Реферат: Ф. М. Достоевский и К.К. Случевский

Тахо-Годи Е. А.

В архиве поэта К. К. Случевского сохранилось письмо от 20 октября 1880 г., присланное ему В. П. Гаевским, председателем Литературного фонда, где говорится:

«Милостивый государь Константин Константинович,

Я заходил к Вам сегодня просить Вашего участия в Пушкинском чтении, которое предполагается 26 окт<ября>, в воскресенье, в 8 час<ов> веч<ера>, в зале городского кредитного общества.

Меня надоумил обратиться к Вам Ф. М. Достоевский. В случае согласия, потрудитесь сообщить, что Вам угодно читать? В Вашем распоряжении следующие стихотворения:

"Наперсница волшебной старины..."

"Демон"

Осень ("Октябрь уж наступил...") "Погасло дневное светило..."

В ожидании скорого ответа покорнейше прошу принять уверения в искреннем уважении и преданности. В. Гаевский»[i].

Последние два стихотворения на полях отмечены крестиком карандашом — видимо, их Случевский и выбрал для чтения.

Не случайно, что именно Ф. М. Достоевский рекомендовал В. П. Гаевскому Случевского. Имя Случевского было известно Достоевскому давно, хотя отношение Достоевского к Случевскому не всегда было однозначным.

После дебюта Случевского в 1860 г. в некрасовском «Современнике» в газете «Московский вестник» 11 марта 1860 г. появились «Заметки кое о чем» А. Н. Плещеева. В них А. Н. Плещеев упрекнул Случевского в том, что его стихи, несмотря на прекрасную отделку, абсолютно лишены какой-либо теплоты и интимности. Видимо, именно этот неодобрительный отзыв заставил Достоевского заговорить с А. Н. Плещеевым и о Случевском в письме от 22 марта 1860 г. Об этом несохранившемся письме Достоевского и его содержании известно из плещеевского ответа от 25 марта. Возражая Достоевскому, А. Н. Плещеев писал: «О тургеневском романе ["Накануне". — Т.Г.] я с тобой ни в одной йоте не согласен. О Случевском тоже не совсем, впрочем, я не мастер разбирать разные тонкости; не хорошо понимаю, что значит прием. И у Фета, и у Майкова, мне кажется, свои приемы, не сходные с пушкинскими и лермонтовскими. Может, из Случевского и выйдет что-нибудь — не говорю против этого. А что он обходится без заимствованных чувствований — это действительно хорошо. — "Бандурист" и по идее хорош, да и теплота, задушевность есть — без них нет поэзии. Блестящий стих и красивость не дают еще права на название поэта. Но оставим эти диспуты. Господь с ними. — Нравится вещь — так тут никакие теории не разубедят, не нравится — тоже они бесполезны»[ii]

Судя по письму А. Н. Плещеева, в начале 1860 г. Достоевский видел в стихах Случевского нечто новое, отличное от Пушкина, Лермонтова и их последователей; поэзия Случевского казалась ему самобытной, полной теплоты чувств, воплощенных блестящим стихом. К 1861 г. мнение Достоевского о Случевском несколько изменилось. Что ж, к этому времени и Ап. Григорьев, больше всех восхищавшийся «оригинальной натурой, характером, особенностью» поэзии Случевского, начал признавать себя несколько «наивным» в отношении к «молодому орленку», так он называл Случевского[iii]. Эти слова Григорьева были преданы гласности как раз в журнале братьев Достоевских «Эпоха», где H. Н. Страхов в 1864 г. в № 9 опубликовал отрывки из письма к нему Ап. Григорьева от 12 августа 1861 г.

В приписываемом Достоевскому «Письме постороннего критика в редакцию нашего журнала по поводу книги Панаева и "Нового поэта"», напечатанном в первом номере «Времени» за 1861 г., Случевский вспоминается отнюдь не хвалебно. Достоевский пишет: «Неужели смеяться над стихами г-на Случевского (у которого, впрочем, может быть, и есть дарование, но еще не установившееся) значит смеяться над литературой?»[iv]

В том же номере «Времени» имя Случевского возникает еще раз во «Введении» к «Ряду статей о русской литературе». И здесь слова Достоевского звучат уже весьма саркастически. «Когда-то в Париже, в прошлом столетии, процветал один пошлейший рифмоплет под названием Ракан, не годившийся даже чистить сапоги г-ну Случевскому»[v]. Говоря о тех, кто, Бог весть зачем, ездили в Париж и, зная по-русски, «даже занимались зачем-то русской литературой и ставили на русских сценах комедии, вроде пословиц Альфреда Мюссе, под названием ну хоть, например, "Раканы" (название, конечно, выдуманное)»[vi], Достоевский вроде бы имеет в виду только пьесу Н. В. Сушкова «Раканы, или Трое вместо одного». Однако последующие слова о Случевском вызывают мысль и о И. С. Тургеневе, пьесы которого («Где тонко, там и рвется», «Провинциалка») получили отрицательный отзыв Ап. Григорьева как слишком близкие к подобному жанру драматических пословиц[vii]. Намек становится особенно прозрачным, если напомнить описанную А. Галаховым сце- I ну, когда однажды он и П. В. Анненков встретили у И. С. Тургенева Случевского: «По уходе его И<ван> С<ергеевич> обратился к нам с такими словами: "Знаете ли, кто это был у меня? Это такой талант, которому Лермонтов не достоин будет развязать ремень обуви". Заметив наше сомнение, он промолвил: "Ну, вот увидите сами"»[viii]. Очевидно, что Достоевскому тургеневские слова стали известны, и именно они обыграны во «Введении» — тургеневский Лермонтов снижен до «рифмоплета Ракана», отчего гротескность замечания Достоевского о Случевском значительно усиливается.

