Реферат: Дуэль и смерть Александра Сергеевича Пушкина

Министерство образования Республики Башкортостан

Реферат

На тему:

"Дуэль и смерть А.С. Пушкина"

Поразительная красота шестнадцатилетней барышни Натальи Гончаровой приковала взоры Пушкина при первом же ее появлении в 1828 году в большом свете Первопрестольной. "Когда я ее увидел в первый раз – писал Пушкин в апреле 1830 года матери Натальи Николаевны, – ее красота была едва замечена в свете: я полюбил ее, у меня голова пошла кругом". О Наталье Гончаровой шла молва, как о первой московской красавице.

История женитьбы Пушкина известна. Бракосочетанию предшествовал долгий и тягостный период сватовства, ряд тяжелых историй, неприятных столкновений с семьею невесты. Налаженное дело несколько раз висело на волоске и было накануне решительного расстройства.

Свадьба состоялась 18 февраля. Первое время после свадьбы Пушкин был счастлив. Но очень скоро после свадьбы начались опять нелады с семьей жены, заставившие Пушкина озаботиться скорейшим отъездом в Петербург.

В середине мая Пушкины благополучно прибыли в Петербург и остановились здесь на несколько дней – до устройства квартиры.

В двадцатых числах мая 1831 года Пушкины обосновались в Царском селе и стали жить "тихо и весело".

Периоду тихой и веселой жизни в Царском летом и осенью 1831 года мы придаем огромное значение для всей последующей жизни Пушкина. В это время завязались те узлы, развязать которые напрасно пытался Пушкин в последние годы своей жизни. Отсюда потянулись нити его зависимости, внешней и внутренней; нити, сначала тонкие, становились с годами все крепче и опутали его вконец.

Уже в это время Наталья Николаевна установила свой образ жизни и нашла свое содержание жизни. Появление девятнадцатилетней жены Пушкина при дворе и в петербургском большом свете сопровождалось блистательным успехом. Этот успех был неизменным спутником Н.Н. Пушкиной. Создан он был очарованием ее внешности. В Петербурге Пушкина сразу стала "самою модной женщиной"

Женитьба поставила перед Пушкиным жизненные задачи, которые до тех пор не стояли на первом плане жизненного строительства. Но первое место выдвигались заботы материального характера. Один, он мог мириться с материальными неустройствами, но молодую жену и будущую семью он должен был обеспечить. Женившись, Пушкин должен был думать о создании общественного положения, Ему, вольному поэту, такое положение не было нужно: оно было нужно жене.

Уже в первый год семейной жизни, в 1831 году, жизнь Пушкина приняла то направление, по которому она шла до самой его смерти. С годами становилось все тяжелее и тяжелее.

Первое лето после свадьбы Пушкины проводят в Царском Селе. Европейские революции, польское восстание и кровавые холерные бунты внутри страны – предмет его постоянных размышлений, отразившихся в эпистолярии и обусловивших появление имперских по духу стихотворений "Клеветникам России" и "Бородинская годовщина". Общение с Жуковским и Н.В. Гоголем, занятым "Вечерами на хуторе близ Диканьки", взаимно стимулировало обращение к фольклору ("Сказка о царе Салтане…"). Вопрос о сложных, чреватых катастрофой отношениях между властью, дворянством и народом становится для Пушкина важнейшим ("Дубровский", 1832–33; "История Пугачева", 1833; "Капитанская дочка", 1836). Усложняется отношение к Петру I и его наследию (с 1832 идут архивные разыскания для "Истории Петра"); "объективизм" сменяется трагическим восприятием истории ("Медный всадник"); "милость", неотделимая от человеческого взаимопонимания и коренящаяся в религиозном чувстве, мыслится выше объективной, но ограниченной "справедливости" ("Анджело", 1833; "Капитанская дочка"; "Пир Петра Первого", 1835). Большинство оставшихся нереализованными замыслов, планов, отрывков обычно "эпичны" по форме (обращения к самым разным эпохам на основе разных историко-документальных и литературных источников) и "лиричны" по сути. В собственно лирике – при редких и значимых исключениях ("Чем чаще празднует лицей", 1831; "Осень", "Не дай мне, Бог, сойти с ума", оба 1833; "Туча", "Полководец", "…Вновь я посетил", все 1835) – доминируют переводы ("Странник", 1835), стилизации, подражания, "вариации на тему" ("Я памятник себе воздвиг нерукотворный…", 1836) или "квазиподражания" ("Из Пиндемонти", 1836) – "свое" подается как "чужое" или утаивается от публики.

Семейная жизнь радовала (имел четверых детей), но была осложнена отношениями с двором и светским обществом (в конце 1833 Пушкину был пожалован придворный чин камер-юнкера; поданное им летом 1834 прошение об отставке было взято назад, т. к. грозило отлучением от государственных архивов). Петербургская жизнь вводила в расходы, не искупаемые высокими гонорарами за редкие публикации. Ориентированный на культурную элиту журнал "Современник" (1836; четыре тома; среди авторов Жуковский, Гоголь, Ф.И. Тютчев), как и "История Пугачева", успехом у публики не пользовался. Духовная независимость Пушкина, его культурно-государственная стратегия, установка на особые отношения с государем, личная честь и презрение к бюрократическо-аристократической черни обусловили вражду со "свинским Петербургом" (от сервильных литераторов и светских шалопаев до министра народного просвещения С.С. Уварова). Дантес прибыл в Петербург в октябре 1833 года, в гвардию был принят в феврале 1834 года. Ему было оказано в Петербурге особое внимание. Император Николай I сам представил Дантеса офицерам полка. Взяв его за руку, он сказал: "Вот вам товарищ. Примите его в свою семью, любите… Этот юноша считает за большую честь для себя служить в Кавалергардском полку; он постарается заслужить вашу любовь и, я уверен, оправдает вашу дружбу".

К своим обязанностям по полку он относился небрежно и за недолгую службу свою был подвергнут сорока четырем взысканиям.

