежды: здесь, кажется, все оттенки от желто-зеленого и лимонного до пурпурно-красного и вишневого.
Похожие на звезды листья так и горят на зеленой, но уже поникшей траве. Акации и вязы обнажены, а вишни еще не могут расстаться со своими жесткими, будто лакированными листьями цвета красного вина. Это о болдинской осени пишет Пушкин:
...Люблю я пышное природы увяданье,
В багрец и в золото одетые леса,
В их сенях ветра шум и свежее дыханье,
И мглой волнистою покрыты небеса,
И редкий солнца луч, и первые морозы,
И отдаленные седой зимы угрозы.
На берегу первого пруда — дряхлое, в несколько обхватов дерево. Это ветла, живущая уже более 200 лет, немая свидетельница пребывания Пушкина в Болдине. Может быть, поэт останавливался под ее развесистой кроной, прикасался к шершавой, теплой коре — ветла и тогда уже была большим раскидистым деревом. А неподалеку от нее тянулись к свету два молоденьких дуба, ныне превратившихся в крепких 150-летних великанов.
Посыпанная песком дорожка ведет к нижнему пруду. Клены, акации, ветлы обрамляют его берега. Тихо. Слабый ветер почти не тревожит поверхности пруда. И когда по нему, тесно слепившись в плотное белое облачко, плывут утки, кажется, они не оставляют следа на воде.
К середине октября на пруду появляется лед. Пролетают первые снежинки. В один из дней выпадает снег. Над его ослепительной белизной горят золотистые кроны деревьев, еще не сбросивших листья. Теплеет, лед на пруду ломается. Его прибивает к берегу. Однажды утром ледяная корка остается и не тает до весны.
Дохнул осенний хлад, дорога промерзает.
Журча еще бежит за мельницу ручей,
Но пруд уже застыл...
На берегу второго пруда стоит белая беседка. Подобные строения очень характерны для усадеб начала XIX века. В них отдыхали от летнего зноя, назначали свидания. В этом живописном уголке сада приходят на память сцены из пушкинских произведений: «Бурмин нашел Марью Гавриловну у пруда, под ивою, с книгою в руках и в белом платье, настоящею героинею романа» («Метель»). В одном из отдаленных уголков сада Троекуровых, в беседке, встречаются герои повести «Дубровский»: «Как легкая тень, молодая красавица приблизилась к месту назначенного свидания. Еще никого не было видно, вдруг из-за беседки очутился Дубровский перед нею.
— Я все знаю,— сказал он ей тихим и печальным голосом.— Вспомните ваше обещание».
Пушкинские героини — Лиза Муромская в «Барышне-крестьянке», Марья Гавриловна в «Метели», Марья Кирилловна в «Дубровском», Ольга и Татьяна Ларины — все они «воспитаны нянюшками и природою», выросли в провинциальных усадьбах.
Заповедный сад. Здесь людям XX века становится ближе и понятнее мир пушкинских героев...
В дальней части усадьбы, на пригорке, затаился под старой липой маленький деревянный колодец. По преданию, здесь находилась когда-то пасека бывших крепостных Пушкиных Виляновых, откупившихся затем на волю. Рассказывают, что поэт любил бывать на пасеке. С пригорка хорошо видны поля. Они простирались до самого горизонта. Ранней осенью их распахивали: над лиловой влажной землей поднимался сизоватый пар. Кое-где желтели стожки соломы. Среди лугов петляла узкая речка Азанка, на берегу ее стояла ветряная мельница. Отсюда открывалась нижняя, дядюшкина, часть села: пруд, склон холма, но которому лепились домики Базарной улицы, амбары, бани на крестьянских огородах. Была в окрестном пейзаже особая, незатейливая красота:
...Люблю песчаный косогор,
Перед избушкой две рябины,
Калитку, сломанный забор,
На небо серенькие тучи,
Перед гумном соломы кучи —
Да пруд под сенью ив густых,
Раздолье уток молодых...
Отсюда, с пригорка, хорошо была видна Базарная площадь: торговые ряды, кабак. Может быть, болдинское питейное заведение имел Пушкин в виду, когда описывал в «Истории села Горюхина» «...общественное здание, украшенное елкою и изображением двуглавого орла»? Поэт любил базары, их шум, веселую толкотню, суету.
