Реферат: Новый герой русской литературы XIX века

Сила без содержания.

И. С. Тургенев

«Отцы» и «дети» у Тургенева — это именно дворяне и разночинцы, их непримиримые противоречия отразились в его романе с такой ясностью и отчетливостью, были изображены с такой художественной силой, что само произведение стало явлением не только русской литературы, но и общественной жизни.

Не было тогда в русском обществе человека, который бы отнесся равнодушно к роману, и прежде всего к главному герою его, разночинцу Базарову Евгению Васильевичу... «Я не помню, чтобы какое-нибудь литературное произведение наделало столько шуму и возбудило столько разговоров, как повесть Тургенева "Отцы и дети". Можно положительно сказать, что "Отцы и дети" были прочитаны даже такими людьми, которые со школьной скамьи не брали книгу в руки»,— вспоминала А. Панаева. В критике схлестнулись крупнейшие общественные деятели: роман и решительно превозносился, и столь же безапелляционно отрицался.

А это и понятно. Базаров для русской жизни и для русской литературы — фигура новая, во всем необычная. Уже внешний облик его подчеркивает новизну, демократизм героя. Прежде читатель привык встречать внешне изящных, с иголочки и по последней моде одетых благородных героев — Онегина, Печорина, Бельтова, Руди-на... А тут — в старинной «одежонке», с большими красными руками без перчаток, с грубыми чертами лица, нелепыми бакенбардами, с грубоватыми манерами, курящий отвратительные вонючие «сигарки» — Базаров. «...От сурового труда грубеют руки, грубеют манеры, грубеют чувства»,— пояснил позднее Писарев читающей публике.

Базаров, оригинальный внешне, необычен и по происхождению. «Мой дед землю пахал»,— «с надменной гордостью» заявляет он дворянам Кирсановым. Прежде этого могли только стыдиться. А он и представляется не по-дворянски, а по-крестьянски, произнося отчество на манер фамилии: «Евгений Васильев».

Сам по себе разночинец — не такая уж новость для русской литературы. Он известен еще со времен Пушкина — Евгений из «Медного всадника», Самсон Вырин из «Станционного смотрителя», а позже Акакий Акакиевич Башмачкин из гоголевской «Шинели». По отношению к ним даже сложилось особое назваяйе: «маленькие люди», забитые судьбой, вечные страдальцы, йИщие, несчастные — они стали символом социального угнетения, всяческих бед и лишений. Покупка шинели могла стать величайшим событием их маленькой жизни, апофеозом всей человеческой деятельности.

Но Базаров — не «маленький человек». Силу его натуры признают все, даже ненавидящий и презирающий его Павел Петрович Кирсанов. Да и сам о себе Евгений Васильевич говорит: «Ведь я гигант!» Прежние герои русской литературы — дворяне непременно попадали в разряд «лишних людей». Базаров пришел в жизнь как работник, имеющий перед собой ясную цель. Он не оглядывается на свое воспитание и не ссылается на неблагоприятное время. «Всякий человек сам себя воспитывать должен. А что касается до времени — отчего я от него зависеть буду. Пускай лучше оно зависит от меня»,— и в этом он необычен.

Базаров внешне заурядный студент-медик, «лекаришка», как презрительно морщится Павел Петрович, но все чувствуют и понимают: судьба простого уездного лекаря — не для Базарова. Аркадий Кирсанов прямо утверждает в разговоре с отцом Базарова, что сын его прославится, но не на медицинском поприще. В Базарове, без сомнения, угадывается общественный деятель, революционер.

Тургенев первый среди русских писателей поразительным художественным чутьем угадал, а затем отобразил это невиданное явление русской жизни — нигилизм Итак, впервые появился революционер перед русской публикой Именно революционер, хотя в романе «Отцы и дети» он как будто далек еще от какой бы то ни было революционной борьбы.

Но автор настойчиво подчеркивал: «...если он называете, нигилистом, то надо читать: революционером». Само отрицание беспощадное отрицание Базаровым многих сторон действительности революционно по своей сути. Слово «нигилист» происходит от латинского nihil — HE что.

