Реферат: Ремарк и его герои

Знакомство нашего читателя с Ремарком началось в 1929 году - почти сразу после немецкой публикации - у нас был издан его роман "На Западном фронте без перемен". Вскоре вышло на русском языке и "Возвращение". Тогда же началась громкая слава этого писателя, разгорелись споры о нем, и уже возник термин "ремаркизм". Но, пожалуй, по-настоящему Эрих Мария Ремарк стал знаменит у нас со второй половины 50-х годов, когда одна за другой в русском переводе стали появляться его книги, новые и давние: "Время жить и время умирать", "Три товарища", "Возвращение", "Триумфальная арка", "Черный обелиск", "Жизнь взаймы". Какое-то время его можно было назвать у нас едва ли не самым популярным из западных писателей.

Последний роман Ремарка "Тени в раю" вышел - уже после смерти автора (он умер в 1970 году семидесяти двух лет от роду). Эта книга, в очень многом похожая на прежние работы писателя, подвела черту под его обширным творчеством. Оно предстает перед нами как явление завершенное, внутренне цельное; время отчетливей, рельефней выявило его достоинства' и слабости.

Книги Ремарка охватывают несколько десятилетий немецкой и мировой истории: первая мировая война, период Веймарской республики, приход к власти в Германии фашистов, вторая мировая война и годы после нее. Разные времена, бурно меняющиеся события - но в повествовании о них есть что-то общее: мотивы, круг проблем, мироощущение, тип излюбленного героя. Основные романы Ремарка внутренне связаны между собой. Это как бы продолжающаяся хроника единой человеческой судьбы в трагическую эпоху, хроника во многом автобиографическая. Как и его герои, Ремарк прошел через мясорубку первой мировой войны, и этот опыт на всю жизнь определил роднящую их ненависть к милитаризму, к жестокому, бессмысленному насилию, презрение к государственному устройству, которое порождает и благословляет смертоубийственные бойни. Герои "Возвращения" и "Трех товарищей", "Черного обелиска" и "Триумфальной арки" все еще живут бередящими душу воспоминаниями, которые потрясли солдат в окопах Западного фронта. Зовут их по-разному, однако центральные персонажи, с известными оговорками, могли бы переходить из книги в книгу под одним именем. (В последнем романе, "Тени в раю", мы и в самом деле встречаем врача Равика из "Триумфальной арки", сменившего французскую эмиграцию на американскую - как это пришлось сделать и самому писателю) У них разные профессии, многие из этих профессий перепробовал и Ремарк, до начала своей литературной деятельности успевший поработать сотрудником фирмы по продаже надгробий, органистом, школьным учителем, гонщиком - испытателем автомобилей, журналистом, работником рекламного бюро. Он, правда, не жил в гитлеровской Германии и не воевал на фронтах второй мировой войны, как Эрнст Гребер, герой романа "Время жить и время умирать". Но ведь и здесь по-своему преломился душевный опыт писателя - опыт человека, знающего, что такое война и что такое фашизм, живущего болью своего времени и своей страны. "За все, что случилось, я чувствую в какой-то мере и личную ответственность, - сказал Ремарк в одном из поздних интервью. - Ведь я тоже немец. Я должен был что-то сделать".

В этом смысле можно говорить вообще о типе ремарковского героя - человека, близкого автору, выражающего в той или иной степени его мироощущение. Характерные черты этого героя со всей яркостью представлены и в романах "Триумфальная арка" (1946) и "Черный обелиск" (1956).