По воскресным дням в Болдино съезжались крестьяне из соседних деревень. Тут торговали холстами и яркими клетчатыми тканями ручной работы, деревянными ложками, солоницами, лукошками, рогожами, солью, медом. Кудахтали куры, визжали, стараясь выбраться из мешков, поросята. Вокруг воза с глиняной посудой, привезенной из соседнего села Казаринова, теснились крестьянки, выбирая кувшины, дойники, чашки.
Отовсюду слышались прибаутки: торговцы зазывали покупателей. Не здесь ли приметил Пушкин ладного крестьянского парня, чем-то похожего на героя его будущей «Сказки о попе и о работнике его Балде»?
Во второй приезд он мог записывать на базаре народные песни: известно, что некоторые из них собраны в Болдине или услышаны от крестьян окрестных сел.
Неподалеку от Базарной площади располагалась усадьба, принадлежавшая дяде: небольшой господский дом, несколько построек. После смерти Василия Львовича поэт мечтал приобрести эту половину села, но не удалось — имение дяди было заложено в опекунский совет, на нем числились огромные долги.
В 1835 году половина Болдина продана помещикам Зыбиным.
От Базарной улицы шла дорога на Лукоянов, хорошо знакомая Пушкину: осенью 1830 года он уезжал по ной в Москву. Долго, вплоть до XX века, бытовало в Болдине предание об этом отъезде: «Александр Сергеевич выезжал из Болдина в тяжелой карете на тройке лошадей. Его провожали дворня и духовенство... Когда лошади спустились с горы и вбежали на мост, перекинутый через речку Азанку, ветхий мост не выдержал тяжести и провалился. Но Александр Сергеевич отделался благополучно... Мужики из-за любви к Пушкину дружно пришли и карету вытянули».
С преданием о поэте связан также один из самых уединенных уголков болдинской усадьбы. Вниз с пригорка спускается совсем молодая вишневая аллея. Она приводит к дерновой скамье. Рассказывают, что Пушкин любил тут бывать. Вероятно, не было тогда в этой части усадьбы деревьев. Отсюда были видны осеннее небо да «равнины скат отлогий».
В наши дни — это один из самых тенистых уголков сада. Особенно хорошо здесь осенью. Клены осыпают скамью ярко-красными листьями, и она кажется устланной роскошным толстым ковром. Даже в хмурые дни листья как бы излучают свет.
Когда начинаются дожди, скамья темнеет. Все в этом уголке сада проникнуто особым очарованием поздней осени, воспетой Пушкиным:
Дни поздней осени бранят обыкновенно,
Но мне она мила, читатель дорогой,
Красою тихою, блистающей смиренно.
Так нелюбимое дитя в семье родной
К себе меня влечет. Сказать вам откровенно,
Из годовых времен я рад лишь ей одной,
В ней много доброго...
Особая, сосредоточеная тишина стоит в осеннем саду. О такой тишине мечтал Пушкин:
Я был рожден для жизни мирной,
Для деревенской тишины:
В глуши звучнее голос лирный,
Живее творческие сны.
Свое отношение к деревне Пушкин выразил в «Романе в письмах»: «...Петербург прихожая, Москва девичья, деревня же наш кабинет. Порядочный человек по необходимости проходит через переднюю, и редко заглядывает в девичью, а сидит у себя в своем кабинете».
Небольшая деревянная лестница выводит в верхнюю березовую аллею. С недавних пор здесь поселились целые колонии грачей. Гнезда опустели, их обитатели вернутся только будущей весной. За забором, на хозяйственном дворе, как в те далекие дни, пасется стреноженная лошадь. Мягкими губами подбирает с земли опавшие яблоки...
Каждый день Пушкину седлали коня, верховая езда была для него одной из любимейших «привычек бытия». Упоминание об этом находим в болдинских письмах поэта, в стихотворении «Осень».
Ведут ко мне коня; в раздолии открытом,
Махая гривою, он всадника несет,
И звонко под его блистающим копытом
Звенит промерзлый дол и трескается лед.