Ничто не принимать на веру — вот знамя нигилизма. Тургенев не сам придумал это слово, но «создал» его, ибо после выхода «Отцов и детей» это слово вошло в общее употребление и приобрело именно то значение, какое придал ему писатель. Достоевский записал у себя: «Нигилисты появились нас потому, что мы все нигилисты». Все революционеры? известном смысле — да. Россия находилась на крутом переломе своей истории; и сам момент был революционным — в широком смысле слова... Одним из символов этого времени стала фигура «нигилиста». Нигилизм Базарова — это попытка преодолеть шаблонность мышления, а также отвлеченных от действительности идей и понятий. «—Аристократизм, либерализм, прогресс, принципы,— говорит Базаров в диалоге с Павлом Петровичем,— подумаешь сколько иностранных... и бесполезных слов! Русскому человеку они даром не нужны... — Что же ему нужно, по-вашему?.. Помилуйте — логика истории требует... — Да на что нам эта логика? Мы и без нее обходимся... — Мы действуем в силу того, что мы признаем полезным,— промолвил Базаров.— В теперешнее время полезнее всего отрицание — мы отрицаем. — Все? — Все. — Как? Не только искусство, поэзию... но и... страшно вымолвить... — Все,— с невыразимым спокойствием повторил Базаров».

Для того времени утверждение подобных взглядов имело особое — революционное значение. Правда, Тургенев в отрицании видел силу опасную: «Но в отрицании, как в огне, есть истребляющая сила — и как удержать эту силу в границах, когда то, что она должна истребить, и то, что ей следует пощадить, часто слито и связано неразрывно?» — спрашивает Тургенев в статье «Гамлет и Дон Кихот». В переломную эпоху российской истории необходимо было уяснить и разграничить позиции «отцов» и «детей», ибо внешне и те и другие имели как будто единую цель: общественное благо.

Но единой цели еще недостаточно для единства стремящихся к ней. Молодые радикалы-разночинцы и либеральное дворянство видели перед собой разные пути движения к цели. Важной задачей нигилиста, его общественным делом, как показал Тургенев, стало выявление именно этих различий. Базаров со своей задачей справляется блестяще: «...мы догадались, что болтать, все только болтать о наших язвах не стоит труда, что это ведет только к пошлости и доктринерству; мы увидали, что умники наши, так называемые передовые люди и обличители, никуда не годятся, что мы занимаемся вздором, толкуем о каком-то искусстве, бессознательном творчестве, о парламентаризме, об адвокатуре и черт знает о чем, когда дело идет о насущном хлебе, когда грубейшее суеверие нас душит... оказывается недостаток в честных людях, когда самая свобода, о которой хлопочет правительство, едва ли пойдет нам впрок, потому что мужик наш рад самого себя обокрасть, чтобы только напиться дурману в кабаке».

До слез знакомая картина, страшно становится, что ничего не меняется в русском обществе. Отношение автора к герою неоднозначно. «Я хотел сделать его лицо трагическое»,— признавался сам Тургенев. «И действительно, ни один из подобных героев не находился в таком трагическом положении, в каком мы видим Базарова»,— отмечал Писарев. Базаров — естественник, он превозносит возможности той науки, которой он занимается. Ему кажется, что развитие науки, наконец, поможет человеку проникнуть во все тайны жизни, даст ему могущество над природой.

Во всех рассуждениях о человеке для Базарова анатомия и физиология являются истиной в последней инстанции. Его излюбленный принцип — разрезать и посмотреть: «...ты проштудируй-ка анатомию глаза: откуда тут взяться загадочному взгляду? Все это романтизм, чепуха, гниль, художество». Исходя из сходства в анатомическом строении людей Базаров рассуждает так: «Все люди друг на друга похожи телом, так и душой, и так называемые нравственные качества одни и те же у всех: небольшие видоизменения ничего не значат. Достаточно одного человеческого экземпляра, чтобы судить обо всех других. Люди, что деревья в лесу; ни один ботаник не станет заниматься отдельною березой».

Но теперь и с медицинской точки зрения это неверно: «человеческие экземпляры» и телом не похожи. Мнение Базарова было определено сравнительно низким уровнем развития науки. Но важнее другое его заблуждение: он отрицает индивидуальную неповторимость человеческой личности. Люди не похожи душой, сак березы в лесу (в сущности, и березы-то не похожи). Но для Базарова это «гниль и художество», поэтому он просто не заметил глубокой по своей социальной значимости мысли Павла Петровича Кирсанова: «Личность...— вот главное; человеческая личность должна быть крепка, как скала, ибо на ней все строится».