Из письма А.Н. Карамзина брату: "Начинаю с того, что советую не протягивать ему руки с такою благородною доверенностью: теперь я знаю его, к несчастью, по собственному опыту. Дантес был пустым мальчишкой, когда приехал сюда, забавный тем, что отсутствие образования сочеталось в нем с природным умом, а в общем – совершеннейшим ничтожеством как в нравственном, так и в умственном отношении. Если бы он таким и оставался, он был бы добрым малым, и больше ничего; я бы не краснел, как краснею теперь, оттого, что был с ним в дружбе, – но его усыновил Геккерен по причинам, до сих пор еще не известным обществу. Геккерен, будучи умным человеком и утонченнейшим развратником, какие только бывали под солнцем, без труда овладел умом и душой Дантеса, у которого первого было много меньше, нежели у Геккерена, а второй не было, может быть, и вовсе. Эти два человека, не знаю, с какими дьявольскими намерениями, стали преследовать госпожу Пушкину с таким упорством и настойчивостью, что, пользуясь недалекостью ума этой женщины и ужасной глупостью ее сестры Екатерины, в один год достигли того, что почти свели ее с ума и повредили ее репутации во всеобщем мнении". Дантес обладал безукоризненно правильными, красивыми чертами лица, но ничего не выражающими, что называется, стеклянными глазами. Ростом он был выше среднего, к которому очень шла полу рыцарская, нарядная, кавалергардская форма. К прекрасной внешности следует прибавить неистощимый запас хвастовства, самодовольства, пустейшей болтовни… Дантесом увлекались женщины не особенно серьезные и разборчивые, готовые хохотать всякому вздору, излагаемому в модных салонах.

Уже в 1834 году Дантес встретился с Пушкиным. Поэт иногда смеялся, слушая его каламбуры, но Дантес был ему противен своей развязной манерой, своим невоздержанным с дамами языком. Дантесу нравилась Наталья Николаевна. Он стал оказывать ей исключительное внимание, а ей, легкомысленной и кокетливой, льстило ухаживание блестящего кавалергарда. Это даже не вызывало ревности Пушкина. Он любил жену и безгранично доверял ей. Не приходится удивляться, что, при царивших тогда в свете нравах, Наталья Николаевна простодушно и бездумно рассказывала мужу о своих светских успехах, о том, что Дантес обожает ее. Если Дантес не успел познакомиться с Натальей Николаевной зимой 1834 года до наступления великого поста, то в таком случае первая встреча их приходится на осень этого года. Ухаживания Дантеса были продолжительны и настойчивы. Сердца Дантеса и Натальи Николаевны с неудержимой силой влеклись друг к другу. Ухаживания Дантеса за Натальей Николаевной стали сказкой города. Об них знали все и с пытливым вниманием следили за развитием драмы. Свет со зловещим любопытством наблюдал и ждал, чем разразиться конфликт. Расцвет светских успехов Натальи Николаевны больно поражали сердце поэта. "Неумеренное и довольно открытое ухаживание Дантеса за Н.Н. Пушкиной поражало сплетни в гостиных" Дантес и Пушкина встречались на балах, в домах ближайших друзей Пушкина. "4 ноября по утру, – писал Пушкин в неотправленном письме к Беккендорфу, – я получил три экземпляра сомнительного письма, оскорбительного для моей чести и чести моей жены". После некоторых справок и розысков Пушкин узнал, что "в тот же день семь или восемь лиц также получили по экземпляру того же письма, в двойных конвертах, запечатанных и адресованных на мое имя. Почти все, получившие эти письма, подозревая какую-нибудь подлость, не отослали их ко мне" Задолго до гибельной дуэли Пушкина анонимные письма на французском языке, марающие добродетель его жены и выставляющие Пушкина в смешном виде, были разосланы всем знакомым поэта, либо по почте, либо через неизвестных слуг. Некоторые пришли даже из провинции., причем под адресом, явно подделанным почерком, стояла просьба передать их Пушкину. Именно в связи с этими письмами господин Жуковский, наставник наследника, пенял Пушкину, что тот близко к сердцу эту историю, и добавлял, что свет убежден в невинности его жены. "Ах, какое мне дело, – ответил Пушкин, – до мнения графини такой-то или княгини какой-то о невинности или виновности моей жены! Единственное мнение, с которым я считаюсь, – это мнение среднего сословия, которое ныне – одно только истинно русское, а оно обвиняет жену Пушкина". Анонимные письма, которым нередко приписывают гибель Пушкина, явились лишь случайным возбудителем. Не будь их, – все равно раньше или позже настал бы момент, когда Пушкин вышел бы из роли созерцателя любовной интриги его жены и Дантеса. Анонимные письма были толчком, вытолкнувшим Пушкина из колеи созерцания. Чести его была нанесена обида, и обидчики должны были понести наказание. Обидчиками были те, кто подал повод к самой мысли об обиде, и те, кто причинил ее, кто оставил и распространил пасквиль. 4 ноября Пушкин получил анонимные письма и на другой день, 5 ноября, отправил вызов Дантесу на квартиру его приемного отца барона Геккерена. В этот день Дантес был дежурным по дивизиону, дома не был и вызов попал в руки барона Геккерена. Еще в XVI веке во Франции, где на дуэлях погибали сотни гордых дворян, дуэли были запрещены. В России Петр I издал жестокие законы против дуэлей, предусматривающие наказание вплоть до смертной казни. Однако на практике эти законы не применялись, так как почти до конца XVIII века в России дуэли были редчайшим явлением, а во Франции, хотя кардинал Ришелье и запретил дуэли под страхом смерти, они продолжались (вспомните "Трех мушкетеров" А. Дюма). В эпоху Екатерины II в России дуэли среди дворянской молодежи начинают распространяться. Однако Д.И. Фонвизин вспоминал, что отец его поучал: "Мы живем под законами, и стыдно, имея таковых священных защитников, каковы законы, разбираться самим на кулаках или на шпагах, ибо шпаги и кулаки суть одно, и вызов на дуэль есть не что иное, как действие буйной молодости". Но дворянская молодежь не допускала вмешательства государства в дела чести, считая, что обида должна быть смыта кровью, а отказ от поединка – несмываемый позор. Позднее генерал Л. Корнилов так сформулировал свое кредо: "Душа – Богу, сердце – женщине, долг – Отечеству, честь – никому". В 1787 году Екатерина II издала "Манифест о поединках", в котором за бескровную дуэль обидчику грозила пожизненная ссылка в Сибирь, а раны и убийство на дуэли приравнивались к уголовным преступлениям. Николай I вообще относился к дуэлям с отвращением. Но никакие законы не помогали! Более того, дуэли в России отличались исключительной жестокостью условий: дистанция между барьерами обычно составляла 10–15 шагов (примерно 7–10 метров), были даже дуэли без секундантов и врачей, один на один. Так что зачастую поединки заканчивались трагически. Именно в период правления Николая I произошли самые громкие, знаменитые дуэли с участием Рылеева, Грибоедова, Пушкина, Лермонтова. Несмотря на суровые законы об ответственности за дуэль, и при Николае I дуэлянтов обычно переводили в действующую армию на Кавказ, а в случае смертельного исхода – разжаловали из офицеров в рядовые. А в 1894 году Александр III официально разрешил поединки офицеров по личным обидам, не касавшимся службы. Первый дуэльный кодекс был опубликован во Франции графом де Шатовильяром в 1836 году. Обычно опоздание к месту дуэли не должно было превышать 15 минут, дуэль начиналась через 10 минут после прибытия всех участников. Распорядитель, избранный из двух секундантов, предлагал дуэлянтам в последний раз помириться. В случае их отказа он излагал им условия поединка, секунданты обозначали барьеры и в присутствии противников заряжали пистолеты. Секунданты вставали параллельно линии боя, врачи – позади них. Все действия противники совершали по команде распорядителя. По окончании боя противники подавали друг другу руки. Кстати, выстрел в воздух допускался только в случае, если стрелял вызванный на дуэль, а не тот, кто послал ему картель (вызов), иначе дуэль считалась недействительной, фарсом, поскольку при этом ни один из противников не подверг себя опасности. Было несколько вариантов дуэли на пистолетах. Противники могли, оставаясь на дистанции неподвижными, поочередно стрелять по команде или, например, обычно по команде шли к барьерам, по команде же первый на ходу стрелял и ждал ответного выстрела, стоя на месте (если барьеры отстояли друг от друга на 15–20 шагов, то стрелять на ходу можно было, двигаясь навстречу противнику, без команды). Упавший раненый соперник мог стрелять лежа. Переступать барьеры запрещалось. Наиболее опасным был вариант дуэли, когда противники, стоя неподвижно на расстоянии 25–35 шагов, стреляли друг в друга одновременно по команде на счет "раз-два-три". В этом случае могли погибнуть оба соперника. Что же касается дуэли на холодном оружии, то здесь секундантам было труднее всего регулировать ход поединка в силу его подвижности и возбуждения противников; кроме того, в поединках на холодном оружии (шпага, сабля, эспадрон) всегда сильнее сказывалось неравенство дерущихся в таком сложном искусстве, как фехтование. Поэтому широко распространены были дуэли именно на пистолетах, как более уравнивающие возможности и шансы дуэлянтов. А вот мушкетеры во Франции, как мы знаем, предпочитали дуэль на шпагах! Вызов Пушкина застал барона Геккерена врасплох. Он в то же день отправился к Пушкину, заявил, что он принимает вызов за своего сына, и просил отложить окончательное решение на 24 часа - в надежде, что Пушкин обсудит еще раз все дело спокойнее и переменит свое решение. Через 24 часа барон Геккерен снова был у Пушкина, но Пушкин не изменил своего решения. Чтобы приготовиться ко всему, могущему случиться, он попросил новой отсрочки на неделю. Принимая вызов от лица молодого человека, то есть своего сына, как он его называл, он, тем не менее, уверял, что тот совершенно не подозревает о вызове, о котором ему скажут в последнюю минуту. Пушкин, тронутый волнением и слезами отца, согласился отсрочить дуэль на две недели Барону Геккерену удалось отсрочить поединок и выиграть таким образом время. Теперь надо было употребить все старания к тому, чтобы устранить самое столкновение с возможным роковым исходом.

