| Скачать .docx |
Доклад: Академия наук и становление научного знания в России
Много ли в нашей стране культурных учреждений, которые существовали бы почти три века? Их почти нет. Мы еще очень молодой народ. Так называемая современная культура, с которой - хочешь не хочешь - отождествляют себя образованные русские (даже если они как славянофилы в знак протеста носят ермолки и окладистые бороды), утверждалась на нашей земле с начала XVIII века, времени петровских реформ. В 1724 году в России уже была своя Академия наук и художеств.
Просвещенные иностранцы настаивали на том, что для России разумнее было сначала обработать почву, на которой взошли бы ростки научного знания, необходимые для основания Академии. Например, начать с правильной организации школы, создать университет для воспитания собственных ученых. В начале XIX века савойский посланник в Петербурге Ж. де Местр в письме к А. Разумовскому возмущался представлениями Петра I, полагавшего, что «наука - растение, которое можно искусственно вывести, как персик в теплице» (цит. по [1]). Он указывал, что на Западе академические учреждения не насаждались сверху. «Все ученые европейские академии... начали с того, что были свободными собраниями частных лиц, соединенных любовию к науке. После некоторого времени монарх, видя общее к собраниям этим уважение, высочайшими грамотами давал им гражданское существование. Вот как образовывались академии!» [I].
И действительно, европейские академии наук возникали на основе уже существующих, завоевавших авторитет ученых обществ (например, французская, учрежденная Ришелье в 1635 году). Государственное участие в академических делах находилось в прямой зависимости от степени централизации власти в стране. В новое время оно было более значительным во Франции, но оч, ень небольшим в Великобритании. Однако такова уж российская действительность - при отсутствии гражданского общества его функции должно брать на себя государство. Именно оно «насаждало», как говорили тогда, науки (Г. Державин выразился даже с некоторым медицинским оттенком:
«...нам Петр Великий ввел науки...» 2]). На протяжении X-XVII веков в России накапливались знания о природе, языке и истории, которые тем не менее не переросли в научную систему. С начала XVIII века параллельно с развертыванием петровских реформ открываются разнообразные учебные заведения, издается множество научных и научно-популярных книг - распространение нового в области культуры идет лавинообразно.
Проект Академии наук и его осуществление
Реформы с неумолимой логикой требовали специалистов, и в соответствии с этим требованием почетный член Парижской академии наук император Петр I помимо основания учебных заведений занялся созданием собственной Академии наук и художеств.
Петр считал, что материальные условия для деятельности Академии достаточно подготовлены. Имелась немалая библиотека, захваченная при военных действиях в Прибалтике (она была дополнена библиотеками князей Радзивиллов после польской войны 1722 года и продолжала расти). Целям научных исследований могло служить любимое детище Петра - Кунсткамера. В 1718 году император издал указ, коим повелевалось доставлять со всех концов России в Кунсткамеру «уродов» («монстров»), редкости, старинные вещи; за доставку полагалось денежное вознаграждение, за утайку - штраф. Теперь можно было приступать к разработке структуры будущей Академии.
Петр I был практичен и требовал, чтобы новое учреждение работало «с малыми убытками» и более эффективно, чем его зарубежные аналоги («с великою пользою чинило, что в других государствах три разныя собрания чинят») (цит. по [3, с. 122]). Для этого Академия была задумана как многоцелевая организация. Структурно она состояла из трех частей: собственно научного подразделения; высшего учебного заведения для подготовки российских («натуральных») ученых и, наконец, гимназии, где юноши готовились бы к учению в Академическом университете. Существование научного и учебных заведений должно способствовать работе всего комплекса. Они призваны «подпитывать» друг друга. Петр понимал, что иначе художества и науки «не скоро в народе расплодятся» (цит. по [4, с. XXX]).
Проект Положения об Академии наук и художеств был представлен лейб-медиком Л. Блюментростом царю, который внес в него свои поправки. Общая задача сформулирована так: Академия учреждалась, «дабы науки размножены и в лутчее состояние приведены были» (цит. по [5, с. 100]).
