Реферат: Крушение СССР и поиск новых интеграционных идей в России

Вдовин А. И.

Место крушения — Вискули. За 25 лет до крушения Союза ССР поэт Николай Рубцов, словно предчувствуя трагедию 1991 года, создал образ поезда, который «мчался с полным напряженьем, // Мощных сил, уму непостижимых, // Перед самым, может быть, крушеньем // Посреди миров несокрушимых». Катастрофа назревала «где-то в самых дебрях мирозданья», «в просторе мглистом», «посреди явлений без названья». Поезд с литерами «СССР» подошел к месту крушения в малоизвестном белорусском селении Вискули, запрятанном в дебрях Беловежской пущи в трех километрах от польской границы. Здесь, в Вискулях, 8 декабря 1991 года и случилось непоправимое. Союза Советских Социалистических Республик не стало. Исторический факт зарегистрирован в документе, под которым стоят подписи руководителей Белоруссии, РСФСР и Украины, известивших жителей планеты Земля о том, что «Союз ССР как субъект международного права и геополитическая реальность прекращает свое существование». В соответствии с Беловежскими решениями 12 декабря 1991 года в 13 часов 28 минут Россия вышла из состава СССР, денонсировав решением своего парламента Союзный договор 1922 года. 25 декабря 1991 года М. С. Горбачев в последнем в качестве Президента СССР телевизионном выступлении заявил, что уходит со своего поста «по принципиальным соображениям», хотя практически этого поста уже не существовало. 24 декабря работники хозяйственной службы Кремля уже вынесли личные вещи Горбачева из шкафов президентского кабинета и в ночь на 25 декабря сняли табличку «Президент СССР М. С. Горбачев» со стены рядом с дверью этого кабинета. Сразу же после телевизионного выступления Горбачева, в 19 часов 38 минут красный Государственный флаг СССР на купольном здании Кремля был заменен российским трехцветным.

Пораженные всеми этими событиями современники начали примерять для их оценки понятия, лежащие в широчайшем диапазоне от гибельного «краха» до жизнеутверждающего «возрождения». Участники беловежского решения постарались преподнести его народам бывшего СССР как единственный и спасительный выход из зашедших в тупик переговоров о новом Союзном договоре, подготавливавшемся взамен прежнего, существовавшего с 30 декабря 1922 года. Достоинства Соглашения о создании Содружества Независимых Государств представлялись одному из членов российской делегации на Беловежской встрече столь бесспорными, четкими по политическим и экономическим обязательствам Сторон, что «уже за одно это надо устроить на улицах фейерверк».

Однако эти и другие прозвучавшие по свежим следам случившегося высказывания вроде того, что «у распадающейся коммунистической империи есть свои законы и один из них гласит, что государства должны прожить определенный период в форме независимых», что-де в Минске зафиксирована «независимость республик как естественное и логическое завершение определенного этапа распада империи», что есть, мол, объективные процессы, происходящие помимо нашей воли, и Союза не стало просто потому, что «империи срок вышел», а участники Беловежского соглашения не разрушили ее, они «просто выписали свидетельство о смерти, которое состоялось до этого», и помогли тем самым «спокойно и мирно разойтись» бывшим союзным республикам, — все такие суждения надо воспринимать как сугубо предварительные. Они рассчитаны, прежде всего, на то, чтобы действия политиков, «способствовавших» проявлению «закономерности», можно было представить как законные и даже героические. Желание вполне понятное, но на окончательный вердикт истории в данном случае рассчитывать явно не приходится. Здесь надобны годы и десятилетия. Лишь по мере того как данное, явно неординарное событие отходит в прошлое, появляется возможность осмыслить его истинные масштабы, причины и следствия.

Что касается общественного мнения первых лет после роспуска СССР, оно оставалось почти таким же, как и в день мартовского (1991) референдума, когда 71,3 % его участников проголосовали за сохранение Союза ССР как обновленной федерации. По данным опроса, проведенного Институтом социально-политических исследований РАН в марте 1992 года, за восстановление СССР высказалось свыше 70 % опрошенных. В ходе аналогичного опроса москвичей накануне 12 июня 1994 года 68 % респондентов заявили, что они отрицательно относятся к упразднению Советского Союза.

На развалинах СССР. Вопреки ожиданиям, независимое существование суверенных государств, появившихся на территории бывшего СССР, пока не приносит ощутимых перемен к лучшему в жизни народов. Что же касается межнациональных отношений, то ситуация здесь остается весьма напряженной. Как оказалось, национальная идея широко используется в борьбе за власть и за доступ к власти, в определении границ территорий, на которые новая государственная и местная власть распространяется, в борьбе за приватизацию, за региональные привилегии, за устранение последствий несправедливой национальной политики прошлого. В результате, начиная с 1987 года, в границах бывшего СССР имели место, по разным оценкам, от 100 до 150 этнополитических конфликтов, в том числе свыше 20 вооруженных. Всего же, по данным ученых, на территории бывшего Союза существовало до 200 потенциальных очагов конфликтов, связанных с перераспределением политической власти в новых государственных образованиях и субъектах Федерации.

По данным, приводившимся российским участником международного симпозиума в декабре 1993 года, число погибших в зонах этнополитических и региональных конфликтов на территории бывшего СССР составило в 1992 году около 60 тысяч человек, потери 1993 года оценивались сопоставимой цифрой. По другим источникам, с конца 1991 года только по апрель 1993 года в вооруженных конфликтах погибло около 150 тысяч человек. Это в 11 раз больше, чем за 10 лет афганской войны. Но реакция в нашем обществе и мире отнюдь не адекватна масштабам трагедии. Бывший председатель КГБ СССР на процессе по делу ГКЧП показывал, что «за неполных два года на территории Советского Союза в ходе военных конфликтов, в гражданских войнах погибло более 200 тысяч человек, до 700 тысяч раненых, изувеченных».

В целом территория России оказалась пораженной этнополитическими и региональными конфликтами в меньшей степени, чем некоторые другие страны СНГ (Азербайджан, Армения, Грузия, Молдавия, Таджикистан). Однако и в России разнообразные территориально-этнические конфликты и притязания исчислялись сотнями. Около миллиона граждан, населяющих мятежную Чечню, с сентября 1991 года оказались, по сути, вне Конституции Российской Федерации. Не урегулирован конфликт между Северной Осетией и Ингушетией. Угроза этнической и внутриконфессиональной войны обнаружилась в Дагестане, в котором появились политические силы, выступавшие против унитарной формы государственного устройства республики. Возникли движения, ратовавшие за создание собственных государств на севере республики (ногайцы), на юге (лезгины), в центре (кумыки). Другие, более стабильные северокавказские республики также оказались под угрозой национального размежевания. Причем и здесь новые самоопределяющиеся государства зачастую обозначались на взаимоперекрывающихся территориях. Обнаружились очаги напряженности в громадном промышленном Волго-Уральском регионе с центрами повышенной конфликтности в Татарстане и Калмыкии. На юге Восточной Сибири очаг питался сепаратистскими устремлениями определенных политических сил Тувы и Бурятии. В Якутии в результате закрепления преимуществ за «титульной» нацией дали о себе знать сепаратистские настроения неякутского населения. Возникла напряженность на Дальнем Востоке из-за возраставшего притока китайских и корейских переселенцев.

Попытка силой погасить один из очагов нестабильности и сепаратизма привела к войне с дудаевским режимом в Чечне. Боевые действия начались 11 декабря 1994 года и довольно быстро прибавили к прежним жертвам конфликтов новые десятки тысяч погибших и сотни тысяч беженцев. По официальным данным, к 24 января 1995 года только федеральные войска потеряли в Чечне 553 убитыми (513 военнослужащих, 40 — из состава внутренних войск МВД) и 275 пропавшими без вести. За месяц с небольшим число беженцев из Чечни, зарегистрированных миграционной службой, возросло до 142 тысяч. Чеченская сторона вела свой счет жертв войны: 22 тыс. убитых (в том числе гражданское население), 22 тыс. инвалидов, 100 тыс. беженцев, нашедших временное пристанище в Дагестане и Ингушетии, 20 тыс. бежавших в другие регионы России и ближнего зарубежья. По данным аппарата Уполномоченного по правам человека Российской Федерации, с 25 ноября 1994 года по 25 января 1995 года погибло более 24 тыс. мирных жителей Грозного, общее число беженцев из разрушенного города за два месяца составило примерно 400 тыс. человек (Независимая газета. 1995. 28 января, 22 февраля).

За полгода в этой войне погибло 1375 российских военнослужащих, 3872 ранено, 245 пропало без вести. По данным чеченской стороны, погибло 5400 человек, участвовавших в военных действиях на стороне Джохара Дудаева (погиб 22 апреля 1996 г.), более 3000 пропало без вести. Потери мирного населения, по этим же данным, — несколько десятков тысяч человек. Начавшимися 25 мая 1995 года переговорами по мирному разрешению чеченского кризиса полномасштабные военные действия были прекращены. 30 июля 1995 года было подписано соглашение по военным вопросам, которым предусматривалось: развод федеральных войск и незаконных вооруженных формирований на четыре километра; вывод федеральных войск из Чечни; разоружение незаконных вооруженных формирований. Однако и после соглашения потери человеческих жизней в этом конфликте не прекратились. По официальным данным Министерства обороны РФ на 30 августа 1996 года, в чеченской войне погибли 2837 военнослужащих, 13270 человек были ранены, 337 военнослужащих пропали без вести, 432 оказались в плену. Примерно такую же цифру потерь, по данным МО РФ, имели и войска МВД. Потери чеченских боевиков составили около 15 тыс. человек. В результате войны из 1306,5 тыс. человек, проживавших (данные на 1 января 1993 г.) в Чечено-Ингушской республике, пределы Чечни к началу июня 1996 года покинуло около 450 тыс. человек. Большая часть из них разместилась в республике Дагестан (около 144 тыс. чел.), Ингушской Республике (около 182 тыс. чел.), в Ставропольском крае (около 40 тыс. чел.) и в других регионах России.

В 2001 году в Москве было опубликовано статистическое исследование «Россия и СССР в войнах ХХ века». В этом авторитетном издании приведены данные о числе потерь российских военнослужащих, принимавших участие в этнических и региональных конфликтах, миротворческой деятельности на территории бывшего СССР в период с 1988 по 2000 год. Согласно этим данным, в армяно-азербайджанском (Карабахском) конфликте (1988—1994) безвозвратные потери личного состава подразделений и частей Министерства обороны, внутренних войск и милиции МВД, пограничных войск, а также формирований других ведомств составили 51 человек, санитарные — 830 человек. В грузино-осетинском конфликте (1991—1992) потери соответственно составили 46 и 142 человека, в приднестровском (1992) — 24 и 3402 человека, в грузино-абхазском (1992—1994) — 73 и 1972 человека, в таджикском (1992—1996) — 302 и 1583 человека, в осетино-ингушском (1992) — 27 человек (по санитарным потерям данные отсутствуют), в чеченском (1994—1996) — 5552 и 51387 человек, в антитеррористической операции на Северном Кавказе (1999—2000) — 3007 и 8771 человек. В ходе первой чеченской войны ежемесячные потери федеральных сил составляли 190 человек убитыми, во второй — 215. Потери оказались более высокими, чем в наиболее кровопролитный 1984 год Афганской войны.

Причина многих несчастий россиян кроется в затяжном экономическом кризисе и ухудшении условий жизни в стране. За 90-е годы российский валовой внутренний продукт (совокупная стоимость конечных товаров и услуг, произведенных на территории страны, в рыночных ценах) сократился почти в 2 раза (для сравнения: за годы Великой Отечественной войны он уменьшился на 24 %). Его душевой размер к концу ХХ столетия был в 5 раз ниже среднего показателя стран «большой семерки». По его совокупному размеру Россия уступает ныне США в 10 раз, Китаю — в 5 раз. Строительство рыночной экономики сопровождались значительным ростом «теневой» экономики. Доходы от нелегального предпринимательства, исчисляемые, по оценкам экспертов, 3 % от валового внутреннего продукта в 1973 году и 11 % в последний год существования СССР, в 1993 году составляли в Российской Федерации 27 % ВВП, в 1994 году —39 %, в 1995 году — 45 %, в 1996 году — 46 %.

Российское государство отказалось от традиционных обязательств и функций в медицине, образовании, науке, социальной сфере. К унаследованным Россией от СССР 105 млрд долларов внешнего государственного долга к 1998 году прибавилось более 50 млрд новых долгов. Реальные доходы и уровень жизни в среднем по стране уже в 1993 году снизились по сравнению с 1985 годом как минимум в 2,15 раза; снижение продолжалось и в последующем. Стоимость набора из 19 основных продуктов питания за 1994 год выросла в 3,5 раза. Среднемесячная номинальная заработная плата в России в 1994 году составляла 100 долларов США, в 1997 году — 164,3 долларов.

Бывший проходчик угольной шахты из Кузбасса Т. Г. Авалиани, характеризуя ухудшение условий жизни и работы за годы реформ, приводит следующие сравнительные данные. За 1990—2001 годы среднемесячная зарплата проходчика выросла в 6,7 раз, пенсия шахтера — в 10,2 раза, среднемесячный доход директора крупного завода — в 125 раз. В то же время булка серого хлеба стала стоить дороже в 41 раз, молоко (л) — в 35,7 раза, картофель (кг) — в 60 раз, капуста (кг) — в 83 раза, морковь (кг) — в 100 раз, лук репчатый (кг) — в 16 раз, свекла (кг) — в 80 раз, мясо говядина на кости (кг) на рынке — в 25 раз, мясо свиное (кг) на рынке — в 25 раз, курица (кг) — в 22,6 раза, колбаса вареная (докторская, отдельная) — в 41,4 раза, карбонат, буженина, сервелат (кг) — в 45 раз, сельд (кг) — в 26,7 раза, яйца (десяток) — в 14,4 раза, сметана (кг) — в 43,6 раз, кефир (л) — в 46,5 раза, сахар-песок (кг) — в 19,2 раза, крупа (гречка, рис, кг) — в 21,4 раза, масло сливочное (кг) — в 20 раз, масло растительное (кг) — в 21,2 раза; сапоги женские импортные — в 80 раз, сапоги мужские импортные — в 80 раз, сапоги кирзовые — в 24 раза, костюм мужской импортный — в 35 раз; квартплата за трехкомнатную квартиру, включая плату за электроэнергию и все коммунальные услуги — в 32,2 раза, проезд в городском транспорте — в 100 раз, билет на самолет Кемерово—Москва — в 63,3 раза.

Хронический кризис российской финансовой системы приобрел особенно острую форму к лету 1998 года. 17 августа была официально признана неспособность правительства (премьер С. В. Кириенко) обслуживать огромный внутренний и внешний долги. Для предотвращения катастрофической ситуации в финансовой сфере правительство осуществило девальвацию национальной валюты, в результате которой стоимость рубля по отношению к доллару снизилась втрое. После этого черного дня новейшей отечественной истории уровень заработной платы в России вновь снизился на две трети, составив в 1999 году 61,8 дол., в 2000 году — 79,1 доллара, существенно не дотягивая до порога в 100 долларов, по которому ООН относит страны к бедным.

Снижение жизненного уровня жителей России сочеталось с резкой социальной поляризацией. О ее степени можно судить по коэффициенту, выражающему соотношение доходов 10 % наиболее обеспеченных и 10 % наименее обеспеченных граждан. Предельно допустимое значение этого показателя в нормально функционирующем обществе, по экспертным оценкам, составляет 8 к 1. По данным Госкомстата Российской Федерации, этот коэффициент в 1991 году составлял в России 4,5; в 1993 году — 11,2; в 1998 году — 13,8; в 2001 году — 13,8. Высокие значения коэффициента во многом определялись безработицей. В 1992 году безработных в стране насчитывалось 3,9 млн (5 % экономически активного населения), в 1997 — 8,1 млн (11,8 %). После известного финансового обвала в августе 1998 года число безработных подскочило в 1999 году до 9,3 млн человек (13 %). На довольно высоком уровне безработица держалась и после «дефолта». В 2001 году в стране имелось 6,6 млн безработных (9,2 % экономически активного населения).

С началом нового тысячелетия в экономике России обнаружилась некоторая тенденция к стабилизации. В течение последних трех лет государственный бюджет сводится с профицитом, с превышением доходов над расходами. За эти гоыды, как отмечалось в Послании Президента России Федеральному Собранию РФ от 16 мая 2003 года, валовой внутренний продукт страны вырос на 20 %. Инвестиции в основной капитал — более чем на 30 %. Физический объем экспорта товаров увеличился на четверть, в том числе экспорта машин, оборудования, транспортных средств — более чем на 70 %. Удалось на четверть снизить государственный внешний долг России. Все это позволяет надеяться на переход страны к более устойчивому экономическому развитию и росту реальных доходов россиян, которые за последние три года выросли на 32 %. Средний размер пенсий, составлявший три года назад 70 % от прожиточного минимума пенсионера, в 2002 году сравнялся с минимумом. Однако, четверть российских граждан по-прежнему имеет доходы ниже прожиточного минимума.