Пушкин отправил вызов. Надо было убедить его отказаться от него. Над вопросом, как это сделать, ломали голову барон Геккерен, Загряжская и Жуковский.

Уже 7 ноября, через 48 часов после вызова, была пущена в оборот мысль об ошибочных подозрениях Пушкина и о предполагавшейся свадьбе Дантеса и, сестры Натальи Пушкиной. Екатерины Гончаровой. Жуковский первый раз услышал эту мысль от барона Геккерена. Обычное представление таково: Геккерены так перепугались вызова и были в таком смятении, что готовы были пойти на все, что открывало просвет среди темных и тревожных обстоятельств. Прежде всего, подставили вместо Натальи Николаевны Екатерину Николаевну и заявили, что чувства Дантеса относились к последней. Так же еще говорили, что еще до вызова Дантес собирался жениться на Екатерине Николаевне.

Каковы были психологические мотивы решимости Дантеса "закабалить" себя браком на немилой женщине? Действительно ли у него на первом месте стояло счастье любимой женщины, и для того лишь только, чтобы не омрачить его, он, как рыцарь, приносил в жертву своей любви счастье своей жизни? Или же он просто испугался поединка?

Предстояла тяжелая задача – переубедить Пушкина. Время было лучшим помощником.

Непоколебимость Пушкина в своем решении о дуэли нужно было сломить не натиском, а продолжительной и настойчивой осадой.

Пушкин дал слово держать в тайне сообщенный ему проект бракосочетания Дантеса и Гончаровой, но, кажется, он не считал себя особо связанным им. Он знал, что все симпатии Дантеса были на стороне Натальи Николаевны и что проект женитьбы на Екатерине Николаевной есть только отвод глаз.

Дело все казалось слаженным. Пушкин все-таки отказался от вызова. Но тут пришла новая беда – с совершенно противоположной стороны. Это Дантес.

До сих пор о нем говорили, за него высказывались, за него принимали решения – теперь начал действовать он сам. По существу, дело было очевидное: женитьба на Екатерине Гончаровой была компромиссной сделкой, средством избежать дуэли или сохранить репутацию Натальи Николаевны. Дантес написал Пушкину письмо. Обращение Дантеса к Пушкину с письмом и с предложением своих услуг по части дуэли произвело эффект, на который он уж никак не рассчитывал: Пушкин пришел в ярость и Дантесу пришлось спасаться от его гнева.

