Реферат: Тёплая шапка вечности

Мария СЕТЮКОВА-КУЗНЕЦОВА

Вполне вероятно, что имя Нины Садур многим читателям «Литературы» давно знакомо. Ведь с конца восьмидесятых годов вышло уже несколько её книг. Назовём лишь некоторые: «Ведьмины слёзки» (1994), «Сад» (1997), «Чудесные знаки» (2000). Кроме того, романы, повести, рассказы Нины Садур периодически появляются на страницах литературных журналов, а пьесы с успехом ставятся на отечественной и зарубежной сценах.

Представить эту писательницу как вполне возможную кандидатуру для обсуждения на уроке литературы в старших классах хотелось уже давно. Книга «Чудесные знаки», выпущенная московским издательством «Вагриус» в этом году (потому вполне доступная для читателя-покупателя) и собравшая под своей обложкой и старое, и новое “из Садур”, — отличный к тому повод.

Чтобы понять до конца неординарного, талантливого человека — и целой жизни, проведённой рядом с ним, окажется мало. Но случается, лёгкий штрих, искреннее слово так много сразу откроют, что и диву даёшься: вот, оказывается, он какой, твой случайный (или неслучайный?) встречный. Нина Садур — очень искренний человек, разговаривать с ней — одно удовольствие.

“ —Нина, у вас очень часто встречается слово бездна. Человеческая душа наклоняется над бездной и смотрит туда то глазами, полными детского любопытства, то — ужаса и слёз. Но ведь не все люди живут над бездной?

— Нет, не все. И слава Богу! Ведь это же опасно для жизни. Не все, но любой может попасть туда, любой человек.

— А вы живёте…

— А я — над ней…”*

Эта цитата — в определённом смысле ключ к рассказу, который я и предлагаю прочесть и обсудить со старшеклассниками. Называется он «Старик и шапка», написан в 1993 году, в книжке «Чудесные знаки» занимает меньше семи страниц.

О чём этот рассказ? В одном московском доме, а именно в так называемом Доме полярника (есть на самом деле такой дом в Москве, на Никитском бульваре, построен был в 1930-х годах, а название своё получил из-за знаменитых жильцов, многие из которых были полярниками — исследователями Арктики, а некоторые — просто настоящими героями Советского Союза), живёт в трёхкомнатной просторной квартире одинокий старик.

Попутно заметим, что мало кому из персонажей Нины Садур выпадает тихая радость иметь отдельную жилую площадь. Как правило, герои её прозы медленно варятся в адском огне коммуналок, порождая своими муками или своим дьявольским безудержным весельем (от простора безнаказанности) бесчисленные хитросплетения сюжетов. Расхристанная, будоражащая чувствительное сознание тема коммуналок долго не выпускает из своих липких паучьих лапок многих художников слова, обзаведшихся со временем своим личным жильём и даже рабочими кабинетами. Вспомним в этой связи знакомую уже читателям «Литературы» Марину Палей (см.: Литература. 1999. № 2).

Но сейчас — о старике. Не так-то уж он одинок, этот старик, имеющий в сожителях пять кошек и три собаки. “Старик гуляет с шавками, а кошками не дорожит — те ходят гулять сами, когда захотят на улицу”. “Старик пьёт вино. Еду он делит по-честному на три доли: одну долю шавкам, одну долю — себе и одну долю — кошкам”.

Дальнейший пересказ этой маленькой прозы практически невозможен. Хотя, впрочем… В одну из ночей в квартиру прокрадываются два милиционера-лимитчика, которые хотят убить старика и присвоить себе и своим милиционерским семьям его одинокое жильё, тем более что “старик пренебрёг приватизацией, потому что не хотел отвлекаться”.

Попробуем определить, от чего именно “не хотел отвлекаться” вроде бы не занятый ничем старик, тем более что он “разругался с миром”, “ни с кем не здоровается”, не имея “дружб ненужных” и живя своей сокровенной жизнью. В сущности, всего и забот-то у старика: выгулять собак, купить еды на всю компанию и себе — вина «Сахра».

Главное дело жильца трёхкомнатной квартиры — смотреть свои ночные сны.

Старик не случайно живёт в Доме полярника. Ведь его отец “был полярный лётчик, советский первооткрыватель”. Совершая свой подвиг, полярник погиб. Успел ли он пожить в своей престижной трёхкомнатной квартире, “похожей на летательный аппарат. На догадку о нём. На первый сын-алкоголик”?

