Реферат: "Слова" Серапиона Владимирского

"Слова" Серапиона Владимирского

Кириллин В. М.

В истории Древней Руси монголо-татарское нашествие 1237-1240 гг. и последовавшее за ним иго хоть и сказались в целом парализующе на мироощущении русского общества, сильно затормозив нормальный ход его развития, но вместе с тем пробудили самосознание отдельных русских людей к осмыслению всего случившегося и того, что им еще предстояло пережить. Прежде всего, это касалось немногих продолжавших в то время, несмотря ни на что, нелегкий, но богоугодный труд "списателя". И одним из славнейших имен той эпохи, пронесенных для нас сквозь века русскими книжниками, является имя Серапиона, епископа владимирского.

К сожалению, об этом церковном деятеле и замечательном мастере слова известно очень мало. Летописи XV в. сохранили лишь два сообщения о нем. Так, например, в "Московском летописном своде" под 1274 г. говорится, что "того же лета прииде ис Киева митрополит Кирил и приведе с собою архимандрита печерьскаго Серапиона, и постави его епископом Володимерю, Суждалю и Новугороду Нижнему"; а уже из статьи за 1275 г. следует, что в этом году он "преставися… положен же бысть в церкви святыа Богородица во Владимери". Таким образом, до своего переезда в Северо-восточную Русь и архипастырского посвящения Серапион духовно окормлял братию Киево-Печерского монастыря - примерно четверть века, начиная с 1249 г., по мнению исследователей. Но насельником этой обители, он, несомненно, стал много раньше. Вероятно, в качестве новопосвященного владимирского епископа Серапион участвовал в работе знаменитого церковного Собора 1274 г., которая была направлена на преодоление целого ряда недостатков в церковном обиходе и внецерковной жизни духовенства и мирян. Результаты таковой, как известно, были зафиксированы "Правилом Кирилла, митрополита русского". Согласно этому документу, отцы собора, заботясь о нравственном состоянии общества, вместе с тем констатировали его небывало тяжкое положение в условиях подвластности Золотой Орде. Нашествие монголо-татар они оценивали как наказание Божие за греховную жизнь всех чад русской церкви и в связи с этим настоятельно обращались к духовенству с призывом не оставлять свою паству без учительного попечения. Надо думать, епископ Серапион очень серьезно воспринял решения собора (возможно, как их соавтор), ибо его немногие речи, приписываемые ему древнерусскими книжниками, прямо с ними перекликаются по тексту. По крайней мере, в продолжение своего недолгого архипастырского служения он преподал народу не одно назидание, да и в годы своего монастырского бытия, несомненно, обрел большой опыт учительства.

Думается, за свою жизнь Серапион создал немало литературных произведений церковного назначения. Не без причины же летописец отметил его ученость: "бе же учителен зело в божественом писании". Однако по сохранившемуся корпусу древнерусских книг известно только пять его "Слов", или "Поучений". Невеликие по объему, все они были весьма значимы для грамотников Древней Руси, ибо последние нередко переписывали их как произведения, сочиненные будто бы авторитетнейшими византийскими риторами классического периода в истории церковного красноречия, то есть жившими еще в IV-V вв.

Четыре поучения Серапиона, надписанные его именем, содержатся в довольно древней рукописи конца XIV в., а именно в сборнике "Златая чепь".

