Реферат: Ахиллес и Гектор в "Илиаде"

ВВЕДЕНИЕ

Всякое литературное произведение далекого прошлого способно привлечь и увлечь человека нового времени изображением исчезнувшей жизни во многом поразительно не схожей с нашей жизнью сегодня. Исторический интерес, свойственный любому человеку, естественное желание узнать, «что было раньше», - начало нашего пути к Гомеру, точнее одного из путей. Мы спрашиваем: кто он был, этот Гомер? И когда жил? И «сочинил» ли своих героев или в их образах и подвигах отображены подлинные события? И насколько верно они отражены и к какому времени они относятся? Мы задаем вопрос за вопросом и имеем ответы в статьях и книгах о Гомере, а к нашим услугам не сотни и не тысячи, а десятки тысяч книг и статей, целая библиотека, которая продолжает расти и сейчас.

Ученые не только обнаруживают все новые факты, имеющие отношение к гомеровским поэмам, но и открывают новые точки зрения на поэзию Гомера в целом, новые способы ее оценки. Была пора, когда каждое слово «Илиады» и «Одиссеи» считали непререкаемой истиной – древние греки видели в Гомере не только великого поэта, но и философа, педагога, одним словом – верховного судью на все случаи жизни. Была и другая пора, когда все в «Илиаде» и «Одиссеи» считали вымыслом, или безнравственным анекдотом, оскорбляющим «хороший вкус».

Потом пришла пора, когда Гомеровы «Басни» одна за другой стали подкрепляться находками археологов: в 1870 году немец Генрих Шлиман нашел Трою, у стен которой сражались и умирали герои «Илиады»; спустя четыре года тот же Шлиман раскопал «обильные златом» Микены – город Агамемнона, вождя греческого воинства под Троей.

Список «Гомеровских открытий» чрезвычайно обширен и до сегодня не закрыт – и едва ли закроется в ближайшем будущем. И все же необходимо назвать еще одно из них – самое важное и самое сенсационное в нашем веке. В ходе раскопок на острове Крите, а также в Микенах, в Гилосе и в некоторых других местах в южной части Балканского полуострова археологи нашли несколько тысяч глиняных табличек, исписанных неведанными письменами. Чтобы их прочитать потребовалось почти полвека, потому что не был известен даже язык этих надписей. Лишь в 1953 году тридцатилетний англичанин Майкл Вентрис решил задачу дешифровки так называемого линейного письма «Б». Этот человек погибщий в катастрофе три с половиной года спустя не был историком античности, ни специалистом по древним языкам – он был архитектор. И тем не менее ему удалось сделать самое крупное и самое поразительное открытие в науке об античности. Его открытие дало в руки исследователей подлинные греческие документы того же примерно времени, что события «Илиады» и «Одиссеи». Документы, расширившие, уточнившие, а кое в чем и перевернувшие прежние представления о прообразе того общества и государства, которые изображены у Гомера.

«Одиссея» и «Илиада» относятся к важнейшим и некоторое время единственным источникам информации о периоде, который последовал в греческой истории за микенской эпохой. Однако кроме самого содержания этих произведений, ученых уже продолжительный период волнует вопрос о происхождении поэм, о личности их автора или авторов, о времени создания. Не смотря на отсутствие какой-либо достоверной информации о Гомере как реальной личности, его существование не ставилось под сомнение. Шли лишь споры о месте его рождения, о годах жизни. По наиболее распространенной версии он был жителем острова Хиос. Однако уже в древности шли ожесточенные споры между греческими городами за право называться родиной великого поэта. Биографические сведенья о нем, дошедшие до нас от позднейших античных авторов, противоречивы, не всегда правдоподобны, зачастую представляют собой очевидные домыслы.

Вызывает сомнение античная традиция о слепоте Гомера: автор «Илиады» и «Одиссеи», во всяком случае, прожил зрячим большую часть жизни, впитал в себя яркие картины природы и бытия человека на ее фоне, побывал в гуще сражения, лично соприкоснулся едва ли не со всеми сторонами тогдашней жизни.

Видел он своими глазами и троянскую равнину, как это явствует из описания деталей в описаниях «Илиады».

Имя «Гомер», скорее всего, подлинное хотя многие исследователи высказывали сомнения на этот счет. Оно не принадлежит к числу греческих имен, бывших в употреблении, греки его не понимали и всячески пытались объяснить, толкуя его как «заложник», то как «слепец». Едва ли кто мог придумать такое имя для автора «Илиады» и «Одиссеи». Судя по имени гениальный поэт мог быть даже не греком по происхождению: в становлении и развитии эллинской культуры сыграли важную роль многие «варвары» или «полуварвары», усвоившие с детства греческий язык и греческую культурную традицию, - философ Фолес Милетский, отец истории Геродот, писатель-сатирик Лупиан.

Поэмы такой длины и такой сложной структуры, как «Илиада» и «Одиссея», не могли сохраниться в устной эпической традиции, в которой важнейшую роль играла импровизация.

Устное эпическое творчество не знает авторского права; и аэды, которые попытались бы воспроизводить «Илиаду» или «Одиссею» по памяти на слух, неизбежно разрушили бы стройную композицию поэмы, пытаясь каждый на свой лад сделать поэму лучше.

Судя по ряду признаков, обе поэмы были созданы в VIII в. до н. э. «Илиада» примерно на полвека раньше «Одиссеи».

Время жизни Гомера датировалось по-разному - от XI до начала VIII в. до н. э. Древние историки все же предполагали, что Гомер жил приблизительно в середине IX в. до н.э., и был уроженцем одного из греческих городов Эгейского побережья Малой Азии.

Используя Гомера, мы всегда должны помнить, что перед нами не исторический документ в строгом значении этого слова, а художественное произведение.

