Реферат: Освещение проблемы национализма зарубежными учеными

В современном мире, при нарастающем стремление государств к процессам глобализации, иммиграции и ассимиляции различных наций в одну, есть перспектива потери самоидентификации таких этносов или даже поглощение одного этноса другим. В такой ситуации самоидентификация является одним из важнейших средств самосохранения и проявлением национализма. Государственная глобализация нарастает с каждым годом, и вследствие этого начинаются противоположные ей течение.[1] Активный процесс самоидентификации и национализма мы можем наблюдать в Испании (баски), Грузии (осетины), Турции(курды), Польше (силезцы). И данные движения только набирают обороты благодаря постепенному разрушению современной мировой политической системы.

Национализм по-прежнему остается одной из наиболее влиятельных идеологий в современном мире. Однако, возникший в эпоху Нового времени, национализм на протяжении долгого времени оставался незамеченным. Его возникновение и последующее развитие не было предсказано ни одним из крупнейших мыслителей прошлого. Кроме того, в отличие от других идеологий, национализм не имел выдающихся идеологов, способных предложить последовательное и непротиворечивое изложение его доктринальных принципов, а многие исследователи считают парадоксальное сочетание своеобразной идеологической «бедности» национализма с его огромным влиянием на социальную и политическую жизнь главной особенностью этой идеологии.

Современные исследования национализма отличаются многообразием подходов. Суть проблемы не в разносторонности методик (хотя свою лепту в изучение данного явления вносят и историки, и социологи, и политологи, и филологи, и философы). Вопрос прежде всего в многогранности того явления, которое называют национализмом. В англоязычной научной литературе этот термин используется преимущественно нейтрально: им называют несколько взаимосвязанных, но несводимых друг к другу явлений. Их можно соотнести с выделяемыми Дж. Бройи в статье «Подходы к исследованию национализма» тремя областями исследовательских интересов: национализмом как доктриной, как чувством (национальное сознание) и как политикой. Во-первых, национализм несомненно, можно рассматривать как доктрину, - в таком случае объектом изучения должно быть развитие соответствующих идей. Во-вторых, исследовательский интерес может быть сосредоточен на массовых формах «национального сознания», на процессах формирования и распространения чувства национальной идентичности у широких слоев населения. Наконец, в-третьих, национализм выступает как политическое движение, преследующее специфические цели и апеллирующее к определенным ценностям.[2]

Цель и задачи исследования .

Цель данного исследования состоит в рассмотрении точек зрения зарубежных ученых, выявление тенденций и противоречий, определение характера их основных положений, а так же разработать новый подход в политическом анализе национализма и расизма как идеологии.

В соответствии с поставленной целью, последовательно решаются следующие задачи:

1) рассмотрение точки зрения К. Калхуна

2) изучение работы Г. Лебона

3) рассмотрение концепций Э. Балибара, И. Валлерстайна

4) анализ научных трудов Э. Хобсбаума

5) рассмотрение точки зрения Ш. Морраса

Объектом исследования.

Объектом исследования является национализм и расизм как сложные социальные и политические феномены.

Предмет исследования.

Предмет исследования составляет специфика изучения национализма и расизма западными учеными как идеологии.

Степень разработанности проблемы.

По нашему мнению Э.Геллнер - наиболее объективно подошедший к проблеме понятия “нация”. Его теория экономической, психической или территориальной "общности” как нации целостно входит в современные глобализиционные тенденции развития государств и народов, и помогает преодолевать межнациональные столкновения. «Не только наше определение национализма невозможно без исходного, взятого как данность определения государства, дело еще и в том, что национализм проявляется только в среде, где государство уже воспринимается как нечто само собой разумеющееся.»[3] В крупных государствах правительство не делит население на части и считает свое население одним народом(российский народ, китайский народ) хотя он может быть различным по расовым, религиозным, этническим признакам. Именно эта концепция находит разрешения проблем существования современных “империй”. Но в более мелких государственных образованиях его концепция “нации” не работает, и там происходят столкновения масс людей, не связанных принципами всеобщей государственной солидарности.

Так же очень важен научный подход К. Калхуна по поводу главной роли исторической науки в процессе становления и консолидации нации.«После обретения независимости некоторые эритрейские националисты обратились за легитимностью к историческим утверждениям о давней самобытности своей
страны, хотя действительная Эритрея сегодня далека от этнического единства или культурного отличия от своих соседей. Для «показательных культурных выступлений» традиционные танцы кунама, одного из «народов» Эритреи, стали своеобразным олицетворением всей нации - отчасти из-за своего драматизма и зрелищности, а отчасти из-за того, что культура кунама полностью принадлежит Эритрее, хотя кунама составляют всего лишь около 1 % эритрейцев.»[4] Калхун понимает историю как единственный путь создания единой нации, однако считаем что антропологические и лингвистические данные невозможно откинуть в этой проблематике, ибо история современного национального государства строиться на основе истории определенных племен или княжеств, проживающих компактно, и общавшихся на единых диалектах с однородной культурой.

Б. Андерсон впервые исследовал процесс создания нации через развитие языка и печатной индустрии. По нашему мнению его работа открыла перспективы для нового понимания нации в современном информационном мире, но язык на наш взгляд не является единственным основным признаком национальности.

В работе используются письменные источники двух видов: первоисточники, представляющие собой сами работы зарубежных авторов, а так же исследования отечественных и западных учёных, которые полагаются в своих работах на труды основных авторов.

Роль источников в отношение достижения цели абсолютна, так как целью нашей курсовой работы является рассмотрение точек зрения учёных, выявление тенденций и противоречий, определение характера их основных положений, а так же разработать новый подход в политическом анализе национализма и расизма как идеологии, а без источников пропадает сам объект исследования.

В абсолютном большинстве я использовал переводы работ западных учёных с иностранного языка.

Методологическая основа работы.

В данной работе использовались общенаучные и социологические методы. Для представления точки зрения определенных исследователей применялся описательный метод. Также применялся анализ, синтез и сравнительный метод. Применение описательного метода: прочтение научного материала, его систематизация, выявление необходимых выводов и их описание в научной работе. Анализ, синтез и сравнение применялись в отношение заключений.

Теоретическая и практическая значимость работы .

Теоретические обобщения и практические выводы исследования расширяют предметное поле и инструментарий для проведения дальнейших исследований феномена национализма и представляют интерес не только для политологов, но и для специалистов в области социальных и философских наук.

Материалы исследования могут быть использованы при преподавании общих курсов социальной и политической философии и могут служить методологической основой для разработки специальных курсов для студентов различных специальностей.

Раздел 1

Концепция К. Калхуна.

Данная точка зрения крайне интересна с позиции историка, ибо по его мнению в современном мире опорой нации и национализма является история.

По мнению Калхуна цель национализма во всем мире - стремление контролировать территорию, на которой люди обладали одной этничностью, говорили на одном языке, исповедовали одну религию. Дабы достигнуть такой цели граждане любого государства должны быть однородны по всем вышеперечисленным параметрам, то есть быть единой неделимой национальной единицей, которая предполагает одну историческую сущность.

У национализма очень непростые отношения с историей. С одной стороны, он обычно поддерживает создание исторических описаний нации. И сама современная историческая наука сформирована традицией создания национальных историй, призванных наделить читателей и исследователей чувством коллективной идентичности. С другой стороны, националисты склонны писать историю под себя, создавая удобные описания того, «откуда мы пошли есть». Националистическая история наподобие «Открытия Индии» Неру, является конструированием нации. Дело не только в том, что такая история не нейтральна. По самой своей природе националистическая историография, рассказывающая историю нации, не заботясь о точности фактов, на которые она ссылается, и стоящая на открыто воинственных или этноцентрических позициях, включает исторические события и участников независимо от того, имели ли они вообще какое-либо представление об этой нации или нет. «Открытие Индии» (впервые опубликована в 1949 году - в год провозглашения независимости Индии) не просто превращает дравидийцев или моголов в индийцев, но и делает их героями повествования, которое конструирует и реконструирует общую и предположительно вечную сущность- Индию. И победители, и побежденные в династических войнах и вторжениях становятся частью истории Индии. Точно так же учебники истории, созданные в новом пакистанском государстве, учат школьников, что Пакистан восходит в своих истоках к появлению ислама на Аравийском полуострове, и включают распространение империи моголов в историю современного Пакистана.»[5]
Таким образом, заявления насчет издавна существующей национальной идентичности всегда вступают в противоречие с историческими фактами национального строительства. Обычно, но не всегда националистические лидеры исходят в своих заявлениях из исторического единства нации. Даже там, где такие утверждения влиятельны, значение этничности, как и нации, определяется посредством социального действия, и это действие всегда в значительной мере является политическим, даже там, где речь не идет о непосредственном достижении государственной власти.

В этом аспекте важно понятие истории как оси объединения народа и понятие проблемы переписания истории в создании новой нации. Для политики важна не столько правда, сколько мощная, сложенная концепция (пусть даже состоящая из противоречащих фактов) о создание централизованного государства, дабы держать полноту власти над своими «подчиненными». Вот пример, который привел Калхун в доказательство: «Учебники английской истории предлагают вниманию сбивающее с толку зрелище великого Отца-основателя, которого каждого школьника учат называть Вильгельмом Завоевателем. Тому же ребенку не сообщают, что Вильгельм не говорил по-английски и, по правде говоря, вообще не мог на нем говорить, поскольку английского языка в то время еще не было; не говорят ребенку и о том, «завоевателем» чего он был. Так как единственным мыслимым современным ответом было бы: «завоевателем англичан»,-что превратило бы старого норманнского хищника во всего лишь более удачливого предшественника Наполеона и Гитлера.»[6]

Кроме того Крейг Калхун считает, что соединить народности в одну единую, слитую в общий монолит нацию могут только кровопролитные распри между этими народностями. Именно эти действия доказывают, что ныне существующий, живущий под одной крышей, «неделимый» народ завоевал свое единство, и потому не может быть «разбит». Примером выводу о сплочение нации в междоусобных войнах могут послужить погромы гугенотов в Варфоломеевскую ночь, где искоренение некогда автономных культур или сведение их к простым региональным диалектам или местным обычаям привело к трагедии, которая способствовала созданию французской государственности. Людей, говоривших на различных языках и умиравших во имя свое собственной религиозной независимости, теперь «вспоминают» как французов. А также гражданская война в Соединённых Штатах Америки, после которой Америка обрела национальное единство, а в школах «Клятва на верность флагу» была ритуалом, провозглашавшая страну «неделимой» и закрепляющая четкое место юных граждан в националистических реконструкциях, хотя и не всегда такое, которое выбрали бы они.

В то же самое время националистическая тема объединения бывает сосредоточена не только на основе этнических противоречий и связанных с ними конфликтов, но и на великих основополагающих деяниях или революциях. Акцент обычно делается на исторической новизне нации, рожденной самостоятельным действием ее народа. Иногда происходит тематизация искупления истории, обновления перед лицом упадка или соответствия героическому прошлому. Примерами этим фактам для американцев есть основание Соединенных Штатов в 1787 году, а для французов – революция, провозгласившая Французскую республику, но в каждой из этих стран случалось, что на передний план выходили другие факты. Рейганизм в Соединенных Штатах и голлизм во Франции отстаивали национализм, больше связанный с заявлениями о прошлом, как и во многих странах Центральной и Восточной Европы.

Разжигание межэтнической и межнациональной розни на Балканах в 90-х годах основывалось именно на исторической памяти воевавших народов. Сербы, например, очень эмоционально заявляют о своем происхождении от солдат царя Лазаря, участвовавших в Косовской битве в 1389 году. Их предки предпочли погибнуть в неравном бою, чем сдаться османам, и памятью о них оправдывались нападения на боснийских мусульман шесть веков спустя. Конечно, было бы неправильно считать, что такая традиция сохранилась благодаря простой памяти. Ее необходимо было активно прививать. В 1980-х и в начале 1990-Х годов потребовалось разжечь огонь воспоминаний, чтобы сделать память о 1389 годе эмоционально важной проблемой.

Национализм как таковой и его активные проявления возникли только в конце XIX века, когда стали складываться очертания современных индустриальных и постиндустриальных государств. Это время международной волны национализма, которая также привела к возрождению, если не открытому переизобретению, каталонского, гаэльского и других сравнительно небольших языков, связанных с сепаратистскими политическими амбициями в европейских странах.

На международной арене относительно стабильные и давно сложившиеся национальные государства Запада - особенно Британия и Франция - стремились сохранить стабильность и международное влияние перед лицом попыток представителей Центральной и Восточной Европы (включая русских) сформировать современные государства. Со стороны Российская империя выглядела куда более прочной, чем австрийская и европейцы обращались к Москве как к союзнику в борьбе против процессов распада, развернувшихся в центре Европы. Как заметил австрийский профсоюзный лидер, «Интернационал Востока во главе с Россией соединился с британским и французским Интернационалом Запада, чтобы отказать Среднеевропейскому, Среднеазиатскому Интернационалу в доступе к остальному миру и будущему участию в управлении этим миром».[7] И основной международной проблемой, конечно же, была неясность в вопросе о том, где должны были пролегать границы этих развивающихся государств. С одной стороны, капитализм и империи конца XIX века вели к росту межгосударственной торговли. С другой стороны, процесс накопления капитала - получения прибыли - был организован на национальной основе, а наиболее успешные капиталисты и владельцы международных компаний все вместе имели чуть ли не большую власть чем европейская монархия в отдельном государстве. Естественно они имели претензии на прямые места во власти, но существующие политические устройства в Европе не могли им дать такой возможности ибо были легитимными монархиями.

Национализм быстро заменил собой династические притязания на легитимность. Но, как не раз наблюдалось на всем протяжении ХХ века, национальная идентичность была не столько готовым ответом на вопросы политической легитимности, сколько риторикой, используемой при обсуждении соперничающих ответов. Притязания на немецкую идентичность, например, могли не выходить за пределы вновь расширившегося сегодня германского государства или быть настолько широкими, чтобы включать Австрию и часть Польши, не говоря уже о немцах, живущих в России и Соединенных Штатах.