Ясно, что документ, созданный «царем-работником» и врачом (ставшим впоследствии первым президентом Российской Академии наук), имел свои особые черты. Академия призвана была не только вести научные исследования, но и способствовать развитию «вольных художеств и мануфактур» путем создания для них «удобных машин» и инструментов. Иначе говоря, научное знание должно приносить пользу производству. «Нельзя не отметить проявившейся в этом пункте склонности к утилитарному подходу к науке, характерному для изучаемого времени, - пишет историк русской культуры Б. Краснобаев. - Вспомним, что наука как таковая в России только начинала формироваться» [3, с. 122].
Академия, по замыслу основателя, состояла из трех «классов». В первом - классе математических наук - академики занимались математикой, астрономией, географией, навигацией, механикой; во втором - классе естественных наук - изучали физику, анатомию, химию и ботанику; в третьем - классе «гуманиоры, гистории и права» - академики вели исследования в областях риторики, античной и новой истории, естественного и публичного права, политики и этики. Всего в штат входило 11 академиков: по 4 - в первом и втором «классах» и 3 - в третьем [4, с. XXX].
Академический университет, открывшийся, впрочем, не сразу, первоначально правильного деления на специальности не имел, и академики читали лекции, сообразуясь в основном со своими собственными научными интересами. Лекции были общедоступными и бесплатными.
Каждую науку в Академии представлял всего один специалист - изначально «появление коллег по цеху даже не предусматривалось» [6, с. 62]. Впрочем, и более поздний, послепетровский, документ - «Регламент и штаты Академии наук и художеств» (1747) - обнаруживал, по мнению Н. Кузнецовой, «глубочайшее непонимание смысла и назначения Академии наук» [6, с. 58]. Так, среди прочего вводилась регламентация посещений учреждения его сотрудниками.
Чего же именно ждали от академиков? Они должны были «в своей науке добрых авторов, которые в иных государствах издаются, читать», «сочинять из оных экстракты» и публиковать их «с протчими изобретениями и розсуждениями». Все новейшие «декуверты» (изобретения) следовало: «1) Розискивать и свою апробацию откровенно о том сообщать, сиречь - верны ли оныя изобретения; 2) Великой ли пользы суть или малой; 3) Известны ли оныя прежде сего бывали или нет?» [5, с. 99]. Таким образом, речь шла по преимуществу о прикладной науке. Важной функцией нового учреждения стала и популяризация научных знаний - перевод и сочинение книг, чтение публичных лекций.
Академия была не только центром изучения наук, но одновременно и Академией художеств. Здесь должны были обучаться художники, ремесленники и специалисты разных профессий по списку, составленному самим Петром I: живописцы, скульпторы, тушевальщики, граверы, столяры, токари, плотники, гражданские архитекторы, строители мельниц, шлюзов, фонтанов и специалисты по гидравлике, оптики, мастера по математическим инструментам, мастера по медицинским инструментам, слесари, медники, часовщики [7].
Умелый мастер или художник, часовщик или математик - для царя и просвещенного дворянства особенной разницы между ними не было: «...статус ученых в XVIII веке отражал общий реальный уровень престижа науки... Какой бы мировой известностью они ни пользовались, в глазах дворянской аристократии ученые мало отличались от образованной домашней прислуги (учителей, лекарей, иноземных мастеровых или комедиантов)» [8, с. 67].
Что такое академик или профессор в первой половине - середине XVIII века? Лицо с неопределенным социальным статусом. Эти слова практически ничего не говорили русскому уху. Да и самих-то российских академиков в то время было в буквальном смысле слова один на миллион.
Однако при этом сам император учитывал специфику ученых как людей особой природы. Краснобаев обращает внимание на важнейший факт - первую оценку-характеристику ученых, которую мы находим в проекте Положения об Академии. «Ученые люди, которые о произведении наук стараются, обычайно мало думают на собственное свое содержание, - подчеркивается в документе, - того ради потребно есть, чтоб академии кураторы непременные определены были, которые бы на оную смотрели, о благосостоятельстве их (ученых. - В. П.) в надобном приуготовлении старались, нужду их императору при всех сказаниях предлагали и доходы в своем ведении имели», ведь ученые «все такие люди суть, которым своим жалованием жить надобно...» 5, с. 101, 102]. Историк отмечает, что о бескорыстии ученых людей здесь заявлено «...как о необходимой характеристической черте. Пожалуй, ни к одному другому общественному слою не предъявлялось таких требований. Никому бы ведь не пришло в голову требовать, чтобы купец не заботился о своем прибытке!» [3, с. 126].