НЕМНОГО ИСТОРИИ

В начале IIтысячелетия до н.э. на Балканском полуострове появились племена греков-ахейцев. К середине этого тысячелетия в южной части полуострова сложились рабовладельческие государства. Каждое из них было небольшой крепостью с примыкавшими к ней землями. Во главе каждого стояли, по-видимому, два властителя. Властители-цари со своими приближенными жили в крепости, а у ее подножья возникал поселок, населенный царскими слугами, ремесленниками, купцами. Сперва города боролись друг с другом за главенство, потом, около XV столетия до н.э., начинается проникновение ахейцев в соседние страны, за море. В числе прочих их завоеваний был и остров Крит – главный центр древнейшей, догреческой культуры юго-восточного района Средиземноморья. Задолго до начала ахейского завоевания на Крите существовали государства с монархической властью, и общество четко разделявшееся на классы свободных и рабов. Критяне были умелыми мореходами и купцами, отличными строителями, гончарами, ювелирами, художниками, знали толк в искусстве, владели письменностью. Ахейцы и прежде испытывали сильное воздействие высокой и утонченной критской культуры; теперь, после покорения Крита, она окончательно стала общим достоянием ахейцев и критян. Ученые называли ее крито-микенской.

Землею, постоянно привлекавшей внимание ахейцев, была Троада на северо-западе Малой Азии, славившаяся выгодным местоположением и плодородною почвой. К главному городу этой земли – Илиону, или Трое, - не раз снаряжались походы. Один из них, особенно продолжительный, собравший особенно много кораблей и воинов, остался в памяти греков под именем Троянской войны. Древние относили ее к 1200 году до н. э., и работы археологов, копавших Гиссарлыкский холм вслед за Шлиманом, подтверждают древнюю традицию.

Троянская война оказалась кануном крушения ахейской мощи. Вскоре на Балканах появились новые греческие племена – дорийцы, такие же дикие, какими тысячу лет назад были сами ахейцы. Они прошли через весь полуостров, вытесняя и подчиняя ахейцев, и до основания разрушили их общество и культуру. История обратилась вспять: на месте рабовладельческого государства вновь появилась родовая община, морская торговля заглохла, забылись ремесла, письменность. Забывалось и прошлое, цепь событий разрывалась, и отдельные звенья обращались в предания, в мифы. Мифы о героях были для древних такою же непререкаемой истиной, как мифы о богах, и сами герои становились предметом поклонения. Героические предания переплетались друг с другом и с мифами о богах. Возникали круги, циклы мифов, соединявшихся как последовательностью фактов, лежавших в их основе, так и законами религиозного мышления и поэтической фантазии. Мифы были почвою, на которой вырос греческий героический эпос.

Героический эпос есть у каждого народа. Это повествование о славном минувшем, о событиях первостепенной важности, которые были поворотным пунктом в истории народа. Таким событием, или по крайней мере одним из таких событий, оказался великий поход на Трою; сказания о нем сделались важнейшей сюжетной основой греческого эпоса. Но от времени, когда создавался эпос, эти события были отделены тремя, а то и четырьмя веками, и потому к картинам ушедшей жизни, запомнившимся с необыкновенной точностью, присоединялись детали и подробности, заимствованные из жизни, которая окружала неведомых нам творцов эпоса. В самой основе мифа многое оставалось нетронутым, но и многое и перетолковывалось на новый лад, в согласии с новыми идеалами и взглядами. Многослойность, а стало быть, и неизбежная противоречивость, изначально была характерной чертой греческого эпоса, а так как он находился в непрестанном движении, число слоев все увеличивалось. Подвижность эта неотделима от самой формы его существования: как и у всех народов, героический эпос у греков был устным творчеством, и письменное его закрепление знаменовало последний этап в истории жанра.

Исполнителями эпических произведений и вместе с тем их со-творцами, соавторами были певцы, по-гречески «аэды». Они знали наизусть десятки тысяч стихотворных строк, перешедших к ним по наследству и неизвестно кем и когда сочиненных; они владели набором традиционных средств и приемов, тоже переходивших от одного поколения поэтов к следующему (сюда относятся и разнообразные формулы-повторы для описания сходных или в точности повторяющихся ситуаций, и постоянные эпитеты, и особый стихотворный размер, и особый язык эпоса, и даже самый круг сюжетов, довольно широкий, но все же ограниченный). Обилие устойчивых, неизменных элементов были необходимых условием для самостоятельного творчества: вольно их комбинируя, переплетая с собственными стихами и полустишьями, аэд всегда импровизировал, всегда творил наново.

Большинство современных ученых считает, что Гомер был жил в VIII веке до н. э. в Ионии – на западном побережье Малой Азии или на одном из близлежащих островов. К тому времени аэды успели исчезнуть, и их место заняли декламаторы-рапсоды; они уже не пели, аккомпанируя себе на кифаре, а читали нараспев, и не только собственные произведения, но и чужие. Гомер, по видимому, был одним из них. Но Гомер не только наследник, он и новатор, не только итог, но и начало: в его поэмах лежат истоки духовной жизни всей античности в целом. Византиец Михаил Хониат (XII-XIII вв.) писал: «Подобно тому, как, по словам Гомера, все реки и потоки берут начало из Океана, так всякое словесное искусство исток имеет в Гомере».

Есть предположение, что «Илиада» и «Одиссея» действительно заключают многовековую традицию импровизационного творчества – что они были первыми образцами письменно закрепленного «большого эпоса», с самого начала были литературой в прямом смысле слова. Это не значит, разумеется, что известный нам текст поэм не отличается от исходного, каким он был записан или «выговорен» в конце VIII или начале VIIвека до н.э. В нем немало позднейших вставок (интерполяций), в иных случаях весьма пространных, до целой песни. Немало, вероятно, и сокращений - купюр, и стилистических поправок, которые следовало бы назвать искаженными. Но в таком «искаженном» виде он насчитывает почти две с половиной тысячи лет, в таком виде был известен древним и принят ими, и пытаться возвращать его к первоначальному состоянию не только невозможно по существу, но и бессмысленно с историко-культурной точки зрения.