Герой Ремарка - всегда одинокий человек, по сути не знающий ни семьи, ни дома. Он квартирант, временный жилец, как Людвиг Бодмер в "Черном обелиске"; его тревожному, неустойчивому существованию больше всего пристала гостиница. "Далеко не все люди могут распоряжаться собственной жизнью, как домом, который можно все роскошнее обставлять мебелью воспоминаний, - объясняет своей возлюбленной доктор Равик. - Иной проводит жизнь в отелях, во многих отелях. Годы захлопываются за ним, как двери отдельных номеров". Родители - где-то далеко в прошлом, в другой жизни, они умерли или погибли. Детей нет. Как-то трудно даже вообразить ребенка в мире ремарковских героев; этот писатель вообще принадлежит к числу авторов, в произведениях которых почти не встретишь детского образа. (Тринадцатилетнего Жанно, этого маленького старичка из "Триумфальной арки", ребенком, пожалуй, не назовешь) И обоснование то же. "В век, когда все рушится вновь и вновь, с муравьиным упорством строить солидную жизнь? - думает Равик... - Лучше переждать, а потом откапывать заживо погребенных". Он ни с кем и ни с чем не связан по-настоящему неразрывно, он свободен от многих зависимостей и предрассудков, но этой одинокой свободе, соблазнительной на первый взгляд, едва ли позавидуешь. Это свобода незаурядного человека, утратившего почву под ногами, живущего в поколебленном, потрясенном мире, в "безвременье между двумя катастрофами", как выразился однажды тот же Равик в "Триумфальной арке". Сама земля, несущаяся в неимоверно огромном пространстве, кажется ему недостаточно надежной, история представляется чередой кровавых преступлений, обманов, демагогии, фанатизма. Двадцатипятилетний герой "Черного обелиска" еще не оправился от кошмара первой мировой войны, а уже распоясываются гитлеровские молодчики, ощутимо зреет новая катастрофа. Для персонажей романа контуры будущего неясны, но автор, писавший о двадцатых годах после новой войны, знает будущее и в эпилоге раскрывает дальнейший разворот их судеб, исковерканных фашизмом. Для сорокалетнего эмигранта Равика приход к власти фашистов, гестаповские застенки, бои в Испании - страшный опыт прошлого, перекрывший воспоминания о смертоубийстве первой мировой войны, и он не сомневается в близости катастрофы еще более ужасной. "Мир объят апатией и безвольно катится в пропасть новой войны... Отсрочка - еще год отсрочки - вот единственное, за что еще хватало сил бороться. Отсрочка ив этом - везде и всюду".

Ремарк чаще всего застает своего героя на этом ощущении перехода, отсрочки, безвременья между какими-то событиями - отгремевшими и грядущими. "Только отсрочка. А что не отсрочка? Разве не все на свете - только отсрочка?"

Сколько призрачной зыбкости в эмигрантском существовании доктора Равика! (Даже имя у него не настоящее, взятое на время) Как шаток и недостоверен мир вокруг Людвига Бодмера, где сомнительно и обесценено все: чувства, поэзия, курс марки, когда утром не знают, что будет вечером, а от ассигнаций раскуривают сигареты (но из-за этих бумажек тем не. менее кончают с собой, обманывают и убивают) ! Мир, где всех порядочней - проститутки, а самые глубокомысленные разговоры ведутся в доме для умалишенных. О, эти ремарковские разговоры, умные, парадоксальные, ироничные! Герои Ремарка щедры на них, по-своему в них талантливы. Они любят и ценят юмор, как ценил его сам писатель. Отсутствие чувства юмора для него - одна из примет плохого человека, тупицы, узколобого доктринера, демагога, фанатика, фашиста. Юмор, ирония помогают героям Ремарка справляться с давящим гнетом обстоятельств. Когда, как в "Черном обелиске", вынужден заниматься торговлей надгробиями, предпочитаешь не слишком всерьез и не слишком почтительно думать о смерти и жизни, - это тоже способ самозащиты. Ирония дает их взгляду высоту и чувство превосходства. Но, вслушиваясь в усмешливые речи этих людей, порой невольно вспоминаешь знаменитые слова Александра Блока об иронии как о болезни сродни душевным недугам. "Я не могу понять, где оканчивается ирония и начинается небо!" - цитирует поэт слова Генриха Гейне и добавляет: "Ведь это крик о спасении". Избыток иронических парадоксов - говорит ли герой Ремарка о себе, о своих чувствах, о мироздании, говорит вслух или мысленно - порожден не только остротой ума, но и человеческой слабостью. Подчас блистательные сами по себе, эти парадоксы не всегда обеспечены золотым запасом поступков, действий. Их часто произносят как бы на пробу и тут же сами обесценивают усмешкой. "Все это старые парадоксы и бесполезные умозаключения", - машет рукой Людвиг Бодмер. "Дешевая самоирония", - через много лет повторяет Равик. Слова то и дело звучат, как шелест дождя, слишком мало меняя в жизни и лишь усугубляя в душе стойкое чувство печали.

