Курсовая работа: Восток и юг в геополитических расчетах России

Восток и юг в геополитических расчетах России

До последнего времени становым хребтом, своего рода "гринвичским меридианом" мировой политики и экономики, от которого велся отсчет, признавалась Атлантика. А над ней неоспоримо доминировала западная, или евроатлантическая, цивилизация с политико-экономическими взаимодействиями по линии Европа-США, что отдавало ей пальму первенства среди других цивилизаций. Однако кто возьмется со стопроцентной уверенностью утверждать, что и в третьем тысячелетии Атлантика сохранится как "талассократическая" ось мироустройства? Что основные глобальные экономические, политические, культурные и прочие взаимодействия не будут развертываться вокруг Великоокеании? Ведь сегодня геополитическое значение Азиатско-Тихоокеанского региона (АТР) стремительно растет.

Поэтому можно только приветствовать недавнее разбавление однообразной дискуссии о перспективах отношений России с Западом намерением российских политиков и ученых понять, что же вообще происходит в АТР и каково место нашей страны в этой части мира. Ведь до сих пор отсутствуют оценка реальной значимости "восточного" — от Москвы — направления внешней политики, его увязка с другими составляющими геостратегии России. Как синонимы АТР используются понятия Азия или Восточная Азия, хотя АТР включает еще и США, Канаду, Австралию, Новую Зеландию и Океанию¹ . А раз так, то Москва вряд ли может общаться с дальневосточными соседями без учета геополитических позиций в этом регионе Вашингтона, Оттавы, Канберры и Уэллингтона. Точно также в начале Хельсинкского процесса СССР пришлось признать право на участие США и Канады в европейских делах. Спорны и предложения установить "особые связи" России с каким-либо одним государством АТР (например, Китаем) без трезвого анализа всего комплекса двусторонних отношений и деликатности связей "фаворита" со своими (зачастую еще и российскими) соседями. Наконец, совсем не ясен принципиальный и практически важный вопрос: что ожидает Россию в АТР и как ей себя там вести.

В этой части монографии подробно — с учетом неразработанности вопроса "восточной политики" России — определяются стратегические особенности и значение АТР сейчас и в недалеком будущем, расстановка сил и имеющиеся противоречия в этом регионе, возможности России (с особым упором на важные для нее и непростые отношения с Китаем), и, наконец, выводятся основные практические ориентиры российской геополитики в АТР.

Общее геополитическое состояние АТР

Общение между странами АТР является частным — региональным — вариантом глобальной многополярности. В то же время баланс сил здесь выступает важнейшим элементом общемирового геополитическо равновесия (в АТР из глобальных центров влияния не представлен только Европейский союз) и играет все большую роль в его формировании. Многие аналитики характеризуют нынешнюю ситуацию в АТР как наименее взрывоопасную за последние полстолетия. Между тем сохранение этой стабильности отнюдь не гарантировано. Присущие данной части мира черты и тенденции развития, высокая динамика событий, концентрация интересов и противоречий резко усложняют отношения между странами и группировками государств в АТР. К сегодняшнему дню сформировались определенные геополитические характеристики региона.

— Сосуществование в АТР нескольких крупных центров силы глобального и регионального уровня, представленных в основном группировками государств при незначительном числе "рядовых", а также не вовлеченных в зоны влияния стран. К последним, пожалуй, пока относится и Россия.

— Сочетание в одном регионе нескольких типов культур, социально-политических систем (если допустить, что в КНДР сохраняется социализм, а в Китае, Вьетнаме, Лаосе и Монголии — его еще весьма существенные элементы), а также различных экономических моделей в рамках одной и той же социально-политической системы² . Несмотря на нынешнюю пассивность в АТР, Россия в будущем, по-видимому, будет втягиваться в систему сначала "экономико-модельных", а затем и политических противоречий.

— Многие страны данного региона, мощные экономически и технологически, но униженные долгим пребыванием на вторых и третьих ролях в мировой политике, сегодня стоят перед трудным, геополитическим по сути, выбором между объективной необходимостью своей интеграции в региональные и глобальные хозяйственные механизмы (это означает определенные уступки в том, что касается национального суверенитета), и политической, психологической и экономической потребностью отстаивать национальные интересы и культурную самобытность. Сбалансировать обе задачи весьма сложно, так что неизбежны перекосы как в одну, так и в другую сторону. При этом сосредоточение на собственном цивилизационном своеобразии было бы мощным импульсом для межгосударственного и межкоалиционного соперничества в регионе. Для России важно, хотя бы в пропагандистских целях, воспользоваться стремлением азиатских стран защитить свою самобытность, дабы отвести обвинения в свой адрес по поводу "имперских амбиций", а также использовать имеющиеся геополитические и экономические (о них речь ниже) противоречия в своих интересах.

— Очень высокие темпы экономического развития азиатской составляющей (за небольшим исключением) региона — Китая, Южной Кореи, Японии, Тайваня, Гонконга, стран АСЕАН, характеризуемого такими макропоказателями: быстрым экономическим ростом³ ; высоким уровнем накопления капитала, в результате чего в азиатской части АТР аккумулируются огромные свободные средства⁴ , инвестируемые в местную экономику и за рубеж⁵ ; бурным ростом объема торговли с внешним миром и особенно внутри субрегиона⁶ ; большими частными и государственными отчислениями на НИОКР (в Японии, например, 3,1% ВНП по сравнению с 2% в странах ЕС), результаты которых используются на месте и обычно не передаются и не продаются за рубеж⁷ . Ускоренный экономический прогресс ряда азиатских стран АТР создает дополнительные предпосылки для усиления неравенства в регионе и в мире в целом, а, следовательно, и нарастание межгосударственных трений⁸ и напряженности по двум направлениям: между быстро и относительно медленно развивающимися странами региона (наиболее заметны сегодня противоречия между США и Японией, США и Китаем), а также экономическими "спринтерами" АТР и внешними для него центрами силы регионального и глобального масштаба (хотя бы взаимная неприязнь Японии и стран ЕС, наглядно проявившаяся в ходе уругвайского раунда переговоров ГАТТ). Конечно, экономические коллизии часто имеют и более сложный характер, в частности, замедление экономического роста США и, соответственно, падение их способности "переваривать" бурно растущее предложение товаров из азиатских стран АТР обернулось таранным натиском последних на рынок ЕС. Это вызвало негативную реакцию за-падноевропейцев, но также посеяло внутренние для АТР раздоры между производителями из Японии и АСЕАН из-за дележа европейского рынка. Более того, перспектива нашествия азиатского ширпотреба вызвала глухое раздражение в Восточной и Центральной Европе, которая "мечтала" удовлетворять "нижние этажи" потребительского спроса в ЕС.

Ясно, что Россия не может продолжать игнорировать регион, который уже в недалеком будущем способен стать "экономическим двигателем" планеты. Причем хозяйственные контакты, особенно с наиболее динамичными азиатскими странами АТР, для нее, по крайней мере также важны, как и связи с традиционными зонами экономического прогресса — Западной Европой и США. Другое дело, что укорениться в системе экономического взаимодействия АТР Москве с ее скромными возможностями будет нелегко.

— Схождение в АТР трех официальных ядерных государств, а также Японии, имеющей технические возможности и достаточное количество расщепляющихся материалов для создания ядерного оружия и средств его доставки к цели, и по крайне мере трех "пороговых" государств (Северная и Южная Кореи, Тайвань)⁹ . Учитывая одну только сохраняющуюся мощь ядерного потенциала США, продолжающуюся модернизацию китайских ядерных средств и вероятность появления вскоре в АТР еще нескольких ядерных держав, России следовало бы задуматься о разумности сохранения в неприкосновенности всех положений односторонних инициатив СССР\России конца 1991-начала 1992гг.¹⁰

— Ускоряющаяся гонка (по крайней мере соперничество) вооружений в регионе, прежде всего в азиатской его части. С 1989 г. туда ежегодно ввозится больше оружия, чем на Ближний Восток¹¹ . Мотивами военного соревнования западные эксперты считают реальную потребность в модернизации местных вооруженных сил, столкновение амбиций новых лидеров региона, беспокойство насчет возрождения прежнего соперничества (в частности, между Японией и Китаем), ожидания сокращений американского военного присутствия и потери США способности гарантировать безопасность своих традиционных союзников, неясность будущего соотношения сил в АТР и стратегическую неопределенность в мире¹² , а материальным фундаментом - экономический бум в АТР. Очевидно, в обозримой перспективе значение вооруженной силы как фактора регионального баланса сил будет даже возрастать, что стоит учитывать России при планировании своей военной политики к востоку от Урала.