ОТРИЦАТЕЛЬНОЕ ОТНОШЕНИЕ ПЛАТОНА К ПРОИЗВЕДЕНИЯМ ГОМЕРА

Платоновское отрицательное отношение к Гомеру можно представить себе в виде пяти основных платоновских точек зрения.

Во-первых, Гомер, с точки зрения Платона, совершенно не понимает того, что бог вечен и неизменяем, что нельзя говорить о блужданиях богов в разных видах, нельзя говорить об оборотничестве Протея; и боги поэтому не могут трепетать перед Аидом. Платон возмущается изображением у Гомера двух сосудов у ног Зевса с добром и злом, которые дают возможность верховному божеству одним людям посылать добро, а другим зло и страдание. Боги, по Платону, могут посылать только добро, но никак не зло. Все подобные рассказы Гомера не только унизительны для богов, но и указывают на полную неосведомленность его в том, что касается самой сущности богов. Все эти рассказы, кроме того, развращают юношество и создают в нем самый низкий образ мышления.

Во-вторых, Платон раздражен не только отсутствием у Гомера знания сущности богов, но и частыми рассказами Гомера о недостойном поведении богов и об их отдельных поступках. Не нужно сообщать детям и подросткам ни аллегорически, ни без аллегорий таких постыдных мифов, как миф об оковах Геры, наложенных на нее Зевсом ради ее усмирения, или о низвержении Гефеста с неба на Лемнос за освобождение им своей матери, или о натравливании Пандара Зевсом и Афиной начать наступление на ахейцев, вопреки договорным клятвам и возлияниям, или о позорном романе Ареса и Афродиты. Платон недоволен знаменитой битвой богов у Гомера, а особенно тем, что предварительное совещание у богов было собрано Зевсом и Фемидой, богиней правосудия. Никуда не годится изображение невоздержанного поведения Зевса во время его свидания с Герой на Иде (хотя здесь с Платоном можно поспорить, так как Гера околдовала Зевса, соответственно он не подчинялся своей воле). Боги не могут предаваться безудержному смеху по поводу шутовства Гефеста, равно как и Зевс не может стенать по поводу судьбы Гектора или Сарпедона, а также Фетида со своими сестрами – по поводу судьбы Ахиллеса (хотя мало понятно почему. Похоже что Платон здесь слишком идеализирует и конкретизирует представление о боге, может быть немного опускает то, что Гомеру, для написания художественного произведения, требовалось большее пространство для фантазии). Зевс не мог послать обманный сон Агамемнону. По Платону, Гомер не имел права утверждать, что умолимы и самые боги, потому что это и есть не что иное, как оправдание взяточничества.

В-третьих, Платон также резко критикует отношение Гомера к Аиду. Платон возмущается тем, что в Аиде разум оставлен только одному Тиресию, а прочие души летают здесь как тени – тем более, если Гомер сравнивает полет этих свистящих душ с движением летучих мышей. Невозможно отрицать жизненную силу за душами в Аиде и уж тем более нельзя говорить, что душа Патрокла, уходя в Аид, теряет и крепость и юность, или что душа с воем уходит под землю, как облако дыма. Очень плохо, что гомеровский Ахиллес предпочитает быть батраком у бедного на земле, чем быть царем в Аиде над мертвыми.

В-четвертых, отвергается Платоном и гомеровское изображение героев. Ахиллес и Агамемнон не могут так грубо браниться между собою. Этот же самый Ахиллес не может находиться под влиянием Феникса, сулящего ему дары Агамемнона за возвращение к боям, не может предаваться безумной истерике по поводу смерти Патрокла, не должен был выдавать труп Гектора за выкуп, не должен был издеваться над его трупом, не должен был приносить пленных троянцев в жертву за Патрокла, не может резко ослушаться божеств-рек Ксанфа и Сперхея, и уж тем более никак не мог злобно упрекать Аполлона и бессильно ему грозить. И вообще, с точки зрения Платона, Ахиллес не может страдать скупостью и корыстолюбием, а также кичливостью перед богами и людьми (почему, опять непонятно). Гомеровского Ахилла Платон, можно сказать, почти целиком вычеркивает из Гомера и вообще из поэзии. Приам, по рождению близкий к богам, тоже не должен так унижаться перед Ахиллесом, другими греками и троянцами. Поэт Стесихор, осудивший однажды Елену и потому ослепший, в дальнейшем покаялся в этом, восхваляя Елену, и потому прозрел, а вот Гомер так и остался слепым.

В-пятых, Платон обрушивается на полную жизненную бесполезность, а зачастую даже на глубоко вредный характер изображения у Гомера и обыкновенных людей. Гомер не строил городов и не был законодателем, так что в этом отношении люди ровно ничего не получили от него для себя полезного. Гомер мог хорошо изображать войну, но сам военачальником не был; и в этом отношении его деятельность для людей тоже бесполезна. Он не был никаким мудрецом и мастером ни в каких полезных искусствах. Гомер не мог воспитать ни одного приличного гражданина; и не существует никакого гомеровского образа жизни, как говорят, например, о пифагорейском образе жизни. У Гомера мы читаем о наградах для справедливых людей согласно молве, а не согласно их справедливости по существу. Справедливость не нуждается ни в чем, ни в наградах, ни в славе, как это утверждают Гомер и Гесиод, но она имеет самодовлеющее значение. Плохо говорит Гомер и о том, что голодная смерть самая плохая. Гомеровское изображение роскошных яств может создавать у юношей только привычку невоздержанности.

Если теперь подвести итог платоновской критике Гомера, то основной упрек Платона Гомеру заключается в том, что, создавая свои художественные образы, Гомер плохо различает в них сущность изображаемого и образ этого последнего. Отсюда, по Платону, у Гомера возникает множество совершенно неприемлемых художественных образов, с которыми нужно не только бороться, но нужно прямо их изгонять из памяти образованных людей и подростков.