Первая речь - "Слово преподобнаго отца нашего Серапиона" (начало: "Слышасте, братие, самого Господа, глаголюща в Евангелии: И в последняя лета будет знаменья в солнци, и луне, и в звездах; и труси по местом, и глади... "). Настоящий текст встречается и в других древнерусских рукописных сборниках. Например, в некоторых списках "Измарагда" он переписан с другим названием и как псевдоэпиграфическое сочинение, - с другой атрибуцией: "Слово святаго Иоанна Златоустаго о казнех Божиих и о ратех". Вторая речь - "Поучение преподобного Серапиона" (начало: "Многу печаль в сердци своем вижю вас ради, чада, понеже никако же вижю вы пременишася от дел неподобных... "). Это поучение встречается, кроме того, в популярных на Руси гомилетических сборниках, именовавшихся "Златоустами". В последних оно всегда было приурочено ко вторнику 1-й недели поста, но снабжено было другим заглавием и атрибутировано другому автору: "Поучение Иоанна Златоустаго, да престанем от грех наших". Третья речь - "Слово святаго преподобнаго Сирапиона" (начало: "Почюдим, братие, человеколюбье Бога нашего! Како ны приводит к себе?... "). Данное сочинение так же встречается в других рукописях, и опять-таки с другим названием и атрибуцией: "Слово святаго Ефрема о казнях божиих и о ратех". Четвертая речь - "Поучение преподобнаго Серапиона" (начало: "Мал час порадовахся о вас, чада, видя вашю любовь и послушание к нашей худости... "). Что же касается пятой речи, то она известна пока что по единственному списку, который содержится в так называемом "Паисиевском сборнике" конца XV в.: "Слово блаженаго Серапиона о маловерии" (начало: "Печаль многу имам в сердци от вас, чада. Никако же не премените от злобы...").

Исследователи высказывали разные мнения относительно времени написания этих литературных памятников. Однако содержащиеся в них отголоски реальных исторических событий (и, соответственно, хронологические приметы) слишком смутны и общи. Определенно можно утверждать лишь, что все речи явились в результате размышления их автора относительно постигшей Русскую землю беды и что обращены они были не к узкому кругу слушателей (например, к братии монастыря), а к самой широкой аудитории, ко всем чадам русской церкви. Соответственно, они взаимосвязаны тематически, как отдельные части единого цикла, и, скорее всего, были произнесены во время недолгого архиерейства Серапиона, хотя не исключено, что в каких-то вариантах они говорились оратором и раньше.

В научной литературе обычно отмечают, что главной темой всех указанных сочинений является тяжкое положение Руси в условиях наступившей зависимости от Золотой Орды. Это так и не так. Серапион, действительно, пытается понять сам и затем объяснить людям смысл случившегося. Сообразно концепции владимирского собора и так называемой "теории казней Божиих" проповедник придает исключительно религиозное значение нашествию иноверных и другим бедствиям, происшедшим на Руси в его время: именно так карается неисполнение Господних заповедей, междоусобная брань, маловерие. По убеждению Серапиона, одолеть русичам постигшую их беду и избегнуть подобного несчастья в будущем можно лишь через преоборение ими греха в самих себе и в том, как ими строятся общественно-бытовые отношения. Вот что, на мой взгляд, является главной темой речей проповедника: о бедах он говорит хотя и весьма эмоционально, но общо, лишь как о следствии вопиющей безнравственности в жизни Руси и как о знаках еще более тяжкого наказания. Главной же темой для него является удручающее духовное состояние народа. О нем, прежде всего, болезнует ум и сокрушается сердце Серапиона, его детально, выразительно и с горьким чувством он описывает. По существу, речи Серапиона суть обличение общественных и частных пороков, инвектива на свойственную чадам церкви Христовой, в силу их религиозной черствости и скудоты, профанацию христианского вероучения и христианской этики.