Порой Базаров впадает в противоречия. Он отрицает личность, но, по сути, утверждает себя именно как личность. Он заявляет: «Нравственные болезни происходят... от безобразного состояния общества. Исправьте общество, и болезней не будет» — и этим как бы декларирует полную зависимость личности от среды. Не он же и другое говорит: «пусть время от меня зависит», то ест] для себя отрицает влияние среды. Столь же категоричен Базаров и в отрицании искусства: «Рафаэль гроша медного не стоит», j «порядочный химик в двадцать раз полезнее всякого поэта». Рассуждая об искусстве, Базаров демонстрирует свое удручающее невежество, однако совершенно не смущается этим. Он сплеча отрицает вещи, которых «не знает или не понимает»... Остается добавить об одной частной ошибке Базарова в отношении этики и эстетики. Он повторяет ошибку Павла Петровича, который счел нравственность и искусство принадлежностью одного лишь дворянства.

Именно бездельники-дворяне, по убеждению Базарова, придумали себе от скуки все эти «пустяки», трудящемуся же человеку они «даром не нужны». «Природа не храм, а мастерская, и человек в ней работник»,— поучает он Аркадия и деспотически пытается навязать ему свое отрицание эстетики. Подобная система взглядов приводит к обедненному пониманию и восприятию жизни, человека, всего окружающего мира. И в этом великая трагедия Базарова, как и в его одиночестве.

Правда, сам он заявляет: «Нас не так мало, как вы полагаете». Но в романе у него нет ни одного единомышленника. Лишь карикатурные фигуры Ситникова и Кукшиной, а еще Аркадий, временный и случайный попутчик. Базаров одинок и в личной жизни. Старики родители чуть ли не боятся его, он с ними скучает, терпит он крах и в своих отношениях с Одинцовой. Эти отношения окончательно надломили героя, ибо была уязвлена «дьявольская» гордость Базарова. Он самоуверенно заявил Аркадию: «Когда я встречу человека, который не спасовал бы передо мною, тогда я изменю свое мнение о самом себе». И такой человек нашелся — Одинцова. Неожиданно выяснилось, что и с народом, знанием и пониманием которого Базаров так кичился, у него тоже нет подлинной близости, среди крестьян он слывет «чем-то вроде шута горохового». «Известно, барин: разве он что понимает?» Вот поистине приговор, вынесенный Базарову простым мужиком.

Позже, полемизируя с Чернышевским и его романом «Что делать?», в «Записках из подполья» Достоевский раскроет несостоятельность рационализма. Существование Базаровых и Рахметовых немало способствовало появлению «подпольных парадоксалистов». То была своеобразная реакция на рационализм. Смерть Базарова — исход его трагической жизни. Внешне она представляется нелепой и случайной, но, в сущности, она явилась логическим завершением развития образа Базарова. Она подготовлена всем ходом повествования. Усталость, бездействие и тоска героя не могли получить иного исхода. Но и в смерти он остается верен себе. Лучше Писарева об этом не скажешь: «Умереть так, как умер Базаров,— все равно что сделать великий подвиг». Именно здесь вспоминается фраза героя: «Ведь я же гигант!»; перед самой смертью он произносит: «Я нужен России... Нет, видно, не нужен».

Наказание Базарова в нем самом, в его глубокой тоске, которую разглядел Достоевский и сказал о Евгении Васильевиче, беспокойном и тоскующем (признак великого сердца), несмотря на весь его нигилизм». Тургенев высоко оценил отзыв Достоевского и писал, что так верно, как Федор Михайлович, никто роман и не понял. «Сила без содержания» — это авторский комментарий к образу Базарова. С предельной откровенностью отразил автор в главном герое недоверие к той нарождающейся общественной силе, которую олицетворял Евгений Базаров, не кто иной, как Дон Кихот, переродившийся в Гамлета. Пессимист Гамлет вновь брал верх над энтузиастом Дон Кихотом, ввергая писателя в новый, глубокий и затяжной духовный кризис.