Когда вспоминаешь книги Ремарка, кажется, что там почти все время идет дождь, преобладает осенний, вечерний колорит, а вместо солнца светят фонари. Это обманчивое ощущение: там есть и солнце, и снег, и весна; но, возможно, оно создается самой интонацией повествования. Так спохватываешься, когда герои "Черного обелиска" напоминают, что им двадцать пять лет. Неужели всего двадцать пять? Им, все испытавшим, усталым от жизни, разочарованным, умудренно-ироничным? Кажется, им самим это странно...

"Уйдем из мрака, холода и дождя! Хоть на несколько дней", - говорит в "Триумфальной арке" Равик своей возлюбленной Жоан Маду. Речь идет о чем-то большем, чем о простой короткой поездке на Лазурный берег. Это еще одна попытка ремарковского героя прорваться к возможности какой-то иной жизни, к солнцу, счастью. В каждом романе он предпринимает такую попытку, в каждом романе заново, с надеждой и отчаянием ищет, нащупывает подлинную опору в своем поколебленном мире, и читатель с искренним сочувствием следит за этим драматическим поиском.

Какое-то время кажется, что для Равика, например, такой опорой может быть его работа - благородный, гуманный труд врача, способный занять все помыслы, дать ощущение своей необходимости другим людям, связи с ними. Кстати, этот человек, вызывающий огромную симпатию, - едва ли не единственный из главных героев Ремарка, у кого есть профессия по-настоящему неслучайная, насущная, любимая (других автор чаще всего наделял занятиями, которые для него самого были побочными, никого из них не сделав, однако, писателем). Но эта работа в Германии не оградила его от рук гестапо, а в эмиграции приобрела все тот же, почти что призрачный оттенок. Лишенный права на врачебную практику, Равик оперирует в чужих клиниках, анонимно; пациент иной раз не видит его в лицо и считает своим спасителем другого. Такой труд может доставлять профессиональное удовлетворение, но не избавляет от одиночества и тоски.

