Реферат: Франц Боас "Границы сравнительного метода в антропологии"

Франц Боас \"Границы сравнительного метода в антропологии\"

Франц Боас

Границы сравнительного метода в антропологии. Антология исследований культуры, Том 1: Интерпретации культуры. – СПб: «Университетская книга», 1997.

Как установила современная антропология, все местные разновидности форм, мировоззрения и практики человеческого общества обнаруживают в процессе его развития ряд общих коренных признаков. Это важное открытие подразумевает, что существуют законы, определяющие развитие общества; что они влияют на наше общество не меньше, чем на общества, отдаленные от него временем и пространством; что познание этих законов может объяснить причины быстрого развития одних цивилизаций и отсталости других; что познание это даст нам шанс принести величайшую пользу человечеству. И поскольку эта истина облеклась в ясные формулы, антропология начала вызывать интерес и у тех, кто прежде видел в ней лишь каталог экзотических обрядов и верований диких племен или, в лучшем случае, попытку уяснить их взаимосвязи, а значит, — и пути древних миграций рас и народов. Но если первые исследователи и в самом деле всецело отдавались этой сугубо исторической проблеме, то теперь положение решительно изменилось. Появились антропологи, призывающие отказаться от нее в пользу историков и ограничиться исследованием законов общественного развития.

Изменению взглядов сопутствовало и коренное изменение методов. Если раньше идентичность или [хотя бы] сходство культур считалось неопровержимым доказательством их исторической связи и даже общего происхождения, то новые школы, отвергая такое истолкование указанных феноменов, считают их простым отражением единообразия мыслительной деятельности человека. На американской почве взгляд этот особенно горячо защищал д-р Д.Г. Бринтон, в Германии же –

509

большинство последователей Бастиана, которые пошли намного дальше свого учителя. Другие, не отрицая исторических связей, не придают им серьезного практического и теоретического значения, сравнимого с тем, какое имеют общие законы, управляющие человеческим разумом. Подобные взгляды разделяют большинство ныне здравствующих антропологов.

Эти взгляды основаны на наблюдении сходных этнических феноменов у самых разных народов или, как говорит Бастиан, на ужасающей однородности основных человеческих идей. Абстрактные представления человека исчерпываются несколькими повсеместно распространенными типами; то же можно сказать о социальных формах, законодательстве, изобретениях и открытиях. Более того, синхронное возникновение самых причудливых и даже алогичных идей и обычаев нередко сопровождается такими обстоятельствами, которые заведомо исключают общие исторические корни. Изучение культуры любого племени сталкивается с более или менее близкими аналогами отдельных ее признаков у самых разных народов. Многочисленные примеры таких аналогов приводятся Тайлором, Спенсером, Бастианом, Андре, Постом и другими, поэтому в дополнительных данных нужды нет. Скажем лишь, что речь идет о целых классах явлений: здесь и представления о загробной жизни, и мифология шаманизма, и важнейшие изобретения (например, добыча огня и лук), и грамматические основы языка и т.д., и т.п. Все это говорит не об общих истоках, а о параллельном возникновении аналогичных признаков в условиях взаимной изоляции культур. Но выявление универсальных идей – лишь отправная точка для антрополога. Ему предстоит ответить на два вопроса: 1) откуда они взялись? 2) как утвердились в разных культурах?

Второй вопрос проще. Идеи бытуют не в одинаковых, а в видоизмененных формах. Накопленный наукой материал указывает как внешние (т.е. связанные с внешним окружением в широком значении слова), так и внутренние (т.е. психологически обусловленные) причины этой многовариантности. Влияние внешних и внутренних факторов на формирование элементарных понятий создает ряд закономерностей, определяющих рост культуры. Поэтому цель наших усилий – показать, каким образом эти факторы видоизменяют элементарные представления. [Здесь возможны два метода].

Первый метод напрашивается сам собой и в настоящее время признан большинством антропологов. Он основан на такой классификации материала, которая соотносит варианты конкретных этнологических феноменов либо с внешними

510

[относящимися к природному и географическому окружению] и внутренними (влияющим на сознание) условиями жизни, либо, наоборот, с аналогами этих вариантов. Таким образом могут быть найдены соотносимые жизненные условия.

Пользуясь этим методом, мы приблизимся – даже при теперешнем недостаточном знании фактов – к уяснению причин, определивших облик человеческой культуры. Фридрих Ратцель и У.Дж. Макджи изучали влияние географической среды на более обширном фактическом материале, чем тот, которым в свое время располагали Риттер и Гюйо. Социологи же исследовали роль плотности населения и других простейших социальных факторов. Это помогло лучше понять воздействие внешних факторов на развитие общества.