— Нестабильность внутреннего положения ряда государств в обозримой перспективе. Речь идет не только о России, но и о Северной Корее, Камбодже, Тайване (которому предстоит смена поколений лидеров) . Серьезные внутренние коллизии угрожают США (уже идущий "цивилизационный разлом", или же раскол между западом страны, тяготеющим к Европе, и ее востоком, ориентирующимся на Японию!³⁾ , а также Китаю, где все острее проявляются этнические и экономические противоречия, способные нарушить целостность страны¹⁴ . Необходимо также упомянуть и неопределенность будущего внешнеполитического курса большинства стран АТР, включая Японию и США.

— Концентрация в АТР более 40% населения Земли при существовании огромной "демографической дыры" в Сибири и на Дальнем Востоке, что является важнейшим геополитическим и стратегическим фактором состояния и развития региона.

— Неравномерность в обеспечении стран АТР энергоресурсами:

отсутствие (без учета России и США) достаточных (нефть и газ) или качественных (уголь) энергоносителей; зависимость от импорта прежде всего нефти; наступающее истощение действующих месторождений нефти в Китае, способное в принципе удушить его "экономическое чудо"¹⁵ . В то же время имеются крайне притягательные для обделенных природными богатствами стран крупные запасы энергоносителей и прочих ресурсов в Сибири и на Дальнем Востоке, а также огромные запасы нефти в спорных морских регионах (особенно около островов Спратли, на которые претендуют шесть государств, включая Китай). Подобная неравномерность может стать реальной причиной межгосударственных конфликтов, выдвижения территориальных претензий и разжигания пограничных споров, к чему России надо быть готовой в политическом и военном планах.

Формирующаяся геополитическая карта АТР

Общая характеристика состояния дел в АТР, разумеется, не дает понимания всей сложности и потенциальной конфликтности происходящих там процессов. Для разработки практических рекомендаций по внешней политике России необходимо еще четкое видение конкретного "геополитического ландшафта". В АТР он будет определяться прежде всего взаимодействием трех региональных гигантов: США, Японии и Китая; геополитической ориентацией стран "второго порядка"; результатами многосторонней дипломатии, а также — при адекватном вмешательстве Москвы — и "российским фактором".

Из всех нероссийских участников регионального взаимодействия только США находятся в "стратегической обороне". Правда, еще в 70-е годы американская элита начала понимать растущее экономико-технологическое и политико-военное значение АТР для США и повышение вообще его роли в мире. В первой половине следующего десятилетия помощник министра обороны формально предупредил союзников по НАТО о вероятном изменении внешнеполитических акцентов США в пользу бассейна Тихого океана¹⁶ , а с конца 80-х годов американские политологи чуть ли не хором предсказывают скорое наступление "Тихоокеанской эры". Тем не менее распад привычной биполярной модели мира, а затем и главного противника по холодной войне произошли все же слишком быстро, застав американцев врасплох. Поскольку Вашингтону сейчас гораздо труднее влиять на Японию через механизмы двустороннего договора безопасности от 1960 г., а на Китай — разыгрыванием "московской карты", перед США остро встал вопрос о перспективах отношений с этими "сорвавшимися с поводка" гигантами, а также с возмужавшими азиатскими "драконами". Плюс относительное ослабление американской экономической и технологической мощи, многочисленные внутренние неурядицы социально-экономического и расового порядка, и — как результат — США не удалось занять позицию единоличного лидера, на которую они были готовы претендовать после развала СССР. США вынуждены довольствоваться (пока?) статусом одного из нескольких глобальных центров силы (державы "первого порядка", по С.Б. Коэну). Все это заставляет американцев вести "арьергардные бои" в АТР, используя (иногда с заметной долей отчаяния) все имеющиеся у них рычаги двусторонней дипломатии и выступая за расширение и институционализацию многосторонних региональных контактов.

В настоящее время стержнем американо-японских отношений является экономическое взаимодействие двух стран, а главной проблемой — торговый дефицит США в двусторонней торговле (в июне 1994 г. обозначилась еще одна болевая точка — крупнейшее падение курса доллара к иене), отражающий снижение конкурентоспособности и общее ослабление американской экономики¹⁷ . После окончания холодной войны Токио проявил меньше желания идти на уступки и эти противоречия выплеснулись на публику. Здесь особенно важны два аспекта проблемы. Первый — аккумуляция Японией свободных средств и их беспокоящее США использование для технического перевооружения японского промышленного потенциала, а также вложение в другие экономики, включая американскую, с соответствующим ростом зависимости государств-реципиентов.

Второй — вытеснение с американского рынка национальной продукции, что бьет не только по производителям США, но и вызывает "обвал" среди поставщиков комплектующих, в т.ч. сборщиков микросхем в некогда процветавшей Силиконовой долине. Широко афишировавшаяся генеральная программа урегулирования хронического кризиса двусторонних отношений¹⁸ , принятая в ходе поездки Д. Буша в Японию в январе 1992 г., фактически провалилась. Аналогичная попытка Б. Клинтона в июле 1993 г. принесла еще меньше результатов даже в плане деклараций, а уже в феврале 1994 г. после срыва экономических переговоров обе стороны оказались на грани экономической войны. Ее в конечном итоге удалось не допустить, но проблемы, разумеется, остались¹⁹ . Ситуация может вновь резко обостриться, если темпы экономического развития США останутся низкими, а Япония удачно проведет уже начатую перестройку с целью ориентации экономики страны на потребности XXI в²⁰ . Экономический антагонизм двух стран резко проявляется и в отчаянной борьбе за внешние рынки сбыта своей продукции и вложения капиталов, в первую очередь в азиатской части АТР. Япония инвестировала в эту часть региона около 90 млрд. долл., в то время как США — только 30; американский экспорт туда составляет примерно половину от японского. Основываясь на размере и характере инвестиций, аналитики предсказывают, что при содействии Японии в АТР будет построено две трети всех автомобильных заводов и ею будет контролироваться до 60% авторынка, а доля США не превысит 10%²¹ . Хотя экономическую враждебность США и Японии нередко называют конфликтом XXI в., в ближне- и, очевидно, среднесрочной перспективе развитие этого противостояния будет сдерживаться заинтересованностью сторон друг в друге²² . Для Японии необходимо: оставить открытым обширный рынок США, а с учетом образования и расширения НАФТА — весь рынок Северной и Латинской Америк; сохранить американские военные гарантии и, возможно, войска США на своей территории перед лицом быстро набирающего экономическую и военную силу Китая (имеющего к тому же вялотекущий — пока? — территориальный спор с Японией из-за островов Синкаку), а также с учетом все еще не снятой исторически обусловленной неприязни по отношению к Японии со стороны ее азиатских соседей, помноженной на их озабоченность по поводу японской экономической экспансии в регионе; заручиться поддержкой Вашингтоном территориальных претензий Токио к России; гарантировать содействие США обеспечению надежных поставок энергоносителей с Ближнего Востока. Пока Япония не способна самостоятельно обеспечить свою оборону, по крайней мере с помощью обычных войск, из-за возникших демографических проблем и трудностей с комплектованием "сил самообороны" (ей даже пришлось сократить численность сухопутных войск на 30 тыс. чел.)²³ . США же намереваются продолжать выгодный экспорт в Японию сельхозпродуктов, военного оборудования, заполучить доступ к ее гражданским технологиям и, самое главное, все же пробиться на японский рынок ширпотреба. Последнее намерение связывается Вашингтоном с манипуляциями уровнем военной напряженности в АТР. Не кажется случайным вдруг хлынувший поток американских публикаций о наращивании военного потенциала Китаем (оно действительно имеет место, но до последнего времени США старательно обходили это обстоятельство вниманием), истерика вокруг ядерной программы КНДР (при игнорировании более продвинутых программ Израиля и Пакистана) и одновременно предложение взять Японию "под зонтик" тактической ПРО американского производства.

Если и когда "конфликт XXI в." полыхнет вовсю , то нельзя исключать дезинтеграцию связей безопасности двух стран и превращение их в противостоящие друг другу "по полной программе" центры силы²⁵ . По мере распада этих связей Токио может наращивать обычные вооруженные силы. А после создания мощного "неядерного кулака" (видимо, не раньше) осуществится и ядерное вооружение Японии²⁶ . Процесс ремилитаризации Японии может быть замедлен или ослаблен расшатыванием политической системы Китая и российской пассивностью в АТР.

Долгое время концентрируясь на военно-политическом соревновании с СССР и выяснении экономических проблем с Японией, США упустили американо-китайские отношения и лишь сейчас начинают понимать, каким серьезным для них становится "китайский вызов". При всей значимости экономической мощи самого Китая США (как, впрочем, и любому другому государству) приходится считаться с тем, что в этом плане им противостоит не один Китай, а "большая китайская экономика" (БКЭ), простирающаяся далеко за границы КНР. Фактически в экономику материкового Китая интегрированы, усиливая ее, китайские производители во многих странах АТР²⁷ . При этом свободных валютных средств в БКЭ аккумулировано, по разным оценкам от 200 до свыше 250 млрд. долл²⁸ .