В Западной Европе, особенно Германии, профессора традиционно были окружены почетом, всеобщим уважением, общественный статус их был высок. Поэтому было непросто набрать для Российской Академии видных ученых, которые согласились бы оставить родные пенаты ради снежной «страны варваров». От них трудно было ожидать стремления покинуть свои академии и университеты, где они занимали известное положение; приглашение же неизвестных молодых ученых могло обернуться неудачей всего предприятия.
Поэтому подбор кандидатов стал важнейшим делом, от которого во многом зависело будущее нового учреждения. Приглашениям ученых предшествовала длительная переписка. Реформатор православной церкви, советник царя и бывший ректор КиевоМогилянской академии Ф. Прокопович, авторитетнейший немецкий ученый X. Вольф, вице-президент Коллегии иностранных дел А. Остерман и другие перебирали имена, обсуждали достоинства будущих российских академиков. Но наконец и это препятствие удалось преодолеть, кандидаты были названы. И в действительности состав Академии оказался лучше, чем можно было ожидать - в Россию приехали настоящие ученые. Соратникам Петра I удалось пригласить, как он того требовал, «самолутчих ученых людей». Среди них были естествоиспытатели Г. Стеллер, Д. и Н. Бернулли, И. Гмелин и Г. Рихман, астроном Ж. Делиль, математик Л. Эйлер, историк Г. Миллер и др.
В России их ожидало немало трудностей, но тем не менее историк Н. Невская отмечает, что тут «...они нашли наиболее благоприятные в то время в Европе условия для занятия наукой. Прежде всего над учеными не тяготело здесь бремя картезианской догматики, как во Франции, не давил авторитет X. Вольфа, как в Германии, или И. Ньютона, как в Англии» [9, с. 5]. Великий математик Эйлер писал даже: «я и все остальные, имевшие счастье состоять некоторое время при Русской имп. Академии, должны признать, что тем, чем мы являемся, все мы Обязаны благоприятным обстоятельствам, в которых мы там находились. Что касается меня лично, то при отсутствии столь превосходного случая я бы вынужден был заняться другой наукой, в которой, судя по всем признакам, мне предстояло бы стать лишь кропателем» (цит. по [10]).
Петр I был озабочен устройством быта ученых. Житейские условия, на которых приглашались первые академики, были привлекательны. Жалованье было положено по тем временам огромное (от 500-600 руб. до 1800), а кроме того, каждому полагалась квартира, дрова, свечи. Для содержания Академии наук выделялись денежные средства - 24912 руб. Годовой доход России в 1724 году составлял всего 8, 5 млн руб. [II]. Таким образом, расходы на Академию равнялись 0, 3% годового дохода империи1
.
Не понаслышке зная грешную человеческую природу, император распорядился сделать жизнь ученых возможно более замкнутой, а для этого «дом академический домашними потребами удостачить... кормить (академиков. - В. П.) в том же доме, дабы, ходя в трактиры и другие мелкие домы, непотребными обращаючись, не обучились их непотребных обычаев, и в других забавах времени не теряли бездельно, понеже суть образцы такие: которые в отечестве своем добронравны, бывши (т. е. общаясь в России. - В. П.) с роскошниками и пьяницами, в бездельничестве пропали и государственного убытку больше, нежели прибыли, учинили» (цит. по [10, с. XXXIV]).
Начало деятельности Академии и первые проблемы
Первые научные исследования, публикации и популяризация знаний
Но подлинная жизнь Академии наук заключалась не в дрязгах и сварах, в которые погружались порой ее члены. Настоящие события происходили в лабораториях, экспедициях, рабочих кабинетах, в гимназических аудиториях. Наиболее заметными и эффективными для того времени были научные изыскания в области изучения огромной неизведанной территории России. По заранее обдуманному плану, основы которого были заложены еще Петром I, одна за другой комплексные экспедиции исследовали бесчисленные «белые пятна» империи.
Были организованы и с успехом проведены грандиозные экспедиции - 1-я Камчатская (1725-1730), 2-я Камчатская (1733-1743) во главе с В. Берингом (умершим там от цинги). В них участвовали историк Миллер, натуралисты Гмелин и Стеллер, астроном Делиль, им помогали студенты Академического университета, среди которых был и С. Крашенинников.