Более тесной тематико-содержательной взаимосвязью отличаются первые три слова - как эмоционально возрастающие вариации исполнения одних и тех же мотивов. При этом самым исторически конкретным является первое "Слово". И вероятно, его дошедший до нас текст есть результат собственной переработки ритором своей ранней речи, сказанной когда-то под впечатлением только что случившегося. В этом обращении к пастве Серапион говорит как священноначальник и вместе с тем как один из числа многих. Поводом для размышления служит ему какой-то, будто реально происшедший, природный катаклизм: "Ныне же земли трясенье своима очима видехом: земля, от начала утвержена и неподвижима, повеленьем Божиим ныне движется, грехы нашими колеблется, безаконья нашего носити не может". Возможно, здесь речь идет о землетрясении (если вообще это не метафора), которое упоминается летописями в статье под 1230 г. Во всяком случае, так выходит по внутреннему смыслу логики оратора, ибо далее он трактует упоминаемое им событие как мистическое предзнаменование еще более страшной беды: "Бог ныне землею трясет и колеблет, - безаконья грехи многия от земли отрясти хощет, яко лествие от древа". Что же люди? - задумывается ритор. А люди явили полное равнодушие к этому предвестию. И вот, их постигли худшие потрясения, - нашествие иноплеменников: "Мы же единако не покаяхомся, донде же приде на ны язык немилостив. Попустившу Богу и землю нашу пусту створшу, и грады наша плениша, и церкви святыя разориша, отца и братью нашу избиша, матери наши и сестры в поруганье быша". Не исключено, что здесь подразумевается сокрушительное нашествие Батыя на Русь в 1237 г. Однако Серапион предрекает еще большие беды, если несмотря на это людьми не будет принесено покаяние и они не подвигнутся к нравственному исправлению: "Аще отступим скверных и немилостивых судов, аще пременимся криваго резоимьства (сребролюбия) и всякаго грабленья, татбы, разбоя, сквернословья, лже, клеветы, клятвы и поклепа, иных дел сотониных, - аще сих пременимся, добре веде (знаю): яко благая приимут ны не токмо в сий век, в будущий!" Но, констатировав зависимость условий реальной действительности от духовного состояния человека и, очевидно, воспринимая жизнь земную лишь как приуготовление к жизни по смерти, проповедник все же больше озабочен тем, что случится с опекаемыми им чадами не здесь, на земле, а там, перед лицом Судии, когда они должны будут дать последний ответ. Поэтому он настаивает на том, что и избавление от тягот земного бытия и будущее спасение в грядущем веке они смогут обеспечить себе лишь через послушание заповедям Божиим: "Аще бо поидем в воли Господни, всем утешеньем утешит ны Бог небесный, акы сыны, помилует ны, печаль земную отымет от нас, исход мирен подаст нам на ону жизнь, иде же радости и веселья бесконечнаго насладимся з добре угожьшими Богу". Однако проповедника гнетет горькая печаль из-за полной безрезультатности его учительных усилий: "Многа же глаголах, братье и чада, но вижю: мало приемлют, пременяются наказаньем (назиданием) нашим; мнози же не внимают себе, акы бесмертны, дремлют. Боюся, дабы не збылося о них слово, реченное Господом: "Аще не бых глаголал им, греха не быша имели! Ныне же извета (прощения) не имут (получат) о гресе своем" (Ин. 15: 20)". Завершает Серапион свою речь напоминанием, что его увещания суть лишь от Бога передаваемый дар и пастве надлежит не только принять его, но и преуспеть в своем старании исправиться, дабы преумножить этот талант и обрести все-таки себя "в славе Отца своего с пресвятым Духом".

Второе поучение также посвящено обличению паствы за греховность и побуждению ее к нравственным изменениям. "Многу печаль в сердци своемь вижю вас ради, чада, понеже никако же вижю вы пременишася от дел неподобных. Не тако скорбить мати, видящи чада своя боляща, яко же аз, грешный отець вашь, видя вы боляща безаконными делы. Многажды глаголах вы, хотя отставити от вас злыи обычаи - никако же пременившася вижю вы. Аще кто от вас разбоиник, разбоя не отстанеть, аще кто крадеть - татбы не лишиться, аще кто ненависть на друга имать - враждуя не почиваеть, аще кто обидить и въсхватаеть грабя - не насытиться, аще кто резоимець-рез емля не престанеть!" Риторические вопросы к пастве, к самому себе сочетаются здесь с призывами к слушающим, с восклицаниями, выражающими страх за будущее народа, с сетованиями относительно безуспешности собственного учительства: "Чего не приведохом на ся? Какия казни от Бога не въсприяхом? Не пленена ли бысть земля наша? Не взяти ли быша гради наши? Не вскоре ли падоша отци и братья наша трупием на земли? Не ведены ли быша жены и чада наша в плен? Не порабощени быхом оставшеи горкою си работою от иноплеменник? Се уже к 40 лет приближает томление и мука, и дане тяжькыя на ны не престанут, глади, морове живот наших, и всласть хлеба своего изъести не можем, и въздыхание наше и пе-чаль сушать кости наша. Кто же ны сего доведе? Наше безаконье и наши греси, наше неслушанье, наше непокаянье. Молю вы, братье, кождо вас: внидите в помыслы ваша, узрите сердечныма очима дела ваша, - възненавидьте их и отверзете я, к покаянью притецете. Гнев Божий престанеть…" И это вполне возможно. В подтверждение своих слов Серапион вспоминает о пророке Ионе, который, по воле Божией, предрек жителям Содома и Гоморры гибель их града. И они, убоявшись, тотчас же "пременишася от грех своих, и кождо от пути своего злаго, и потребиша безаконья своя покаянием, постом, молитвою и плачем", и так обрели спасение: Господь "милость к нищим пусти". Серапион вновь и вновь призывает своих соотечественников к покаянию. И при этом он напоминает о сугубой ответственности грешников перед лицом суда Божия: "Мнози бо межи вами Богу истиньно работають, но на сем свете равно со грешьник от Бога казними суть, да светлейших от Господа венець сподобяться! Грешьником же болшее мучение, яко праведници казними быша за их безаконье". Несомненно, таким приёмом сильного психологического воздействия проповедник указывает на двойную ответственность грешников: за собственные беззакония и за невинные страдания людей праведной жизни.

