Реферат: Приднестровский вопрос в политической практике России и Запада

Приднестровский вопрос в политической практике России и Запада

А. В. Девятков

Особенностью большинства современных вооруженных конфликтов является их внутренняя природа: они происходят уже не между государствами, а внутри государственных образований. Приднестровский конфликт относится именно к такой категории конфликтов. Он также характеризуется как «замороженный», что подчеркивает тот факт, что политическое урегулирование этого конфликта представляет собой процесс, растянувшийся на десятилетия.

Фактором этого конфликта можно считать, кроме молдавско-приднестровских проблем, также и внешние противоречия между политическими субъектами, проявлявшими активный интерес к судьбе т. н. постсоветского пространства и Молдовы в частности. Появление внешнего измерения конфликта еще более поляризовало стороны конфликта, сделав приднестровское урегулирование объектом геополитической «игры с нулевой суммой». В этот момент и возник приднестровский вопрос, т. е. международно-политическая проблема, в (не)решение которой вовлечены конфликтующие между собой по поводу этой проблемы ведущие акторы современной мировой политики — Россия, объединенная Европа и США.

Таким образом, целью данной статьи является рассмотрение того, как приднестровский конфликт стал предметом политико-дипломатического противостояния в отношениях между Россией и группой государств, которую в данном конкретном случае правомерно будет называть Западом.

Идентичность и секьюритизация

Автор предлагает вариант деконструкции практики взаимоотношений внешних акторов приднестровского урегулирования, построенный на теории социал-конструктивизма. Это подразумевает рассмотрение политики государств и надгосударственных образований в приднестровском вопросе не как воплощения наличествующих у них объективных «национальных интересов», а как результата конструирования в определенном внутриполитическом и международном контексте. В основе действий государств лежат доминирующие представления об идентичности, которая подразумевает определение актором не только себя самого, но и окружающего мира. Эти идентичности формируются на интерсубъективной основе, т. е. они взаимосвязаны друг с другом. Образ «другого» всегда сопровождает процесс определения собственной идентичности [см.: Wendt].

Современными конструктивистами отмечается, что идентичность таких крупных акторов, как ЕС и Россия, на современном этапе подвержена геополитизации, что означает ренессанс территориального фактора в политике [см.: Browning, Joenniemi; Diez]. На приднестровский вопрос это влияет прямым образом, позиционируя его в контексте геополитизированных дискурсов о пространстве «соседства».

Таким образом, идентичность всегда взаимосвязана с дискурсом безопасности: как отмечают современные критические исследователи, для существования политического сообщества ключевое значение имеет противопоставление внешнему, конституирующему «иному», который может позиционироваться и как угроза данному политическому сообществу [см.: Макарычев].

Для понимания приднестровского вопроса мы, следовательно, должны рассмотреть процесс превращения приднестровского урегулирования в вопрос безопасности во внутренних дискурсах ЕС, России и США. Для этого будут выделены акты секьюритизации относительно приднестровского вопроса, произошедшие в политической практике Запада и России и затрудняющие диалог по приднестровскому урегулированию.

Дело в том, что приднестровский вопрос как на Западе, так и в России воспринимается с точки зрения интересов безопасности и описывается в терминах безопасности. В этом случае наиболее эвристическим инструментом анализа среди конструктивистских концепций может служить теория секьюритизации, разрабатываемая т. н. копенгагенской школой в лице О. Вивера и Б. Бузана.

Теория секьюритизации отправной точкой анализа считает сомнение в том, как возникает та или иная проблема безопасности. Именно поэтому теоретики секьюритизации относят себя к представителям критического подхода, подвергающим сомнению проблематику безопасности, представляемую государственными и негосударственными лицами как объективная данность. С точки зрения О. Вивера, проблема безопасности — это результат речевого акта, который производится политическими субъектами ( securitizing actors ), заинтересованными в том, чтобы превратить вопрос, который ранее решался в сфере публичной политики, в проблему безопасности. Они формулируют угрозы, называют объект, для которого эти угрозы представляют опасность (национальная идентичность, национальные интересы и т. д.), и главное, предлагают меры, которые носят чрезвычайный характер ( emergency measures ). Их цели могут быть самыми разнообразными, но, как правило, они связаны с утверждением контроля над политическим дискурсом, а значит, с отношениями власти [Buzan etal., 23—35 ].