Отношения между Ф. М. Достоевским и И. С. Тургеневым в это время были еще вполне мирные, но это вовсе не означает, что в период с 1861 по 1866 г. не существовало серьезных предпосылок для разногласий[ix]. Поэтому нет ничего удивительного в том, что стихи Случевского не появились во «Времени», когда об этом в 1862 г. стал хлопотать И. С. Тургенев[x].

Спустя несколько лет, зимой 1867 г., устраивая через Ап. Майкова чтения своей третьей брошюры из цикла «Явления русской жизни под критикою эстетики», посвященной Д. И. Писареву, Случевский попросил Ап. Майкова пригласить и Ф. М. Достоевского. «Очень рад исполнить Ваше желание, — писал Случевскому 9 февраля 1867 г. Ап. Майков. — Но еще как — не знаю, надо повидаться с Достоевским и Милюковым. Достоевский теперь женится, что будет маленькой отсрочкой»[xi]. Просьба Случевского отвечала замыслам самого Ап. Майкова, который считал, что Случевского надобно «остепенить в выражениях и многое объяснить в разговоре, чего он не понимает»[xii] (по-видимому, в расстановке литературных сил). 12 февраля Ап. Майков сообщал А. П. Милюкову: «Хотел еще пригласить Федора Михайловича, да не знаю, как он сладит с женитьбой и флюсом»[xiii].Принял ли Достоевский участие в обсуждении брошюры Случевского, неизвестно, а было бы любопытно знать его отношение, тем более что именно Д. Писарев в «Цветах невинного юмора», иронизируя над журналом братьев Достоевских, «весь легион сотрудников "Времени"» сравнивал не с кем иным, как с «господами Фетом, Случевским, Майковым и Крестовским»[xiv].

Имена Достоевского и Случевского после большого перерыва вновь появляются рядом в «Album de m-me Olga Kozlow» (M., 1883): запись Достоевского сделана 31 января 1873 г., и почти через год — 4 декабря 1874 г. — запись Случевского.

Несколько встреч (по крайней мере две) было у Достоевского со Случевским в 1874 г. в Эмсе, о чем известно из письма самого Федора Михайловича к Анне Григорьевне. Характеристика Случевского, данная в этом письме к жене, по-прежнему не такая уж и лестная, но нельзя не отметить проницательности Достоевского. Он почувствовал и «претензии на высшее общество» — в конце жизни Случевский стал гофмейстером императорского двора; и холодность Случевского к Ольге Капитоновне Лонгиновой, на которой Случевский женился вскоре после разрыва с H. Н. Рашет (как не без язвительности писал И. С. Тургенев H. Н. Рашет, Случевский сообщил ему об этой новости при встрече в Петербурге летом 1870 г. «с тем ему свойственным орехо-щелкающим осклаблением на лице»[xv]); и горячую любовь к детям, особенно к первенцу Константину, родившемуся в 1872 г. Достоевский рассказывает Анне Григорьевне в письме от 16 (28) июня 1874 г.: «Да, встретил я, или, лучше сказать, подошел ко мне в саду (потому что сам никого не узнаю) Случевский (литератор, служит в цензуре, редактирует"Иллюстрацию") и с радостью возобновил со мной знакомство. Я его мельком встречал зимой в Петербурге. Он еще человек молодой, здесь с женой и детьми. Напросился ко мне на визит, не знаю, придет ли. Это — характер петербургский, светский человек, как все цензора, с претензиями на высшее общество, малопонимающий во всем, довольно добродушный и довольно самолюбивый. Очень порядочные манеры. Он мне показал на гулянье всех здешних русских. С женой он почему-то никогда не гуляет, но, кажется, детей своих любит»[xvi].

В комментариях к этому письму в собрании сочинений Достоевского было допущено несколько неточностей: вместо «Всемирной иллюстрации», которую имеет в виду Достоевский, указана «Иллюстрация» В. Зотова; точно так же неправильно указано на салон Штакеншнейдеров как на место встреч Достоевского со Случевским зимой 1873/74 г. Действительно, Достоевский в 1873 г. возобновил свое старинное знакомство с семейством Штакеншнейдеров, но Случевский, судя по письму к нему писателя М. А. Загуляева, в это время у Штакеншнейдеров бывать не мог — Загуляев сообщает Случевскому в феврале 1879 г., что Е. Штакеншнейдер хочет познакомиться со Случевским, и добавляет от себя: «Знакомство с этим милым семейством обязательно для каждого русского писателя, желающего, чтобы о нем говорили»[xvii]. Случевский внял этому совету: 27 марта 1879 г. Я. П. Полонский пишет Случевскому: «Обрадуйте Ваших поклонниц Штакеншнейдерш — и если свободны, зайдите к ним»[xviii].Так что более вероятна версия Т. П. Мазур, что встречи Случевского с Достоевским могли иметь место в период подготовки сборника «Складчина», вышедшего в 1874 г., [xix] — Случевский был секретарем Комитета по изданию «Художественной складчины».