Встречаясь с Натальей Николаевной на балах и вечерах он по-прежнему оказывал ей исключительное внимание, и сама Наталья Николаевна вела себя легкомысленно. Раздражению и возмущению Пушкина не было предела. Поэт хотел публично оскорбить Дантеса на балу у Салтыкова, но Дантеса предупредили и он на бал не явился. Как-то вечером Наталья Николаевна возвращалась из театра. Шедший позади Геккерен спросил ее, когда же она наконец оставит своего мужа. Наталья Николаевна тогда же рассказала об этом Пушкину, и тот решил действовать.

Пушкин переписал набело подготовленный черновик письма и отправил его по назначению – барону Геккерену, в здание голландского посольства. В письме этом, по выражению Вяземского, Пушкин излил все свое бешенство, всю скорбь раздраженного, оскорбленного сердца своего. Дуэль становилась неизбежной. Граф Соллогуб "секундант", доставил Пушкину присланный на его имя пасквиль. При встрече с поэтом через несколько дней Соллогуб спросил его, не добрался ли он до составителя писем. Пушкин отвечал, что не знает, но подозревает одного человека. Граф Соллогуб предложил Пушкину свои услуги в качестве секунданта. Пушкин сказал, что дуэли не будет.

Этот разговор происходил до получения письма Дантеса и до истечения двухнедельной отсрочки дуэли. Сам Пушкин уже пришел к заключению, что дуэли не будет, но полученное письмо Дантеса изменило его настроение. Граф Соллогуб рассказывает: "У Карамзиных праздновался день рождения старшего сына. Я сидел за обедом подле Пушкина. Во время общего веселого разговора он вдруг нагнулся ко мне и сказал скороговоркой: "Ступайте завтра к д`Аршиаку. Условьтесь с ним только на счет материальной стороны дуэли. Чем кровавее, тем лучше. Ни на какие объяснения не соглашайтесь". Потом он продолжил шутить. Я остолбенел, но возражать не осмелился.

17 ноября погода была страшная – снег, метель. Я поехал к Пушкину, который повторил мне, что я имею только условиться на счет материальной стороны самого беспощадного поединка, и наконец, с замирающим сердцем, отправился к д`Аршиаку. Он показал мне:

1) Экземпляр ругательного диплома на имя Пушкина.

2) Вызов Пушкина Дантесу, после получения диплома.

3) Записку посланника барона Геккерена, в которой он просил, чтоб поединок был отложен на две недели.

4) Собственную записку Пушкина, в которой он объявлял, что берет свой вызов назад, на основании слухов, что Дантес жениться на его невестке Гончаровой.

Дантес не соглашался принять отказ Пушкина от вызова, так как отказ этот был мотивирован дошедшими до Пушкина "слухами" о намерении Дантеса жениться. В письме к Пушкину Дантес сделал вид, что этот мотив ему даже неизвестен, что отказ передан ему без всяких мотивов, и наивно требовал от Пушкина, чтобы тот объяснился с ним, дабы впоследствии они "могли относиться с уважением друг к другу" Пушкин, ответивший новым вызовом на выходку Дантеса, был в таком состоянии, что убеждать его в необходимости вступить в объяснения с Дантесом или изменить мотив отказа от первого вызова было бы делом прямо невозможным. И если в этом столкновении одна из сторон должна была в чем-то поступиться, то такой стороной мог быть только Дантес – так смотрели на дело секунданты; и поэтому в разговорах, происходивших без участия Дантеса, они решили принести в жертву его интересы. Быть может, они решились на это потому, что видели, что и Дантесу хотелось только одного: закончить дело без скандалов и поединков, и были уверены, что Дантес посмотрит сквозь пальцы на отступление от его воли, которые собрались допустить секунданты.

В результате переговоров граф Соллогуб написал Пушкину записку, в которой пишет, что он был согласно желанию Пушкина у д`Аршиака, чтобы условиться о месте и времени, и что они остановились на субботе. В ответном письме Пушкин не сделал ни одной уступки.

Весть о женитьбе Дантеса на Екатерине Николаевной вызвала огромное удивление у всех, кто не был достаточно близок, чтобы знать историю этой помолвки, и в то же время не был достаточно далек, чтобы не знать о бросавшемся в глаза ухаживании Дантеса за Натальей Николаевной. Сам Пушкин был доволен, что история с Дантесом так кончилась и что положение, в которое он поставил Дантеса, было не из почетных.

На виду у всего света Дантес недвусмысленно ухаживал за Пушкиной. Не мог не видеть этого и Пушкин. Он узнавал об ухаживаниях от жены и анонимных писем.

"Когда друзья Пушкина, желая его успокоить, говорили ему, что не стоит так мучиться, раз он уверен в невинности своей жены, и уверенность эта разделяется всеми его друзьями и всеми порядочными людьми общества, то он им отвечал, что ему недостаточно уверенности своей собственной, своих друзей и известного кружка, что он принадлежит всей стране и желает, чтобы его имя оставалось незапятнанным везде, где его знают. За несколько часов до дуэли он говорил д’Аршиаку, секунданту Геккерена, объясняя причины, которые заставили его драться: "Есть двоякого рода рогоносцы; одни носят рога на самом деле; те знают отлично, как им быть; положение других, ставших рогоносцами по милости публики, затруднительнее. Я принадлежу к последним."

Вечер 26 января Пушкин, по всей вероятности, посвятил поискам секунданта, не давшим результата. На короткое время Пушкин заходил к Вяземским, князя не было дома, и Пушкин открылся в том, что он послал вызов, княгине Вере Федоровне, которая с давнего времени, еще с одесской поры, была близким его другом. Сказал он ей о вызове потому, что был уверен в том, что она не примет мер к активному противодействию, или потому, что знал, что колесо событий теперь уже нельзя повернуть в обратную сторону никакими вмешательствами. По всей вероятности, Пушкин не сказал о стремительности, с которой развивались события. Княгиня Вяземская не знала, что ей делать; не помогли ей в этом и бывшие у нее в тот вечер В.А. Перовский и граф М.Ю. Вьельгорский. Князь же Вяземский на беду вернулся очень поздно.

Вечером Пушкин был на балу у графини Разумовской. Здесь он имел разговор с д`Аршиаком. Кто-то обратил внимание князя Вяземского на Пушкина и д`Аршиака. "Подойдите, посмотрите, Пушкин о чем-то объясняется с с`Аршиаком, тут что-нибудь недоброе" – сказали Вяземскому. Вяземский направился в сторону Пушкина и д`Аршиака, но при его приближении разговор прекратился.