Особую тревогу вызывают демографические последствия кризиса. Возрастающие тревоги за будущее, развал здравоохранения и другие факторы привели к значительному сокращению продолжительности жизни и резкому сокращению числа рождающихся россиян. Если в 1987 году число родившихся в стране составляло 2,5 млн человек, то в 1993 году — 1,4 миллиона. В начале 1991 года в России проживало 148,5 млн. человек. На первом же году независимого существования естественный прирост населения сменился убылью, составившей 200 тыс. человек. В 1993 году убыль увеличилась почти в 4 раза, имея тенденцию к дальнейшему росту. В этом году население России из-за превышения числа смертей над числом рождений сократилось на 737,7 тыс., в 1994 году — на 920,2 тыс. Это равносильно тому, что в России за год исчезало население таких городов, как Воронеж. Подобная убыль хуже демографических показателей Первой мировой и Гражданской войн, и сопоставима с периодом Великой Отечественной войны. Приток мигрантов в определенной мере «компенсирует» естественную убыль.

По данным текущего учета численности населения, находящим отражение в ежегодно публикующихся статистических сборниках («Россия в цифрах», «Демографический ежегодник России» и др.), на 1 января 2002 году в Российской Федерации насчитывалось 143 954,4 тыс. жителей (по переписи 1989 года их было 147 021,9 тыс., в начале 1992 года — 148 325,6 тыс.).

В октябре 2002 года была проведена первая в постсоветской истории Всероссийская перепись населения. Ее предварительные результаты были доложены на заседании правительства 24 апреля 2003 года. По этим данным, по состоянию на 9 октября 2002 года, в стране было учтено 145 287,4 тыс. живущих в стране россиян. Народа оказалось примерно на два миллиона больше, чем показывали данные текущей статистики.

Общее снижение численности населения в России в межпереписной период (1989—2002) составило 1840 тыс. чел. За период между переписями в стране родилось 20 540,0 тыс. чел., умерло 27 939,8 тыс. Разница между этими величинами в 7 399,8 тыс. чел. означает естественную убыль населения России. За этот же период миграционный прирост составил 5 559,8 тыс. чел. — в страну прибыло 10 975,5 тыс. чел., убыло 5 415,7 тыс. чел. Значительная часть мигрантов прибывала к нам из стран — бывших союзных республик, и далеко не все из них учитывались текущей статистикой. Естественная убыль населения оказалась значительно большей, чем прирост населения за счет миграции, отсюда и общее сокращение числа живущих в стране.

По данным переписи, численность населения сократилась в 66 субъектах Российской Федерации. Больше всего на Чукотке — в 3 раза, в Магаданской области — в два с лишним раза, в Корякском автономном округе — на 37 %, на треть — в Таймырском и Эвенкийском автономных округах. В 23 субъектах, наоборот, населения прибавилось. В Дагестане — на 43 %, в Кабардино-Балкарии — на 20 %. Из семи федеральных округов население выросло (в основном за счет миграции) в Южном (с 20,5 до 22,9 млн чел.) и Центральном (с 37,9 до 38 млн), во всех остальных зафиксирована убыль населения: в Северо-Западном федеральном округе с 15,2 до 14 млн, в Приволжском — с 31,8 до 31,2 млн, в Уральском — с 12,5 до 12,4 млн, в Сибирском — с 21,1 до 20,1 млн, в Дальневосточном — с 8 до 6,7 млн. человек.

Снижение жизненного уровня россиян на протяжении 90-х годов напрямую определяло падение такого демографического показателя, как ожидаемая продолжительность жизни. В 1991 году она составляла 69 лет для населения в целом (64 г. у мужчин и 74 г. у женщин), в 1998 г. снизилась до 67 лет (61,3 г. у мужчин и 72,9 у женщин), в 2000 году — до 65 лет (59,8 г. — у мужчин и 72,2 г. — у женщин). По текущим данным Госкомстата на 2002 год, средняя продолжительность жизни у мужчин — 58,5 г., у женщин — 72 г. Это означает, что в наши дни среднестатистический российский мужчина не доживает даже до возраста выхода на пенсию.

Эксперты полагают, что население России в ближайшие 50 лет будет убывать примерно по миллиону человек за год. По некоторым прогнозам, при нулевом сальдо миграции к 2050 году в России в лучшем случае будет проживать 110 млн человек, а в худшем — 80 млн. Избежать подобной участи России, как полагают, например, лидеры «Союза правых сил», практически невозможно. Объяснение этому, как всегда, находится в нашем недавнем «проклятом прошлом». Дескать, все дело в социалистической модели индустриализации, когда «женщин вытащили из семьи, из деревни на очень ранней стадии индустриального развития, послали на завод, и те начали вести себя после этого так, как ведут себя женщины в более развитых странах: стали меньше рожать». Поскольку демографические процессы имеют очень инерционный характер, предотвратить сокращение численности населения России в ближайшем историческом будущем невозможно. По сути дела, вымирание русского народа предлагается принять как должное. Выход же для страны видится в проведении новой иммиграционной политики, нацеленной на приспособление к реалиям XXI века, на привлечение в страну нужных России иммигрантов и превращение России в своеобразную Америку XXI века. Правда, в этом случае, Россия должна стать уже не страной русских, а российских граждан. «Да, с русским языком, русской культурой, но — российских», — подчеркивает Е. Т. Гайдар, призывая утвердить соответствующий подход к российской государственности. Раз уж Россия обречена стать миграционной страной, как США, то «зачем православие в школах в качестве обязательного предмета?», «почему мы запрещаем приход в Россию католических священников? Любое подчеркивание уникальной роли исключительно русского этноса в российском государстве — это просто бомба под будущее России в XXI веке». С таких позиций, всякие усилия по сбережению русского народа представляются не только излишними, но даже опасными. В открытом письме «правозащитников» к Патриарху Алексию II предъявляются претензии по поводу высказываний «ксенофобского характера» во время VII Всемирного собора русского народа в декабре 2002 г. А это были давно назревшие предложения: внести в Конституцию положения о государствообразующем статусе русского народа и господствующем положении Русской Православной церкви; создать Всемирную лигу защиты русских, создать русский национальный православный телеканал. Такие же претензии предъявлялись и митрополиту Кириллу, заявившему на научно-практической конференции в Москве 20 января 2003 года; «Нет ничего оскорбительного в утверждении, что Россия является государством русских православных людей, в котором живут также национальные и религиозные меньшинства… где их национальные и религиозные права защищены и обеспечены».

После распада Советского Союза за пределами Российской Федерации оказалось 25289,5 тыс. русских (17,4 % от их общей численности в СССР в 1989 г.) и 4096,1 тыс. лиц других коренных национальностей РФ (18,5 % от их общей численности). Обострение социально-политической ситуации в странах ближнего зарубежья, банкротство предприятий, сокращение рабочих мест, глубокое социальное расслоение, дискриминация и нарушение прав русского и русскоязычного населения, расширение зон национальных конфликтов побуждает это население к возвращению в Россию. По данным Федеральной миграционной службы на 1994 год, в Россию прибыло около 2 млн вынужденных переселенцев и экономических мигрантов. Если среди первых вынужденных мигрантов в Россию были в основном армяне, азербайджанцы, турки-месхетинцы, то в дальнейшем основную их массу стали составлять русские. По данным на 1 августа 1994 года, среди всех этнополитических мигрантов доля русских превышала 60 %; осетины, армяне и татары составляли по 7—9 %, украинцы — 3 %, доля грузин и таджиков чуть превышала один процент.

Сами россияне пытаются укрыться от смуты в странах дальнего зарубежья. За 1987—1993 годы из России эмигрировало около 500 тыс. человек, в основном немцы и евреи, а также русские (в 1993 г. на эти национальности приходилось 93 %). Основные эмигрантские потоки были направлены в Германию (максимум был достигнут в 1995 г. когда в эту страну эмигрировало 72,8 тыс. российских немцев) и Израиль. По сравнению с 1990 г., когда эмиграция евреев достигла своего пика — 61 тыс., к концу 90-х годов она упала до 17 тыс. (В настоящее время в Израиле насчитывается более миллиона недавних иммигрантов из России и бывшего СССР, что составляет 20 % израильского населения.) К концу 90-х годов российская эмиграция начинает охватывать и такие страны, как Австралия, Канада, Финляндия, Италия и др. При этом в ее орбиту все более вовлекаются русские, доля которых выросла с 24 % в 1993 году до 41,5 % в 2000 году. Из страны уезжают высокообразованные специалисты. Так, в 1993 году среди эмигрантов в США высшее, незаконченное высшее и среднее специальное образование имели 71 %, в Израиль — 61 %. В один только Израиль в течение первого десятилетия (1989—1998) последней «волны эмиграции» выехало 13 275 бывших советских ученых. Такие масштабы утечки умов означают потери для России 60—70 млрд долларов ежегодно (подсчеты по методике ООН).

Параллельно в Россию идет мощный приток иммигрантов. По данным Госкомстата РФ, временно находящихся на территории России, но постоянно проживающих за рубежом, зарегистрировано 250 тыс. человек. Однако основная часть мигрантов из стран Юго-Восточной Азии, Ближнего Востока, Африки находится в России нелегально. По данным ООН, нелегальных иммигрантов в России насчитывается 13 млн. Это вызвано открытостью российских границ со странами СНГ. Основной поток мигрантов идет через южные границы, из Узбекистана, Таджикистана, Киргизии, а также Китая. Поток этот ничего хорошего России не приносит. В отличие от легальной миграции, которая действительно может быть одним из способов восполнения убыли населения, нелегальная приносит с собой огромные проблемы, начиная от преступности и наркоторговли и заканчивая нагрузкой на инфраструктуру и основное население. Именно нелегальная миграция является причиной того, что ЕС отказывается устанавливать с Россией безвизовый режим. Здесь опасаются, что огромный поток нелегалов из России пойдет к ним.

Распад СССР пока не привел к ожидаемому смягчению криминогенной ситуации в России. В 2000 года была издана книга заместителя начальника Главного управления исполнения наказаний Минюста Российской Федерации профессора А. И. Зубкова «Карательная политика России на рубеже тысячелетий», содержащая анализ динамики, текущего состояния и последствий российской карательной политики на разных этапах ее истории, начиная с 1898 года. Как видно из приведенных в этой книге данных, в России наименьшее количество заключенных (автор подразумевает под ними всех лиц, хотя бы в какой-то мере лишенных свободы, включая сюда долговые тюрьмы и концентрационные лагеря), было в 1892 году — всего 83,2 тыс. человек, а наибольшее — в 1941 году (2204,4 тыс. чел.). Удельный вес таких лиц в расчете на 100 тыс. человек в указанные годы составил соответственно 66 и 1119 человек. Причем, если в дореволюционное время колебания этого показателя были незначительны (140 чел. в 1909 г., 103 чел. — в 1917 г.), то в последующие годы наблюдается довольно противоречивая картина. Если в 20-е годы сохраняется тенденция первых десятилетий ХХ века (67 чел. в 1922 г. по РСФСР и 106 чел. в 1930 г. по СССР), то позднее идет резкий рост. В 1937 году удельный вес заключенных в СССР в расчете на 100 тыс. человек населения составил 469 чел., в 1939 году он почти удвоился (859 чел.), а в 1941 достиг пика. К окончанию Великой Отечественной войны этот коэффициент снизился до 970 человек. В последующие годы пошло существенное снижение данного показателя: в 1959 году — 405 чел., в 1979 году — 359 чел., а в 1989 году он был наименьшим — всего 280 чел. В Российской Федерации общесоюзная тенденция проявила себя слабее: в 1959 году коэффициент составил 585 чел., в 1975 году — 500 чел., в 1979 году — 522 чел. Начиная с 1989 года это снижение было существенное: в 1989 году — 280 чел., 1992 году — 218 чел. Но затем вновь пошел высокий рост: в 1996 году — 506 чел., в 2000 году — 728 чел. К 2000 году численность лиц, содержащихся под стражей (подозреваемых, обвиняемых, подсудимых и осужденных к лишению свободы) в России, сравнялось с численностью контингента (с учетом лечебно-трудовых профилакториев) всего СССР на конец 80-х гг. На 1 января 2000 года в учреждениях уголовно-исполнительной системы содержалось 1 060 085 человек, в том числе в исправительных колониях 756 432 чел., в следственных изоляторах — 272 589 чел., в помещениях, функционирующих в режиме следственных изоляторов — 9116 чел., в воспитательных колониях — 21 957 человек. Криминогенная обстановка в России такова, что половина ее населения (53 % по данным социологического опроса весны 2002 г.) опасается, как бы власть в стране не попала в руки организованного преступного сообщества.

Как видим, спокойно и мирно разойтись из Союза ССР не удалось. И потребуется еще немало усилий, чтобы уяснить причину произошедшего и отыскать способы стабилизации и улучшения ситуации, урегулирования национальных и национально-государственных отношений на пространстве бывшего СССР и нынешней Российской Федерации. Между тем, российские народы остаются пока еще очень далекими от полной уверенности в том, что распад СССР не получит продолжения в распаде России. По данным социологического исследования, проведенного весной 2002 года по заказу Международного республиканского института, каждый четвертый житель России (26 %) считает угрозу распада России вполне вероятной. В Сибирском и Дальневосточном округах такую угрозу ощущает каждый третий (35 %). Две трети опрошенных (62 %) полагают, что в России не существует сильного государства. Укрепление государственности в общественном мнении связывается с объединительной, итеграционно-централизованной формой федерализма (ей отдают предпочтение 30 % опрошенных). При этом 20 % россиян выступают за договорную форму федерализма (когда федерацию рассматривают как объединение государств, передающих на основе договора некоторые права центральным органам власти). 14 % высказываются за кооперативную форму федерализма (за федерацию на основе социально-экономического сотрудничества между федеральным Центром и регионами). В то же время 14 % опрошенных выступают за самостоятельность субъектов. Региональный сепаратизм (отделение регионов от Центра) поддерживают 22 % опрошенных (в Дальневосточном федеральном округе эта цифра поднимается до 35 %, такие же настроения сильны среди чувашей и мордвы (27 %) и у татар (42 %). 11 % опрошенных видят идеал в централистической форме федерализма (когда вся социально-экономическая и политическая жизнь в отдельных частях государства должна осуществляться на основе решений федерального Центра). По данным этого же опроса, самые многочисленные славянские национальности России — русские и украинцы — в среднем почти в два раза больше верят в сохранение России, чем в ее распад (соответственно среди русских 50 % «оптимистов» и 26 % «пессимистов», среди украинцев — 50 % и 21 %). Однако представители ряда российских национальностей вероятность распада России признают весьма высокой. Среди них — жители регионов, имеющих границы со странами СНГ (32 %), армяне (46 %), евреи (53 %), выходцы из Средней Азии (69 %). Основные причины вероятного распада России опрошенные усматривают в деятельности иностранных государств (32 %), региональных лидеров (31 %) и олигархов (28 %).

Причины распада Советского Союза. В литературе выдвинуто немало гипотез о причинах распада СССР. Можно встретить ссылки на случайность произошедшего. Дескать, были бы у генерального секретаря Ю. В. Андропова здоровые почки, не было бы всей цепи событий, которая привела к распаду страны. Союз можно было сохранить, если бы не было личной неприязни между Б. Н. Ельциным и М. С. Горбачевым — и в этом случае события могли бы принять другой оборот. На универсальность претендует объяснение с опорой на так называемый закон энергетической неэффективности больших государств, согласно которому не только распался СССР, но идет распад России, распадутся США, Канада, Китай, Австралия (Зеленый мир. 1997. № 8). На наш взгляд, очень близки к истине исследователи, усматривающие главную причину распада СССР в изъянах плана, по которому осуществлялось его строительство. Отвергнув известный проект «автономизации», отцы-основатели СССР утвердили план, по которому союзные национальные республики «добровольно» входили (а при желании и выходили) в состав СССР, роль связующего звена государства был призван играть не государствообразующий народ, а политическая партия. При устранении партии легко разрушалось и государство, что и произошло в 1991 году.

Вместе с тем высказываются убеждения, что никаких серьезных объективных причин для развала СССР не существовало, он — следствие «грубых просчетов и ошибок политиков, действия разрушительных политических сил и деятелей». Виновниками случившегося в этом случае чаще всего представляются Горбачев; гекачеписты; депутаты V Внеочередного съезда народных депутатов СССР, во многом предопределившие своими решениями разрушение Союза; государственные деятели, сделавшие Беловежскую пущу символом волюнтаризма и безответственности в политике; парламенты бывших союзных республик, одобрившие роспуск СССР; «демократы» в целом или некие политически амбициозные и своекорыстные группы лиц, расчищавшие таким путем себе путь к власти.

Большую долю истины содержит суждение о национальных элитах как могильщиках СССР. Эти элиты, с одной стороны порожденные Москвой, а с другой всегда тайно мечтавшие о бесконтрольной власти и тяготившиеся московской уздой, почувствовали в момент кризиса союзной государственности, что узда ослабла, и «вырвались на свободу. Всем еще плохо — им уже хорошо», как написал А. Е. Бовин (1998). Большая часть вины в этом случае возлагается на национальные элиты бывших союзных республик. Они с большим подозрением отнеслись к известной попытке 1989—1990-х годов уравнять в правах союзные и автономные республики. Это было воспринято не как повышение автономий до уровня союзных республик, а наоборот, — как понижение статуса последних до уровня бывших автономий. Особенно это задевало элиты крупнейших республик — Украины и Казахстана. Одно дело их статус в составе Союза с пятнадцатью союзными республиками, другое — с пятьюдесятью или более. Вслух против уравнения возражать было трудно — это воспринималось бы как выступление против равноправия народов, как приверженность сталинизму. Поэтому проблема решалась иначе: модернизация государства сначала просто саботировалась, а затем была сорвана объявлениями суверенитета и независимости (Независимая газета. 1998. 28 июля). Именно в среде национальных элит с готовностью, как индульгенция, принят на вооружение сомнительный постулат: «История человечества знает одну истину: империя не перестраивается, а распадается» (А. Акаев).