В том же письме Достоевский сообщал Анне Григорьевне, что после первого свидания в саду он еще раз встретил Случевского: «Третьего дня вечером, в довольно сырую погоду, после унявшегося дождя встретил я его с одним русским семейством, и он упросил меня с ними идти. Мне так было скучно, что я пошел»[xx] . Семейство состояло из дамы, ее дочери и какого-то родственника. «Мы сделали прогулку по сырой погоде, недалеко в горы; до первого ресторана, отдохнули, выпили Maytrank и ушли назад. Эта барыня навела на меня такую тоску, что я буду решительно бегать от всех русских. Дура, каких свет не производил. Космополитка и атеистка, обожает царя, но презирает отечество»[xxi] . Достоевский подробно передает жене рассказ этой случайной знакомой о том, как, вырывая зуб, дантист поломал ей челюсть. Описание этой второй встречи Достоевский заканчивает словами: «Расстались мы вежливо, но уже никогда не встречусь с ними. А ночью у меня был даже кошмар»[xxii] . Так не понравившаяся Достоевскому «болтушка и спорщица», однако, оставила некоторый след: в это время Достоевский работал над романом «Подросток», и среди подготовительных материалов к роману сохранилась запись: «Эльпидифорова (Александрова). Космополитка. История, как она сломала челюсть»...[xxiii]

В период с 1875 по 1879 г. мы не имеем сведений о том, пересекались ли как-нибудь пути Случевского и Достоевского. Можно указать лишь на то, что в «Дневнике писателя» за май 1876 г. и апрель 1877 г. упоминается в связи с процессами Каировой и Корниловой младший брат Случевского — Владимир Константинович, в то время прокурор Петербургского окружного суда. Достоевский лично присутствовал на судебном заседании по делу Корниловой, на котором В. Случевский произносил речь[xxiv] .

И еще, благодаря Е. А. Штакеншнейдер сохранилась нелестная реплика Достоевского о Случевском. «Какой мучительный иногда человек Достоевский», [xxv] — записала она в своем дневнике после вечера 17 марта 1879 г. Достоевский наговорил всем всяких «дерзостей», в том числе и ей самой, причем досталось Е. А. Штакеншнейдер из-за Случевского: «А вы за что не хотите говорить со мной?» — с негодованием стал говорить он хозяйке салона, хотя до этого вынудил ее замолчать своим же криком. — «Целый час не обращаете на меня внимания, занимаетесь другими, а от меня отворачиваетесь. Вы, верно, недовольны мной. Я чем-нибудь огорчил вас. Это вы, верно, за Случевского, что я его дребедень не читал. О, женщины, все только фальшь, лицемерие. Вы мне мстите, за что? Что я вам сделал?»[xxvi] Однако, как пишет Е. А. Штакеншнейдер, «это было предисловие, но скоро открылась и настоящая причина его недовольства»[xxvii] — Достоевского обидел Я. П. Полонский, побоявшийся пригласить его накануне к себе одновременно с И. С. Тургеневым после чтений, устроенных Литфондом, где они оба выступали. Что же касается Случевского, то он в 1879 году должен был быть предметом особого внимания всего литературного и окололитературного мира после его выхода из «подполья» — появления одной за другой двух его поэм — «В снегах» («Новое время», январь, 1879) и «Картинка в рамке» («Русский вестник», февраль, 1879). Может быть, эта вновь возникшая «мода» на Случевского также раздражала Достоевского.

Но именно в салоне Е. А. Штакеншнейдер Достоевскому еще не один раз пришлось встретиться со Случевским.

Вероятно, как раз Е. А. Штакеншнейдер имел в виду Достоевский, когда жаловался 5 февраля 1880 г. писательнице С. И. Смирновой, что «никак не может всем угодить», и в подтверждение своим словам рассказал ей, как его не так давно выставили в совершенно глупом положении и какую пытку ему пришлось вытерпеть в том числе и из-за Случевского. Вот как передает это С. И. Смирнова в своем дневнике: «На каком-то великосветском вечере Случевский собрался читать стихи, но хозяйка наивно объяснила ему: "Мы вас не смеем просить, потому что здесь Федор Михайлович, а он стихов не любит". Достоевский протестует. Случевский говорит: "Я слышал, что вы "наших" стихов не любите". Однако стал читать и читал VA часа. Но перед всякой новой главой обращался к Достоевскому с вопросом, не надоел ли ему. "И все это в обществе, — говорит Достоевский, — где сидят около 20 дам, совершенно мне незнакомых"»[xxviii] .

По воспоминаниям писательницы Л. И. Веселитской (В. Микулич), познакомившейся с Достоевским у Е. А. Штакеншнейдер, в зимний сезон 1879/80 г. Достоевский присутствовал на устроенном у Штакеншнейдеров спектакле по пушкинскому «Каменному гостю», в котором принимал участие и Случевский. Когда-то в юности Случевский мечтал о театре и театральной труппе, но довольно скоро отказался от этих идей. В 1861 г. писатель Николай Успенский с упреком писал Случевскому в Швейцарию: «... как дурно, что вы бросили ваши планы насчет театра, убедитесь, что вам улыбалась прекрасная вещь, то есть театр, вам предстояло море жизни <...> Эх, Случевский, вы напрасно это делаете, прокисая теперь в паршивом Вевее и глядя на тучки, ну что вы дитя что ли, чего вы там ищете в этих тучках? Эти вещи хороши на два, три дня. Вы бы пролили много утешения в губернию русскую, устроив в ней труппу — ведь у вас игры может быть чертова пропасть, потому что столько жару, как в вас, я нигде не видывал, только печка или Везувий может сравниться с вами касательно жару»[xxix] . Теперь, в начале восьмидесятых годов, этот «жар» тратился на подобные любительские спектакли.