Как говорят местные предания, он часто заезжал в отцовскую рощу, разросшуюся на оврагах в двух верстах от Болдина. Состоящая из лиственных пород, она казалась яркой, пламенеющей на фоне неба. Здесь росли дубы, клены, но больше всего было берез.
А окрест — степи, простор. Привязывал к дереву коня, спускался к роднику, пил кристально чистую воду, слушал журчание ручья, думал о своем. Поляна вокруг родника была сплошь устлана влажными листьями, они мягко пружинили под ногой. Чуть поодаль прятался в деревьях маленький прудок, вода в нем казалась черной даже в солнечный день.
Много гулял. Но приближалось пять часов — время обеда. Пора было возвращаться. Медленно ехал назад. И вновь принимался за работу.
Осень дарила Пушкину особое состояние бодрости:
И с каждой осенью я расцветаю вновь;
Здоровью моему полезен русский холод;
К привычкам бытия вновь чувствую любовь;
Чредой слетает сон, чредой находит голод;
Легко и радостно играет в сердце кровь,
Желания кипят - я снова счастлив, молод,
Я снова жизни полн...
С давних времен называют в селе эту рощу Лучинником. Старожилы Болдина с удовольствием рассказывают предание о том, что название роще дал сам поэт. «Однажды перед вотчинной конторой собрались наказать розгами мужика, срубившего березу в соседней роще. В вотчинной оказался и Александр Сергеевич. Спросил: «Зачем ты это сделал?» «Света, барин, нет, лучин нащепать не из чего»,— ответил находчивый мужик. Пушкин отменил наказание, но сказал: «Подождите рубить. Роща молодая — настоящий лучинник, потом вам же на пользу послужит». Так записал предание хранитель болдинской старины Иван Васильевич Киреев.
С этого времени будто бы и закрепилось название за рощей. Когда наступает осенняя погода и роща раскрашивается в различные цвета, она действительно напоминает собой сноп горящих лучин.
Ежегодно в начале июня в этой роще проходит пушкинский праздник поэзии, собирая жителей Большеболдинского района, гостей из Москвы, Ленинграда, Горького, Саранска. Большой радостью для болдинцев и гостей праздника является выступление народного хора, исполняющего в старинной манере песни, бытовавшие еще при Пушкине.
Иногда прогулки длились по нескольку часов. Позади оставался Лучинник, налево тянулись густые хвойные леса, направо — распаханные поля, холмы, низины с нежнейшими оттенками увядающей травы, луга с последними осенними ромашками. Нежаркое солнце, полевой простор...
Он не знал, что вскоре после его отъезда в этом живописном месте, расположенном всего лишь в нескольких верстах от Болдина, возникнет еще одно село и будет названо по имени деда Львовкой. Позднее, после смерти поэта, по этой дороге не раз проедет владелец Львовки, его старший сын Александр Александрович. В 50-х годах XIX века по его приказу во Львовке будет построен двухэтажный дом на каменном фундаменте, с балконом и колоннами по фасаду.
После Октябрьской революции в этом доме откроют школу, а в 70-х годах здание передадут пушкинскому музею.
Живописен примыкающий к дому парк с липовой и березовой аллеями. Красива и сама Львовка. Летом улица делается похожей на зеленый луг,— так густа трава.
Несколько прудов окружены ветлами самых причудливых форм. Уцелели от старых времен на берегах прудов амбары, крытые лубом...
А бывало, что Пушкин направлял своего коня в другую сторону — по дороге к Черновскому. Неподалеку от этого села шел знаменитый почтовый тракт из Москвы на Симбирск. Именно по этому тракту Пушкин приезжал в Болдино в 1830, 1833 годах. В старинное село Черновскоо, известное еще с XVI столетия, Пушкин заезжал. Черновским владели помещики Топорнины и Ермоловы, с которыми поэт был знаком.
«Сюжет «Дубровского» взят в этом месте»,— утверждал впоследствии внучатый племянник поэта Л. А. Пушкин. За Черновским с крутых пригорков и холмов открывались необозримые дали, хорошо была видна речка Пьяна, петлявшая в заливных лугах.