Отсюда а) в логическом отношении гомеровские изображения лживы и противоречивы, б) в моральном отношении они безнравственны и губительны, в) в общественном отношении и особенно в педагогическом, они фальшивы и безвкусны, и наконец, д) в религиозном отношении они кощунственны, богохульны и основаны на дерзкой и балаганной трактовке небесных богов, подземных богов и героев.

Такой ужасающий итог платоновской критики Гомера, как это ни удивительно, нисколько не противоречит у Платона общей высочайшей художественной оценке Гомера, которую он весьма часто и специально подчеркивает.

ПОЛОЖИТЕЛЬНОЕ ОТНОШЕНИЕ ПЛАТОНА К ПРОИЗВЕДЕНИЯМ ГОМЕРА

Желая восхвалить мужество и бесстрашие, Платон вспоминает из Гомера того же самого, им же развенчанного Ахиллеса, который их страха сделать постыдное презирает опасность. Умение властвовать над собой тоже иллюстрируется посредством указания на Гомера.

Ахейцы у Гомера хорошо поступают, когда идут в строю молчаливо, тем самым выражая свое уважение к вождям. Очень хорошо когда Диомед пресекает критику Агамемнона как верховного вождя Сфенелом.

Гомер иной раз, по Платону, правильно изображает справедливое изображение наград. Квалификация многих героев как «богоподобных» тоже является у Гомера часто весьма справедливой.

Правильно Одиссей возражает Агамемнону относительно приведения в порядок кораблей, чтобы воины стремились в бой, а не к кораблям. Одобряется гомеровское изображение коней Энея для подтверждения мысли о том, что можно быть смелым и в то же время отступать.

Начиная свою ниспровергающую критику Гомера, Платон говорит о «какой-то своей любви и уважении», питаемом им к Гомеру с самого детства, и называет его «первым учителем и вождем всех этих трагических красот». Критикуя и изничтожая сверху донизу подражательную поэзию, Платон выражает свое художественное восхищение перед нею, особенно когда созерцает ее в стихах Гомера. Платон не только вносит Гомера в число трагических поэтов, но и вообще для него Гомер – «вождь трагедии». Несмотря на жесточайшее ниспровержение творчества Гомера, Платон все таки пишет: «…если ты…встретишься с хвалителями Гомера, которые говорят, что этот поэт воспитал Элладу и, ввиду благоустроения и развития человеческих дел, стоит того, чтобы, перечитывая его стихотворения, изучать их на память и по тем правилам строить всю свою жизнь, то ты люби их и приветствуй как людей наилучших, какими только они могут быть, и соглашайся, что Гомер – поэт величайший и первый из трагиков…»

Таким образом, в результате обзора положительных высказываний Платона о Гомере, необходимо думать, что вся приведенная выше уничтожающая критика нисколько не мешает самой высокой художественной оценке Гомера как поэта. Единственно, чем уязвлен Платон, это морально-общественным риторизмом и суровостью, требованиям которых Гомер, конечно, далеко не всегда соответствует; и тут Платон, со своей точки зрения, совершенно прав. Однако глубочайшая оценка художественного творчества Гомера и даже несомненная интимная близость к нему чувствуются у Платона; и он сам этого не только не скрывает, но даже постоянно подчеркивает.

АХИЛЛЕС И ГЕКТОР

Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына…

Так начинается «Илиада». Слово «воспой» у нас понимается как призыв к прославлению. Но поэт обращается к музе совсем не за тем, чтобы прославить гнев. Он просит ее помочь ему правдиво поведать о делах далекой старины, о битвах и побоищах и о том, каких бед может натворить безудержный гневный порыв человека, если этот человек держит в своих руках власть и силу.

Гнев, гнев и гнев!!! Тема гнева пронизывает всю поэму. Можно только дивиться единству замысла и исполнения. Гомер мудр, глубок и тонок, проницателен, чрезвычайно наблюдателен и добр. Это последнее его качество великолепно. О чем бы ни рассказывал он, какие бы страшные картины ни рисовал перед нашим духовным взором, а этих картин, потрясающих нас своим реализмом, немало в поэме, мы постоянно сердцем чувствуем гуманное сострадание великого поэта.

Главный герой «Илиады» и главный носитель гнева – Ахиллес, сын мирмидонского царя Пелея, внук Эака и дочери речного бога Асопы. Итак, Ахиллес ведет свое происхождение от богов, он правнук Зевса. Его мать тоже не простая смертная. Она нимфа Фетида. По мифологии греков, леса, горы и реки населяли прекрасные и юные существа – нимфы. В горах это ореады, в морях – нереиды, в лесах – дриады, в реках – неяды. Одной из нереид и была мать Ахиллеса Фетида. Она, конечно, не могла претендовать на равенство с олимпийскими богинями, но всегда вхожа к Зевсу, и он принимает ее дружелюбно и ласково.

Владения Ахиллеса находятся где-то на северо-востоке Греции, в Фессалии. Подвластные его отцу Пелею, а следовательно и ему, мирмидонцы ведут свое происхождение от муравьев, на что указывает и само их наименование. Муравей по гречески – «мирмекс». Миф рассказывает. Что в дни правления деда Ахиллеса Эака, супруга Зевса богиня Гера наслала на его народ болезнь, и он весь вымер. Тогда Эак вознес свои молитвы к главному богу, и тот дал ему новых подданных – муравьев, превратив их в людей.