В этот вечер Достоевский не был ничем раздражен, напротив, он даже привез с собой на спектакль к Е. А. Штакеншнейдер вдову Алексея Толстого Софью Андреевну и ее племянницу Софью Хитрово, одну из наиболее долгих и глубоких привязанностей Владимира Соловьева. «Когда публика разместилась, позвонил колокольчик, сестры Назимовы сыграли в четыре руки увертюру из "Дон-Жуана", занавес поднялся, и взорам нашим представилось кладбище Мадрида и два испанца: Дон-Жуан — Случевский и Лепорелло — Аверкиев. Достоевский был в духе и очень оживился. А когда неожиданно для него на сцене появился H. Н. Страхов в костюме монаха, с четками и капюшоном, который как нельзя лучше шел к его наружности, походке и голосу, Достоевский пришел в положительное восхищение и все повторял: "Как он хорош! Браво, Страхов! Вызвать Страхова!" <...> Кроме супругов Аверкиевых никто не умел ни ходить, ни двигаться на сцене, но все прекрасно читали свои роли, все надели костюмы и разрешали себе время от времени более или менее соответствующий или несоответствующий жест. <...> Потом Дон-Жуан заколол Дон-Карлоса... Достоевский совсем развеселился. <...> Мы отбили себе ладони; кладбище Мадрида исчезло, сцену разорили, и актеры присоединились к нам», [xxx] — так описывала этот вечер В. Микулич. После «Каменного гостя» был прочитан в лицах и «Скупой рыцарь» Пушкина, причем Достоевский читал роль старого барона. Потом Случевский пел под гитару свои стихи. Видимо, все это произвело на Достоевского не самое плохое впечатление.

3 февраля 1880 г. Достоевский был избран товарищем председателя Славянского благотворительного общества, а 14 апреля утвержден в этой должности. В архиве Случевского сохранилось письмо от 14 апреля О. Ф. Миллера, которое, скорее всего, относится именно к апрелю 1880 г. О. Ф. Миллер писал:

«Милостивый государь Константин Константинович.

В субботу 26-го предполагается литературный вечер в пользу Славянского Общества при участии Ф. М. Достоевского. Мне поручено просить Вас прочесть на этом вечере два из Ваших прекрасных стихотворений: "Бандурист" и "Ночь и День". Так как времени мало и надо поскорее заручиться разрешением, то я и позволил себе сделать выбор и включить означенные стихотворения в список, представленный Попечителю. Смею надеяться, что Вы не сочтете за излишнюю смелость ту надежду на Ваше согласие, которая побудила меня поступить так самоуправно и скоро. К общей просьбе Совета Славянского Общества не отказать ему в Вашем участии лично присоединяется, кроме меня, и Федор Михайлович Достоевский.

Примите уверение в истинном к Вам уважении и преданности. Ор. Миллер»[xxxi] .

Этот вечер состоялся 27 апреля 1880 г. Сам Достоевский читал на нем отрывки из последней части «Братьев Карамазовых»[xxxii] . Случевский в то время еще не был членом Славянского благотворительного общества, он стал им чуть позже — в начале мая того же года.

Вполне возможно, что благоприятному мнению Достоевского способствовал и еще один вечер 14 октября 1880 г., у той же Е. А. Штакеншнейдер. Вечер прошел необычайно насыщенно. Гости засиделись до трех часов ночи. Достоевский читал Пушкина: «Пророка», «Для берегов отчизны дальней», «Медведицу», «Из Данте» и «Из Буньяна»; М. Загуляев и жена Д. В. Аверкиева — «Сцену у фонтана» из «Бориса Годунова», Случевский — свое стихотворение «Дьячок». Обсуждали еще не вышедшую в свет книгу Н. Я. Данилевского «Дарвинизм»[xxxiii] .

Могла повлиять на Достоевского и встреча со Случевским 19 октября 1880 г. на чтениях в пользу Литературного фонда, устроенных в день открытия Пушкинской выставки в зале Городского кредитного общества[xxxiv] . Достоевский читал здесь монолог барона из «Скупого рыцаря»[xxxv] . На этом вечере Случевский подарил ему первую свою книгу стихов: «Ф. М. Достоевскому, от одного из самых почтительных поклонников его. Автор. 19 октября 1880»[xxxvi] . Может быть, он заглянул в нее, и поэзия Случевского не показалась ему на этот раз «дребеденью», раз он предложил В. П. Гаевскому пригласить Случевского выступить 26 октября на литературном вечере, посвященном Пушкину? Или слова А. Г. Достоевской из письма Случевскому от 26 мая 1887 г.: «покойный Федор Михайлович так любил Вас как человека и так высоко ставил Ваш талант!»[xxxvii] — очень далеки от правды?

Случевский принял предложение В. П. Гаевского и участвовал в Пушкинских чтениях 26 октября 1880 г. наряду с гр. А. А. Голенищевым-Кутузовым, Д. В. Григоровичем, П. И. Вейнбергом, Я. П. Полонским, А. А. Потехиным, М. Г. Савиной, Ф. Ф. фон Мин-стером, Я. К. Гротом и И. Ф. Горбуновым. Выступал на этом вечере и Достоевский[xxxviii] .

Выступал Случевский и на устроенном Литфондом вечере 21 ноября (уже не связанном с памятью Пушкина), где также читал и Достоевский[xxxix] . Как известно, Достоевский собирался выступить и на литературном вечере в годовщину гибели Пушкина. Возможно, что именно в этом вечере приглашал участвовать Случевского О. Ф. Миллер, когда писал ему:

«Милостивый государь Константин Константинович.

У меня сегодня вечером соберутся для обсуждения программы Пушкинского вечера. Пожалуйте также и прочтите.

Если желаете быть сперва со мною вдвоем, пожалуйте часов в 7-мь. Все утро — по делам, пишу второпях и убегаю.

