Дипломная работа: Поэтика жанра антиутопии в творчестве Кира Булычева ("Любимец", "Перпендикулярный мир")

Министерство образования и науки Российской Федерации

Федеральное агентство по образованию

Государственное образовательное учреждение высшего профессионального образования

«Тобольский государственный педагогический институт им. Д.И. Менделеева»

Филологический факультет

Кафедра литературы и МПЛ

Выпускная квалификационная работа

Поэтика жанра антиутопии в творчестве Кира Булычёва

(«Любимец», «Перпендикулярный мир»)

Студентки 5 курса

Т.Ю.Никитина очной формы обучения

Меньших Анастасии Николаевны

Научный руководитель

Ю.А.Тарабукина

Тобольск 2009

Содержание

Введение

Глава 1. Антиутопия как жанр фантастической литературы

Глава 2. Поэтика антиутопии в романе «Любимец» и повести «Перпендикулярный мир» Кира Булычёва

2.1 Полемика с утопическими идеалами

2.2 Псевдокарнавал как структурный стержень

2.3 Пространственно-временная организация

2.4 Отношения социальной среды и личности как основа конфликта

Заключение

Библиографический список использованной литературы

Введение

Интересен тот факт, что под псевдонимом Кир Булычёв скрывается видный ученый, востоковед, доктор исторических наук, лауреат Государственной премии СССР, член Географического общества СССР Игорь Всеволодович Можейко. В советское время подобная ситуация – учёный пишет фантастику – была воспринята неоднозначно: интеллигенция возмущалась, читатели были удивлены разносторонностью писателя.

Вот что говорит об этом сам писатель: «Как я совмещаю работу в институте и литературу? Они друг дружке периодически мешают, но не враждуют. Я обе работы люблю. Может, потому, что они очень разные» [Булычев 1988: 43].

И: «В литературе через фантастические коллизии я стараюсь рассказать о наших сегодняшних проблемах, а в истории я стараюсь понять, какие же проблемы были у людей, живших в давние времена» [Ратман 1998: 11].

Внимание привлекают имена Ф.М.Достоевского, Е.И.Замятина, О.Хаксли, Р.Бредбери, но в этот ряд не попадает Кир Булычёв. В романе «Любимец» (1993) и повести «Перпендикулярный мир» (1989) создан мир, построенный на принципах антиутопии. И роман, и повесть после публикации остались незамеченными критиками и литературоведами.

Объект исследования – фантастические произведения Кира Булычёва: роман «Любимец» и повесть «Перпендикулярный мир».

Предмет исследования – поэтика антиутопии в фантастических произведений «Любимец» и «Перпендикулярный мир» (полемика с утопическими идеалами, пространственно-временная организация и т.д.).

Цель – исследовать типологические черты жанра антиутопии в творчестве Кира Булычёва.

Задачи:

1) обосновать правомерность отнесения антиутопии к фантастической литературе;

2) проследить полемику с утопическими идеалами в произведениях «Любимец» и «Перпендикулярный мир» К.Булычёва;

3) проанализировать псевдокарнавал как структурный стержень антиутопии в произведениях «Любимец» и «Перпендикулярный мир» К. Булычёва;

4) выявить пространственно-временную организацию в произведениях «Любимец» и «Перпендикулярный мир» К. Булычёва;

5) исследовать отношения социальной среды и личности как основу конфликта в романе «Любимец» и повести «Перпендикулярный мир»;

6) доказать, что роман «Любимец» и повесть «Перпендикулярный мир» являются антиутопиями.

В работе использованы следующие методы исследования : историко-литературный, культурологический и структурно-типологический.

Мотив предостережения в фантастике рассматривает Ю.Кагарлицкий в книге «Что такое фантастика?» (1974). Помимо этого он говорит о неразрывной связи фантастики с реальностью, даёт подробный анализ взаимоотношений героев в антиутопии; акцентирует внимание на кастовость общества в антиутопиях, как характерной черте этого жанра.

В.Бугров в своей книге «1000 ликов мечты. О фантастике всерьёз и с улыбкой: Очерки и этюды» (1988) рассмотрел жанры и тематику фантастики, также охарактеризовал мотив предостережения.

Среди работ Б.Ланина можно выделить две – «Антиутопия в литературе русского зарубежья» и «Анатомия литературной антиутопии». В них он рассматривает структуру жанра.

В монографии «Утопия и традиция» (1990) Ежи Шацкого представлена типология утопии; рассмотрены основные аспекты критики жанра и, как следствие, путь утопии к антиутопии, затем к негативной утопии.

Фантастика Кира Булычёва мало изучена. А сам фантаст причисляется лишь к детским писателям, и говоря «Кир Булычёв», мы подразумеваем «Алиса Селезнёва», и наоборот. Роман «Любимец» и повесть «Перпендикулярный мир» единственные произведения Булычёва, где отчётливо видны черты антиутопической поэтики.

М.И.Мещерякова в книге «Русская фантастика 20 века в именах и лицах» в творчестве Булычёва выделяет следующие особенности: сказочная фантастика, обращение к фольклору (повести и рассказы о девочке из будущего — Алисе Селезневой); своеобразное «пересмешничество»; произведения-эксперименты («перефразы» известных повестей и романов – например, «Посёлок» - космическая робинзонада); стремление к циклизации своих произведений (например, Хронос (цикл романов под общим названием «Река Хронос»)) и т.д.

Л.В.Овчинников в своей работе «Русская литературная сказка 20в. (История, классификация, поэтика)» относит Кира Булычёва к писателям, берущего за основу сказочные элементы.

Однако работ, посвященных изучению антиутопической основы двух его произведений для юношества и взрослых – «Любимец» и «Перпендикулярный мир», нет.

Сам К.Булычёв не раз говорил о желании быть не только детским писателем: «Всякий раз, когда я им собирался предложить что-то другое, более серьезное, мне, подержав, возвращали со словами: «Знаете, детям десяти — пятнадцати лет надо ведь тоже что-то читать». И я тоже качал головой и говорил: «Да, надо...» И на этом все кончалось. А ведь я стараюсь писать не детскую фантастику и пишу я не только детскую фантастику» [Арбитман 1989: 8].

Этим обусловлена научная новизна данного исследования.

Практическая значимость заключается в том, что результаты данной работы могут быть использоваться при анализе антиутопических произведений на занятиях по литературе в старших классах, а также могут послужить основой для дальнейших исследований поэтики антиутопии в фантастической литературе.

Данная работа состоит из введения, двух глав, заключения и библиографического списка, насчитывающего позиций.

Глава 1. Антиутопия как жанр фантастической литературы

Антиутопия – направление в литературе, в узком смысле описание тоталитарного государства, в широком смысле – любого общества, в котором возобладали негативные тенденции развития. Впервые слово «антиутопист» (англ. dystopian) как противоположность «утописта» (англ. utopian) употребил английский философ и экономист Джон Стюарт Милль в 1868 году. Сам же термин «антиутопия» (англ. dystopia) как название жанра ввели Гленн Негли и Макс Патрик в составленной ими антологии утопий «В поисках утопии» (The Quest for Utopia, 1952).

В середине 1960-х термин «антиутопия» (anti-utopia) появляется в советской, а позднее и в англоязычной критике. Есть мнение, что англ. anti-utopia и англ. dystopia – синонимы. Существует также точка зрения (как в России, так и за рубежом), различающая антиутопию и дистопию. Согласно ей, в то время как дистопия – это «победа сил разума над силами добра», абсолютная антитеза утопии, антиутопия – это лишь отрицание принципа утопии, представляющее больше степеней свободы. Тем не менее, термин антиутопия распространён гораздо шире и обычно подразумевается в значении dystopia.

По мнению Цветана Тодорова во «Введении в фантастическую литературу», «разочарование в «литературной реальности», на переломе эпох породившее некогда «утопию сверхлитературы», в свою очередь, ведет теперь к «антиутопии текста» («дискурса», «письма» и т.д.)» [Дубин 2001: 43].

Антиутопия является логическим развитием утопии, формально может быть отнесена к этому направлению. Однако если классическая утопия концентрируется на демонстрации позитивных черт описанного в произведении общественного устройства, то антиутопия стремится выявить его негативные черты. Таким образом, отличие утопии от антиутопии лишь в точке зрения автора.

У истоков утопии стоит Платон, автор книг «Государство», «Законы», диалогов «Тимей», «Критий». [Кац 2004: 371] Иногда даже утверждают, что всю утопическую литературу можно рассматривать как гигантский комментарий к сочинению «Государство». [Мортон 1956: 5-7.] Но классическим произведением, оказавшим влияние на развитие жанра в 16–19 вв. и собственно давшим самый термин «утопия» была утопия Т.Мора (1516).

Станислав Лем называет утопию «изложением определенной теории бытия при помощи конкретных объектов». [Лем 1970: 290]

Создатели утопии стремятся изображать мир максимально завершенным и однозначным в своем совершенстве. Поэтому часто прибегают к «говорящим картинам», а не к отвлеченным рассуждениям. [Баткин 1976: 12–15]

Как заметил Е.Шацкий, утопия пишется в сравнительно мирное, предкризисное время ожидания будущего, то антиутопия - на сломе времени, в эпоху неожиданностей, которое это будущее преподнесло. [Шацкий 1990]

В связи с этим, Р.Гальцева и И. Рознянская пишут: «Антиутопический роман - это нашедший себе литературное выражение отклик человеческого существа на давление «нового порядка». [Гальцева Р., Рознянская 1988: 51]

Характеристику жанровой специфики антиутопии разработал Борис Ланин в «Анатомии литературной антиутопии» (1993). Основные моменты, которые он затрагивает в своей работе:

1. Спор с утопией либо с утопическим замыслом. Это не обязательно спор с конкретной утопией, с конкретным автором, хотя подобное вполне возможно. Аллегорические антиутопии также в несколько иной форме опровергают или пародируют конкретные утопии, возникавшие во внетекстовой реальности и потому легко узнававшиеся читателями.