Цепь событий связывает Ахиллеса с Троей. Трагедия, которая в конце концов привела Трою и всех ее обитателей к гибели, началась на свадьбе его родителей, Фетиды и Пелея. На свадьбу были приглашены все боги и богини, кроме одной – богини Раздора. Обиженная богиня коварно подбросила так называемое «яблоко раздора», на котором было написано: «для самой красивой». Три богини тотчас же заявили свои претензии на него – Гера, Афина и Афродита. Каждая из них считала себя самой красивой. Зевс, даже будучи самым могущественным богом, зная характер богинь, предусмотрительно уклонился от непростого решения и послал их к троянскому пастушку Парису, чтобы он, как лицо постороннее и беспристрастное, рассудил спор. Парис был не простой пастушок, а юный царевич, сын Приама и Гекубы. Гекуба при его рождении видела страшный сон, будто родила она не мальчика, а горящую головню, которая сожгла Трою. Испуганная царица удалила родившегося сына из дворца, и он вырос и возмужал пася скот на лесистых склонах Иды. К нему то и обратились прекрасные жительницы Олимпа. Каждая обещала свои дары: Гера – власть, Афина – мудрость, Афродита – любовь самой прекрасной женщины Эллады. Последний дар показался юному Парису наиболее привлекательным, и он отдал яблоко Афродите, завоевав ее постоянную благосклонность и столь же постоянную ненависть двух остальных. Далее последовало его путешествие, пребывание в Спарте у гостеприимного царя Менелая, у которого он похитил красавицу-жену Елену и сокровища при попустительстве Афродиты. Из-за этого и оказались у стен Трои воинственные ахейцы, числом, судя по описанию Гомера, около ста тысяч, на многовесельных кораблях, от 50 до 120 воинов в каждом. Пятьюдесятью кораблями из них командовал вождь мирмидонян могучий Ахиллес.

Из предыстории нужно указать еще два обстоятельства. При его рождении Фетиде было предсказано, что сыну ее жить недолго, если он захочет воевать и добиваться воинской славы. Если же он согласится на безвестность, то проживет до глубокой старости в покое и благополучии. Фетида, как и всякая мать, предпочла для своего сына последнее. Когда стали собирать воинство для похода на Трою, она скрыла его в женской одежде на острове Скиросе, полагая, что среди дочерей царя Ликомеда он останется неузнанным. Но она не знала хитрости Одиссея. Желая увлечь Ахиллеса в поход, он явился на Скирос с подарками. Конечно, было трудно отличить юного героя, у которого и пух еще не появился над верхней губой, от окружавших его девиц. И Одиссей предложил на выбор женские украшения, а среди них мечи и копья. Девицы выбрали украшения, Ахиллес же схватил меч и был узнан.

Итак, Фетиде не удалось обеспечить сыну долгую и спокойную жизнь, он предпочел жизнь короткую, но полную бурь, тревог, славы. Ахиллес знал о своей ранней смерти, знали об этом и другие, и прежде всего его мать, которую мы видим постоянно печальной, трепещущей за его судьбу.

Ореол трагизма окружает юную голову Ахиллеса.

Краток твой век, и предел его близок!…

- говорит ему Фетида.

В злую годину, о сын мой, я тебя породила.

Гомер не раз в поэме напоминает нам об этом, и эта тень близкой гибели, которая постоянно следует за Ахиллесом, смягчает наше отношение к молодому герою. Она же смягчает и доброе сердце Гомера, который не считая себя вправе судить деяния богов и героев древности, не может без внутреннего содрогания описывать акты жестокой свирепости Ахиллеса. А они поистине свирепы.

Ахилл вспыльчив, горд. Это можно заметить из его обращения к уважаемым царям, которые пришли к нему с предложением примириться с Агамемноном приняв от него дары и вступить в бой:

Должен я думу свою тебе объявить откровенно

Как я и мыслю и что я исполню, чтоб вы перестали

Вашим жужжаньем скучать мне…

Его друг Патрокл в сердцах выговаривает ему:

Немилосердный! Родитель твой был не Пелей благодушный,

Мать не Фетида; но синее море, угрюмые скалы

Тебя породили, сурового сердцем, как сами!

Вся поэма, как единым стержнем, пронизана темой этого гнева. И Гомер не сочувствует этому амбициозному чувству своего героя. Что вызвало этот гнев? Агамемнон, верховный военачальник всех ахейцев, отнял у Ахиллеса уже после дележа военной добычи пленную деву Брисеиду. Это он сделал потому, что ему самому пришлось расстаться со своей добычей, девой Хрисеидой, возвращенной отцу по велению Аполлона. Ахиллес просит помощи у своей матери. Та летит к Зевсу и обнимая ему колени молит его послать поражение ахейскому войску. Это случается и Агамемнон предлагает Ахиллу дары и отнятую деву, но герой гордо отвергает их. Его бойцы, а их более двух тысяч, по прежнему остаются в стороне от сражений, и ахейцы терпят одно поражение за другим. Вот уже троянцы под предводительством неудержимого Гектора вплотную подошли к стану осаждавших, подбираясь к кораблям, чтобы сжечь их.

И лишь в последнюю минуту, когда опасность всеобщей гибели нависла над всеми, он разрешил своим воинам под предводительствам Патрокла выйти на помощь ахейцам. Патрокл погиб, сраженный рукой Гектора. Патрокл!!! Его Гомер называет кротким («кроткодушным»). В детстве ему пришлось испытать страшную трагедию, которая оставила в его душе неизгладимый след. В детском споре он случайно убил своего сверстника, сына Амфидамаса. И уже не мог оставаться дома. Менетий, его отец, привел мальчика к Пелею. Тот, приняв его, нежно воспитал вместе со своим сыном Ахиллесом. С тех пор неразрывная дружба связала двух героев.

В социальной иерархии, а она уже существовала в Греции во времена Гомера, Патрокл по рождению и по состоянию ставился ниже Ахиллеса, и Менетий наставлял сына покоряться другу, хотя тот был и моложе его годами. Патроклу, по характеру незлобивому и покладистому, это было нетрудно, и Ахиллес любил его нежно. Что значил для него Патрокл, он со всей силой понял после его гибели. Скорбь, как и все чувства у страстного, темпераментного царя мирмидонян, была неистовой. Он рвал на себе волосы, катался по земле, кричал, вопил. И теперь новая волна гнева охватила его – гнева против троянцев и особенно Гектора, убившего его друга.