С 1730-х годов предпринимались академические экспедиции в Сибирь, на берега Северного Ледовитого океана, на Урал и в Приуралье, в Среднее и Нижнее Поволжье, на Алтай, Кавказ и Украину (в них участвовали П. Паллас, И. - Г. Георги, Гмелин мл., И. Лепехин, Н. Озерецковский, П. Иноходцев, В. Севергин и др.) [16]. То были предприятия, решавшие сразу множество задач: астрономические наблюдения, картографирование, геодезическая разведка, зарисовка флоры и фауны, сбор семян, гербариев, чучел, птичьих яиц и скелетов, минералогических и почвенных образцов, этнографических коллекций; делались зарисовки и записи, касающиеся условий быта местного населения, топонимики и т. д. Эти экспедиции доставили множество сведений для научных исследований, причем шел интенсивный обмен материалами с учеными Западной Европы - новые данные поступали и в их распоряжение.
Для организации и координации работ при Академии наук был учрежден особый Географический департамент. Впечатляющие результаты совместной работы ученых нашли отражение в изданиях, иные из которых не потеряли свое значение и поныне. В частности, вышли «Флора Сибирская» (И. Гмелин, 1747), «Путешествие по Сибири» (1751-1752), «О морских зверях» (Г. Стеллер, 1751), «Описание Земли Камчатки» (С. Крашенинников, 1755, т. 1-2), «Путешествия по разным местам Российского государства» (П. Паллас, - 1768-1788, ч. 1-2), «Дневные записи путешествия доктора и Академии наук адъюнкта Ивана Лепехина по разным провинциям Российского государства» (1771-1805, ч. 1), «Атлас Российской Империи» (1796), географические словари, карты и атласы.
Но значение этих экспедиций не исчерпывалось открытиями в области естественной истории. Вслед за ними интенсивно шло познание Родины в широком смысле, художественное осмысление ее масштабов и красот (державинское «от Невы до Тавриды» и т. п.).
Можно сказать, что список достижений Академии наук уже за первые десятилетия ее работы столь впечатляющ, что приходится ограничиться скупым перечнем. Нельзя не назвать Ломоносова («первый наш университет») и его работы в области стихосложения, физики, астрономии, физической химии; с химической лаборатории Ломоносова (1742) началось развитие экспериментальной химии в нашей стране, а также многих прикладных исследований. Поистине европейской славой пользовались работы по прикладной и высшей математике российских академиков Бернулли и Эйлера, которые подготовили одаренных учеников из числа русских. Астроном Делиль основал в Санкт-Петербурге успешно работавшую астрономическую обсерваторию, организовал астрономические экспедиции.
Ученые имели неплохую техническую базу - в академических мастерских работали выдающиеся мастера, делавшие тончайшие приборы. Каждому известно имя И. Кулибина, который был механиком Академии в 1770-х годах и поражал современников (и потомков) своими изобретениями.
Сложнее, пожалуй, обстояло дело у «гуманитариев». Историкам (немцам по происхождению) следовало заниматься российской историей - разбирать источники, составлять учебники, писать исследования. Это была очень «скользкая материя» - уязвленное своим ученическим положением с самого начала XVIII века, а затем и реальным засильем немцев во многих областях самолюбие русских было очень легко оскорбить, вовсе не желая этого.
Именно в таком непростом положении оказался молодой энтузиаст историк Миллер, написавший диссертацию о происхождении русского народа. Тонкий политик Шумахер, прочитав его работу, сразу сказал, что она «писана с большой ученостью, но с малым благоразумием». Шумахер привел Миллеру в пример историка Байера, который «излагал свои мнения с большим благоразумием, потому что употреблял все возможные старания отыскать для русского народа благородное и блистательное положение». Он советовал Миллеру писать осторожнее, по следующему образцу: «Происхождение народов весьма неизвестно. Каждый производит их то от богов, то от героев. Так как я буду говорить о происхождении русского народа, то изложу вам, милостивые государи, различныя мнения писателей по этому предмету... Я же, основываясь на свидетельствах, сохраненных шведскими писателями, представляю себе, что русская нация ведет свое начало от скандинавских народов. Но, откуда бы ни производили русский народ, он был всегда народом храбрым, отличавшимся геройскими подвигами, которым следует сохраняться в потомстве». Критикуя Миллера, Шумахер упрекал его за то, что тот «...хотел умничать! дорого он заплатит за свое тщеславие» (цит. по [4, с. 57]). Да, не случайно Шумахер столько лет сохранял в своих руках бразды управления Академией...
