Реферат: Образ преподобного Сергия Радонежского в Сказании Авраамия Палицына об осаде Троице-Сергиева монастыря

Образ преподобного Сергия Радонежского в Сказании Авраамия Палицына об осаде Троице-Сергиева монастыря

Кириллин В. М.

В 1620 г. бывший келарь Троице-Сергиева монастыря Авраамий Палицын[i], будучи на Соловках, закончил свой большой литературный труд — «Историю в память предыдущим родом»[ii]. Труд был посвящён событиям 1584-1618 гг., пережитым русским обществом в период от времени восшествия на царский престол Феодора Иоанновича до заключения русско-польского мира в селе Деулино недалеко от Троицкой обители. Представляя собой один из интереснейших обзоров Смутной эпохи, это произведение закономерно обрело популярность среди русских книжников и, соответственно, сохранилось в большом количестве списков (226) и нескольких вариантах[iii]. Значительное место в нём, а именно главы 7-57[iv], занимает повествование об осаде Троице-Сергиева монастыря объединённой армией Лжедимитрия II, или Тушинского вора, продолжавшейся 16 месяцев, с 23 сентября по ст. ст. 1608 г. до 22 января 1610 г., — «Сказание, что содеяшеся в дому Пресвятыя и Живоначальныя Троица и како заступлением Пресвятыя Богородица и за молитв великих чюдотворцев Сергиа и Никона избавлена бысть обитель сия от польских и литовских людей и русских изменников, того же келаря инока Авраамия Палицына»[v].

Уместно сразу оговориться: вопреки сложившейся трактовке означенное произведение вернее считать повествованием не об осаде, а именно об обороне монастыря сравнительно небольшим числом защитников (стрельцов, монахов, крестьян) от атак многотысячного войска во главе с гетманом Яном Сапегой. Действительно, опираясь на письменные и устные свидетельства, а также отчасти на собственные впечатления, Авраамий Палицын сообщает о разных эпизодах борьбы за монастырь. Но свои рассказы он объединяет в целое не на основе единства сюжета и действующих персонажей, а на основе единства темы и идейной задачи «известити» о заступничестве за обитель Пресвятой Богородицы, согласно обещанию, некогда данному Ею святому Сергию Радонежскому[vi], а также о помощи Божией, ниспосылаемой монастырю во множестве чудотворений как по молитвам преподобных Сергия и Никона, так и через них лично.

Действительно, в период Смуты восприятие народом духовного значения Троицкого монастыря особенно обострилось. Борьба у его ограды рассматривалась как реальное и метафизическое столкновение добра и зла. Возможное падение обители, вероятно, должно было быть понято людьми как исход Божественной благодати из Русской земли, — итог того, что и молитвы преподобного Сергия оказались бессильными, и вековечное попечение Богоматери прекратилось, и Сам Господь, соответственно, явил безучастие к бедам России. Поэтому, несомненно, религиозный смысл защиты обители в сознании её участников и многих сочуствующих должен был совпадать с их конфессиональными и патриотическими интересами.

Продемонстрировать это тождество как раз и стремился Авраамий Палицын в своём сочинении.

Подтверждением того, что Господь по-прежнему заботится о монастыре и всей России, являются в «Сказании» рассказы о чудесах вмешательства воли Божией в ход борьбы за обитель. В них автор стремился в деталях показать своим читателям, как небесная помощь ниспосылалась защитникам обители в самых трудных для них обстоятельствах. Явление таковой открывалось в видениях. Причём видений удостоивались и защитники монастыря, и осаждавшие. Первым в видениях подавалось поддержка, вторым — устрашение.

«Видение»[vii] в данном случае термин условный, поскольку в соответствующих эпизодах главное внимание рассказчика обращено не к визионеру и его состоянию, а к личности, таинственно представшей перед ним, явившейся ему во сне или наяву. Так что вернее было бы пользоваться здесь термином «явление».