Таким образом исходя из вышеперечисленных мыслей, изложенных Крейгом Калхуном, мы можем сделать вывод , что вся история возникновения наций и нынешнее их существование сводиться к самообману - необходимой части жизни и индивида, и нации. Самообман придает общности чувство моральной защищенности от исторических фактов, в которых та или другая была виновна.

Мы разделяем точку зрения К. Калхуна по поводу незаменимой важности исторической науки в процессе становления и консолидации нации, однако считаем что антропологические и лингвистические данные невозможно откинуть в этой проблематике, ибо история современного национального государства строиться на основе истории определенных племен или княжеств, проживающих компактно(в силу своей неразвитости) и не имеющих возможности полностью ассимилироваться с антропологически другими племенами (имеющими другую историю и традиции), а впоследствие взять или примкнуть к их истории.

Раздел 2

Точка зрения Г. Лебона

«Человечество постоянно с отчаянием цепляется за мертвые идеи и мертвых богов. Одна из таких идей - идея всеобщего равенства.» [8]

Лебон в своей работе пытается опровергнуть такую популярную среди людей идею равенства. Я с автором полностью соглашусь, ибо идея равенства людей и человечества чистой воды политический ход со стороны заявляющего, на котором можно поднять свой политический авторитет и добиться выгодных себе установок.

По примерам всех революционных явлений, которые проходили под флагами свободы и равенства в новое и новейшее время, можно сделать вывод, что вскоре после революции в обществе возникает прослойка «более равных» граждан, которые охраняют своё положение и давят своих противников в разы кровавее и жестче, чем свергнутый ими режим.

Лебон в разделение и неравенстве рас основывается на физических и моральных качествах представителей рас. Опираясь на чисто анатомические признаки, такие, как цвет кожи, форма и емкость черепа, Лебон считает, что человеческий род состоит из многих совершенно отличных видов и вероятно очень различного происхождения.

По его мнению, эти анатомические особенности, по крайней мере, те из них, которые имеют отношение к его анализу, допускают только общие, очень грубые, подразделения. Их различия появляются только у человеческих видов, совершенно отличных друг от друга, например, у белых, негров и желтых. Но народы, считает французский учёный, очень похожие по своему внешнему виду, могут сильно отличаться своими способами чувствовать и действовать, и, следовательно, своими цивилизациями, своими верованиями и своими искусствами.

Автор в доказание своей правоты приводит пример того, что за недостатком анатомических особенностей его предшественники и научные оппоненты хотели опереться для классификации известных народов на различные элементы, такие, как языки, верования и политические учреждения; но подобные классификации не выдерживают серьезной критики. Лебон доказывает, что многие народы сумели ассимилироваться, преобразовав чужие языки, верования и учреждения настолько, чтобы они могли согласоваться с их душевным складом. Основания для классификации, которых не могут дать анатомия, языки, среда, политические группировки, считает автор, даются нам психологией. Последняя показывает, что позади учреждений, искусств, верований, политических переворотов каждого народа находятся известные моральные и интеллектуальные особенности, из которых вытекает его эволюция. Данные особенности в своей совокупности и образуют то, что можно назвать душой расы.

По мнению Лебона моральные и интеллектуальные особенности, совокупность которых выражает душу народа, представляют собой синтез всего его прошлого, наследство всех его предков и побудительные причины его поведения. У отдельных индивидуумов той же расы они кажутся столь же изменчивыми, как черты лица; но наблюдение показывает, что большинство индивидуумов этой расы всегда обладает известным количеством общих психологических особенностей, столь же прочных, как анатомические признаки, по которым классифицируются виды.

Лебон выводит новый термин (точнее оформляет научно) в процессе изучения национализма – «национальный характер» и определяет его как агрегат общих психологических особенностей.

Исходя из вышеназванного факта, совокупность характеров представителей одной национальности образует средний тип, дающий возможность определить народ. Тысяча французов, тысяча англичан, тысяча китайцев, взятых случайно, конечно, должны отличаться друг от друга; однако они обладают в силу наследственности их расы общими свойствами, на основании которых можно воссоздать идеальный тип француза, англичанина, китайца, аналогичный идеальному типу, какой представляет себе натуралист, когда он в общих чертах описывает собаку или лошадь.

Французский учёный доказывает так же существование «души» расы. Он считает, что невидимая в своей сущности, эта душа очень видима в своих проявлениях, так как в действительности она управляет всей эволюцией народа. «Можно сравнивать расу с соединением клеточек, образующим живое существо. Эти миллиарды клеточек имеют очень непродолжительное существование, между тем как продолжительность существования образованного их соединением существа относительно очень долгая; клеточки, следовательно, одновременно имеют жизнь личную и жизнь коллективную, жизнь существа, для которого они служат веществом. Точно так же каждый индивидуум какой-нибудь расы имеет очень короткую индивидуальную жизнь и очень долгую коллективную. Последняя есть жизнь расы, в которой он родился, продолжению которой он способствует и от которой он всегда зависит.»[9]

Когда какая-нибудь нация достигла этого объединения, то устанавливается инстинктивное согласие всех ее членов по всем крупным вопросам и серьезные разногласия не могут возникать более в ее недрах. Данная общность чувств, идей, верований и интересов, созданная медленными наследственными накоплениями, придает психическому складу народа большое сходство и большую прочность, обеспечивая ему в то же время громадную силу.

Самым однородным и сплоченным народом Лебон считает англичан, ибо у этих последних англосакс, нормандец, древний бретонец, в конце концов слившись, образовали очень однородный тип, поэтому и образ действия их одинаков. Благодаря этому слиянию, они в конце концов прочно приобрели себе следующие три главных основы народной души: общие чувства, общие интересы, общие верования.

Лебон посвящает целую главу в своей книге изменению психического склада рас. Лебон предполагает, для того чтобы разъяснить причины этих изменений, мы должны прежде всего вспомнить, что психологический вид, подобно анатомическому, состоит из очень небольшого числа основных неизменных особенностей, вокруг которых группируются изменяемые и непостоянные второстепенные признаки. И самыми изменяемыми являются побочные признаки, которые легко может изменить среда, обстоятельства, воспитание и другие различные факторы. Но не смотря на все, основные особенности всегда стремятся выйти наружу во всяком новом поколении.

Лебон объясняет нам мгновенные изменения национального характера и идеи в ходе революций и критических войн, как изменения всей психической организации общества, где каждый человек имеет личные всевозможные задатки характера, которым обстоятельства не всегда доставляют случай обнаруживаться. Поскольку они случайно получили применение, - тотчас же образуется более или менее эфемерная, новая личность. Этим именно объясняется то, что в эпохи больших религиозных и политических кризисов наблюдают такие мгновенные пертурбации в характере, что кажется, будто все изменилось.

Но в тоже время Лебон просматривает основное направление души расы на примере Франции, где даже коммунистическая революция, нёсшая в своих идеалах свободу, равенство и братство принесла в этот мир «монархическую», тоталитарную диктатуру, а после падения Бастилии и провозглашения республики через несколько лет пришёл монарх. «Не через один только ореол своих побед Бонапарт сделался властелином. Когда он преобразовал республику в диктатуру, наследственные инстинкты расы обнаруживались с каждым днем все с большей и большей интенсивностью, и за отсутствием артиллерийского офицера был ы достаточен какой-нибудь авантюрист. Пятьдесят лет спустя достаточно было появиться наследнику его имени, чтобы собрать голоса целого народа, измученного свободой и жаждавшего рабства. Не брюмер сделал Наполеона, но душа народа, который почти добровольно шел под его железную пяту.»[10]

Всегда будут в мире происходить революции и перевороты по самым различным причинам, но в этих переворотах всегда будут проявляться основные черты расы.

Судьбой народа руководят в гораздо большей степени умершие поколения, чем живущие. Ими одними заложено основание расы. «Столетие за столетием они творили идеи и чувства и, следовательно, все побудительные причины нашего поведения.»[11] Умершие поколения передают нам не только свою физическую организацию; они внушают нам также свои мысли. Покойники суть единственные неоспоримые господа живых. Мы несем тяжесть их ошибок, мы получаем награду за их добродетели.

Лебон составляет психологическую классификацию рас и делит расы на четыре ступени развития-

1) Первобытные расы -- те, у которых не находят ни малейшего следа культуры, и которые становились на той эпохе первобытной животности, какую переживали наши предки в каменном веке: таковы нынешние фиджийцы и австралийцы.

2) Низшие расы, главными представителями которых являются негры. Они способны к зачаткам цивилизации, но только к зачаткам. Никогда им не удавалось подняться выше совершенно варварских форм цивилизации.

3) Средним расы- китайцы, японцы, монголы и семитические народы. Ассирийцы, монголы, китайцы, арабы- они создали высокие типы цивилизаций, которые могли быть превзойдены одними только европейскими народами.

4) Высшие расы- индоевропейские народы. Как в древности, в эпоху греков и римлян, так и в настоящее время, одни только они оказались способными к великим открытиям в сфере искусства, науки и промышленности. Только им мы обязаны тем высоким уровнем, какого достигла ныне цивилизация. Пар и электричество вышли из их рук. Наименее развитые из этих высших рас, например, индусы, возвысились в области искусства, литературы и философии до такого уровня, какого никогда не могли достигнуть монголы, китайцы и семиты.

Кто-то может сказать что этот подход очевидно расистский и прямо пропагандирует превосходство белой, европейской расы над остальными, но я могу опровергнуть эту точку зрения, так как по словам Лебона низшие слои европейских обществ подобны первобытным существам, а например негры из Сан-Доминго сделались наследниками высших цивилизаций, что доказывает непричастность трудов Лебона к ксенофобии и расизму.

У первобытных и низших рас Лебон констатирует большую или меньшую неспособность рассуждать, т.е. ассоциировать в мозгу идеи, чтобы их сравнивать и замечать их сходства и различия, Из этой неспособности рассуждать проистекает большое легковерие и полное отсутствие критической мысли. У них можно еще констатировать очень слабую степень внимания и соображения, очень большой подражательный ум, привычку делать из частных случаев общие неточные выводы, слабую способность наблюдать и выводить из своих наблюдений полезные результаты, чрезвычайную изменчивость характера и очень большую непредусмотрительность. «Инстинкт момента- единственный их путеводитель. Эта неспособность предвидеть отдаленные последствия своих поступков и склонность не иметь иного путеводителя, кроме моментальных побуждений, осуждают индивидуума, точно так же, как и расу, на то, чтобы постоянно оставаться в очень низком состоянии.»[12] Только по мере того, как народы приучаются владеть своими инстинктами, т.е. по мере того, как они приобретают волю и, следовательно, власть над собой, они начинают понимать важность порядка, необходимость жертвовать собой для идеала и возвыситься до цивилизации.

По мнению французского ученого в жизни каждой расы так же важны характер расы и её чувства, которые играют важную роль, в чувствах следует главным образом отметить: настойчивость, энергию, способность владеть собой, - способности, проистекающие из воли. Открытия ума передаются легко от одного народа к другому. Качества характера не могут передаваться. Это те неизменные основные элементы, которые позволяют различать психический склад высших народов. Открытия, обязанные уму, составляют общее достояние человечества; преимущества или недостатки характера составляют исключительное достояние каждого народа. Именно из-за характера великих народов эти народы стали великими. Только благодаря характеру 60 тысяч англичан держат под своей властью 250 миллионов индусов, из которых многие по крайней мере равны им по уму, а некоторые неизмеримо превосходят их эстетическим вкусом и глубиной философских воззрений. На характере, но не на уме основываются общества, религии и империи. Характер даст народам возможность чувствовать и действовать. Они никогда не выигрывали много от того, что желали слишком много рассуждать и слишком много мыслить.

Помимо чувств и характера французский учёный разделяет расы по анатомическим принципам, и отдает этим принципам значительную долю в изучении психологии раю. Сравнивая черепа различных человеческих рас за настоящее и прошедшее время, Лебон увидел, что расы, объем черепов у которых представляет большие индивидуальные различия, стоят на высшей ступени цивилизации, что по мере того, как какая-нибудь раса цивилизуется, черепа составляющих ее индивидов все более и более разнятся между собой. Результатом его исследования является то, что цивилизация ведет нас не к умственному равенству, но к все более и более глубокому неравенству. Он заметил, что анатомическое и физиологическое равенство встречается только среди представителей рас, стоящих на самой низкой ступени развития. Между членами какого-нибудь дикого племени, из которых все посвящают себя одним и тем же занятиям, различие существует самое ничтожное. Напротив, между каким-нибудь крестьянином, имеющим в своем лексиконе не более трехсот слов, и ученым, у которого их сотня тысяч с соответствующими понятиями, различие существует громадное. Дифференциация между индивидами, произведенная развитием цивилизации, проявляется также и между полами. У низших народов или у низших слоев высших народов мужчина и женщина в умственном отношении весьма близки друг к другу. Но по мере того, как народы цивилизуются, полы стремятся к тому, чтобы все больше и больше различаться между собой.

Характер человека и его расы складывает бытие. После промышленной революции середины XIX века процесс изменения человеческого европейского бытия стал изменяться в геометрической прогрессии благодаря техническому развитию и пропорционально ему стал расти уровень жизни. По моему мнению именно из-за высокого уровня жизни (относительно другого мира) и полного достатка в первичных потребностях возникло современное понятие европейских либерально-демократических ценностей (провозглашающих свободу равенство и братство даже для людей с моральными и психическими отклонениями) на которых зиждется весь «цивилизованный» мир. Исчезнут блага цивилизации- исчезнет и ныне существующая европейская «мысль».