Можно говорить об исконной жанровой направленности антиутопии против жанра утопии как такового.

Как отмечает Б. Ланин: «Утопию и антиутопию нельзя не сравнивать. Причем именно: не «можно сравнивать» или «целесообразно сравнивать», но — нельзя не сравнивать. Их кровное, генетическое родство предполагает сравнение и отталкивание друг от друга. Все, что можно найти в антиутопии статичного, описательного, дидактичного, – от утопии». [Ланин 1993: 205]

Антиутопическое действие часто прерывается описанием утопии. В стилевом аспекте это означает «перебивы повествования описанием». [Ланин 1993: 147] В описании перечислительная интонация оказывается едва ли не главенствующей. Соединительные союзы и запятые резко увеличивают частотность своего появления в тексте.

Утопия сама становится антиутопией, т.к. идёт опровержение утопии новой утопией, «клин клином» – один из наиболее распространенных структурных приемов. Так появляются внелитературные жанровые включения. Отсюда – «матрешечная композиция» антиутопии. Повествование начинается сторонним наблюдателем, затем основные события даны через восприятие главного героя. Такой рамкой могут выступать дневниковые записи героя, в которых мы можем наблюдать несоответствия между существующим порядком в обществе и внутренними устремлениями личности.

Важной чертой является еще и вставная «агиография» – жития утопических «святых». [Ланин 1993: 149]

Так, например, у М.Козырева в «Ленинграде» герой узнает о себе всякие небылицы из ленинградской газеты, вполне соответствующие канону генетически и классово благонадежного гражданина.

2. Псевдокарнавал – «структурный стержень антиутопии». [Ланин 152] Принципиальная разница между классическим карнавалом, описанным М. Бахтиным [Бахтин 1972: 132], и псевдокарнавалом – порождением тоталитарной эпохи – заключается в том, что основа карнавала – амбивалентный смех, основа псевдокарнавала – абсолютный страх.

Ночные бдения в ожидании ареста позволили ввести ночное пространство – по сути своей индивидуально-интимное – в сферу действия перманентного страха. Страх в антиутопии безусловен и абсолютен. Смысл страха в антиутопическом тексте заключается «в создании совершенно особой атмосферы, того, что принято называть «антиутопическим миром». [Ланин 271]

Как и следует из природы карнавальной среды, «чувства и качества приобретают амбивалентность: страх соседствует с благоговением перед властными проявлениями, с восхищением ими. Эта амбивалентность оказывается «пульсаром»: попеременно «включается» то одна, то другая крайность, и эта смена становится паранормальным жизненным ритмом». [Ланин 1989: 44]

Благоговение становится источником почтительного страха, сам же страх стремится к иррациональному истолкованию.

По мнению исследователя, «в антиутопии создается философское напряжение между страхом обыденной жизни и карнавальными элементами, пронизывающими всю повседневность. Разрыв дистанции между людьми, находящимися на различных ступенях социальной иерархии, вполне возможен и порой считается нормой для человеческих взаимоотношений в антиутопии». [Ланин 1993: 153]

Например, у Замятина в Едином Государстве практически сняты – согласно карнавальным традициям – формы этикета, благоговения, разорвана дистанция между людьми (за исключением дистанции между нумерами и Благодетелем – сакральной персоной). Тем самым вроде бы устанавливается «вольный фамильярный контакт между людьми» – привычная карнавальная категория. Но фамильярность эта имеет в своей основе право каждого на слежку за каждым, право доноса на каждого в Бюро Хранителей. «Именно этим отныне определяется «новый модус взаимоотношений человека с человеком» в тоталитарном обществе. Донос становится нормальной структурной единицей, причем рукопись, которую пишет герой этой антиутопии, можно рассматривать как донос на все общество». [Ланин 1993: 153–154] Дело в том, что рукопись героя лишь условно предназначена для саморефлексии. В действительности же, помимо самовыражения, она имеет своей целью «предупредить, известить, обратить внимание, проинформировать, словом, донести читателю информацию о возможной эволюции современного общественного устройства». [Ланин 1993: 154] Поэтому «доносительство» является вполне нормальной атмосферой внутри антиутопии.

Любое доносительство порождает страх «быть пойманным». Так что и страх становится внутренней атмосферой антиутопии. «Власть слишком часто прибегает к страху как к некоему орудию насилия над массами. Но, возбуждая страх, она превращается в Ничто. Однако превращаясь в Ничто, власть тем не менее не исчезает бесследно. Страх власти раздваивается, разлетаясь по разным полюсам человеческой нормы. Нельзя бесконечно долго бояться. Человек тянется к удовольствию. Он находит его либо в патологическом унижении перед властью, либо в изуверском насилии над отведенной для этого частью общества, что производит еще более страшное впечатление на всех остальных». [Ланин 1993: 156]

3. Антиутопии присущи карнавальные элементы, в изображении общества характерна ритуализация жизни и закон аттракциона, по которому живут герои.

А) Карнавальные элементы. Они проявляются как в пространственной модели – от площади до города или страны, – так и в театрализации действия. Иногда автор прямо подчеркивает, что все происходящее является розыгрышем, моделью определенной ситуации, возможного развития событий. В других вариантах это делает повествователь, обращающий внимание на инсценировку тех или иных сюжетных коллизий или ситуаций. Более всего это связано с карнавальным мотивом избрания «шутовского короля».

Б) Герои живут по законам аттракциона. Термин разработан и обоснован А.Липковым в книге «Проблемы художественного воздействия: принцип аттракциона» (1990).

«Аттракцион оказывается эффективным как средство сюжетосложения именно потому, что в силу экстремальности создаваемой ситуации заставляет раскрывать характеры на пределе своих духовных возможностей, в самых потаенных человеческих глубинах, о которых сами герои могли даже и не подозревать». [Липков 1990: 99] Собственно, в эксцентричности и «аттракционности» антиутопического героя нет ничего удивительного: ведь карнавал и есть торжество эксцентричности. Участники карнавала одновременно и зрители, и актеры, отсюда и аттракционность.

Однако для читателя уже само сочинение рукописи человеком из антиутопического мира становится аттракционом, причем буквально на всех уровнях подтверждающим его емкое и многостороннее определение, данное А. Липковым:

« – в плане коммуникативном: сигнал повышенной мощности, управляющий моментом вступления в коммуникацию или вниманием реципиента в процессе коммуникации;

– в плане информационном: резкое возрастание количества поступающей информации в процессе восприятия сообщения;

– в плане психологическом: интенсивное чувственное или психологическое воздействие, направленное на провоцирование определенных эмоциональных потрясений;

– в плане художественном: активное, использующее психологические механизмы эмоциональных потрясений, средство достижения поставленных автором задач, желаемого «конечного идеологического вывода». [Липков 1990: 195]

Аттракцион становится излюбленным средством проявления власти. Дурачится, ерничает, циркачествует м-сье Пьер в набоковском «Приглашении на казнь», обращает воду в водку (пародирование евангельского мотива) Леня Тихомиров в «Любимове» А. Терца.

Однако «для «неутопической» литературы сама утопия является аттракционом, и отсюда логично выводить генезис этого явления в антиутопии». [Липков 1990: 184]

В) Ритуализация жизни. «Общество, реализовавшее утопию, не может не быть обществом ритуала. Там, где царит ритуал, невозможно хаотичное движение личности. Напротив, ее движение запрограммировано». [Ланин 1993: 194]

Таким образом, сюжетный конфликт возникает там, где «личность отказывается от своей роли в ритуале и предпочитает свой собственный путь. В этом случае она неизбежно становится той «сывороткой», которая изменяет само жанровое качество произведения, без нее нет динамичного сюжетного развития. Антиутопия же принципиально ориентирована на занимательность, «интересность», развитие острых, захватывающих коллизий». [Ланин 1993: 156]

В антиутопии человек непременно ощущает себя в сложнейшем взаимодействии с установленным ритуализованным общественным порядком. Его личная, интимная жизнь часто оказывается единственным способом проявить свое «Я».

4. Социальная среда и личность – вот основной конфликт антиутопии.

Чувственность – предмет особого внимания антиутопии. Утопия регламентирует жизнь человека во всем, в том числе и его сексуальную жизнь. Более точно эту мысль подтверждает следующий эпизод:

«Партия стремилась не просто помешать тому, чтобы между мужчинами и женщинами возникали узы, которые не всегда поддаются ее воздействию. Ее подлинной необъявленной целью было лишить половой акт удовольствия. Главным врагом была не столько любовь, сколько эротика – и в браке, и вне его. Все браки между членами партии утверждал особый комитет, и – хотя этот принцип не провозглашали открыто – если создавалось впечатление, что будущие супруги физически привлекательны друг для друга, им отказывали в разрешении. У брака признавали только одну цель: производить детей для службы государству. Половое сношение следовало рассматривать как маленькую противную процедуру, вроде клизмы. Это тоже никогда не объявляли прямо, но исподволь вколачивали в каждого партийца с детства». [Оруэлл 1989: 60] Одновременно пропагандируется «искусственное осеменение на общественных пунктах» – суррогат, символ еще большего разврата, нежели сотни мужчин Джулии... «Партия стремилась убить половой инстинкт, а раз убить нельзя – то хотя бы извратить и запачкать». [Оруэлл 1989: 60]

Одна из традиционных схем русского романа – «слабый, колеблющийся мужчина и сильная волевая женщина, стремящаяся силой своего чувства возродить его жизненную активность – забавно трансформируется. Между ними появляется третий – государство, гермафродитски безлюбое и любвеобильное одновременно, любящее себя, и путы этой любви сильны, как в никаком ином жанре». [Ланин 1989: 203]

Итак, антиутопия отличается от утопии своей жанровой ориентированностью на личность, ее особенности, чаяния и беды – антропоцентричностью. Личность в антиутопии всегда ощущает сопротивление среды.