Вина за распад Союза ССР нередко почти полностью перекладывается на Запад. В этом случае развал предстает результатом осуществления планов реставрации капитализма в СССР, инициированных США и осуществленных американо-английской агентурой при помощи деятелей типа Хрущева и Горбачева.

К нашим дням стали известны детали целого ряда проектов, разработанных в США и направленных на уничтожение СССР, расчленение его территории, уничтожение русского народа. Так, А. Даллес (директор ЦРУ в 1953—1961 годах) еще в конце Второй мировой войны предложил план послевоенной борьбы с СССР, в ходе которой «эпизод за эпизодом будет разыгрываться грандиозная по своему масштабу трагедия гибели самого непокорного на земле народа, окончательного, необратимого угасания его самосознания». В основе этого и всех последующих планов ведения «холодной войны» против СССР лежала установка на то, чтобы взорвать Советский Союз изнутри с помощью подрывных средств и разложения и старых, как мир, приемов натравливания одних народов на другие. 18 августа 1948 года. Совет национальной безопасности США утвердил директиву «Цели США в отношении России», направленную на свержение советской власти и декоммунизацию страны силами «любых местных властей, которые придут на смену советской власти». 9 июля 1959 года Конгресс США принял резолюцию о порабощенных нациях. В ней утверждалось, что «с 1918 года империалистическая агрессивная политика русского коммунизма привела к созданию обширной империи, которая представляет зловещую угрозу для безопасности Соединенных Штатов и всех свободных народов мира». Резолюция требовала освобождения и возвращения независимости целому ряду стран и народов (включая мифические). Среди названных значились народы Польши, Венгрии, Литвы, Украины, Чехословакии, Латвии, Эстонии, Белоруссии, Румынии, Восточной Германии, Болгарии, Континентального Китая, Армении, Азербайджана, Грузии, Северной Кореи, Албании, Идель-Урала, Тибета, Козакии, Туркестана, Северного Вьетнама. Было постановлено ежегодно отмечать в США третью неделю июля как «Неделю порабощенных наций» до тех пор, пока «не будет достигнута свобода и независимость для всех плененных наций мира». Не является тайной и «Доктрина освобождения», принятая администрацией Дж. Буша в 1989 году и преследовавшая цель демонтажа «советской империи». Доктрина ставила задачи поэтапного отторжения четырех кругов государств «империи»: Индокитая и стран социалистической ориентации (4-й круг), восточноевропейских стран и Кубы (3-й круг), союзных республик СССР (2-й круг), республик и регионов собственно усеченной России (1-й круг). Известен целый ряд откровенных признаний виднейших американских государственных и общественных деятелей (подборку высказываний см.: Русский вестник. 1998. № 33—35), утверждающих, что «победа США в холодной войне была результатом целенаправленной, планомерной и многосторонней стратегии США, направленной на сокрушение Советского Союза». В частности, Дж. Вулси во время сенатских слушаний при утверждении его директором ЦРУ сказал о бывшем Союзе ССР: «Да, это мы прикончили Гигантского Дракона». Президент США Дж. Буш после развала Союза заявил, что это «наша победа, победа ЦРУ».

Оригинальная трактовка причин распада СССР принадлежит бывшему советскому разведчику М. П. Любимову. Он построил свой мемуар-роман «Операция Голгофа» на версии о секретном плане перестройки путем уничтожения в СССР существующего социализма и погружения страны в дикий, необузданный капитализм, где царит закон джунглей. Хаос и неразбериха в конце концов должны были, согласно этой версии, мобилизовать массы на борьбу с властью под социалистическими лозунгами, вылиться в революцию, уничтожение компрадорской буржуазии и восстановление истинного социализма. Отрывок из романа был опубликован в газете «Совершенно секретно» (1995. № 2) в рубрике «Сенсация», и многие сочли версию вполне правдоподобной. «Не верю, — пишет А. Тиле (1997), — что в мозгу русского мог родиться такой изуверский план… А вот в ЦРУ такой план мог быть разработан, и теперь уже имеется довольно много данных, что такой план был».

Широкое хождение имеет объяснение крушения СССР его проигрышем в холодной войне в результате технологического отставания и снижения уровня конкурентности, в более широком плане — поражением социализма в многовековом соперничестве с либерализмом. В противовес этому выдвигаются концепции, полностью отрицающие разрушительное действие внешних сил и придающие значение только внутренним факторам упадка и распада СССР, и прежде всего — экономическому кризису, нараставшему в СССР в течение десятилетий. Плодом абсолютизации одного из внутренних факторов является утверждение: «В разрушении СССР повинен русский национализм и он же является основной опасностью для России». Столь же рискованной представляется и сентенция о том, что «в конечном счете, свержение коммунистического режима оказалось триумфом русского национального сознания над сознанием коммунистическим», а распад СССР следует воспринимать «как величайшее завоевание русского народа и российских демократов».

Отдельные представители российской исторической науки (среди них — руководители исторических институтов РАН) держатся своеобразной «генеральной линии», согласно которой развал Союза отражает объективный процесс, имеющий всемирный характер. Директор академического Института всеобщей истории А. О. Чубарьян полагает, что это «результат, с одной стороны, роста национального самосознания, с другой — краха тех методов, с помощью которых создавался и жил СССР». Руководитель Института российской истории А. Н. Сахаров успокаивает сограждан: «Происходит то, что и должно происходить... Россия просто проходит со значительным запозданием те же цивилизационные ступени эволюции, что и другие развитые страны». Дескать, цивилизационное развитие и политическая жизнь 60—70-х годов «практически подготовили распад СССР», и тут уж ничего не поделаешь.

Р. Г. Пихоя в статье «Почему распался СССР» (2002) акцентирует, что СССР разрушился несмотря на то, что в нем «отсутствовала сколько-нибудь организованная и массовая политическая оппозиция». Он полагает также, что «не было и нет единственной, главной причины развала СССР». Однако, заключая статью, автор по сути дела называет эту причину. Он пишет: «Советская система оказалась принципиально нереформируемой. Она могла жить только как система централизованная, “свинченная” номенклатурной, партийно-государственной вертикалью, использовавшая в качестве источников своего бытия государственную собственность, огромные природные ресурсы и возможности мобилизационной экономики. Угроза внешней опасности, стабильность, определенные социальные гарантии для граждан СССР, надежда на “светлое будущее” составляли внутреннюю суть советской системы. Будучи нереформируемой, эта система оказалась нежизнеспособной».

Таков же и основной тезис современной западной идеологии и пропаганды. В соответствии с ним СССР, как и советский социальный строй, рухнул будто бы в силу своей внутренней несостоятельности, будто он изжил себя сам по себе, будто советские люди сами (на своем жизненном опыте) пришли к мысли о необходимости отказа и от своего «имперского» государства, и от социализма.

Несогласных с такой позицией много. Что бы ни говорили об объективности процесса, настаивают они, факты неопровержимо свидетельствуют, что преднамеренное разрушение СССР было следствием целенаправленной политики «демократов», и содеянное в Беловежской пуще «будет осуждено как самая чудовищная ошибка за всю историю Российского государства» (Ф. М. Бурлацкий). Отражением этой тенденции является принятие Государственной Думой РФ 15 марта 1996 года постановлений «Об углублении интеграции народов, объединившихся в Союз ССР» и отмене постановления Верховного Совета РСФСР от 12 декабря 1991 года «О денонсации Договора об образовании СССР» и «О юридической силе для Российской Федерации результатов референдума СССР 17 марта 1991 года по вопросу о сохранении Союза ССР». Позже нижняя палата российского парламента создала специальную комиссию по рассмотрению вопроса об отрешении Президента РФ от власти. Первым среди выдвинутых при этом обвинений значится развал СССР и участие в Беловежском соглашении, «которые привели народ и государство к катастрофе» (Советская Россия. 1998. 30 июля).

Во всяком случае, трудно не воспринять как приговор Союзу ССР тайно выношенное его последним руководителем решение «признать негодность самого социально-политического строя, который уже не раз после революции обнаруживал свою историческую бесперспективность, а значит, и антинародную, аморальную суть» (А. С. Черняев). В соответствии с таким подходом распад СССР объясняют «порочностью, авантюристичностью самой идеи социализма в ее марксистском варианте» (Я. А. Певзнер), и роспуск СССР предстает уже как счастливый случай избавления от «насквозь прогнившего имперского альянса» (Н. Назарбаев) или как некая спасительная превентивная мера, предупредившая еще большее несчастье — «полномасштабную национально-освободительную (или имперско-восстановительную) резню» (Д. Драгунский). Проверку всех этих гипотез и создание всеобъемлющей конкретно-исторической картины распада СССР еще предстоит осуществить. Убедительным может быть многофакторный анализ причин распада, представление о нем как о результате роста внутренних противоречий и воздействия внешних факторов.

Анализ литературы о распаде СССР показывает, что российская цивилизация, бытовавшая с 1922 года и до недавнего прошлого в широких геополитических рамках Союза ССР, в наши дни обретает новое лицо. Трансформации, которые здесь происходят, во многом обусловлены нерешенностью национального вопроса — проблем в отношениях между многочисленными народами единого государства, по-разному проявлявшимися на различных этапах истории. Наиболее существенные из них были обусловлены разрывами уровней социально-экономического и культурного развития народов, неодинаковостью их положения в национально-государственной структуре, различием условий функционирования национальных языков и культур. Определенное противоречие порождала принадлежность каждого гражданина СССР одновременно к двум общностям — своему народу (национальности) и гражданскому сообществу — наднациональной государственной общности людей. Бесконфликтное развитие этих взаимосвязанных общностей требовало особой деликатности и большого искусства государственного управления. Очевидно, одной из причин распада СССР стало форсирование преодоления национальных различий, сопровождаемое ошибками и произволом.

Национальные проблемы России будут решаться на понимании нации как согражданства. Президент Российской Федерации в своем Послании Федеральному собранию «Об укреплении Российского государства» от 24 февраля 1994 года выдвинул положение о том, что национальные проблемы современной России «будут решаться на основе нового, заложенного в Конституции понимания нации как согражданства». При отсутствии теоретических основ нынешней национальной политики, это положение заслуживает особого внимания, поскольку может привести к изменению фундаментальных представлений о характере национально-государственных образований в России и оправданности их существования в прежнем виде.

Поиск новых основ национальной политики, базирующихся на новом понимании процессов, которые развертываются в национальной сфере жизни общества, закономерен, он начался давно и особенно интенсивно шел в последнее время. В статьях Л. А. Радзиховского обрисован один из вариантов видения этого процесса. Изображая нынешние события в России как выход из тупика социализма на путь цивилизованного капитализма с его неограниченными возможностями самосовершенствования, он писал (1993), что надо вести речь не об умирании, а рождении нации — новой русской буржуазной нации. Процесс этот, начавшийся было в конце ХIХ в., не получил своего завершения: русская буржуазная нация, «только зарождавшаяся, еще такая слабенькая», надломилась и рухнула, «утонула в диком революционном потоке». В конце горбачевской перестройки уже новая система тоже в одночасье разрушилась при полном, как полагает автор, понимании со стороны народа: «Русский народ достаточно равнодушен к гибели российско-советской империи (СССР)», «это не вызвало... взрыва возмущения — ни русского народа вообще, ни молодежи, ни военных». Так же спокойно произведена и «необходимая ампутация имперской опухоли»: русский народ, излечиваясь от «навязанного ему имперского дурмана», обнаружил якобы полное безразличие к русским, брошенным на произвол судьбы в ближнем зарубежье.

Вглядываясь в зеркало нынешней русской революции, журналист увидел (1992) новый облик русского народа и в нем — «тип голодного мелкого буржуа как превалирующий, решающий национальный тип». Оказывается, русский народ — это самый буржуазный народ в мире, он одержим потребностью «мирно двигаться на Запад» и готов «с бесконечным русским терпением» заплатить за это невиданную в буржуазном мире цену. Выразителем сущности русского национального характера представляется нынешний российский президент, «человек русский по форме, буржуазно-демократический по существу». Ему не нужны опросы общественного мнения, он и без этого знает, что народ хочет жить в «цивилизованном мире», приемлет лишь «идеологию эволюционного движения к капитализму» и согласен, за невозможностью лучшего, для начала и на «достаточно уродливый, но зато мирный номенклатурный капитализм».

В соответствии с таким, модным ныне цивилизационным подходом к анализу отечественной истории, Радзиховский обнаружил, как сразу же после крушения советской системы в ее разломы «Бог весть откуда полезли новые люди — русская, российская, посткоммунистическая буржуазия», так сказать, ростки и основа новой буржуазной русской и российской нации. Автор предложил смириться с неизбежными издержками данного процесса, напомнив, что, как и положено, «буржуазная нация рождается в грязи и крови. Так было везде. Так происходит в России». Это не должно-де никого смущать, поскольку грязь и кровь не навеки. Далее, со ссылкой на одного из «главных архитекторов современных реформ» Г. Э. Бурбулиса, автор обрисовал перспективу российского нациогенеза. Вполне реальным на ближайшие 20—40 лет представляется «латиноамериканский путь»: власть реализуется на мафиозно-номенклатурно-технократическом фоне; на десятилетия растягивается поляризация общества; выборы будут выигрываться теми, у кого больше денег; в отношениях с мировым сообществом — «элементарная плебейская зависимость от партнера во имя временного хозяйственного успеха». Этот вариант исторического развития, по Радзиховскому и Бурбулису, «конечно ужасен», но зато «он реален и он лучше того, что мы имели», его надо принять, научиться по этому варианту жить, приспосабливаться, понимая, что это на десятилетия, а не на столетия. И все это, конечно, во имя новой буржуазной русской нации, которую, как и другие современные нации, будут отличать такие добродетели, как трудолюбие, честность, скопидомство, добропорядочность. «И вот тогда-то, — заключает автор, — само собой, без истерик появится и буржуазное самоуважение нации, буржуазный русский патриотизм».

Несмотря на предельную откровенность изложения грядущих временных трудностей, «концепция» Бурбулиса — Радзиховского не вносит ясности в вопрос о характере предстоящих российских межнациональных процессов. К тому же и «равнодушие» народа к судьбам страны авторы явно преувеличили, что стало очевидным еще до выборов в декабре 1993 года. Выборы же с особой наглядностью показали, что политики, игнорирующие самоуважение нации и патриотизм в настоящем и обещающие чтить их в будущем и лишь в новом, буржуазном, качестве, рискуют оказаться не у дел. Все это обнаружило большую нужду в более привлекательных идеологемах, позволяющих быстрее достичь общенационального согласия в расколотой России.

В. Ф. Шумейко, занявшись выработкой новой идеологии для страны и опираясь на поиски, ведущиеся в этой области, в ноябре 1993 года пришел к следующим обобщениям и предположениям. «В последнее время, — писал он, — в попытках найти общероссийскую универсальную наднациональную ценность, единый подход к возрождению российской государственности уже многие ученые, деятели искусства, просто думающие люди высказывают идею... о создании единой российской нации (по аналогии с американской), которая вберет в себя потомков всех народов, населяющих Российскую Федерацию. Наверное, идеология этой единой нации вберет в себя все духовные и культурные ценности и национальные традиции народов России, соединив их с гуманистическими и демократическими ценностями, накопленными Западом... На это уйдет немалое время (может быть, десятилетия), а ждать нельзя уже ни минуты. Создавать новую российскую идеологию нужно сегодня... Для образования единой российской нации, на мой взгляд, имеются достаточные исторические предпосылки: новая Конституция, которую, я надеюсь, россияне примут 12 декабря 1993 года» (Российская газета. 1993. 19 ноября).

После принятия Конституции бывший вице-премьер российского правительства предстал на выборах председателя верхней палаты нового парламента уже вполне убежденным патриотом-государственником. Отрекомендовавшись как «крупный руководитель, человек прямой и откровенный, хохол, бывший казак», он заявил: «В историко-философском плане я испытываю боль. Ранее Россия всегда расширялась. Мирным путем, никого не завоевывая. Теперь наша задача — собрать Россию назад!» В качестве шага на этом пути предложено «создать из СНГ Евразийский союз, цивилизованный союз стран, направленный навстречу интересам друг друга».

Подобную же эволюцию понимания неотложных задач идеологического воспитания российского населения обнаружил бывший пресс-секретарь Президента В. В. Костиков, выступивший с идеей создания широкого движения, которое способствовало бы восстановлению лучших идеалов русской семьи и русского дома, воспитанию молодых поколений в традициях русского и российского патриотизма. «Такое движение, — пишет он, — могло бы иметь название “Чистая Россия” и работать под покровительством президента России как общенационального символа» (Комсомольская правда. 1993. 5 ноября). Предпосылки успеха и значимость движения усматривались, видимо, в том, что «разрушается фальшивая монополия коммунистов и национал-социалистов на любовь к Отечеству. О патриотизме серьезно и глубоко говорят демократические писатели и публицисты. Патриотические импульсы исходят от Президента России». К началу 1995 года перемены в отношении к патриотизму в «демократических» кругах российского общества выявились в полной мере. Пришло понимание элементарного: «То, что у нас слово “демократ” фактически антоним слова “патриот” — это дико. Это представляет опасность для страны» (Российская газета. 1995. 11 февраля).