Условия современного промышленного развития осуждают в действительности низшие слои цивилизованных народов на очень специализированный труд, который, будучи очень далек от того, чтобы расширять их умственные способности, скорее стремится их сузить. Сто лет тому назад работник был настоящим художником, способным выполнить все мелочи какого-нибудь механизма, например, часов. Ныне же простая манипуляция, которая никогда не производит более той или другой отдельной части, заставляет его всю жизнь сверлить одни и те же дыры или полировать одно и то же орудие, вследствие чего его ум должен в скором времени дойти до совершенной атрофии. Теснимый открытиями и конкуренцией, промышленник или руководящий им инженер, напротив, вынужден накапливать неизмеримо больше знаний, духа. инициативы и изобретательности, чем тот же промышленник, тот же инженер сто лет тому назад. То есть, исходя из вышеперечисленных фактов психологический склад ума человеческих рас изменяется благодаря их жизнедеятельности.

Так же, по мнению Лебона, склад ума меняется и при взаимодействии одних рас с другими. Но далеко не всегда. Немцы, венгры, славяне, жившие под австрийским владычеством, образовывали совершенно различные расы и никогда не обнаруживали склонности к слиянию. «Ирландец, живший под владычеством англичан, не в большей степени смешался с ними. Что же касается народов, стоящих на самой низкой ступени развития, например, краснокожих, австралийцев, тасманийцев и т.д., то они не только не сливаются с высшими народами, но быстро исчезают от соприкосновения с ними.»[13] Много условий необходимо для того, чтобы расы могли слиться и образовать новую, более или менее однородную:

1) Первое- заключается в том, чтобы скрещивающиеся расы небыли слишком неравны численно;

2) Второе- чтобы они не слишком отличались своими признаками;

3) Третье - чтобы в течение долгого времени они подвергались одинаковым влияниям среды.

Первое из перечисленных мною условий по Лебону имеет главное значение. Небольшое число белых, поселившихся среди многочисленного негритянского племени, обыкновенно исчезает через несколько поколений, не оставив следа своей крови в потомстве. Так исчезли все победители, которые покоряли себе слишком многочисленные народности. Они умели оставить себе свою цивилизацию, свое искусство и свой язык; но никогда не оставляли там своей крови.

Как пример можно использовать древнюю Индию, где без удивительного кастового строя ничтожная горсть арийцев вскоре потонула бы в бесчисленной массе черных племен, окружавших ее со всех сторон, и никакая цивилизация не возникла бы на почве большого полуострова. Если бы в наши дни англичане не сохранили на практике той же системы и согласились бы скрещиваться с туземцами, то громадная империя Индии давно бы от них избавилась.

Второе условие опирается на нравственность рас и тоже очень важно. Влияние противоположных наследственностей разлагает их нравственность и характер. Когда метисы случайно наследуют (как в Сан-Доминго) высшую цивилизацию, эта цивилизация быстро приходит в состояние плачевного упадка. Скрещивания могут быть элементом прогресса только среди высших рас, достаточно близких друг к другу, таковы англичане и немцы Америки. Но они составляют всегда элемент вырождения, когда эти расы, будучи даже высшими, слишком различаются между собой. Примером этому может послужить Бразилия, где лучшие расовые качества родичей, будут ли это негры, индейцы или европейцы, и производят неописуемый тип, в котором физическая и душевная энергия ослабли.

В целом работа Лебона основывается на устаревших научных материалах, которые делят расы и нации на отдельные объекты путём плохо проверяемых характеристик, таких как «душа расы», «характер расы». Все его научные изыскания плохо доказуемы, особо можно выделить те разделы в которых он опирается на биологию и антропологию, но если посмотреть на окружающий нас мир по этим понятиям в целом то становится всё относительно понятно, так как его законы и выведенные им закономерности вполне действуют в современном мире, а его примеры выглядят вполне убедительно для выводов сделанных им.

Раздел 3

Научная концепция Балибара и Валлерстайна.

Э. Балибар и И. Валлерстайн в своей работе «Раса, нация, класс» ведут исследование национализма через призму собственного марксистского понимания происходящего в мире. В данной работе они изучают такие вопросы как специфичность современного расизма, как он может быть соотнесен с разделением на классы при капитализме или с противоречиями национального государства и как феномен расизма позволяет переосмыслить взаимосвязь национализма и классовой борьбы.

Их книга делиться на четыре раздела. В первом разделе Балибар и Валлерстайн попытались наметить проблематику, альтернативную идеологии прогресса, навязанной либерализмом и во многом продолженной марксистской философией истории. Авторы утверждают, что, как в традиционных, так и в обновленных формах расизм в современном мире не уменьшается, а прогрессирует. По их мнению современный расизм проявляется и в повседневной жизни (в форме насилия, дискриминации, нетерпимости, унижения, эксплуатации), и в дискурсах и представлениях, а именно в производстве интеллектуалами профилактики или необходимости очищения социального тела, сохранения самоидентичности и идентичности нас от любых смешанных браков, от вторжения всего чужеродного.Этому явлению свойственны неравномерность, критические фазы, так что следует старательно избегать смешения его. Действительность такова, что не существует расизма без теории(й). Бессмысленно задаваться вопросом, являются ли основным источником этих теорий элиты или массы, господствующие классы или классы подчиненные. Зато очевидно, что эти теории рационализированы интеллектуалами. И в высшей степени для авторов важно исследовать функцию, которую выполняют теоретики «академического» расизма (прототипом которого была эволюционистская антропология биологических рас, созданная в конце XIX столетия) в объединение сообщества, основанного на принципе расы. Балибар и Валлерстайн считают, что прежде всего эта функция состоит в том, что теории ученого расизма имитируют научную деятельность, основываясь на явных очевидностях (на первостепенной важности расовых признаков, особенно телесных), или, лучше сказать, в том, что расовые теории имитируют тот способ, каким научная дискурсивность соотносит очевидные факты со скрытыми причинами и таким образом идет навстречу свойственному расистским массам спонтанному теоретизированию.

Самую важную роль в работе двух учёных по поводу неорасизма играет понимание расизма как термина. Именно на термине держится основа всех межрасовых отношений. По мнению Балибара, развитие расизма связанно с распадом «классового сознания» и заменой его сознанием «расовым».

«Новый расизм - это расизм «деколонизации» и раскола человечества внутри одного политического пространства или государства. Идеологически современный расизм, вписывается в рамки «безрасового расизма», уже широко распространенного за ее пределами, особенно в англо-саксонских странах: то есть различия не столько по расовым признакам, сколько по признакам культурным. Данный расизм выступает против устранения границ, совместимости образов жизни и традиций.»[14] На данном историческом этапе расизм принимает роль не агрессора и уничтожителя «низших» и малых рас, а скорее наоборот их защитником, так как сохранение рас и наций, существующих в данный момент, является для них приоритетом. Балибар и Валлерстайн считают, что при попытке насильственно соединить расовые, национальные или этнические группы возникают защитные реакции этих групп, межэтнические конфликты, и общий подъем агрессивности. Эти реакции естественны, но от этого они не становятся менее опасными. Современными расистами не признается главенство ген в поведение индивида и общества, но признаётся существование «высшей» культуры, культуры англо-саксонского мира, которая в отличие от восточно-европейской и азиатской провозглашает главенство индивидуализма в общественных отношениях.

Они стремятся объяснить не строение рас, но жизненную важность традиций и перегородок между культурами для накопления индивидуальных навыков; а прежде всего – естественные основы ксенофобии и социальной агрессивности. Балибар и Валлерстайн считают, что к фиктивной сущности, которая есть агрессивность, одинаково апеллирует любая форма неорасизма, и в данном случае она смещает уровень биологизма: без сомнения, речь идет уже не о расах, а о населении и культуре, но вместе с тем мы имеем дело с биологическими (и биопсихическими) причинами и следствиями культуры и биологическими реакциями на культурное различие (образующими неизгладимый след «животности» в человеке, который все еще связан со своей расширяющейся «семьей» и со своей «территорией»). И наоборот, там, где, как кажется, господствует «чистый» культурализм (как, например, во Франции), можно наблюдать все большее его отклонение в сторону выработки дискурсов о биологии, о культуре как внешней регуляции «живого», как его воспроизводстве, эффективности, здоровье.

С точки зрения Балибара уместно разделять расизм по группам, где существует определённые понятия расизма:

1)Первое различение, к которому он обращается, - это различение расизма теоретического (доктринального) и спонтанного (расистских «предрассудков»). Последний рассматривается то как явление коллективной психологии, то как структура более или менее «сознательной» индивидуальной личности.

2)Второе различение приводит к более или менее абстрактному различению внутреннего (направленного против меньшинства в национальном пространстве) и внешнего (считающегося крайней формой ксенофобии) расизма.

3)Третье различение делит положения расизма на автореферентные (таковыми будут позиции носителей предрассудков, практикующих физическое или символическое насилие, которые сами называют себя представителями «высшей расы») - в противоположность расизму гетерореферентному или «гетерофобному» (в котором, наоборот, жертвы расизма или, лучше сказать, жертвы процесса расизации определяются как принадлежащие к низшей или несущей зло расе).

4)Четвертое разделение строиться на политическом анализе и пытается оценить взаимные доли институционального и социологического расизма.

5)Так же существуют различения расизма истребления (исключающего) или устранения и расизма притеснения(включающего) или эксплуатации.Первый стремится очистить социальное тело от грязи или опасности, которую несут с собой низшие расы; цель второго, - напротив, иерархизировать общество, изолировать его части.

Аналогично Балибар делит национализмы: на национализм господствующих и национализм угнетенных, национализм освобождения и национализм завоевания. Балибар понимает национализм как понятие, которое никогда не употребляется само по себе, но всегда выступает внутри цепи, в которой оно является одновременно центральным и слабым звеном.Эта цепь постоянно обогащается новыми терминами, опосредующими или крайними: гражданственность, патриотизм, популизм, этнизм, этноцентризм, ксенофобия, шовинизм, империализм, джингоизм. Автор утверждает что нельзя однозначным образом раз и навсегда зафиксировать различия в этих значениях.

Таким образом по его мнению существуют национализмы освобождения, какие при определенных обстоятельствах переходят в национализмы доминирования.

«Приверженцы расизма извлеки уроки из конфликта между расизмом и антирасизмом и сейчас их идеи представляют собой политически эффективную теорию, объясняющую причины социальной агрессивности.»[15] Их мнение основывается на том, что, если мы хотим избежать расизма, прежде всего нам следует избегать «абстрактного» антирасизма, а именно незнания психологических и социологических законов перемещения населения: следует уважать «пределы толерантности», удерживать «культурные дистанции», то есть в силу того постулата, что индивиды являются наследниками и носителями определенной уникальной культуры, различать отдельные коллективы (лучший критерий с этой точки зрения – национальные границы).

Прототипом нового расизма является антисемитизм. Современный антисемитизм - а начало его формирования в Европе связано с эпохой Просвещения, если не с государственническим и националистским уклоном, который был придан теологическому антииудаизму в Испании времен Реконкисты и инквизиции - уже можно назвать «культурным» расизмом. Его сущность -это культурная традиция. Это замечание в особенности важно для истолкования современной арабофобии (прежде всего во Франции), поскольку за ней стоит определенный образ ислама как «картины мира», несовместимой с европейской картиной мира, и претензия ислама на универсальное идеологическое господство - то есть здесь в умах европейцев происходит систематическое смешение «арабского» с «исламским». «Современный расизм строит свою иерархию исходя из их большей или меньшей способности быть ассимилированными или сопротивляться ассимиляции.»[16] Именно эта одновременно утонченная и жестокая форма исключения/включения была развита в ходе колонизации.

Главной альтернативой расизму является универсализм, зародившийся с появлением христианства, исчезнувший в Средневековье, но вновь воскресший в эпоху раннего либерализма и развития христианских новых учений. Валлерстайн предлагает начать с обсуждения истоков современных универсалистских доктрин, чтобы впоследствии перейти к вопросу о происхождении современного расизма и сексизма, ибо он считает, что для того, чтобы полностью понять одну доктрину нужно изучить её противоположность. Так же Балибар доказывает, что попытки антирасизма и создают расизм - своей агитацией, которая провоцирует возникновение у массы граждан чувства национальной принадлежности.

Существует два возможных способа объяснения начал универсализма, понимаемого в качестве идеологии современной нам исторической системы. Первым способом предполагается рассмотрение универсализма как дальнейшее развитие предшествующей интеллектуальной традиции. Второй способ рассматривает универсализм как частную идеологию, свойственную капиталистической миро-экономике. Первый способ возник на основе монотеистических религий, так как решающий моральный прорыв, имевший место в этих религиях, состоял в том, что человеческие существа (или некоторые из них), перешли от веры в племенного бога к почитанию единственного Бога, тем самым осознав уникальность и единство человечества. Второй метод работает за счёт особенностей социально-экономических структур этого мира.Капиталистическая миро-экономика - это система, построенная на бесконечном накоплении капитала. Одним из главных механизмов, делающих такое накопление возможным, является коммодификация, превращение всего в предметы потребления. Эти предметы потребления обращаются на мировом рынке в форме товаров, капитала и рабочей силы. Отсюда следует, что чем более свободным является это обращение, тем больше степень коммодификации. Следовательно, все, что сдерживает потоки этого обращения, гипотетически является вредным для капитализма. Поэтому Валлерстайн и говорит о капиталистических социальных отношениях как об универсальном растворителе, превращающем все что угодно в гомогенное товарное состояние, для которого единственной мерой являются деньги. Капитал рассматривает человека не как живое существо, а как товарно-денежную единицу, что уравнивает все человечество. Но в тоже время капиталистическая система является одной из наименее стабильных, поскольку в капиталистическом мире привилегии в основном зарабатываются собственным трудом, а усвоить мысль о том, что привилегия кем-то заработана потому, что этот человек, возможно, умнее и, во всяком случае, более образован, чем другой, много труднее, если только ты сам не принадлежишь к числу тех немногих, кто в принципе способен карабкаться вверх по карьерной лестнице. Вследствие этого возникает социальная напряженность и политическая хрупкость, за которыми возможно распространение расизма и сексизма.