5. Аллегоричность. Нагляднее всего сравнение антиутопии с басенными аллегориями. В басне животные персонифицируют те или иные человеческие качества, пороки и добродетели. «Антиутопия подхватывает эту функцию образов животных, однако дополняет специфической нагрузкой». [Ланин 1989: 204]

6. Антиутопия позволяет показать «бесчисленные трансформации временных структур». [Ланин 1989: 206] Здесь мы видим не только отнесение действия в иное время («Вечер в 2217 году» Н. Федорова), но и путешествие героя во времени – один из наиболее распространенных приемов научной фантастики («Москва 2042» В. Войнович).

«Антиутопия всегда проникнута ощущением застывшего времени, поэтому авторский пафос – в «поторапливании» времени. Время всегда кажется антиутопии слишком замедлившим свой бег. Отсюда – непременная попытка заглянуть в будущее, «логически» – сообразно авторской, а не всегда художественной логике – продолжить, «дописать» историю, заглянуть в завтрашний день, но при этом закамуфлировать скачок во времени». [Ланин 1989: 206-207] Этот скачок как раз противоречит жанровому стремлению вырваться из-под авторского произвола, продемонстрировать неизбежность, закономерность или хотя бы возможность описываемого развития событий.

По словам Э. Геворкяна, если «время утопии – это время исправления ошибок настоящего, качественно отличное – по меньшей мере, в замысле – от настоящего» [Антиутопии XX века: Евгений Замятин, Олдос Хаксли, Джордж Оруэлл 1989: 6], то время антиутопии – время расплаты за грехи воплощенной утопии, причем воплощенной в прошлом. Время антиутопии продолжает утопическое время. Они – одной природы. Оказывается, что исправлять «ошибки» либо было нельзя, либо нужно было делать иначе.

Ошибкой становится само «исправление ошибок». Попытки заглянуть в будущее оказываются «сродни взгляду в лицо судьбе, потому и конфликт приобретает масштабы схватки человека с судьбой. При таком размахе конфликта неизбежно укрупнение – либо судьбы, либо героя, либо времени. Победа одного из них оказывается безоговорочной и катастрофичной одновременно». [Антиутопии XX века: Евгений Замятин, Олдос Хаксли, Джордж Оруэлл 1989: 6–7]

Пожалуй, лишь в некоторых антиутопиях – как исключение – герой выглядит действительным победителем. Как правило, героем его делает уже само вступление в схватку, но и только.

7. Пространство антиутопии всегда ограничено. Это интимное пространство героя – комната, квартира, словом, жилье.

Однако в обществе воплощенной утопии личность теряет право на интимное пространство. Д-503 замятинского «Мы» живет в стеклянных стенах. У героев А.Платонова («Котлован», «Чевенгур») борьба с собственностью, «имуществом» приобретает фатальный характер, разрушая прикрепленность персонажей к земле и к жилищу.

Реальное в антиутопии – пространство «надличностное, государственное, принадлежащее не личности, а социуму, т. е. власти. Оно приобретает характер сакрального пространства». [Ланин 1989: 235] При всем многообразии пространственных моделей в антиутопии они могут быть, во-первых, всегда замкнутыми, во-вторых, расположенными вертикально, в-третьих, в их основе архетипический конфликт верха и низа.

Таким образом, антиутопия отличается от утопии и по структуре, и по содержанию. Основные различия представлены в Таблице 1. В таблице в представлены сравнения на основе работ Е.Шацкого по утопии [Шацкий 1990] и Б.Ланина по антиутопии [Ланин 1993: 156].

Таблица 1. Сравнительная характеристика утопии и антиутопии как жанров

Мы ещё раз убедились в противоположности утопии и антиутопии как жанров.

Таким образом, в антиутопии мир 20 столетия отразился самыми мрачными своими сторонами, а проблематика произведений этого жанра серьёзна и глубока и вне её нельзя осмыслить опыт 20 века. Антиутопия осмыслила многие социальные и духовные процессы в обществе, проанализировала его заблуждения и катастрофы не для того, чтобы всё только отрицать, а с целью указать тупики и возможные пути их преодоления. Однако не будем обольщаться: литературе, даже настоящей, истинной, не под силу изменить мир. Но писатель, обладающий подлинным даром пророка, способен предупредить человечество. И всё же литература, «как бы её ни называли – антиутопической, сатирической, – это огонь в ночи, высвечивающий дорогу, по которой идёт человечество». [Торопчина www.fantastika3000.ru]

На основе вышесказанного мы делаем вывод, что антиутопия является жанром фантастики, так как именно для неё характерен мотив предупреждения, а антиутопия в большей степени предупреждает о возможных последствиях научного прогресса. Антиутопия, как и утопия, изображает миры и общества в них, которые на самом деле не существуют. Это либо мир предполагаемого будущего, либо альтернативный вариант настоящего. Вымышленные, они, тем не менее, «берут за основу историю реального настоящего». [Кагарлицкий 1974: 279] Сюжет, отдельные герои, иногда даже пространство в произведении – вымысел. Антиутопия совмещает в себе художественную образность в изображении героев и событий, открытия (теоретические и доказанные) и явления науки, исторические факты и события, которые могут получить иное толкование или альтернативное развитие.

Её основными жанровыми чертами являются:

1) противостояние утопии как жанру;

2) псевдокарнавал, который создает особый антиутопический мир, основанный на страхе;

3) пространственно-временная организация, включающая использование научных явлений, исторических событий;

4) противостояние личности и социальной среды составляет конфликт антиутопии.

В следующей главе мы проанализируем выделенные черты антиутопии в романе «Любимец» и повести «Перпендикулярный мир» Кира Булычёва.

Роман «Любимец» и повесть «Перпендикулярный мир» созданы в неспокойное время для России – это 80-90-е гг.: частая смена политических деятелей, многочисленные баталии в правительстве, социальные перемены, ситуация дефицита практически во всём. Общество находилось в растерянности. Всех интересовало – что будет дальше? Из-за подобных постоянных волнений меняется и сознание человека. Теперь внимание уделяется не духовной стороне жизни, а материальной. В человеке стали цениться такие качества: рациональность, практичность, карьеризм, а также трудоспособность и выносливость. Также настораживало стремительное развитие науки, которое начало расти ещё в 60-е гг. Научные открытия и достижения, такие, как атомная бомба, различные биологические оружия и т.д., использовались правительствами стран для разрешения политических, территориальных конфликтов. К тому же этими достижениями не владел кто-то конкретно, кто нёс бы ответственность за последствия их использования. И каждая страна стремилась доказать свою мощь и превосходство перед другими странами. Для этого тоже использовались достижения науки.

Это время приближающихся новых политических и социальных перемен в России, что и ощущал Кир Булычёв, и хотел отразить в своём творчестве. Любые предположения, касающиеся будущего страны, выражаются в жанре антиутопии. В русле этого жанра звучит предостережение для общества.

В своей статье «Все еще впереди!» Кир Булычёв выражает свою точку зрения на фантастику: «Фантастика, по моему убеждению, более точно, чем реалистическая литература, отражает состояние общества. Я объясняю это тем, что реалистическая литература преимущественно изучает отношения: человек – человек. Фантастика чаще: человек – общество – время». [Булычев 1988: 39]

В этой же статье фантаст говорит об антиутопии и утопии как жанрах литературы. При этом отмечает, что «настоящей же утопии в фантастике никогда не существовало. Настоящая утопия должна быть написана человеком, верящим в светлое будущее своего общества, разделяющим официальную его концепцию и отражающим в художественной форме, через своих персонажей тот идеал счастья, что будет достигнут именно на путях развития данного общественного строя». [Булычев 1988: 40]

К.Булычёв никогда не говорил о «Любимце» и «Перпендикулярном мире» как об антиутопиях. Но в одном из интервью он говорит: «я сейчас стараюсь найти то, что соответствовало бы моему собственному пониманию – пониманию того, что творится с нашей страной и чем все это может кончиться». [Арбитман 1989: 8]

2.1 Полемика с утопическими идеалами

Как уже отмечалось, антиутопия является логическим развитием утопии, точнее антиутопия – это реакция на утопическое видение будущего, на полный уход от реальности, как в общественном, так и в личностном плане. И это вполне закономерно: утопия описывает идеальное общество, а антиутопия показывает антиутопические идеалы и принципы в действии, доказывая их нежизнеспособность.

С целью показать несостоятельность и жизнеспособность утопии, Кир Булычёв внутри каждого повествования, которым присущи антиутопические черты, помещает описание утопической идиллии. Это делается автором для контрастности: на фоне хаоса показать гармонию, которая на самом деле иллюзия.

В основу сюжета романа «Любимец» положен захват Земли инопланетянами (Булычёв в романе называет их - Спонсоры), и превращение людей в домашних питомцев, которых пришельцы именуют «любимцами». Приход обусловлен желанием помочь жителям планеты Земля решить экологические проблемы - гуманная цель. В ходе развития сюжета автор развенчивает замысел гуманоидов о помощи людям, как прикрытие для более страшной цели – изучить человека, проводить на нём эксперименты. Последствия этих экспериментов устрашающие – были «выведены» новые породы людей: человек-рыба, дети с шерстяным покровом, обычный человек с головой и руками Спонсоров, крылатые дети, аммиакодышащий человек. Всё это – спецзаказ от Спонсоров, желающих приобрести необычного любимца, домашнего животного. Это и есть будущее, где люди – рабы даже внутри себя, психологически запрограммированные развлекать инопланетян.