Экономическая мощь Китая, созданная не в последнюю очередь благодаря первоначальным американским финансовым и технологическим инвестициям, теперь оборачивается наплывом дешевого китайского ширпотреба в США и ежегодным торговым дефицитом в пользу Пекина, превышающим 15 млрд. долл. Это также ведет к разорению американской промышленности (не высокотехнологичной, как в случае с Японией, а легкой). Впервые за долгие годы телевидение США призывает "покупать американское". Китайские товары вытесняют американскую продукцию и с рынков третьих стран, включая государства АТР.

Вызревает и другая серьезнейшая проблема в американо-китайском взаимодействии. Это быстро растущая китайская диаспора в США, особенно на западном побережье, пополняющаяся за счет нелегальной и "ползучей" иммиграции²⁹ . Кроме того, после подавления студенческих волнений в Китае распоряжением президента Буша были облегчены правила въезда и проживания в США для китайских инакомыслящих, а этими правилами, разумеется, пользуются не только настоящие диссиденты.

Американские политологи, говоря о состоянии межрасовых отношений в своей стране, все реже используют образ "тигля" и предпочитают выражение "крупно нарезанный салат". Тем самым они признают, что в США произошло лишь перемешивание различных этнических группировок, живущих отдельными группами (соттиппу), а вовсе не их интеграция в единую нацию. По наблюдениям автора, китайская община, по крайней мере на западном побережье США, — самая обособленная и организованная. К тому же она поддерживает тесные связи с "матерью-родиной"³⁰ , являясь своеобразным "широким народным представительством" Китая в США. Хотя к подобным "представительствам" в соседних с КНР странах отношение настороженное, а на рядовом уровне — нередко и неприязненное, в США бурный рост китайского населения вызывает меньше тревоги, чем того заслуживают реальные масштабы проблемы. Очевидно, сказываются опасения попасть под суд за "будирование" расового вопроса, что в США несложно. Вместе с тем развитие данной тенденции может обернуться для США весьма неприятными геополитическими последствиями: складыванием мощного китайского лобби, усилением уже наметившегося четырехполюсного этнического противостояния между белыми, неграми, переселенцами из Латинской Америки, число которых после образования НАФТА будет быстро увеличиваться, и китайцами. В данной конфронтации Пекин, надо думать, будет оказывать "своим" по крайней мере моральную помощь.

Все больше американских экспертов беспокоит наращивание Пекином военной мощи. Представляется, что речь в данном случае идет не об опасениях какого-либо военного давления Пекина на Вашингтон. Скорее, американцы ожидают силовых действий Китая в его "ближнем и среднем зарубежье", результатом чего было бы дальнейшее ослабление американских позиций в АТР. В долгосрочном плане их беспокоит усиление "фоновой" военной поддержки китайской экономической экспансии в мире.

Разумеется, в самих США имеются влиятельные круги, которым выгодно тесное экономическое сотрудничество с Китаем. Американские фирмы высоких технологий заинтересованы в сохранении выгодного для них китайского рынка. Их давление в первую очередь и заставило президента Клинтона "поступиться принципами" и продлить Пекину статус наибольшего благоприятствования (СНБ)³¹ . Однако от сохранения СНБ зависят примерно 100-120 тыс. рабочих мест в США, а потери от обширного китайского экспорта оцениваются больше... Все-таки в перспективе ожидать американо-китайского сближения не приходится, что для России немаловажно. Столкновение интересов будет поддерживать центробежные тенденции в двусторонних отношениях и наверняка рано или поздно приведет к конфликту американской концепции "Тихоокеанской эры" (конечно, во главе с США) и пекинской идеей XXI века как "века китайской цивилизации". Обоюдная же экономическая зависимость может сократиться в результате роста самодостаточности БКЭ³² , завершения экономического спада в США и реализации договоров о НАФТА³³ . К этому может добавиться размывание китайской государственности и/или дальнейшая потеря темпов экономической реформы в КНР, что не только ослабит Китай как геополитическую единицу, но уменьшит емкость китайского рынка и его способность воспринимать американские товары и инвестиции. Вот тогда, вероятно, американцы сменят тон в разговоре с Пекином, припомнив ему и вынужденное продление СНБ, и китайский "бросок" на рынки ракет и ракетных технологий³⁴ в ущерб американским интересам, и независимую позицию в вопросе о северокорейской ядерной программе, и многое другое.

Доказывая на страницах печати опасность для России ссоры с Китаем, председатель комитета Госдумы по международным делам В. Лукин упомянул "потенциал для установления в перспективе особых отношений" между Китаем и Японией³⁵ . Представляется, однако, что при всем многообразии японо-китайских контактов, речь об установлении подлинного союза между этими государствами вряд ли может идти. Действительно, в период после советско-китайского "развода" отношения между Токио и Пекином были весьма тесными. Для Китая Япония была частью дружественной американской "вершины" в треугольнике СССР-США-КНР. Совместное противостояние "полярному медведю" (по выражению Дэн Сяопина) плюс щедрая экономическая помощь со стороны Токио обеспечивали некое "взаимопонимание". Даже наступательная линия японского премьера Накасонэ в начале 80-х годов, выразившаяся в готовности его страны "взять ответственность" за военную безопасность воздушных и морских коммуникаций на расстоянии 1000 миль от Японских островов и фактическом курсе на утверждение Японии в качестве региональной и глобальной державы, не вызвали заметного осуждения в Пекине. Однако со второй половины 80-х годов отношения начали портиться. Свою роль сыграли широко разрекламированный визит Накасонэ в храм "японской боевой славы" Ясукуни, превышение японским военным бюджетом символического 1% ВНП в 1987 г., осознание Пекином последствий японского экономического спурта. Затем к этому добавились активизация борьбы двух стран за рынки в АТР³⁶ , исчезновение необходимости единения перед лицом советской военной угрозы, ослабление американских позиций в АТР и усиление японо-американских противоречий (в Пекине считают, что возможный разрыв партнерских отношений Вашингтона и Токио освободит Японию от сдерживающего американского влияния "нуклеаризации" страны в случае появления ядерной бомбы у Северной Кореи (в ходе встречи глав стран "семерки" в июле 1993 г.³ '). Китай рассматривает миротворческие усилия Японии за пределами своих границ как вероятную прелюдию к новой японской военной экспансии, а скачкообразный рост военных расходов Пекина в 90-х годах и превращение НОАК в крупнейшую деловую корпорацию страны³⁸ явно не по душе Токио. Список взаимных претензий можно продолжить.

На этом конфликтном в общем-то фоне некоторый рост двустороннего товарообмена и промышленной интеграции (японские фирмы начали размещать свои производства в КНР) вряд ли может служить прочным "связующим звеном". Тем более, что, кроме названных, могут появиться и новые проблемы: ужесточение наследниками нынешнего китайского руководства политики в отношении Японии и АТР;

последствия специфической направленности деловой активности Японии в Китае (японские инвестиции сконцентрированы в Маньчжурии, это не только неприятно ассоциируется с японской экспансией в 30-е годы, но и способно вызвать негативные чувства у обделенных экономическим вниманием Токио соседних провинций; высокая вероятность столкновения двух стран при обострении тайваньского вопроса (Япония имеет тесные экономические контакты с Тайбэем, сравнимые по объему отношений с материковым Китаем, включая крупные инвестиции на острове); предугадывается даже негативная реакция Пекина на требование Токио предоставить ему постоянное место в Совете Безопасности ООН. Поэтому можно согласиться с оценкой бывшего советника госдепа США по вопросам политики в Азии: "Достаточно "поскрести поверхность" в Японии или в Китае, чтобы обнаружить ощутимые страхи и подозрения (на официальном уровне или в общественном сознании) по поводу накопления силы и влияния Токио и, соответственно, последствий роста экономического и военного потенциала КНР. На фоне ста лет повторяющихся конфликтов и частой, если не постоянной, напряженности КНР и Япония продолжают модернизацию своих военных потенциалов, усиливают свои экономические позиции в регионе и с раздражением рассуждают о намерениях и будущей роли друг друга в перспективе"³⁹ .