Происходит примирение с Агамемноном:

Царь Агамемнон! Полезнее было бы, если бы прежде

Так поступили мы оба, когда, в огорчении нашем,

Гложущей душу враждой воспылали за пленную деву!

О! Почто Артемида сей девы стрелой не пронзила…

Агамемнон отвечает:

…С сыном Пелеевым я объясняюся; вы же, ахейцы,

Слушайте все со вниманием и речи мои вразумите,-

Часто о деле мне сем говорили ахейские мужи;

Часто винили меня, но не я, о ахейцы, виновен;

Зевс Эгиох, и Судьба, и бродящая в мраках Эринис;

Боги мой ум на совете наполнили мрачною смутой

В день злополучный, как я у Пелида похитил награду…

Ахиллес убедился, что его обида, его гордое устранение от собратьев принесли много бед не только им, его товарищам, но и ему самому. Теперь он бросился в бой против троянцев с ожесточением, с неистовой страстью мстить, терзать, убивать:

Ахиллес же,

Гектора только бы встретить, пылал в толпы погрузиться;

Сердце его беспредельно горело Приамова сына

Кровью насытить Арея, убийством несытого воя…

Ахиллес убивает многих. Но вышедших против него, сначала храброго Энея, а потом и самого Гектора спасают боги. Троянцы бегут к реке, где их настигает смерть от рук Пелида:

…Начал вокруг им рубить:поднялися ужасные стоны

Вкруг поражаемых; кровию их забагровели волны.

Не щадит он и молодого сына Приама Ликаона, на коленях умоляющего пощадить его:

Слово иное скажу я, то слово прими ты на сердце:

Не убивай меня; Гектор мне брат не единоутробный,

Гектор, лишивший тебя благородного, нежного друга!

Но обезумевший от гнева Ахиллес беспощаден:

Так, доколе Патрокл наслаждался сиянием солнца,

Миловать Трои сынов иногда мне бывало приятно.

Многих из вас полонил и за многих выкуп я принял.

Ныне пощады вам нет никому, кого только демон

В руки мои приведет под стенами Приамовой Трои!

Гомер показывает насколько силен гнев Ахиллеса через убийство Ликаона:

…стремительно меч обоюдный исторгши,

В выю вонзил у ключа, и до самой ему рукояти

Меч погрузился во внутренность: ниц он по черному праху

Лег, распростершися; кровь захлестала и залила землю.

Мертвого за ногу взявши, в реку Ахиллес его бросил,

И, над ним издеваясь, пернатые речи вещал он:

«Там ты лежи, между рыбами! Жадные рыбы вкруг язвы

Кровь у тебя нерадиво оближут! Не матерь на ложе

Тело твое, чтоб оплакать, положит; но Ксанф быстротечный

Бурной волной унесет в беспредельное лоно морское…

Своими убийствами Ахиллес прогневал реку Ксанф:

В образе смертного бог возгласил из глубокой пучины:

«О Ахиллес! И могуществом сил, и грозою деяний

Выше ты смертного! Боги всегда по тебе поборают.

Если Кронион троян на погибель всех тебе предал

Выгони их из меня и над ними ты в поле свирепствуй.

Трупами мертвых полны у меня светлоструйные воды;

Более в море священное волн проливать не могу я…»

На что гордый Ахиллес ему отвечает:

Будет, как ты заповедуешь, Ксанф, громовержцев питомец!

Я перестану троян истреблять, но не прежде, как гордых

В стены вобью, и не прежде, чем Гектора мощь испытаю…

И вслед за этим:

Страшное вкруг Ахиллеса волнение бурное встало,

Зыблют героя валы, упадая на щит; на ногах он

Боле не мог удержаться; за вяз ухватился,

Толстый, раскидисто росший, и вяз, опрокинувшись с корнем,

Берег обрушил с собою, заградил быстротечные воды

Ветвей своих густотой и, как мост, по реке потянулся,

Весь на нее опрокинясь. Герой, исскоча из пучины,

Бросился в страхе долиной лететь на ногах своих быстрых.

Яростный бог не отстал; но, поднявшись за ним, ударил

Валом черноголовым, горя обуздать Ахиллеса

В подвигах бранных и Трои сынов защитить от убийства.

И если бы не Посейдон и не Афина, которые явились на зов о помощи и, «приняв образ человеков», не подали ему руки и не спасли его, погиб бы могучий Ахиллес «бесславною смертью…как младой свинопас».

Кульминацией истории гнева Ахиллеса стал его поединок с Гектором. Перед нами развертывается великая человеческая трагедия. Гомер приготовил нас к ней, часто пророча гибель главного героя троян. Мы уже знаем заранее, что Ахиллес победит (знаем мы также и о том, что Троя будет взята, о чем предусмотрительно информирует нас Гомер в тексте «Илиады»), что Гектор падет под его рукой, но до последней минуты все таки ждем чуда – сердце не может смириться с тем, что этот славный человек, практически единственный настоящий защитник Трои, падет, сраженный копьем, прямо на глазах родителей и всего города.

Гомер с трепетом душевным и, пожалуй, со страхом относится к Ахиллесу, он наделяет его самыми высокими воинскими достоинствами, но любит он Гектора. Троянский герой более человечен. Он ни разу не бросил косого взгляда на Елену, а ведь она виновница всех несчастий троян, не попрекнул ее горьким словом. Об отношении Гектора к Елене можно сделать вывод из ее плача на похоронах героя:

Даже когда и другой кто меня укорял из домашних…

….Ты вразумлял их советом и каждого делал добрее

Кроткой твоею душою и твоим убеждением кротким.