На фоне этого ужаса в романе даётся описание «счастливого, образцового город Аркадия». О его существовании наш герой узнаёт почти в конце своего пути, целью которого является свобода человечества:

«В нём живут люди, довольные тем, что спонсоры прилетели на планету, и занимаются тут экологическими проблемами». [Булычев 1997: 260] Этот город и есть утопическая иллюзия.

Но об этом городе мало кто знает из землян, т.к. «одни захотят туда переселиться, а другие – сжечь или взорвать счастливый город». [Булычев 1997: 260]

Этот город – сплошная иллюзия. Например, если власть решает построить идеальное общество, то это намерения осуществляется в масштабах всего общества страны. У Булычёва счастливый город находится в изоляции от внешнего хаотичного мира. В сам город могут попасть только единицы, и то тайком. Все входы-выходы строго охраняются, досконально проверяется каждая въезжающая машина.

«Под фургоном откинулась деревянная крышка, скрывавшая узкий ящик, прикреплённый к днищу фургона. Высота ящика была не более полуметра.

– И мы должны туда забраться? – в ужасе спросила Ирка.

– Иначе к нам не проехать, – сказал возница. – Посты на дорогах – раз, силовое поле – два.

– Может на вертолете лучше?

– Вертолёт собьют через минуту». [Булычев 1997: 268]

Следующая иллюзия уже внутри города, и связана она с едой. Само название – «счастливый город» – подразумевает порядок и достаток во всём. С порядком в городе всё понятно: каждый знает своё место, ночью ходят патрули и т.д. А вот достаток так и остался отвлечённым понятием, стал лишь видимостью.

Например, в кафе «Уют» вместо еды подаётся муляж пищи, и хозяйка кафе объясняет это так: «Я выполняю распоряжение Управления общественного питания Аркадии, которое гласит: «В случае нехватки пищевого продукта или товара заменить его соответствующим муляжом с внешним правдоподобием». [Булычев 1997: 279] Та же ситуация и в магазине «Изобилие», где на витрине муляжи продуктов, а то малое настоящее из товара, что можно съесть, выдаётся по талонам. Т.е. приглашающие вывески кафе и магазинов являются обманом чистой воды. Дополняет эту картину полное отсутствие электричества в городе. Вот такое «счастье» предложили землянам на их же территории.

Всё это доказывает бессмысленность существования города. Город «счастливый» лишь потому, что люди в нём относительно свободны: они имеют право носить одежду (за пределами города люди, точнее любимцы, лишены этой привилегии), могут жить семьями (во внешнем мире нельзя, спонсоры спаривают людей в зависимости от их породы, а затем человеческого детёныша отбирают и отдают в «хорошие руки»).

Совершенно очевидно, что город построен для определённой цели – для «отвода глаз». Спонсоры - не полноправные хозяева колонии Земля, они её лишь заселили. В определённые периоды на Землю прилетает галактическая инспекция для проверки. Проверяется гуманный принцип Галактики – «по мере сил не вмешиваться в жизнь местной цивилизации. И ни в коем случае не наносить ей вреда». [Булычев 1997: 265] Более разумная цивилизация в лице спонсоров должна была лишь наблюдать, изучать внешне, отчасти помогать в развитии.

По классификации Е.Шацкого, Аркадия является Утопией места: многие слышали, но не знают где он находится. [Шацкий 1990] По своей сути, Аркадии – негативная утопия: не так уж и идеален этот город.

Роман как произведение антиутопического характера включает в себя вставной жанр – агиографию – житие утопических «святых». [Ланин 1993: 149] Но в чистом виде он не представлен, идёт лишь восхваление и поклонение инопланетянам. Захватив Землю 100 лет назад (по сюжету), они сумели запрограммировать человечество, поменять в корне суть человека. Частью этой программы было воспитание благоговения, страха, покорности перед гуманоидами. Каждый землянин верит в гуманность Спонсоров, в их пользу для Земли.

В романе используется приём рамки, «матрёшечной композиции», о которой говорит Б.Ланин. [Ланин 1993: 150] Обычно рамкой выступают дневниковые записи отдельной личности из антиутопического мира, в которых мы можем наблюдать несоответствия между существующим порядком в обществе и внутренними устремлениями личности. Это характерно для антиутопий.

В утопии же подавляет личность, не даёт ей развиться. Личности нет, есть лишь народ, масса. Своего мнения нет, часто люди говорят механически, на автомате, заученные тексты «как надо», «как нельзя» и «как правильно», словно каждый из них – блюститель закона и порядка. Поэтому и повествование в утопиях даётся через описание стороннего наблюдателя.

Антиутопия, в противовес ей, ведёт своё повествование от лица отдельной личности, являющейся участницей всех событий в произведении. Роман «Любимец» начинается сторонним наблюдателем, но дальнейшее развитие сюжета дано устами одного героя – у Кира Булычёва это любимец Тим. Это делается автором сознательно, чтобы показать достоверность всех погрешностей и отклонений в мире. Тем более в романе «Любимец» это звучит правдоподобнее от героя, прошедшего путь от раба-любимца до спасителя человечества. Так читатель сможет уловить и эмоциональную интонацию произведения: посопереживать героям, живущим в хаосе и рабстве, прочувствовать иллюзорность утопического города Аркадия, и вместе с героем обрести чувство свободы.

Булычёв использует приём рамки в устной форме, т.е. повествование излагается устно и без записей. В то время как в классических антиутопиях (например, в замятинском «Мы») эта рамка оформляется в дневниковые записи, в сочинительство. Во многом сам факт сочинительства делает антиутопию антиутопией. «Часто сочинительство оказывается проявлением деятельности запретной, нежелательной, с точки зрения властей, самостоятельным «мыслепреступлением». [Ланин 1993: 152] Рукопись становится средством сотворения иной – лучшей или худшей – действительности, построенной по иным законам, нежели те, что правят в обществе, где живет пищущий эту рукопись герой. Именно из уст героя читатель узнаёт все погрешности хаотичного мира, где творчество и всё личностное под запретом. А сочинительство – есть творческая деятельность личности.

Но если мы откроем повесть «Перпендикулярный мир», то такой «матрёшечной композиции» мы не увидим, так как повествование начинается с описания утопического, идеального мира, где нет «Я», а есть лишь «МЫ».

Главный герой – Корнелей Удалов, живёт в утопическом по своим характеристикам городе – Великом Гусляре. По классификации Е.Шацкого, Великий Гусляр является Утопией политики (героической). Здесь власть приобретает форму демократии, т.е. власть принадлежит народу:

«Трижды он [Слабенко – А.Меньших] прерывался, потому что массы под окнами требовали информации о ходе совещания, и эту информацию массам, разумеется, давали, потому что в Великом Гусляре не бывает тайных дискуссий и закрытых совещаний». [Булычев 1999: 20-21]

Цель такой власти – заменить плохое общество новым, хорошим, что почти удалось сделать в мире Корнеля Удалова. Хотя и несколько жесткими методами: «За обедом включил телевизор, местную программу. Показывали общественный суд над Передоновым, который кинул на мостовую автобусный билет. Прокурор требовал изгнания из Гусляра, защитник нажимал на возраст и славную биографию. Преступник рыдал и клялся исправиться». [Булычев Кир Перпендикулярный мир, 1999: 24] Или: «…к этой весне в Великом Гусляре обучили плаванию последних упрямцев». [Булычев 1999: 4]

В завязке повести «Перпендикулярный мир»: в идеальном мире нужно наладить транспортную магистраль. Но люди встали перед проблемой: улучшить продвижение по городу или сохранить памятники культуры. Этот спор может прекратиться, если за сутки профессор Минц сможет изобрести антигравитацию. Гравитацию он уже открыл. Именно за формулами антигравитации отправляется К. Удалов в параллельный мир.

В этом произведении Булычёв соединил два настоящих. И делает попытку, отталкиваясь от противоречий общества, нарисовать облик возможного грядущего.

Обратившись к истории России на момент написания повести – 1989 г., нам станут ясны эти противоречия. Россию «потрясают» политические конфликты, социальные перемены, в общем – в стране нестабильность. Народ в растерянности: старшее поколе вспоминает жизнь при советской власти, всё еще стремясь вернуть порядки тех времён; молодое поколение увлечено политикой, но основано оно на энтузиазме и оптимизме. И в своей повести Булычёв пытается предположить возможные пути развития России. Если бы России удалось построить социализм, тогда её развитие продолжилось бы по утопической модели, представленной в повести настоящим миром Удалова. Отказ от идей социализма приведёт к ситуации, схожей с ситуацией в антиутопическом мире.

В основе сюжета лежит традиционный прием приключенческой литературы – путешествие, но путешествие это осуществляется не в пространстве, а во времени, при помощи теории существования параллельных миров. К.Булычёв не стремится научно и технически обосновать возможность существования такой теории, а также сам механизм перемещения во времени. Для него это условный прием моделирования гипотетической ситуации.

К.Булычёв хочет показать нам, как в двух абсолютно разных мирах используются достижения науки. В утопическом мире эти достижения используются во благо: антигравитация нужна, чтобы сохранить исторические постройки и памятники (их просто отодвинут или переставят на другие места) и построить магистраль для удобного передвижения по городу. В антиутопическом, параллельном, мире эти изобретения нужны для удовлетворения своих желаний: построить памятник самому себе выше, чем дома (памятник Пупыкина – диктатора города).