Непростые отношения великих держав в АТР предрасполагают к высокой динамике соотношения сил в регионе. Силовой баланс в АТР сегодня в немалой степени зависит от того, что еще совсем недавно оценивалось как малозначимый фактор — от геополитической ориентации стран "второго порядка" данной части мира. Причем влияние последних на эволюцию регионального баланса будет возрастать, что обусловливается целым рядом обстоятельств: повышенной действенностью "игры на противоречиях" в большом треугольнике отношений США-Япония-Китай, быстрым экономическим прогрессом государств "второго порядка", в т.ч. их проникновением в промышленность региональных гигантов (следовательно, образованием обратной зависимости), бурным наращиванием "меньшими" государствами военной мощи, давним стремлением многих из них к объединению усилий для совместного отстаивания совпадающих интересов.

Основным итогом этих усилий на сегодня можно считать деятельность АСЕАН, которая в новой геополитической ситуации уже обрела "второе дыхание" и переходит от решения чисто экономических проблем к успешным попыткам скоординировать внешнюю политику участников и их стратегии безопасности. АСЕАН, безусловно, способна стать влиятельным региональным центром силы. Но пока на повестке дня: преодоление остающихся (и пока немалых) противоречий между ее членами и развитие внутренней интеграции⁴⁰ , привлечение новых союзников и потенциальных участников⁴¹ , и главное — построение правильных отношений с крупнейшими государствами АТР и нахождение оптимального баланса своих связей с каждым из них.

При этом контакты с КНР являются для стран АСЕАН наиболее сложными. Большая часть членов этой организации тесно связана с БКЭ, во всех из них китайские предприниматели занимают лидирующие позиции в промышленности и торговле, наконец, практически все участники АСЕАН испытывают по меньшей мере чувство неловкости от соседства с военным и экономическим гигантом, страдающим от избытка населения и не имеющим четких долгосрочных ориентиров демократического развития. Не полагаясь целиком на сдерживающий эффект экономической взаимозависимости, страны "шестерки" активно вооружаются⁴² , выступают против дальнейшего сокращения американского военного присутствия в АТР, а также более не акцентируют тему преступлений Японии в ЮВА в годы второй мировой войны, поддерживая высокий уровень экономического общения с этой страной, хотя и не желают существенного укрепления позиций Токио и Вашингтона в субрегионе⁴³ .

Региональным балансированием вынуждены будут заниматься и пока "неангажированные" государства АТР. Вьетнам уже вошел в состав АСЕАН, но он также сближается с Японией, форсирует нормализацию экономического и политического общения с США⁴⁴ , хотя и не настаивает на закрытии бывшей советской, а ныне российской базы в Камране. А вот отношения с КНР у Вьетнама, скорее всего, будут долго оставаться неважными. Они отягощены не только пограничной войной 1979 г. и захватом Китаем спорных Парасельских островов (1974 г.), но и взрывоопасным спором вокруг нефтеносного шельфа островов Спратли. Очевидно, и Пекин не в восторге от возникновения у китайского "порога" потенциальной субрегиональной "сверхдержавы", к тому же не свободной от влияний его глобальных конкурентов. Тайвань продолжает стимулировать свое лобби в США (хотя его связи с Америкой ослабли из-за серии уступок Вашингтона Пекину), дорожит тесными связями и согласен поддерживать политику Японии в АТР, даже пытается как-то притянуть к переоформлению регионального баланса европейские страны (закупка крупной партии истребителей у Франции). Несмотря на рост его экономического общения с материковым Китаем, политическое сближение двух стран маловероятно в силу известных исторических причин и накопившихся за послевоенные десятилетия взаимных обид, а попытка Пекина оказать силовое давление вполне может вылиться в острый конфликт. В случает осложнения отношений между Тайбэем и Пекином и одновременно Японией и КНР возможно дальнейшее сближение Японии и Тайваня на основе противостояния общей угрозе. Гипотеза объединения двух Корей со столицей в Сеуле в ближней перспективе (даже после смерти полувекового диктатора КНДР) относится скорее к разряду пророчеств, хотя, несомненно, что на это сближение будут брошены все политические и экономические силы Южной Кореи, справедливо рассчитывающей на высочайший геополитический "дивиденд" от возможной унии двух частей одного народа. Ведь после некоторого (очевидно, не слишком долгого) "переваривания" югом Кореи ее севера в АТР появится еще одна региональная сверхдержава с мощными вооруженными силами и сильнейшей экономикой, с амбициями, выходящими за пределы региона. Такая Корея вряд ли будет однозначно ориентироваться на одну из держав "первого порядка" в АТР — США'⁵ , КНР или Японию. К двум последним она испытывает довольно сильную (и взаимную) исторически обусловленную неприязнь. Не исключено, что независимый курс "новой Кореи" будет поддерживаться ядерным оружием, для создания которого достаточно возобновить замороженную под давлением США программу Южной Кореи⁴⁶ и усилить ее техническими достижениями Пхеньяна. Австралию и Новую Зеландию, несмотря на их кажущуюся отстраненность от активного участия в региональных делах, до сих пор связывают с США и Великобританией соглашения о безопасности (АНЗЮС, АНЗЮК); в экономическом же плане обе страны, похоже, станут больше ориентироваться на Японию, которая инвестирует в них немалые средства, и вообще постараются разнообразить свои связи. Балансирования может не получиться у весьма автаркичной Монголии, в которой мало населения и много территории, куда, если верить монгольским властям, просачиваются китайские переселенцы.

Широкоформатная многосторонняя дипломатия — относительно новое явление для региона, берущее начало с образования в конце 1989 г. организации Азиатско-Тихоокеанского экономического сотрудничества (АТЭС). С ее помощью государства-участники (основателями АТЭС были страны АСЕАН, США, Канада, Япония, Австралия, Новая Зеландия, Южная Корея) решают не только общие хозяйственные и технологические проблемы региона (например, снижение некоторых тарифов во "внутренней" торговле, о чем договорились лидеры АТЭС на встрече в Сиэтле в ноябре 1993 г., создание системы экономического партнерства), но и обеспечивают собственные интересы, в т.ч. в рамках двусторонних связей. США, которые явились одним из двух (вместе с Австралией) инициаторов АТЭС, явно намеревались за счет многоходовых комбинаций в рамках форума остановить падение своего экономического влияния в регионе⁴ ' Для Японии переговоры в АТЭС — дополнительная причина оттягивать открытие своего рынка для иностранных (прежде всего американских) товаров. Для "меньших" стран — притягательная возможность "стреножить" КНР (и БКЭ в целом, ибо в 1991 г. в АТЭС вместе с КНР приняли Тайвань и Гонконг) правилами многостороннего регионального взаимодействия. Для КНР — укрепление своего политического статуса (и легитимности нынешнего руководства) во внешнем мире

Собственную многостороннюю дипломатию разворачивает и АСЕАН. В 1992 г. ее участники решили обсуждать проблемы местной безопасности с привлечением других государств АТР. Результатом стало образование в 1993 г. Регионального форума АСЕАН по вопросам безопасности (на встрече в июле 1993 г. присутствовали партнеры АСЕАН по диалогу — Австралия, Новая Зеландия, Япония, США, Канада, представители ЕС, Южная Корея, а также пять наблюдателей — Россия, Китай, Вьетнам, Лаос, Папуа-Новая Гвинея), который был нацелен его учредителями на противодействие "китайской опасности" и уравновешивание влияний крупных держав. А в июле 1994 г. на встрече участников форума в Бангкоке были даже предприняты некоторые, еще очень робкие шаги по созданию соответствующей региональной структуры. В частности, было решено учредить Центр по поддержанию мира. Правда, неясно, насколько эффективными будут эта и другие подобные инициативы, поскольку подобных прецедентов в данной части земного шара пока не было.

Прослеживающееся расширение функций АТЭС за пределы первоначальной задачи содействовать торговле и экономическому развитию в АТР, растущая самостоятельность внешнеполитической деятельности АСЕАН и других государств ЮВА, Австралии и Новой Зеландии свидетельствуют, что все больше новых индустриальных стран (НИС) и государств "второго порядка" фактически предпочитают видеть модель грядущего мироустройства как полицентрическую и уже реально участвуют в ее создании и развитии, начатых державами "первого порядка". Еще более весомым аргументом в пользу полицентризма является то, что быстро набирающие финансовую и технологическую мощь, приобретшие репутацию сверхактивных торговцев, щедрых инвесторов и творцов ноу-хау азиатские НИС уже стараются охладить излишние претензии на патронаж (экономический, политический, военный) со стороны США внутри АТР. Примерно то же можно сказать об амбициях Китая и, в меньшей степени пока, Японии. Методика такого высвобождения из-под патерналистских влияний (по разным линиям) "сверхдержав" АТР уже просматривается довольно четко. Это, помимо связывания их экономического "Ыккег-^ге" системой региональных правил, многоплановая интеграция для объединения ресурсов части стран АТР (без США и их союзников по НАФТА⁴⁸ ), попытки наметить контуры местной системы безопасности, перевооружение с помощью нетрадиционных для многих азиатских стран поставщиков (например, России), новые способы конкуренции⁴⁹ , протекционизм "меньшим" азиатским партнерам. Эти и многие другие решительные и новаторские акции вполне убедительно совпадают с основными характеристиками международных взаимодействий в рамках модели многополярности, изложенными автором выше.