Весь Ваш Ор. Миллер»[xl] .

В Пушкинском вечере 29 января 1881 г. в зале Кононова должны были участвовать, кроме Достоевского, Д. В. Григорович, Я. П. Полонский, И. Ф. Горбунов, О. Ф. Миллер, П. И. Вейнберг, А. А. Голенищев-Кутузов, А. И. Незеленов, А. Н. Плещеев, А. А. Потехин, К. К. Случевский и др.[xli]

Жизнь Достоевского оборвалась внезапно за день до 29 января. И тогда же, 29 января, на том же Пушкинском вечере, начались «поминки» по Достоевскому: «После увертюры на эстраду вышел профессор Миллер и обратился к публике с краткой речью. "Сегодня, — начал он, — день поминальный. Нам приходится поминать не только Пушкина, но и Достоевского. Еще недавно мы думали поминать Пушкина вместе с Достоевским, т. е. что он будет вместе с нами участвовать в Пушкинской поминке, читать его произведения, мы надеялись самым горячим образом приветствовать его здесь живого — теперь поминаем мертвого"»[xlii] . Собравшиеся почтили память обоих — и Пушкина, и Достоевского: «В начале второго отделения подняли занавес и на сцену внесли портрет Достоевского, убранный цветами и венками. Его окружили все участвующие, и О. Ф. Миллер, обратись к присутствующим, сказал: "Вот теперь, именно в это время должен был бы приехать Достоевский и быть горячо приветствован нами; теперь же мы можем видеть лицо его только на портрете". По желанию публики портрет Ф. М. Достоевского оставался весь вечер на авансцене»[xliii] .

Случевский тут же отозвался на смерть Достоевского стихами, появившимися уже 1 февраля 1881 г. в «Новом времени»:

Три дня в тумане солнце заходило...

И на четвертый день безмерно велика,

Как некая духовная река,

Тебя толпа к могиле уносила...

И от свечей в руках, от пламени кадила,

От блеска наших слез, и от живых цветов,

Качавшихся на зелени венков, —

Бессмертие, прийдя, твой светоч засветило.

И приняла тебя земля твоей Отчизны!

Дороже стала нам одною из могил

Земля, которую без всякой укоризны,

Ты так мучительно и смело так любил!..[xliv]

Новый вариант этого стихотворения был прочитан О. Ф. Миллером 14 февраля 1881 г. на заседании Славянского благотворительного общества[xlv] , он уже появился во второй книге стихов Случевского (1881). В результате изменений стихотворение до некоторой степени лишилось своеголирического напряжения, стало более эпичным, в нем появилось описание Пушкинского вечера 29 января:

И вечер наступая,

Увидел некое большое торжество:

Толпа собралась шумная, живая,

Другого чествовать, поэта твоего!..

Гремели песни с освещенной сцены,

Звучал с нее в толпу могучий, сильный стих

И шли блестевшие огнями перемены

Людей, костюмов и картин живых...

И в это яркое и пестрое движенье,

Где мягкий голос твой назначен был звучать,

Внесен был твой портрет, — как бледное виденье,

Нежданной смерти ясная печать!

И он возвысился со сцены — на престоле,

В огнях и звуках, точно в ореоле...

И веяло в сердца от этого всего

Сближением того, что живо, что мертво...[xlvi]

Случевский называет Пушкина «поэтом Достоевского» («поэта твоего» — в стихотворении), и это отражает представление Случевского о Достоевском как о продолжателе пушкинской традиции в русской литературе. В то же время Пушкин — это та точка соприкосновения Достоевского и Случевского, без которой нельзя не только воссоздать историю взаимоотношений Случевского с Достоевским, но и специфику восприятия Случевским Пушкина, на которого он, во многом, смотрел сквозь «призму» Достоевского.

Случевский неоднократно участвовал в 1881 г. в «поминках» по Достоевскому. Вскоре после смерти Достоевского, 3 февраля 1881 г., в газете «Голос» появилось сообщение, что на одном из заседаний Литературного фонда было сообщено В. П. Гаевским о решении учредить фонд имени Ф. М. Достоевского, деньги из которого будут предназначаться на воспитание детей бедных литераторов. В том же номере говорилось, что в ближайшее время состоятся чтения, на которых прозвучат произведения Достоевского, а весь денежный сбор пойдет в кассу Литфонда в счет капитала имени Ф. М. Достоевского для выдачи пособий для детей. 8 февраля 1881 г. Д. В. Григорович, заболевший после совещания, просил Случевского: «Не забудьте только, что Вы читаете отрывок из романа "Бесы". Сократите насколько возможно <...> и доставьте все это О. Ф. Миллеру для представления Попечителю на разрешение»[xlvii] . Эти чтения состоялись 6 марта в зале Кононова. Выступал вместе с Д. В. Григоровичем, О. Ф. Миллером, А. А. Навроцким, А. И. Пальмом, А. Н. Плещеевым, М. Г. Савиной и Случевский[xlviii] . 26 апреля 1881 г. состоялся очередной вечер в память Достоевского для учреждения стипендии его имени с участием Д. В. Григоровича, О. Ф. Миллера, А. Н. Плещеева, К. К. Случевского, А. И. Пальма, А. А. Потехина, П. И. Вейнберга и др.[xlix]

Еще раньше, в марте, на квартире у А. Г. Достоевской прошло несколько совещаний. План и состав первого полного собрания сочинений Достоевского обсуждали О. Ф. Миллер, H. Н. Страхов, А. Н. Майков, Д. В. Григорович, Д. В. Аверкиев, К. П. Победоносцев. Среди других был привлечен к этой работе и Случевский[l] . Вряд ли он мог предположить тогда, что 27 марта 1898 г. ему придется присутствовать на другом совещании — заседании особого отдела Ученого комитета Министерства народного просвещения, на котором будет принято решение исключить полное собрание сочинений Достоевского из списка книг, рекомендованных для народного чтения тем же Ученым комитетом в 1896 г.[li]

А пока что в вышедшем в 1883 г. первом томе полного собрания сочинений Достоевского H. Н. Страхов среди «погибших во цвете лет» от литературного террора, устроенного в шестидесятые годы «комитетом общественного спасения» «Современника», не забыл назвать и Случевского[lii] .