К.Булычёв использует приём контраста, чтобы показать полную противоположность этих миров. За основу берутся одни и те же люди, но живущих в параллельных мирах. В утопическом мире избран путь прогресса без разрушений: сохраняются постройки и памятники, оказывается помощь в поддержании здоровья («ежедневные добровольные забеги здоровья», которые на самом деле – обязательные, в случаи неявки нужно объясняться), «летательные аппаратики» под названием «Дружок Карлсон» для преодоления водных преград и оврагов. Правда, некоторые изобретения использовались не по назначению: с помощью летательных аппаратов дети забирались во фруктовые сады и т.п. Здесь мы понимаем, что изобретения нужны, пусть даже всегда найдётся тот, кто будет использовать их не по назначению. В этом мире восстановительные работы идут методом народной стройки: каждый житель принимает участие. Всё красиво, чисто и аккуратно в городе. Форма правления – демократия. Прогресс проектируется по плану – создаются программы – пятилетки. Если проводить параллель с реальностью, утопический мир Булычёва своего рода проект будущего, которое пыталось построить советское правительство.

В антиутопическом мире всё наоборот. Хотя также выбран путь прогресса, но строится он на развалинах и путём разрушений. Как сказано, изобретения используются для личных целей. Нет уважения к культурно-историческому наследию, всё ломается во имя прогресса. Разрушения эти происходят народным методом, каждый житель участвует в этом. Форма правления – диктатура. Сам диктатор Пупыкин (в утопическом мире он пойман на недобросовестности и отправлен на пенсию) шутит: «Не лично я диктатор, но осуществляю диктатуру масс». [Булычев 1989: 90]

Хаос этого мира виден и во внешнем оформлении города: ухабистые дороги, ветхие дома, дефицит в продуктах.

«Какие продукты? Картонные продукты лежат, из папье-маше продукты лежат, на случай иностранной делегации или областной комиссии». [Булычев 1999: 52]

Если в утопическом мире народ борется за сохранение природы, то в антиутопическом мире герой попадает под кислотный дождь, который разъел всю одежду.

Характерным явлением для антиутопии является квазиноминация. Квази (от лат. quasi – нечто вроде, как будто, как бы) – составная часть сложных слов, соответствующая по значению словам: «якобы», «мнимый», «ложный». [Большая советская энциклопедия// slovari.yandex.ru/dict/bse] Суть её в том, что явления, предметы, процессы, люди получают новые имена, причём семантика их оказывается не совпадающей с привычной. Переименование становится проявлением власти. Власть претендует на божественное предназначение (отсюда поклонение и раболепство перед диктатором). Миру даются новые имена; предстоит из «хаоса» прошлого создать светлую утопию будущего, что, по сути, является обманом, иллюзией. Всё идёт к разрушению. Новый порядок жизни предполагает новые наименования. Тот, кто даёт новые названия, становится на момент номинации равным Богу. Один из примеров квазиноминации – неверное понимание слов «честь» и «демократия».

«– Я светлое будущее строю. [Удалов-настоящий – А.Меньших]

– Я тоже. Под водительством товарища Пупыкина. А ты под чьим водительством? [Удалов-двойник – А.Меньших]

– У нас водительство демократическое.

– У нас тоже». [Булычев 1999: 92–93]

Или: «– Что ты понимаешь в чести? [Удалов-двойник – А.Меньших]

– А ты? [Удалов-настоящий – А.Меньших]

–Я-то понимаю. Честь – это дисциплина». [Булычев 1999: 92]

Здесь предпочтение отдаётся труду, а не науке. Песенка детей из детского сада:

«Наш родной счастливый дом

Воздвигается трудом,

Чем склонения зубрить,

Лучше сваю в землю вбить.

Левой – правой, левой – правой!

География отрава,

Все науки ерунда,

Без созида-ательного труда». [Булычев 1999: 53]

Помимо теории параллельных миров и гравитации-антигравитации, в повести используются и такие научные явления: ретрогенетика (выведены мамонт и птеродактиль), вечный двигатель.

В классической антиутопии, как отмечает Б.Ланин, можно выделить «закон аттракциона». К.Булычёв также использует этот приём в своих произведениях. Гуманоиды властвуют на земле в «Любимце», и их власть, особенно в Аркадии, реализуется по «закону аттракциона». Весь город – в принципе иллюзия, но это и цирк, где всё повторяется каждый раз, как на аттракционе.

В Аркадии это «игра» в достаток. Это порождает другую «игру», аттракцион.

«– А плохо с продуктами?

– Мы не жалуемся, - сказал возница. – Как-то достаём, крутимся. Ведь люди знают, что в других городах с продовольствием куда хуже.

–Откуда вы знаете? – спросила Ирка.

– Как откуда? У нас газета выходит, – сказал возница с усмешкой в голосе» [Булычев 1999: 290].

Люди Аркадии живут так, как хотят спонсоры. И думают так, как они хотят. Эта газета внушает «счастливым» людям, что им живётся лучше, чем остальным. Здесь спонсоры, по закону аттракциона, выступают как фокусники, гипнотизёры. Они манипулируют людьми.

В этом произведении сама утопия (Аркадия) является аттракционом.

В повести «Перпендикулярный мир» «закон аттракциона» реализуется в общепринятом в утопическом мире «ежедневном добровольном забеге здоровья». Аттракционом мы его можем назвать потому, что каждый день правительство назначало новый маршрут в черте города Великого Гусляра и забеги сопровождались «краеведческим комментарием о памятниках архитектуры и истории, которые встретятся на пути» [Булычев 1997: 3].

В роман «Любимце» и повести «Перпендикулярный мир» мы можем увидеть предупреждение. Задача фантастической литературы – предупреждать о возможных и непредвиденных изменениях в мире. Мотив предупреждения является специфичным для фантастики вообще. Этот мотив рассматривал А.Азимов в статье «Будущее? Напряжённое!», которая кончается вполне реалистическим выводом: «Изменения в мире не привели к его уничтожению, мы должны сделать разумные прогнозы о том, куда мы идем, и начать действовать теперь же на их основе» [Азимов 1965: 22].

2.2 Псевдокарнавал как структурный стержень

Рассмотрим самого вождя – Пупыкина. Он – абсолютный правитель. Это подтверждается и атрибутикой власти: охрана, строгость в одежде, манеры, строительство огромного монумента Пупыкину при жизни (явное злоупотребление своей властью). Важность его персоны заметна в следующем эпизоде:

«Тут же из-за поворота вылетела черная «Волга» с двумя флажками, как у посольской машины — справа государственный, слева с гуслярским гербом: ладья под парусом, на корме сидит певец с гуслями, а над мачтой — медвежья нога под красной звездочкой.

В машине мелькнул чей-то знакомый профиль, на мгновение голова повернулась, и глаза уперлись в лицо Удалова. Удалов не успел угадать — кто же едет.

В сатирической форме Булычёв изображает подобострастие, лесть и подхалимство высокопоставленных чиновников:

«— Вот наша главная улица. Наше завтра, — сказал Оболенский тихо и радостно. Но непроизвольно почесал ушибленное бедро.

— Улица имени Василия Пупыкина, — прошелестел чей-то голос.

— Кто сказал? — нахмурился Пупыкин. — Молчите? А ведь знаете, чего я не терплю. Ты, Ложкин?

Пойманный на месте преступления Ложкин потупился, встал, как нашкодивший первоклассник, и сказал:

— Вы, Василий Парфенович, не терпите лести и подхалимства.

— И заруби себе это на носу. Народ будет решать, как назвать наш проспект. Народ, а не ты, Ложкин.

— Ну, это вы неправы! — вдруг взвился Малюжкин. — Ложкин — представитель народа. Лучшей его части, ветеран труда.

И так всем стало страшно, что даже твердокаменный Слабенко не сразу смог начать свою речь. Он отпил воды из графина, стоявшего перед ним, и руки его дрожали.

А от Удалова не только все отодвинулись, но даже стол отодвинули. Он теперь сидел один на пустынном пространстве ковра» [Булычев 1999: 83].

Таким образом, выясняется, что люди в таком мире живут по принципу: «»Вождь говорит – мы слушаем, вождь приказал – мы исполнили». Другого варианта не дано.

И как Пупыкин не отнекивается, что ему не по душе лесть и подхалимство, читатель заметит обратное. Власть в лице Пупыкина жаждет лести, покорности и страха. Власть упивается свое властью.

Удалов-настоящий, как человек новый в этом мире, не заражён всеобщим страхом. Поэтому первое, что говорит Пупыкин Удалову в личной беседе (не зная, что этот из другого мира): «Что-то ты у меня сегодня не трепещешь? По глазам вижу, что не трепещешь» [Булычев 1999: 87]. Удалов-настоящий как бы нарушает обычное явление – страха перед властью.

Так же упивание властью показано фантастом через слова Пупыкина во всё той же беседе: «Смешно прямо, — сказал он, — как барбосы, ну прямо, как барбосы. Стоило мне неудовольствие к тебе выразить, как они уже тебя растерзать готовы» [Булычев 1999: 87]. Это самодовольный смех, смех довольного своей властью человека.

И эту власть подпитывают сами люди, что изобразил писатель, используя один из карнавальных элементов – театрализацию.

«Ложкин, — перебил его Пупыкин. — Учти, что у нас в Гусляре нет проблемы отцов и детей, и даже конфликтов таких нету. Они надуманные. Так что если мы строим для отцов города, значит, строим и для детей. У меня у самого двое детей. Все знают.

Тут людей прорвало, все начали аплодировать» [Булычев 1999: 85].

В этом эпизоде заметен и пафос говорящего, и восторженность слушающих, и аплодисменты, чем заканчивается любое представление.

Подхалимство в повести приобрело громадные масштабы. На заводе по производству пластмассовых игрушек налажен выпуск специзделий, где «изделие номер один — это статуя Пупыкина в полный рост для украшения крыш на проспекте, а изделие номер два — Пупыкин в детстве. Такие статуи народ требовал для детских садов. И делали те статуи не из гипса, а из долговечного пластика под мрамор» [Булычев 1999: 85].