Навещал поэт и семейство Новосильцевых, владельцев села Апраксина, расположенного в стороне от дороги на Черновское. Вероятно, он бывал у них не только по приглашению, но и в минуты, когда на сердце становилось одиноко и неспокойно: поэту нравилось это семейство, «милая и добрая» старушка Наталья Алексеевна, хозяйка дома. Позднее одна из дочерей Новосильцевых написала воспоминания об этих приездах.
Иногда наведывался он и в Кистенево. Бедные избы среди однообразной плоской равнины, необычные названия улиц: Бунтовка, Стрелецкая, Самодуровка...
Может быть. Пушкину доводилось слышать бытующие здесь рассказы о дерзости и вольнолюбии кистеневских мужиков. Название села вошло в повесть «Дубровский».
9 ноября 1833 года поэт во второй раз с сожалением прощался с Болдином:
Когда б не смутное влеченье
Чего-то жаждущей души,
Я здесь остался б — наслажденье
Вкушать в неведомой тиши...
Беспокойная, «блуждающая» судьба влекла его навстречу новым жизненным впечатлениям, бедам и радостям...
Через год в болдинской вотчине снова ожидали приезда молодого барина. Еще в апреле управляющий И. М. Пеньковский получил от Пушкина письмо:
«Батюшке угодно было поручить в полное мое распоряжение управление имения его; посему, утверждая доверенность, им данную Вам, извещаю Вас, чтобы отныне относились Вы прямо ко мне по всем делам, касающимся Болдина».
Тут же приказывалось составить счет доходов, выяснить, сколько осталось недоимок, непроданного хлеба, и приступить к подворной описи Болдина, «дабы оная к сентябрю месяцу была готова». Составляя опись, управляющий записывает крестьянские фамилии, встречающиеся в Болдине и в наши дни: Смолины, Налевины, Сягины...
Выехать в Болдино поэту удалось только в сентябре. Снова знакомая дорога: Москва, Владимир, Муром, Арзамас...
Пушкин измучен нравственно, нуждается в перемене обстановки. 1834 год складывается тяжело. По высочайшему повелению Николая I ему пожаловано звание камер-юнкера, которое давали обычно 17—18-летним юношам. Положение поэта при дворе вызывало в светском обществе насмешки, злые толки, больно ранило самолюбие. Приходят в голову мысли об отставке: «Дай бог тебя мне увидеть здоровою, детей целых и живых! да плюнуть на Петербург, да подать в отставку, да удрать в Болдино, да жить барином! Неприятна зависимость; особенно, когда лет 20 человек был независим»,— пишет поэт жене в мае 1834 года.
«О, скоро ли перенесу я мои пенаты в деревню — поля, сад, крестьяне, книги: труды поэтические — семья...» — таков план стихотворения, в котором он поверяет Наталье Николаевне сокровенные мысли:
Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит —
Летят за днями дни, и каждый час уносит
Частичку бытия, а мы с тобои вдвоем
Предполагаем жить... И глядь — как раз — умрем.
На свете счастья нет, но есть покой и воля.
Давно завидная мечтается мне доля -
Давно, усталый раб, замыслил я побег
В обитель дальную трудов и чистых нег.
Прошение об отставке, поданное в июне 1834 года, в том же месяце, когда были написаны эти строки, вызвало недовольство царя. Уговоры друзей не обострять отношений с государем, и без того натянутых, запрещение, в случае ухода со службы, доступа в архивы заставили поэта изменить решение. Ему удалось, однако, настоять на необходимости отпуска в деревню.
Теперь в Болдино влекут не только надежды на отдых и новый прилив вдохновения, но, прежде всего, хозяйственные заботы. Давно ужe Пушкину не дают покоя долги по Болдину и Кистеневу, заботы о материальном положении не только собственной семьи, но и родственников. В письме к Нащокину поэт сообщает о своем намерении взять на себя дела по управлению Болдином: «...я желал бы и успокоить старость отца, и устроить дела брата Льва...»
Как и в первый приезд, Пушкин добрался до Болдина быстро. Старый барский дом нуждался в ремонте. К приезду поэта для него была отведена отдельная комната в «вотчинной конторе».