Скорее всего, не успел в связи с безвременной геройской смертью… Как же попал сюда его алкоголик сын?

Нет ничего случайного в этом мире. Но даже если что-то и было случайным, то со временем оно неизбежно обретёт черты закономерности. Судите сами. Ведь “можно сказать, что старик не может быть сыном полярника из-за времени. По времени наши полярные завоевания произошли не так уже давно, и сын полярника должен быть мужчиной средних лет, а не стариком”. Но в текстах Нины Садур, во всяком случае в большинстве тех текстов, которые мне доводилось читать, не случайно царит некая гармония. Гармония безумного абсурда и естественной логики, гармония опрокинутых с ног на голову следствия и причины. Если ты сын полярника, то вполне естественно, что ты живёшь в специальном “полярном” доме и видишь сны отца и об отце. Но если ты видишь такие особые сны, проживая при этом в Доме полярника, — значит, ты родственник погибшего героя, а скорее всего, даже его сын. “Сны снятся именно этому старику. И тонкая нега полярного холода входила именно в его стариковское сердце. Кроме того, что значит время? Оно давно уже течёт как хочет, как ветер, например”.

Старшеклассники уже знают, что время в художественном произведении — это особая категория. В рассказе Садур оно также приобретает весьма причудливые формы. То становится медленным и однородным, делая при этом экскурсы в прошлое, то убыстряется, привнося в затхлый воздух одинокого жилья запахи дня сегодняшнего. Вот пример такого смешения: “Старик живёт в Доме полярника в квартире именно того полярника, которого послали завоёвывать полярный круг в кожаных ботиночках… Можно тогда ещё подумать про самого полярника, что он был идиот, раз поехал в ботиночках. Но нет. Это не так. Это у всего нашего народа однажды запросили радостных, верящих сил на тысячу лет вперёд, разом и без отдачи. И народ радостно отдал, и полярник полетел в ботиночках, и хрупкие его ноги сдавил нежный холод Заполярья, и кремлёвские звёзды вскипели рубиновой кровью, и высокомерные салюты гремели в зелёном небе, и мертвец хохотал в мавзолее, и бедняцкое счастье сверкало. И время стало течь, как ему вздумается”.

Настоящее писательство — это походы и путешествия за грань реальности. Причём иногда случается, что там, за чертой, располагается вроде бы такая же реальность, и дальше снова похожая, и дальше… и так до бесконечности. Голова писателя — как чудесная сумочка, в которой все эти реальности приносятся домой, поближе к письменному столу, претерпевая по пути самые различные и неожиданные изменения. Бесконечное разнообразие оттенков реальности — это отражение внутреннего мира писателя, с которым она, эта реальность, невольно соприкоснулась. Не все художники слова ходят “за материалом” далеко. Например, Нина Садур, скорее всего, просто сидит в соседнем дворе на лавочке возле так же мирно сидящего рядом Николая Васильевича Гоголя в виде памятника монументального искусства. Изредка она, как явствует из других её рассказов, прогуливается по Новому Арбату.

Да и то верно. Зачем ходить далеко (тем более в тоненьких кожаных ботиночках)? Генри Торо, некоторое время тому назад живший и не туживший близ Уолденского озера, однажды заметил: “Иной спешит в Южную Африку поохотиться на жирафа, но не эта дичь ему нужна. И сколько времени можно охотиться на жирафов? Бекасы и вальдшнепы тоже, быть может, неплохи, но я думаю, что лучше выслеживать более благородную дичь — себя самого”.

Сны старика — это, в сущности, те же походы в иную реальность. Днём старик пребывает в состоянии “бессильной ярости”. Но ночью, “поглубже уснув, он добреет”. Ночью мир преображается и наступает волшебная красота. “И вот луна полилась в дивное огромное окно и залила комнату. А от стены напротив всплеснулись навстречу ей осколки хрусталей на косенькой полочке. А с груди старика навстречу ей вспыхнули и засияли безмолвным холодом кошачьи глаза. И все вместе они наделали столько безмолвного света, чудного, быстро мерцающего и меняющегося цвета, что облачком встало сияние, похожее на непостижимое сияние Севера. И красивый потолок белоснежной высоты лежал над всем этим”.