Социальная иерархия, как основополагающая категория в жанре антиутопии, так же разработана Булычёвым. Кастовость проявляется и в возможностях (кому-то приходится стоять в очереди на квартиру), и в привилегиях (только определённой части населения можно есть икру в буфете).

«Разве ты не понимаешь, что мы, руководящие работники, должны поддерживать свои умственные способности? У нас же особенная работа, организационная!» [Булычев 1999: 92]

Нормальным явлением в таком обществе является донос.

«С утра мне сигналы на тебя поступают, - сказал Пупыкин, задумчиво покручивая усы» [Булычев 1999: 87].

Эти сигналы и есть донос. И доносят те, кто заглушил в себе человеческое. Если в «Любимце» человек стремится быть настоящим человеком, то в «Перпендикулярном мире» идёт обратный процесс. Такие люди пошли по пути карьеризма. Это произошло с двойником Удалова. Булычёв на примере отдельных жителей антиутопического Великого Гусляра дал представление, что при таком выборе происходит с человеком во внешнем и во внутреннем мирах. Внутри карьерист презирает себя, не может найти оправдания для своей совести (как это происходит с Грубиным – соседом Удалова, в утопическом мире это порядочный и уважаемый человек, обладатель вечного двигателя). Доносчиком стал двойник Удалова, сломался, в отличие от жены Ксении. С приходом к власти Пупыкина он превратился в марионетку, в прочем, как и многие другие. Такой человек слаб не физически, а морально:

«Удалов и подошел к двойнику.

— Ждешь? — сказал он.

— Тише! Тут люди рядом. Ты куда пропал?

— Пупыкин меня допрашивал.

— Ой, тогда я пошел! Лучше сразу в ноги!» [Булычев 1999: 91]

Потеряв себя, Удалов потерял гордость, и теперь ему остаётся только унижаться, пресмыкаться.

Подобные люди имеют и соответствующую репутацию: «В вас совесть заговорила. Мне Ксения говорила, что вы не такой подонок, как кажетесь. Я ей не поверила» [Булычев 1999: 43].

Удалов-настоящий с горечью узнаёт правду о своём двойнике, считая, что подобные качества – лакейство и рабство – есть и в нём самом.

Боятся все и всякого. В городе – абсолютная власть Пупыкина. Но Булычёв насмехается над этой властью. В гротескном искажении изображён Пупыкин: обладая огромной властью, он маленького роста. Это его комплекс (как у Наполеона), его минус, как он сам считает.

«И Пупыкин зашелся в смехе, совсем под стол ушел, такой махонький стал, одним ногтем придавить можно» [Булычев 1999: 88].

И смешон способ, которым он решил исправить эту оплошность природы: «Ботинки заказал себе в Вологде на высоких каблуках» [Булычев 1999: 40] Можно придавить, что и попытаются сделать возродившиеся Удалов-двойник, Грубин и вернувшийся Минц.

По ходу сюжета Удалов-настоящий узнаёт, что власть Пупыкина не законная, «самопровозглашённая», мнимая. Он «царствует» лишь в пределах Великого Гусляра. Единственная возможность его свергнуть – это сообщить в областную администрацию. Но Пупыкин позаботился об этом:

«До области ты не доедешь, — сказал Грубин. — Некоторые пытались. В область специальное разрешение нужно. Его лично Пилипенко подписывает. Только проверенные оптимисты туда попадают. Так что в области о Великом Гусляре самое лучшее представление.

— Но ведь кто-то приезжает!

— Если приезжает, то на витрины с картонной лососиной смотрят, а потом в предгорском буфете обедают» [Булычев 1999: 103].

Все недовольные отправлены на сельхозшефство в деревню, или принудотдых. Мера запугивания населения. Принудотдых – «это по-старому тюрьма».

2.3 Пространственно-временная организация

Из слов Грубина из параллельного мира узнаём общее в истории миров: «Произошло это три с половиной года назад. Был у нас предгором Селиванов. Потом на пенсию ушел. Времена, ты знаешь, были тихие, ни шатко ни валко... Утвердили Пупыкина предгором, он сначала ничего вроде бы и не делал. Все повторял: как нас учил товарищ Селиванов... продолжая дело товарища Селиванова... Потом начались кадровые перестановки. То один на пенсию, то другой, того с места убрали, того на новое место назначили... и тон у Пупыкина менялся. Уверенный тон становился. Против Пупыкина боролись. Был у нас такой Белосельский… Так этот Белосельский выступил. Потребовал, чтобы покончить с приписками и обманом, а развивать трудовую инициативу и демократию... да, демократию... Не знаю уж каким образом, все было сделано тихо – куда-то Пупыкин написал, кому-то позвонил, что-то против Белосельского раскопал. Только слетел Белосельский со своего места. И пришлось ему уехать за правдой в область. Не знаю уж, отыскал он ее там или нет – только в город он не вернулся. А для многих его поражение стало хорошим уроком. Поняли: опасно идти против Пупыкина. А дальше – пошло, покатилось. Пупыкин всюду выступал, говорил, какие мы счастливые, как наш город движется вперед семимильными шагами. И чем меньше товаров в магазинах становилось, тем громче выступал Пупыкин. И что грустно – как только люди убедились, что Пупыкин твердо сидит, не сковырнуть его, они по углам разбежались, каждый у себя дома боролся за демократию и гласность, а на собраниях голосовали, как надо» [Булычев 1999: 98–99]

С этого момента и началась разная история. Так одно пространство – город Великий Гусляр – разделяется на утопический и антиутопический варианты.

2.4 Отношения социальной среды и личности как основа конфликта

В утопии, как мы уже выяснили, личность отсутствует, не берётся во внимание. Всё утопическое общество - единый механизм, где человек – часть, деталь этого механизма, и осознаёт она себя также – частью «МЫ».

Антиутопии же, как жанру, свойственна антропоцентричность, т.е. ориентированность на личность. Автору интересна личность, её грани, стремления, мысли, чувства и поступки. Антиутопия изображает то, о чём мечтала утопия, но с той лишь разницей, что личность отделяется от массы, осознаёт свою индивидуальность. И конфликт в антиутопическом мире начинается именно с момента индивидуализации личности, её возрождения.

В «Любимце» Кир Булычёв показал нам не только возрождение личности, но и человека вообще. И начинается этот путь с бегства во внешнем мире от собственного рабского положения. Пусть первоначально бежал он не с целью освободиться от гнёта, а просто спастись от немилости спонсоров за драку с другим любимцем. За то, побывав на воле, почувствовав вкус свободы, Тим уже не может довольствоваться ролью домашнего животного: в нём «проснулся» человек. А к драке его побудило чувство любви к соседке-любимеце Инне:

«Я точно помню, что увидел её впервые в пятницу шестого мая сразу после обеда» [Булычев 1997: 11].

Это первый внутренний шаг к свободе, хотя герой не подозревает об этом. В созданном спонсорами мире бытует мнение, что человек не способен на чувства. А если и способен, то лишь на привязанность, выказывать покорность, но не на любовь. Животное не способно любить – примерно так думают гуманоиды. К тому же они взяли под контроль любые проявления чувств. Если внимательно почитать роман, можно сделать вывод, что и сами спонсоры в своём большинстве – бесчувственные, холодные и расчётливые. Единственным спонсором, способным на чувства, Булычёв изобразил госпожу Яйблочко. Она заботится о Тиме, как о собственном ребёнке, разговаривает ласково, оправдывается. В то время как её муж – расчётливый карьерист:

«– Это точно, я всё-таки сторонник гуманной точки зрения, – бурчал мой спонсор, – лишних надо топить. Топить и топить. И тогда не будет проблем с ветеринарами.

– Ты хотел бы, чтобы Тимошку утопили?

Хозяин понял, что хватил через край, и отступил:

– Тимоша исключение, – сказал он. – Он как бы часть дома, он мне близок, как этот стул…» [Булычев 1997: 29].

Так же холодно рассуждает и спонсор – биоинженер Сийнико, который проводит эксперименты над людьми в питомнике для любимцев.

Спонсоры взяли под контроль все сферы жизни человека, в том числе и репродуктивные процессы. Отсюда все люди делятся на породистых и непородистых. Породистых самцов (людей) отбирают в «производители», т.е. того, кто будет продолжать свой род и его потомство будет высокого качества.

Отныне, по достижении определённого возраста, самке человека находят породистого производителя, с целью получения лучшего потомства. Не лишне будет отметить, что после рождения потомства, детёнышей отбирают у матери. Их продают, отдают или топят. Но сначала они проходят медицинскую проверку.

Снова ситуация напоминает нам, как человек обращается со своими домашними животными.

Наш герой Тим не принадлежит к породистым, следовательно, и не является производителем, в отличие от друга Вика. А у Инны как раз возраст, когда можно дать первое потомство. И тот факт, что Инне уже «положено», а он, Тим, не производитель, и к ней уже дожжен прийти Вик (их хозяева уже договорились) и послужил толчком сначала к внутреннему, а затем и к внешнему бунту. Человеческое чувство оказалось сильнее и важнее животной покорности. Тим нарушил свою роль в общем ритуале – перестал быть игрушкой.

Таким образам, главный герой нарушает общий ход жизни, где сама жизнь – ритуал. Отказ личности (мы уже можем говорить, что Тим – личность) от своей роли в ритуале – и есть конфликт романа. Встав на собственный путь жизни, Тим вступает в противоречии с царящим в порабощённом мире порядком. Чувство любви и чувство собственности являются показателями человечности героя. Спонсоры же не могут допустить своеволия.

Контроль за интимно-чувственной сферой человека является характерной чертой жанра антиутопии. В классических антиутопиях власть также берёт под контроль репродуктивность человека, спаривая людей по собственному усмотрению, без оглядки на их чувства. Наоборот, если заметна хоть малейшая физическая привлекательность для партнёров, брак запрещается, т.к. именно способность чувствовать делает человека человеком. А если чувства людей взаимны, они меньше поддаются контролю. Пара будет в первую очередь думать о том, как будет лучше для их семьи, а уж потом о государстве, власти.