Наблюдая за этими идеологическими поворотами, известный политолог Б. М. Пугачев в феврале 1994 года высказал предположение: «Складывается впечатление, что Президент и его окружение стремятся перехватить лозунги национально-патриотической оппозиции, более того, судя по всему, они в ближайшее время будут готовы проводить и близкий политический курс». Последующее развитие событий этот прогноз в целом подтверждает.

Обнародовав «новое понимание нации», Президент России сделал важнейший практический шаг в направлении к новой идеологии и новой национальной политике. По словам тогдашнего представителя администрации Президента, заместителя начальника Управления по работе с территориями В. А. Печенева, одной из главных целей демократической национальной политики, адекватной условиям российской цивилизации, является не только обеспечение межнационального мира и создание оптимальных условий для этнического сохранения и свободного развития народов, но и постепенное формирование «российской нации» как сообщества всех проживающих на территории России этносов, подразумевая под этим конечно же не становление некой «единой национальной общности», а такого духовно-психологического самочувствия наших народов (русских и татар, аварцев и башкир), при котором их принадлежность к гражданам единого Российского государства будет играть все большую роль. Обращаясь к депутатам Федерального Собрания и всем согражданам 16 февраля 1995 года с ежегодным Посланием, Б. Н. Ельцин призвал россиян «проникнуться верой в успех, в созидательную силу нашего национального характера». Без такой веры «сложный и болезненный процесс консолидации многонационального российского общества» вряд ли получит ускорение. Немалое значение в успешном развитии этого процесса может сыграть высшая школа, изменения в содержании гуманитарного образования которой должны, как подчеркивает Президент, «формировать новые нравственные ориентиры, воспитывать гражданственность, патриотизм, правовую культуру».

Рассмотрение федеральных и межнациональных проблем в контексте этнополитического развития нашего общества и современных идей показывает, что предложение Президента РФ решать национальные проблемы нынешней России на основе нового понимания нации как согражданства оживило поиски новых оснований национальной политики. Естественно, такая политика может быть успешной лишь при определенных условиях — при адекватном понимании процессов, происходивших в истории национальных отношений в советское время; установлении причин, вызвавших провал прежней национальной политики; выявлении тенденций развития национальной сферы жизни советского общества; формулировании жизненно важных, привлекательных целей, достижению которых будет подчинена новая национальная политика; определении средств, при помощи которых эти цели можно будет достичь. Главное — в искусстве сопряжения интересов развития государства и национальных общностей, каждой национальной группы, в определении самого характера государственности.

Не всякий идеологический устой надежен. Суть происходящего в сфере межнациональных отношений объясняется, как показано в этой работе, крахом принципов и целей предшествующей национальной политики, таких как пролетарский («подлинный») интернационализм, самоопределение вплоть до отделения, форсирование создания новой исторической общности людей, идущей на смену национальностям в СССР; слияние наций во всемирной социалистической общности как конечная цель политики. Все, что делалось в России в последние три четверти века, определялось в конечном счете нереалистическими задачами, глубоко деформирующими естественные исторические процессы. Этим, в значительной степени, (поскольку не менее значимые факторы действовали и за пределами национальной сферы) определяется глубина нынешней трагедии: распад Союза ССР, кризис Российской Федерации как элемента былой системы, получившего возможность самостоятельного бытия, но все еще хранящего в себе многие противоречия прежней системы.

Противоречия эти не должны, конечно, служить основанием для зряшного отрицания изменений к лучшему в жизни народов бывшей царской России, достигнутых за советский период их истории. П. А. Сорокин, всесторонне изучавший мировой опыт многонациональных государств, справедливо отмечал в 1967 году, что «фактическое равенство разнообразных расовых и этнических групп... в основном было реализовано в ходе истории русской нации. Эта история действительно свободна от дискриминации, подавления и эксплуатации нерусских национальностей России со стороны русской нации». Советский Союз, писал он далее, отличали «сравнительно мирные взаимоотношения между отдельными людьми и группами». Эксплуатация нерусских национальностей в СССР русским народом была исключена напрочь. Более того, своеобразная «контрибуция», наложенная после 1917 года на русских, как на «бывшую угнетающую нацию», дает полное основание для квалификации нового властного режима Советской России как силы скорее антирусской, нежели русофильской. Великодержавие режима вырастало впоследствии также на наднациональной основе.

Национализм как мощный фактор объединения и разъединения народов и государств был мастерски использован большевиками для захвата власти в России и при попытках распространить эту власть повсеместно в ходе мировой революции. По словам Н. И. Бухарина, национализм нужен был, чтобы «поддержать все элементы распада» в мире, подлежащем социалистической перестройке, в том числе и «сепаратизм колониального, национального движения, т. е. все те разрушительные силы, которые объективно ослабляют мощь того железного государственного обруча, того государства, которое представляет из себя наиболее могущественную и рациональную организацию буржуазии». Фактор национализма был использован и демократами в их борьбе за власть в новых государствах, образованных в 1991 году на месте «империи СССР». «Национальные движения, — по утверждению одного из министров российского правительства, — сыграли позитивную роль в разрушении тоталитарных структур и в демократических преобразованиях».

Что касается внутренней политики в СССР, то изначально в нем всякий национализм и сепаратизм расценивались как нетерпимое явление. Сталин еще в 1920 году изложил свое кредо на этот счет: «Требование отделения окраин на данной стадии революции глубоко контрреволюционно». Самоопределение наций вплоть до отделения и образования независимого государства, право на выход из СССР, конституционно закрепленные с образованием Союза ССР за ограниченным кругом субъектов советской федерации, в действительности носили демонстрационный характер и призваны были служить лишь показателем искренности намерений новой власти осуществлять демократические преобразования в сфере межнациональных отношений в стране и мире. Эти конституционные нормы выступали также своеобразной гарантией того, что федеральное правительство в СССР никогда не будет и не сможет действовать преимущественно в интересах «бывшей угнетающей нации».

Вместе с тем политика «уступок националам и национальным предрассудкам», представлявшая, по Сталину, собственно «нашу политику в национальном вопросе», имела определенные пределы. За центральной властью в СССР конституционно были закреплены совершенно исключительные, всепоглощающие права по отношению к членам федерации, благодаря которым федеральные власти в любой момент могли обезвредить любую сепаратистскую деятельность в каком бы то ни было субъекте Союза. Государственное единство страны обеспечивалось также особым положением Коммунистической партии в политической системе советского общества. Партия эта с самого своего зарождения строилась на строго централизованных началах, не допускавших даже духа федерализма в своих рядах. В итоге под внешним обличьем федеративного строя в СССР изначально скрывалась, как отмечал профессор П. П. Гронский в 1925 году, «политическая действительность всевластной диктатуры Союзного ЦИКа, находящаяся в полном распоряжении Коммунистической партии».

С учетом всего этого Сталин был по своему прав, воздавая должное русским царям и рассматривая большевиков в определенном смысле их преемниками.

Укрепление государственности — главное правило настоящего вождя. 7 ноября 1937 года Сталин выступил перед избранным кругом соратников, собравшихся за праздничным столом у К. Е. Ворошилова по случаю 20-летия Октября, с краткой, но примечательной речью, известной благодаря дневниковой записи генерального секретаря Исполкома Коминтерна Г. Димитрова. Речь эта имеет, на наш взгляд, большое значение для понимания сущности советского государства и сталинской национальной политики. По прошествии двух десятилетий после свержения царской власти Сталин стал усматривать в деяниях царей не только одни преступления, о которых повсечастно, начиная с 1917 года, трубили официозные средства массовой информации и пропаганды, но, как вдруг оказалось, и немалые заслуги.

«Хочу сказать несколько слов, может быть, непраздничных, — произнес тогда Сталин и сразу принялся за реабилитацию своих далеких предшественников на посту руководителя страны: — Русские цари сделали много плохого. Они грабили и порабощали народ. Они вели войны и захватывали территории в интересах помещиков. Но они сделали одно хорошее дело: сколотили огромное государство до Камчатки. Мы получили в наследство это государство». К середине 30-х годов наследник царей, видимо, окончательно уяснил, что при распоряжении наследством надо исходить не только из интересов мировой революции, но, прежде всего, — из национально-государственных интересов страны. Поэтому Сталин стал видеть особую заслугу большевиков в том, что «впервые мы, большевики, сплотили и укрепили это государство, как единое, неделимое государство не в интересах помещиков и капиталистов, а в пользу трудящихся, всех великих народов, составляющих это государство. Мы объединили это государство таким образом, что каждая часть, которая была бы оторвана от общего социалистического государства, не только нанесла бы ущерб последнему, но и не могла бы существовать самостоятельно и неизбежно попала бы в чужую кабалу». Из этих констатаций Сталин сделал заключение, с полным пониманием и одобрением встреченное собравшимися. «Поэтому, — сказал он, — каждый, кто пытается разрушить это единое социалистическое государство, кто стремится к отделению от него отдельной части и национальности, он враг, заклятый враг государства, народов СССР. И мы будем уничтожать каждого такого врага, был бы он и старым большевиком, мы будем уничтожать весь его род, его семью, каждого, кто своими действиями и мыслями покушается на единство социалистического государства, беспощадно будем уничтожать». Не совсем праздничный тост был завершен призывом «За уничтожение всех врагов до конца, их самих, их рода!», вызвавшим, как зафиксировал Г. Димитров, одобрительные возгласы.

Отмеченное «хорошее дело» царей не означало, что Сталин совсем излечился от пороков классового шовинизма в оценках прошлого страны. Иначе он вряд ли допустил бы 6 ноября 1941 года в докладе по случаю 24-ой годовщины Октябрьской революции весьма рискованного, с патриотической точки зрения (и особенно — с учетом положения на фронте), сравнения: «По сути дела гитлеровский режим является копией того реакционного режима, который существовал в России при царизме. Известно, что гитлеровцы так же охотно попирают права рабочих, права интеллигенции и права народов, как попирал их царский режим, что они так же охотно устраивают средневековые еврейские погромы, как устраивал их царский режим». Нельзя не признать, что соотечественники, поставленные в тех условиях перед свободным выбором, скорее отдали бы предпочтение царскому режиму, но не гитлеровскому.

Тем не менее стоило бы обратить внимание на выделенные нами места в приведенном многозначительном тосте. Они свидетельствуют, что федеративное, по букве Конституции СССР 1936 года, государство Сталин считал единым и неделимым. Ни о какой особой роли русского народа в этом государстве речи не было. Напротив, говорилось о великих народах во множественном числе. Очевидно, имелись в виду народы Союза, имевшие «свои» национальные образования в ранге союзных республик, ибо и в «исчерпывающих» подсчетах количества больших и малых наций, народностей и национальных групп в стране Сталин никогда не выходил за пределы числа «около 60». Сталинская речь позволяет также с большой уверенностью полагать, что титулы «первого среди равных» и «старшего брата» русскому народу были «пожалованы» отнюдь не ради закрепления за ним каких бы то ни было преимуществ перед другими нациями. Скорее, все это рассчитано на пропагандистский эффект и должно было одновременно и льстить национальному самолюбию народа, и служить ему в определенном смысле утешением, означая признание действительных заслуг в исполнении определенных ему еще при Ленине особых «интернационалистских обязанностей».

Из тоста «отца народов» вытекает далее, что пресловутое право наций на самоопределение вплоть до отделения при сталинском правлении единству страны не угрожало. Ибо всякий, кто мог, по Сталину, даже помыслить о предпочтительности какому-либо народу самоопределиться вне СССР, квалифицировался как враг народа и контрреволюционер. По отношению же к последним сталинская власть была беспощадна. Сталин мог полагать, что дополнительным фактором, придающим особую прочность Союзу ССР, были многочисленные группы русского населения и исконно русские земли, включенные в состав национально-государственных образований других народов Союза. По логике, в случае попыток отделения какой-либо части, местные русские могли стать преградой сепаратизму. Расчет, как показали события 1991 года, не оправдался. Однако винить в этом Сталина вряд ли нужно. В 1937 году он имел основания заверить соратников, что, в условиях централизованной и в то же время причудливо федерализованной стране, конституционное право на отделение в реальности единству государства не только никак не грозило, но и не могло угрожать. Угрозу оно стало представлять позже, когда переродившаяся КПСС оказалась бессильной против сепаратизма окраинных националистов. Исключение из Конституции СССР статьи шестой, гласящей: «Руководящей и направляющей силой советского общества, ядром его политической системы, государственных и общественных организаций является Коммунистическая партия Советского Союза», — означало лишение союзного государства важнейшей своей скрепы. Уничтожив ее, прорабы перестройки не смогли предложить взамен никакого иного столь же действенного устройства, способного так же надежно обеспечивать государственное единство многонационального Союза ССР. В результате Союз рухнул. По историческим меркам — в одночасье.

Развал СССР в конечном счете продемонстрировал эфемерность государства, построенного на принципах этнического федерализма, не распространенных при этом на самый крупный этнос — русскую нацию, принужденную строить свои отношения с другими народами страны по особым принципам «интернационализма большой нации». Этот механизм решения межэтнических противоречий в полиэтническом обществе без дополнительных регуляторов типа сталинских ВКП(б), НКВД, НКГБ показал полную неэффективность, приведшую к распаду страны.

Почему дореволюционные государствоведы не любили федерализм. В дореволюционной России к федерализму как к принципу государственного устройства относились с большой настороженностью, не без оснований усматривая в нем опасность ослабления государства. «Говорят, наше государство должно сделаться федеральным, союзным, но где будет положен предел количеству федеральных областей, что останется за центральною властью, к каким областям и народностям это относится, — нам не говорят точно и обстоятельно. Неудивительно, что тогда многие города вспомнят о своих вольностях — Новгород, Псков, а за ними потянется Тверь, и дело дойдет, пожалуй, до Москвы», — писал директор народных училищ Акмолинской и Семипалатинской областей в 1906 году. В такого рода высказываниях, по существу, формулировалось неприятие федерализма просвещенными слоями общества.

Ученые государствоведы с еще большей убедительностью доказывали, что наибольшей прочностью и способностью концентрировать всю мощь государства в ответственнейшие исторические моменты (отражение агрессии, решение других задач, требующих участия всех соотечественников) обладают унитарные государства. Профессор А. А. Жилин в 1912 году писал: «Превращение России в союзное государство, по нашему глубокому убеждению, было бы гибелью этого государства». А. С. Ященко, всю свою жизнь исследовавший проблемы федерации во всем мире, утверждал (1912), что создать в России федерацию, построенную по национальному признаку, невозможно: «Никакая областная децентрализация или федерация… не может разрешить национальный вопрос». К аналогичному выводу пришел видный государствовед Ф. Ф. Кокошкин. Построение российской федерации на начале национального разделения он расценивал в 1917 году как задачу «практически неосуществимую». Перекроить политическую карту России по национальному признаку означало бы, согласно П. А. Сорокину (1917), «раздробить ее на сотни государств… на мордовское, малорусское, самоедское, латышское, грузинское, литовское, и т.д. В итоге мы получили бы такую картину, нелепее и утопичнее которой нельзя было бы ничего выдумать».

Государственное устройство Российской Республики было предметом обсуждения Особой комиссии по составлению проекта основных законов при Временном правительстве. Разработку Конституции России как парламентской республики во главе с Президентом, избираемым Учредительным собранием, возглавлял один из лучших государствоведов России Н. И. Лазаревский, автор известных университетских курсов по русскому государственному праву. Выработанный им «Предварительный проект статей основных законов по вопросу об автономизации (федерации)» исходил из базовой установки: «Государство Российское едино и нераздельно». Проект предполагал, что «в государстве Российском будет областная автономия». Предусматривалось, что «законы, издаваемые областными властями, не имеют обязательной силы, если противоречат… основным законам… изданным центральною государственною властью… и не основаны на законах, определяющих устройство и предметы ведения областных учреждений». Автономной единицей в составе России рассматривалась Финляндия, которой гарантировалась самостоятельность «на основаниях и в пределах, установленных законом о взаимных отношениях России и Финляндии, принятым Учредительным собранием (тогда-то), и формой правления, утвержденной (тем-то и тогда-то)». Положения законопроекта были одобрены 17 октября 1917 года, но через неделю Российская Республика стала Советской.

Ставшие у руля Советской России вожди и учителя революционного пролетариата сначала были тоже сторонниками единого централизованного государства. Вслед за К. Марксом и Ф. Энгельсом они считали наиболее оптимальной формой развитых капиталистических и социалистических государств неделимую демократическую республику с подчинением всех ее частей единому центру. «Пролетариат, — писал в 1891 году Энгельс, — может употребить лишь форму единой и неделимой республики. Федеративная... уже становится помехой». «Марксисты ни в коем случае, — подчеркивал В. И. Ленин, — не будут проповедовать ни федеративного принципа, ни децентрализации»; «мы в принципе против федерации — она… негодный тип одного государства». На Поронинском совещании ЦК РСДРП с партийными работниками в сентябре 1913 года была принята резолюция по национальному вопросу, которая вплоть до Октябрьской революции в России рассматривалась как программная декларация партии. Согласно резолюции, все что требовалось для достижения национального мира — это широкая областная автономия для всех областей России и вполне демократическое местное самоуправление. Будущее человеческой цивилизации марксисты связывали с переходом от разного типа союзных государств к вполне единой, централистически-демократической республике, и от нее — к безгосударственному общественному самоуправлению. Представления Сталина о государственном устройстве России излагались весной 1917 года в статье с характерным названием «Против федерализма».