Валлерстайн понимает расизм как дискриминационное отношение или страх перед теми, кто по генетическим или социальным критериям принадлежит к другим группам. Презрение и страх - это всего лишь вторичные характеристики того, что определяет практику расизма в капиталистической миро-экономике. «Во всех исторических системах ксенофобия вызывала одну преобладающую поведенческую реакцию: изгнание «варвара» вовне владения, занятого общиной, социумом, внутренней группой.»[17] Всякий раз, когда мы физически отвергаем другого, мы получаем предположительно искомое: «чистоту» окружающей среды. Валлерстайн опускает в своей работе по изучению феномена расизма культурные критерии и полагается только на критерии экономические, доказывая этим нужность расизма для экономики. Расизм позволяет максимизировать накопление капитала, путем одновременного минимизирования издержек производства (и, следовательно, расходов на рабочую силу), так и уменьшить расходы, связанные с политическими волнениями. Примером этому служит завоевание испанцами Южной Америки, где местные индейское население вливалось в испанскую экономику, при этом получая значительно меньшую долю вознаграждения за работу, чем испанцы.

По мнению Валлерстайна расизм очень хорошо делает три вещи. Он позволяет увеличивать или уменьшать, по мере возникновения соответствующей необходимости, занятость доступной в определенном времени и месте рабочей силы на самых незавидных экономических ролях и за наименьшую плату. Он порождает и постоянно воссоздает социальные сообщества, которые на деле приучают своих детей к выбору социально востребованных ролей (хотя, конечно, они их также социализируют и в формы сопротивления). И наконец, он обеспечивает немеритократический базис для оправдания неравенства. Этот последний пункт следует особо подчеркнуть. Потому, что расизм как доктрину отличает антиуниверсалистская направленность, он помогает поддерживать капитализм как систему. Для оплаты труда очень большого сегмента рабочей силы он допускает более низкое вознаграждение, чем то является позволительным при руководствовании меритальными критериями.Расизм преследует цель удержать людей внутри системы труда, а не изгнать их - сексизм делает то же самое.

При всей пользе расизма для экономики и капитала в чистом виде он им не нужен, ибо расизм стремиться к этнической чистоте, а в современном мире в развитых странах основной дешевой рабочей силой являются этнические меньшинства. Именно поэтому в этих государствах господствующие экономические силы не позволяют развернуться расизму на практике.

Валлерстайн рассматривает современную систему как противоборство универсализма- расизма-сексизма, которая изменяется зигзагообразно, где каждая модель владеет господством определённое время.

В той мере, в какой здесь обсуждается - идет ли речь о научных теориях или стихийном расизме – разделение человечества по искусственно разделенным видам, необходимо признать существование решительного раскола на уровне самого общества. И поэтому расизм нельзя назвать простым предрассудком. Более того, необходимо признать, что, несмотря на значительные исторические изменения, такие как деколонизация, этот раскол воспроизводится в масштабе всего созданного капитализмом мира. И поэтому расизм вовсе не является ни пережитком, ни архаизмом. Но не противоречит ли он логике всеобщей экономики и индивидуалистическому праву? Вовсе нет. Мы оба считаем, что универсализм буржуазной идеологии (как и ее гуманизм) вовсе не является несовместимым с системой иерархий и исключений, которые прежде всего принимают форму расизма и сексизма. Так же как расизм и сексизм образуют систему.

Во втором разделе: Историческая нация - авторы пытаются возобновить обсуждение категорий народ и нация. Их методы во многом различны: позиция Балибара состоит в описании исторической классовой борьбы в контексте национальной формы, даже если классовая борьба противопоставляется ей, тогда как позиция Валлерстайна описывает нацию, как и другие формы, в контексте классовой борьбы, даже если классы становятся классами для себя только в исключительных обстоятельствах. Исследуя траекторию нации как формы, Валлерстайн исходит из исследования функционального места, которое занимает национальная надстройка среди других политических институтов в мире экономики. Опираясь на данный вывод, они также различно анализируют классовую борьбу и национальную формацию.

Валлерстайн утверждает, что современные этнические сообщества возникают и существуют не за счёт расовых признаков, а за счёт моральной принадлежности, что он доказывает примерами, происходившими в ЮАР, когда проживающая там часть китайцев относила себя к азиатам, другая к метисам, а третья к белым.

Автор заостряет тему на понятие «народ» и предполагает, что этот термин- это не конструкция в чистом виде, но некое построение, чьи границы в каждом конкретном случае постоянно изменяются, это по определению неустойчивая и подвижная форма.

Валлерстайн считает, что три самых ходовых термина на сегодняшний день - это «раса», «нация» и «этническая группа», причем можно сказать, что все они так или иначе относятся к тому, чем являются «народы» в современном мире. Третий из них появился позже всех, заняв место термина «национальное меньшинство», прежде весьма распространенного. В отношении первого термина он исходит из распространенных понятий «раса», которая считается генетической категорией, соотносящейся с определенной физической формой. «Нация» считается социально-политической категорией, связанной тем или иным образом с реальными или возможными границами государства. «Этническая группа» представляется в качестве культурной категории, определяемой через воспроизводимые от поколения к поколению поведенческие матрицы, которые в теории не являются жестко зафиксированными границами государства. Конечно, каждый из этих терминов имеет множество смысловых вариаций.

Учёный проводит связь между терминами «раса», «нация», «этническая группа» и фундаментальными чертами капиталистической миро-экономики, так как понятие «расы» связано с осевым разделением труда, соответствующим фундаментальному различию миро-экономики на центр и периферию. Понятие «нации» соотносится с политической надстройкой этой исторической системы, с суверенными государствами, образующими межгосударственную систему и определяемыми ею. Понятие «этническая группа» связано с созданием структур домашних хозяйств, позволяющих выживать значительной части рабочей силы, неоплачиваемой в процессе накопления капитала.

Он сравнивает вышеперечисленные термины с понятием «класс» и не находит связи между ними. Такое понятие как «классы» на деле являются совершенно отличными от народов конструкциями, что прекрасно осознавали как Маркс, так и Вебер. Классы - это «объективные», т. е. аналитические, категории; утверждения, касающиеся противоречий внутри той или иной исторической системы, а не описания социальных сообществ.

Валлерстайн является марксистом и он не мог опустить в своей работе экономическое воздействие на развитие наций. Главным, по его мнению, двигателем экономического управления при построение национальных отношений является осевое разделение труда. Внутри мировой экономики оно породило пространственное разделение труда. То есть, за определенными регионами мира со временем закрепляются центральные процессы производства, а за другими - периферийные процессы. Аналогично происходит и с нациями, живущими на этих территориях. Действительно, хотя существуют циклические колебания в степени этой поляризации, мы имеем здесь дело с долгосрочной тенденцией увеличения разрыва. «Эта захватившая весь мир пространственная дифференциация приняла политическую форму, а именно прежде всего проявившись в экспансии европоцентрированной капиталистической экономики на весь земной шар. Это и есть явление, известное всем под названием «европейская экспансия».»[18]

Валлерстайн доказывает, что расовые категории стали кристаллизоваться как качественные именно тогда, когда всемирная капиталистическая экономика перешагнула границы Европы, а географическая дифференциация процессов производства на центральные и периферийные становилась все более явной.

Всегда было очевидно, что одного индивида от другого отличает определенный набор генетических черт. Но вот что не было столь же очевидно, так это то, что данное разнообразие можно привязать к трем, пяти или пятнадцати каталогизированным группам, именуемым «расы».

В ЮАР лет 30 назад было принято решение классифицировать японских предпринимателей, посещающих страну, не в качестве «азиатов» (как называют местных китайцев), но в качестве «почетных белых». Основываясь на вышеперечисленном факте Валлерстайн пришел к выводу, что раса и, таким образом, расизм являются выражением, механизмом и последствием географического закрепления разделения труда на центр и периферию. Вроде бы считалось, что законы в Южной Африке основаны на неизменности генетических категорий. А тут вдруг оказывается, что генетика зависит от избирательных приоритетов мировой экономики. Такие абсурдные решения принимаются и в других странах, правительство же ЮАР попало в особенно нелепое положении потому, что придало этому абсурду легитимный статус. Этот пример которое доказывает что понятие «раса» скорее социальный термин, чем этнический. Помимо этого термина мы так же используем термин «нация».

Нация, как утверждает Валлерстайн возникает в результате политического структурирования миро-системы. В доказательство этого утверждения автор использует исторические факты, в каких сообщается что лишь небольшое число государств по-прежнему сохраняют свое историческое название и традицию административной и территориальной целостности, по сравнению с периодом до 1450 года. Франция, Россия, Португалия, Дания, Швеция, Швейцария, Марокко, Япония, Китай, Иран, Эфиопия – вот и все эти случаи. Остальные государства и нации возникли именно в новое и новейшее время.Все национальные движения, за редкими исключениями, появились внутри уже установленных административных границ. Отсюда можно заключить, что государство, пусть даже еще не суверенное, уже должно было существовать, чтобы эти националистические движения возникли. Во-вторых, сомнительно, что «национальное» чувство является сколь-нибудь глубоко укорененным в массах до действительного создания национального государства.

Валлерстайн задаёт себе вопрос: почему происходит так, что создание любого суверенного государства в рамках межгосударственной системы порождает и соответствующую «нацию»? И сам же на него отвечает: «Внутри этой системы государства сталкиваются с проблемами поддержания собственной целостности и неделимости. Как только их суверенитет признан, они оказываются под угрозой одновременно внутренней дезинтеграции и внешней агрессия. Развитие «национального чувства» способствует нейтрализации этих опасностей. В интересах правительства – равно как и в интересах различных внутригосударственных подгрупп - способствовать укреплению этого чувства. Любая группа, противоборствующая другим группам, находящимся либо вне границ государства, либо в каких-либо его подрегионах, и желающая получить выгодную позицию в этом противостоянии посредством использования государственных правовых механизмов, для обоснования своих притязаний делает ставку на распространение национального самосознания. Она пытается легитимировать свои притязания, используя национальную проблематику.» То естьгосударство, со своей стороны, заинтересовано в создании единого административного пространства и нации, которые обеспечат эффективность реализации его политических проектов.

Если предельно упростить все вышеперечисленные научные факты, изложенные Валлерстайном, то можно сказать что раса и расизм осуществляют внутритерриториальное объединение центральных и периферийных зон в их борьбе друг с другом, тогда как нация и национализм осуществляют внутритерриториальное разделение этих зон в более сложном, как внутри-, так и межзонном, соревновании за преимущественные позиции в иерархии. Обе категории являют собой заявление права на обладание преимуществами в капиталистической миро-экономике.

Валлерстайн предлагает различать три основных известных истории способа формирования народа - раса, нация, этническая принадлежность, - которые отсылают к различным структурам мира экономики; он настаивает на историческом разрыве между буржуазным государством ( по его понятию национальным государством) и предшествующими ему формами (фактически это означает двусмысленность самого термина «государство»). В свою очередь, пытаясь охарактеризовать переход от донационального государства к национальному, Балибар придает большое значение другой его идее: множественности политических форм на стадии образования мира экономики. Так же он ставит проблему формирования народа (Балибар охарактеризовывает народ как вымышленную этническую принадлежность) как проблему внутреннего господства и пытается анализировать роль, которую играют в его появлении институты, придающие плоть соответственно языковой и расовой общности. Судя по этим расхождениям, Валлерстайн придает большее значение этнизации меньшинств, тогда как Балибар более чувствителен к этнизации большинства. Но в чем можно быть уверенным, так это в том, что нам обоим представляется существенным осмысление нации народа как исторических образований, благодаря которым актуальные институты и антагонизмы могут быть спроецированы в прошлое, чтобы придать относительную стабильность сообществам, от которых зависит чувство индивидуальной идентичности.

В третьем разделе «Классы: поляризация и сверхдетерминация» Балибар и Валлерстайн ведут между собой дискуссию о мировой экономике и классовых коллизиях. Этот раздел мы опускаем, так как в нём не затрагивается тема моей работы- расизм и национализм.

Таким образом мы прямо подходим к последнему пункту работы Балибара и Валлерстайна: смещение социального конфликта. Предмет этого раздела - возвращение к вопросу, поставленному в начале, к вопросу о расизме или, шире, о статусе общественной идентичности. Здесь авторы развивают проделанное ранее исследование и подготавливают некоторые практические выводы. Валлерстайн рассматривает новейшую Африку как отличный полигон для его научных опытов и доказывает, что национальную реальность Африки систематизировать по классификации Макса Вебера (одного из немногих ученых, на чьих трудах держится понимание современных экономических и социальных процессов) невозможно. Макс Вебер разработал понятие «статусная группа».«Статусные группы» - это изначальные группы, из которой люди происходят; своего рода семьи, связанные, вероятно, общими обязательствами, не основанными на союзах, заключаемых ради заранее просчитанных общих целей; группы, существующие на традиционных привилегиях или на их отсутствии; группы, которые разделяют те же самые понятия о чести и социальном статусе и которые прежде всего имеют тот же самый стиль жизни (зачастую общий вид деятельности), но не обязательно обладают тем же самым уровнем доходов и даже не обязательно принадлежат к одному классу.Концепция Вебера была изначально ориентирована на социальные условия, существовавшие в Средние века, и поэтому понятие нация и статусная группа не могут быть равноценными.

На африканском континенте с течением времени постоянно вводились всё новые и новые методы стратификации: «колониальная национальная принадлежность»которая бывала двойной или даже тройной (например: нигериец, житель Британской Западной Африки, подданный Британской Империи). Важной подгруппой как внутри «племени», так и внутри «территории» оказалась религиозная подгруппа.Наконец, «раса» становится базовой категорией колониального мира, определяющей порядок предоставления политических прав, распределения труда и уровень дохода.