Было время, когда герой Ремарка надеялся найти поддержку в неизменной, верной дружбе фронтовых товарищей. Этот мотив, начиная с первого романа писателя, проходит через многие его книги. О дружбе Ремарком написаны яркие, вдохновенные страницы. Однако годы показали, как далеко расходятся пути былых однополчан. Еще в "Возвращении", в "Трех товарищах" автору представлялось, что фронтовик, однажды испытавший войну, никогда не поддастся вновь милитаристскому угару. И в "Черном обелиске" недавние солдаты в стычках выступают вместе против фашистов - преимущественно зеленых юнцов, сопляков, не нюхавших пороха. (От их руки через несколько лет погибнет фронтовик Готфрид Ленц из "Трех товарищей") Но "Черный обелиск" писался уже после опыта новой войны, когда немало прежних товарищей оказались по разные стороны фронта; писатель имел горькую возможность удостовериться в этом, его умудренный временем взгляд теперь острее различает давно наметившиеся трещины. Расходятся не только товарищи! Вот родные братья Георг и Генрих Кроли, оба пережившие войну. "В 1918 году Генрих был отчаянным противником войны, - констатирует старший брат. - Но теперь он забыл начисто обо всем, что побудило его к этому, и война стала для него опять веселеньким и освежающим приключением... Все, что пережито и прошло, становится приключением". Из эпилога к роману мы узнаем, что Георг Кроль погиб в фашистском концлагере, Генрих благополучно выжил. Из остальных - кто пал на фронте, кто эмигрировал, как Людвиг Бодмер, как Равик. "То, что некогда связывало нас, теперь разрушено, - говорит герой "Триумфальной арки". - Мы рассыпались, как стеклянные бусы с порвавшейся нитки. Ничто уже не прочно". Для Равика фронтовое товарищество - не более чем воспоминание. Одному из своих прежних однополчан он когда-то помог бежать от гестапо за границу. Встретился ли он с ним в эмиграции, попробовал ли разыскать? Об этом автор не упоминает. А соратники по новым сражениям? Ведь Равик совсем недавно был в Испании, участвовал в гражданской войне на стороне республиканцев и душой по-прежнему сочувствует их делу. Однако в Париже он не только не поддерживает с ними никакой связи, но даже имена испанских знакомцев спустя такой короткий срок вспоминает смутно - куда более смутно, чем имена однополчан по первой мировой войне. Единственный, кого Равик может назвать своим другом - русский эмигрант Борис Морозов, швейцар в парижском ресторане, человек во многом привлекательный, готовый помочь в нужную минуту. Но он сам лишен прочных корней, и опора, которую он способен дать, - недолгая, ненадежная. Все та же умная философичная ирония повисает в пространстве, да эфемерную поддержку дарит алкоголь.

Что же в жизни остается непоколебленного, несомненного? Для Ремарка это, пожалуй, прежде всего любовь. Даже если она обманчива, непрочна, трагична. В сущности, у Ремарка она трагична всегда, его герой заранее предчувствует это. Привязанности Людвига Бодмера коротки и безответны, любовь от него ускользает. Его недолгая подруга циркачка Герда, прелестная в своей непосредственности и одновременно практичная, мало интересуется поэтическими сантиментами. Она предпочитает им реальную выгоду. Бодмер скорей вправе назвать любовью свое чувство к душевно больной Женевьеве-Изабелле. Но сама Изабелла существует, лишь пока длится ее болезнь. Внезапно исцелившись, она превращается в Женевьеву - женщину вполне от мира сего, уже неспособную ни вспомнить, ни понять того, что было прежде. И все же нет сомнения, что герой, с которым читатель расстается на последних страницах романа, вновь и вновь будет искать истинную любовь, сколько бы горечи она ему ни приносила. У Равика за плечами куда больше трудных воспоминаний. Еще свежа память о возлюбленной, погибшей в застенках гестапо. Из какого-то чувства самосохранения он старается не допустить в душу новой глубокой привязанности. Однако любовь вопреки всему властно врывается в его судьбу - и Равик благословляет ее. "Ты вернула мне жизнь, - думает он о Жоан, - простую сильную жизнь, казавшуюся мне преступлением в это безвременье".

Подобно тому, как можно говорить о типе ремарковского героя, существует и некий излюбленный образ героини, проходящий через многие произведения писателя. Это натура страстная, нежная, "беззаконная", способная безоглядно отдаться стихии чувства, над которой сама не всегда бывает властна. "Ты невинна душой, как дикарка. Испорчена до мозга костей и ничуть не испорчена", - говорит Равик Жоан Маду.

Жизнь хватает героев Ремарка за горло, потому что они живут и любят не в условном, абстрактном пространстве. Они во всем - дети своего времени, писатель умеет это показать с большой убедительностью. Им невозможно отделить свою судьбу и свою любовь от совершающейся кругом трагедии. Попытка убежать вдвоем "из мрака, холода и дождя" - не более чем короткая, заведомо обреченная попытка. "Маленький уютный покой на краю вулкана", - иронизирует Равик. В том-то и дело, что он всюду чувствует себя на краю вулкана, отголоски приближающегося грома доносятся до него со страниц газет, из радиоприемника; они в самой насыщенной тревогой атмосфере. И призрачной кажется в этой атмосфере судорожная беззаботность курорта или аристократического бал-маскарада в предвоенном Париже. "Мотыльки и мошкара слетелись на последний огонек и пляшут".