С высоты наших дней становится все более очевидным: отношения учителей народов России к федерализму определялись не предубеждениями, а предусмотрительностью. Однако предостережения не сработали.

Сколько самостоятельных республик может быть в России? Республика, которая была провозглашена в стране после Октябрьской революции, первое время именовалась Советской Российской республикой или Социалистической республикой Советов. Однако уже через месяц, опасаясь распада многонационального государства при унитарной форме правления и стремясь перехватить инициативу в борьбе за массы, В. И. Ленин провозгласил: нечего бояться, что Россия раздробится на отдельные республики. «Сколько бы ни было самостоятельных республик, мы этого страшиться не станем, для нас важно не то, где проходит государственная граница, а то, чтобы сохранялся союз между трудящимися всех наций для борьбы с буржуазией каких угодно наций». На III съезде Советов 25 января 1918 года Российская республика была объявлена федерацией Советских национальных республик, хотя таковых даже в минимально множественном числе, необходимом для образования федерации (две республики), пока еще не существовало.

Сделано это, конечно, было отнюдь не потому, что мелкие государства и присущий им «местный национализм» были большевистским идеалом, а исключительно из популистских соображений — для создания «благоприятной атмосферы» в борьбе за власть в национальных регионах. Ленин всячески приветствовал образование многочисленных временных советских правительств при продвижении революционных армий на «несоветскую» территорию. «Это обстоятельство имеет ту хорошую сторону, — разъяснялось в телеграмме Главкому И. И. Вацетису от 29 ноября 1918 года, составленной Сталиным и дополненной Лениным, — что отнимает возможность у шовинистов Украины, Литвы, Латвии, Эстляндии рассматривать движение наших частей как оккупацию и создает благоприятную атмосферу для дальнейшего продвижения наших войск. Без этого… население не встречало бы их, как освободителей. Ввиду этого просим дать… указание о том, чтобы наши войска всячески поддерживали временные Советские правительства Латвии, Эстляндии, Украины и Литвы, но, разумеется, только Советские правительства». «Местный национализм», таким образом, использовался для захвата власти в России и при попытках распространить эту власть повсеместно в ходе мировой революции. По словам Н. И. Бухарина, «национализм, как и сепаратизм колониального, национального движения» нужно было использовать как «элементы распада», как «разрушительные силы, которые объективно ослабляют мощь… государства», подлежащего социалистической перестройке.

Унитаризм и централизм конфедеративного Союза ССР. Федерация на основе автономии типа РСФСР в советской историографии чаще всего представлялась единством более прочным, нежели федерация на основе союза субъектов. Зависимость между этими явлениями не столь очевидна. Известные российские государствоведы убедительно разъясняли, что «государство может быть чрезвычайно централизованным, однако федеральным. Это означает, что отдельные части государства участвуют в отправлении суверенитета, однако в государстве не выделен никакой определенный круг вопросов, который бы решался самостоятельно частями, а не центром. И наоборот, государство может быть построено на чрезвычайно широкой автономии частей и в то же время быть не федеральным». Так писал Н. Н. Алексеев в статье «Советский федерализм» (1927). Автономия отличается от федерации не тем, что автономному образованию предоставляется меньше прав самостоятельности, чем государству — члену федерации. Отличие в том, что «государство выделяет в пользу автономной области или союза определенный круг законодательных административных и других полномочий не в полное распоряжение этой автономной области, а лишь при условии контроля, — будь то в форме санкции или опротестования законов, утверждения того или иного высшего должностного лица: изменения состава палат автономной области и т.д.» (М. Я. Лазерсон). Федерацию отличает от автономии не количественная степень суверенности, не степень единства, а различие отношения децентрализованной части государства с центром. По своей природе автономия таит в себе не меньшую опасность ослабления и распада государственных связей, чем федерация. Чем больше развивается автономность областей, различных по своей культуре и экономике, тем труднее становится осуществлять контроль из центра. Единство государства может не увеличиваться, а уменьшаться. Федеративное государство по своей природе ближе к централизованному государству, чем области, связанные между собой посредством автономного союза. Своеобразные задачи отдельных земель могут беспрепятственно возрастать, но этот процесс идет не за счет центра, сохраняющего установленный круг полномочий.

В советской обществоведческой традиции представления об автономии и федерации в их отношении к централизму как бы поменялись местами. Произошло это, скорее всего, потому, что ссылки на «уникальность» государственного устройства были удобным поводом игнорировать и теорию федерализма, и отечественный исторический опыт.

Россия с петровских времен имела губернское деление. При Петре I было 8 губерний, в конце ХVIII века — 50, к началу Первой мировой войны — 78. К 1917 году в границах нынешней Российской Федерации существовали 39 губерний и 9 областей. Губернии имели трехзвенную структуру: губерния — уезд — волость. Всю полноту власти осуществляли губернаторы. Имелись губернские и уездные дворянские собрания, а также волостные сходы как выразители интересов крестьянского сословия. Области в основном формировались на окраинах империи. В них, в отличие от губерний, не было дворянских собраний, земств. Чаще всего они совмещались с общинами казачества. Смежные губернии и области объединялись в генерал-губернаторства. На территории современной России их было четыре (Московское, Степное, Иркутское и Приамурское).

Считается, что история российской государственности, характеризующаяся постоянным включением в свое лоно новых территорий, всегда обнаруживала в своем устройстве элементы федерализма. На наш взгляд, точнее было бы утверждение: не федерализма, а автономности. Вряд ли можно говорить, что Финляндия и Польша, с одной стороны, Бухара и Хорезм, с другой, находились между собой в федеративных отношениях. Более всего они походили на автономные части единого государства. Главам этих «автономий», так же, как и губернаторам, было непозволительно вмешиваться в общероссийскую политику. Много общего с автономией имело и местное самоуправление частей государства с нерусским населением. Отличие простой самоуправляющейся области (города, уезда) от автономной обнаруживается в том, что органы местного самоуправления имеют предметом своего ведения местные интересы, одинаковые на всем пространстве государства, независимо от национальных, экономических и других отличий (например, вопросы здравоохранения, благоустройства и пр.). Органы автономии как органы политического самоуправления имеют предметом своего ведения интересы особости данной области.

Таким образом, федерация, автономизация, централизованное государство представляют собой различные, оптимальные в определенных исторических условиях формы взаимодействия частей одного государства. А также — формы выражения, согласования и реализации интересов всего государства и его частей, интересов общегосударственных и частных. Происхождение союзных государств связано, конечно, с национальным вопросом, но не обязательно обусловлено только им.

В истории СССР федерализм имел в своей основе исключительно национальный вопрос. Утверждалось даже, что в однонациональных государствах федерализм «не имеет смысла» (О. И. Чистяков). Понимание федерализма целиком определялось представлением о сущности национального вопроса и конкретных непосредственных задач, связанных с его решением. В январе 1918 года, отодвинув планы непосредственного строительства единой и неделимой социалистической республики, основатели Советского государства встали на точку зрения приемлемости федерализма, который по мере разрешения национальных противоречий должен был приобретать все более централистические формы.

Всемирная пролетарская республика казалась Ленину совсем близкой. Широко известны его слова о том, что большевики пошли на захват власти в России «исключительно в расчете на мировую революцию». После прихода к власти он неустанно призывал «идти на самые величайшие национальные жертвы… если это полезно развитию интернациональной рабочей революции». Когда, несмотря на жертвы, революции не случилось, он очень хотел, чтобы «пролетарская Советская республика, первая в мире свергнувшая свой империализм, продержалась до революции в Европе, раздувая пожар в других странах». До конца дней своих Ленин выражал уверенность в близости и неизбежности международной революции. 13 марта 1919 года он внушал своим слушателям в «Железном зале» Народного дома в Петрограде: «Мы еще раз говорим себе и вам с полной уверенностью, что победа обеспечена за нами в мировом масштабе… Мы скоро увидим рождение всемирной федеративной советской республики». В последней статье В. И. Ленина «Лучше меньше, да лучше», продиктованной 2 марта 1923 года, утверждается: «Весь мир уже переходит теперь к такому движению, которое должно породить всемирную социалистическую революцию».

Таким образом, Ленин до конца дней своих оставался верен идее мировой революции и мировой федеративной советской республики, призванной окончательно разрешить национальный вопрос в стране и мире. Однако на практике удалось реализовать лишь самые первые, начальные этапы грандиозного замысла. После смерти вождя его ожиданиям по части мировой революции было не суждено сбыться, а «принципы» построения социализма в одной стране со временем стали все меньше походить на изначальные умозрения. К примеру, сразу же выявилось, что принцип права нации на самоопределение очень трудно осуществить на практике из-за одной непредусмотренной, но важной детали. Осуществление принципа требовало ясности представлений о том, что есть нация и какие народы могут «на законных основаниях» воспользоваться правом на образование национального государства, самостоятельного или в рамках федерации. Определенности в ответах на кардинальные вопросы — какие народы и в каких формах будут участвовать в строительстве советской федерации — не было никакой. Принцип «равенства и суверенности народов», провозглашенный в «Декларации прав народов России» 15 (2) ноября 1917 года, предполагал соответствие федерального строя национальной структуре населения страны. Этот же принцип сам по себе не предполагал никаких различий между «равными и суверенными» субъектами будущей федерации. В жизни все было иначе. Можно сказать, реальная советская федерация строилась на принципиально беспринципной основе. На долговечность такой постройки вряд ли можно было рассчитывать. Поэтому она и не насчитала даже одного века своей истории.

К. Маркс и Ф. Энгельс имели явно суженные представления о народах, имеющих право на самоопределение. В 1866 году Энгельс отнес к числу «больших и четко очерченных наций Европы» Италию, Польшу, Германию и Венгрию. Причем польский народ, как преимущественно крестьянский, оказался в этом перечне в виде исключения. Его самоопределение должно было ослабить реакционную, по представлениям классиков марксизма, Россию. В отношении сербов, хорватов, русинов, словаков, чехов и других «мелких национальностей» тогда же было заявлено, что они уже превращены в составную часть более прогрессивных наций, их требования самоопределения ни в коем случае не стоило поощрять.

Советской науке, несмотря на выработанное научное, как утверждалось, определение нации, внести ясность в вопрос о российских народах, субъектах самоопределения, тоже не удавалось. В постсоветский период этим, по существу, никто не занимался. Однако считается, что в наше время «происходит увеличение российских национальностей». Согласно пособию «Что нужно знать о народах России» (1999), было 146 наций и народностей, а сейчас их насчитывается 176. Создающееся таким образом представление о значительном увеличении числа народов, проживающих в России, иллюзорно. В действительности на ее территории продолжают жить народы, зафиксированные в переписях изначально. Оценки численности наций и национальных групп 30—50-х годов были продиктованы установками на нивелирование, сближение и слияние наций, лежавшими в основе представлений о тенденциях в развитии наций при социализме. В оценках Сталина эти установки сказались в наибольшей степени.

Теоретическая неясность представлений о нациях, народностях, других элементах национальной структуры российского общества затрудняла определение положения различных народов в федерации. Видимо, внесение определенности в этот вопрос представлялось не столь уж и важным: федеральный строй России создавался не только наспех, но и как строение временное, обеспечивающее переход к полному единству трудящихся и к полному слиянию наций. Слияние представлялось возможным достичь в обозримой исторической перспективе. К примеру, Х. Г. Раковский, написавший в 1923 году, что создавшиеся после Октябрьской революции условия давали возможность изжить национальные особенности после «чрезвычайно длительного процесса, который будет тянуться, может быть, не десяток, а сотню лет», впоследствии обвинялся в национализме как раз за то, что отводил на решение национального вопроса «не десяток, а сотни лет».

В официозной литературе 20-х годов утверждалось, что федерализм имеет «чисто инструментальное значение», выступает как «средство для изживания национального вопроса» и необходим лишь постольку, поскольку позволял «безболезненно преодолевать федеративные предрассудки крестьянских масс». Считалось, что по мере успехов на этом пути представители советских наций «будут переходить от защиты отдельных интересов этих наций перед Союзом к защите общих интересов Союза перед нациями» (Г. С. Гурвич). Можно сказать вслед за М. П. Томским, что отношение к федерализму с первых лет существования СССР оставалось таким же, как и к национальным движениям вообще. К нему относились «как к неизбежному злу».

Постоянно подчеркивавшаяся в советское время уникальность российского федерализма позволяла, с одной стороны, полностью игнорировать «буржуазные» научные представления о федерации и других формах союзов народов и государств, а с другой — маскировать централизаторскую сущность советского федерализма. Видимо, этим объясняются возникавшие порой предложения вовсе отказаться от самого понятия «федерация» для характеристики Союза ССР. Наиболее отчетливо это прозвучало в выступлении А. И. Микояна в июне 1964 года при обсуждении проекта новой Конституции. Председатель подкомиссии по вопросам национальной политики и национально-государственного устройства говорил: «Юристы нам подбрасывают такую идею, чтобы союзное государство назвать федерацией. Мы исходим из того, что в истории много разных федеративных государств. Содержание же каждой республики другое. Название “федерация”, разберешься, а сущность другая. Возьмите Соединенные Штаты, Германию, Австрию — это разные вещи. Если говорить о союзной федерации, то нужно указать разницу. И не случайно, что Конституция СССР не дает названия “федерация”. Нам нужно брать такие названия, которые здесь подходят. Это создано русской революцией».

В действительности Советский Союз был государством унитарным, с характерной децентрализацией ряда функций управления, в нем не было полной централизации. Унитаризм конфедеративного СССР (по признаку свободы выхода республик из союза) определялся особой, по сути, диктаторской ролью КПСС в государстве. Диктатура, «ничем не ограниченная, никакими законами, никакими абсолютно правилами не стесненная, непосредственно на насилие опирающаяся власть» (Ленин) применительно к национальным отношениям и федерализму (как и в других отношениях) означала, что «вся юридическая и фактическая конституция Советской республики строится на том, что партия все исправляет, назначает и строит по одному принципу».

Эфемерность государства, построенного на принципах этнического федерализма. Ныне, когда сняты запреты на критику большевистской теории национального вопроса, все отчетливее выявляется ее эклектичность. В сущности, в теории были объединены деструктивные и несовместимые национал-нигилистские и национал-сепаратистские положения. Национальные движения рассматривались исключительно как союзник на пути к мировой революции. Поддерживалось все, что максимально дестабилизировало буржуазные режимы с целью установления пролетарской диктатуры. Наиболее соответствующим этой цели считался лозунг о праве наций на самоопределение вплоть до отделения. Программа решения национального вопроса на основе культурно-национальной автономии, не предполагающая перекройку государственных границ многонациональных государств, была отвергнута как нереволюционная и «националистическая».

С такими же целями с 1918 году был официально принят на вооружение федерализм как принцип государственного устройства и как способ разрешения национального вопроса в России и мировом масштабе. Принят он был сначала из сугубо тактических соображений для расшатывания буржуазных государств и вовсе не предполагал действительной федерализации. В дальнейшем временная мера превратилась в постоянную, а затем стала рассматриваться как едва ли не единственно возможная. Распад Союза ССР произошел при попытке наполнить федеративное устройство «реальным политическим и экономическим содержанием». М. С. Горбачев утверждал в своем выступлении на I съезде народных депутатов РСФСР 23 мая 1990 года, что мы «не жили в Федерации… Мы должны еще пожить в ней, чтобы окончательно сделать выводы», призывал «возродить идею Ленина о союзе суверенных государств». Б. Н. Ельцин начинал свое восхождение к президентской власти тоже с обещаний в ленинском духе, — «дать самостоятельность всем автономиям» , заключить «конфедеративный договор внутри всей России», закрепить за субъектами такую долю самостоятельности, которую они могли бы «переварить». Отвлекаясь от физиологии, он говорил: «Автономные республики, в частности, Татария, Башкирия, должны стать суверенными и получить статус союзных республик».

Призывы Ельцина пришлись по душе немалому числу теоретиков и практиков политического процесса, развивавших мысли о том, что «Россия может состояться… только как конфедеративный союз земель и народов», «конфедеративное устройство — это высшая цель и наиболее удачная форма федерации», и она «жизненно необходима как в целом для России, так и для всех ее субъектов». В унисон с российскими конфедералистами выступали зарубежные «доброхоты» россиян, в частности, известный Збигнев Бжезинский. «Шансы России на будущее развитие улучшились бы, — внушал он по радио “Свободная Европа” 15 сентября 1998 года, — если бы Россия как федерация состояла из трех основных частей: Европейской России, Центральной России и Дальневосточной России. При такой конфедеративной организации отдельные регионы могли бы гораздо лучше развивать региональные торговые связи с окружающими торговыми зонами, нежели при сопутствующей системе».

Устояв против конфедеративного искуса, творцы новой России склонились все-таки к убеждению, что наиболее рациональная концепция устройства государства заключена в федерализме. Основным законом страны, спешно принятым в своеобразных условиях отрезвления от не в меру употребленного суверенитета разными властными структурами после октябрьского (1993) вооруженного противостояния парламента и президента, было установлено: «Россия есть демократическое федеративное государство с республиканской формой правления». В июне 2000 года Конституционный суд России внес существенное уточнение в представления о российской государственности. Положения конституций ряда республик в составе Российской Федерации об их суверенитете были признаны не соответствующими Конституции РФ (Вестник Конституционного Суда Российской Федерации. 2000. № 5).