Наиболее ярким эмоционально и по силе убежденности представляется третье "Слово" Серапиона. В нем ритор с замечательной выразительностью развивает тему долготерпения Божия: "Почюдим, братие, человеколюбье Бога нашего! Како ны приводит к себе, кыми ли словесы не наказает нас, кыми ли запрещении не запрети нам? Мы же никак же к нему обратихомся! Видев наша безаконья умножившася, видев ны заповеди его отвергъша, много знамении показав, много страха пущаше, много рабы своими учаше! И ничим же унше показахомься!" И вновь Серапион описывает несчастья, постигшие русских людей по воле Господа: "Тогда наведе на ны язык немилостив, язык лют, язык, не щадящ красы уны, немощи старец, младости детий. Двигнухом бо на ся ярость Бога нашего… Разрушены божественьныя церкви; осквернены быша ссуди священии, и честные кресты, и святыя книгы; потоптана быша святая места. Святи-тели мечю во ядь быша; плоти преподобных мних птицам на снедь повержени быша; кровь и отец и братья нашея, аки вода многа, землю напои. Князий наших и воевод крепость ищезе; храбрии наша, страха наполъньшеся, бежаша; множайша же братья и чада наша в плен ведени быша. Гради мнози опустели суть; села наша лядиною поростоша; и величство наше смерися; красота наша погыбе; богатство наше онем в користь бысть; труд наш погании наследоваша; земля наша иноплемеником в достояние бысть; в поношение быхом живущим вскрай земля нашея; в посмех быхом врагом нашим, ибо сведохом собе, акы дождь с небеси, гнев Господень…".

После этих проникновенных строк весьма странно читать утверждения одного из современных исследователей (В. В. Мильков), что в текстах Серапиона нет "сопереживания мучимым от иноплеменных захватчиков" и что в них надлежит усматривать отсутствие патриотизма и "апологетическое отношение" к захватчикам! Любопытна, к слову сказать, и иерархия ценностей, которую демонстрирует здесь проповедник. Сначала он сокрушается об уничтожении всего, что связано с богослужением, затем о церковном народе, затем о князьях и воинстве, наконец, о материальных благах. Так что его ценностные приоритеты очевидны: сначала сфера духовной жизни, потом люди, то есть все чада Церкви вообще с их частными судьбами, затем уж власть и только в последнюю очередь деньги. И, соответственно, более всего при этом Серапион печалуется о нравственной черствости народа (причем не снимая вины и с самого себя), ибо, несмотря на явное наказание Божие, грех только возрастает в Русской земле: "И ныне беспрестани казними есмы, не обратихомся к Господу, не покаяхомся о безакониих наших, не отступихом злых обычай наших, не оцестихомся калу греховнаго! Забыхом казни страшныя всю землю нашу! Мале оставше, велице творимся! Тем же не престают злая мучаше ны! Завесть оумножилася, злоба преможе ны, величанье възнесе ум наш, ненависть на другы вселися в сердца наша, несытовство имения поработи ны: не даст миловати ны, не даст миловати сирот, не даст знати человечьскаго естьства, - но, акы зверье жадают насытитися плоть, тако и мы жадаем и не престанем, абы всех погубити, а горкое то именье и кровавое к собе пограбити. Зверье едше насышаются, мы же насытитися не можем: того добывше, другаго желаем!" Что же может спасти людей? - задается вопросом Серапион. И ответ его однозначен, - только исполнение самой главной заповеди Божией: "Помяните честно написано в Божественых книгах… еже любити другу друга, еже милость любити ко вся-кому человеку, еже любити ближняго своего аки и себе! Еже тело чисто зблюсти, а не осквернено будет блюдо, аще ли оскверниши, то очисти е покаянием! Еже не высокомыслити, ни вздати зла противу злу! Ничего же тако ненавидит Господь Бог наш, яко злапамятива человека! Како речем "Отче наш, остави нам грехи наша", а сами не ставляюще? В ню же бо меру мерите, отмерит вы ся".