В качестве главного действующего лица в подобных визионерских эпизодах «Сказания о Троицкой осаде» обычно выступает преподобный Сергий Радонежский, реже его ученик преподобный Никон, святитель Серапион Новгородский и др. В пределах текста произведения — от введения, в котором Авраамий сообщает о своих литературных задачах, до заключения в виде «благодарственного» слова «о всех чудотворениях», — великий основатель обители как таинственный соучастник боевых действий предстаёт многократно[viii]: трижды является пономарю Иринарху[ix]; дважды — архимандриту Иоасафу[x], а также (сначала явно, потом сновидно) войску казаков-изменников и казачьим атаманам одновременно; наконец по одному разу — гетману Сапеге с польско-литовскими начальниками[xi], братии монастыря[xii], двум галицким казакам из стана изменников[xiii], монастырскому оборонному гарнизону[xiv], и некоему больному насельнику обители[xv](см. главы: «О явлении чюдотворца Сергиа и о приступe и о запалении пивного двора», «О явлении Сергиа чюдотворца архимариту Иасафу», «О Иванe Рязанцe», «О стрельбах по граду ноября в 8 день», «О умножении во граде беззакониа и неправды», «О утeшении чюдотворца явлением Илинарху», «О явлении чюдотворца Сергиа», «О том же свидeтельство»). При этом образ святого очерчивается в произведении несколькими способами, если не принимать здесь во внимание единственного случая скупой констатации самого факта явления, без каких-либо деталей и атрибуций: «И тоя же нощи во снe явися преподобный чюдотворец Сергий атаманом и многим казаком»[xvi].

Самый распространённый, традиционный и тривиальный приём — это использование эпитетов, обычно устойчивых и потому лишённых яркой смысловой или эмоциональной силы: «великаго чюдотворца Сергиа»[xvii], «преподобнаго отца нашего Сергиа»[xviii], «святаго и блаженнаго отца нашего Сергиа»[xix], «преподобный Сергий чюдотворец»[xx], «святый чюдотворец Сергий»[xxi], «преподобнаго и великаго аввы Сергиа»[xxii], «Сергий чюдотворец»[xxiii], «дивнаго же в чюдесeх преподобнаго и богоноснаго отца нашего Сергиа чюдотворца»[xxiv]. Собственно, это даже и не приём, поскольку употребление подобных эпитетов не мотивировано стремлением автора выявить в личности великого святого какие-то отличительные, характеристические черты, это просто дань литературному этикету, а также обычаю официального именования подвижников Церкви, дань никак не связанная с идейно-художественной спецификой литературного творчества. К этим простым, однозначным определениям иногда примыкают содержательно более сложные, развёрнутые определения, в которых уже кроется метафорическое указание на отдельные духовные свойства личности преподобного, например, на его постоянную попечительную и утешительную заботу о духовных чадах: «благаго же и неизмeннаго Владыки благий вeрный раб неотступно о душах промышляя, давшихся ему»[xxv]или «утeшаяй в скорбeх великий чюдотворец Сергий»[xxvi]. Особенно важны в этом ряду эпитеты, квалифицирующие степень святости и чудодейственности преподобного Сергия: «освященный верше» и «поновившему чюдеса Еуфимиа Великого и Феодосиа»[xxvii].