Однако это вовсе не значит, что к настоящему времени в России утвердился федерализм, соответствующий общемировым тенденциям и вполне жизнеспособный в российских условиях. По оценкам специалистов, здесь «до конца ХХ в. не только не сформировались подлинно федеративные структуры, но даже не возникли их реальные проекты». В стране наблюдаются лишь отдельные проявления принципов федерализма (в основном в сфере нормотворчества), однако «отсутствует скоординированная политика, направленная на формирование основ реальной федерации». Е. С. Строев полагает, что Россия имеет «очень рыхлое государственное устройство», федеративное государство подменено договорным, в котором «одному субъекту России дается столько полномочий, сколько он проглотит, а другим — фактически ничего». Неспособность федерации реализовать свою компетенцию чревата обособлением регионов в удельные княжества, превращением ее в конфедерацию или, как прогнозирует Г. А. Явлинский, во фрагментированную систему авторитарных режимов и компрадорских образований. В. В. Путин, представляя в июле 2000 года очередное ежегодное Послание Президента Федеральному Собранию, был вынужден признать, что вместо полноценной федерации «у нас еще есть, у нас создано децентрализованное государство».

Обращение к литературе, содержащей критический анализ отечественного федерализма, обнаруживает такие его характеристики: средоточие парадоксов, противоречий и предрассудков, дефективный результат псевдосуверенизации; «местечковый» или «удельный» федерализм, ведущий страну в тупик. Расхожими стали сравнения федерации с кентавром, созданным и по этнонациональному, и по территориально-административному принципам. Российская Федерация иерархична и асимметрична, субъекты федерации несоизмеримы по своему весу («федерация слонов и муравьев»); она напоминает матрешку, одни ее субъекты входят в другие. Соотношение частей в сложносоставных субъектах (Тюменская область, Красноярский край и равноправные с ними, но тем не менее включенные в них автономные округа) будто бы оправдывает утверждение одного из литературных персонажей Ярослава Гашека о том, что внутри земного шара имеется другой шар, значительно больше наружного.

Практический опыт российского федерализма вселяет мало оптимизма. «Государство, — пишет А. Б. Зубов, — во многом потеряло управляемость и распалось на множество полунезависимых субъектов, в которых не исполняющиеся федеральные законы подменяются собственными, часто противоречащими самой сути российской Конституции» (Политические исследования. 2000. № 5). По данным Генпрокуратуры, на январь 1999 года 30 % издаваемых в регионах актов не соответствовали федеральной Конституции; из 21 республиканской конституции 19 не соответствовали федеральной. Выяснилось также, что большинство субъектов (от 59 до 82 из 89) экономически не самодостаточны, «в стране отсутствуют экономические предпосылки федеративной государственности». С неподдельным изумлением взирают на нашу федерацию западные соседи. Некоторыми из них она воспринимается как самоубийственная по своей сути, «придуманная некомпетентной и трусливой интеллигенцией федерация неравноправных, непокорных автономий» (Дж. Кьеза).

Анализ преобразования России из фактически унитарного государства в федерацию в 1990—1993 годах и ее дальнейшего развития порождает большое сомнение в истинности заключения Р. Г. Абдулатипова (1999) о том, что «унитаризм для России — это диктатура, тоталитаризм, конфедерация — это развал, а федерация — демократическое государство». Федеральный фетишизм игнорирует и отечественный, и зарубежный опыт. История свидетельствует, что национальный вопрос в полиэтнических государствах успешнее всего решается в рамках унитарных государств, в которых центр делегирует национальным автономиям часть своих полномочий, а не наоборот.

Известно, что из 189 стран современного мира в 58 государствах приняты юридические структуры, основанные на федеративных принципах, однако только 15 стран избрали федеративные принципы государственного устройства. Известно также, что 27 из 44 федераций, образованных на планете за последние два века, потерпели неудачу, либо распавшись, либо став унитарными государствами. Наиболее существенным при этом является то, что в мире нет ни одной благоденствующей многонациональной федерации, субъекты которой были бы образованы по национальному признаку. Существующие в мире федерации, независимо от способа их возникновения, основаны, как правило, не на союзе государств, а на автономии их составных частей. Только в Эфиопии конституция признает суверенитет наций, национальностей и народностей. Однако и в этом случае суверенитет самих субъектов федерации, штатов не провозглашается в целях ликвидации потенциальных проблем. Характерно, что ни одна из бывших союзных республик, имевших в своем составе автономные образования, не пошла после распада СССР по пути федерализма.

Ныне даже руководители КПРФ, наследницы партии, легализовавшей федерализм в нашей стране, сознают, что «судьба федерации в России вовсе не предопределена, федеративное устройство еще не прошло проверку временем», события в нашей стране после 1991 года «говорят скорее против, чем за федерацию» (Г. А. Зюганов). Оправдываются предостережения выдающегося русского философа и правоведа Ильина о губительности для России федеративной формы государственности. К концу 90-х годов ученые все убедительнее доказывают, что все произошедшее в России после октября 1917 года чуждо русскому национальному правопорядку, возвращение к нему есть нравственная необходимость и политическая цель. Россия никогда не была федерацией и впредь должна быть не федерацией, а унитарным государством, гарантирующим права всех российских народов на их свободное развитие.

Однако новая Россия, несмотря на провозглашенный принцип уравнивания в правах национальных единиц (автономий) и административных регионов, по сути, продолжает функционировать на основе этнического федерализма. Об этом свидетельствуют и создание осенью 1992 года консультативного органа Совета глав республик как возможного противовеса сначала Верховному Совету Российской Федерации, а затем — Федеральному Собранию; и сохранение экономических льгот республикам РФ в обмен на политическую лояльность. К сожалению, и другие изменения, произведенные при реформировании национально-государственного устройства в суверенной Российской Федерации, пока еще мало выходят из круга идей, известных по отечественной истории 1922—1985 годов. Все, что они содержат «нового», чаще всего есть возвращение к предложениям, апробировавшимся при Сталине и тогда же показавших свою ограниченность или несостоятельность. Это, в частности, касается предложений возродить национальные районы и национальные сельсоветы, шире использовать элементы культурно-национальной автономии в виде дополнения к существующим территориальным национально-государственным и административно-территориальным образованиям. Культурно-национальная автономия как возможная основа федерации даже не рассматривалась. В большевистской традиции она расценивалась как утонченный национализм, который, конечно же, «был выметен советской метлой вместе с его бундовско-эсеро-меньшевистскими апологетами».

Особенно показательным в этом отношении является история с нижними этажами федеративной постройки в СССР. Как известно, советский федерализм в своем наиболее развитом виде включал помимо союзных и автономных республик, автономных областей и округов еще национальные районы (250 — на январь 1933 г., 240 — на июль 1934 г., около 100 — на 1937 г.) и национальные сельсоветы (5300 в 1933—1934 гг., свыше 11 тысяч в 1937 г.). По данным на 1934 год, к категории национальных были отнесены каждый десятый район и каждый восьмой-девятый сельсовет в стране. Однако в Конституции СССР 1936 года и разработанных на ее основе конституциях союзных республик эти нижние этажи советской федерации не были узаконены. С этого времени дробление государства по этническому признаку было «заморожено» и процесс территориального строительства государства, по существу, пошел в новом направлении. 17 декабря 1937 года ЦК ВКП(б) принял постановление «О ликвидации национальных районов и сельсоветов». В соответствии с духом времени при обосновании этой меры отмечалось, что многие из районов (немецкие, финские, корейские, болгарские и т. д.) «были созданы врагами народа во вредительских целях». К началу 40-х годов целый ряд национальных районов был расформирован, национальный статус нерасформированных уже не подчеркивался. Объяснение этому стоит искать в том, что именно на нижних и наиболее массовидных этажах федеративной постройки абсурд одновременного наличия «национальных» и «ненациональных» образований в государстве, все жители которого в обязательном порядке фиксировали свою национальность в анкетах и паспортах, становился наиболее очевидным. В действительности все районы в одинаковой степени могли считаться национальными, ибо официального статуса граждан, не имеющих национальности, в СССР не существовало. Основную массу «ненациональных» районов, конечно же, составляли районы с русским населением. С упразднением нацрайонов и нацсельсоветов из лексикона средств массовой информации вытеснялись также понятия: «национальное меньшинство», «нацмены». Предполагалось, что проблемы соответствующих групп людей к концу 30-х годов были успешно решены.

С учетом изложенного можно утверждать, что новшества, отличающие постсоветскую национальную политику от советской, пока еще не способны преодолеть фундаментальных недостатков прежней псевдофедерации и официальной «национальной идеи», суть которой, несмотря на декларировавшийся «расцвет социалистических наций», сводилась к ускоренной денационализации последних и преодолению национальных различий в обществе.

Крах советской системы национальных отношений в огромной степени предопределяло русофобское основание национальной политики большевиков. Оно заключалось, конечно же, не в инициировании каких-то особых гонений и геноциде русского народа, а в боязни («фобии») власть предержащих русского национализма — естественной приверженности русских, впрочем, как и любого другого народа, своим национальным традициям, культурным и духовным национальным ценностям. Русский национализм, всегда отождествлявшийся властью не иначе как с шовинизмом, расценивался ею как главное препятствие при осуществлении «подлинно интернационалистской» политики, бросавшей вызов идее нации и ее неотчуждаемым правам, национальной культуре как таковой.

О пользе общегосударственной идеи и попытках ее определения. История попыток построения общегосударственной общности людей на отрицании национальных ценностей русского и других народов России и СССР свидетельствует также о громадной значимости русской и российской национальных идей, необходимости их разработки, постоянного обогащения и культивирования. В конечном счете именно ослабление чувства национальной идеи привело к трагическим последствиям — ниспровержению вековых устоев народной жизни, гибели миллионов людей, разрушению российской государственности, существовавшей три четверти века в форме Союза ССР.

Русскую идею не следует отождествлять с российской, как это нередко делается и в наши дни. В. А. Дьяков, например, отказывает русской идее в праве на существование из-за опасности ее истолкования в этнонациональном духе, ведущем к шовинизму и национальной исключительности. «По этнологическим и историческим условиям, — пишет он, — для нашей страны гораздо более подходит государственно-национальный подход, трансформирующий «русскую идею» в идею российскую» (Славяноведение. 1994. № 6). Такой подход не представляется единственно верным не только из-за своеобразной презумпции виновности по отношению к национальной идее как таковой (русская идея — ее разновидность), но и потому, что сознательные попытки «трансформации» национальной идеи в наднациональную (идею новой исторической общности — советского народа) успехом, как известно, не увенчались. Русскую и российскую национальные идеи не следует отождествлять потому, что каждая из них имеет свое содержание, или, как говорит А. И. Солженицын, «свой объем понимания».

Русская идея сегодня — это осознание русскими людьми, народом в целом своей идентичности, общего пути, общих задач, общей ответственности и обязанности строить лучшее, гуманное и справедливое общество. Аналогичная идея есть (должна быть) у каждого из российских народов. Интегральная же российская идея является (должна стать) делом всех российских народов. Это — осознание необходимости отыскания народами России новой формулы российской государственности, способов совместного преодоления кризиса, выживания, самоспасения, самопреобразования ради достойного существования и сосуществования, взаимообогащения, органичности соединения различных народов, культур, традиций, конфессий в единой политической российской нации. Иначе говоря, российская идея есть осознание российской идентичности во имя благополучия и процветания российской нации как согражданства.

Выработка и принятие ныне действующей Конституции России, последующие события народной жизни с особой силой выявили потребность россиян в общенациональной идее, которая объединяла бы и вводила национальные чувства в русло подлинного патриотизма. Поиск такой идеи далеко еще не завершен. Краткая, понятная и принятая большинством сограждан формула не выработана. В прошлом, как известно, национальная идея выражалась в ряде сменяющих друг друга идеологем. С середины ХI века в этом качестве выступало утверждение киевского митрополита Иллариона: «Истина и благодать — в законе Христа, а не Моисея», в котором закон Христа, устанавливавший равноправие между народами, принявшими христианство, противопоставлялся закону Моисея, распространявшемуся лишь на один еврейский народ. С первой половины XVI века известна теория монаха псковского Елеазарова монастыря Филофея «Москва — третий Рим», утверждавшая идею преемственности ведущей роли Москвы, Русского государства в православном христианском мире после утраты ее Римом и Константинополем. В 1830 году товарищем министра народного просвещения графом С. С. Уваровым была предложена формула «православие, самодержавие, народность». Одобренная царем, она вплоть до 1917 года оставалась основой народного образования и воспитания. С 1917 года новая власть утверждала в сознании россиян «истинность» формулы «коммунизм — светлое будущее», во имя которого народ должен был строить, одолевать врагов, терпеть лишения в настоящем ради приближения прекрасной цели.

Со времен горбачевской перестройки в качестве некоего аналога национальной идеи стала усиленно насаждаться идея «вхождения в мировую цивилизацию». Такая постановка цели не принесла лавров ее автору. Вскоре эта идея эволюционировала в ельцинско-гайдаровскую задачу «вхождения в рынок» и, через него, опять же включение страны в общецивилизационный поток. При этом считалось, что «демократической России» национальная идея не нужна и даже опасна (опять она, русофобия!), ибо демократия и патриотизм несовместимы. Объективно такие идеи обрекали Россию на роль маргинала «мировой цивилизации», одной из подчиненных структур мирового рыночного хозяйства. Реакция отторжения «низов» (народа) от «верхов» (идеологов) в этой связи вынуждала последних внимательнее смотреть на ведущиеся в стране поиски новой объединяющей общество идеи, в которой бы нашли свое место «демократия», «многоукладность», «многопартийность», «рынок», «связь с Западом», «эффективное управление», определенного рода «социальная справедливость», «демократический патриотизм (национализм)» и другие ценности.

В поиск национальной идеи и ее краткой формулы включилась, в частности, правительственная «Российская газета», отражая его с августа 1994 года под рубрикой «Национальная идея и идеал нации». Размышления и предложения на эту тему тиражируются и другими средствами массовой информации. К достижениям на пути поисков следует отнести, прежде всего, само осознание того, что идеи либерализма, демократии и рынка, поднятые на щит в качестве главных лозунгов «переходного периода», никак не могут претендовать на роль общенациональных вдохновляющих символов: ради них массы явно не желают и не будут класть свою жизнь или все силы на алтарь Отечества.

Еще более далеко от признания в качестве общенациональной идеи предложение России просто стать Западом, или нормальным полноправным членом Европейского сообщества. По мнению кельнского профессора Г. Симона, лозунг «Возвратимся в Европу!» близок практически всем полякам, выражая в самом общем виде польский консенсус — национальную мечту Польши. Но он с сожалением отмечает, что русской мечты такого рода «увы, не существует» (Труд. 1994. 3 сентября). Действительно, трудно рассчитывать на то, что русские и россияне вдохновятся идеей уподобления кому-то. Известная японская формула «Возьмем все полезное с Запада, но останемся сами собой» явно выигрывает в сопоставлении с вариантом национальной идеи в трактовке немецкого профессора.

Вряд ли могут рассчитывать на успех описания национальной идеи, воплощаемые в пространных политических программах, равно как и в наборах ценностей, якобы наиболее близких россиянам. В. В. Бакатин, к примеру, полагал, что российская национальная идея может быть наиболее адекватно выражена в рамках «единство, очищение, процветание». По мнению Ф. М. Волкова, сегодняшний национальный идеал должен органически включать в себя такие «дорогие и близкие сердцу каждого россиянина высшие ценности как свобода, единство, процветание, труд, счастье, достаток, равенство, согласие, душевная чистота» (Российская газета. 1994. 20 сентября.). Историк В. В. Кудрявцев писал (1993), что российская национальная идея заключается в осознании всеми жителями России себя россиянами, преодолении ими этнического национализма, идея эта может быть выражена простым лозунгом «Россия для россиян!» В. В. Аксючиц считает достаточным для выражения сущности русской идеи двух составляющих. «Бог и Отечество — формула русской идеи», — утверждает сопредседатель думы партии «Российское христианское демократическое движение» (Москва. 1993. № 1). Татьяна Глушкова стояла на стороне тех, кто полагал: «Русская идея — это социализм», считая при этом, что вторая часть формулы должна звучать — «русский социализм», означающий единственную альтернативу («русскую альтернативу») западной цивилизации, ведущей человечество к гибели. «Русский социализм, основоположенный Сергием Радонежским, мечтавшийся Достоевскому, обдумывавшийся П. Флоренским и живущий теперь в душах генетически-русских людей», — говорила о нем писательница (Молодая гвардия. 1995. № 7).

Попытку обобщить имеющиеся «наработки» в формулировании национальной идеи предпринял в свое время В. Ф. Шумейко. На одной из встреч с журналистами он сообщил, что «прочитал программы абсолютно всех политических движений» и намерен предложить «создать единую идею для России на основе того, что в этих программах есть общего». Таковыми он считает положения «о патриотизме, державности и благосостоянии всего народа». На этом основании «в качестве государственной идеи» предложено триединство такого рода: «превосходство духовного над материальным, превосходство добра над злом и превосходство нормального материального достатка над богатством» (Сегодня. 1994. 5 октября). Иными словами, предлагается формула «духовность, добро, достаток», которая, как представляется, вряд ли может говорить об удачном завершении поиска краткой формулировки национальной идеи.