Самой последней стратой является национализм. Отождествление себя с территорий («национализм» по Валлерстайну), приобрело широкое распространение и значимость. Территориальная идентификация сопровождалось новой приверженностью к идентификации этнической, которую часто называют «трайбализмом».Экономические дилеммы образованных классов, возникшие после обретения независимости, только усилили эту тенденцию к «трайбализму» Наконец, национализм подразумевает также панафриканизм. То есть: строится категория «африканцев» по прямой оппозиции к категории «европейцев». Первоначально, как кажется, эта дихотомия совпадала с различием цвета кожи. Но уже в 1968 году Африка как понятие стала включать для многих и северную (арабскую) Африку (вместе с тем по прежнему не распространяясь на белых поселенцев в Северной, Восточной или Южной Африке)

Валлерстайн считает что в Африке нет ни одного независимого государства, где бы коренное население не было поделено на подгруппы, ставшие важными элементами для политического размежевания внутри страны.

Как вывод не существует никакого значимого различия между видами статусных групп, как показал Валлерстайн. Это все только вариации на одну и ту же тему: перегруппировка лиц по некоему сродству, которое мифическим образом предшествует сложившейся нынешней политической и экономической ситуации и заявляет притязания на солидарность поверх классовых и идеологических ограничений. Или, если выразить это более резкими словами Скиннера, принципиальная функция этих групп состоит в том, чтобы «позволить людям организоваться в социальные, культурные или политические единства, способные вступить в соревнование с другими с целью присвоения товаров и услуг, рассматриваемых в их среде как ценные»

В ситуации современного мира статусная группа заявляет коллективное притязание на власть и присвоение товаров и услуг внутри национального государства на формально незаконных основаниях.

Для Валлерстайна, как марксиста сложно понять практически полное отсутствие классового сознания в Африке и в неевропейских странах, и он объясняет это словами Родольфо Ставенхагена: «Стратификации (то есть статусные группы) в большинстве случаев представляют собой то, что можно было бы назвать социальными фиксациями (нередко они закрепляются юридически, но уж совершенно точно - субъективно) определенных производственных отношений, представленных через отношения классов. В эти социальные фиксации вторгаются и другие факторы, вторичные и вспомогательные (например, религиозные, этнические), которые усиливают стратификацию и одновременно выполняют функцию ее освобождения от связей с экономической базой; иными словами - поддержания ее даже в том случае, если экономическая база изменится. Следовательно, стратификации могут также рассматриваться как оправдания или рационализации социальный надстройки, то есть как идеологии. Как и все явления социальной надстройки, стратификация обладает определенной инерцией, которая поддерживает ее, даже когда породившие ее условия уже изменились.»[19]

В данном контексте Валлерстайн показывает ошибку Макса Вебера, который рассматриваетклассовую сознательность коррелятом прогресса и социального изменения, а стратификацию по социальным статусам - выражением ретро тенденций. На самом деле классовое сознание не выходит на первый план, когда происходят технологические изменения или социальные трансформации. Вся современная история это опровергает. Классовое сознание манифестирует себя только в очень редких обстоятельствах, а именно в «революционной ситуации», для каковой классовое сознание является одновременно идеологическим выражением и идеологическим оплотом. Для доказательства этой теории автор приводил примеры работ Фавре, Моэрмана, Родольфо Ставенхагена, Питера Карстенса.

«В современном мире раса - единственная международная статусная группа. Она заняла место религии, которая играла эту роль, по крайней мере начиная с VIII века нашей эры.»[20] В этой системе ранг, а не сам цвет кожи, определяет принадлежность к статусной группе. Как категория статусной группы раса является смутным коллективным подобием международной классовой категории, то есть наций пролетарских стран. Расизм тогда есть не что иное, как средство поддерживать существующую международную социальную структуру, а вовсе не термин, обозначающий расовую дискриминацию. Не то чтобы это были два раздельных явления. Расизм несомненно использует дискриминацию в качестве оружия тактического назначения - причем главного в этом отношении оружия. Но существует множество случаев, где мы наблюдаем расизм без дискриминации в собственном смысле этого слова.

Во взгляде Валлерстайна на ближайшее будущее «групповое» сознание с необходимостью берет верх над «классовым» или, по меньшей мере, образует необходимую форму его исторического воплощения. Действительно, согласно Валлерстайну, в пределе две крайности сходятся в международных неравенствах и конфликтах. Со стороны Балибара, расизм есть выражение классовой структуры: это типичная форма политического отчуждения, неотъемлемого от классовой борьбы в сфере национализма, в особенно двусмысленных проявлениях (расизация пролетариата, рабочая идея, межклассовое согласие в современном кризисе).

На наш взгляд мнения этих авторов максимально объективны и современны, так как к моменту написания этой работы произошли события, повлиявшие на понятия и термины, использующиеся в изучении нашей проблемы. Как пример возможно использовать отмену апартеида в ЮАР, балканская война, развал СССР, преодоление экономического кризиса в Англии и Франции. В самой последней, тринадцатой части, Балибар изучает скорее не развитие расизма в кризис а развитие расизма в развитых государствах. Его примеры, показатели развития расовых отношений, примеры отношения к расизму государства , общества, СМИ («Поражает, что мы в очередной раз сталкиваемся с порочным кругом: подъем расизма, его резкое усиление, его появление в программах правых партий, все более влиятельных в политическом дискурсе, и составляет большую часть признаков, по которым опознается сам кризис - во всяком случае, глобальный кризис, на глубинном уровне затрагивающий общественные отношения и свидетельствующий о неопределенности исторического становления, так же как некогда об этом свидетельствовал подъем нацизма или великие вспышки антисемитизма и национализма. Оставим в стороне объяснения механистические (как то: экономический кризис - и, следовательно, безработица; безработица - и, следовательно, обострение конкуренции между рабочими - и, следовательно, вражда, ксенофобия, расизм) и мистические (как то: кризис вызывает ужас перед упадком и, следовательно, пристрастие масс к «иррациональному», выражающееся в расизме), - и проанализируем бесспорные взаимосвязи. Например, в Англии начиная с семидесятых годов конфликты между сообществами - оживлявшие национализм, установлению репрессивной политики «закона и порядка», сопровождавшейся усиленной пропагандой, которая прямо называла цветное население «очагом преступности». «Сходным образом с начала восьмидесятых годов расизм развивался во французском обществе, что проявлялось в увеличении преступлений на почве расизма, «полицейском произволе», проектах осложнения процедуры получения гражданства и подъемом Национального фронта.») полностью отражает все насущные проблемы. Но самое важное то, что все проблемы, с которыми столкнулись развитые страны в 80-х годах XX века, проецируются на Россию современную. Возможно советский период просто задержал эти тенденции из-за своей полицейской силы, но после развала СССР и создания мононациональных республик национальное и расовое противоборство набрало силу. На данном этапе, на наш взгляд, национальные отношения очень похожи на отношения, устоявшиеся в Англии в 80-х годах. Поэтому мы считаем крайне полезной данную работу этих авторов.

Раздел 4

Концепция Э. Хобсбаума

Эрик Хобсбаум - один из самых известных историков, культурологов и политических мыслителей наших дней. Его работы стали вехой в осмыслении современного мира. "Нации и национализм после 1780 г." - это, быть может, самое актуальное исследование Э. Хобсбаума конца 90-х годов XX века. Взвешенные и тщательно обоснованные аргументы британского ученого дают исчерпывающую картину формирования как самого понятия нация, так и процесса образования наций и государств.

Термин "национализм" Хобсбаум принимает в том смысле, в каком его определил Геллнер, а именно как "принцип, согласно которому политические и национальные образования должны совпадать". Со своей стороны, он добавляет: «принцип национализма предполагает, что политический долг представителей нации по отношению к государству, которое включает в свой состав титульную нацию и служит ее представителем, выше всех прочих общественных обязанностей, а в экстремальных случаях (таких, например, как война) он должен подчинять себе любого рода обязанности». [21] Этот признак отличает современный национализм от иных, менее требовательных форм национальной и групповой идентификации.

Хобсбаум считал национализм преимущественно политическим движением второго порядка, основанным на ложном сознании, возникновению которого этничность может способствовать, но объяснить которое она не способна, так как оно сильнее связано с политической экономией, чем с культурой. Подобно большинству серьезных исследователей, он не рассматривает "нацию" ни как первичное, изначальное, ни как неизменное социальное образование: по его мнению, она всецело принадлежит к конкретному, по меркам истории недавнему периоду.

Нация, по мнению Хобсбаума, есть социальное образование лишь постольку, поскольку она связана с определенным типом современного территориального государства, с "нацией-государством", и рассуждать о нациях и национальностях вне этого контекста не имеет, на его взгляд, никакого смысла. Кроме того, Э. Хобсбаум, вслед за Геллнером, склонен подчеркивать ту роль, которую играют в процессе формирования наций искусственное конструирование, целенаправленное изобретение и социальная инженерия. «Нация как естественные, Богом установленные способы классификации людей, как некая исконная... политическая судьба- это миф; национализм, который превращает предшествующие культуры в нации, иногда сам изобретает подобные культуры, а порой полностью стирает следы прежних культур - это реальность».[22] На основе этого можно сделать вывод что, анализ национализма должен предшествовать анализу наций. Так как государства и национальные движения не возникают из уже "готовых" наций - все происходит наоборот.

"Нацию", как ее воображают себе националистические движения, можно

воспринять в замысле, в идее, тогда как "нацию" реальную - лишь a posteriori.Так он и поступает в настоящей книге. В ней уделяется серьезное внимание переменам и трансформациям понятия "нации", в особенности тем, которые произошли во второй половине XIX века. По мнению учёного подобные понятия отнюдь не являются частью свободного потока философской мысли отдельного субъекта: они обусловлены историческими, социальными и местными обстоятельствами, в свете которых их и нужно объяснять.

Национальные феномены, на взгляд Хобсбаума, имеют двойственный характер: в главном они конструируются "сверху", и все же их нельзя постигнуть вполне, если не подойти к ним "снизу", с точки зрения убеждений, предрассудков, надежд, потребностей, чаяний и интересов простого человека.

Так же в своей работе Хобсбаум опирался на новаторские работы Хроха который в последние годы достиг значительных успехов в исследовании национальных движений, ставящих своей целью создание самостоятельных государств, посвященных сравнительному исследованию национальных движений малых народов Европы. Два важных вывода из проведенного этим замечательным автором анализа отразились и в исследованиях Хобсбаума. Во-первых, по мнению автора, в различных социальных группах и в разных регионах "национальное самосознание" развивается неравномерно - этой региональной неоднородности и ее причинам прежде явно не уделялось достаточное внимание. Большинство исследователей, впрочем, согласится: какие бы социальные группы ни становились первыми проводниками "национальной идеи", народные массы - рабочие, крестьяне, прислуга испытывают ее влияние в самую последнюю очередь. Во-вторых (это вытекает из первого), он заимствует у Хроха удачное деление истории национальных движений на три этапа. В Европе XIX века (для которой данная схема и разрабатывалась) фаза А относилась исключительно к сферам культуры, фольклора и литературы, а ее политическое и даже национальное воздействие было не более существенным, чем то влияние, которое труды членов общества цыганского фольклора (не-цыган) оказывают на субъектов этих исследований. На фазе В он находит группу пионеров и активных сторонников "национальной идеи", а также первые признаки собственно политической агитации в ее пользу. Работа Хроха и посвящена главным образом данной фазе - анализу происхождения, состава и распространения этого активного меньшинства. Хобсбаума в его настоящей книге больше занимает фаза С: именно на этом этапе - и не прежде - националистические движения получают, по крайней мере до известной степени, ту массовую поддержку, на обладание которой сами националисты претендуют всегда. Переход от фазы В к фазе С - это, бесспорно, ключевой момент в истории национальных движений. Порой, как например, в Ирландии, он имеет место накануне создания национального государства, но, вероятно, гораздо чаще это происходит уже после – и в результате - появления собственного государства. В некоторых случаях (страны так называемого "Третьего мира") фаза С не наступает даже тогда.

Э. Хобсбаум работая в наше постиндустриальное время не мог оставить проблему возникновения нации без последовательного разбора действия информации и языка, а потому будет нелишним продемонстрировать, что относящаяся к данному предмету терминология возникла в Новое время.

Автор показывает, что термины, использующиеся в современном научном мире, появились в Словаре Испанской Королевской Академии только после 1884 года. Здесь нам впервые сообщают, что lengua nacional (национальный язык) это "официальный и литературный язык страны; язык, на котором в данной стране обычно говорят, чем он и отличается от диалектов и языков других наций"[23] . Статья "диалект" устанавливает аналогичные отношения между диалектом и национальным языком. Слово nacion (нация) до 1884 обозначало попросту "совокупность жителей страны, провинции или королевства", а также "иностранца". Теперь же оно определяется как государство или политическое образование, признающее высший центр в виде общего правительства, а также как "территория, которая охватывает данное государство и его жителей, рассматриваемая как целое". Таким образом, элемент общей верховной государственной власти оказывается ключевым для подобных определений, во всяком случае, в иберийском мире.

Как доказывает Хобсбаум, только в 1925 году мы впервые слышим эмоциональные нотки современного патриотизма, определяющего patria как "нашу собственную нацию во всем объеме ее материальной и духовной истории, прошлой, настоящей и будущей, которая составляет для патриота предмет любви и преданности". Кастилия стала одним из первых европейских королевств, для которого определение "нация-государство" не было совершенно безосновательным. Во всяком случае, можно усомниться в том, что Британия и Франция XVIII века представляли собой "нации-государства" в существенно отличном смысле. А потому развитие соответствующей испанской терминологии может представлять общий интерес.

Для сравнения, в германском мире развитие научных терминов основывалось на заимствовании из романских языков. Так, в верхне-и нижненемецком языках слово “volk” (народ) явно имеет сейчас некоторые из тех же ассоциаций, что и слова, происходящие от "natio", однако процесс взаимодействия между ними был довольно сложным. Очевидно, что в средневековом верхненемецком языке термин “natie”, там, где он использовался (а по его латинскому происхождению нетрудно догадаться, что едва ли он употреблялся кем-либо, кроме людей образованных, коронованных особ, высшей нации".

Из вышеперечисленных примеров Хобсбаум сделал вывод, что в одних случаях в процессе эволюции данного слова на первый план могло выйти значение места или территории происхождения, а в других определениях подчеркивались скорее общие родовые корни группы, и таким образом слово эволюционировало в сторону этнической характеристики.