По всей вероятности, на балу же Пушкину пришла мысль обратиться с просьбой быть его секундантом к Артуру Медженису, состоявшему при английском посольстве.

В решительный день 27 января, день дуэли, Пушкин находился с утра в возбужденном, бодром и веселом настроении.

27 января Пушкин встал весело в 8 часов. После чаю много писал – часу до 11-го. В начале 10-го часа Пушкин получил записку от д’Аршиака, который 26 января так и не дождался встречи с секундантом Пушкина. "Я ожидаю, – писал д’Аршиак, – сегодня же утром ответа на мою записку, которую я имел честь послать к вам вчера вечером. Мне необходимо переговорить с секундантом, которого вы берете, притом в возможном скором времени. До полудня я буду дома; надеюсь еще до этого времени увидеться с тем, кого вам будет угодно прислать ко мне". Пушкин ответил письмом: "Я вовсе не желаю, чтобы праздные петербургские языки вмешивались в мои семейные дела, поэтому я не согласен ни на какие переговоры между секундантами. Я приведу моего только на место поединка". Из этих слов видно, что у Пушкина будто уже наметился секундант. Но это было не так.

Секунданта еще не было и найти, его нужно было непременно и безотлагательно.

Пушкин вспомнил о Данзасе и послал за ним. Ровно в час дня Пушкин вышел из дома и пошел пешком до извозчика. В условленное время в условленном месте он встретился с Данзасом, посадил его в свои сани и повез во французское посольство к д’Аршиаку. Пушкин отрекомендовал Данзаса д’Аршиаку, как своего секунданта и удалился, предоставив секундантам выработать условия дуэли. К 2 ½ часам условия были выработаны и закреплены на бумаге:

1. Противники становятся на расстоянии двадцати шагов друг от друга и пяти шагов (для каждого) от барьеров, расстояние между которыми ровняется десяти шагам.

2. Вооруженные пистолетами противники, по данному знаку, идя один на другого, но не в коем случае не переступая края барьера, могут стрелять.

3. Сверх того, принимается, что после выстрела противникам не дозволяется менять место, для того, чтобы выстреливший первым огню своего противника подвергся на том же самом расстоянии.

4. Когда обе стороны сделают по выстрелу, то, в случае безрезультатности, поединок возобновляется как в первый раз: противники становятся на то же расстояние в двадцать шагов, сохраняются и те же барьеры и те же правила.

5. Секунданты являются непременными посредниками во всяком объяснении между противниками на месте боя.

6. Секунданты, нижеподписавшиеся и облеченные всеми полномочиями, обеспечивают, каждый за свою сторону, своей честью строгое соблюдение изложенных здесь условий".

Время поединка – пятый час дня; место – за комендантской дачей. Условия дуэли были составлены в 2 ½ дня, очевидно, немного позже беседа Данзаса с д`Аршиаком была окончена, и Данзас поспешил к Пушкину, который, по условию, ожидал его в кондитерской Вольфа. "Было около 4-х часов. Выпив стакан лимонаду или воды, – Данзас не помнит, – Пушкин вышел с ним из кондитерской; сели в сани и направились к Троицкому мосту". Со слов Данзаса, вяземский сообщал вскоре после рокового события, что Пушкин казался спокойным и удовлетворенным, а во время поездки с Данзасом был покоен, ясен и весел.

В памяти Данзаса сохранились некоторые подробности этого путешествия на место дуэли. На Дворцовой набережной они встретили в экипаже Наталью Николаевну. Пушкин смотрел в другую сторону, а жена его была близорука и не разглядела мужа. В этот сезон были великосветские катания с гор, и Пушкин с Данзасом встретили много знакомых.

Переезд Пушкина продолжался около получаса или немногим больше. Выехав из города, увидели другие сани: то был противник со своим секундантом. Подъехали они к комендантской даче в 4 ½ часа, одновременно с Дантесом и с д`Аршиаком. Остановились почти в одно время и пошли в сторону от дороги. Снег был по колено. Мороз был небольшой, но было ветрено.

Место было выбрано. От усилившегося ветра укрылись в небольшой сосновой роще. Снег был глубок. Множество снега мешало противникам, и секундантам пришлось протоптать тропинку. "Оба секунданта и Геккерен занялись этой работой, Пушкин сел на сугробе и смотрел на роковое приготовление с большим равнодушием. Наконец вытоптана была тропинка, в аршин шириною и в двадцать шагов длинною".

Секунданты отмерили тропинку, своими шинелями обозначили барьеры, один от другого в десяти шагах. Противники стала, каждый на расстоянии пяти шагов от барьера. Д`Аршиак и Данзас зарядили каждый свою пару пистолетов и вручили их противникам.

Впоследствии Данзас припоминал следующие подробности: "Закутанный в медвежью шкуру, Пушкин молчал, по-видимому, был столько же покоен, как и во время пути, но в нем выражалось сильное нетерпение приступить скорее к делу.

Отметив шаги, Данзас и д`Аршиак отметили барьер своими шинелями и начали заряжать пистолеты.

Все приготовления были закончены. Сигнал к началу поединка был дан Данзасом. Он махнул шляпой, и противники начали сходиться. Соперники приготовились стрелять. Спустя несколько мгновений раздался выстрел. Выстрелил Дантес. Пушкин был ранен.

Пушкин упал на шинель Данзаса, служившую барьером, и остался недвижим, головой в снегу. При падении пистолет Пушкина увязнул в снегу так, что все дуло наполнилось снегом. Секунданты бросились к нему. Сделал движение в его сторону и Дантес.

После нескольких секунд молчания и неподвижимости Пушкин приподнялся до половины, опираясь на левую руку. Его незамутненные глаза смотрели в упор на противника.

Дантес возвратился на свое место, стал боком и прикрыл свою грудь правой рукой, как это разрешали дуэльные правила. Данзас подал Пушкину новый пистолет взамен того, который при падении был забит снегом.

Опираясь левой рукой о землю, Пушкин стал прицеливаться и твердой рукой выстрелил. Дантес пошатнулся и упал. Пушкин, увидя его падающим, подбросил пистолет вверх и закричал: "Браво!" На какую-то долю минуты сознание его покинуло, придя в себя, он только спросил: – Убил я его? – "Нет, вы его ранили". – "Странно, – сказал Пушкин, – я думал, что мне доставит удовольствие его убить, но я чувствую теперь, что нет. Впрочем, все равно. Как только мы поправимся, снова начнем".