Кому-то это покажется странным, но сама Нина Садур считает себя реалистом. “Стиль реализма — это аристократизм в литературе. Увы, он беспощаден к пишущему. Он, как рентген, высвечивает всю личность писателя, не давая возможности лукаво скрыться за «изысками» стиля. Сравните: реалист Лев Толстой и реалист Бондарев”. Особенности своего стиля, традиционному консервативному читателю кажущегося не совсем реалистическим, Нина Садур объясняет следующим образом: “Стилю свойственно развиваться. Предположим, мы с таким человеком (то есть с читателем, привыкшим к традиционному реализму. — М.С.-К.) видим яблоко. У него срабатывает самый первый ассоциативный ряд по поводу яблока, а я, может быть, вижу больше, он мне не верит, но яблоко несёт в себе всё это знание, и когда я смогу убедить этого маловера с его ассоциативным рядом, тогда это и будет реализм. Ведь читатель, как бы он ни был искушён, всё равно втайне говорит: «Ой, это про меня, это я и сам видел, но не замечал». Я убеждена, что любой читатель несёт в себе безграничную возможность восприятия, но не всегда владеет ею”.

Есть ещё один достаточно важный вопрос, который имеет смысл адресовать ученикам. Влияние каких литераторов ХIХ–ХХ веков можно заметить в творчестве Садур вообще и в частности — коль скоро мы разбираем сегодня всего лишь один небольшой её рассказ – в этом конкретном рассказе? Ответить на этот вопрос будет несложно с помощью подсказки, заложенной в текст рассказа. “Старик… даже шавок своих выгуливал отдельно от благородных собак. Он выгуливал их вокруг памятника Гоголю в соседнем дворе”.

Но быть может, ребятам и легче, и интереснее будет определить обозначенное особенно сильно на уровне языка влияние другого писателя, также сегодня входящего в школьную программу, — Андрея Платонова. Слово “сокровенный” кажется очень важным для всего творчества Нины Садур. Живущий своей особой жизнью сокровенный мир человека, передаваемый сокровенным же языком и представляющий собой нескончаемое нагромождение загадок человеческой души, — не в этом ли секрет обаяния текстов писательницы? Предложите ученикам вспомнить какое-нибудь уже пройденное произведение Андрея Платонова. Если такого в недавнем прошлом не окажется, можно тот или иной рассказ, по вашему выбору, прочитать или перечитать специально к сегодняшнему уроку. Кстати, сравнительная речевая характеристика, поиски сходства и различий, традиций и новаторства в двух небольших по объёму рассказах Андрея Платонова и Нины Садур — чем не тема для небольшой письменной работы, домашней или классной? В помощь учителю приведём высказывание о языке своих произведений самой Нины Садур: “Язык — это всегда один из моих персонажей. Он для меня магия, заклинание. Я знаю, он всё может — все самые смутные, мимолётные ситуации передать, а мне это так важно! Жизнь на самом деле летит с бешеной скоростью, а мне хочется остановить каждый мельчайший миг её, как драгоценность, потому что он неповторим, и я долбаю, долбаю язык для того, чтобы последний тайный смысл слова выудить, с тем чтобы остановить этот не замеченный никем миг. Ведь что такое писатель? Писатель — свидетель жизни. А раз я свидетель, я должна объять всю жизнь. И для этого мне нужен весь язык, со всеми, самыми глубинными его тайнами”.

Но вернёмся к нашему рассказу и поговорим немного о его названии. Оно очень простое, прямо-таки “детское” — «Старик и шапка». Почему старик — вполне понятно. Ведь он главный герой. А шапка? Этот вопрос — снова к ученикам. Получится очень интересное обсуждение. Отвечая, можно, например, вспомнить сны старика, долгие зимние полярные сны, в которых идёт снег и погибает от нестерпимого холода герой-полярник. “Весь прозрачный, как лёд, он стоял на коленях, а слёзы в его глазах застыли, как стекло”. Нашедшие полярника местные люди “вырубили” его из снега и “подивились его ботиночкам”.