В любом случае, проблема отношения к государству коренной "нации", даже в широком смысле, по-прежнему ставила в тупик, ибо представлялось очевидным, что в этническом, языковом и любом ином смысле большинство сколько-нибудь крупных государств однородными не являются, а следовательно, не могут быть приравнены к нациям. В качестве характерной особенности французов и англичан голландский словарь специально указывает на то, что слово "нация" обозначает у них всех подданных государства, даже если они не говорят на одном языке.

Вышеназванный подход можно отнести к «народно-революционной, территориальной точки зрения». На то время , как доказывает Хобсбаум, существовал другой подход, противоположный данному . На эту тему Хобсбаум вспоминает рассуждения немецкого филолога Рихарда Бека. В весьма авторитетных работах этого ученого, опубликованных в 1860-х гг., доказывалось, что единственным подлинным критерием национальности является язык -аргумент, как нельзя лучше подходивший для немецкого национализма, поскольку немцы населяли обширные территории центральной и восточной Европы, но в политическом смысле все те земли были разделены. Основываясь на этом принципе, Беку пришлось включить в германскую нацию и евреев-ашкенази, говоривших на идише, диалекте немецкого языка.

Как доказывает автор, к середине XIX века научный мир пришел к выводу, что подлинные естественные границы определяются не реками и городами, а скорее, языком, обычаями, историческими воспоминаниями; всем тем, что отличает одну нацию от другой- аргумент, призванный, по всей видимости, объяснить, почему Франции не обязательно претендовать на рейнскую границу. Другой подобный довод - "диалект, на котором говорят в Ницце, имеет лишь отдаленное сходство с итальянским языком"[24] - предоставил Кавуру официальный предлог для того, чтобы уступить эту часть Савойского королевства Наполеону III. Таким образом, язык превращался теперь в важный фактор международной дипломатии, а фактором внутренней политики в некоторых государствах он, вне всякого сомнения, стал еще раньше. Кроме того, язык, как это специально отмечалось на Петербургском Конгрессе, был единственным аспектом национальности, который поддавался, по крайней мере, более или менее объективному подсчету и классификации. Согласившись считать язык признаком национальности, Конгресс тем самым не только встал на административную точку зрения, но фактически принял доводы одного немецкого статистика, который в своих публикациях 1866 и 1869 гг. (имевших весьма значительный резонанс) утверждал, что именно язык представляет собой единственный адекватный ее критерий.

Как мы видим появление первых работ и упоминаний о нациях и национализме приходиться на конец 19го начало 20го века а значит, не вдаваясь в дальнейшие разыскания, мы вправе считать, что идея "нации" - в ее современном, преимущественно политическом смысле - по меркам истории еще весьма молода.

Хобсбаум крайне негативно относиться к экономическому подходу в понимании нации, и считает его наименее объективным и удачным, но он не опускает важность участия капитализма в национальном строительстве.

Все крупные экономики являли собой не транснациональные корпорации, как в нынешнее время, а национальные, достаточно закрытые, автономные образования, ибо мы оперируем терминами, указывающими на его национальные составляющие в развитом мире: британская промышленность, американская экономика, германский капитализм, французский капитализм.

"Национальный вопрос", как его называли старые марксисты, находится в точке пересечения политики, техники и социальных процессов. За одну из основ своей работы Хобсбаум брал произведение известного ученого Э.Смита "Национализм и модернизм". Его позиция основывается на том ,что нации существуют не только в качестве функции территориального государства особого типа (в самом общем смысле -гражданского государства Французской революции) или стремления к образованию такого; они обусловлены и вполне определенным этапом экономического и технического развития. В настоящее время большинство ученых согласится с тем, что литературные национальные языки, как в письменной, так и в устной своей форме, не могут возникнуть до распространения книгопечатания, массовой грамотности, а следовательно, и всеобщего школьного обучения. Некоторые даже утверждают, что, например, разговорный итальянский - как язык, способный не только служить средством домашнего и личного общения, но и в полной мере выражать все, в чем нуждается XX век, - сегодня только еще создается, и стимулом к его формированию служат потребности программ национального телевидения. В доказание этому служит пример, приведенные Э. Хобсбаумом: «Затруднения, которые испытывает житель Северного Уэльса в понимании валлийского языка выходцев из Южного Уэльса, или албанец, говорящий на гегском диалекте, - в понимании тоскского диалекта, стали в соответствующих странах темой для шуток и анекдотов. То обстоятельство, что каталанский ближе к французскому, нежели баскский, может сыграть решающую роль для филолога, но для моряка из Нормандии, оказавшегося в Байонне или в Порт Бу, местный язык мог быть поначалу столь же непонятным. До сих пор образованные немцы из какого-нибудь Киля способны испытывать огромные трудности в понимании речи образованных швейцарских немцев, когда последние говорят на том чисто немецком диалекте, который является для них обычным средством устного общения. А значит, до введения всеобщего начального образования никакого разговорного "национального" языка не было и быть не могло, - за исключением тех литературных или административных форм и оборотов, которые записывались, приспосабливались или специально изобретались для устного употребления: либо в виде "лингва франка", на котором могли общаться люди, обычно говорившие на диалектах, либо (и это, пожалуй, ближе к нашей теме) в целях обращения к народной аудитории поверх диалектальных границ, т. е. для проповедников или для исполнителей песен и поэм, распространенных в более широком культурном ареале. Размеры этой области потенциального понимания могли быть весьма различными.»[25]

В данном случае мы видим приводимый Хобсбаумом пример объединения нации на основе административного или общего языка, который возник именно при развитии промышленности и международной торговли, которая требует объединенного общества.

В спор с данной точкой зрения вступил знаменитый федералист Александр Гамильтон, который явным образом представлял себе нацию как слияние этноса, государства и экономики. Используя это единство для доказательства необходимости сильного национального правительства, за которое он выступал в полемике с политиками, противившимися подобной централизации. Перечень "важнейших общенациональных мероприятий" Гамильтона касается исключительно экономики: организация национального банка, национальная ответственность за долги отдельных штатов, создание института национального долга, защита отечественного производителя посредством высоких тарифов, обязательные акцизные сборы. Возможно, все эти меры действительно "имели своей целью развитие зародыша нации"; возможно, впрочем, что Гамильтон (как это было свойственно другим федералистам, которые больше рассуждали не о нации, а о собственно экономических материях) чувствовал, что нация позаботится о себе сама, если только федеральное правительство позаботится об условиях экономического развития, - в любом случае понятие нации предполагало национальную экономику и ее систематическое поощрение и опеку со стороны государства, что в XIX столетии означало политику протекционизма.

Хобсбаум находит ошибочным мнение о том, что нация должна обладать достаточными размерами, чтобы существовать.(Эта точка зрения основана на экономическом понимании нации, так как малые нации и народы не могут иметь мощную экономику из-за нехватки населения, а вследствие- рабочих рук.)

Из данных ресурсов следует что, нации и связанные с ними явления следует анализировать в русле политических, технических, административных, экономических и прочих условий и потребностей.

На практике же в повседневной жизни, по мнению Хобсбаума, отличительной и единственной чертой нации является язык, а в научных работах того времени(19- середины 20 века) существует только три критерия анализа, позволяющих с уверенностью причислять данный народ к "нациям", - при том непременное условие, как преодоление "порога" опускается.

Первый критерий - историческая связь народа с современным государством или с государством, имевшим довольно продолжительное и недавнее существование в прошлом. А потому существование английского или французского народов-наций, (велико) русского или польского народов не вызывало больших споров, как не было за пределами Испании сомнений относительно испанской нации, обладающей четкими национальными признаками. Если учесть отождествление нации с государством, то для иностранцев было вполне естественным предполагать, что единственным народом в стране является самый крупный, - привычка, до сих пор раздражающая шотландцев. Вторым критерием было существование давно и прочно утвердившейся культурной элиты, обладающей письменным национальным языком - литературным и административным. Именно это было основой притязаний на статус нации со стороны немцев и итальянцев, хотя указанные народы не имели единого государства, с которым могли бы себя отождествить. А потому в обоих случаях национальная идентификация была по своему характеру преимущественно лингвистической, пусть даже национальный язык использовало в повседневном обиходе лишь незначительное меньшинство (для Италии на момент объединения его определяли в 2,5%), тогда как остальные говорили на различных диалектах и часто не понимали друг друга. Третьим являлась уже доказанная на практике способность к завоеваниям. Фридрих Лист прекрасно понимал: быть имперским народом - вот что лучше всего остального заставляет население осознать свое коллективное единство как таковое. Кроме того, завоевание представляло собой для XIX века доказательство успешной эволюции данного социального вида.

"Нация" и "национализм", как заметил Хобсбаум, больше не являются терминами, в которых можно адекватно описать, а тем более глубоко проанализировать политические образования и даже чувства и настроения, которые в свое время описывались с их помощью. Он не исключает возможности того, что с закатом нации-государства и национализм пойдет на убыль; и тогда с ясностью обнаружится, что быть "англичанином", "ирландцем", "евреем" или совмещать в себе все эти характеристики - это лишь один из многих способов самоидентификации, к которым прибегают люди в зависимости от конкретных обстоятельств.

Хобсбаум в своей работе выступил своего рода концентратором различных идей современных авторов. В основном он анализирует нации и национализм через примеры работ Хроха, Геллнера, Бека, Смита, а не через исторические примеры. Его понятие «нация» основывается на понятие «нация-государство» и без этого как таковое не может существовать. Те национальные общности, которые проявляют или проявляли себя на территории государства но не «в государстве»(как пример- малые народы в Российской империи) по его мнению не нация а «этнос».

Раздел 5

Точка зрения Морраса.

В своей работе Моррас пытается предвидеть будущее для интеллигенции, которая по его мнению составляет важнейшую часть современного общества, ту часть на которой держится все последние достижения, и её дальнейшие действия в отношении своей нации (на примере Франции) и государства.

Автор делит силы, двигающие мир, на две составляющие- духовная часть и материальная : «Созданные для наблюдения глаза уже распознали две древние материальные силы — Золото и Кровь».[26] Любовь, вера и прочие морально-инстинктивные рефлексы относятся к духовной части, к Крови по Моррасу. Все материально- технические потребности соответствуют Золоту. По мнению француза на тот момент когда он писал эту книгу мир стоял на перепутье- остаться жить по чести Крови -или отдаться во власть материальных благ- Золота. Самим веским словом, которое может склонить чашу весов в ту или иную сторону, обладала интеллигенция. Именно её призывает Шарль Моррас выбрать свою сторону в этой борьбе: «Интеллигенции нужно быстро использовать еще оставшиеся у нее силы! Ей нужно занять позицию! Ей следует сделать выбор между Ростовщиком и Государем, между Финансами и Шпагой! Природа двух вступивших в конфликт сил дает ей— и только ей — сверхчеловеческую способность, феерический дар — творить и предопределять нечто прекрасное и безусловно ценное.»

Безусловно, по мнению Морраса Золото представляет собой Силу (Моррас специально пишет понятия золото и сила с большой буквы дабы подчеркнуть их значимость и одушевить), только она не скреплена подписью того, кто силен. Злоупотребляющего своей силой можно убить, но Золото всегда уходит от именования и от мести. Гибкое и подвижное, оно безлично. В его царстве мы не различаем друга и врага, соотечественника или чужеземца. Без ущерба для себя оно равно служит Парижу, Берлину и Иерусалиму.

В разделе «величие и упадок» Шарль Моррас рассматривает развитие интеллигенции в XVI-XIX веках. По его наблюдениям поэты являлись средствами развлечения для общества и не приносили пользы в политическом и философском смысле только в XVI. Они выполняли скорее роль шутов и циркачей, чем мыслителей. «Нравиться публике, развлекать и развлекаться- вот единственная их цель.»

Вскоре настаёт золотой век литераторов, когда их произведения действуют на политические события. «Как раз противоположное этому- реформа, изменение принятых идей и утвердившихся вкусов.» Поведение отдельных людей меняет поведение всего общества. Моду задают лишь одни индивиды. Так же эти индивиды благодаря своим произведениям меняют не только поведение но и сами мысли общества. Мысли данных писателей особенно сильно проявляются на молодых людях. Практически вся литература, написанная в XVII веке существовала практически только для высших и властных слоёв населения, и почти все мысли на тот момент модных писателей откладывались в умах юных государей. Ни Людовик XVI, ни его советники, ни его чиновники, ни Луи-Филипп, ни его сыновья не были «трусами» — в иных ситуациях они выказывали немалую моральную силу. Но в глубинах их психики уже произошла Революция: после того, как они были пронизаны философизмом, правили уже не они сами, но ими правила литература этой эпохи. Подлинным королям, литераторам, достаточно было появиться, чтобы захватить пурпур и заняться его дележкой. По мнению Морраса революционная эпоха была высшей точкой диктатуры литераторов. «Когда мы пытаемся охватить одним словом три революционных законодательных собрания, когда мы ищем общий знаменатель для этого сборища деклассированных дворян, бывших военных и бывших капуцинов, то им оказывается всякий раз слово «литератор». В этой литературе можно найти все признаки упадка, но временно она торжествовала, правила и управляла. Ни одно правление в истории не было столь литературным. Старые книги из былых салонов, салонов с их проектами реформ на 1750 год — след идет от них к этим «Декларациям», к текстам законов, списанным со страниц какого-нибудь толстого тома». Руководящими идеями являются идеи философов. Все те политические мысли которые, которые собирались и концентрировались на протяжении предыдущих веков выплеснулись в данную эпоху. Мечтания отдельных людей проецировались на общество.