Флигель, где находилась когда-то вотчинная контора (ее называли еще «бурмистрской», «судной избой») с годами состарился, пришел в ветхость. Несколько лет тому назад была проведена его реставрация в соответствии со старинными планами, документами, фотографиями конца прошлого — начала нынешнего столетия и воспоминаниями болдинских старожилов. Ныне в начале липовой аллеи заповедного парка стоит вотчинная контора Пушкиных — флигель соснового леса, крытый тесом, с двумя входами — парадным и черным. Внутреннее его устройство характерно для крестьянских построек Нижегородской губернии XIX века: две большие комнаты, соединенные холодными сенями.
В ходе реставрационных работ были собраны сведения по истории этого флигеля. Выяснилось, что в пушкинское время бурмистрская стояла на берегу пруда, неподалеку от церкви. После отмены крепостного права в ней находилась волостная контора, затем бывшую «вотчинную» перевезли на хутор Пушкиных Алексеевский, в 4 верстах от Болдина, где она и находилась до 1910—1911 годов и использовалась как жилище для хуторских старост.
В начале XX века, когда Л. А. Пушкин продал усадьбу Дворянскому земельному банку, флигель опять перевезли в Болдино и поставили в липовой аллее сада. С 1949 года по 1963 год в нем размещалась литературная экспозиция музея А. С. Пушкина. К 175-летию со дня рождения поэта здесь открылся новый мемориально-бытовой музей «Вотчинная контора Пушкиных». В правой части флигеля воссоздана обстановка конторы, в левой — комната, в которой останавливался поэт.
Войдя в музей, посетитель попадает в сени и видит предметы, давно ушедшие из повседневной жизни, ставшие музейной редкостью. На вбитом в потолок железном крюке висит липовая бадейка с медным ковшичком, неподалеку от них — железный умывальник — урыльник, полотенце ручной работы, напротив — деревянный фонарь, овчинный тулуп... В углу — сундуки, полка, уставленная кувшинами и кринками черной глины из соседнего села Казаринова, лубяными коробами, кошелями из лыка.
Вдоль стены массивная широкая скамья. В сенях крестьяне, пришедшие в «бурмистрскую», ожидали, когда их позовут к управляющему.
В правой половине флигеля, где находилась «контора», по возможности точно воссоздана ее обстановка. Это просторная невысокая горница, напоминающая обычные крестьянские избы, с нештукатуренными стенами из гладко обструганных бревен, некрашеными, отмытыми до белизны полами и потолками. Запах сосновой смолы растворен в воздухе. В красном углу икона с изображением Александра Невского. Рассказывают, что она висела здесь и раньше.
Мебель (сундуки, столы, стулья) относятся в большей части к вещам крестьянского быта. Но предметы, совсем не характерные для деревенских изб того времени,— кипы бумаги, чернильницы, гусиные перья — придают обстановке конторы оттенок официальности.
В простенке между окнами невысокое бюро. Здесь когда-то вершил дела по имению поверенный Пушкиных — управляющий. На бюро — два бронзовых подсвечника, медный чернильный прибор с выдвижным ящиком, чернильницей, песочницей и коробочкой для перьев. По местным рассказам, он находился много лет назад в вотчинной конторе.
Может быть, этот прибор стоял перед управляющим, когда он начинал лист словами: «Его высокоблагородию Александру Сергеевичу Пушкину...»
Среди бумаг, лежащих на бюро, доверенность, данная поэтом в 1834 году управляющему Иосифу Матвеевичу Пеньковскому с перечислением его обязанностей: вести от лица владельца Болдина бумаги всякого рода, отпускать крестьян для оброчных промыслов, следить за своевременной выплатой налогов, назначать рекрутов.
Тут же записка Пеньковского: «Василий Семенов! отпусти на базар льну 6 пудов или побольше». А на обороте другой рукой помечено: «На базар выдано 6 пудов».
В старинном шкафу со стеклянным затвором календари-месяцесловы, «Сенатские ведомости» за 1825 год, «Новый полный методический лечебник...конский и скотский» (конца XVIII века). Книги не случайно в вотчинной конторе: управляющий, священник, писари были единственными грамотными на селе, к ним шли крестьяне за советом.