Прицел был верен, рука – тверда, но пуля. Пробив противнику локоть, ударилась о пуговицу его мундира и только раздробила ему ребро.

А Пушкин лежал на снегу и уже не слышал, что говорят секунданты. Вокруг стояли сосны. Только и было вокруг: сосны, снег и тишина…Какой-то мужичонка вышел из-за сарая и остановился как вкопанный. Чего испугался он? Ветер развеял пороховой дым, все было тихо… В воздухе зареяли белые снежинки. Северная наша природа словно прощалась с поэтом, так глубоко понимавшим ее.

Поединок был окончен, так как рана Пушкина была слишком серьезна, чтобы продолжить. Сделав выстрел, он снова упал. После этого два раза он впадал в полуобморочное состояние, и в течении нескольких мгновений мысли его были в помешательстве. Но тот час же он пришел в сознание и более его не терял.

Кровь из раны Пушкина лилась обильно. Надо было раненого, но на руках донести его до саней, стоявших на дороге на расстоянии полверсты с лишком, было затруднительно.

Данзас с д`Аршиаком подозвали извозчиков и с их помощью разобрали находившейся там из тонких жердей забор, который мешал саням подъехать к тому месту, где лежал раненый Пушкин. Общими силами усадив его бережно в сани, Данзас приказал извозчику ехать шагом, а сам пошел пешком подле саней, вместе с д`Аршиаком. Пушкина сильно трясло в санях во время более чем полуверстного переезда по дороге по скверному пути. Он страдал не жалуясь.

Дантес при поддержке д`Аршиака мог дойти до своих саней и ждал в них, пока не кончилась переноска его соперника.

У комендантской дачи стояла карета, присланная на всякий случай старшим Геккереном. Дантес и д`Аршиак предложили Данзасу воспользоваться их каретой для перевозки в город тяжело раненого Пушкина. Данзас нашел возможным принять это предложение, но решительно отверг другое, сделанное ему Дантесом, – предложение скрыть его участие в дуэли. Не сказав, что карета была барона Геккрена, Данзас посадил в нее Пушкина и, сев с ним рядом, поехал в город.

Дорогой Пушкин, по-видимому, не страдал; по крайней мере, Данзасу это не было заметно. Он даже был весел, разговаривал с Данзасом и рассказывал ему анекдоты.

В шесть часов вечера карета с Данзасом и Пушкиным подъехала к дому князя Волконского на Мойке, где жил Пушкин. У подъезда Пушкин попросил Данзаса выйти вперед, послать за людьми вынести его из кареты и предупредить жену, если она дома, сказать ей, что рана не опасна.

Сбежались люди, вынесли своего барина из кареты. Камердинер взял его в охапку

– "Грустно тебе нести меня?" – спросил его Пушкин. Внесли в кабинет. Он сам велел подать себе чистое белье; разделся и лег на диван…

Пушкин был на смертном одре.

Когда его привезли домой, доктор Арендт и другие после первого осмотра раны нашли ее смертельной и объявили об этом Пушкину, который потребовал, чтобы ему сказали правду относительно его состояния. Пушкин поблагодарил врача за щедрость, повернулся к книгам и сказал: "Прощайте, друзья". Но жизнь еще не покидала его.

Съехались близкие. Придворный врач привез записку от императора, которую было велено привезти обратно во дворец после прочтения. Он велел вынуть из стола какие-то бумаги сжечь при нем. Спросил последние распоряжения Пушкина, он ответил:

– Все жене и детям.

Иногда он подзывал к себе жену и говорил ей, чтоб она не винила себя в его смерти. Он сказал ей: "Носи по мне траур два или три года. Постарайся, чтоб все забыли про тебя. Потом выходи опять замуж, но не за пустозвона". Потом просил, чтоб она пошла к себе отдохнуть. Она уходила, а когда он начинал дремать, снова подкрадывалась к дверям его кабинета, стояла у дверей, и достаточно было легкого шороха ее платья, чтобы он узнал ее.

Врачи не давали ни малейшей надежды на выздоровление: рана была смертельной. Пушкин с необыкновенным мужеством переносил мучения и смертную тоску. Доктор И.Т. Спасский, лечивший умирающего Пушкина, вспоминал: "Больной испытывал ужасную муку. Но и тут необыкновенная твердость его души раскрылась в полной мере. Готовый вскрикнуть, он только стонал, боясь, как он говорил, чтоб жена не услышала, чтоб ее не испугать. Он всегда повторял: "Бедная жена, бедная жена. Она, бедная, безвинно терпит и может еще потерпеть во мнении людском".

Можно ли было спасти Пушкина? На этот вопрос ответили известные советские хирурги. Через 100 лет после смерти поэта. В 1937 году, академик Н.Н. Бурденко сообщил академии наук, что меры, принятые врачами Пушкина бесполезны, а в наши дни даже хирург средней руки вылечил бы его.

Потом он сказал, что хочет проститься с близкими. Они входили к нему один за другим, каждому он пожимал руку и говорил: "Прощай. Будь счастлив". Некоторые, не в силах удержать рыдания, выходили из комнаты, другие плакали здесь же, возле него. Детей к нему принесли полусонных, он каждому клал руку на голову и смотрел в глаза.

Так прошел еще день и еще вечер. Двери его квартиры не запирались. Приходили какие-то незнакомые люди, толпились в передней, спрашивали шепотом – что Пушкин? Есть ли надежда? Весть о том, что он при смерти облетела весь город. Никто не знал, что это за посетители, иногда бедно, дурно одетые, в студенческих и чиновничьих мундирах, они входили и входили, притихшие, с тоской и надеждой в глазах.

И опять прошла ночь, вторая ночь его страданий. Народ все прибывал. Уже пришлось отворить двери в залу. Вся набережная мойки под его окнами была запружена толпой, кареты не могли подъехать к дому.

К полудню 2-го сознание все чаще покидало умирающего. Всего за три четверти часа до смерти Пушкин сказал: "Позовите жену, пусть она меня покормит" – и взял в рот несколько ягод морошки. Перед самым концом он брал руку Даля, сидящего подле него, сжимал ее, бормотал

– Ну подними же меня, пойдем, да выше, выше, – ну пойдем.