Вкупе с эпитетами (структурно и семантически простыми и развернытыми) Авраамий применяет способ словесной характеристики внешности или действий преподобного Сергия: «И видe (пономарь Иринарх — В. К.) святаго ходяща по граду и по службам, кропяща святою водою монастырская строениа»[xxviii]; «видит (архимандрит Иоасаф Сергия. — В. К.) …стояща против чюдотворнаго образа Святыя Живоначальныя Троица и руцe свои горe воздeвша и молящяся со слезами Святeй Троицe»[xxix]; «Видeшя бо (Иван Рязанец. — В. К.) около града по поясу ходящих дву старцов, брады сeды, свeтозарны образом, яко быти им по образу и по подобию великим чюдотворцом Сергию и Никону. Един же (т. е. Сергий. — В. К.) в руцe имeяше кадильницу злату, а над кадильницею животворящий крест и кадяще обитель свою и огражаше честным и животворящим крестом стeны града…от лица же его неизреченный свeт сиаше, яко огнь паля»[xxx]; «видешя (старцы монастыря — В. К.) Святого Сергиа чюдотворца, ходяща по монастырю и будяща братию»[xxxi]; «зрят (двое галицких казаков. — В. К.) чюдотворца, на посох поникша лицем»[xxxii]; «зрят (защитники монастыря. — В. К.) противу себе борзо шествующа, иже на вратeх от церкви святаго чюдотворца Сергиа, старца святолeпна и сeдинами совершена»[xxxiii]; «позна (болящий инок. — В. К.) чюдотворца по образу написанному на иконe»[xxxiv].

Все эти описания создают образ таинственно и неусыпно пребывающего в монастыре его небесного покровителя, своим участливым сопереживанием и молитвенным деланием ограждающего обитель и побуждающего братию на стояние против врага. В них, описаниях, ощущается духовная эмоция, сопряжённая с твёрдым упованием на действенное заступничество со стороны святого основателя обители. Это, если угодно, иконологические знаки, адресованные своей зримостью прямо читателю «Сказания».

Однако наиболее функциональными и изобразительными в плане формирования в сознании читателя представления о личности преподобного Сергия как мистического участника битвы за монастырь являются его речи, с которыми он, по воле Авраамия Палицына, обращается к визионерам в большинстве соответствующих эпизодов. Святой, например, то предупреждает и вселяет надежду: «Скажи, брате, воеводам и ратным людем; се к пивному двору приступ будет зeло тяжек, они же бы не ослабeвали, но с надежею дерзали» (первое обращение к пономарю Иринарху)[xxxv]; то побуждает к молитве, поучает и опять-таки обнадёживает: «Брате, востани, се время пeнию и молитвe час! Бдите и молитеся, да не внидете в напасть. Господь всесильный многих своих ради щедрот помилова вас и прочее время подаст вам, да в покаянии поживете» (первое обращение к архимандриту Иоасафу)[xxxvi]; то клеймит, вопрошает с упрёком и говорит о тщете завоевательских усилий: «О злодeи законопреступницы! Почто стекостеся разорити дом пресвятыя Троица, и в ней Божиа церкви осквернити, и иночествующых и всeх православных христиан погубити? Не даст вам жезла на жребий свой Господь!» (речь к казачьим изменническим войскам)[xxxvii]; то жёстко устрашает и угрожает: «Мольбу на вас злодeев сотворю Вышнему Царю, и вовeки осуждени будете мучитися в геонских муках» (речь к гетману Сапеге и польско-литовским начальникам)[xxxviii]; то побуждает, ободряет, советует: «Востани, не скорби, но в радости молитвы приноси, предстоит бо и молится Богу о обители и о вас Святая Пречистая Богородица и Приснодeвая Мариа со аггельскими лики и со всeми святыми» (второе обращение к архимандриту Иоасафу)[xxxix]; то успокаивает и воодушевляет: «Что трепещете? Аще и никто же от вас не останется, не имать предати Бог святаго мeста сего, и не будет услышано во вразeх, яко “пленихом обитель Пресвятыя Троица”. Мужайтеся, не ужасайтеся! Рцeте же друг другу вси, яко нечисто живущеи во святем мeсте сем погибнут. Не нечистыми Господь спасет мeсто сие, но имени своего ради без оружиа избавит!» (речь к обороняющим монастырь)[xl]; то заверяет и ободряет: «Рцы братии и всeм страждущим во осадe: почто унывают и ропщут на держащих скипетр? Аз неотступно молю Христа Бога моего. А о людeх не скорбите, людей к вам царь Василий пришлет» (вторая речь к пономарю Иринарху)[xli]; то утешает, помогает и наставляет: «Рцы братии и всeм ратным людем: почто скорбят, что вeсти послати к Москвe нельзя? Аз послах от себе к Москвe в дом Пречистые Богородици и к Московским чюдотворцем всeм молебное торжество совершити трех учеников своих: Михeа, да Варфоломeа, да Наума, в третьем часу нощи. И воры и Литва видeшя их. И почто слуга не возвeстил, еже слыша от врагов, что видeша их? К монастырю бо пришедше о том сказашя сами. Вы же шедше из града глаголите врагом: “Видeсте вы старцов, почто не изымасте их? Се будет от них на вас побeда, да и на Москвe всему граду будет вeдомо о них”» (третья речь к пономарю Иринарху)[xlii].