Уважение к «грамотеям» жило в болдинцах с детства; ведь все, что могли они сами,— это поставить крест вместо подписи после слов «за неумением грамоте руку приложил». Об особом положении грамотных в деревне напишет Пушкин в «Истории села Горюхина».
Не знакомых ли болдинских конторщиков вспомнит он, когда упомянет в своей повести о земском Терентии, прославившемся «сочинением всякого роду писем, челобитьев, партикулярных пашпортов и т. п.»?
Простые крестьянские столы писарей со множеством тетрадей из грубой синей бумаги, медными чернильницами, песочницами, счетами, коваными железными подсвечниками стоят неподалеку от бюро управляющего. Рядом с ними некрашеные стулья. Некоторые тетради раскрыты... Нетрудно представить будни вотчинной конторы.
За столами сидят конторщик Петр Киреев, тот самый, что оформлял когда-то документы по вводу Пушкина во владение Кистеневом, и его помощники — писари. Скрепят гусиные перья, изредка шуршит песок, которым посыпают только что исписанные листы бумаги, чтобы высушить чернила. Время от времени входят посетители. Кто просит отпустить на заработки в Уральск, кто отсрочить выплату оброчных. Некоторые хотят занять из господских денег на покупку лошади, на свадьбу дочери или сына, обещают управляющему взамен зерно частью из нынешнего, частью из будущего урожая.
Богатый мужик принес в бурмистрскую деньги за отданного к нему в батраки бедняка. Дворовые девки и бабы приносят сотканные ими льняные, конопляные, посконные «клетки». Их после придирчивого осмотра складывают в сундуки, и писарь заносит в «Книгу расходов господского льну, поскони и кудели» очередное количество волокна, выданное «на прядиво».
По приказу управляющего собираются назначенные миром старики для разбирания разных справок: Смолин, Сковородов, Степан Егоров, Андрей Налевин, Макар Игнатов... Решают, кого отдать в рекруты, как наказать провинившихся. И все важное, что присходит за день, заносится конторщиком в «Памятную книгу»: «Тимофей Пядышев выдавал пуговицы вместо четвертаков... за муку...решено наказать 40 ударами розог».
А через несколько страниц после записи о наказании — сообщение о таком событии на барском дворе, как... рождение бычка. Стиль подобных «памятных книг» Пушкин пародирует в «Истории села Горюхина».
Андрей Степанович Белкин, записывает в календаре-месяцеслове: «4 мая. Снег. Тришка за грубость бит. 6 — корова бурая пала. Сенька за пьянство бит. 8 — погода ясная. 9 — дождь и снег. Тришка бит по погоде».
В определенные дни староста приносит в контору очередной сбор оброка. Развязывает потертый выцветшии мешочек — на столе перед управляющим появляется кучка медных монет. Конторщик записывает принесенное в «Книгу сбора оброчных сумм». Управляющий складывает деньги в специальный сундучок — «копик». Он недоволен: число недоимщиков растет, оброк не выплачивается вовремя.
«Оброчные крестьяне, которые уходят на заработки в Уральск, являются без денег... от многих получил я вместо 60 руб. 10 и 20 р. за год»,— сообщал И. М. Пеньковский в одном из писем отцу поэта. Особенно разорилось Болдино в годы управления Михаила Калашникова, на которого крестьяне жаловались Александру Сергеевичу неоднократно. Может быть, его имел в виду Пушкин, когда описывал образ правления приказчика в своей «Истории села Горюхина»:
«Оброк собирал он понемногу и круглый год сряду. Сверх того, завел он нечаянные сборы. Мужики, кажется платили и не слишком более противу прежнего, но никак не могли ни наработать, ни накопить достаточно денег».
Подобно многим помещикам своего времени Пушкины хозяйством не занимались: болдинское и кистеневское имения были заложены, в целом сумма долгов превышала 180 тысяч рублей. Несколько раз в год в Болдино приходили бумаги из Московского и Санкт-Петербургского опекунских советов о немедленном взыскании процентов; в случае неуплаты имению грозила продажа с молотка.