Очнувшись он сказал:

– Мне было пригрезилось, что мы с тобой поднимаемся по этим книжным полкам, высоко – и голова закружилась.

Пульс стал падать и скоро совсем не ощущался. Руки начали холодеть. Минут за пять до смерти Пушкин попросил поворотить его на правый бок и тихо сказал

– Кончена жизнь.

– Да, кончена, – сказал Даль, – мы тебя поворотили…

– Кончена жизнь!.. – произнес Пушкин внятно. – теснит дыхание…

Это были последние слова Пушкина. Часы показывали два часа сорок пять минут ночи. Дыхание прервалось. Самый переход его от жизни к смерти был таким тихим, что друзья даже не заметили, как он перестал дышать.

– Что он? – тихо спросил Жуковский.

– Кончилось, – ответил Даль.

Андреевский тихо закрыл ему глаза.

10 февраля (29 января старого стиля) в два часа 45 минут дня Пушкина не стало.

Гроб с его телом установили в гостиной. Он был в любимом своем коричневом сюртуке. Лицо было очень спокойным, каким не видели его давно: он перестал страдать, тоска, гнев – все, что отравляло ему жизнь последние годы, кончилось. В молчании стояли друзья вокруг него. Спит Егоза… примолк Сверчок. Веки опущены, губы плотно сжаты. Никогда, никогда уже не воскликнет он звучным своим голосом, самая память о котором неизгладима:

И мниться очередь за мной, –

Зовет меня мой Дельвиг милый,

Товарищ юности живой,

Товарищ юности унылой,

Товарищ песен молодых,

Пиров и чистых помышлений,

Туда, в толпу теней родных, –

Навек от нас утекший гений.

Тесней, о милые друзья,

Тесней наш верный круг составим,

Почившим песнь окончил я,

Живых надеждою поздравим.

А незнакомые люди все шли и шли проститься с ним; в недоумении смотрели друзья на этот нескончаемый поток посетителей, и мало-помалу, даже в горькие эти минуты, радостно становилось у них на сердце. Это шли все те, к кому донеслось его могучее поэтическое слово, которое вывел он на просторы России. Не было никакой возможности вместить в маленькой гостиной всю эту толпу; гроб, обитый красным бархатом, перенесли в переднюю. Не с парадного – с черного входа шел к гробу народ, со двора, через дверь, на которой углем было нацарапано "Пушкин". Сколько их, не узнанных им при жизни друзей, прошло через эту дверь? Считали – тридцать две тысячи. Иностранные наблюдатели говорили: пятьдесят тысяч. А они все шли, шли, день-ночь, день-ночь, и некоторые из них даже отрывали куски сукна от его сюртука – память о мертвом, а некоторые, отходя от гроба, сжимали кулаки, проклинали его убийц и вслух говорили о возмездии.

В этот день на набережной возле дома Пушкина видели молодого гусарского офицера. Он был бледен. Когда знакомый литератор, только что вышедший от Пушкина, сказал ему, что поэта уж нет, умер пол часа назад, он долго стоял у перил, пораженный страшной вестью. Потом ушел, а на утро по городу разнеслись в списках гневные, поистине пушкинской силы стихи:

Погиб поэт! – невольник чести –

Пал, оклеветанный мольвой,

С свинцом в груди и жаждой мести,

Поникнув гордой головой!

В тот же день, когда тысячи людей шли прощаться с телом Пушкина, вереница карет стояла у подъезда голландского посла, дворцовая чернь в гостиной Геккерена выражала свои восторги по поводу благополучного для его "сына" исхода дуэли. Но мало-помалу тревожными становились речи, с опаской подходили к окнам, шептались по углам, спешили разъехаться. Какие-то люди собирались в кучки на мостовой против посольства, что-то угрожающее было в их взглядах, в их движениях. Новые гости передали слух: толпа на Мойке растет, тысячи и тысячи бог весть какого народа идет к гробу убитого. Сынок графа Строганова был там, своими глазами видел этих неизвестного звания людей, о которых говорил с брезгливостью. И столько было их, что будто бы пришлось проломать стену в квартире покойного, и будто бы уже сговор ходит в толпе – выпрячь коней, когда подадут погребальную колесницу, и гроб нести на руках.

Смятение передалось двору. С 14 декабря 1825 года не было еще такого волнения.

И тогда жандармы оцепили особняк голландского посла. Десять жандармов и переодетые в штатское полицейские шпионы окружили красный с золотом гроб поэта.

Друзья вынесли гроб на паперть, впереди шли Крылов и Жуковский. Кто-то ничком лежал на ступенях, всем телом вздрагивал от рыданий, – это был Вяземский.

Гроб внесли в подвал соседнего дома.

А ночью по темным улицам Петербурга проехали сани, на которых лежало что-то длинное, обернутое рогожей. Сидел на санях ямщик, сидел закутанный в тулуп Никита Козлов. Позади скакал жандарм, а еще отступя ехали другие сани, крытые.

Тело Пушкина приказано было вывезти из города тайно. Сопровождать – камердинеру его и Александру Ивановичу Тургеневу, другу покойного.

Ни один человек не видел – разве что будочник в полосатой своей будке, – как выехали сани за заставу на заметенный снегом тракт Петербург – Псков.

Жандарм торопил ямщика. Один загнанный конь пал за Гатчиной. Когда над Петербургом вновь расцвело, тело Пушкина было уже далеко.

Приказано было похоронить в Святогорском монастыре, рядом с матерью, которую он сам проводил в прошлом году. Промерзлую землю не брали лопаты, пришлось рыть неглубоко – лишь до весны.

Александр Иванович Тургенев первым бросил на крышку гроба горсточку земли, другую завернул в платок. Две младшие дочери Осиповой, с которыми играл когда-то их веселый Михайловский сосед, опустили в могилу живые цветы. Тригорские и Михайловские крестьяне стояли вокруг, обнажив головы.

Жандарм был доволен. Похороны прошли согласно приказу. Два букета да несколько крестьянских слез не в счет. Все было тихо, только покряхтывали на ветерке монастырские древние сосны да стучал дятел.

Друзья-лицеисты переживали гибель Пушкина трагически.