В рассмотренных случаях, как видно, преподобный Радонежский чудотворец своей волей, поступками и словами прямо воздействует на реальные обстоятельства и события. Он ведёт себя при этом как знающий, заботливый, строгий, предусмотрительный, требовательный хозяин и защитник. Потому его речи стилистически просты, а по содержанию предельно конкретны и деловиты, в них совсем нет словесных прикрас, отвлечённости и притчивости, нет ни намёка на какой-то сокровенный духовный смысл.

Особенно показателен в этом отношении рассказ о явлении святого некоему болящему насельнику Троицкого монастыря. Явление произошло сразу после того, как преподобный Сергий чудесным образом отправил своих учеников Михея, Варфоломея и Наума доставить в голодающую Москву хлеб из монастырских запасов. И они, будучи замечены осаждающими, тем не менее невредимо, как и подобает таинственным персонажам, миновали польско-литовскую стражу и выполнили данное им поручение. О чуде пошли разговоры, кто-то верил, кто-то нет. И вот однажды один немощный престарелый инок «лежа на постели» в монастырской больнице, тоже засомневался. «Сиа же ему мыслящу, обратися к стeнe и се слышит больницу ту оттворшуся и топот ног идущу. Он же не обратися позрeти, занеже мног вход и исход больным тогда в келии той; и мнози бeднии от мирских чади ту же живуще. И слышит старец той кличюща его: “Обратися сeмо, да скажу ти нeчто!” Старец же не обратися к нему и рече: “Скажи, брате, что есть; не могу убо превратитися; вeси и сам, яко болен есмь”. Той же паки рече к нему: “Обратися! Что ленишися?” Старец же отрече: “Не хощу вредитися, повeдай просто”. Мняше бо старец, яко тоя же келии нeкто се глаголет ему; тeм же и не хотяше зрeти на нь. И премолчав предстояй начат поносити ему глаголя: “Что безумствуеши, старче? что непокорив еси? се ли иночество ти? или нeсть у Бога милости, еже подати здравие немощи твоей?” Старец же о поношении размышляше и в себe мысля: “Кто напрасньствует ми, кого же аз оскорбих?” И восхотe обратитися, и всею силою двигся, и се на ногу своею здрав ста. И позна чюдотворца по образу написанному на иконe. Глагола же ему великий чюдотворец Сергий: “Что сумнишися? Истинно послах учеников своих”. И старец, прост сый, и рече: “И на чем послал еси, государь нашь?” Преподобный же отвeща: “Их же конюшей Афонасей Ощeрин скудости ради корма трех слeпых мeринов в надолобы изгна внe монастыря, на тeх послах. Повeждь же всeм о сем: не толико ми гнусно смрад блуда согрeшающих мирян, елико же инок небрегущих своего обeщаниа. И под стeнами града обители моея всeх врагов пришедших потреблю, нечисто же во обители сей и двоемыслено живущих погублю и со осквернившимися управлю”. И се рек невидим бысть. Старец же разуме себе здрав и страхом многим одержим, и плакася до утрени о пререкании ко святому»[xliii].