Россия: борьба за самоопределение

Идентичность России как ключевого актора приднестровского урегулирования должна быть рассмотрена в первую очередь. Именно РФ с помощью операции по принуждению к миру летом 1992 г. остановила наступление молдавской армии и полиции, Россия же после заключения соглашения с Кишиневом образовала основу миротворческого контингента, который находится там и поныне.

России в начале 90-х гг. предстояло определиться с тем, как она воспринимает саму себя в мире в постсоветскую эпоху. Фактор конфликтов на постсоветском пространстве оказал значительное влияние на становление внешнеполитической идентичности России. Решающая роль России в их урегулировании подтолкнула российское руководство к мысли о «бремени миротворчества в СНГ», которое страна несет как глобальная и региональная держава. Выдвигался тезис об особой роли России в обеспечении стабильности на пространстве бывшего СССР, которая, как предполагалось, признается Западом.

Идея державности и особой миссии в обеспечении стабильности на постсоветском пространстве сопровождалась дискурсом безопасности: считалось, что дестабилизация постсоветского пространства угрожает территориальной целостности самой России. В качестве реальной угрозы позиционировался югослав-ский сценарий развития событий. В итоге был сделан вывод о необходимости реинтеграции ближнего зарубежья в единое политическое и экономическое пространство при лидирующей роли России — как альтернатива «балканизации» [см.: Концепция внешней политики…]. Примечательно, что разговоры о балканизации были ключевым речевым актом, который, как отмечал теоретик секьюритизации О. Вивер, помог развитию процессов европейской интеграции [см.: Waever]. Так Россия, воспринимавшая себя как региональная и глобальная держава, с помощью проблематизации вопросов безопасности обосновывала свои претензии на лидерство как в миротворчестве, так и в интеграции на территории СНГ.

Осознавая свою роль, Россия в 1990-е — начале 2000-х гг. осуществляла интенсивную миротворческую деятельность на приднестровском направлении. При посредничестве Москвы были налажены первые контакты между двумя берегами Днестра, в 1997 г. подписан Меморандум о нормализации молдавско-приднестровских отношений, закрепивший формулу «общего государства» Молдовы и Приднестровья, предложен первый комплексный план урегулирования в рамках деятельности Государственной комиссии по содействию политическому урегулированию приднестровского конфликта, созданной по инициативе В. Путина в 2000 г.

Но окончательное урегулирование не было достигнуто по вине обеих сторон конфликта, так как и в Молдове, и в Приднестровье есть «политические силы, которые не заинтересованы в мирном урегулировании приднестровской проблемы», мечтающие о Великой Румынии либо о независимости Приднестровья [см.: Курьянов]. Не менее значимой причиной неудачи российского миротворчества в политической его части была косвенная поддержка Приднестровья со стороны России: пророссийская ориентация Приднестровья выступала инструментом закрепления России в регионе, и основой политического урегулирования в Москве считалась не только территориальная целостность Молдовы, но и «широкая независимость» Приднестровья. Такая поддержка России, и особенно присутствие российских войск (миротворческого контингента, а также группы войск, охраняющей склады вооружений бывшей 14-й советской армии), вселяла уверенность в приднестровское руководство, которое успешно реализовывало стратегию затягивания и срыва переговоров по конкретным вопросам урегулирования. Нерешенность приднестровской проблемы, в свою очередь, давала повод России сохранять свое военное присутствие, которое также воспринималось как инструмент влияния на политические процессы в Молдове. Получался замкнутый круг, свидетельствующий о том, что совместить «национальные интересы» и приднестровское урегулирование Россия не смогла.

2003—2004-е гг. в России можно обозначить как начало практики гегемонистской артикуляции (термин Э. Лаклау и Ш. Муфф [см.: Йоргенсен, Филипс, 79—93 ]) относительно российской идентичности, которая строилась на исключении внешнего конституирующего «иного», в роли которого выступал Запад [см.: Морозов].