«Революционная литература была склонна растворять нации, дабы сотворить единство человеческого рода, тогда как прямыми следствиями Революции были — повсюду, кроме Франции, — возгорание патриотических чувств и ускоренное образование национальностей.»[27] Однако немецкая, английская, итальянская, славянская литература служила (каждая в своей родной среде) этим бурным физическим силам, тогда как французская литература XIX века предпочитала игнорировать этот порыв: в ней царил дух космополитизма и гуманитаризма. В самой Франции она говорила нечто противоположное происходящему и дома, и за рубежом; она не замечала те факты, которые сама же порождала; войны Империи использовались ею лишь во благо идей Революции. Факты давали ей повод для французской национальной революции, но она их всячески чуралась.

Моррас ставит перед интеллектуалами альтернативу: служить либо Деньгам, либо Крови. Как монархист, он имеет в виду прежде всего династию, но подразумевает и народ, нацию. В этом его рассуждения чуть ли не буквально совпадают с позицией Ленина, только тот писал о «народных массах» (этот термин вообще употреблялся им чаще, чем слово из марксистского лексикона — «пролетариат»). Иного выбора просто нет: либо быть холопами денежных мешков, либо служить собственному народу. Но у Морраса единственным ограничением власти капитала является опирающаяся на традиционные элиты власть государя. А там, где монархия навеки ушла, носителем такой власти может стать уже не опирающийся на традицию вождь. И ряд теоретиков фашизма, и многие консерваторы приходят в это время к той или иной версии цезаризма. Достаточно вспомнить о заключительном разделе «Заката Европы» Шпенглера: финальную схватку между деньгами и кровью он описывает в терминах Морраса, но стоит уже на позициях не роялизма, а цезаризма. «Появление цезаризма сокрушает диктатуру денег и ее политическое оружие — демократию... Меч одерживает победу над деньгами, воля господствовать снова подчиняет волю к добыче... Силу может ниспровергнуть только другая сила, а не принцип, и перед лицом денег никакой иной силы не существует. Деньги будут преодолены и упразднены только кровью». Моррас указал этот путь, но сам по нему не пошел, оставаясь до самого конца монархистом.

Моррас на примере Франции показывает как мировая финансовая система и её порождение-капитализм уничтожает национальное самосознание и идентификацию. По его мнению на тот момент (конец 19 начало 20 века) главную роль в создании общественного мнения играла пресса, но уже тогда она превратилась в служительницу финансов-«пресса стала промышленной силой, машиной для заработка денег и их проедания; это — механизм без морали, без отечества и без сердца. Вовлеченные в работу такого механизма люди суть наемные работники, то есть прислуга, либо финансисты, то есть космополиты. Причем слуги эти всегда достаточно ловки, чтобы заглушить голос совести, когда говорит интерес, а финансисты этого голоса просто лишены.» Уже тогда понятие «нация» стало пропадать интересах общества путем роли прессы. Моррас пишет что пресса стала продолжательницей дела интеллигенции: «Будучи слепой и безразличной силой, равно способной служить государству и его разрушать, к середине прошлого века национальная Интеллигенция могла пойти против национального Интереса, когда этого захотело иностранное золото.»

Пресса тогда, как и в наше время зависила от финансов. Моррас видит эту опасность: «Финансовые комбинации убили идеи, реклама покончила с критикой ».[28] Редактор сделался «наемным работником», «его роль сводится к развлечению читателя, которого он должен благополучно довести до рекламных объявлений на последних страницах»[29] . «Убеждениям тут не место, нужно или подчиняться, или выметаться. Большинство пишущих, для которых перо является единственным источником дохода, становятся слугами». Повсюду «шантаж во всех его формах, проданные похвалы или купленное молчание... Издатели договариваются с критиками, скоро то же самое станут делать театры, и драматическая критика падет так же низко, как критика литературная».

Этот писатель не верит в свободу печати, которой нет даже у тех, кто финансирует газеты: «Она иллюзорна даже для них, ведь газета для них есть лишь выгодное дело, а потому они во что бы то ни стало хотят понравиться публике и сохранить подписчиков».

Как в преграду Золоту французский мыслитель ставит понятие Крови, для него государства с монархическим правлением являются лучшим по управлению. «В Германии или в Англии Деньги не могут назначать главу государства, поскольку там его создает рождение, а не мнение. Какими бы ни были финансовые влияния в этих странах, имеется узкий и мощный центр, куда они не проникают. Этот центр подчиняется собственному закону, который не сводится к силе Денег, он не достижим для всех перемен мнения — это естественный закон Крови. Коренное отличие именно в происхождении: рожденные таким образом силы действуют параллельно силам Денег, они могут договариваться с ними и вступать с ними в союз, но они способны и сопротивляться. Они сами способны направлять Мнение, поддерживать Интеллигенцию и удерживать ее от искушений Денег.» Деньги Моррас раскрывает как доступный инструмент подрывной деятельности для государств-противников, Деньгами можно управлять чужими человеческими ресурсами и использовать их в свою пользу. Если Франция времен Германской Второй Империи управлялась Золотом и была пассивна перед лицом Денег и давала себя обманывать с их помощью, то Англии и Германии с их правящими династиями и с активной ролью по отношению к Деньгам было вполне уместно к ним обратиться для успеха собственной политики. Они пользовались Деньгами, а не наоборот. Надавив с их помощью на французскую Интеллигенцию, которая, в свою очередь, надавила на общественное мнение, они сделали их авангардом своей дипломатии и военной силы. У немцев же, в государстве которых была у власти Кровь, Деньги не решали столь многого, как во Франции: «У Бисмарка были свои журналисты, без которых он не сумел бы столь успешно наносить свои удары.»

Единственным проводником воли Крови являлась церковь, независимая и ускользающая от власти Денег, но Деньги смогли совладать с церковью путем захвата государства как такового. Моррас рассуждает что конкордат привязывает церковь к государству, которое, в свою очередь, приковано к Золоту, и их «вольномыслящие» еще не поняли, что последним препятствием для империализма Золота, последним оплотом свободной мысли является как раз Церковь, которую они всячески притесняют.По мнению француза она представляет собой последний автономный орган чистого духа. В ослаблении католицизма наделенный честностью разум не может не видеть и собственного ослабления: в мире слабеет тот дух, который ранее правил казначеями и королями. К завоеванию вселенной приступила грубая сила.

«Деньги, расширял поле своего влияния, пользуясь механизмом централизации: с его помощью они направляли и видоизменяли те многочисленные виды деятельности, которые в силу своего свободного и тонкого характера ускользали от Денег, но никак не ускользали от государства. Например, государство наложило свою руку на религию, стало вмешиваться в порядок назначений и в материальную жизнь церкви, и Деньги, сделавшись истинным владыкой государства, уже могли использовать государственные средства, влиять на министров культа, избавляться от цензурных ограничений и т. п. Религия действительно является первой из тех сил, которые способны противостоять плутократии, в особенности же столь прочно организованная католическая церковь. Превратившись в одно из государственных учреждений, она теряет немалую часть своей независимости: если Деньги сделались властелином государства, то церковь утратила свободу выступать против Денег. Материальная сила бесконтрольно торжествует над своим главным духовным оппонентом.»[30]

Так же, со своей точки зрения, француз раскрывает мнение своих политических противников-социалистов и анархистов. Он считает что они сами участвуют в революционном заговоре. Открывая большинство социалистических и анархистских газет и листков, устанавливая имена тех, кто их финансирует, он убедился, что самые ожесточенные тирады против богачей были заказаны плутократией Европы и Америки. Автор приводит факт, что социалисты и анархисты ведут атаку с обеих сторон, а направлена она против того рода богатства, которое более привязано к почве, к той или иной отрасли промышленности, в которой сохранилось нечто личное и национальное, то есть несводимое к Финансам. Недвижимая собственность, руководители промышленности — вот куда легче замечаемый пролетарской массой враг, нежели невидимые миллионы и миллиарды ценных бумаг. Их владельцы охотно обращают нетерпеливую ярость на производительный капитал, а литераторы и журналисты им в этом помогают.

Помимо раскрытия сути революций Моррас покушается на самое святое всех социалистов и анархистов- лозунг всех революций «Свобода, равенство, братство».

Он рассматривает государство как дальнейшее продолжение и развитие семьи. Но семье нет равенства, дети находятся в зависимости от взрослых; неравенство не есть продукт цивилизации, как думал Руссо; сама цивилизация, само общество проистекают из неравенства людей. Француз предполагает что начало обществу кладет родительский инстинкт, защита слабого, а потому истоком общественной организации оказывается неравенство слабых и сильных. «Общество может склоняться к равенству, но для биологии равенство встречается только на кладбище».[31] Род и племя, союз родственников, кланов столь же изначально противостоят другим — это врожденные характеристики человека. Его мнение в том, что мир делится на «Мы» и «Они», патриотизм и даже национализм укоренены в человеческой природе. Это — основа общества. «Не говорите, что это может привести к внешней войне; это избавляет нас от гражданской войны, войны наиболее жестокой».[32]

Французский мыслитель уверен- общество нуждается в порядке. « На всех уровнях своего бытия оно слабеет, когда ослабевает порядок; оно распадается, когда порядка нет». Порядок рождается из авторитета, он направляется инстинктом, в том числе и инстинктом масс — их стремлением быть управляемыми, и хорошо управляемыми. Моррас иногда ссылается в связи с этим на освоенных еще в юности Аристотеля и Фому Аквинского. Целью государства является «благая жизнь», а она невозможна при безвластии. Аквинат представил монархию как идеальный политический строй, тогда как «тиранией» для него, в отличие от Аристотеля, оказались и аристократия, и демократия. Даже инвективы Морраса против республики как тирании восходят к Фоме: тирания не обязательно предполагает власть одного человека, важно то, служит ли власть целому или корысти индивида, сословия, класса. Олигархия есть тирания группы богатых, демократия — власть одного класса, навязывающего свое господство всему народу. Именно это ведет к беспорядку, к классовым конфликтам. Французская республика для Морраса есть тирания Денег, ряда групп («анти-Франции»), которые захватили власть над подавляющим большинством и эксплуатируют его в своих корыстных целях. Поэтому он видит в республике не просто неудовлетворительный режим, но всевластие хаоса, метафизическое зло, а потому часто ссылается на суждения аббата Лантеня о республике из романа Франса: «Она нерушима, ибо она сама — разрушение. Она — разъединенность, она — непостоянство, она — многоликость, она — зло».

Шарль Моррас развивает идею государства и семьи исходя из аналогии с XIX веком. XIX век привел к индивидуализму, к искажению самого понятия человеческого «Я»; исходно человеческое «Я» —это «Мы», либо у него вообще нет никакого смысла. Француз уверен, что не индивиды, но семьи являются простейшими элементами общества — они длятся не одно поколение, они требуют условий для воспроизводства. По его мнению сфера нашего личного вообще ничтожна — наши предки дали язык, основные установки, затем были родители, учителя, книги, картины и так далее. Моррас против аналогий с организмом, клетками которого являются индивиды. Но речь идет и не о свободной ассоциации индивидов. «Мы не выбирали ни нашей крови, ни нашего отечества, ни нашего языка, ни нашей традиции. Все это навязало нам то общество, в котором мы родились».[33] Мы либо принимаем это наследие, либо против него бунтуем, но у нас нет выбора прошлого. Права идут от общества к ассоциации, от нее — к семье, и только потом речь может идти о правах индивида. Но род не должен гибнуть из-за прихотей индивида. «Права человека» — звучат они очень приятно, только изолированный индивид никогда не может реализовывать записанные за ним права. Индивидуализм совместим с этатизмом. Человек остается один на один с государством, которое желает быть единственным арбитром общественной и частной жизни, поэтому оно желает иметь дело с разъединенными индивидами. Индивидуализм — вот религия «республики рантье». Они не желают работать, предпочитают не иметь детей, спекуляция — вот единственное занятие в плутократии. Зато, расставшись с провинциями, общинами, ассоциациями, индивид оказывается один на один с Государством. Для счастья и защиты каждого «нет ничего более важного, чем эти вторичные и промежуточные общества, которые дают гарантии семейному очагу, местная жизнь, профессия»

Моррас определяет свободу как власть, могущество, тот, кто ничего не может, тот и не свободен. Если за тобой следуют другие, если ты наделен авторитетом, то это реализация свободы. Свобода отца семейства — его авторитет в семье, свобода вероисповедания связана с авторитетом исповедуемой религии. То же самое можно сказать о свободах ассоциаций, коммун, провинций: они связаны с их реальной властью, с их силой, а не с декларациями прав.

Моррас пишет об иллюзорности прав и свобод в «либеральной догматике» Деклараций, выражающих лишь «подлинное безумие революционного индивидуализма, будь он политическим, социальным или моральным.»[34]

Автор убежден, что без собственности человек обречен на смерть, она представляет собой «естественную защиту человека». Владеть — значит располагать собой, значит обладать силой сопротивления по отношению к другим, значит иметь возможность на них воздействовать. Собственность должна передаваться по наследству — без этого нет традиции. Традиция мыслится как критичная (поскольку без мысли прошлое мертво). Традиция — не инерция прошлого. Противопоставление разума и традиции бессмысленно — такого рода оппозиции суть «космогонии маленьких детей», они напоминают противопоставления масла и уксуса, сладкого и горького, жидкого и твердого. Цивилизация есть «капитал, причем капитал передаваемый», а это невозможно без разума. «Капитализация и традиция — вот два неотделимых от идеи цивилизации термина».

Никогда идеи Морраса не искажались исследователями так сильно, как при разборе его национализма. Разумеется, сегодня ни один консерватор или даже «новый правый» не станет говорить языком начала XX века. «Политической корректности» тогда не существовало, и такой «прогрессист», как Клемансо, вполне мог откровенно порадоваться голоду в Германии после Первой мировой войны и добавить, что в Германии вообще имеется «лишних 20 миллионов», и неплохо было бы этим миллионам уйти в небытие. Моррас говорил о «богине Франции», свое учение он называл «философией французского национализма». Но националистами во Франции были и республиканцы, более того, сам национализм не был чем-то старорежимным — культ нации и шовинизм представляют собой наследие революции. В рамках монархической идеологии издавна шло движение от личной верности династии к представлению о национальном интересе.