Одна из заявок на решение этой задачи предложена в концепции, обнародованной академиком Г. В. Осиповым. «Настоящее общее дело, на основе которого может возникнуть настоящая человеческая идеология, — пишет он, излагая исходные положения концепции, — должна сочетать такие качества, как: быть добровольным, позитивным, осуществимым; затрагивать интересы большинства, выгодным и обществу, и человеку, и государству; основываться на возвращении к хорошему в прошлом». Автор отвергает цель реформ, осуществляемых ныне, доказывая, что «построение» капитализма в России в условиях, когда мир стоит перед выбором: или отказ от рыночно-потребительской экономики, или глобальная катастрофа, — это тупиковый путь, трагические последствия следованию которого уже налицо. Гибельным для России автор считает и возврат к социализму в том виде, каким он был в СССР до начала перестройки. Человечество в своем развитии, полагает далее Осипов, помимо «дикости» и «варварства» прошло также этап «цивилизации» в двух ее формах — рыночно-потребительской индустриальной экономики (капитализма) и государственно-бюрократической индустриальной экономики — социализма. И та и другая разновидности цивилизации поставили, в конечном счете, под угрозу жизнь на планете Земля. Поэтому «Россия вовсе не должна включаться в так называемую “западную цивилизацию”, а вместе с последней продолжить путь перехода к постцивилизации». Это положение является центральным звеном предложенной концепции.

В качестве антипода основным идеям государственно-бюрократического социализма, рыночно-потребительского капитализма, идеям духовной деиндивидуализации, авторитаризма могла бы стать, полагает Г. В. Осипов, новая триада идей (под старой имеется в виду «самодержавие, православие, народность», сыгравшая, по мнению автора, свою положительную роль в истории России). А именно: «духовность, народовластие, державность». Каждая из составляющих новой формулы государственной российской идеи имеет свое содержание. Духовность означает отнюдь не веру в монарха или православие. Она выражает прежде всего нравственные начала общественной жизни и моральные нормы поведения в обществе, включая терпимость, уважение к различным мнениям, конфессиям; стремление к сотрудничеству, примат добра над злом; приоритет интересов Родины перед всеми другими интересами. Народовластие (демократия) предстает как антипод авторитаризма, тоталитаризма, государственно-бюрократического капитализма и социализма, как обслуживание народа государством (а не наоборот), как власть закона, а не политических крикунов, непримиримых националистов. Державность понимается как воссоздание взаимодействия сосуществующих народов в рамках целостного геополитического пространства, служащего условием сохранения русского и других объединившихся с ним народов в целях избежания геноцида, истребления. Именно державность, по мнению Осипова, являет собой форму перехода к постцивилизации (Рабочая трибуна. 1994. 23 декабря).

Важнейший аспект современной национально-государственной идеологии нашел отражение в обстоятельной статье Н. А. Павлова «Русские: бремя выбора» (1995). Главную причину катастроф 1917 и 1991 годов в отечественной истории автор с полным, на наш взгляд, основанием усматривает в ослабленности русского национального самосознания. Денационализаторская политика советской власти неизбежно влекла за собой дальнейший упадок государственно-политической воли нации, отчуждение ее большинства от государства, угрозу растворения русских среди других племен и народов. Обращая внимание на факт принципиального значения, заключающийся в том, что основная масса россиян в декабре 1991 года не восстала против разрушения СССР, автор дает ему политически и психологически точное объяснение. «Русский народ всем своим существом уже давно ощущал абсурдность ситуации, когда его по старой инициативе В. Ульянова-Ленина поставили в неравноправное положение по отношению к другим народам и нациям. И хотя жаль государства под названием “Союз”, но и себя хоть немного, но тоже жаль, — пишет Павлов и заключает: — Народ в этой ситуации всего лишь проявлял, пусть и в ослабленном виде, инстинкт самосохранения». Уже осенью 1989 года стало широко известно, что из бюджета РСФСР ежегодно уходит 70 млрд рублей в бюджеты других республик. В национальных республиках все явственнее давали о себе знать процессы «выдавливания» русских, их превращение в дискриминируемое национальное меньшинство. Особого желания выступать в таких условиях за сохранение в неизменном виде Союза ССР у русского народа в 1991 году, естественно, не обнаружилось.

Н. А. Павлов относится к числу сограждан, полагающих, что и ныне «в России нет еврейского, татарского, немецкого или китайского “вопроса”. В России есть один основополагающий вопрос — это вопрос русский. Вопрос развитого, полноценного, активного, дееспособного национального самосознания. И русское национальное движение в первую голову должно заниматься... собственно русской нацией, решать ее задачи». Констатируя ширящиеся проявления русофобии, «антирусские по сути планы восстановления в прежнем виде СССР», интернационалистический характер большинства основных политических партий, Павлов утверждает, что собственно русские интересы в стране по-прежнему никто не представляет и не защищает, в то время как почти все другие национальные группы России имеют государственное и политическое представительство, консолидированную политическую элиту. В условиях, когда речь идет о самом существовании русских как нации, автор считает совершенно необходимым работать именно над формированием русского национального движения и построением «нормального единого российского государства», в котором соотечественники ясно сознают, «что все сегодняшние “государства” в рамках РФ существуют исключительно благодаря доброй воле русских и что их дальнейшее существование будет зависеть от неукоснительного соблюдения в этих «государствах» равных прав и возможностей граждан независимо от национальной принадлежности и отказа от малейших попыток сепаратизма». Не «возрождение» и «расцвет», по мысли автора цитируемой статьи, должны бы являться ныне непосредственной целью национальной политики. Основная идея, которая должна стать в наши дни доминантой общественного сознания, наиболее точно выражена в 1856 году словами государственного канцлера А. М. Горчакова: Россия и русские должны сосредоточиться.

Сосредоточение предполагает освобождение национальной идеи от мессианства и утопизма и учет специфики развития российского общества. Известно, что выход растительной биомассы с единицы площади в России в 2—2,5 раза ниже, чем в странах Европы, и в 3—5 раз ниже, чем в США. Больших затрат требует обеспечение необходимого теплового режима зданий и жилья (толщина стен и глубина фундаментов жилых и хозяйственных построек, инженерные коммуникации, отопление). Освоение российских запасов природных ископаемых, лежащих вдали от центров переработки, обходятся в 6—7 раз дороже. Это означает, что и при одинаковом технологическом уровне со странами Запада, затраты на единицу продукции в России будут гораздо значительнее. В этих условиях национальная идея должна быть сориентирована в первую очередь на обеспечение экономической самодостаточности государства, прекращение перекачки за бесценок полезных ископаемых за рубеж, установление экономически обоснованных цен на российские ресурсы и западную технику и технологию. Сосредоточение не предполагает ориентации на непременную и быструю победу в экономическом и военном соревновании с ведущими мировыми державами. В советское время наши государственные лидеры явно поддавались такому искушению и проигрывали. «Чтобы нас совсем уморить, — говорил в 1994 году Н. И. Рыжков, — была нам навязана гонка вооружений. И так 40 лет изматывали. Приходилось вместо дорог строить ракеты, а вместо домов — танки… Ладно еще хватило ума не пойти на эту СОИ… Надо признать: мы были в два раза беднее США, вдвое слабее экономически. А значит, и поддерживать военный паритет нам было в два раза труднее» (Правда. 1994. 27 апреля).

Прослеживая модификацию основной идеи, определявшей государственную политику в нашей стране, Ф. М. Бурлацкий считает, что во времена Сталина не удалось до конца отрешиться от идеи мировой революции и повернуть страну на традиционный путь великодержавия. Наступившая после него эпоха великой реформации тоже не разрешилась какой-то общенациональной идеей, способной осветить наш путь в будущее. Не стали общенациональными и идеи демократии и рынка, заполнившие духовный вакуум в период Горбачева и Ельцина. С полной уверенностью политолог готов утверждать лишь одно: Русское национальное сознание и социальное чувство справедливости никогда не смирятся ни с разрушением величия России, ни с господством новой «десятипроцентной» элиты, которое можно охранять только методами жесткой диктатуры. В качестве выхода из положения Бурлацкий предлагает поставить на место бюрократической революции «национальную эволюцию, ее лозунги — безопасность, благосостояние, патриотизм» (Независимая газета. 1995. 17 февраля).

С приходом к руководству страной В. В. Путина (16 августа 1999 г. он был назначен председателем Правительства РФ, с 31 декабря того же года после досрочной отставки Б. Н. Ельцина со своего поста исполнял обязанности Президента РФ, 26 марта 2000 года избран на этот пост всенародным голосованием) произошли важные позитивные перемены в политической и экономической жизни России. Ряд законодательных мер позволил несколько умерить пыл сепаратистов в субъектах Федерации, скорректировать местные законодательно-нормативные акты, расходившиеся с Конституцией России и федеральными законами. С созданием семи федеральных округов во главе с полпредами Президента значительно укрепилась «вертикаль власти» в стране. В Послании Президента России Федеральному Собранию РФ от 16 мая 2003 года отмечено: «Мы, наконец, — юридически и фактически — восстановили единство страны. Укрепили государственную власть… Мы вместе преодолели абсолютно неприемлемую ситуацию, при которой отдельные российские территории по сути дела находились вне пределов федеральной юрисдикции. Верховенство Российской Конституции и федеральных законов — как и обязанность платить налоги в общефедеральную казну — стали сегодня нормой жизни для всех регионов Российской Федерации».

Судя по заявлениям В. В. Путина, нашу национальную идею начинает все больше определять патриотизм, державность, государственничество, социальная солидарность (социальная справедливость) при главенстве «диктатуры закона». С отлаживаем эффективного механизма управления государством, нацеленного на реализацию такой идеи, жизнь в России поворачивается к лучшему. Темпы экономического роста (прирост валового внутреннего продукта) в 4 % в 2001—2002 годах признаются недостаточными. В апреле 2002 года была выдвинута задача выйти на годовой прирост в 10 % валового внутреннего продукта. В Послании Президента Федеральному Собранию говорится о необходимости увеличить к 2010 году ВВП России в два раза. Это позволит закрепить намечающиеся положительные тенденции в экономике, а вместе с ним и во всей жизни страны. Однако до сих пор главная национальная цель России остается неясной. Об этом, в частности, свидетельствует российский герб. В США, к примеру, на гербе значится «Из многих одно», в Великобритании — «Бог и мое право», во Франции — «Свобода, равенство, братство», в СССР — «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!». Отсутствие девиза на официальной российской эмблеме государства является символическим признаком отсутствия всесторонне обоснованной национальной идеи.

Государства без патриотизма и патриотов долго не живут. Залогом действенности и конструктивности идеологии российского возрождения может быть только патриотизм, по-современному осмысленный и укорененный в массовом сознании россиян. Он необходим ныне России для того, чтобы она могла восстановить свое попранное национальное достоинство и занять приличествующее ей место в сообществе цивилизованных государств на международной арене. Истинный патриотизм, согласно В. Д. Зорькину, должен быть патриотизмом миротворческим, державным, исторически преемственным, национально осмысленным, социально ориентированным, просвещенным и духовно наполненным. Национальная осмысленность российского патриотизма предполагает в первую очередь решение чрезвычайно болезненного русского вопроса. Необходимо признать: русский народ является единственной реальной силой, способной в нынешних условиях поддерживать межнациональный и межконфессиональный мир на территории бывшего СССР. Но русское национальное самосознание переживает ныне пору жестокого кризиса, чреватого неконтролируемым взрывом оскорбленного национального самолюбия.

Чтобы этот кризис мог разрешиться мирно и благотворно для всех российских народов, надо, как справедливо полагает Зорькин, изжить двойственность подходов в национальной и федеральной политике, унаследованных со сталинских времен. Отрешаясь от былых подходов в фиксации прав и обязанностей субъектов федерации, необходимо установить: Россия должна стать федерацией территорий, а не «самостийных» национальных государств, федерацией равноправия, где нет субъектов первого и второго сорта. Надо решительно кончать, заключает автор, с практикой двойных стандартов, согласно которой национальное возрождение «малых» народов — это хорошо, а вот что касается русского, то... как бы чего не вышло. Межэтнический мир в России недостижим за счет подавления национального самосознания одного большого народа в пользу многих маленьких. От этого в конечном итоге страдают все. Потому новая национальная политика должна базироваться на принципе поддержки национальной самобытности всехнародов России, отметая как неприемлемые крайности равно слепой национальный эгоизм маргиналов и губительный национальный нигилизм «общечеловеков» (Диалог. 1994. № 9—10).

Имея в виду одну лишь составляющую российской национальной идеи — собственно национально-этническую, современные авторы чаще всего ведут речь о принципах, которыми надо руководствоваться в национальной политике. Известный исследователь национальной проблематики Э. А. Баграмов полагает (1994), что к нашему времени они стали более или менее ясны. Сам он относит к таким принципам «демократизм, открытость национальной политики, равноправие народов — больших и малочисленных, национальное самоопределение, государственный суверенитет Российской Федерации, федерализм, признание дружбы и солидарности», а шовинизм и этнофобию — к факторам саморазрушения общества. Автор выступает против отказа от интернационализма, считая, что мы не вправе зачеркивать гуманистическое содержание идеи солидарности людей, народов во имя общего блага. При этом он полагает неправомерным считать интернационалистской советскую национальную политику, бросившую вызов идее нации и освящавшую иерархию наций в противовес ею же декларированной концепции равноправия народов и их свободного сотрудничества. Из двух типов интернационализма, на которые в свое время указывал П. Б. Струве: «пацифистский, призывающий нации к примирению и объединению во имя какого-то высшего единства» и «воинствующий или классовый, призывающий к расчленению мира не на нации, а на классы, враждебные друг другу» и кровно связанный «с идеей классовой борьбы и с настроениями Гражданской войны», предлагается сохранить первый. Представляется важным добавить: Струве считал, что «наивысшим по духовному содержанию образцом такого интернационализма было христианство с его идеалом вселенского церковного объединения».

Утверждая как высшую ценность интернационализм в таком понимании, Э. А. Баграмов с излишней, на наш взгляд, категоричностью отвергает национализм, усматривая в нем прежде всего «идею предпочтения своей нации другим, неизбежно оборачивающуюся проповедью национальной исключительности и нетерпимости». Попытка замкнуться в национальную скорлупу гибельна для любого народа, продолжает он, видя подтверждение правоты этих слов в том, что и в нынешних постсоветских государствах «эйфория от всеобщей суверенизации постепенно уступает место более трезвому пониманию национальных интересов». Учитывая эти настроения, равно как и действие всемирно-исторической тенденции к интеграции, Баграмов считает весьма перспективной так называемую евразийскую идею, которая, по его мнению, «отстаивает общность народов, связанных географическим положением, исторической судьбой, и в то же время их самобытность».

Однако имеются серьезные основания для того, чтобы ценность евразийской идеи не принимать столь однозначно. Ныне за ней чаще всего скрывается мечта воссоздать СССР. Между тем, что касается якобы особой культурной общности евразийского пространства, то она усматривается далеко не всеми. И. А. Ильин видел в евразийстве не столько теорию, сколько предложение уверовать в новое «откровение», сводящееся к тому, что «за последние двести лет Россия якобы утратила свою самобытную культуру, потому что она подражала западу и заимствовала у него; чтобы восстановить свою самобытность, она должна порвать с германо-романским западом, повернуться на восток и уверовать, что настоящими создателями ее были Чингисхан и татары...» Над рассудком и знаниями при этом господствовала эмоция, а «вопрос о самобытности духовной культуры сводился к тому, куда именно шарахнуться: вот двести лет (якобы) шарахались на запад; ясно, что вышел провал; значит, надо шарахнуться на восток».

Некоторые из современных авторов видят изъян евразийской идеи в ее якобы чрезмерной интеллектуальности. «Идея, может, и не плоха, — пишет В. А. Никонов, — но уж больно интеллектуальна, чтобы стать общенациональной». И. А. Ильин на этот счет был противоположного мнения: «Для увлечения «евразийством», — полагал он, — нужны два условия: склонность к умственным вывертам и крайне незначительный уровень образованности...» Сходную оценку евразийской теории дает академик Д. С. Лихачев. «Азиатское начало в русской культуре — не более чем мираж, — утверждает он. — Мы находимся между Европой и Азией лишь географически», а в действительности «принадлежим к европейской культуре, и наша среда — европейская». Феномен евразийства академик относит к категории не логического, а скорее эмоционального порядка. И задана эта эмоция Александром Блоком в стихотворении «Скифы» (30 января 1918 г.). В этом стихотворении, как полагает Лихачев, нашли свое выражение ущемленные национальные чувства русских из-за поражения России в мировой войне и последовавшей вслед за ней революцией.

Бурное развитие евразийского течения в эмиграции объясняется особенно острыми переживаниями поражения и краха Российского государства эмигрантами. Записываясь в евразийцы, они как бы провозглашали себя азиатами, которым не писаны европейские законы и которые утешали себя признанием и надеждой такого рода: да, мы потерпели поражение, но еще посмотрим, чем обернется ваша победа. «Придите к нам! От ужасов войны // Придите в мирные объятья! // Пока не поздно — старый меч в ножны, // Товарищи! Мы станем братья!» — писал А. Блок, обращая свой призыв к европейцам. По сути дела, именно в этом призыве заключена истинная формула, завещанная Блоком, а отнюдь не констатация особо неразрывной общности христиан, исламистов и буддистов, как это утверждалось впоследствии, а зачастую и в наши дни.