К 1889 г. по просьбе вдовы писателя, Анны Григорьевны Достоевской, Случевский написал очерк о Достоевском — 25 января 1889 года Случевский приглашал Достоевскую присутствовать вместе с Д. Аверкиевым, Ап. Майковым, О. Миллером, А. Милюковым и Н. Страховым на чтении очерка (Страхов отказался по болезни)[liii] . Очерк Случевского вошел в третье (1889) и четвертое (1892) издания собрания сочинений Достоевского в виде предисловия. Судьбе было угодно, чтобы среди тех, кто первыми попытались очертить личность и творчество великого романиста, оказался сам Случевский, хотя он и в 1897 г., возвращаясь к своему путешествию в Старую Руссу, совершенному в 1887 г., повторял сказанные тогда слова о том, что пора по-настоящему оценить Достоевского еще не пришла: «Критическая оценка могучего таланта его еще не наступила, так как покойный находился в "боевой" линии того направления, которого держался, и всякая оценка будет более или менее субъективна, но что в нем сказалось пророческое ясновидение путем художественного творчества — это несомненно; стоит вспомнить "Бесов" и "Идиота" и то, что вершилось в нашем развитии потом, вслед за их написанием, чтобы убедиться в этом и в той горячей любви его к "милой больной", в те дни очень больной, — России, садящейся после изгнания бесов к ногам Христа»[liv] .

Надо сказать, что Случевского с Анной Григорьевной Достоевской связывало не только общее стремление увековечить память Федора Михайловича изданием сочинений, устройством школы его имени в Старой Руссе (недаром портрет Случевского был помещен в «Музее памяти Ф. М. Достоевского» при Историческом музее)[lv] , но и добрые личные отношения, и дружба их детей — дочь Случевского Ольга училась вместе с Любой Достоевской, в Любу Достоевскую был влюблен его сын Константин[lvi] .Примечательно, что уже после смерти Случевского, 7 февраля 1907 г. А. Г. Достоевская рекомендовала И. Л. Леонтьеву-Щеглову сборник «Стихотворений Лейтенанта С.», знакомого ей и погибшего при Цусиме «юноши» К. К. Случевского (сына известного поэта), рассчитывая на Щеглова как на ценителя поэзии с тонким «литературным чутьем», а в письме от 29 марта поблагодарила его за согласие поместить рецензию на стихи в «Слове», где И. Л. Леонтьев-Щеглов был постоянным сотрудником[lvii] .

В очерке о Достоевском Случевский указывал на пушкинскую речь Достоевского как на одно из самых крупных событий в жизни писателя: «Начав свое служение литературе в Москве с горячей, страстной любви к Пушкину, Достоевский и завершил его, после долгого скитания, в Москве же и на памяти того же Пушкина»[lviii] . Случевский подчеркивает, что «в этой речи имелось налицо гораздо более, чем "характеристика"»[lix] , потому что Достоевский сумел высветить в Пушкине то, чего не замечали современники, — его речь явилась «действительным откровением <...> и сделала из праздника настоящее торжество»[lx] .

Надо сказать, что Пушкинскую речь Достоевского Случевский мог лишь читать. На самом открытии памятника Пушкину в Москве в 1880 г. ему побывать не пришлось. С 1874 г. он перешел из Министерства Внутренних дел в Министерство Государственных имуществ и в 1880 г. был командирован за границу для собирания сведений о ценах на рабочий труд, о состоянии земледелия в Германии и Франции[lxi] . Из Германии Случевский прислал О. Ф. Миллеру стихотворение «Тост Пушкину», датированное «Гейдельберг 21 мая 1880»[lxii] . В сопроводительном письме он просил Миллера прочесть стихотворение на «Славянском вечере»[lxiii] , сообщал, что послал текст Суворину с просьбой не только напечатать в «Новом Времени», но и поручить «кому-нибудь прочесть в Москве». Повторяя то же пожелание Миллеру, он спрашивал и о том, «как адресовать телеграмму в Москву, кому, 25 или 26»[lxiv] . Однако просьба Случевского не была выполнена. Выступая 6 июня с речью о Пушкине в Петербурге, О. Ф. Миллер не прочел стихотворения Случевского: «Речь г. Миллера, видимо, произвела сильное впечатление <...> так же, как и прочитанное вслед за тем им же прекрасное, чисто музыкальное стихотворение г. Полонского»[lxv] . В «Новом времени» стихотворение тоже не было опубликовано, да и на Пушкинских торжествах в Москве прочитано не было.