В данном разделе мало говорилось о месте России в геополитических хитросплетениях в АТР. Хотя своей обширной частью будучи неотъемлемо включенной в этот регион, наша страна во многих смыслах как бы выпала из нынешних больших геополитических игр в АТР. Причины тому — не только в традиционном приоритете западного направления в дипломатических усилиях Москвы, но и в особенностях ее политики в АТР, которая опиралась на три зыбкие основания: бесплодные препирательства с Японией по поводу заключения мирного договора; многолетнее увлечение Пекином, диалектически перешедшее в несколько иное чувство; поддержку постепенно сошедших на нет в силу естественных причин (образования самостоятельных государств) национально-освободительных движений и провалившихся военно-коммунистических" режимов.

Входит ли активность России в данной части мира в сферу ее актуальных национально-государственных интересов? На какие геополитические факторы и особенности межстранового взаимодействия (и взаимоотталкивания) в АТР следует обратить внимание при разработке стратегии российского проникновения в большую региональную политику? Как АТР может быть полезен России в геостратегическом отношении, если она (вместе с союзниками) действительно намерена добиться положения одного из глобальных центров силы в многополярной модели мироустройства? На часть этих вопросов я постарался (разумеется, в общих чертах) ответить в первых двух разделах главы. Прежде чем переходить к анализу вариантов политики России в АТР на предлагаемых мною основах концепции "балансирующей равноудаленности", полезно и поучительно рассмотреть историю и нынешнее состояние жизненно важных и в то же время крайне непростых для России отношений с Китаем, которые неизбежно окажутся в центре ее будущего государственного расчета. Ведь содержание этих отношений, на мой взгляд, нельзя считать до конца проясненным даже в историческом аспекте, особенно в том, что касается былого взаимодействия двух социалистических гигантов и их компартий.

"Русский с китайцем - братья навек"?

Некоторое время отношения между Москвой и Пекином характеризовались как дружественные и даже братские. Об этом определении вспомнил премьер В. Черномырдин во время визита в Китай весной 1994 г.⁵⁰ О сегодняшнем дне и перспективах разговор впереди, а пока разберемся с тем, что лежало в основе двустороннего взаимодействия во времена СССР, ибо очень часто прошлое прокладывает дорогу в будущее.

Истинно "братским" и "дружественным" — читай: интернационалистским — отношение советского руководства к любым зарубежным странам и партиям могло быть весьма короткий срок — до конца 20-х годов, когда Октябрьская революция мыслилась как "запал" мировой революции, и — по крайней мере в теории — "интересы российского пролетариата" не ставились выше интересов пролетариата "мирового". Однако в результате затухания революционной волны в Европе, неудачи похода на Варшаву и начала послевоенной стабилизации "империализма" упор был сделан на необходимость выживания России\СССР как главного достижения первой фазы мировой революции и оплота ее последующих этапов, т.е. на "построение социализма в одной отдельно взятой стране".

Именно с того момента советским руководителям пришлось вплотную заняться вопросами практической и перспективной геополитики, наряду с продолжением международной революционной деятельности по линии Коминтерна. По мере консолидации СССР и превращения его в "нормальное" государство геополитическая мотивация его внешнеполитического поведения, проистекающая из заново определенных великодержавных интересов, вытесняла идеологические императивы, хотя очень часто сохраняла форму последних. Нелишне отметить, что международные разделы выступлений Сталина на предвоенных съездах партии содержали геополитические по сути анализы обстановки в мире с подробными табличными выкладками.

Уверенность в самостоятельном — без поддержки революций в других странах — выживании сначала не приходила. СССР, несмотря на успехи НЭП, оставался отсталой аграрной страной, а его армия по соображениям вынужденной экономии была сокращена и в результате военной реформы 1924-25 гг. формировалась в основном на милиционной основе. Поэтому Кремль приветствовал начало периода волнений и "смуты" на Востоке и особенно мощнейшую революцию в Китае (1925-27 гг.), в которой принимал деятельное участие⁵¹ . Но уже тогда в отношении Москвы к "китайским событиям" содержалась известная доля "геополитической настороженности"⁵² . Провал китайской революции, надежды на способность самостоятельного существования СССР, связанные с осуществлением первых пятилеток (рывком в тяжелой и оборонной промышленности), глубокий экономический кризис 1929-33 гг. на Западе, "полная победа социализма в СССР", зафиксированная XVII съездом партии, а также чрезмерная, несомненно, "гордость за достигнутое" и личные глобальные амбиции Сталина и других советских лидеров способствовали тому, что СССР стал все больше подаваться самим его руководством в качестве единственного государства, способного возглавить "мировое революционное движение" (МРД) и перекроить "буржуазную" политическую карту мира, изменить глобальное соотношение сил в пользу "пролетариата". На этом основании всем течениям МРД предписывалось четко выполнять инструкции Кремля и обслуживать его растущие собственно геополи-; тические интересы⁵³ . "Воля Кремля" принималась к исполнению в Западной Европе, но вызывала резкое противодействие нанкинского правительства Гоминьдана во главе с Чан Кайши⁵⁴ и сопротивление части руководства компартии Китая, вылившееся в споры с Москвой по вопросу о революционной стратегии КПК⁵⁵ . При этом будущий руководитель КНР Мао, если верить его соратнику Ван Мину, еще в предвоенные и военные годы обнаружил не только идейные расхождения со "старшим братом", но и в геополитическом плане ориентировался не на Москву⁵ ". По завершении второй мировой войны, тем не менее, КПК провозгласила курс на союз с СССР и вхождение в мировую соцсистему. Мао и его сторонникам нужна была поддержка Москвы сначала для победы над Гоминьданом и предотвращения вооруженного вмешательства США в гражданскую войну на стороне своих противников, а затем и для изоляции гоминьдановцев на Тайване. Кроме того, следовало укрепить позиции КПК внутри страны, в т. ч. путем сдерживания политических амбиций военных. А главное - нужна была обширная экономическая и техническая помощь, которую СССР стал оказывать в соответствии с Договором о дружбе, союзе и взаимной помощи (1950 г.). Без нее невозможным оказалось бы скорое восстановление и развитие Китая. Так одна держава "выращивала" своего геополитического конкурента. (Нечто подобное, правда, воспроизводилось в отношениях США с ФРГ и особенно Японией).

На основе задаваемых ориентиров экономического прогресса строились планы укрепления военной мощи Китая и особенно обретения им ядерного оружия⁵⁷ . Благоприятные же оценки темпов прироста совокупного (экономического + военного) потенциала страны соотносились его руководством с якобы слабеющей мощью реальных геостратегических соперников — СССР и стран Запада. Результаты таких сопоставлений провоцировали как растущее "непослушание" Пекина в отношениях с Москвой, все более жесткое отстаивание им собственной позиции в МРД, так и усиление геополитических амбиций тогдашних руководителей КНР, которые в прежнем биполярном мире явно намеревались оттеснить СССР и США на второй план. Эту стратегию КНР, с известной долей условности, можно было бы назвать "утопией перехода геостратегического лидерства к Китаю" .

Советским руководителям все это, разумеется, не нравилось. Поэтому в ответ на просьбу поделиться "козырным тузом" — ядерным оружием — Кремль ответил категорическим отказом⁵⁸ . Пожалуй, в спорах вокруг передачи ядерного оружия и того, что окрестили расхождениями Москвы и Пекина по принципиальным вопросам войны и мира, сквозь идеологическую оболочку наиболее отчетливо проступала суть конфликта — геополитическое соперничество двух держав. Создавая геополитический противовес Китаю, СССР стал активно обхаживать Индию. Экономическая помощь, однако, в Китай продолжала поступать. Видимо, Кремль не хотел лишаться мощного союзника в борьбе за "победу социализма" в глобальном масштабе и потому не спешил идти на окончательный разрыв с Пекином. Он мог надеяться на победу промосковской фракции в китайском руководстве, либо рассчитывал на "приручение" самого Мао (учитывая опыт замирения с Тито), либо верил в крепость экономико-технической зависимости Китая от СССР.