Действия западных государств («гуманитарные интервенции», расширение НАТО и ЕС, оборонная политика США, поддержка «цветных революций») позиционировались в российском дискурсе как проблемы национальной безопасности. Мотивы ЕС и США обозначались понятием «сдерживание России» [см.: Лавров]. Политическая риторика теперь возводила защитные стены вокруг постсоветского пространства, которое однозначно стало позиционироваться Москвой как «зона влияния России».

Дискурс «сдерживания» непосредственно проявился в российской риторике относительно приднестровского урегулирования. Провал Меморандума Козака, который был предложен Россией сторонам конфликта осенью 2003 г. и подвержен обструкции со стороны Запада (что во многом и предопределило его неудачу), в Москве был воспринят негативно наравне с результатами политики относительно Украины и Грузии. Российские официальные лица не раз говорили, что на примере приднестровского урегулирования Запад не прошел тест на способность принять «сильную» Россию [см.: Стенографический отчет…]. В итоге Россия недвусмысленно заявила, что условием урегулирования конфликта она считает нейтралитет Молдовы, т. е. невступление ее в НАТО, а также отход от «прозападной» ориентации. В своей приднестровской политике Москва ориентировалась на полное исключение ЕС и США из процесса урегулирования, а в 2008—2009 гг. пыталась в очередной раз в обход формата «5+2» достигнуть сепаратного соглашения между Кишиневом и Тирасполем.

Западные подходы к приднестровскому вопросу

Европейский союз в первой половине 2000-х гг. проходил этап становления своей внешнеполитической идентичности, которая получила толчок к развитию в связи с построением общеевропейской внешней и оборонной политики.

Так же как и в случае с Россией, эта идентичность базировалась на представлении ЕС о самом себе как крупном глобальном игроке, как «великой державе постмодерна» [Ferrero-Waldner]. Для реализации такой роли были определены ключевые внешнеполитические приоритеты, однако особую значимость среди них приобрела «восточная политика» ЕС. Связано это с расширением ЕС в 2004 г. и ожиданием «соседства» в лице стран постсоветского пространства.

Географическая близость этих стран была интерпретирована в рамках классического дискурса о Восточной Европе [см.: Нойманн]. Утвержденная в 2003 г. Европейская стратегия безопасности характеризовала «соседство» как зону нестабильности, зону конфликтов, источник «мягких» угроз безопасности [см.: Безопасная Европа…, 9 ]. Однако ЕС проявлял готовность на сближение со странами, придерживавшимися, как это отражено в документах органов ЕС, «проевропейской» ориентации. Общим выводом была идея о том, что страны «соседства» и ЕС несут «совместную ответственность» за их проблемы, основными из которых были названы «замороженные конфликты». Таким образом, в ЕС также постулировалась особая роль ЕС в регионе «соседства», что подкреплялось соображениями безопасности. И официальными лицами, и европейскими экспертами прямо признавалось, что на вопросе «замороженных конфликтов» будет проверяться роль ЕС как глобального игрока. Открыто заявлялось также, что в Приднестровье ЕС может апробировать свои гражданские и военные инструменты миротворчества. Европейская комиссия стала главным заинтересованным лицом в создании «восточных» угроз и предложении развивать общеевропейскую политику по их преодолению.

США на протяжении всего процесса урегулирования активно участвовали в делах Молдовы. Постсоветское пространство географически отдалено от Америки, поэтому, наряду с другими причинами, это делало американский дискурс отличным от европейского: в отношении постсоветского пространства он строится на идее геополитического плюралитета, который США призваны поддерживать во всем мире. Эта неореалистская концепция подразумевает сопротивление со стороны США, которые не являются и не могут стать мировым гегемоном, любой державе, стремящейся стать гегемоном в каком-либо регионе мира. В США, вне зависимости от политической ориентации, существует резко негативное отношение к политике России на пространстве бывшего СССР: она описывается в категориях «давление», «запугивание» [The National Security…, 31 ]. Поэтому США в политическом плане активно участвуют в делах постсоветского пространства, в частности Молдовы, причем с крайне низкой степенью веры в возможность конструктивного поведения России на этом направлении. В отношении конфликта в Приднестровье они действуют совместно с Европейским союзом.