Данный рассказ об исцелении и вразумлении воспроизводит внешне совершенно обыденную бытовую сцену, ход которой развивается на основе абсурдности, нелепости положения: немощный инок отказывается смотреть на своего собеседника, принимая его за подобного себе и не желая причинить себе неудобство; тот настойчиво требует от него обернуться и укаряет его в непослушании; больной всё-таки оборачивается, но не по благоговению перед своим ви-за-ви, а по гордости, обидевшись на якобы несправедливые слова; и тогда получает исцеление, но не по молитве и глубокой вере, а просто так, будто сюрприз, будто вдруг нашёл то, чего не искал; и поняв, ктó перед ним стоит, старец совсем не удивляется, более того, даже говорит со своим гостем как-то по-свойски, чуть ли не запанибрата; да и цель явившего себя в такой обстановке преподобного, оказывается простейшей, — разъяснить, кáк именно отправил он в Москву своих учеников, насколько ему противна монашеская неверность иноческим обетам и что с нечестивыми и льстивыми насельниками он поступит так же, как с врагами монастыря. Осуществив своё намерение, святой исчезает; исцелённый же монах вместо религиозного воодушевления и славословий всю ночь с плачем раскаивается в собственной строптивости.

Как можно видеть, и все другие рассказы о явлениях преподобного Сергия, помещённые Авраамием в «Сказании о Троицкой осаде» в общем построены так же, то есть — как сообщения об обычных и привычных фактах бытия, которые к тому же, мало связаны с религиозными переживаниями, хотя и имеют в виду божественное вмешательство в дела людские. Для героев и свидетелей этих эпизодов характерны простой облик, простая поступь, простые речи. Правильность такого вывода демонстрирует, например, глава «О явлении чудотворца Сергиа Польским и Литовским людем», читающаяся в «Истории» уже за пределами «Сказания», но сюжетно связанная с событиями обороны монастыря. Здесь воспроизводится свидетельство некоего дворянина Семена Языкова о суеверном восхищении поляков, стоявших в осаде под монастырскими стенами, силой обороняющихся людей. Подтверждая своё мнение, поляки будто бы сообщили ему, что однажды видели, как «един мних ухватил нашу полуторную пищаль (замечу, что такая пушка — обычно медная, в полторы сажени длиной, то есть около двух метров — могла быть очень тяжелой[xliv]— В. К.) и на раму свое возложил, в мур (стену — В. К.) у нас унесе. И се видeвше мы и с нами панове вельми дивишяся и страхом одержими бышя. Многа же и ина видeния видeхом и разумeхом, яко мнихом поспeшествует сила Божиа»[xlv]. По убеждению Авраамия, в данном свидетельстве речь шла именно о Сергии Радонежском. Но в таком случае теперь преподобный оказывается представленным читателям «Истории» чуть ли не как былинный герой, который только одной своей силой и удалостью наводит ужас на врагов. Уместно заметить, что при этом он остаётся и рачительным хозяином, ибо прибирает же к рукам нужное монастырю польское оружие.