В конечном итоге просчитались обе стороны: Китай переоценил свою способность к быстрому развитию в условиях почти полной международной изоляции и обрек себя на многолетнюю экономическую стагнацию, относительную военную слабость и ограниченный вес в мировых делах, СССР же чрезмерно был убежден в потенциале своего влияния на союзников и одновременно недооценил желание Пекина верховодить в МРД или — что почти одно и то же — стать вместо Москвы единоличным глобальным лидером (по понятиям того времени, разделявшимся и китайскими, и советскими руководителями, Запад был обречен на стратегическое поражение, поэтому руководство МРД практически означало претензию на мировое лидерство в будущей "униполярной" модели мира).

Нельзя сказать, что советские идеологи игнорировали приверженность китайских властей, и прежде всего Мао, традиционному "коду" и принципам поведения Поднебесной в мире⁵⁹ , что уже после ухода Великого Кормчего они не намекали на те действия КНР, которые можно квалифицировать как намерение осуществить геополитическое лидерство в Азиатском и Тихоокеанском регионах (а не пресловутое идеологическое влияние)⁶⁰ , что они не пытались разыграть антикитайскую карту, внушая США подлинную фобию перед ядерным кулаком КНР⁶¹ .

Не исключено, что "традиционалистически-маоистскую матрицу" геополитических расчетов Китая можно спроецировать и на глобальную ситуацию конца XX в. Но это было бы слишком просто. Реальность, думается, будет значительно сложнее. Прежде всего потому, что история учит тех, кто намерен учиться, и в ее классе китайцы оказались способными учениками. Из непростых взаимоотношений с Россией и ошибок в собственной политике они извлекли полезные уроки, которые положены в основу геополитического курса современного Китая. Понимая, что фундаментом могущества страны и главной опорой его геополитических намерений является сильная рыночная экономика, китайское руководство после смерти Мао взяло курс на экономическую реформу. Осознавая, что реформу трудно провести в полной международной изоляции, оно приоткрыло страну для иностранных товаров и инвестиций, и прежде всего для главного на сегодня ее конкурента в АТР и вообще в мире — США. Убедившись, что опасно зависеть в экономико-технологическом плане от одного государства, Пекин теперь пытается максимально диверсифицировать источники технологий, капиталов, товаров, а также рынки для экспорта своей продукции. Обжегшись на попытках осуществить "большие скачки" у себя дома и на мировой сцене , он проявляет терпение в осуществлении внутренних реформ и внешней экспансии. Китай не форсирует трансформацию экономических успехов и других факторов силы в немедленные и крупные геополитические дивиденды. Пока лишь он довольствуется скромными победами (навязывание Лондону условий возвращения Гонконга; продление СНБ в 1994 г. несмотря на демонстративный отказ прислушаться к требованиям к США соблюдать права человека), но вполне вероятно, что пекинские руководители ведут планомерную подготовку к гораздо более крупной игре — за "XXI век китайской цивилизации". Наконец, Пекин усвоил, что ядерное оружие и впредь будет важным аргументом в межгосударственных отношениях и фактически проводит политику неприкосновенности своей ядерной программы (неучастие в любых переговорах по ограничению ядерных вооружений, сольное продолжение испытаний, сокрытие официальных данных по размерам и структуре национального ядерного потенциала и т.д.).

Насколько можно судить, пристальное изучение постмаоистским руководством КНР практики современных межгосударственных взаимодействий — и, я уверен, с бережным учетом традиционалистски-ма-оистского "кода" поведения — пополнило китайскую стратегию и другими геополитическими премудростями. Упомяну лишь три, которые небезразличны с точки зрения интересов нашей страны. Мирные виды экспансии (товарное, инвестиционное, миграционное проникновение, которое уже фактически осуществляется Китаем в отношении США и, возможно, начинается им в российском Зауралье) менее рискованны, но по геополитическим результатам могут быть сравнимы с военной. Однако невоенная мощь, не подкрепленнная военной силой, имеет пределы распространения вовне (опыт Японии, Германии и других мировых экономических лидеров). При этом военная сила, чтобы быть действенной и эффективной в современной ситуации, должна быть основана на передовой технике ("синдром войны в Персидском заливе"). Этими соображениями, видимо, и объясняется ускоренное перевооружение ядерных сил и войск общего назначения⁶³ .

И сама система принципов, и ее практическая реализация Китаем являются для нас не только одним из образцов разработки и осуществления современной геополитики в "эгоцентристском", так сказать, варианте. (В официальных изданиях КНР мало признаков какой-либо поддержки многополярной модели организации международных отношений, воспринимаемой уже достаточно серьезно даже теми заокеанскими и европейскими аналитиками, которых в идеологической советской лексике именовали "ястребами" и "реваншистами".) Они еще служат индикатором того, что на востоке Россия имеет мощного соседа, нацеленного на геополитическое расширение.

Подобное неизбежное соседство осложняется наличием в российско-китайских отношениях целого клубка проблем. В центре его находится классическое геополитическое противоречие: наличие с одной стороны границы — в Сибири и на Дальнем Востоке — обширных, богатых всяческими ресурсами (включая критически важные энергоносители) малоосвоенных территорий с сокращающимся населением⁶⁴ , прогрессирующие бедность и слабость (в т.ч. военная) государства; и с другой ее стороны — растущая перенаселенность, острая нехватка территории, бурно развивающаяся промышленность, быстрый прирост общего экономического потенциала, аккумуляция огромх финансовых средств, недостаток природных ресурсов (нефти, железной руды, леса, цветных металлов). Среди иных проблем и противоречий назову лишь важнейшие:

— Омраченный тяжелыми конфликтами опыт недавнего исторического общения. Кроме всего прочего, это обстоятельство важно и потому, что на ключевых постах в Китае еще много деятелей, получивших начальную мировоззренческую подготовку во времена напряженной "великой дружбы" и последовавшей за ней открытой конфронтации двух стран. Упомяну и нынешний "идейный конфликт" (Китай теперь — формальный лидер "мирового социализма", а отступница-Россия вроде бы предалась либерально-демократическому капитализму). Он серьезнее, чем может показаться на первый взгляд. КПК, пока находящаяся у "кормила" , миллионы функционеров и могущественная армия отчаянно сражаются за сохранение власти и привилегий. Для них Россия запятнала себя "дурным примером" добровольной сдачи классовых позиций внутри страны. В восприятии Пекина, Москва также несет ответственность за развал СССР и бездействие в отношении регионального сепаратизма, то есть за поведение, служащее образцом для стремящихся к большей автономии китайских провинций.

— Крупные территориальные претензии к России в последний раз были выдвинуты Пекином не так давно — в 1964 г. Они охватывали площадь свыше 33 тыс. кв. км⁶⁵ . Проходящая ныне демаркация границы вроде бы снимает данную проблему, но официальными решениями недовольно и местное российское население, и местное, особенно хабаровское, начальство. Активное противодействие россиян соглашениям по границе и участившиеся факты "демонстративного поведения" приграничных китайцев (неважно, санкционированные или нет свыше), очевидно, способны привести к возобновлению территориального спора. Впрочем, учитывая нацеленность КНР на геополитическое расширение, нельзя исключить ее возвращение по собственной инициативе к территориальному спору лет через 10-15⁶⁶ .

— Геополитическое соперничество за влияние на республики Центральной Азии и Казахстан. В большинстве из них Китай уже вошел в ведущую тройку зарубежных стран по количеству созданных СП;

развивается и прямая торговля, чему содействует местная китайская диаспора⁶⁷ .

— Экологический конфликт возможен уже в недалеком будущем. Одна из его причин — проблема кислотных дождей, вызванных огромным потреблением промышленностью Китая угля с высоким содержанием серы. Эти дожди уже угрожают сибирским лесам, но их пагубное действие станет особенно заметным к 2010 г., когда Китай, по оценкам, превратится в главного генератора кислотных дождей на планете⁶⁸ .

— Небезразличной для России окажется возможная попытка Китая решить силой проблему островов в Южно-Китайском море, хотя бы потому, что она создавала неприятный прецедент улаживания Пекином разногласий со своими соседями с помощью прямого давления.

Бесспорно, что России сейчас и в обозримом будущем трудно обойтись без кооперации с КНР. Это одна из немногих стран, готовых закупать продукцию нашей обрабатывающей промышленности (сегодня ее доля в российском экспорте составляет 35%), большие объемы вооружений. КНР реально заинтересована в налаживании "полновесных связей" в аэрокосмической промышленности, химии, машиностроении; она способна предоставить нам солидные контракты на модернизацию построенных ранее нами же предприятий, на создание крупного гидроузла на реке Янцзы, ТЭС и АЭС, а после достройки Богучан-ской ГЭС готова закупать у нас избыточную электроэнергию.