Гуманоиды также понимали это. Точнее вообще не брали в расчет чувства человека. Они не боялись людей вообще. Просто, раз человек собственность, то и поступать с ним спонсор будет так, как захочет.

Снова вспоминается ситуация взаимоотношений человека и домашнего животного. Именно этот смысл заложен в романе. Произошла смена положений: человек находится в положении животного, животное же (Спонсоры) – в положении хозяина. И для изображения спонсора как хозяина человека Булычёв использует приём аллегории. С помощью аллегории Булычёв персонифицирует в спонсорах такие человеческие качества: холодность, жестокость, бесчувственность, рационализм. Читая роман, человек в поступках гуманоидов может увидеть собственное поведение. И весь роман с этой точки зрения мы можем рассматривать как пародию на отношение человека к природе.

По ходу сюжета, в Тиме просыпается интерес к другой героине – к Ирке. Если сравнивать Инну и Ирку, то можем говорить о крайности в выборе женщины у Тима. Будучи любимцем, Тим влюбляется в типичную представительницу домашних любимцев: она послушна, кротка, нежна. Вырвавшись на свободу, Тим меняется, меняются и его интересы. Так, Ирка – типичная представительница человечества. Она обладает качествами, которые любимцу не пригодились бы в его покорной жизни: волевая, смелая, сильная, смекалистая, энергичная, чуть-чуть властная. Она берёт Тима «под своё крылышко».

Отсюда мы можем говорить, опираясь на наблюдения Б. Ланина, о традиционной схеме – «слабый, колеблющийся мужчина и сильная волевая женщина, стремящаяся силой своего чувства возродить его жизненную активность», точнее человека. Ирка свободна с рождения, и борется она с пришельцами долгое время. Ей не нужно возрождаться, понимать правду жизни – она человек, личность, способная на чувства, живущая в этом ужасном мире. Тиму же всё это только предстоит.

Тиму сложно приходится в новом положении – быть внешне свободным, а внутренне ещё не освободиться от образа жизни любимца. Он скрывает от всех своё прошлое положение домашнего любимца, т.к. и люди презирают таких представителей человеческой расы. Приходится герою бороть не только против пришельцев, но и с самим собой.

Б.Ланин отмечает, что в традиционную схему отношений полов вмешивается власть [Ланин 1993: 203]. У Булычева пришельцы могут вмешиваться в личную жизнь только подвластных им любимцев. В интимную жизнь человека свободного им доступ закрыт.

Совсем иная ситуация в повести «Перпендикулярный мир». Здесь происходит столкновение человеческой абсолютной власти и человека простого. В личные, интимные отношения вмешивается третий – государство в лице Пупыкина.

Так он вмешивается в семейную жизнь Удалова-двойника. Сначала лишает его родной жены Ксении, выбранной двойником по собственному желанию. Взамен «рекомендует» Римку. По сути же это была не рекомендация, а приказ в мягкой форме.

«— Где Ксения? — спросил Удалов.

— Развод, — ответил двойник.

— А я в нашем мире с ней живу. И разводиться не собираюсь.

— Долг выше привычки, — сказал двойник.

— Ты меня удивил. Я, конечно, понимаю, что наша Ксения — не подарок. Но когда четверть века отбарабанили вместе... А где Максимка?

— С ней, — кратко ответил двойник. Говорить ему об этом не хотелось. «Ну ладно, — решил Удалов, — мы еще вернемся к этой проблеме».

— А новая, Римма? — спросил он. — Как она тебя подцепила?

— Она секретаршей была. У Самого. А когда я развелся, он мне ее рекомендовал» [Булычев 1999: 68].

Но Пупыкин не из праздного удовольствия вмешивается в семью Двойника Удалова. Это был просчитанный ход, когда он устраняет из города не устраивающего его человека. В данном случае, Ксению.

«— Как-то товарищ Пупыкин лично к тебе домой, то есть к Удалову, приехал, чтобы показать свое к нему расположение. А Ксения вместо обеда ему скандал закатила, всю правду выложила. Ты знаешь Ксению — она неуправляемая. Обиделся Пупыкин, на следующее утро ее скрутили, посадили на мотоцикл к Пилипенко — и в деревню, перевоспитываться, на сельхозшефство без права возвращения в город» [Булычев 1999: 102].

Здесь власть безгранична уже потому, что ничего личного у человека не осталось, даже в интимной сфере.

Но, как и ожидалось, такой союз по «рекомендации» не может существовать. Люди объединяются по взаимной симпатии. Поэтому Римка изменяет двойнику. И власть, Пупыкин, узнав об этом, ведёт и говорит совсем уж бесчувственно:

«Я-то, когда тебе Римку передавал, можно сказать, с собственного плеча, думал, что достигнешь ты простого человеческого счастья. А сейчас вижу — ошибся я. Виноват, я свои ошибки всегда признаю. Жаль только, что другие не следуют моему примеру. Знаешь что, ради дружбы я тебе Верку уступлю. Огонь-баба — блондинка. А хочешь, Светку? Она справа сидит, новая, у нее в роду цыгане были, честное слово! Ты ее дома запрешь, чадру повесишь, как занавеску. В виде исключения. А если нужно справку — директор поликлиники выдаст: экзема лица. Ну как, подходит? А Римку мы Оболенскому всучим. Лежалый товар!» [Булычев 1999: 88]

В его словах нет человеческого понимания к проблеме двойника – жена изменила. Вместо этого у Пупыкина сквозит цинизм, насмешка, рационализм. Но так и «положено»: человеку власти не положено жить по велению сердца, всё должно быть понятно, рационально, полезно и расчётливо.

В повести, помимо конфликта власти и личностной сферы человеческой жизни, существует конфликт власти и науки. Так в конфликт с властью вступает профессор-изобретатель Минц. В утопическом мире он изобрёл гравитацию, вывел методом ретрогенетики мамонта и птеродактиля.

Но, тем не менее, Лев Христофорович - гениальный изобретатель, не возомнил себя равным Богу. Он прекрасно понимает, как его изобретения будут использоваться всевластным и упивающимся властью Пупыкиным. Поэтому и не рассказывает принцип действия своих открытий, за что и отправлен на принудотдых в подвал бывшего гостиного двора.

А Минц изобрёл гравитацию, а на данный момент работал над антигравитацией, с целью сохранения архитектурных памятников в городе: их бы перемести в другие места или просто пододвинули бы. В утопическом мире всё этак и произойдёт. А в антиутопическом сначала нужно побороть диктатуру Пупыкина.

Полной противоположностью и сторонником Пупыкина является архитектор Елисей Оболенский. Он так же, как и Пупыкин выступает за прогресс, но путём разрушений. Благодаря его грандиозному и масштабному проекту магистрали придётся снести полгорода.

В работе рассмотрена поэтика антиутопии в творчестве Кира Булычёва и предпринята попытка включить этого фантаста в ряд писателей, обращающихся к жанру антиутопии. В фантастических произведениях – романе «Любимец» и повести «Перпендикулярный мир», мы находим черты, характерные для антиутопии как жанра. Но антиутопия не представлена у писателя в «чистом виде».

Прежде чем приступить к исследованию, мы доказали, что антиутопия является жанром фантастики. Вывод основывается на мнениях литературоведов М.И.Мещеряковой и Л.В.Овчиникова, на рассуждениях писателей-фантастов, а также на основе выявления специфических черт фантастики, присущих и жанру антиутопии.

Так, для фантастики характерен мотив предупреждения, предостережения. Этот же мотив является основой жанра антиутопии, где автор предупреждает людей о тех или иных изменениях в будущем, которые произойдут в результате бурного развития науки. Писатели всего мира задумались о будущем, ведь уже сейчас заметны изменения в человеке. Прежде всего, поменялось сознание людей. Оно стало рациональным, и человеку стало важным «заработать побольше», выжить во всеобщей нестабильности. Научные достижения дают людям мощь (их боятся менее развитые страны), благополучие (многие изобретения улучшили и облегчили жизнь человечества). И люди стремятся к этому, не замечая, что в этой погоне за мощью и благополучием, прогрессом вообще, они теряют самих себя, как личность, как человека. Взамен они приобретают качества своих изобретений: расчётливость, холодность, бездушие. У таких людей понятия «любовь», «семья», «забота» заменяются словами – «долг», «карьера», «денежность». Наука развивается, а нравственность отстаёт.

Для романа «Любимец» характерны сатира, аллегория, иллюзия и гротеск, и все это направлено против утопии. В романе присутствует и такой элемент структуры, как «матрёшечная композиция», отмеченная Б.Ланиным. [Ланин 1993: 145] Благодаря такой композиции, повествование романа идёт от лица порабощённого человека, что позволяет увидеть недостатки установленного Спонсорами порядка.

Параллельный мир в повести показывает человека, превращённого в винтик государственного механизма. С течением времени в людях пробуждаются естественные человеческие чувства, как это произошло с двойником Удалова, с Грубиным. Так возникает конфликт между человеческой личностью и бесчеловечным общественным укладом. Антиутопия обнажает несовместимость политического беззакония, тоталитаризма с интересами отдельной личности.

«Тоталитарная система, вовсе не заинтересована в развитии многогранных и ярких личностей, сводя разнообразие людей к различиям» [Волкова, Горнев 1997: 245], обусловленных их породой (как в «Любимце») или общественно полезными профессиями (как в «Перпендикулярном мире»). Это не удивительно. Ведь чем духовно богаче человек, тем сложнее ему что-либо внушить.

Физическая расправа с инакомыслящими описана и в романе «Любимец», и в повести «Перпендикулярный мир». Расправа с людьми происходит быстро, без суда, следствия, без соблюдения элементарных правовых норм.