Кстати, рассмотренные выше монологи Радонежского чудотворца во время его явлений участникам борьбы за монастырь, как и сами соответствующие им сюжеты, в плане стилистики и поэтики также более близки к народной сказовой, эпической традиции, нежели к церковно-агиографической, обычно характерной для литературы видений. Достаточно сравнить их, например, с визионерскими текстами, появившимися тогда же, в Смутное время, — с «Видением некоему мужу духовному»[xlvi], с «Повестью о видении иноку Варлааму в Великом Новгороде»[xlvii], с «Повестью о чудесном видении в Нижнем Новгороде»[xlviii], с «Повестью о видении во Владимире в 1611 году» [xlix], с «Видениями Евфимия Чакольского 1611-1614 гг.»[l]. Все эти тексты отличаются сугубо церковным характером и описывают события, происшедшие в контексте сугубо религиозных переживаний с молитвой и благоговением перед лицом Божественного откровения. Любопытно, что и в самой «Истории в память предыдущим родом», вне границ «Сказания об осаде Троицкого монастыря», содержатся подобные рассказы. Таковы главы: «О явлении чудотворца на Москве с хлебы»[li], «О явлении Сергиа чудотворца на Москве во осаде Галасунскому архиепископу Арсению»[lii]и «Чудо преподобнаго и богоноснаго отца нашего Сергия чудотворца о исцелевшем немом»[liii]. Вот, например, как повествуется о явлении преподобного архиепископу Арсению Элассонскому, бывшему «хранителю царских гробниц» в Архангельском соборе Кремля[liv]: «Тогда убо Галасунскому архиепископу Арсению бывшу во осадe в Кремлe со окаанными Поляки и с Нeмцы и всeми потребами обнищавшу, — весь бо дом его Поляки и Нeмцы разграбиша и вся имeниа его и запасы поимашя, — архиепископу же, гладом помирающу и уже живота отчаавшуся и отходную ему проговорившу, лежащу же ему в келии со единем старцом, келейником своим, является ему великий в чюдесeх Сергие; пришед х келии тихо, молитву сотворь. Архиепископ же от зельныя немощи едва отвeща: “Аминь”. И абие входит в келию его преподобный Сергий, и свeт велий в келии возсиа, и глагола ему святый: “Арсение! Се убо Господь Бог, молитв ради Всенепорочныя Владычица Богородица и великих ради святителей Петра и Алексeя и Ионы и всeх святых, — да и аз грeшный с ними же ходатай бых, — заутра град Китай предает в руцe христианом и врагов ваших вскорe всeх низложит и из града извергнет”. Архиепископ же Арсений, очи свои возвед, и ясно видит близ одра его стояща великого чюдотворца Сергиа; и познав его и едва въстав на ногу свою, поклонися ему. Он же невидим бысть от очию его. И свeт он великий, явльшийся в келии его, разыдеся. Архиепископ же, в себe быв, ощути, себе от болeзни здрава и благодарив Бога до утриа»[lv].

Самое поверхностное сравнение данного рассказа с рассказом о явлении Сергия Радонежского в больнице, рассмотренным выше, обнаруживает их полярное различие. Теперь уже реализуется модус традиционного агиографического повествования: преподобный предстаёт перед визионером с молитвой, в ореоле света и предрекая; визионер же благоговейно поклоняется ему и, получив исцеление, молитвенно благодарит его. Иное качество имеет также и сама словесная ткань рассказа.

Действительно, во всех подобных эпизодах в «Истории в память предыдущим родом» последовательно используется церковнославянская, а не разговорная, лексика и патетически напряжённая, а не обыденная, интонация. Соответственно, и поведение героев меняется: визионеры пребывают в состоянии молитвы, религиозного воодушевления и благоговения, святой же Сергий излучает сияние, насыщает, предсказывает, исцеляет; одни припадáют к чаше Божественной милости и спасения, другой её подаёт. Да и сам автор — Авраамий Палицын — по этому поводу воспаряется в молитвенном восторге, восхваляет и проповедует «о величии Божии, како прослави и нынe прославляет угодника своего великого в чюдесех»[lvi]. Но при этом цель писателя остаётся неизменной: как в сакраментальных эпизодах — средствами панегирической риторики, так и в будничных — с использованием средств сказовой стилистики, Авраамий всегда стремится показать, что преподобный Сергий Радонежский — истинный народный святой, неотступный защитник своей обители и всей Русской земли и что «на всяком бо мeсте в бeдах или в скорбeх или в юзах в плeне же, и в изгнаниих, и в кровопролитиих, и во всяких нужных тeснотах и печалех и иже призовет с вeрою в помощь великого сего отца, той убо посрамлен никако же исходит и чаяния своего не погрeшит. Овогда же и преже прошениа святый в печалeх предваряет и неищущим его скор помощник обрeтается. Той убо друг присный Матери Слова Божиа, не считая тогда и нынe всeх нас питает»[lvii].