Но даже в многообещающем экономическом сотрудничестве есть свои "подводные камни". Наметился спад в объеме двустороннего товарооборота (на 44% за первый квартал 1994 г. по сравнению с тем же периодом прошлого года). В печати отмечались многие причины этого явления (исчерпание системы бартера, недостаточная пропускная способность переездов на границе и т.д.). Свое влияние оказал и дефицит общего торгового баланса Китая: страна решила просто меньше закупать за границей^. Не думаю, что российский экспорт в КНР упадет до критически низких величин — он дешев, а потому выгоден китайцам. Но по ряду причин (необходимость комплексной реорганизации двусторонней торговли, развития ее инфраструктуры, особенно в России и т.п.) на быстрый его рост рассчитывать пока не приходится. Если же к концу века потребности Китая в импорте вырастут до 400 млрд. долл.⁷⁰ , то для того, чтобы расширить торговлю с ним, России придется разработать принципиально новую стратегию освоения китайского рынка.

Кроме того, имеется большой перекос в области легальных инвестиций (в 1992-93 гг. в России зарегистрировано 800 китайских компаний и СП, а в КНР с участием нашего капитала — 400)⁷¹ . Продолжение данной тенденции может иметь неблагоприятные внутри- и внешнеполитические последствия для России. Далее, происходит плохо поддающийся контролю и не приносящий российской казне доходов вывоз стратегического сырья, который может еще больше возрасти после недавней отмены указами президента РФ экспортных квот и лицензий'". Наконец, нашествие китайского ширпотреба, сельскохозяйственной продукции создает неблагоприятные условия для возрождения отечественной легкой промышленности и аграрного сектора.

Хотя проблемы в отношениях двух стран действительно могут приглушаться взаимным экономическим тяготением, все же не стоит чрезмерно полагаться на эффективность экономического "демпфера". Сам он, как видим, не без изъянов, да и действует неравномерно в обе стороны: для нас КНР экономический (торговый) партнер номер два, мы же для Китая по этой шкале — лишь шестые-седьмые.

В прошлом аналогичные противоречия, в первую очередь то, что я назвал "классическим геополитическим", при достижении ими критической точки разрешались самым кардинальным — т.е. силовым — образом. Нельзя полностью исключать такого решения и сегодня⁷³ , особенно если продолжится угасание России. Но пока "разность потенциалов" двух стран вызывает менее масштабные явления (никоим образом, правда, не смягчающие основного геополитического противоречия): растущую неконтролируемую "ползучую" миграцию китайцев в Россию (их в нашей стране уже насчитывается до 2 млн. чел.), образование, особенно на Дальнем Востоке, не подчиняющихся российским законам "чайнатаунов", массовую незаконную скупку китайскими предпринимателями недвижимости к востоку от Урала при бездеятельности местных и центральных властей⁷⁴ .

Поэтому, думается, нельзя исключать перспективы утраты Россией Сибири и Дальнего Востока, как бы успокаивающе ни выглядели теоретические рассуждения о прочном вхождении этих территорий в единую геополитическую нишу русского этноса и этнополитическую обусловленность перенесения Центра России в Новосибирскую область⁷⁵ .

Как известно, безвыходных ситуации не бывает, есть сложные и архисложные. Пассивная, чуть ли не коматозная до недавнего времени позиция России в АТР требует принятия и последовательной реализации специальной реанимационной программы, которая могла бы состоять, по китайской терминологии эпохи Мао, из "трех задач и трех принципов". Три задачи — это, во-первых, не потерять то, что есть Россия за Уралом — территории Сибири и Дальнего Востока.

Во-вторых, попытаться хотя бы частично вернуть то, чем мы недавно обладали, но выпустили из виду в эпоху безоглядного крушения советского наследства: добрые отношения с такими странами, как Вьетнам (особенно), Монголия, Лаос.

В-третьих, создать по возможности какие-то новые позиции в АТР и тем самым изменить расстановку сил, вернув Россию в политическом, экономическом и цивилизационном смыслах в Великоокеанию.

Что касается трех принципов, то это прежде всего достижение хотя бы минимальной гармонии внешнеполитических устремлений различных групп в российском руководстве и оппозиции, а также основных категорий населения (полный "внешнеполитический консенсус" в расколотом обществе пока маловероятен) на базе обеспечения общенациональных приоритетов. Таковыми могли бы стать, в частности, недопущение "колонизации" российских территорий, включая, разумеется, Сибирь и Дальний Восток, и расширение влияния России за рубежом. В условиях демократии (даже той, что есть у нас) подобная гармония — непременное внутреннее условие для проведения гибкой, сбалансированной и последовательной внешней политики, какая и нужна России в нынешних обстоятельствах⁷⁶ .

Далее, следует отказаться от остатков внешнеполитического идеализма нового ("горбачевского", "козыревского", "думского") и старого образца вроде представления о наличии у нас "естественных" друзей и врагов, кого бы под ними ни подразумевали. Обычно успех сопутствует прагматикам, а некоторую долю идеализма (наподобие нынешних, в основном безуспешных, попыток ввести понятие морали или "старых традиций" в политику) могут позволить себе только очень сильные, к категории которых Россия, увы, пока не принадлежит.

Наконец, российским руководителям следует постоянно помнить, что в АТР (и в глобальном масштабе вообще) они еще долго будут играть со слабых позиций. Из этого вытекают две модели геополитического поведения России в АТР.

Первая модель — "глухая изоляция" востока страны. В принципе данный вариант реализуем с помощью относительно простых и недорогих мер: укрепление застав и ужесточение пограничного режима (по сути возвращение к старому "советскому" состоянию пограничных зон, если подобные меры будут предприниматься и на внешних рубежах азиатских участников СНГ); сокращение численности Тихоокеанского флота и сухопутных войск за Уралом, повышение их боеготовности за счет высвобожденных в результате сокращений средств (задачей обновленной группировки было бы реагирование на мелкие и средние вызовы восточным районам страны); модернизация размещенного здесь тактического ядерного оружия с упором на повышение его избирательности и живучести (это схоже с французской концепцией использования такого оружия в качестве "последнего предупреждения" агрессору перед применением более сильных стратегических средств) или же насыщение региона тактическими ядерными системами (если будет избран вариант "ядерной компенсации" превосходящих обычных вооруженных сил гипотетического агрессора); сдерживание роста численности населения восточных регионов (меньшее число людей не требует дорогостоящего развития инфраструктуры, их легче обеспечить за счет скромных местных возможностей и небольших дотаций из "европейского центра", исключив при этом торговлю через границу, являющуюся необходимым источником финансирования быстрого регионального развития, и иные международные контакты). Главная идея "изоляции" восточных регионов — законсервировать территорию и ресурсы до лучших времен, когда Россия реально сможет их освоить с пользой для себя. У такого варианта "полувоенного существования" много минусов - от почти полного прекращения хозяйственного развития восточной части страны и самоустранения России в качестве геополитической силы из АТР до опасностей, присущих чрезмерному акценту на ядерное оружие в региональной политике безопасности. И, конечно же, социальный протест сибирского и дальневосточного населения, принужденного к бытию по принципу глубокого тыла.

России было бы все же выгоднее избрать вторую модель поведения, памятуя о том, что слабость государства — повод не для паники, а для усиления интеллектуальной деятельности его руководства и всей элиты общества⁷⁷ . Проводя политику балансирующей равноудаленности, Россия на первых порах скорее всего не достигнет выдающихся международных результатов, но сможет добиться более скромных целей, заставив уважать ее самостоятельную роль в интеракциях государств.

Итак, каковы же конкретные параметры второй — "балансирующей" — модели? Прежде всего надо по возможности "укрепить тылы", т.е. усилить экономически (централизованная помощь в конверсии оборонных предприятий, развитие хозяйственной инфраструктуры и т.д.) и демографически (за счет повышения уровня жизни местного населения, поощрения казачества, создания максимально благоприятных условий для переезда за Урал людей из перенаселенных районов России и из русской диаспоры в СНГ и Балтии) районы к востоку от Урала; продолжать, хотя бы и меньшими темпами, модернизацию вооруженных сил на востоке страны⁷ . Было бы также полезно договориться о координации "восточной политики" с государствами Центральной Азии и Казахстаном, особенно по отношению к Китаю, мощь которого и неурегулированность пограничных проблем⁷⁹ причиняют там немало беспокойства, а у Казахстана даже вызвали настойчивое желание сохранить на своей территории ядерное оружие бывшего СССР.