Распространение секьюритизационных практик

Такая конфигурация идентичностей, которые в итоге пересекались в одной точке — постсоветском пространстве — не могла не создавать предпосылок для противоречий между Западом и Россией вокруг, в частности, Приднестровья. Вопреки желаниям России, ЕС в своих панъевропейских проектах, например «Wider Europe», не признавал никакой особой роли России на постсоветском пространстве.

Акт секьюритизации со стороны ЕС выглядел следующим образом.

— Приднестровье позиционировалось в официальном и общественном дискурсе как «черная дыра», источник контрабанды оружия, людей и наркотиков [см.: Moldova…]. Это был интенсивный речевой акт, который закончился формированием в конце 2005 г. европейской миссии для молдавско-украинской границы как мерой чрезвычайного характера, которая, однако, до сих пор не выявила серьезных признаков контрабанды [см.: Transdniestr…].

— Угроза «приднестровизации» Молдовы постулировалась в связи с Меморандумом Козака и в общем политики давления Москвы. В итоге ЕС и США готовы были даже сорвать комплексное урегулирование, когда уже все стороны его предварительно одобрили, лишь бы не дать легитимизировать, как они считали, «фактическую независимость» Приднестровья [см.: Lowenhardt, 109 ].

— Эффективность российского миротворчества в Молдове ставилась под сомнение, что в итоге привело к формулированию в 2003 г. голландским председательством ОБСЕ в координации с представителями ЕС предложения о выводе российских миротворцев и передаче миротворчества в «аутсорсинг» ЕС. Такая миссия тоже понималась как emergency measure , которая в случае своей реализации привела бы к лишению России реальных рычагов воздействия на миротворческую деятельность в Молдове [см.: «Информация к размышлению»…].

— Активно проблематизировался вопрос о выполнении Россией т. н. Стамбульских обязательств по выводу своих войск и вооружений из Молдовы. Ради реализации этого принципиального для ЕС требования Европа готова была пойти на риск подрыва Договора об обычных вооруженных силах в Европе — «краеугольного камня европейской безопасности».

Секьюритизация со стороны России приобрела следующие формы.

— В качестве угрозы формулировалась «прозападная» ориентация В. Воронина после его отказа подписать Меморандум Козака. Россия ответила травлей молдавского президента на выборах 2005 г. [см.: В Молдавии…]. В качестве чрезвычайной меры в то же время от лица Государственной думы РФ предлагалось введение экономических и иных санкций против Молдовы, формально из-за изменения таможенного режима экспорта приднестровских товаров [см.: Родин]. Такие санкции были введены в 2006 г., обоснованием послужила некачественность молдавской продукции.

— Угроза вытеснения России с постсоветского пространства постулировалась в связи с предложениями о замене российских миротворцев на европейских. Скрытой контрмерой России был Меморандум Козака, который в своей полной редакции подразумевал продолжение военного-политического миротворчества России еще на 15 лет. Чрезвычайной мерой, которая являлась уже речевым инструментом, послужила готовность России не выполнять свои политические обязательства по выводу всех (в том числе миротворческих) войск из Молдовы, принятые на саммите ОБСЕ в Стамбуле в 1999 г., вплоть до введения «моратория» на участие в ДОВСЕ (Договор по обычным вооруженным силам в Европе).

— «Удушение Приднестровья» как мотив контрдействий России зазвучал в 2006 г., когда Украина подключилась окончательно к политике реинтеграции таможенного пространства Молдовы. Emergency measures выражались в отправке гуманитарной помощи находящемуся в блокаде Приднестровью. По российскому государственному телевидению все жители России могли несколько дней наблюдать за судьбой задерживаемой на Украине российской колонны с гуманитарными грузами [см.: У российской колонны…]. К гуманитарной помощи затем прибавилась и финансовая. Как элемент чрезвычайных мер можно понимать и расширение политического и экономического сотрудничества с Приднестровьем — непризнанным государством, и психологическую поддержку приднестровского «референдума».