Подобным же образом изучалось и действие психических факторов. Штоль пробовал выделить явления внушения и гипнотизма и проанализировать их остатки в культурах разных народов. А изучение межплеменных отношений показало, что одни культурные элементы легко ассимилируются, а другие решительно отторгаются и что устарелые суждения о навязывании бремени высоких цивилизаций отсталым народам должны уступить место более адекватной концепции обмена культурными достижениями. Чтобы установить причины наблюдаемых явлений, мы и прибегаем во всех этих исследованиях к оправдавшему себя индуктивному методу.

Другой вопрос, затрагивающий универсальные понятия, точнее – их происхождение, представляется куда более трудным. Многие пытались выяснить первопричины идей, «которые с железной неукоснительностью возникают всюду, где бы ни появился человек». Это – одна из сложнейших проблем антропологии, и все попытки ее решения в ближайшем будущем скорее всего обречены на неудачу. С точки зрения Бастиана, определить первоистоки повсеместно распространенных изобретений, идей, обычаев и верований просто невозможно. Туземные, занесенные издалека или откуда-нибудь заимствованные, они, как бы то ни было, налицо. Человеческий разум устроен так, что изобретает их спонтанно или усваивает, когда они предложены, – вот основная и очень плохо понятая другими мысль Бастиана.

В какой-то мере ясная формулировка простейшей идеи психологически обосновывает ее существование. Например, тот факт, что «страну теней» чаще всего помещали на западе, говорит о настойчивом стремлении связать ее с местом, куда исчезают солнце и звезды. Простое утверждение: «Первобытный человек наделял животных всеми людскими свойствами», показывает, что наличие у людей и животных сходных свойств привело к

511

обобщению: «Все свойства животных суть человеческие». В других случаях, однако, причины не столь очевидны. Так, нелегко ответить, почему все языки различают говорящего, лицо, к которому он обращается, и того, о ком он говорит, и почему большинство языков не выражает это четкое логическое подразделение в формах множественного числа. Последовательное проведение грамматического принципа требовало бы двух форм местоимения «мы», одна из которых обозначает говорящего и того, к кому он обращается, а другая – говорящего и того, о ком он говорит; между тем, подобное явление встречается лишь в сравнительно немногих языках. Небольшая вероятность непонимания при употреблении [недифференцированной формы] множественного числа дает лишь частичное, но не адекватное объяснение указанной аномалии. Еще труднее определить психологические основания многих других явлений – например, широко распространенных брачных обрядов. В последнем случае сложность эта доказывается множеством гипотез, созданных для объяснения всех разновидностей свадебного этикета.

Рассмотрение этой наитруднейшей антропологической проблемы обычно основывается на том, что независимое происхождение [сходных] этнологических феноменов предполагает и повсеместно одинаковое их развитие – иными словами, что сходные этнологические феномены порождаются сходными причинами. Отсюда делают еще более широкое умозаключение, согласно которому схожесть этнологических феноменов, наблюдаемых в разных регионах, доказывает, что человеческий разум всюду подчинен одним и тем же законам. Ясно, что при одинаковых результатах совершенно несхожих исторических процессов это обобщение не имело бы силы. Сама несхожесть этих процессов поставила бы перед нами совсем иную проблему: каким образом [совершенно разные] культурные процессы ведут к одинаковому результату? Поэтому нужно четко уяснить, что антропологическое исследование, сопоставляющее параллельные культурные феномены, чтобы проследить их историческую судьбу, предполагает аналогичное развитие аналогичных феноменов. Именно здесь проявляется бездоказательность нового метода, поскольку даже самый беглый научный экскурс говорит о многовариантном развитии аналогичных явлений.

Приведу несколько примеров. Почти все первобытные племена делятся на кланы каждый из которых имеет свой тотем. Несомненно, что такая форма социальной организации зарождается повсюду совершенно независимо. Отсюда и вполне закономерный вывод, что психические свойства человека благоприятствуют тотемной организации общества, из которого нельзя, впрочем, делать вывод о повсеместно едино-

512

образном ее развитии. Д-р Вашингтон Мэтьюз думает, что тотемы навахов установлены союзом независимых кланов. Капитан Бурк полагает, что сходные явления дали начало кланам у апашей; к тому же выводу пришел и д-р Фьюкс относительно некоторых племен пуэбло. Наряду с этим имеются данные о возникновении кланов в процессе деления, что я и показал в свое время на примере индейцев Северотихоокеанского побережья. Итак, объединение малых племен, в одном случае, и деление разросшихся племен – в другом, привели к аналогичным результатам, при всем многообразии человеческих целей и намерений.