Укрепляя позиции у себя дома и в СНГ, России следовало бы одновременно усилить дипломатическую и по возможности экономическую активность в АТР. Это важно и с точки зрения глобального балансирования, в частности, после подписания президентом Ельциным договора с ЕС о партнерстве и сотрудничестве. Накануне этого события Президент РФ отметил, что "наблюдалась дискриминация России. Европа первой снимает эту дискриминацию... Исторический документ дает России выход на европейские рынки"⁸⁰ . Но дискриминация — пока что формально — снята не в последнюю очередь потому, что Европа не принадлежит к перспективной Тихоокеанской зоне и, естественно, ищет как "мосты" в этот регион, так и "попутчиков" по соперничеству с тихоокеанскими центрами силы. Сегодня Москва может выступать лишь как младший партнер в тандеме Россия-ЕС, да и столь желанный выход на европейские рынки ей на самом деле не гарантирован. Достижение большего равноправия в двусторонних отношениях, как и осуществление перспективной задачи России — создание между ней и ЕС зоны свободной торговли к 1999 г. — наиболее реально, если у Москвы будут наметки собственных "альтернативных вариантов" в АТР.

Проведение Россией гибкой политики в самом же АТР позволяет множественность самых разных противоречий и конфликтов между тихоокеанскими государствами, хитросплетения и традиционные сложности региональной дипломатии. Основная задача для России — стремиться стать важным фактором (пусть даже разыгрываемой — под контролем самой Москвы — картой) в отношениях четырех ведущих сил Великоокеании: США, Китая, Японии и АСЕАН. Меньше всего у нее шансов играть роль "балансира" в региональном взаимодействии, завязанном на Японию, поскольку в обозримой перспективе у Токио, скорее всего, будет сохраняться почти ритуальная нелюбовь к России (ей, бесспорно, способствует технологическая и отчасти структурная нестыковка двух экономик и отсутствие по этой причине глубокого экономического интереса Японии к нашей стране). Правда, если Россия сумеет наладить контакты с другими лидерами АТР, то Токио все же начнет испытывать геополитический позыв ликвидировать свое отставание в развитии отношений с ней. Он также будет вынужден "смягчиться", когда почувствует необходимость уговорить Москву не продавать "слишком много оружия" в АТР. Учитывая всю подоплеку российско-китайских отношений и стремление Пекина к повышению собственной роли в Азии и за ее пределами, не надо думать, что Китай выйдет за пределы двусторонних связей и будет настойчиво содействовать усилению позиций России в АТР и, в частности, вхождению в АТЭС (хотя в МИД на это, похоже, рассчитывают⁸¹ ). Тем не менее Россия уже является заметным фактором в китайско-американских контактах (не случайно, видимо, СНБ Китаю был продлен в первый день визита премьера Черномырдина в КНР), в отношениях Пекина со странами АСЕАН (последние, к примеру, высказывают все больше сомнений по поводу военно-технического сотрудничества России и Китая), да и во взаимодействии США-АСЕАН (вспомним историю с продажей истребителей Малайзии).

Москве также не стоит забывать бывших партнеров по "социалистическому содружеству", которые могут оказаться более полезными, чем Китай, в деле сближения России с региональными и субрегиональными структурами АТР. Нам также следует больше внимания уделять развитию контактов с Южной, а в перспективе — с мощной объединенной Кореей. Ей, как отмечалось выше, грозит своеобразная геополитическая изоляция в АТР, и для нее Россия может оказаться чуть ли не главной опорой в регионе⁸² . Наконец, России желательно активнее пробиваться в уже действующие региональные организации типа АТЭС.

Если говорить о качественном содержании российских усилий, то нашему МИД не стоит следовать примеру горбачевской дипломатии и делать исключительную ставку на создание в АТР системы многосторонней безопасности под российским патронажем⁸³ . Пусть даже некоторые инициативы в данной области, обсуждавшиеся и принятые на бангкокских (1994 г.) встречах под эгидой АСЕАН и были заимствованы из российских пакетов предложений одно- и двухлетней давности. Инициативы в сфере безопасности могут быть скорее подспорьем, учитывая малые возможности России что-то реально предложить (точнее, отдать) потенциальным партнерам⁸¹ *.

Основой же политики проникновения России в число полноправных участников региональных процессов в АТР должны стать различные направления экономической деятельности, включая торговлю. Причем торговые связи необходимо воспринимать не только традиционно — как экономическую, но и как геополитическую категорию. С их помощью Россия решала бы сразу несколько задач: экономического укрепления восточных районов страны и развития их инфраструктуры; улучшения условий жизни для местного населения и создания стимулов для притока людей из других районов страны и государств СНГ (это несколько ослабило бы демографический дисбаланс с южным соседом). Пожалуй, не менее важно и то, что, торгуя с Китаем, мы тем самым экономически завязываем на себя несколько его провинций: Хэйлунцзян, Внутреннюю Монголию, Синьцзян, Шань-дуньи, Гирин, Цзянсу. (Правда, необходимо следить за тем, чтобы развитие приграничной торговли не привело к очередной вспышке региональной автаркии в самой России, которая была заметна в 1992 и до осени 1993 г.)

Разумеется, пока нам придется продавать сырье, а из готовых изделий — прежде всего вооружения, торговля которыми приносит и материальные, и геополитические выгоды. В этом плане прорыв на ма-лайзийский рынок с истребителями МиГ-29 - событие знаменательное. Новые контракты последуют, наверное, нескоро — и Малайзия, и другие страны ЮВА будут внимательно следить, может ли Россия соблюдать условия крупных сделок (нужно не сорвать контракт обычной своей необязательностью), а заодно и привыкать к присутствию "русского промышленного духа" в регионе. Но желание диверсифицировать источники вооружений у стран АТР имеется, поэтому у российского военного экспорта есть в принципе неплохое будущее в данной части мира.

Продавая оружие, важно, конечно, не забывать о собственной безопасности. Торговать надо именно оружием, а не технологиями производства, используя которые покупатель способен развернуть массовое производство не только Стандартных, но и улучшенных систем. Собственно, значительная часть арсенала китайской армии — это как раз модернизированные образцы советских вооружений, произведенных по лицензиям, полученным в 50-е годы. Не страшно продавать готовые боевые системы Китаю и сегодня, несмотря на наличие "узких мест" в отношениях двух наших стран. Мы вряд ли насытим КНР ими настолько, чтобы наше оружие создало для нас же реальную опасность. Кроме того, находясь на вооружении, неплохие на сегодня системы будут морально устаревать и постепенно вырабатывать свой ресурс. А вот вновь уступать Пекину и передавать технологии и "проводить совместные (военно-научные) исследования"⁸⁵ нам не стоит при любых самых выгодных условиях.

Я уже писал, что в нынешнем положении России следовало бы осторожнее подходить к иностранным инвестициям, поскольку они ни в коей мере не уравновешиваются легальными российскими капиталовложениями за ее рубежами. Такой дисбаланс ограничивает свободу маневра Москвы не только на международной арене, но и у себя дома. Однако в отношении Сибири и особенно Дальнего Восток — в отличие от центральных и иных промышленно развитых районов страны — для зарубежных вкладчиков полезны были бы послабления (для оживления двух уже существующих, но малоэффективных зон свободной торговли можно, наверное, воспользоваться китайским опытом). Это необходимо не только для форсированного освоения восточных регионов и привлечения туда дополнительных трудовых ресурсов, без чего в перспективе невозможно полноценное вмешательство России в баланс отношений в АТР. Зарубежные инвестиции при обязательном условии диверсификации их национальной принадлежности усилят заинтересованность сразу нескольких государств в упрочении положения Сибири и Дальнего Востока в составе России и обеспечении их безопасности и в то же время создадут там ситуацию взаимоуравновешенности иностранных влияний.

Москва должна всячески поощрять и обратный процесс — легальное вложение российских государственных и частных средств в страны АТР, начиная, возможно, с китайских свободных экономических зон.

Необходимым дополнением к зарубежной активности в сфере экономики и безопасности был бы поиск иных точек соприкосновения с государствами региона. Например, с Кореей — по вопросу о кислотных дождях, доходящих и туда из Китая; с Монголией — об ограничении нелегальной иммиграции и недопущении территориальных переделов. (Необходимо особо подчеркнуть, что в вопросе о сохранении в неприкосновенности своих земель Москва должна занять жесткую позицию.) В противном случае мы рискуем не только вызвать новые территориальные притязания к нам самим, но и дать толчок обострению пограничных и территориальных конфликтов в других частях АТР. Причем вину — за создание прецедента — вполне могут возложить, как это сейчас бывает, на Россию. Наконец, в зависимости от развития ситуации в Китае и Японии можно было бы прозондировать возможность сближения с "меньшими" странами АТР на основе недопущения региональной гегемонии одной державы.

В заключении хотелось бы еще раз напомнить, что точная оценка соотношения сил, умение занять правильную и гибкую "балансирующую" позицию, грамотный выбор партнеров и "попутчиков" в том или ином отдельном вопросе способны в значительной степени компенсировать снижение экономического и военного потенциалов, общего геополитического веса России, а главное — содействовать ее возрождении.

Сорокин К.Э.