Гибель подстерегает любящих во многих романах Ремарка. Умирает от туберкулеза Пат в "Трех товарищах", гибнет от пули Жоан Маду, а еще прежде гибнет в гестапо Сибилла ("Триумфальная арка"). Да и выздоровление Изабеллы ("Черный обелиск") по сути тоже равносильно смерти той женщины, которую мог любить Людвиг Бодмер. Нет, ценность любви не подвержена сомнению. Но как хрупка эта ценность! - хрупка, как человеческая жизнь, над которой нависло столько угроз. "И единственное, что остается - это крупица мужества", - подводит итог Равик.

Герою Ремарка не откажешь в мужестве. Это мужество человека, вынужденного в одиночку отстаивать свою свободу, свою порядочность, свою любовь - все, что составляет для него в жизни смысл. Изменить саму жизнь он в одиночку не в состоянии - отсюда непроходящая оскомина горечи. Ното, что он не способен думать лишь о себе, отгородившись от тревог мира, делает ему честь.

"Где-то сейчас стреляют, - время от времени напоминает себе Равик, - где-то преследуют людей, бросают в тюрьмы, где-то растаптывают кусок мирной жизни, а ты сидишь здесь, знаешь обо всем и не в силах что-либо сделать".

Человека, произносящего такие слова, проще всего упрекнуть в неактивности; по отношению к ремарковскому герою такой упрек звучал действительно не раз. Но о неактивности можно судить по-разному. Можно обозначить этим словом позицию вполне удобную для тех, кто творит зло, - позицию обывательскую, трусливую, бесхребетную, когда человек не желает знать ни о чем за пределами своего уютного мирка и позволяет своей совести любые компромиссы. Герой Ремарка, во всяком случае, не равнодушен, он знает, что любит, а что ненавидит, и в этом не изменяет себе ни при каких обстоятельствах. Когда Людвиг Бодмер с товарищами дают хотя бы словесный, хотя бы кулачный отпор поднимающим головы фашистам - это немного, но это уже обозначение позиции. И не случайно Бодмер покидает Германию, когда она, выражаясь его собственными словами, "погрузилась во мрак"; в самом его человеческом устройстве есть что-то несовместимое с фашизмом. Так, неслучайно эмигрировал и сам писатель, неслучайно гитлеровцы сожгли на площади его книги, а затем лишили его самого германского гражданства - хотя особой политической активности он, кажется, не проявлял, и "расовых" причин для враждебности к нему не было. Есть времена, когда простая человеческая порядочность, отстаивание изначальных нравственных ценностей становятся небезопасными, требуют мужества, ибо они несовместимы с преступностью и растленностью господствующего порядка. Пастор Бодендик и врач Вернике из "Черного обелиска" во время войны с риском для себя спасают преследуемых евреев. Равик попадает в застенки гестапо за то, что он приютил "неблагонадежных" друзей и помог им бежать. Искал ли он сознательно активной борьбы с режимом? Вряд ли. Но когда доходит до дела, он мужественно выносит все пытки - и это уже сопротивление, акт внутренней стойкости, заслуживающий уважения. Полгода Равик провел в Испании, на передовой, в республиканском госпитале; он покинул страну, лишь когда фронт был прорван и госпиталь расформирован. Наконец, в Париже он убивает гестаповца Хааке, мстя ему за свои мучения, за гибель своих друзей, своей любимой.