Обобщая вышесказанное, можно отметить, что приднестровский вопрос служил одним из полей, где Россия и Запад на протяжении 2003—2008 гг. активно инициировали секьюритизационные практики. Теория секьюритизации даёт нам представление о том, что этот процесс не является необратимым, ведь большинство угроз в данном случае носят призрачный характер, усиливающийся за счет риторических приёмов.

Десекьюритизация в случае отношений России и Запада возможна в случае реализации проекта перезагрузки, которая была провозглашена после прихода к власти в США Б. Обамы. Время покажет, насколько данный проект реализуется: только ли на риторическом уровне либо также на уровне конкретных политических проблем, среди которых приднестровская занимает далеко не первое, но важное и символическое место.

Список литературы

Безопасная Европа в мире, который должен стать лучше. Стратегия европейской безопасности [Электронный ресурс]. URL: http://www.consilium.europa.eu (дата обращения: 12.09.2007).

В Молдавии проходят парламентские выборы [Электронный ресурс]. URL: http:// www.1tv.ru/news/n75191 (дата обращения: 12.09.2007).

« Информация к размышлению» : миссия по укреплению мира в Молдове [Неофиц. пер.] // Молдавия: современные тенденции развития. М., 2005. С. 419—423.

Йоргенсен М ., Филлипс Л . Дискурс-анализ: теория и метод. Харьков, 2008.

Концепция внешней политики Российской Федерации // Междунар. жизнь. 1993. № 1/2. Ст. 3—23.

Курьянов В . Территориальная целостность как приоритет // Независ. газ. 2001. 21 марта.

Лавров С . Сдерживание России // Россия в глобальной политике. 2007. № 4.

Макарычев А . Безопасность и возвращение политического…: критические дебаты в Европе // Индекс безопасности. 2008. № 4. С. 25—40.

Морозов В . Россия и Другие: идентичность и границы политического сообщества. М., 2009.

Нойманн И . Использование «Другого» : образы Востока в формировании европейских идентичностей. М., 2004.

Родин И . Дума приструнила Молдову // Независимая газета, 3 мая 2005.

Стенографический отчет о встрече с участниками третьего заседания Международного дискуссионного клуба «Валдай» [Электронный ресурс]. URL: http://archive.kremlin.ru/text/appears/2006/09/111114.shtml (дата обращения 12.09.2007).

У российской колонны, которая везет гуманитарную помощь населению Приднестровья, возникли трудности [Электронный ресурс]. URL: http://www.1tv.ru/news/n87293 (дата обращения 12.09.2007).

Browning C., Joenniemi P. Geostrategies of the European Neighbourhood Policy // Europ. J. of Internat. relations. 2008. Vol. 14. P. 519—551.

Buzan B., Waever O., Wilde J. de. Security: a new framework for analysis. N.Y., 1998.

Diez T. Europe’s Others and the return of geopolitics // Camb. Rev. of Internat. Affairs. 2004.Vol. 17, N 2. P. 319—335.

Ferrero-Waldner B. EU-Aussenpolitik im 21. Jahrhundert — Europas Antwort auf die Globalisierung. Berlin, 2005 (6 Dez.).

Lowenhardt J. The OSCE, Moldova And Russian Diplomacy in 2003 [Electronic resource]. URL: www.clingendael.nl/publications/2004/20040426_lцwenhardt.pdf.

Moldova: Regional Tensions over Transdniestria // ICG Europe Report. 2004. N 157, 17 June.

Neukirch C. The OSCE Mission to Moldova // OSCE Yearbook. 2003. P. 149—161.

The National Security Strategy of the United States of America. Washington, 2006.

Transdniestr: EU monitors detect only “minor” smuggling. Interview with the deputy head of the EU monitoring team on the Transdniestrian border with Ukraine Antti Hartikainen 7 April 2006 [Electronic resource]. URL: http://www.rferl.org/content/article/1067507.html.

Waever O. Securitization and desecuritization // On security / ed. by R. Lipschutz. N. Y., 1995. P. 46—86.

Wendt A. Social theory of international politics. Cambridge, 1999.