Тем не менее добросовестный ученый Миллер немало сделал в своей области. Он провел кропотливую работу по отысканию архивных материалов, собранных в «Портфели Миллера», где хранятся бесценные исторические данные, участвовал в различных экспедициях. Но в школьных учебниках до наших дней клеймо «ненавистников русского народа, врагов Ломоносова» преследует немцев, занимавшихся русской историей в середине - второй половине XVIII века. Другой «ненавистник» и «создатель норманской теории», член Санкт-Петербургской Академии и исследователь Несторовой летописи историк А. Шлецер до конца дней сохранил любовь к своей второй родине, России, и в начале следующего века привечал, как родных, русских студентов, учившихся в Геттингене, где он преподавал. Да, занятия историей - нередко неблагодарный труд...
Не так благополучно, как в научной области, шла учебная деятельность Академии наук. Как известно, Петр I ввел обязательное обучение детей дворян и духовенства, приказав тех, кто не пожелает, «имать в школы и неволею». Сначала в гимназию записалось более сотни человек, но с открытием Сухопутного Шляхетного корпуса (1732) дворяне стали предпочитать его - ведь оканчивавшие корпус получали чины, а гимназия не давала никаких прав. Условия жизни в гимназии были тяжелыми: нехватка денег для самой Академии оборачивалась полным безденежьем для ее придатков. Холодный ветхий дом, где промерзали чернила в чернильницах, суровое обращение с учениками, неподготовленные учителя, отсутствие правильной организации, когда произвольно вводились новые предметы и исключались старые, - все это привело к тому, что учебное заведение так и не стало популярным. Крашенинников и Ломоносов, какое-то время руководившие гимназией, урывая время от своих научных занятий, не смогли добиться кардинальных улучшений. И все же в гимназии получили подготовку немало юношей. С 1751-го по 1765 год в ней учились 590 человек. Через нее прошли будущие кураторы Московского университета В. Адодуров и И. Мелиссино, профессор медицины Ф. Курика, Г. Теплов [17, с. 32].
Гимназия должна была подготавливать к учению в Академическом университете. Предполагалось, что в нем будут учиться 30 студентов. Первые восемь были выписаны из Германии (пятеро из них сделались в конце концов учеными). Остальных набрали из Славяно-греко-латинской академии, из Александро-Невской и Новгородской семинарий [17, с. 30]. Правильной организации университета не существовало до тех пор, пока при императрице Елизавете им не стал заниматься Ломоносов, который разделил все преподавание на три факультета - философский, юридический и медицинский. «Вспомогательное» существование университета, его вторичность сказывались - университетом не занимался никто специально, он пустовал, в редкое время насчитывая самое большее 20 студентов. Зафиксировано, что, к примеру, в 1742/43 учебном году Ломоносов занимался с единственным записавшимся к нему студентом [12, с. 34]. Академический курс в университете прослушали известные ученые А. Барсов, А. Константинов, Н. Поповский, Ф. Яремский, М. Ломоносов, С. Крашенинников - для них годы учения зря не прошли. Во второй половине XVIII века Академический университет фактически уже не существовал.
Собственно учебная роль Санкт-Петербургской Академии не ограничивалась ее гимназией и университетом. Члены Академии выступали с публичными лекциями, стараясь приохотить публику к науке. Удачной оказалась идея директора Академии Е. Дашковой (1783-1794). По ее настоянию были открыты три бесплатных курса:
математики, геометрии и естественной истории; они читались русскими профессорами, которые получали за это 200 рублей из специальных средств. «Я часто присутствовала на лекциях и с удовольствием видела, что ими пользовались для пополнения своего образования дети бедных русских дворян и молодые гвардии унтер-офицеры», - вспоминала она [18, с. 149]. Такие лекции усердно посещал М. Муравьев, будущий воспитатель великих князей Александра и Константина Павловичей, попечитель Московского университета и товарищ (заместитель) министра народного просвещения. Известно, что он слушал лекции по математике Эйлера и физику Крафта.