Казалось бы, представленная Серапионом в первых трех словах картина нравственного состояния русского общества, весьма неприглядна. Однако вряд ли ее следует считать точным отпечатком реальной действительности. Конечно же, проповедник, сознательно сгущал краски, прежде всего, подчиняясь стремлению во что бы то ни стало психологически воздействовать на души людей, да так, чтобы непременно добиться преобразующего результата. Но вместе с тем он, несомненно, следовал давней литературной традиции. Ведь указываемые им общественные пороки всегда были предметом обличений в учительных творениях отцов церкви. Так что Серапион лишь воспроизводил общие для гомилетики места и темы. Впрочем, жизнь христианского общества, обозреваемая с точки зрения благовестия Божия, сквозь призму Евангелия, должна была казаться строгим последователям Христа мало меняющейся в сущности. Соответственно, обличительная типологичность проповедей вполне отражала устойчивую типологичность издревле свойственных природе человека пороков. Так что в этом отношении Серапион не сказал ничего нового. Однако следует отметить, что, обличая безнравственность своих соотечественников как главнейшую причину постигшего Русь Божьего наказания, он, прежде всего, выделяет грехи социального характера: "резоимьство", "грабленье", "татбу", "разбой", "клеветы", "клятвы", "поклеп", "ненависть на другы", "несытовство имения". В этом отношении проповедник, несомненно, выступал как истинный служитель церкви Христовой и уж совсем не как человек напрочь лишенный патриотических чувств, на чем настаивает упомянутый выше исследователь.

Четвертое и пятое поучения Серапиона в общем продолжают уже затронутую им тематику, а именно размышления о греховности людей, об участии Бога в судьбах человечества посредством предупреждения и возмездия ради его спасения, о нежелании духовного стада исправляться вопреки пастырским наставлениям и призывам, о различных бедствиях вплоть до нахождения иноплеменных как наказании Господнем.

Однако в обличительном плане четвертая и пятая речи более конкретны. В них проповедник выступает, в частности, против суеверных предрассудков и "поганьских" обычаев, распространенных в народной жизни. Так, он обличает веру людей в "волхвование" и вместе с тем обычай испытывать волхвов водой или огнем дабы избавиться от различных невзгод, - засухи, порчи урожая, падежа скота, болезней людей, которые они якобы вызвали, или же выкапывать из могил утопленников и удавленников, якобы также способных насылать на землю непогоду и неурожай. Но на этот раз Серапион, обличая подобные поверия и обычаи, прибегает к едкой иронии: "От которых книг или от ких писаний се слышасте, яко волхвованиемь глади бывают на земли и пакы волхвованиемь жита умножаються? То аже сему веруете, то чему пожигаете я (волхвов)? Молитеся и чтете я, дары и приносите имъ - ать строять мир, дождь пущають, тепло приводять, земли плодити велять!" Проповедник напоминает, что именно Бог "строить свою тварь, яко же хощеть", и именно он насылает наказания людям за грехи. Что же касается колдунов, то им дают силу над людьми и скотом бесы, а последние, в свою очередь, могут воздействовать на людей только по попущению Божию, и то лишь на тех, кто их боится.