Морраса вообще считают в этом отношении «новатором» только те, кто видит исключительно французский контекст, но игнорирует то, что во второй половине XIX века происходила «национализация» европейских монархий — Александр III и Вильгельм II были современниками Морраса, и он сделал в условиях республики то, что естественным образом происходило в странах с монархическими режимами, — соединил роялизм с национальной идеей. Националистами были и Столыпин, и Вебер, и Струве; в сравнении с организациями немецких «национал-либералов», руководимое Моррасом «Actionfrancaisee» вообще не имело программы внешней экспансии (если не считать общий для всех французских партий того времени реваншизм в отношении Эльзаса и Лотарингии). В других странах соединение национализма с монархизмом вело к пангерманизму или панславизму, францизм Moppaca не притязал на какую бы то ни было всеобщность. Достоевский применил слово «всечеловек» к русскому, у Морраса француз — избранный представитель Цивилизации. Но в ту эпоху и демократ Мадзини писал, что итальянский народ является «душой мира» и «словом Бога посреди наций». Моррас был не большим и не меньшим националистом, чем остальные европейские философы, только национализм у него не имеет никаких амбициозных внешнеполитических планов, не ведает о какой бы то ни было универсальной «идее», которой нужно «научить» человечество.

По мнению француза «классический французский дух » предполагает обогащение за счет включения чужого, за счет адаптации, он сам есть продолжение великой Цивилизации, которую создали не сами французы, но получили от греков. Родиться французом — великое преимущество, «священная привилегия», поскольку это значит родиться наследником огромного капитала средиземноморской цивилизации. Тем не менее, Моррас ведет речь о национализме, «патриотическом эгоизме»: в мире есть тибетцы и китайцы, которыми он восхищается, но они далеки от французов, им до них, по большому счету, нет никакого дела, и от них нет никакой пользы, а вот от членов собственной нации — прямая выгода. «Французы нам друзья, поскольку они — французы, и они не являются таковыми, поскольку мы их избрали себе в друзья». Нация не является каким-то божеством, «но нация занимает высшую точку в иерархии политических идей. Из всех реальностей она просто является самой сильной»[35] . Перед этой реальностью, как предполагает Моррас должны отступать все споры, затухать все конфликты. Нации предшествуют классам. Национальность не определяется расой, но она не является и результатом свободного выбора. «Между дикой Природой в собственном смысле слова и природой искусственной (скажем, юридической или какой-то еще), проистекающей более или менее из воли, из произвола человека, находится промежуточная природа, которую можно было бы назвать второй природой, — Общество. Социальная жизнь составляет существенную часть человеческой природы, человек просто не мог бы без нее существовать. Национальность представляет собой модус этого естественного состояния человека.

Моррас в своей книге «Будущее интеллигенции» на самом деле мало затрагивает вопросы национализма расизма и прочим сопутствующим терминам. В основе своей он пишет о заявленной на обложке теме- о интеллигенции. Но автор пишет не просто о ней как классе, но как людях, направляющих развитие всей нации и государства. Именно поэтому он уделяет интеллигенции столь пристальное внимание. Мы согласны с тем, что интеллигенция играет крайне важную роль в становление государства и нации, так как она создает национальную идею и развивает её. Моррас не ставит нацию как определение но ставит её как высшую точку в иерархии политических идей, как самую сильную реальность.

Заключение.

На наш взгляд одними из самых преуспевающих авторов, изучающих национализм являются Этьен Балибар, Иммануил Валлерстайна и Крейг Калхун.

Книга Балибара и Валлерстайна «Раса, нация, класс. Двусмысленные идентичности» сравнительно нова и основывается на современной методологической базе марксизма, что дает им определённую помощь в анализировании национальных процессов. Оба автора рассматривают нации через призму капиталистического мира. Капиталистическая миро-экономика - это система, построенная на бесконечном накоплении капитала. Одним из главных механизмов, делающих такое накопление возможным, является коммодификация, превращение всего в предметы потребления. Эти предметы потребления обращаются на мировом рынке в форме товаров, капитала и рабочей силы.

Отсюда следует, что все духовные понятия, или понятия не являющиеся экономическими, являются бессмысленными для экономики, и поэтому со стороны ученых их можно изучать со стороны, безэмоционально, что дает возможность лучше проанализировать наш вопрос.

Валлерстайн опускает в своей работе по изучению феномена расизма культурные критерии и полагается только на критерии экономические, доказывая этим нужность расизма для экономики. Расизм позволяет максимизировать накопление капитала, путем одновременного минимизирования издержек производства (и, следовательно, расходов на рабочую силу), так и уменьшить расходы, связанные с политическими волнениями. Примером этому служит завоевание испанцами Южной Америки, где местные индейское население вливалось в испанскую экономику, при этом получая значительно меньшую долю вознаграждения за работу, чем испанцы.

Помимо детища американского и французского профессоров существует еще одна на наш взгляд объективная научная работа. Над ней трудился Эрик Хобсбаум. Его позиция основывается практически на всех аспектах жизни общества и он использует самые современные материалы для изучения наций и национализма. Его подход очень похож на подход Балибара и Валлерстайна(все трое коммунисты и марксисты), он освобожден полностью от какой-либо духовнойпривязанности.

Зарубежные исследователи сделали огромнейший вклад в развитии изучения национализма. Мы убеждаемся, что именно западно- европейские учёные составляют авангард этого направления. Их методы и различные точки зрения затрагивают, на наш взгляд, все стороны интересующего нас вопроса и в работах данных исследователей можно найти самые разнообразные ответы (при различных интерпретациях). Адекватность многих позиций ученых можно оценивать с проистечением времени, насколько точным оказался прогноз развития изучаемого объекта.

На наш взгляд самыми философскими и не отсылающими к фактам книгами являются научные труды Шарля Морраса «Будущее интеллигенции» и Густава Лебона «Психология народов и масс». По нашему мнению данные работы много аппелируют к различным плохо проверяемым ценностям как дух, духовные ценности, моральный долг. Их работы можно скорее отнести к философским размышлениям, но факты, приводимые ими вполне соотносятся с их законами, которые действуют и в наш момент.

Весьма качественной работой является «Национализм».Над ней трудился Крейга Калхуна-«Национализм». Его взгляд основывается на историческом процессе и его интерпретации самих представителей наций. Мы согласны с ним, что все ныне существующие нации и их национальный дух держится на главных исторических моментах для них, например для французов эти моменты есть Столетняя война (появляется Жанна Д'Арк- национальный герой), Варфоламеева ночь, Великая французская революция. Для русских- крещение Руси, Куликовская битва, Первая Отечественная война(1812 года). Но автор слабо затрагивает территориальную и лингвистическую базу нации, что делает его позицию недостаточно прочной.

Для общего составления картины мы разобьем зарубежных авторов на три группы

Э.Смит, Э. Геллнер, Б. Андерсон, К. Калхун- это представители современной европейской школы изучения национализма. Наиболее объективны и включают в свои работы все подходы (от материального до духовного)

Э. Балибар, И. Валлерстайн, Э. Хобсбаум- марксисты, начавшие изучать национализм в середине 20 века, основываются на материальном подходе(только экономический фактор создал нации)

Г. Лебон, Ш. Моррас- представители французской интеллигенции, основывались на моральных принципах создания нации.

Подводя итог и основываясь на проведенном нами анализе и сопоставлении работ зарубежных ученых, мы выводим новый подход к определению “нация”. Наша концепция заключается в разделение понятие “нация” на несколько уровней, то есть в предположение нового подхода к нему. Мы предлагаем разбить понятие нация на три уровня-“государственная нация”, “надэтническая нация”, “этническая нация”. Основой этого разделения в первом понятие будет выступать отношения к определенным регионам планеты (континента), заключающим в себе крупные государства и их историческом родстве. Второе понятие зиждется на лингвистическом и антропологическом разделение. Третье понятие основывается на различии культурных обычаев и диалекте. Пример: государство Российская Федерация, единая “государственная (надэтничная) нация”, объединенная исторически и регионально-россияне. “этнические нации” - русские, буряты, армяне, дагестанцы. Входят в общую нацию “россияне” Отличаются друг от друга лингвистически (языки различных языковых семей) и антропологически (различные форма носа, разрез глаз). “Субэтнические нации”- лезгины, кумыки, табасаранцы, аварцы. Входят в “государственную нацию” “россияне”, в “надэтническую нацию” “дагестанцы”. Отличаются друг от друга культурными обычаями и языковым диалектом.

На данной основе выводиться определение “национализм” “государственный национализм” совпадает с интересами государства, и мы даем ему такое определение-“стремление к защите интересов национальной и государственной общности в отношениях с внешним миром”.

“Этнический национализм”- стремление играть важнейшую роль в государстве и занимать соответствующее положение.

“Субэтнический национализм”- стремление наиболее автономизироваться от крупного государства, в составе которого компактно проживает какая-либо “этническая нация”, а так же преследование личных интересов.

Список, используемой литературы:

1)Андерсон Б. Нации и национализм / Б. Андерсон,О.Бауэр, М.Хрох и др.- М.:Праксис, 2002. - 416 с.

2)Балибар Э., Валлерстайн И. Раса, нация, класс. Двусмысленные идентичности. Пер с фр. под. ред. О. Никифорова и П. Хицкого. –М.: Логос, 2004,-288 с.

3)Блинов А. Национальное государство в условиях глобализации: контуры построения политико-правовой модели формирующегося глобального порядка. -М.: Макс-пресс, 2003. -149 с.

4) Геллнер Э. Нации и национализм. – М.: Прогресс, 1991.-320с.

5) Калхун К. Национализм. -М.: Территория будущего, 2006. -288с.

6) Лебон Г. Психология народов и масс –СПБ.: Макет ,1995. – 314 с.

7)Моррас Ш. Будущее интеллигенции./пер. с франц. и послесл. А. М. Руткевича –М.: Праксис, 2003.-160с.

9)Хобсбаум Э. Нации и национализм после 1780 г.- СПб.,1998.

[1] Блинов А. Национальное государство в условиях глобализации: контуры построения политико-правовой модели формирующегося глобального порядка. -М.: Макс-пресс, 2003. С. 12

[2] Андерсон Б. Нации и национализм / Б. Андерсон,О.Бауэр, М.Хрох и др.- М.:Праксис, 2002. С. 24

[3] Геллнер Э. Нации и национализм. – М.: Прогресс, 1991. С.15

[4] Калхун К. Национализм. -М.: Территория будущего, 2006 С.145

[5] Калхун К. Национализм. -М.: Территория будущего, 2006. C.156

[6] Калхун К. Национализм. -М.: Территория будущего, 2006. С. 160

[7] Калхун К. Национализм. -М.: Территория будущего, 2006. С.56

[8] Лебон Г. Психология народов и масс –СПБ.: Макет ,1995. С.4

[9] Лебон Г. Психология народов и масс –СПБ.: Макет ,1995. С.76

[10] Лебон Г. Психология народов и масс –СПБ.: Макет ,1995. С.96

[11] Там же. С.98

[12] Лебон Г. Психология народов и масс –СПБ.: Макет ,1995. С.112

[13] Лебон Г. Психология народов и масс –СПБ.: Макет ,1995. С.135

[14] Балибар Э., Валлерстайн И. Раса, нация, класс. Двусмысленные идентичности. Пер с фр. под. ред. О. Никифорова и П. Хицкого. –М.: Логос, 2004, С.20

[15] Балибар Э., Валлерстайн И. Раса, нация, класс. Двусмысленные идентичности. Пер с фр. под. ред. О. Никифорова и П. Хицкого. –М.: Логос, 2004, С.25

[16] Там же. С.27

[17] Балибар Э., Валлерстайн И. Раса, нация, класс. Двусмысленные идентичности. Пер с фр. под. ред. О. Никифорова и П. Хицкого. –М.: Логос, 2004, С.35

[18] Балибар Э., Валлерстайн И. Раса, нация, класс. Двусмысленные идентичности. Пер с фр. под. ред. О. Никифорова и П. Хицкого. –М.: Логос, 2004, С.67

[19] Балибар Э., Валлерстайн И. Раса, нация, класс. Двусмысленные идентичности. Пер с фр. под. ред. О. Никифорова и П. Хицкого. –М.: Логос, 2004, С.125

[20] Балибар Э., Валлерстайн И. Раса, нация, класс. Двусмысленные идентичности. Пер с фр. под. ред. О. Никифорова и П. Хицкого. –М.: Логос, 2004, С.186

[21] Хобсбаум Э. Нации и национализм после 1780 г. СПб., 1998. С.20

[22] Там же. С.26

[23] Хобсбаум Э. Нации и национализм после 1780 г. СПб., 1998. С.63

[24] Хобсбаум Э. Нации и национализм после 1780 г. СПб., 1998. С.68

[25] Хобсбаум Э. Нации и национализм после 1780 г. СПб., 1998 С.92

[26] Моррас Ш. Будущее интеллигенции./пер. с франц. и послесл. А. М. Руткевича –М.: Праксис, 2003. С.9

[27] Моррас Ш. Будущее интеллигенции./пер. с франц. и послесл. А. М. Руткевича –М.: Праксис, 2003. С.14

[28] Моррас Ш. Будущее интеллигенции./пер. с франц. и послесл. А. М. Руткевича –М.: Праксис, 2003. С.20

[29] Там же С.21

[30] Моррас Ш. Будущее интеллигенции./пер. с франц. и послесл. А. М. Руткевича –М.: Праксис, 2003. С.35

[31] Моррас Ш. Будущее интеллигенции./пер. с франц. и послесл. А. М. Руткевича –М.: Праксис, 2003. С.10

[32] Там же С.38

[33] Моррас Ш. Будущее интеллигенции./пер. с франц. и послесл. А. М. Руткевича –М.: Праксис, 2003. С.93

[34] Там же С.120

[35] Моррас Ш. Будущее интеллигенции./пер. с франц. и послесл. А. М. Руткевича –М.: Праксис, 2003. С.135

Реферат: Освещение проблемы национализма зарубежными учеными

Оглавление