И к Парису Гектор не питал недобрых чувств. Случалось ему в досаде на изнеженность, беспечность и леность брата бросать сердитые упреки, ведь должен же он понимать, что из за него город в опасности, что вот-вот враг разрушит стены и погубит всех. Но стоит Парису признать правоту Гектора и повиниться, гнев Гектора остывает, и он готов уже все ему простить:

Друг! Воин ты храбрый, часто лишь медлен, к трудам неохотен, -

говорит он ему, и терзается душой за него, и хотел бы оградить своего беспечного брата от хулы и поношений.

Самой возвышенной поэзией супружеских и отеческих чувств звучат стихи Гомера, рисующие сцену прощания Гектора с Андромахой и сыном, еще ребенком. Эта сцена знаменита. В течение двух тысячелетий она волнует сердца читателей, и никто из пишущих о Гомере и его поэмах не обошел ее стороной. Она вошла во все хрестоматии мира.

Андромаха тревожится за мужа, просит его остаться. Для нее он – все:

Гектор, ты все мне теперь – и отец, и любезная матерь,

Ты и брат мой единственный, ты и супруг мой прекрасный!

Всех ее родных убил Ахиллес, напав на ее родной город, и отца, старца Этиопа, и семь братьев. Мать отпустил за большой выкуп, но и она вскоре умерла. И теперь все надежды, все радости и заботы Андромахи устремлены к двум дорогим ей существам – к мужу и сыну. Но Гектор просто не может остаться:

Все и меня то, супруга не меньше тревожит; но страшный

Стыд мне пред каждым троянцем и длинноодежной троянкой,

Если, как робкий, останусь я здесь, удаляясь от боя.

Сцена полна трагизма, ведь Гектор знает о гибели Трои:

Твердо я ведаю сам, убеждаюсь и мыслью и сердцем,

Будет некогда день, и погибнет священная Троя,

С нею погибнет Приам и народ копьеносца Приама.

Но не столько меня сокрушает грядущее горе…

…Сколько твое, о супруга! Тебя меднолатный ахеец,

Слезы лиющую, в плен повлечет и похитит свободу.

Гектор не просто сильный и храбрый воин, он гражданин, и это все время подчеркивает Гомер. Когда Елена просит его войти в дом, посидеть с ними, успокоить «свою наболевшую душу», он отвечает, что не может принять приветное приглашение, что его ждут там, на полях боя, что его «увлекает душа на защиту сограждан». Когда один из бойцов указал на летящего слева орла как на недоброе предзнаменование (полет слева считался дурным знаком), Гектор грозно заявил ему, что презирает приметы и не заботится о том, откуда летят птицы, слева или справа:

Знаменье лучшее из всех – за отечество храбро сражаться!

Таков Гектор. И вот его последний час. Троянцы в панике бежали в город, но Гектор остался перед воротами. Почему, ведь он мог также укрыться в городе и спастись? Вот как описывает это Гомер:

С ужасом в город вбежав, как олени младые, трояне

Пот прохлаждали, пили и жажду свою утоляли,

Вдоль по стене на забрала склоняяся; но аргивяне

Под стену прямо неслися, щиты к раменам приклонивши.

Гектор же в оное время, как скованный гибельным роком,

В поле остался один перед Троей и башнею Скейской.

«Скованный гибельный роком». Какое потрясающее определение неизбежности, определение того, что должно произойти, несмотря на стенания Приама и Гекубы, умоляющих сына войти в город, ни на бегство Гектора от Ахиллеса; того самого Гектора, который совсем недавно заявлял своим воинам:

Ежели истинно к брани восстал Ахиллес быстроногий,

Худо ему, как желает он, будет! Не стану я больше

В битве ужасной его избегать, но могучего смело

Встречу. С победною славою он или я возвращуся:

Общий у смертных Арей; и разящего он поражает!

Трижды обежали они вокруг Трои. Все боги смотрели на них, и троянцы с городских стен, и плачущие родители, рвущие на себе волосы. Добродушный Зевс пожалел героя и уже готов был помочь ему, вызволить из беды, но вмешалась Афина, напомнив могучему богу, что издревле судьба начертала людям «печальную смерть». И Зевс разрешил ей ускорить кровавую развязку.

Действия богини были жестоки и коварны. Она предстала перед Гектором, приняв образ брата Гектора Дейфоба. Гектор обрадовался, он тронут самопожертвованием брата:

О Дейфоб! И всегда ты, с младенчества, был мне любезен

Более всех моих братьев, Приама сынов и Гекубы;

Ныне ж и прежнего более должен тебя почитать я:

Ради меня ты отважился, видя единого в поле,

Выйти из стен, тогда как другие в стенах остаются.

На что коварная богиня ему отвечает:

Гектор, меня умоляли отец и почтенная матерь,

Ноги мои обнимая; меня и друзья умоляли

С ними остаться: таким они все преисполнены страхом.

Но по тебе сокрушалось тоской глубокое сердце.

Станем надежно теперь и сразимся мы пламенно…

И Гектор вышел в бой. Ахиллес бросил в него копье и промахнулся.

Афина невидимо от Гектора подняла копье и подала его своему любимцу. Тогда Гектор метнул свое копье в сторону Ахиллеса, копье ударилось о щит и отскочило, ведь щит ковал сам Гефест. Гектор зовет Дейфоба, просит подать ему копье, но рядом никого нет. Он, безоружный, остался перед смертельным врагом:

Горе! К смерти меня всемогущие боги призвали!

Я помышлял, что со мною мой брат, Дейфоб нестрашимый…

…Меня обольстила Паллада…

…Возле меня – лишь смерть!

Так свершилась судьба главного защитника города. Уже умирая, он просит Ахиллеса не глумиться над его телом, возвратить в дом для достойного погребения. Но Ахиллес, пылая гневом и ненавистью, бросает ему:

Тщетно ты, пес, обнимаешь мне ноги и молишь родными!