Замечательной была издательская деятельность Академии наук. Прежде всего, согласно замыслу своего основателя, здесь издавалось немало научно-популярной литературы. С 1728 года печатались «Санкт-Петербургские ведомости», 15 лет выходил пользовавшийся большим успехом у публики научно-популярный журнал «Месячные исторические, генеалогические и географические примечания в ведомостях» (1728-1742)2
, печатались календари (их издание, приносившее немалый доход, было привилегией Академии). Миллер, некогда слушавший лекции по журналистике в Лейпциге, издавал «Ежемесячные сочинения, к пользе и увеселению служащие», в которых помещал произведения множества известных лиц: А. Сумарокова, И. Елагина, В. Тредиаковского, С. Порошина, М. Ломоносова, М. Щербатова. Переводами научной и научно-популярной литературы занимались практически все русские академики и адъюнкты. Большую трудность представлял перевод научной терминологии, и можно утверждать, что работы академических переводчиков сыграли немалую роль в разработке научного русского языка.
Научным отчетом Санкт-Петербургской Академии наук стали «Комментарии», которые выписывались западноевропейскими научными учреждениями и учеными (с 1728-го по 1750 год вышло 15 томов). Это издание было продолжено «Новыми Комментариями» и «Трудами». Кроме того, в академическом издательстве постоянно выходили многочисленные исследования самих членов Академии. Настоящим «культурным центром» стала академическая книжная лавка - здесь можно было купить многие издания, в том числе и зарубежные: сюда попадали «почти все французские книги, издававшиеся в Голландии» [20, с. 67], а в 1753 году здесь 'можно было купить первые два тома... «Энциклопедии», изданной в Париже в 1751-1752 годах и запрещенные королевской цензурой' [20, с. 80]. В 1749 году книжная лавка для продажи академических изданий появилась и в Москве [21].
Академическая библиотека открылась для публики в 1728 году. Это была первая доступная для общего пользования библиотека в России. Сюда поступал обязательный экземпляр всех книг, географических карт и вообще всех изданий, выходящих из российских типографий. Музеи Академии наук, ее Ботанический сад были не только лабораториями для исследователей, но и публичными учреждениями, которые посещались публикой.
* * *
Научные достижения, изданные книги можно перечислить, пересчитать. Но не поддается точному измерению то, как на протяжении XVIII века (во многом благодаря неустанной работе членов Санкт-Петербургской Академии) изменялось отношение к науке и образованию в обществе.
Мучительно трудно начинать невиданное доныне дело. Заграничная наука демонстрирует прекрасные плоды, скрывая корни. Лишь на собственном опыте можно понастоящему научиться организовывать дело. Для основателей Московского университета пример Академии был бесценным. Ломоносов, много повоевавший с собственной академической канцелярией, разрабатывая положение о первом российском университете, отталкиваясь от прошедшего, тщательно продумал план будущей университетской гимназии. Фаворит императрицы Елизаветы Шувалов использовал свой авторитет, чтобы, с одной стороны, сохранять мир внутри нового учреждения, с другой - «предстательствовать» перед императрицей, получая для своего детища необходимое. Они приступали к созданию нового для России учреждения - университета, стараясь не повторять прошлые ошибки. И их усилия увенчались удачей3
.
Замечу, что юбилейные статьи - особый жанр. Это подведение итогов, которое, как совершенно очевидно, должно завершаться оценкой, как минимум, «хорошо». Что ж. Академия наук в России доказала свою необходимость, не только выжила, но 'уже в первые 50 лет достигла впечатляющих научных результатов, привлекла людей, для которых ее процветание стало важнейшим делом, создала определенный статус у читающей публики, да и сформировала эту публику тоже. Наконец, здесь были подготовлены целые поколения русских ученых, учеников которых можно было встретить спустя короткое время во всех областях России.
Но далеко не все задачи развития научного знания в России удалось разрешить даже за 275 лет. Более того, сейчас, в конце XX века, для нас снова становятся не просто актуальными, а животрепещущими именно проблемы начального периода жизни Академии - роль государства в организации науки, соотношение фундаментальной и прикладной науки, положение ученого в обществе и необходимость повысить его статус...