Каждый в отдельности роман Ремарка воспринимается в известной мере как предыстория, пролог еще не сполна осуществившейся судьбы. Если судьба эта не оборвана смертью, в будущем еще возможны разные повороты. Но конкретную историю Равика мы, как упоминалось уже, можем проследить дальше по роману "Тени в раю": французская эмиграция сменяется американской, и не более того. Организованной антифашистской борьбы Ремарк не изображает. Это не его путь - и потому не путь его героя.

Но одинокое сопротивление ремарковского героя по-своему очень важное пренебрегать им нельзя. Об этом размышляет Равик перед убийством гестаповца Хааке. "Какое ему дело? Одним больше, одним меньше. Ведь Хааке лишь один из сотен тысяч похожих друг на друга подлых убийц".

"Вот оно что! - тут же опровергает он себя. - Они и распоясались потому, что люди устали и ничего не хотят знать, потому что каждый твердит: "Меня это не касается". Вот в чем дело! Одним меньше? Да - пусть хоть одним меньше! Это ничего и это - все! Все!. Он понимал, что Хааке, маленький прислужник смерти, сам по себе значит очень немного, и все же убить его было бесконечно важно".

Равик заставляет себя увидеть в этом ничтожном пошлом говоруне и любителе выпить не человека, не обособленного палача, а представителя сил зла. Казня Хааке, он, как умеет, наносит удар по этим силам, отстаивая насущные для себя человеческие ценности. Отказ от этой ненависти, от действия равносилен для него дезертирству, предательству.

"Жизнь есть жизнь, - думает он, - она не стоит ничего и стоит бесконечно много. От нее можно отказаться - это нетрудно. Но разве одновременно не отказываешься и от мести, от всего, что ежедневно, ежечасно высмеивается, оплевывается, над чем глумятся, что зовется верой в человечность и в человечество? Эта вера живет вопреки всему... Так или иначе, но все равно надо вытаскивать этот мир из крови и грязи, и пусть ты вытащишь его хоть на вершок - все равно важно, что ты непрестанно боролся, просто боролся. И пока ты дышишь, не упускай случая возобновить борьбу".

"Тема моя - человек нашего века, вопросы гуманизма", - заметил однажды Эрих Мария Ремарк. Мрачные события современной истории способны были настроить писателя на пессимистический лад. Однако верно ли назвать его безнадежным пессимистом? В его произведениях обычен трагический финал; в каждом из них много безысходности и отчаяния. Но в каждом новом романе герой Ремарка словно поднимается вновь и, несломленный, упорный, ироничный, продолжает свою одинокую борьбу. Он каждый раз заново ищет путь к другим людям.

"В нашей жизни масса парадоксов, - говорил писатель. - Я родился во времена газовых ламп, пережил период развития электричества и авиации. Если проживу еще 10-15 лет, то дождусь полета на Луну. Наука преодолела все. Только людям не удалось стать друг другу ближе... Во многом мы не сделали ни шага. Мы не можем оглянуться на наше прошлое. Оно еще здесь...

Это страшное противоречие. И несмотря на все это, я верю, что люди найдут пути друг к другу. Я не наивный оптимист, но разве невозможно, чтобы люди научились друг у друга хорошему?"

Не будь у писателя этой веры, ему незачем было бы писать свои книги: истории трудных судеб и трудных времен, истории о любви и ненависти, нежности и жестокости, отчаянии и стойкости - книги, которые ищут и находят путь к человеческим сердцам.

Литература

1. Васильев В. "Необходимый оптимизм пессимиста. // Ремарк Э. - М. Избранное. - М., 1999.

2. Иванов А. Последние вершины. // Ремарк Э. - М. Ночь в Лиссабоне. Тени в раю. - М., 1993.

3. Орлов Р.А. Поэтика парадокса. - Л., 1988

4. Харитонов М. Герой в поисках опоры // Ремарк Э.М. Триумфальная арка. Жизнь взаймы: Романы. - Кишинев, 1987

5. Штернбург В. Как будто все в последний раз: Отрывки из книги о жизни и творчестве Эриха Марии Ремарка. // ИЛ, 2000. - № 3.