Сам я, коль слушал бы гнева, тебя растерзал бы на части,

Тело сырое твое пожирал бы я.

С тем и умирает Гектор, предрекая Ахиллесу скорую гибель от стрелы брата:

Но трепещи, да не буду тебе я божиим гневом

В оный день, когда Александр и Феб стреловержец,

Как ни могучего, в Скейских воротах тебя ниспровергнут!

Подбежавшие ахейцы снова и снова пронзали пиками уже бездыханное тело героя, но и мертвый, он был прекрасен, «все изумлялись, смотрели на рост и на образ чудесный».

Ахиллес, однако, еще не утолил своего гнева и «недостойное дело замыслил», он проколол ему сухожилия ног, продел ремни и привязал тело Гектора к колеснице, погнал коней, влача тело по пыльной дороге. Билась по дороге прекрасная голова героя, широко разметались и покрывались пылью его черные кудри. На все это смотрели с городских стен жители Трои, плакал, рвал свои седые волосы старый Приам, рыдала Гекуба, горе Андромахи было безмерно. Но и это не утолило жажду мести Ахиллеса. Привезя тело Гектора в свой стан, он и там продолжал «недостойное дело», влачил его тело вокруг могилы Патрокла. На то глядя с Олимпа, не выдержал Аполлон. Он бросил богам тяжкое обвинение в злобе, неблагодарности к Гектору и несправедливой благосклонности к его убийце:

Вы Ахиллесу-грабителю быть благосклонны решились,

Мужу, который их мыслей изгнал справедливость, из сердца

Всякую жалость отверг и, как лев, о свирепствах лишь мыслит…

Так сей Пелид погубил всю жалость, и стыд потерял он…

Землю, землю немую неистовый муж оскорбляет.

Гомер нигде не упоминает о знаменитой пятке Ахиллеса, единственном уязвимом месте тела героя. И, видимо, не случайно, тогда его поединок с Гектором выглядел бы чудовищным убийством, ибо перед ним троянец представал бы безоружным, легко уязвимым.

В чем вина Ахиллеса? А он несет в себе, бесспорно, трагическую вину. За что молчаливо осуждает его Гомер? В потере чувства меры. Здесь перед нами одна из величайших заповедей древних греков и в жизни и в искусстве – чувство меры. Всякое преувеличение, всякий выход за норму чреват бедой. Ахиллес же постоянно нарушает границы. Он чрезмерно любит, чрезмерно ненавидит, чрезмерно гневен, мстителен, и в этом его трагическая вина. Даже любимый им Патрокл побаивается его.

Поэма кончается сценой выкупа тела Гектора. Это тоже знаменитая сцена, где Гомер проявил величайшее психологическое прозрение. Старый Приам, сопровождаемый одним возницей, проник в охраняемый лагерь Ахиллеса, везя ему богатый выкуп за тело сына. Зевс решил помочь ему и послал к нему Гермеса, который предстал перед старцем «юноше видом подобный, первой брадой опушенному коего младость прелестна», и проводил его невредимым к Ахиллесу.

Встреча и разговор Приама и Ахиллеса, в сущности, есть развязка всего узла событий и чувств, завязавшихся в самом начале поэмы в слове «гнев». Это нравственное поражение Ахиллеса. Его победил Приам силой человеческой любви:

Старец, никем не примеченный, входит в покой и Пелиду

В ноги упав, обымает колена и руки целует, -

Страшные руки, детей у него погубившие многих!

Гомер поистине превзошел себя. Сколько надо ума, сердца, таланта, чтобы понять это! Какую бездну человеческой души надо было изведать, чтобы найти этот потрясающий психологический аргумент.

Храбрый! Почти ты богов! Над моим злополучием сжалься,

Вспомнив Пелея отца: несравненно я жальче Пелея!

Я испытую, чего на земле не испытывал смертный:

Мужа, убийцы детей моих, руки к устам прижимаю.

И Ахиллес побежден. Впервые боль проникла в его сердце жалость к человеку, он прозрен, он понял боль другого человека и заплакал вместе с Приамом. «И насладился Пелид благородный слезами». Как прекрасно, оказывается, чувство милосердия, как радостно прощать, забывать о злой и жестокой мести и любить человека! Приам и Ахиллес, будто обновленные, не могут найти в себе недавнего чувства ожесточения, вражды друг к другу:

Долго Приам Дарданид удивлялся царю Ахиллесу,

Виду его и величеству: бога, казалось, он видит.

Царь Ахиллес удивлялся равно Дарданиду Приаму,

Смотря на образ почтенный и слушая старцевы речи.

Оба они наслаждались, один на другого взирая.

Таков финал великой всечеловеческой драмы всех времен и народов.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Гомер наполнил свою поэму множеством имен и исторических сведений, свел воедино сотни судеб, снабдил ее самыми яркими реалистическими картинами быта и жизни своих соплеменников, расцветил красками поэтических сравнений, эпитетов, но в центре поставил основу – противоборство двух великих героев Ахиллеса и Гектора. Их образ монументален, но мы ясно видим, что они такие же живые люди как и мы, чувствуем как бьются их сердца, понимаем их слабости и страсти. Они смеются и плачут, они кричат и бранятся, временами они жестоки, временами добры – но они всегда живые. Их портрет верен, ни единой фальшивой, придуманной, прорисованной черты не усмотрим мы в них. Реализм Гомера здесь на самом высоком уровне. Его сердце порой переполняется ужасом и жалостью, видя то что происходит на страницах его же поэмы, но он не судит своих героев. Виновны боги. Зевс это допустил.

Перед нами свершается жизнь в ее трагическом апофеозе. Потрясающая своим драматизмом картина. Но нет удручающего нас уничижения человека перед неподвластными ему силами мира. Человек и в смерти и в трагедии велик и прекрасен. Именно это и определило эстетическое обаяние самой трагедии, когда «печаль» становится «усладой».