В романе «Любимце» Спонсоры убивают сбежавших любимцев, т.к. они нарушили правило и назад вернуться им нельзя. Раз почувствовав свободу, человек не сможет больше подчинятся. Это понимают и Спонсоры. В повести «Перпендикулярном мире» физически людей не убивают, их лишают свободы, заточают в подвал. В антиутопическом, параллельном мире заточённым оказался и профессор Минц, за отказ предоставить свои изобретение на нужды власти, точнее для личных целей правителя Пупыкина.

Существенное отличие антиутопий Кира Булычёва от классических антиутопий – его герои верят в возможность исправить этот мир, нет разочарования в борьбе против существующих порядков. И в романе «Любимец», и в повести «Перпендикулярный мир» повествование заканчивает в тот момент, когда герои уверовали в свои силы, которых хватит, чтобы изменить этот мир.

Назначение утопии состоит, прежде всего, в том, чтобы указать миру путь к совершенству, задача антиутопии - предупредить мир об опасностях, которые ждут его на этом пути.

антиутопия жанр фантастическая литература

Библиографический список использованной литературы

1. Азимов А. «Будущее? Напряженное!»// Fantasy and Science Fiction. –1965. – № 6. – С. 21-30.

2. Антиутопия/ Сост.

3. Ануфриев А.Е. Дистопический мир в повести С. Бельского «Под кометой»// Вестник Вятск. гос. универ. – Киров, 2003. – №8. – С. 70–73.

4. Арбитман Р. Ах, вы наш светлый! Ах, вы наш солнечный!// Заря молодёжи. – Саратов. – 1989. – 29 июля (№30). – . 8–12.

5. Баткин Л.М. Ренессанс и утопия. Из истории культуры средних веков и Возрождения. М., 1976. С. 12–15.

6. Бахтин М. Проблемы творчества и поэтики Достоевского. Изд. 4-е. М.: Прогресс, 1979. – 343с.

7. Большая советская энциклопедия// slovari.yandex.ru/dict/bse

8. Брандис Е., Дмитревский В. Тема «предупреждения» в научной фантастике / Вахта Арамиса. – Л.: Лениздат, 1967. – С. 440–471.

9. Бугров В.И. 1000 ликов мечты. О фантастике всерьёз и с улыбкой. – Свердловск: Сред.-Урал. КН. Изд-во, 1988. – 288с.

10. Булычев Кир Все еще впереди!: [Ответы на вопросы читателей] // Уральский следопыт. – 1988. – № 4. – С. 39–44.

11. Булычев Кир К вопросу о суматринском носороге// Литературная газета. – 1985. – 11 сент. – № 37 (5051). – С. 3-6.

12. Булычев Кир Любимец: роман. – СПб.: Азбука – Терра, 1997. – 336с.

13. Булычев Кир Перпендикулярный мир: повесть. – СПб.: Азбука – Терра, 1999. – 120с.

14. Булычев Кир Фантастика и историческая литература - близкие сестры // www.peoples.ru/ People's History

15. В мире фантастики: сб. статей и очерков о фантастике/ Сост. А. Кузнецов. – М.: Молодая гвардия, 1989. 238с.

16. Волкова А.Н., Горнев В.С. и др. История философии: Учеб. пособие для вузов/ Под ред. В.М.Маппельман, Е.М.Пенькова. – М.: ПРИОР, 1997. – 464 с.

17. Воронцовская А. Наша реальность – это фантастика// Россия. – 1991. – 13–20 июля (№27). – С.8.

18. Гальцева Р., Рознянская И. Поиски человека//Новый мир. – 1988. – № 12. – С.50–56.

19. Геворкян Э. Чем вымощена дорога в рай?: Антипредисловие/ Антиутопии XX века: Евгений Замятин, Олдос Хаксли, Джордж Оруэлл.- М.: Кн. палата, 1989. – С. 5–12.

20. Гопман В. В «обойме» или вне её?.. // Сов. Библиография. – 1989. – №2. – С.71–74.

21. Гротеск/ Сост.

22. Дубин Б.В. Обращенный взгляд / Слово – письмо – литература: Очерки по социологии современной культуры. М.: НЛО, 2001. – с. 42–46.

23. Зверев А. Крушение утопии//Иностр. лит. – 1988. – № 11. – С. 40–46.

24. Кагарлицкий Ю.И. Вглядываясь в будущее. - М., 1989. – 204с.

25. Кагарлицкий Ю. И. Г. Уэллс и Ж. Верн// Вопросы литературы. – 1962. – №6. – С. 124–126.

26. Кагарлицкий Ю.И. Фантастика, утопия, антиутопия/ Что такое фантастика? - М.: Худож. лит-ра, 1974. – С. 265-348.

27. Казанцев С. Я изменюсь вместе со временем, но хочу писать так, как хочу// Уральский рабочий (Екатеринбург). – 1999. – 2 апр. (№62). – С.5–7.

28. Кац Р. История советской фантастики. – СПб.: Азбука, 2004. – 371с.

29. Ланин Б.А. Анатомия литературной антиутопии // Русская литературная антиутопия: монография / М.: Молодая гвардия, 1993. – 471с.

30. Ланин Б.А. Антиутопия в литературе русского зарубежья. – М., Прогресс, 1989. – 264с.

31. Лем Ст. Фантастика и футурология. В 2тт. Т. 2. – Краков, 1970. – 456с.

32. Липков А.И. Проблемы художественного воздействия: принцип аттракциона. М., 1990. – 356с.

33. Манаков М.Ю. Библиография Кира Булычева: [Вып. 1 - 2] / Науч. ред. Г. К. Щенников. Челябинск: ЧП Рейх А.П., 1999. – 59c.

34. Мор Т. Утопия// Утопический роман XVI-XVII веков. - М., 1971. – 354с.

35. Москвин Т. Сквозь увеличительное стекло фантастики// Детская литература. – 1986. – №7. – С. 36–38.

37. Нянковский М. Антиутопия к изучению романа Е. Замятина «Мы»// Литература в школе. – 1998 . –

38. Овчинников Л.В. Русская литературная сказка 20в. (История, классификация, поэтика)// Русская литература 20в. Реф. сб. ИНИОН РАН. Вып. 2. – М., 2002. – С. 92–166.

39. Оруэлл Дж. «1984» и эссе разных лет. М.: Молодая гвардия, 1989. - с. 59—60.

40. Ратман Р. Фантастика и историческая литература – близкие сёстры// День за днём. – Талин. – 1998. – 16 окт. (№41). – С. 4–12.

41. Русская проза конца 20 века: Учеб. Пособие для студ. высш. учеб. заведений/ В.В. Агеносов, Т.М. Колядич и др.; Под ред. Т.М. Колядич. – М.: Акадения, 2005. – 424c.

42. Русская фантастика 20 века в именах и лицах: справочник/ Под ред. М.И. Мещеряковой. – М.: Мегатрон, 1998. – С. 3–14, 29–34.

43. Сатира/ Сост.

44. Свифт Дж. Путешествие Гулливера. М., 1974.

45. Социология: Энциклопедия./ Сост. Грицанов А.А. и др. – Минск: Книжный дом, 2003. – 1311с. [56]

46. Стругацкий Б. Оптимизм по Старджону// Полдень 21век. – 2001. – № 3. – С. 21-24.

47. Творческое наследие Е. Замятина: взгляд из сегодня. В 10 кн. Кн. 9. – Тамбов, 2000. – 364с.

48. Торопчина Л. В. Признаки антиутопии как литературного жанра в произведениях XX века.

49. Утопия. Сост. А.Головеченко// Словарь литературоведческих терминов/ Ред.-сост. Л.И.Тимофеев, С.В.Тураев. – М.: Просвещение, 1974. – С.492.

50. Утопия и утопическое мышление: Антология зарубежной литературы/ Сост. В. Чаликова. – М.: Прогресс, 1991. – 405 с

51. Харитонов Е. «Русское поле» утопий: [Россия в фантазиях утопистов и фантастов; построение нового общества в утоп. и антиутоп. лит.]: Серия очерков // Если. – 2001. – № 6 – 8.

52. Харитонов Е. Фантастоведение: кто есть кто. Биобиблиографический справочник.

53. Чаликова В.А. Утопический роман: жанровые и автобиографические источники современных антиутопий // Социокультурные утопии XX в. Реф. сб. ИНИОН РАН. – Вып. 3. – М., 1985. – С. 92–166.

54. Чанцев А. Фабрика антиутопий: Дистопический дискурс в российской литературе середины 2000-х / НЛО, 2007, № 86.

Религиозные идеи романа "Мастер и Маргарита" М. Булгакова и романа Л. Леонова "Пирамида" (сходство и отличие философско – христианских постулатов)

Утопия и антиутопия в научной фантастике

Сборник сочинений русской литературы с XIX века до 80-х годов XX века

Утопия и антиутопия в культуре

Стилистическая функция сенсориальных образов в романе Бориса Виана "Пена дней"

Фантастические новеллы Эдгара По в контексте американской новеллистики первой половины XIX века

Фантастика и реальность в романе М.А.Булгакова Мастер и Маргарита

Особенности поэтики романов М. Булгакова в системно-типологическом аспекте

Взаимодействие жанров в произведениях И.С.Тургенева

Готические романы Анны Рэдклиф в контексте английской литературы и эстетики XIX века

Тайна Робинзона Крузо

Зарубежная литература XIX века

Проблема эмансипации в русской и европейской литературе 19 века

Философия и этика позитивизма в романе Н.Г. Чернышевского "Что делать?"

Особенности романа О. Хаксли как антиутопии

Система оппозиций в романе Замятина "Мы" как отражение диалектичности сознания героя

Романы-утопии Чернышевского и Замятина