В Достоевском, убежден Случевский, несомненно было «два человека» — и «отмеченный божественным перстом художник слова», и «то, что называлось в былое время трибуном или вечевым человеком», причем «этот второй человек, в конце концов, в силу служения беззаветно любимой России, поборол в Достоевском первого человека, и именно этой стороною своей деятельности исключительно велик и еще недостаточно понят Достоевский»[lxvi] . Если в обыкновенной писательской деятельности начинают обозначаться особенности «подвига», «значит, эта деятельность выходит за обыкновенные пределы писательства»[lxvii] . И в этом основное отличие Достоевского от всех его однолеток — людей сороковых годов: Н. А. Островского, И. С. Тургенева, А. Ф. Писемского, Д. В. Григоровича; только Л. Н. Толстой, хотя и в меньшей степени, отличается подобным Достоевскому «богатырским пошибом»[lxviii] . Несмотря на всю силу таланта, на удивительное умение изображать «духовный мир человеческой души», Достоевский-литератор, по мнению Случевского, «как бы ушел вдаль, уступив место другому типу, типу "человека-деятеля", типу, которому, пожалуй, и до сегодня не имеется родового названия — так он нов, исключительно народен и многозначащ»[lxix] . И именно этим Достоевский не похож на всех писателей русской земли. Вот почему одним из эпиграфов к своему очерку Случевский выбрал слова Л. Н. Толстого из его письма 1880 г. к H. Н. Страхову: «На днях я читал "Мертвый дом" и не знаю лучше книги во всей новой литературе, включая Пушкина»[lxx] .

Первую часть очерка Случевский читал на торжественном собрании членов Славянского благотворительного общества 14 февраля 1889 г. Как сообщили «Славянские известия», речь его была покрыта громкими и продолжительными рукоплесканиями[lxxi] . Присутствовавший в зале Городской Думы, где проходило собрание, знакомый Случевскому литературный критик Д. Н. Михайлов тем же вечером выразил ему в письме свое восхищение: «Спасибо еще раз. Скажу Вам, что этой характеристикой Вы оказали услугу большую литературе и обществу: иной кто, не знакомый с личностью Достоевского, прочтет характеристику и загорится желанием близко подойти к нашему великому художнику — и не ошибется. — Слушал я Вас чутко. Читаете Вы хорошо — отчетливо и выразительно; некоторые Ваши жесты просились на память, на полотно — так было изящно. Или все это мило показалось потому, что я привык к Вам и сердечно к Вам привязан, — к тому же был подготовлен к этой лекции Вашими разговорами. Личность Достоевского — в Ваших устах — вышла ясною, отчетливою, благодаря подчеркнутым основным сторонам психического его "очертания", благодаря сильному освещению многогранной великой души»[lxxii] . Но Д. Н. Михайлов указал и на некоторые недостатки, основной из которых, по его мнению, «тон целого»: «Мне кажется, Вы слишком подняли Достоевского. Достоевский стоит на своей высоте»[lxxiii] .

Действительно, Случевский ставит Достоевского над всей русской литературой и даже, как кажется на первый взгляд, над Пушкиным. Но это не совсем так. Достоевский — борец, и в этом для Случевского его отличие от Пушкина. Но оба они близки в служении идее. В «смутные дни полной расшатанности общественной мысли»[lxxiv] Достоевский сумел указать «не один, а множество якорей, на которых расшатанный и обуреваемый дух русского человека может укрепиться и успокоиться»[lxxv] . Пушкина же Случевский считал «собирателем русской мысли, русского творчества»[lxxvi] . Недаром, завершая свою речь о Достоевском в Славянском благотворительном обществе, Случевский вслед за H. Н. Страховым отнес слова, сказанные Достоевским о Пушкине во время открытия пушкинского памятника в Москве, к самому Достоевскому: «Покойный, бесспорно, унес с собой в гроб некоторую тайну. И вот мы теперь без него эту тайну разгадываем»[lxxvii] .

Список литературы

[i] ГИМ. Ф. 359. Ед. Хр. 44. Щ. 151/152.

[ii] Достоевский Ф. М. Материалы и исследования / Под ред. А. С. Долинина. Л., 1935. С. 453-454.

[iii] Достоевский Ф. М. Новые материалы и исследования. Литературное наследие. Т. 86. М., 1873. С. 403.

[iv] Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч.: В 30 т. Т. 27. С. 140.

[v] Достоевский Ф. М. Указ. соч. Т. 18. С. 47.

[vi] Там же.

[vii] Григорьев А. А. Литературная критика. М., 1957. С. 49-50.

[viii] Исторический вестник. 1892. № 1. С. 138.

[ix] См.: Батюто А. И. Достоевский и Тургенев в 60-70-е годы (только ли «история вражды»?) // Русская литература. 1979. № 1. С. 41-64.

[x] См.: Тургенев И. С. Собр.соч.: В 28 т. М.–Л., 1962. Письма. Т. 4. С. 389.

[xi] Щукинский сборник. Вып. VII. С. 343 (в книге опечатка: вместо Милюкова стоит имя Мамонова).

[xii] Мазур Т. П. Случевский К. К. Основные этапы творческой биографии. Дис. …канд. филол. наук. М., 1974. С. 63.

[xiii] Там же.

[xiv] Писарев Д. И. Литературная критика: В 3 т. Т. 1. Л., 1981. С. 286.

[xv] Тургенев И. С. Письма. Т. 8. С. 286.

[xvi] Достоевский Ф. М. Указ. соч. Т. 29. Кн. 1. С. 332.

[xvii] Цит. по: Мазур Т. П. Достоевский и Случевский // Достоевский: Материалы и исследования. Вып. 3. Л., 1978. С. 211.

[xviii] Щукинский сборник. Вып. VII. С. 337.

[xix] Мазур Т. П. Достоевский и Случевский... С. 210.

[xx] Достоевский Ф. М. Указ. соч. Т. 29. Кн. 1. С. 332.