Итак, формируя у читателя представление о преподобном Сергии Радонежском, Авраамий Палицын использует комплекс как семантически простых, так и метафорических эпитетов, влагает в его уста различные в идейно-стилистическом отношении речи, описывает его внешность и поступки и, наконец, характеризует разное восприятие его личности разными участниками борьбы за монастырь. Всё это позволило писателю создать объёмный образ святого, показать его, если позволительно так выразиться, в динамике стереоиллюзии и стереофонии. А последнее особенно важно, ибо свидетельствует о начавшемся в русской литературе отходе от средневековой традиции плоскостной, одномерной и аперспективной изобразительности.

Список литературы

[i] [Евгений (Болховитинов)] Авраамий Палицын // Словарь исторический о бывших в России писателях духовного чина Греко-Российской Церкви. Т. 1. Изд. 2. СПб., 1827. С. 4-10; Авраамий (Палицын Аверкий Иванович) // Русский биографический словарь: В 25 т. / А. А. Половцов. Т. 1: «Аарон — император Александр II». М., 1896. C. 40-43; Солодкин Е. Г. Авраамий (в миру Аверкий Иванов Палицын) // СККДР. Вып. 3 (XVII в.). Ч. 1: А — З. СПб., 1993. С. 36-44; Б. Н. М. Авраамий (Палицын Аверкий Иванович) // Православная энциклопедия. Т. I: А — Алексий Студит. М., 2000. С. 170-171; Перевезенцев С. Авраамий (в миру Аверкий Иванович, сын Палицын) // Святая Русь. Большая Энциклопедия Русского Народа. В трёх томах / Гл. ред., состав. О. А. Платонов. Т. 1: А — И. М., 2009. С. 28-30.

[ii] Сказание об осаде Троицкого Сергиева монастыря от поляков и литвы; и о бывших потом в России мятежах, сочиненное онаго же Троицкого монастыря келарем Авраамием Палицыным. Изд. 2. М., 1822; Сказание Авраамия Палицына / Подгот. текста и коммент. О. А. Державиной и Е. В. Колосовой. Под. ред. Л. В. Черепнина. М.; Л., 1955 («История в память предыдущим родом, да незбвенна будут благодеяния Божия, иже показа нам Мати Слова Божия, от всей твари благословенная приснодевая Мария, и како соверши обещание свое к преподобному Сергию, еже рече, яко неотступна буду от обители твоея»).

[iii] Кедров С. И. Авраамий Палицын как писатель // Русский архив. Год двадцать четвертый. № 8. М., 1886. С. 441-524; Платонов С. Ф. Древнерусские сказания и повести о смутном времени XVII века как исторический источник. СПб., 1888. С. 169-180; Адрианова-Перетц В. П., Боровский Б. М., Комарович В. Л., Лихачев Д. С., Скрипиль М. О. «Смутное время» в изображении литературных памятников 1612—1630 гг. // История русской литературы: В 10 т. Т. II. Ч. 2: Литература 1590-х — 1690-х гг. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1948. С. 51-56; Коротченко М. А. Повести о Смутном времени // История древнерусской литературы: Аналитическое пособие. М.: Языки славянских культур, 2008. С. 164-178 (раздел «“История в память предидущим родом” Авраамия Палицына»).

[iv] По изданию: Сказание об осаде Троицкого Сергиева монастыря от поляков и литвы. М., 1822. С. 58-212.

[v] Сказание Авраамия Палицына об осаде Троице-Сергиева монастыря // БЛДР. Т. 14: Конец XVI — начало XVII века. СПб., 2006. С. 238-355. Далее текст памятника цитируется по этому изданию. В некоторых же случаях — по изданию 1822 г.