Возьмем другой пример. Недавние исследования показали, что геометрические изображения в первобытном искусстве возникают иногда из условной трактовки естественных форм, иногда – по причинам технического порядка, а иногда – как изначально геометрические или развившиеся из символов. Как бы то ни было, при самых несхожих изначальных условиях возникли сходные типы орнамента. Изображения самых разных предметов со временем стали прямоугольниками, меандрами, перекрестиями и т.п. Вот почему многократно-повсеместное повторение этих форм не доказывает ни общего их происхождения, ни того, что их развитие связано с общим психологическим законом. Напротив, четыре самостоятельные линии развития, при великом множестве исходных точек, привели к одинаковому результату.

Нельзя пренебречь и еще одним примером. Маски встречаются у многих народов. При далеко не всегда понятном их происхождении можно выделить несколько типичных мотивов. Так, маски используют, чтобы обмануть духов. Дух болезни, желая поразить человека, не может узнать его под маской, служащей, таким образом, средством защиты. В других случаях маска — персонификация духа, чей облик помогает ее носителю отогнать других, враждебных ему духов. Некоторые маски имеют мемориальное значение, увековечивая память умерших. Прибегают к ним и в театрализованных действах, воспроизводящих мифологические эпизоды.

Эти примеры достаточно ясно показывают, что одни и те же этнические феномены происходят из разных источников. Чем проще наблюдаемый факт, тем вероятнее, что в разных местах он имеет и разное происхождение? Итак, мы выяснили, что исходная посылка многих современных исследований подтверждается далеко не всегда. Мы не можем утверждать, что сходные явления всегда вызываются сходными причинами, и заключать отсюда, что человеческий разум везде подчинен общим законам. И мы вправе по-

513

требовать выяснения мотивов, из которых он исходит, и ограничения сравнений лишь теми явлениями, общая причина которых не вызывает сомнений, равно как и того, чтобы такое исследование предшествовало всякому широкому сравнительному анализу. Так, изучая племенные общества, мы должны те из них, что сложились путем объединения, рассматривать отдельно от возникших в процессе разложения. Геометрический орнамент, представляющий собой трансформированное изображение естественных объектов, необходимо изучать отдельно от изображений, созданных по техническим мотивам. Одним словом, прежде чем пускаться в широкие сопоставления, необходимо доказать сопоставимость материала.

Сравнительный метод, о котором я говорю, ищет причины несомненно схожих и повсеместных явлений и вместе с тем лелеет честолюбивую надежду открыть законы и дать единую картину эволюции человеческого общества. Универсализм (или, по крайней мере, типичность для целого ряда изолированных регионов) многих фундаментальных признаков культуры объясняется их общим источником; это в свою очередь должно наводить на мысль, что развитие человечества происходит согласно некоей универсальной схеме, а все его варианты – мелкие детали последней. Понятно, что логический стержень этой теории – предположение, что все сходные явления вызваны сходными причинами. Рассмотрим пример. Мы выявили много структурных типов семьи. Можно доказать, что патриархальные семьи в некоторых случаях вышли из матриархальных институтов. Если мы воздерживаемся от предположения, что сходные явления всюду развиваются из одинаковых причин, ничто не мешает нам заключить, что и патриархальные семьи в одних случаях возникают из матриархальных, а в других — иным путем. Или еще пример: многие представления о загробной жизни рождаются из снов и галлюцинаций. Но настаивать на их общем происхождении можно лишь при заведомом отсутствии иных источников.

Итак, мы убедились, что главная теоретическая предпосылка сравнительного метода далеко не всегда в ладу с фактами, предполагающими иную интерпретацию. Вот почему все попытки выстроить единую схему эволюции общества, при всей их оригинальности, имеют весьма сомнительную ценность. Всюду, где невозможно указать общий источник параллельных явлений, есть основания видеть многовариантное историческое развитие.