[xxi] Там же.

[xxii] Там же.

[xxiii] Там же. С. 533.

[xxiv] Достоевский Ф. М. Указ. соч. Т. 23. С. 360; Т. 24. С. 208, 466; Т. 25. С. 410.

[xxv] Коган Г. Какой мучительный иногда человек Достоевский. Неизвестные страницы из Дневника Е. А. Штакеншнейдер // Литературная газета. 1996. 2 октября. С. 6.

[xxvi] Там же.

[xxvii] Там же.

[xxviii] Мостовская H. Н. Достоевский в дневниках С. И. Смирновой (Сазоновой) // Достоевский: Материалы и исследования. Вып. 4. Л., 1980. С. 274-275.

[xxix] Щукинский сборник. Вып. VII. С. 332-333.

[xxx] Микулич В. Встреча со знаменитостью. М., 1903. С. 12-14.

[xxxi] ГИМ. Ф. 359. Ед. хр. 98. Л. 3.

[xxxii] Гроссман Л. П. Жизнь и труды Ф. М. Достоевского: Биография в датах и документах. М.; Л., 1935. С. 296.

[xxxiii] Штакеншнейдер Е.А. Дневник и записки. М.; Л., 1934. С. 426-431.

[xxxiv] XXV лет. Сборник Общества для пособия нуждающимся литераторам и ученым. СПб., 1884. С. 168.

[xxxv] Достоевский: Материалы и исследования. Вып. 5. Л., 1983. С. 269.

[xxxvi] Смиренский В. К истории пятниц К. К. Случевского // Русская литература. 1965. № 3. С. 226.

[xxxvii] Мазур Т. П. Достоевский и Случевский... С. 212.

[xxxviii] XXV лет... С. 168.

[xxxix] Там же.

[xl] ГИМ. Ф. 359. Ед. хр. 98. Л. 1.

[xli] Гроссман Л. П. Указ. соч. С. 323.

[xlii] Достоевский Ф. М. Биография. Его сочинения. Последние минуты его жизни. Проводы тела, похороны его и овации русского общества. М., 1881. С. 47.

[xliii] Там же. С. 48-49.

[xliv] Новое время. 1881 г. 1 февраля. № 1771. С. 2.

[xlv] Первые 15 лет существования Славянского благотворительного общества. СПб., 1883. С. 651.

[xlvi] Случевский К. К. Стихотворения и поэмы. М.; Л., 1962. С. 199-200.

[xlvii] ГИМ. Ф. 359. Ед. хр. 56. Л. 2.

[xlviii] Орнатская Т. И. Деятельность Достоевского в «Обществе для пособия нуждающимся литераторам и ученым» (1859-1866) // Достоевский: Материалы и исследования. Вып. 7. Л., 1987. С. 251.

[xlix] Гроссман Л. П. Указ. соч. С. 327.

[l] Там же.

[li] Волгин И. Л. Достоевский и правительственная политика в области просвещения (1881-1917) // Достоевский: Материалы и исследования. Вып. 4. Л., 1980. С. 196.

[lii] Достоевский Ф. М. Полное собрание сочинений. Т. 1. Биография, письма, заметки из записной книжки. СПб., 1883. С. 197.

[liii] Мазур Т. П. Достоевский и Случевский... С. 214.

[liv] Случевский К. К. По Северо-Западу России. Т. 2. СПб., 1897. С. 241.

[lv] Достоевская А. Г. Библиографический указатель сочинений и произведений искусства, относящихся к жизни и деятельности Ф. М. Достоевского, собранных в «Музее памяти Ф. М. Достоевского», в Московском историческом музее имени императора Александра III (1846-1903). СПб., 1906. С. 264.

[lvi] Случевская-Коростовец А. К. Воспоминания об отце // Грани. 1959. № 42. С. 122.

[lvii] Битюгова И. А. И. Л. Леонтьев-Щеглов и Ф. М. Достоевский // Достоевский: Материалы и исследования. Вып. 11. СПб., 1994.

[lviii] Случевский К. К. Достоевский: Очерк жизни и деятельности. СПб., 1889. С. 13.

[lix] Там же.

[lx] Там же.

[lxi] Стечкин Н. Я. К. К. Случевский как поэт незримого // Русский вестник. 1904. № 11. С. 360.

[lxii] Впервые опубликовано: Соболев Л. И. Неизвестное стихотворение К. К. Случевского // Ново-Басманная, 19 : 1990. М., 1991. С. 310-311.

[lxiii] Имеется в виду Славянское благотворительное общество, членом которого Случевский был избран 4 мая 1880 г. (См.: Первые 15 лет существования Славянского благотворительного общества. СПб., 1883. С. 854).

[lxiv] Соболев Л. И. Указ. соч.

[lxv] Булгаков Ф. И. Венок на памятник Пушкину. С. 69.

[lxvi] Случевский К. К. Достоевский: Очерк жизни и деятельности. С. 26.

[lxvii] Там же. С. 24

[lxviii] Там же. С. 3.

[lxix] Там же. С. 33.

[lxx] Там же. С. 24.

[lxxi] Славянские известия. 1889. № 16. С. 401.

[lxxii] ГИМ. Ф. 359. Ед. хр. 101. Л. 3.

[lxxiii] ГИМ. Ф. 359. Ед. хр. 101. Л. 4.

[lxxiv] Случевский К. К. Достоевский: Очерк жизни и деятельности. С. 12.

[lxxv] Там же. С. 13.

[lxxvi] Там же. С. 12.

[lxxvii] Славянские известия. 1889. № 14. С. 352.