Так вот, может быть, сын замёрзшего полярника, памятуя о безвременной папиной кончине, страшно полюбил тепло? Поэтому и хочет сшить себе новую тёплую шапку, возможно, уже располагая добротными зимними ботинками? Но это, разумеется, не самая научная гипотеза. Смысл названия скорее в другом. В мире, где переплетены сны, мечты и реальность, ничто не исчезает бесследно. “Старик правильно сделал себе шапку из шавки (которая умерла от разрыва сердца при ночном визите милиционеров-убийц. — М.С.-К.). Так её не станет совсем, невозвратно всосёт её земля, а так — побудет ещё в живом воздухе, попарит на голове друга”. Такое вот естественное отношение к жизни: и жизнь — это обыкновенная вещь, и смерть также не Бог весть какое событие. Есть друг — хорошо, нет — хорошая есть шапка и светлая память о друге. Ведь в нашей прекрасной стране всего навалом — и собак, и людей; до недавнего времени, правда, шапок не хватало… Кстати, простым людям всегда была свойственна подобная жизненная позиция, без всяких там антимоний.

Старик, в сущности, не злой человек. “В бессильной ярости” он тем не менее открывает дверь коту — мужу своих пяти кошек, “играет желваками и хрустит пальцами”, но всё же пускает ненавистного кота. Ведь приход его — это вечный закон природы, а вечные законы природы старик, по-видимому, уважает. Он совсем не отрицательный поэтому персонаж. Чего никак нельзя сказать о толстомясых милиционерах, “бывших деревенских парнишках”, а теперь у них, потерявших совсем совесть, “в карманах ни одного колоска нет”.

Человек, длительное время живущий в урбанистическом мире (даже если этот мир ему вроде бы по душе), всё равно, просто в силу своего человеческого устройства, ищет слияния с природой. Как достичь этого? Кто-то покупает “домик в деревне”, а кто-то, выпивая на ночь полстакана «Сахры», уплывает в тот мир, где Природа и Человек — это одна прекрасная белоснежная сказка. Пусть и жестокая к кому-то, как, например, к герою-полярнику, но кто сказал, что Природа всегда добра к своим лучшим сынам?

“Старик лёг спать и, уснув поглубже, подобрел, и звери сползлись, молча подрались за лучшие места и улеглись на старике и вокруг. И все вместе плавно отчалили”.

Всё это выглядит столь величественно и прекрасно, что Садур замечает: даже милиционеры-убийцы, не видящие этой красоты, вероятно, догадываются о ней, заглядывая в глаза шавок и кошек — устремлённые на незваных пришельцев “десятки внимательных глаз с тела спящей жертвы”. Даже эти милиционеры “стояли бы вечно… стояли бы, угрызаемые стыдом, пока из старшин не превратились бы обратно в вольных сельских пареньков и не ушли бы тихонько, всхлипывая от страха и любви, к себе в деревню, к маме, к полям безбрежным…”

Старшины были изгнаны из квартиры домашней стаей во главе с заглянувшим в гости котом Василием. “Синяя болонка так орала, что умерла от разрыва сердца. Старик спал”. Что ему до каких-то милиционеров, ему, видящему такие чудесные сны!

В этих снах “небольшие тихие люди, живущие на краю мира”, мёртвому папе-полярнику “вырубили во льду комнатку, посадили в неё и закрыли вход ледяной глыбой. Чтоб теперь он из новой своей вечной жизни видел сияние безбрежного мира, тончайшую ощутил бы негу холода и молился бы на северное сияние”. (А “красная тряпочка” — понятно, что именно сжимал в руке замёрзший лётчик, — просто пригодилась им по хозяйству.)

Люди, живущие на краю мира, незлобивы и не амбициозны. “Они узко и кротко смотрят на мир слепящего торжества. Они знают, что они уйдут, а слепящее торжество останется”. А что останется после милиционеров без колосков? А что — после других людей? Не дай Бог — одна “красная тряпочка”... Так что этот рассказ Нины Садур — в известном смысле рассказ философский, он о Человеке и Природе, о Времени и касается всех нас. Не случайно «Старик и шапка» кончается так: “...все дома Москвы дрогнули и натужно и грозно пошли-пошли, как ледоколы. И все дома России дрогнули и пошли-пошли, скрежеща ломаемым льдом. Потому что всё это были (до самого края мира) дома полярников”.

А впереди, наверное, шёл дом Нины Садур, он же — Дом полярника, и каменный Гоголь ласково махал ему рукой из тенистого своего двора. Так получается, что и Николай Васильевич — полярник?!