Тщательно ведет Пеньковсий «Книгу для записи получаемых квитанций опекунских советов». На одной из ее страниц запись об уплате Александром Сергеевичем Пушкиным в опеку под залог Кистенева 7200 рублей.
Приходя в контору, Пушкин вместе с управляющим проверял счета, документы. Еще до поездки в Болдино он писал: «Родители мои не знают, что они на волос от полного разорения».
Осенью 1834 года, занимаясь делами по управлению Болдином, он убедился в справедливости своих опасений.
Обстановка, воссозданная в комнате, где жил поэт, типична для провинциальных небогатых помещичьих домов. Мебель красного дерева, тяжелая, массивная, создана руками деревенских мастеров. Ей недостает изящества, но она добротная и рассчитана на долгую жизнь. У стены неширокий длинный диван, обитый холостяной набойкой. Над ним два бронзовых трехрожковых бра XVIII века. Перед диваном ломберный стол с дорожной шкатулкой, в простенке — бюро, у окна — конторка. Над сундуками висит зеркало в старинной раме петровского времени. В углу — напольные часы.
Каким можно представить Пушкина времени третьего приезда? Невольно встает в памяти последний прижизненный его портрет работы художника И. Л. Линева. Он удивительно человечен, и неизменно, глядя на него, ощущаешь боль за Пушкина. В выражении усталых скорбных глаз, в опущенных плечах угадывается трагедия последних лет жизни поэта:
Я возмужал среди печальных бурь,
И дней моих поток, так долго мутный,
Теперь утих дремотою минутной
И отразил небесную лазурь.
Надолго ли?..
Можно представить, как к приезду Пушкина была жарко натоплена печь, вымыты полы, потолки, стены, перенесена мебель из барского дома, на окна повешены занавески.
13 сентября он вошел в свое новое жилище. Озябнув в дороге, порадовался теплой комнате, сухому потрескиванию дров в печи. От первого снега за окном комната выглядела уютнее, праздничнее, а бревенчатые сосновые стены, казалось, излучали ровный медовый свет. Из окошек был виден пруд, в темную воду падали снежные хлопья, мешаясь у кромки берега с намокшей листвой. Снег лежал на склоненных ветках еще не оголенных деревьев, мягко окутывал землю.
«В деревне встретил меня первый снег, и теперь двор перед моим окошком белешенек...— пишет поэт Наталье Николаевне 15 сентября.— Я рад, что добрался до Болдина; кажется, менее мне будет хлопот, чем я ожидал. Написать что-нибудь мне бы очень хотелось. Не знаю, придет ли вдохновение».
Вынуты из дорожных сундуков бумага, перья, чернильный прибор, несколько привезенных в Болдино книг: «История завоевания Англии норманнами» Огюстена Тьерри, томики Вальтера Скотта — Пушкин готовится к работе над «Капитанской дочкой» и ему хочется еще раз перечитать романы английского писателя — мастера исторического жанра. Но прежде чем заняться любимым трудом, пришлось вникнуть в дела хозяйственные.
На ломберном столе в комнате поэта лежит тонкая тетрадь. Знакомым пушкинским почерком написано: «Щеты по части управления Болдина и Кистенева». Кажется, о себе самом сказал Пушкин в статье о Вольтере: «Всякая строчка великого писателя становится драгоценной для потомства. Мы с любопытством рассматриваем автографы, хотя бы они были не что иное, как отрывок из расходной тетради или записка к портному об отсрочке платежа. Нас невольно поражает мысль, что рука, начертавшая эти смиренные цифры, эти незначащие слова, тем же самым почерком и, может быть, тем же самым пером написала и великие творения, предмет наших изучений и восторгов».
За «смиренными цифрами» пушкинских счетов таятся не только его финансовые затруднения, но и отношения поэта с родственниками. Хлопоты по имению начинаются с того, что Пушкин из денег, полученных за «Историю Пугачева», дает некоторую сумму отцу с матерью, оплачивает карточные долги брата Льва Сергеевича. Рядом с крупными цифрами расходов в той же тетрадке записаны мизерные оброчные суммы, полученные из Болдина.