В этой связи хотелось бы напомнить одну из главных задач антропологического исследования. Мы допускаем, что существуют общие законы развития человеческой культуры, и стара-

514

емся их открыть. Главная цель нашего анализа — выявить пути развития культуры на определенных ее этапах. Он не сводится к изучению обычаев и верований как таковых. Мы хотим знать причины существования этих обычаев и верований, другими словами — надеемся раскрыть историю их развития. Метод, к которому чаще всего прибегают в таких исследованиях сейчас, основан на сопоставлении вариантов сходных обычаев или верований и выяснении их общей психологической причины. Как я уже сказал, он вызывает самые серьезные возражения.

Мы придерживаемся другого метода. Детальное изучение обычаев в контексте всей культуры практикующего их племени и с учетом их географического распространения у соседних племен почти всегда позволит нам с большой точностью определить причины возникновения этих обычаев и психологические процессы, обусловившие их развитие. Применение такого метода даст троякий результат: во-первых, выявит внешнюю среду, сформировавшую или видоизменившую элементы культуры; во-вторых, вскроет психологические факторы, определившие ее облик, и, в третьих, определит влияние исторических связей.

С точки зрения реконструкции идей, этот метод представляется куда боле плодотворным, чем обобщения сравнительного метода. Последний поневоле исходит из гипотетической моде ли развития, вероятность которой более или менее приблизительно определяется с помощью эмпирических данных. Однако я до сих пор не знаю ни одной солидной попытки проверить теорию на хорошо известном историческом материале. Втискивание разнородных явлений в прокрустово ложе единой теории – прямая противоположность индуктивному процессу, определяющему их действительное соотношение. Эта индукция – не что иное как многократно осмеянный исторический метод. Конечно, его исследовательские приемы не слишком изменились с тех пор, когда в малейшем сходстве культур видели доказательство их родства. Но он по достоинству оценил результаты, добытые сравнительным методом. Его применение ограничено небольшим и четко обозначенным географическим пространством, а сопоставления не выходят за пределы исследуемого региона. И только собрав необходимые данные по этому региону, можно расширить горизонт исследования, хотя и здесь нужна величайшая осторожность в выводах, иначе легко упустить из виду главный тезис, который я сформулировал выше, а именно: при сходных чертах в культурах взаимоизолированных народов следует предполагать не общие корни, а независимое в каждом случае становление. Поэтому наше исследование всегда требует подтверждений сплошной распространенности – главного доказательства исторической связи, и лишь в крайних случаях позво-

515

ляет говорить об «утраченном звене». Это явное различие нового и старого исторических методов и по сей день не замечено ревнителями сравнительного метода. Они не видят разницы между некритическим использованием параллелей для обоснования исторических связей и медленно-скрупулезным изучением локальных явлений. С некоторых пор мы уже не считаем частичное сходство культур Центральной Америки и Восточной Азии необходимым и достаточным доказательством их родства. С другой стороны, ни один беспристрастный исследователь не станет отрицать общее происхождение некоторых элементов культур Сибири и Аляски, о котором, кроме схожести изобретений, обычаев и верований, говорит и сплошная их распространенность на ограниченной территории. С другой стороны, было бы совершенно неправомерно раздвигать границы этой территории за пределы бассейна р. Колумбия в Америке и северной Японии в Азии. Такой метод антропологического исследования представляют Ф.У. Патнэм и Отис Т. Мэйсон в нашей стране, Э.Б. Тайлор в Англии, Фридрих Ратцель и его последователи в Германии.

Здесь, по-видимому, уместно остановиться на тех возражениях, которые могут последовать со стороны ученых, считающих сходство географических условий достаточным доказательством близости культур. С этой точки зрения, географические условия, к примеру, равнин бассейна Миссисипи неизбежно обусловливают и некий особый тип культуры. А Горацио Хейл готов был пойти еще дальше, допуская, что географические условия определяют и сходство языковых форм. Внешняя среда, несомненно, оказывает некоторое ограниченное воздействие на культурную деятельность, но я не знаю фактов, позволяющих признать ее материнским лоном человеческой культуры. Даже самый беглый обзор племен и народов мира показывает, что носители абсолютно несхожих языков и культур живут в одинаковых географическях условиях, свидетельством чего является, в частности, этнография Восточной Африки и Новой Гвинеи. В обоих регионах мы сталкиваемся с сосуществованием на небольшом пространстве множества разных обычаев. Но куда важнее то, что любой факт, приводимый в защиту охарактеризованной выше гипотезы, несравненно лучше объясняется хорошо известными явлениями культурной диффузии, ибо и археология, и этнография говорят нам о давних связях соседствующих племен, нередко простирающихся за пределы громадных ареалов. В Старом Свете вещи балтийского происхождения достигали Средиземноморья, а ювелирные изделия из стран Леванта — берегов Швеции. В Америке раковины с океанского побережья попадали в глубь континента, а обсидиан Запада — на территорию нынеш-