Мореплаватель Матюшкин писал Яковлеву: "Пушкин убит! Яковлев! Как ты это допустил? У какого подлеца поднялась на него рука? Яковлев, Яковлев! Как мог ты это допустить?"

И.И. Пущин писал Малинковскому: "…если б я был на месте К. Данзаса, то роковая пуля встретила бы мою грудь: я бы нашел средство сохранить поэта-товарища, достояние России…"

"Светская чернь" была озабочена не гибелью Пушкина, а судьбой Дантеса.

Газетам было строжайше запрещено что-либо печатать о его смерти. Только одна успела в траурной рамке поместить всего лишь несколько строк: "Солнце нашей поэзии закатилось! Пушкин скончался, скончался во цвете лет, в середине своего великого поприща!. Более говорить о сем не имеем силы, да и не нужно; всякое русское сердце знает всю цену этой невознаградимой потери и всякое русское сердце будет растерзано…"

Свое последнее большое стихотворение "Памятник" Пушкин написал 26 августа 1836 года. Пушкин в этом знаменитом стихотворении с гордостью и полной уверенностью утверждает посмертную жизнь его "лиры", в которую он вдохнул всю свою душу, весь свой гений.

Пушкин велик как выразитель важной эпохи в истории русского народа. Пушкин – поэт, который свидетельствует всему миру о величие русского народа. В своей статье "Несколько слов о Пушкине" Н.В. Гоголь так писал об этом: "При имени Пушкина тот час осеняет мысль о русском национальном поэте. В самом деле, никто из наших поэтов наших не выше его и не может более назваться национальным; это право решительно принадлежит ему. В нем, как будто в лексиконе, заключалось все богатство, сила и гибкость нашего языка. Он более всех, он далее раздвинул границы и более показал все его пространство. Пушкин есть явление чрезвычайное и, может быть, единственное явление русского духа: это русский человек в конечном его развитии, в каком он, может быть, явиться через двести лет. В нем русская природа, русская душа, русский язык, русский характер отразились в такой же чистоте, в такой очищенной красоте, в какой отражается ландшафт на выпуклой поверхности оптического стекла".

Являясь великим русским поэтом, Пушкин в то же время был и поэтом многонациональной России. В условиях николаевской эпохи гений его воплотил в своих созданиях высокий гуманизм и идею дружбы народов. О гуманизме творчества Пушкина свидетельствует все содержание его произведений, направленных прежде всего на пробуждение и развитие лучших человеческих чувств.

Значение Пушкина заключается в том, что в его творчестве используется и развивается великий опыт европейской и мировой литературы. Он бесконечно раздвинул кругозор русского читателя, воспитывая в нем интерес, уважение и любовь к величайшим достижениям мировой культуры.

В Михайловском создан, а после Великой Отечественной войны восстановлен Пушкинский заповедник, последняя квартира Пушкина превращена в мемориальный музей. Организован богатейший музей А.С. Пушкина (в Ленинграде) и ряд музеев в городах, связанных с жизнь Пушкина. В научных институтах ведется большая работа по изучению наследия поэта.

Пушкин целиком принадлежит нам, нашему времени, он живой и долго еще будет жить в будущих поколениях. Пушкин – слава и гордость великого русского народа – не умрет никогда.

Михаил Лермонтов "Смерть поэта"

Погиб поэт! – невольник чести –

Пал, оклеветанный молвой,

С свинцом в груди и жаждой мести,

Поникнув гордой головой!.

Не вынесла душа поэта

Позора мелочных обид,

Восстал он против мнений света

Один, как прежде… и убит!

Убит!. К чему теперь рыданья,

Пустых похвал ненужный хор

И жалкий лепет оправданья?

Судьбы свершился приговор!

Не вы ль сперва так злобно гнали

Его свободный, смелый дар

И для потехи раздували

Чуть затаившийся пожар?

Что ж? веселитесь… Он мучений

Последних вынести не мог:

Угас, как светоч, дивный гений,

Увял торжественный венок.

Его убийца хладнокровно

Навел удар… спасенья нет:

Пустое сердце бьется ровно,

В руке не дрогнул пистолет.

И что за диво?… издалека,

Подобный сотням беглецов,

На ловлю счастья и чинов

Заброшен к нам по воле рока;

Смеясь, он дерзко презирал

Земли чужой язык и нравы;

Не мог щадить он нашей славы;

Не мог понять в сей миг кровавый,

На что он руку поднимал!.

И он убит – и взят могилой,

Как тот певец, неведомый, но милый,

Добыча ревности глухой,

Воспетый им с такою чудной силой,

Сраженный, как и он, безжалостной рукой.

Зачем от мирных нег и дружбы простодушной

Вступил он в этот свет завистливый и душный

Для сердца вольного и пламенных страстей?

Зачем он руку дал клеветникам ничтожным,

Зачем поверил он словам и ласкам ложным,

Он, с юных лет постигнувший людей?.

И прежний сняв венок – они венец терновый,

Увитый лаврами, надели на него:

Но иглы тайные сурово

Язвили славное чело;

Отравлены его последние мгновенья

Коварным шепотом насмешливых невежд,

И умер он – с напрасной жаждой мщенья,

С досадой тайною обманутых надежд.

Замолкли звуки чудных песен,

Не раздаваться им опять:

Приют певца угрюм и тесен,

И на устах его печать.

А вы, надменные потомки

Известной подлостью прославленных отцов,

Пятою рабскою поправшие обломки

Игрою счастия обиженных родов!

Вы, жадною толпой стоящие у трона,

Свободы, Гения и Славы палачи!

Таитесь вы под сению закона,

Пред вами суд и правда – всё молчи!.

Но есть и божий суд, наперсники разврата!

Есть грозный суд: он ждет;

Он не доступен звону злата,

И мысли, и дела он знает наперед.

Тогда напрасно вы прибегнете к злословью:

Оно вам не поможет вновь,

И вы не смоете всей вашей черной кровью

Поэта праведную кровь!

Используемая литература

1. П.Е. Щеголев – "Дуэль и смерть Пушкина"

2. Иван Новиков – "Александр Сергеевич Пушкин"

3. Всеволод Воеводин – "Повесть о Пушкине"

4. К.П. Лахостский и В.Ф. Фролова – "Пушкин в школе"