За «круглым столом» ученых и политиков, обсуждавших в Москве летом 1994 года «перспективы евразийской интеграции», достаточно убедительно прозвучали предостережения от упований на евразийство, как на уже найденное средство реинтеграции постсоветского геополитического пространства, и особенно, — от иллюзий насчет того, что если Россия и будет спасена, то только через евразийство. В частности, обращалось внимание, что евразийства как разработанного единого учения никогда не существовало. Нынешние же сторонники этой идеи зачастую берут на вооружение несколько вырванных из контекста фраз того же Трубецкого или просто отдельные термины (например, «Евразия»). Но, доказывая, что республики бывшего Союза ССР не могут жить врозь, обращаться к евразийству не обязательно. Один из участников прямо заявил: «Построения евразийцев (исторических) и сегодняшних их наследников — это миф», который может быть хорош и даже необходим при создании суперэтноса, но он явно недостаточен для создания государства. Серьезную «конкуренцию» российской идее евразийство вряд ли способно составить, уроки истории свидетельствуют не в его пользу: в общем, не выжило ни одной конфедерации, в которую входили мусульманская и христианская цивилизации — Индия, Югославия, Кипр и т.д. Своеобразны и «принципы», закладываемые в основание нового единства СНГ. За «круглым столом» прозвучали предложения: отказаться от якобы ложного стереотипа «татаро-монгольского ига на Руси», считать «разговор о том, что кто-то живет за счет других», ушедшим в прошлое, объявить неприемлемой точку зрения о том, что «Казахстан, Узбекистан и прочие республики» были «нахлебниками» в Союзе ССР или могут быть таковыми в новых условиях.

В современных поисках русской и российской национальной идеи особую настороженность должны, на наш взгляд, вызывать еще три момента. Во-первых, априорно негативное отношение к русской идее на том якобы основании, что она — «не освободительная, а агрессивная, воинствующая. Потому она и сливается с идеями державности, государственности, причем опять-таки в их агрессивном обличье». В этом, очевидно, находит выражение пережившая большевиков и лишенная каких бы то ни было рационалистических оснований русофобия. Во-вторых, убеждение в том, что «российская национальная идея должна быть денационализированной, это должна быть идея нации-государства, а не нации-этноса» (Российская газета. 1994. 27 сентября), в чем снова обнаруживается большая зависимость от негативного большевистского прошлого. В-третьих, попытки лишить современную российскую национально-государственную идеологию ее естественной основы — патриотизма, которые находят свое выражение в утверждениях типа того, что «очень опасный в периоды мирной и стабильной жизни, он [патриотизм] часто является единственным спасением в период вооруженного противостояния» (Независимая газета. 1994. 23 ноября). Очевидно, «очень опасный патриотизм» третируется здесь лишь по причине неправомерного отождествления его с шовинизмом и отрицается как русская или российская разновидность последнего. Между тем национальный негативизм и антипатриотизм, как показала отечественная история ХХ века, были ее настоящим бичом, и нет никакой необходимости в бесконечном повторении исторических ошибок. Опыт истории свидетельствует в пользу утверждения о том, что демократия в России может выжить только в союзе «с двумя органическими народными чувствами-верованиями: патриотизмом и социальной справедливостью» (Независимая газета. 1994. 15 ноября).

Определенный интерес представляет предпринятая по инициативе Союза Возрождения России и Конгресса русских общин попытка дать «русский национальный ответ» на ключевые вопросы национального и государственного строительства, выраженная в «Манифесте возрождения России» (1994). Национализм в «неискореженном» значении авторы этого документа трактуют как согласие с духовным своеобразием своего народа, истинный патриотизм гражданина — как установление тесной связи между ним и нацией. Русский национализм соответственно означает принятие русского языка, русской истории, русской государственности, русского мировоззрения как своих собственных и стремление к объединению людей в совместном служении Отечеству и общенациональным интересам. Авторы исходят из того, что Россия никогда не была «тюрьмой народов» или колониальной империей; империя выступает как вполне приемлемая для нации государственная форма, позволяющая объединить народы в единую цивилизацию и хранящая разноплеменную самобытность в русле общенациональной культуры.

Современное евразийство не принимается авторами из-за опасений, что оно способно отвлечь русских от собственных национальных задач, мешая самососредоточению России и избавлению от навязанного ей комплекса вины. Ключевым моментом Русской идеи утверждается всечеловечность русского национального характера, понимаемая не как растворение в «общечеловеческом», а как терпимость к идеям и традициям других наций и народов, как восприимчивость к достижениям других цивилизаций. Русская идея есть возвращение к проверенным веками основам существования России — духовности и справедливости, соборности и служению, смирению и оптимизму.

Авторы пытаются будто бы наполнить новым историческим содержанием известную формулу «православие, самодержавие, народность». Они утверждают, например, что национально-государственное возрождение России немыслимо без возрождения ее духовной основы — Православной Веры. Она была стержнем Русской идеи, им она и должна оставаться. Отличие русского национализма от других состоит, по мнению авторов Манифеста, в осуществлении «проекта» Российской империи. Монархия рассматривается как органически присущая России форма правления и, со временем, по достижении явных признаков возрождения страны, ее предлагается восстановить: «Лишь вымолив у Бога, “выслужив” у истории монархию, можно призвать самодержца на престол». На наш взгляд, едва ли можно надеяться на быстрое принятие взглядов такого рода современным обществом и укоренение их как составной части Русской национальной идеи.

Среди задач государственно-патриотического движения, выдвинутых в Манифесте и подлежащих первоочередному решению, бесспорно привлекательными являются следующие: воссоздание национального единства как условия существования России в качестве суверенного государства и великой мировой державы, пресечение всех форм проявления сепаратизма и этнической исключительности; восстановление территориальной целостности страны на основе неделимости Российского государства и единообразной административной автономии ее регионов; независимость административно-территориального устройства от этнического состава территорий, правовое равенство территорий; восстановление губернской системы управления территориями и представительной системы земских собраний.

Авторы труда «Россия сегодня: реальный шанс» (1994), преследующие цель — дать платформу объединения общества для выхода из кризиса, возможный успех своей деятельности вполне обоснованно связывают с опорой на российскую духовность, необходимость единой государственной идеологии, стержнем которой должна быть национальная идея — признанные большинством нации взгляды на цели и задачи общества, нации, государства, характер государственного строя, направленность и методы его развития. Одной из ключевых проблем построения процветающей России, по выводу авторов, является проблема конструктивного совмещения передовых технологий современного Запада с тысячелетней русской исторической традицией. Вырабатываемую доктрину державного строительства России авторы называют «просвещенным патриотизмом», предполагающим сочетание идеи соборной демократии и личной свободы с идеей сильной и ответственной государственной власти.

В области национально-государственной политики авторами предлагается разработать концепцию государственного устройства, которая предусматривала бы предоставление всем субъектам Российской Федерации равного государственного статуса, создание единого и неделимого Российского государства, где все народы будут действительно в равноправном положении. Для этого, указывается в одном из разделов труда, необходимо идти по пути «декретирования в новой Конституции и воплощения на практике полного равноправия национальных групп так называемого коренного и некоренного населения во всех нынешних национально-государственных, национально-территориальных и административно-территориальных образованиях. И, разумеется, наделения этих групп равными правами на участие в формировании органов власти и управления на местах и соответствующего представительства в центральных органах власти и управления РФ». Такая позиция представляется единственно верной, без такого равноправия рассчитывать на справедливое разрешение национальных проблем не приходится. Альтернативой может быть лишь создание бесконечного множества национально-государственных образований, их «очищение» от инородцев или уготовление последним участи «второсортных граждан». А это — прямой путь к расколу, нескончаемым этническим конфликтам и войнам.

Русская и российская национальные идеи наиболее гармонично сочетаются в деятельности Всемирного Русского Народного Собора — широкого общественного движения, оформившегося в 1993 году. Впервые созванный по инициативе ряда патриотических общественных организаций при поддержке Русской Православной Церкви и всех ветвей светской власти в мае 1993 года, Собор стал одной из действенных форм общенационального диалога по важнейшим вопросам бытия русского народа и укрепления государственного единства России. Впечатляющим стал Третий Всемирный Русский Народный Собор (4—6 ноября 1995 г.), в работе которого наряду с деятелями науки, культуры и образования, философами и богословами, приняли участие и лидеры всех наиболее влиятельных политических партий и движений страны. Собор в широком аспекте рассмотрел проблему «Россия и русские на пороге XXI столетия». Тема заботы о народе, который впервые за многие века своей истории стал разделенной нацией, естественным образом оказалась в центре внимания Собора. В его итоговом документе записано: «Русский народ имеет право на воссоединение. Осознание этого должно стать неизменной составляющей российской политики. Мирное, ненасильственное стремление к реинтеграции на новой основе стран, некогда составлявших единую державу, способно положить конец разделению нации, должно поддерживаться каждым, кто не на словах, а на деле заботится о народном благе. Мы призываем к восстановлению исторического единства трех братских народов, чья духовная традиция вышла из одной киевской купели — белорусского, русского и украинского. При этом в объединительную работу необходимо вовлекать и другие государства, некогда входившие в СССР, воля народов которых направлена к единству».

Собор дружно и одобрительно откликался на выступления политических лидеров, в которых доминировала мысль о необходимости построения сильного народного государства как главной и насущной цели политического момента. Эта позиция нашла свое выражение и в заключительном документе Собора, где подчеркнуто: «Россия может существовать и развиваться только в том случае, если русские люди, россияне остановят распад государства, прекратят братоубийственные социальные, национальные, нравственно-духовные столкновения... Надо остановить тенденцию расхищения, разрушения и распада». Четкую позицию Собор занял и по отношению к проблемам отечественной культуры, вызывающих особую озабоченность представителей российской элиты, принявшей участие в его работе. «Идет размывание общенационального культурного наследия на фоне бурной экспансии антикультуры. Собор выступает за восстановление духовной связи времен и поколений, за укрепление нравственного здоровья народа, за повышение профессионального престижа деятелей культуры и искусства, за естественное и последовательное развитие национальных культур».

Документы, обращения и заявления, адресованные Собором государственным органам и общественным организациям, всем гражданам России, намечают программы решения общенациональных вопросов, призывают направлять все позитивные силы общества на духовное возрождение русского народа, его национального самосознания, на укрепление государственности, экономики и культуры России. Результаты соборных встреч высоко оценивает Патриарх Московский и всея Руси Алексий II. По его словам, они утверждают в мысли, что «патриотическая деятельность Всемирного Русского Собора совершенствуется, восходя от силы в силу, приобретает все более мудрый, ответственный характер, проникается православной церковностью, в которой я усматриваю главную надежду на духовно-нравственное возрождение России и русского народа». Можно надеяться, что Всемирный Русский Народный Собор и впредь останется общенациональным мыслительным центром, действующим согласно пониманию: Бог и Отечество — это и есть формула Русской идеи.

В этой же связи хочется обратить внимание на необычайную актуальность пророчества соотечественника, писавшего в 1918 году о «национальном банкротстве» России, пораженной первым в мировой истории случаем «торжества интернационализма и классовой идеи над национализмом и национальной идеей». Уже начальные шаги в истории страны под знаменем интернационализма говорили: «Жизненное дело нашего времени и грядущих поколений должно быть творимо под знаменем и во имя нации». Намечая целую программу духовного, культурного и политического возрождения России, он обращался к современникам и потомкам со словами истины и завета, которые во многом предопределяют содержание сегодняшней русской национальной идеи.

«В том, что русская революция в своем разрушительном действии дошла до конца, — писал П. Б. Струве, — есть одна хорошая сторона. Она покончила с властью социализма и политики над умами русских образованных людей. На развалинах России, перед лицом поруганного Кремля и разрушенных ярославских храмов мы скажем каждому русскому юноше: России безразлично, веришь ли ты в социализм, в республику или в общину, но ей важно, чтобы ты чтил величие ее прошлого и чаял и требовал величия для ее будущего, чтобы благочестие Сергия Радонежского, дерзновение митрополита Филиппа, патриотизм Петра Великого, геройство Суворова, поэзия Пушкина, Гоголя и Толстого, самоотвержение Нахимова, Корнилова и всех миллионов русских людей, помещиков и крестьян, богачей и бедняков, бестрепетно, безропотно и бескорыстно умиравших за Россию, были для тебя святынями. Ибо ими, этими святынями, творилась и поддерживалась Россия, как живая соборная личность и как духовная сила. Ими, их духом и их мощью мы только и можем возродить Россию. В этом смысле прошлое России, и только оно, есть залог ее будущего. На том пепелище, в которое изуверством социалистических вожаков и разгулом соблазненных ими масс превращена великая страна, возрождение жизненных сил даст только национальная идея в сочетании с национальной страстью. Это та идея-страсть, которая должна стать обетом всякого русского человека. Ею, ее исповеданием должна быть отныне проникнута вся русская жизнь. Она должна овладеть чувствами и волей русских образованных людей и, прочно спаявшись со всем духовным содержанием их бытия, воплотиться в жизни в упорный ежедневный труд. Если есть русская “интеллигенция” как совокупность образованных людей, способных создавать себе идеалы и действовать во имя их, и если есть у этой “интеллигенции” какой-нибудь “долг перед народом”, то долг этот состоит в том, чтобы со страстью и упорством нести в широкие массы национальную идею как оздоровляющую и организующую силу, без которой невозможно ни возрождение народа, ни воссоздание государства. Это — целая программа духовного, культурного и политического возрождения России, опирающаяся на идейное воспитание и перевоспитание образованных людей и народных масс. Мы зовем всех, чьи души потрясены пережитым национальным банкротством и мировым позором, к обдумыванию и осуществлению этой программы» (Из глубины. М., 1990).

Послеоктябрьская отечественная история показывает, что по намеченному здесь пути советское общество шло даже вопреки воле его руководителей, убежденных национал-нигилистов и адептов слияния наций. Вооруженный обновленной государственно-патриотической идеей российский народ преодолеет нынешний тяжкий кризис и выведет страну на путь возрождения и процветания. Таким образом, по крупному счету, российскую национальную идею не требуется долго выдумывать. Она исторически давно возникла и существует — в идее российской державности, объективно связанной с геополитическими условиями существования русского и других российских народов; в государственничестве, понимаемом как идея и самочувствие нашего народа, который, в отличие от многих народов, видел и видит в государстве своего рода верховного арбитра, гаранта порядка, инициатора перемен, источник помощи и поддержки тех слоев, которые в этом нуждаются; в исконно российской идее человеческой солидарности и справедливости, которая культурно-исторически коренится в неистребимом русском правдоискательстве. Так что с идеей, как говорится, у нас все в порядке. Дело за личностью, которая будет соразмерна высоте и величию русской национальной идеи.

Лики современного русского патриотизма.Годы «перестройки» и постсоветской истории Российской Федерации в отечественной культуре и общественном движении отмечены известным противостоянием «патриотов» и «демократов». Первые по-прежнему стремились защищать национальные интересы России и русского народа, вторые полагали, что кроме свободы личности, прав человека, расширения возможностей скорейшего вхождения россиян в мировую цивилизацию защищать в «этой стране» нечего. Известный современный критик и публицист В. Г. Бондаренко в трех частях своей книги («Красный лик патриотизма», «Белый лик патриотизма», «Русский лик патриотизма». М., 2002—2003), объединенных общим подзаголовком «Пламенные реакционеры», представляет портреты наиболее известных деятелей русской культуры и русского национального движения, составляющих, по оценкам либеральных оппонентов, единый стан русских патриотов. В этом стане, с известной долей условности, различаются патриоты «красные» и «белые», а также деятели, в отношении которых подобная определенность была бы явно некорректна.

В поток движения, имеющего «красный лик патриотизма», самым непосредственным образом вливаются писатели, режиссеры и публицисты, придерживающиеся советских позиций: М. Алексеев, Ю. Бондарев, С. Бондарчук, В. Бушин, С. Викулов, В. Ганичев, Т. Глушкова, Н. Губенко, православный священник отец Дмитрий Дудко, А. Зиновьев, А. Иванов, С. Кара-Мурза, Ф. Кузнецов, Э. Лимонов, М. Лобанов, С. Михалков, В. Пикуль, А. Проханов, В. Розов, А. Софронов, И. Стаднюк, Н. Тряпкин, Ф. Чуев.

«Белый лик патриотизма», объединяющий художников и писателей православно-монархического склада, представлен именами В. Астафьева, Л. Бородина, митрополита Виталия (Р. Устинов), Д. Галковского, И. Глазунова, В. Клыкова, В. Максимова, Н. Михалкова, М. Назарова, А. Солженицына, В. Солоухина, И. Шафаревича.

«Русский лик патриотизма» имеют художники, композиторы, поэты, актеры, которых нельзя назвать ни красными, ни белыми. Видное место среди них занимают А. Балабанов, Д. Балашов, В. Белов, Н. Бурляев, Л. Гумилев, Т. Доронина, митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Иоанн (И. Снычев), Г. Климов, В. Кожинов, С. Куняев, Ю. Кузнецов, В. Лихоносов, В. Личутин, Ю. Мамлеев, А. Михайлов, В. Распутин, Н. Рубцов, Г. Свиридов, Ю. Соломин, В. Сорокин, В. Шукшин, С. Ямщиков.

Более полное представление о русском национальном движении, его отдельных представителях, его истории, идеологии и философии можно составить по издающейся «Большой Энциклопедии Русского Народа», и, в частности, благодаря сведениям, включенным в том «Русский патриотизм» (М., 2003). Ставка на сильную государственность, на традиционные религиозные и нравственные ценности, определяющая позицию деятелей русской культуры и русского национального движения, является хорошим фундаментом для формирования объединяющей русской идеологии в XXI веке.