516

него Огайо. Смешанные браки, войны, рабство, торговля создавали множество каналов для проникновения элементов чужой культуры, так что культурная ассимиляция могла совершаться на обширнейших пространствах. Вот почему, на мой взгляд, при недоказуемости прямого воздействия на соседние племена внешней среды следует всегда отдавать предпочтение историческим связям. Каждая культура пережила период изоляции, когда главные ее черты определялись достижениями предков и внешней средой. Но эта стадия надежно погребена под толщей новаций и заимствований и не поддается воссозданию без скрупулезнейшего отцеживания инородных элементов.

Поэтому непосредственным результатом исторического метода будет [описательная] история изучаемых с его помощью разноплеменных культур. Я целиком согласен с теми антропологами, которые не считают это конечной целью нашей науки, поскольку ни выведение общих законов (пусть даже и предполагаемых такого рода описанием), ни определение их относительной ценности немыслимо без детального сопоставления их проявлений в разных культурах. Однако я утверждаю, что применение этого метода служит необходимой предпосылкой всякого серьезного продвижения. Решение психологической проблемы прямо зависит от итогов исторического исследования. Постигая историю каждой отдельной культуры и уясняя воздействие на нее внешней среды и психологических условий, мы делаем шаг вперед, поскольку благодаря этому установим, в какой мере данные факторы участвовали в развитии других культур. Таким образом, сопоставление разных вариантов развития дает ключ к общим законам. Это метод гораздо надежнее сравнительного, как его обычно практикуют, поскольку выводы его основаны на реальной истории, а не на гипотетических путях развития.

Исторический анализ следует рассматривать как критическое испытание, к которому наука прибегает до того, как факт признан доказанным. С его помощью определяется сопоставимость собранного материала, главным признаком которой мы считаем единообразие процессов. При доказанной исторической связи двух феноменов они не могут рассматриваться как независимые данные.

В отдельных случаях непосредственные результаты этого метода имеют столь широкое значение, что вполне могут быть сопоставлены с лучшими достижениями сравнительных исследований. Чрезвычайно широкое распространение некоторых феноменов на территории громадных ареалов говорит об общем происхождении отдельных элементов местных культур. Это, в свою очередь, проясняет многое в ранней истории человечества.

517

В свое время Эдвард С. Морзе указал на одинаковые способы метания стрел в масштабе целых континентов. Это открытие явилось несомненным подтверждением общих истоков практики, зафиксированной на обширной территории. Но если полинезийцы добывают огонь простым движением палочки в пазу (в то время как почти все другие первобытные народы достигают этого коловращательным движением), есть все основания считать их метод вполне оригинальным. И если мы установили, что обычай ордалий в ряде специфических форм распространен на всей африканской территории, но совершенно неизвестен или встречается как рудимент во многих удаленных от Африки регионах, это доказывает чисто местное происхождение его африканских разновидностей.

Итак, выдающееся значение исторического метода антропологии мы усматриваем в том, что он позволяет выявить процессы, ведущие в определенных случаях к возникновению конкретных обычаев. Если антропология стремится выяснить законы развития культуры, она должна, не ограничиваясь сравнением итогов развития, всюду, где возможно, сопоставлять его ход, а для этого изучать культуры малых географических ареалов.

Мы видели, что сравнительный метод может достичь ожидаемых им результатов лишь на основе исторического материала, полученного при исследовании всех внутренних связей каждой отдельной культуры. Сравнительный и исторический методы, если я правомерно использую эти термины, долго соперничали за преобладание, но можно надеяться, что и тот и другой вскоре обретут свое надлежащее место и функцию. Исторический метод утвердился на отрицании ошибочного принципа, допускающего связи там, где налицо лишь схожесть культур. Сравнительный метод, при всех устных и письменных дифирамбах в его адрес, дает очень скудные результаты и, по моему убеждению, окажется продуктивным лишь после того, как мы, покончив с бесплодными попытками выстроить универсальную схему культурной эволюции, утвердим наши сопоставления на более широком и надежном фундаменте, который я и дерзнул здесь наметить. До сих пор мы тешились более или менее оригинальными фантазиями. Серьезная работа все еще впереди.

Перевод Ю.С. Терентьева