[vi] См.: «Пречистаа же своима рукама прикоснуся святого, глаголя: “Не ужасайся, избранниче мой! Приидох бо посетити тебе. Се услышана бысть молитва твоя о ученицех своих, о нихже молишися, и о обители твоей, да не скорбиши прочее: ибо отныне всем изообительствует, и не токмо донде же в житие си, но и по твоем еже къ Господу отхождении неотступна буду от обители твоеа, потребнаа подавающи нескудно, и снабдящи, и покрывающи”». — Житие Сергия Радонежского // БЛДР. Т. 6: XIV — середина XV века. СПб., 2000. С. 380 (глава «О посещении Богоматере к святому»).

[vii] Об этом литературном жанре, весьма продуктивном в древнерусской книжности, особенно периода Смутного времени, см.: Прокофьев, Н. И. Видение как жанр в древнерусской литературе // Учен. зап. МГПИ им. В. И. Ленина. Т. 231: Вопросы стиля художественной литературы. М., 1964. С. 35-56; Рыжова Е. А. Жанр видений в севернорусской агиографии // Русская агиография. Исследования. Публикации. Полемика. СПб., 2005. С. 160-194; Пигин, А. В. Видения потустороннего мира в русской рукописной книжности. СПб., 2006; Кузнецов Б. В. Видения Смутного времени. Ч. 1: Функции и особенности видений как явлений общественного сознания // Образовательный портал «Слово». URL: http://www.portal-slovo.ru/history/43981.php?PRINT=Y. 21.02.2011 (Проверено 09.12.2012 г.).

[viii] Их исторический анализ см.: Кузнецов Б. В. Видения Смутного времени. Ч. 2: Видения «общегосударственного» характера // Образовательный портал «Слово». URL: http://www.portal-slovo.ru/history/44044.php?PRINT=Y. 04.03.2011 (Проверено 09.12.2012 г.).

[ix] Сказание Авраамия Палицына. С. 264, 310, 334.

[x] Там же. С. 272, 278.

[xi] Там же. С. 274.

[xii] Там же. С. 278, 280.

[xiii]Там же. С. 302.

[xiv]Там же. С. 304.

[xv]Там же. С. 336.

[xvi]Там же. С. 274.

[xvii]Там же. С. 238.

[xviii]Там же. С. 268.

[xix]Там же. С. 272.

[xx]Там же. С. 274.

[xxi]Там же. С. 280.

[xxii]Там же. С. 290.

[xxiii]Там же. С. 302.

[xxiv]Там же. С. 350.

[xxv]Там же. С. 304.

[xxvi]Там же. С. 310.

[xxvii]Там же. С. 350.

[xxviii]Там же. С. 264.

[xxix]Там же. С. 272.

[xxx]Там же. С. 274.

[xxxi]Там же. С. 278.

[xxxii]Там же. С. 302.

[xxxiii]Там же. С. 304.

[xxxiv]Там же. С. 336.

[xxxv]Там же. С. 264.

[xxxvi]Там же. С. 272.

[xxxvii]Там же. С. 274.

[xxxviii]Там же.

[xxxix]Там же. С. 278.

[xl]Там же. С. 304.

[xli]Там же. С. 310.

[xlii]Там же. С. 334.

[xliii]Там же. С. 336, 338.

[xliv]Волков В. А. Русская артиллерия (конец XV — первая половина XVII веков) // Образовательный портал «Слово». URL: http://www.portal-slovo.ru/history/35292.php?PRINT=Y (проверено 07.12.2012 г.); Носов К. С., Зарощинская Н. О. Артиллерийское вооружение русских крепостей XVI-XVII вв. // Альманах центра общественных экспертиз. Вып. 2: Декабрь. Б. м., 2008. С. 174-196.