На бюро лежат бумаги, составленные для Пушкина управляющим. Среди них «Ведомость о состоянии хлебов, доходов и приходов...» по Болдину на 1833—1834 годы. Выводы, сделанные Пушкиным, неутешительны.
Ощущение неблагополучия дел в имении усиливается жалобами крестьян. Одна из них лежит на конторке. «Сейчас у меня были мужики с челобитьем,— пишет Пушкин жене и в этом же письме добавляет —...Это что еще? Баба с просьбою. Прощай, иду ее слушать». Еще в 1833 году болдинцы писали в челобитной на управляющего Калашникова:
«У нас хорошего распоряжения никогда не было».
И теперь, год спустя, жалуются, что, собирая оброчные, подушные и мирские деньги, Михайла Иванов не заносит их в книгу, так что за уплатившими оброк мужиками числятся недоимки. 25 сентября приходят кистеневцы с жалобой на старосту и земского: «...они нас до того довели, в одну избу сходются по две семьи жить... дожили до того, на два тягла по одной лошади...»
«Звание помещика есть та же служба... Небрежение, в котором оставляем мы наших крестьян, непростительно»,— писал Пушкин в «Романе в письмах». Теперь, столкнувшись с жизнью полуразоренной вотчины, он чувствует себя бессильным что-нибудь изменить. В мае 1835 года он навсегда откажется от управления Болдином. Единственное, что ему удастся сделать, это заложить 76 свободных кистеневских душ, принадлежащих Сергею Львовичу, получить более 13 тысяч рублей, заплатить из них часть долгов в опекунские советы, временно освободив имение от угрозы описи.
Надежды на спокойное состояние духа, на приход вдохновения не сбылись. «Скучно, мой ангел. И стихи в голову нейдут; и роман не переписываю... Видно, нынешнюю осень мне долго в Болдине не прожить. Дела мои я кой-как уладил. Погожу еще немножко, не распишусь ли; коли нет — так с богом и в путь»,— пишет поэт жене в 20-х числах сентября.
Единственное произведение, которое он закончил 20 сентября в 10 часов 55 минут, как помечено на его рукописи, — «Сказка о золотом петушке». На обложке тетради Пушкин нарисовал сидящего на спице петушка.
26 сентября приехал Александр Михайлович Языков, с которым Пушкин познакомился в 1833 году, брат известного поэта, и провел в Болдине несколько часов. Гость вспоминал потом, что поэт читал ему «Историю Пугачева», несколько сказок в стихах вроде Ершова и историю рода Пушкиных.
Речь зашла о необходимости для Пушкина и его литературного окружения иметь свой журнал. Возможно, эта беседа явилась одной из предпосылок к возникновению впоследствии пушкинского «Современника».
Пушкин покидал Болдино 1 октября. Проводить его вышли управляющий, несколько дворовых, те, с кем этой осенью ему приходилось видеться и разговаривать почти ежедневно. Последний раз окинул он взглядом усадьбу. Может быть, сам удивился тому, как привязался к Болдину, о котором еще четыре года назад знал только понаслышке.
Собирался приехать еще. Пеньковский обещал ему привести в порядок старый барский дом. И действительно, через год Пушкин получил письмо: «Болдинский... дом... совсем в другом виде... для жилья удобен и тепел».
Весной 1835 года поэт сообщит Пепьковскому: «В июле думаю быть у вас».
Но напрасно будет ждать его «удобный и теплый» дом. Пушкин так и не сможет приехать...
Снова дорога, мелькание ворст. Блеклое пасмурное небо. Слякоть. В который раз проезжает он те же места. Знакомые города, деревеньки, станции:
Долго ль мне гулять на свете
То в коляске, то верхом...
Коляска катит мимо осенних рощ: на коричнево-красном фоне облетевших деревьев и кустов выделяются темные ели, зеленоватые, будто танцующие стволы осин, матовой белизной светятся березы.
Дорога разгоняет грусть, будит надежды:
Еще хранятся наслажденья
Для любопытства моего,
Для милых снов воображенья,
Для чувств...