Таким образом, и от власти бесов, и от власти чародеев людей ограждает только твердая вера в Бога. В связи с этим и ради укрепления веры Серапион вновь призывает паству к отказу от злых дел. Замечательно, что для вразумления своих чад проповедник опять-таки применяет сильные приемы. В четвертом слове он, признавая свои немощи, прямо стремится вызвать сочувствие у своих чад по отношению к себе, стремится обратить их в соучастников своего служения: "Вижю вы бо великою любовью текущая в церковь и стояща з говеньемь; тем же, аще бы ми мощно коегождо вас наполнити сердце и утробу разума божественаго! Но не утружюся наказая вы и вразум-ляя, наставляя. Обида бо ми немала належить, аще вы такоя жизни не получите и Божия света не узрите; не может бо пастухъ утешатись, видя овци от волка расхыщени, то како аз утешюсь, аще кому вас удееть злый волкъ дьяволъ?" А в пятом слове, дабы все же вразумить свою паству, Серапион приводит в пример бытующий среди язычников (а ведь именно языческие суеверия он только что обличал!) естественный нравственный принцип самосохранения, которым они руководствуются в своем обществе: "Погании бо, закона Божия не ведуще, не убивают единоверних своих, ни ограбляють, ни обадят, ни поклеплют, ни украдут, не запряться чужаго; всякъ поганый брата своего не продасть; но, кого в них постигнет беда, то искупять его и на промысл дадуть ему; а найденая в торгу проявляют; а мы творимся вернии, во имя Божие крещени есмы и, заповеди его слышаще, всегда неправды есмы исполнени и зависти, немило-сердья; братью свою ограбляемъ, убиваемъ, в погань продаемъ; обадами, завистью, аще бы мощно, снели другъ друга…".

Замечу кстати, что вряд ли правильно данный пассаж интерпретировать в промонголотатарском смысле, как это делает вышеупомянутый критик Серапиона, и, соответственно, усматривать в нем "возвеличивание врагов и захватчиков родной земли". Во-первых, ни из чего абсолютно не следует, что термином "поганые" в этом пассаже обозначены именно монголы. Во-вторых, надо все-таки учитывать обличительный контекст четвертого и пятого слов относительно языческих обычаев испытывать колдунов водой или огнем. О подобных традициях среди монголов или подчиненных им татар ничего не известно. В-третьих, во Владимиро-Суздальской Руси времени епископа Серапиона было еще достаточно балто-финно-угорских племен, не просвещенных христианством, да и в славянских поселениях, поскольку христианизация восточных славян в целом не была насильственной, оставалось еще немало язычников. И именно в этой среде бытовали указанные обычаи. Следовательно, представление о святителе Серапионе как об апологете "врага лютого и немилостивого" - это, если не случайное недомыслие, то очевидная тенденциозная натяжка!

Итак, все "Слова" составлены по правилам дидактического красноречия, то есть являются учительными проповедями. Соответственно, они невелики по объему, не вычурны стилистически и доступны содержательно. По всему видно, что их автор апеллируя к умам людей, призывая их задуматься, воздействовал, прежде всего, на их чувства. Для этого ему нужны были яркие образы и сильные выражения, исповедальная искренность обращения к слушателям, напряженная эмоциональность и экспрессивность, прямо скандирующая ритмичность интонации, но вместе с тем содержательная ясность и убедительность, а не изысканные и утонченные построения богословской мысли. Тем не менее, все речи проповедника содержат библейский контекст. Так или иначе, но ритор обязательно прибегал к помощи Священного Писания, поверяя показательными библейскими примерами или же цитатами ход собственного размышления. Однако в отличие от гомилетического искусства своих великих предшественников, в частности митрополита Илариона и Кирилла Туровского, Серапион как оратор и художник слова был куда более сдержан, конкретен и, соответственно, доступен обыденному сознанию паствы. Личностное начало, простота и дидактичность его проповедей, а также их формальные особенности куда более сближают его с другим проповедником киевского периода, с Феодосием Печерским, который в своих проповедях тоже решал конкретные жизненные вопросы, не прибегая к богословским и эстетическим изыскам.