Реферат: Учебное пособие: Социальная психология Хрестоматия

Русский Гуманитарный Интернет Университет

Библиотека

Учебной и научной литературы

WWW.I-U.RU

Составители:

Е.П. Белинская, О.А. Тихомандрицкая

Составители: Е.П. Белинская, О.А.Тихомандрицкая

Социальная психология: Хрестоматия: Учебное пособие для студентов вузов/Сост. Е. П. Белинская, О. А. Тихомандрицкая. — М: Аспект Пресс, 2003.— 475 с. ISBN 5-7567-0236-9

Данная хрестоматия составлена под известный учебник Г. М. Андреевой «Социальная психология». В нее включены тексты зарубежных и отечественных психологов, с одной стороны, не всегда доступных для студентов, а с другой — являющихся базо­выми при изучении этой дисциплины.

Для студентов вузов, изучающих историю, культурологию, по­литологию, философию и социологию.

УДК 159.9 ББК 88.5

«Аспект Пресс», 1999, 2003

Все книги издательства «Аспект Пресс» на сайте www . aspectpress . ru

ОТ СОСТАВИТЕЛЕЙ

Облик современного гуманитарного знания немыслим теперь уже без социальной психологии. Еще совсем недавно статус этой науки в нашей стране был достаточно неопределенным. Будучи тесно связана с идеоло­гией и политикой, социальная психология фактически была лишена пра­ва гражданства в социалистическом обществе, наряду с такими науками, как генетика и социология. Социально-психологические проблемы реша­лись в рамках других, «разрешенных», наук — философии, педагогики, общей психологии. В то же время она активно развивалась на Западе, о чем свидетельствует большое число теоретических и эмпирических иссле­дований, посвященных самым разным сторонам жизни общества, соци­альных групп и личности.

Теперь ситуация кардинально изменилась. Начиная с 60-х гг. советс­кая, а затем российская социальная психология переживает свое бурное развитие — как в том, что касается фундаментальных исследований, так и широко развивая прикладные исследования во всех областях обществен­ной жизни, и мера представленности в ней основных проблем сопостави­ма с объемом их исследования в странах Европы и США. Что же касается актуального момента, то сегодня судьба социально-психологического зна­ния в нашей стране во многом связана с попытками научной рефлексии радикальных социальных преобразований последнего десятилетия.

Институционализация социальной психологии, развитие в ее рамках фундаментальных и прикладных исследований, новое осмысление ею своих общественных функций неизбежно стимулировали утверждение статуса социально-психологического образования. К социальной психологии об­ращаются сегодня психологи-практики, социальные педагоги, социоло­ги. Курс социальной психологии является одним из базовых при подго­товке широкого круга специалистов — помимо студентов-психологов, его слушают будущие экономисты, менеджеры, специалисты в области рек­ламы и средств массовой коммуникации. В большинстве случаев данная подготовка опирается на известный учебник «Социальная психология» профессора Г.М. Андреевой, многократно издававшийся в нашей стране и за рубежом.

Представленная читателю хрестоматия, структурно повторяя этот учеб­ник, дает возможность более детально ознакомиться с основными про­блемами современной социальной психологии.

Структурно хрестоматия включает в себя следующие разделы:

а история и развитие взглядов на предмет социальной психологии;

б проблемы общения и взаимодействия людей;

в психология больших и малых групп;

г особенности социально-психологического подхода к изучению

личности;

д практические аспекты социальной психологии.

3

Конечно, далеко не все указанные разделы равномерно представлены в тексте хрестоматии. В основном составители опирались на необходи­мость использования данного издания в процессе проведения семинарс­ких занятий по курсу социальной психологии — согласно тому их плану, который сложился на факультете психологии МГУ им. М.В. Ломоносова.

В хрестоматии представлены тексты зарубежных и отечественных ав­торов. При их выборе составители руководствовались, помимо требова­ний содержания, желанием ознакомить читателя с работами, которые, с одной стороны не всегда доступны, с другой, являются, в определенном смысле, базовыми при изучении этой дисциплины. В то же время мы счи­тали необходимым по возможности полно ознакомить читателя с работа­ми сотрудников кафедры социальной психологии МГУ им. М.В. Ломоно­сова — одной из ведущих научных школ в отечественной социально-пси­хологической науке. Надеемся, что чтение первоисточников позволит читателю не только расширить свои знания, но и «соприкоснуться» со всем имеющимся на сегодняшний момент разнообразием теоретических и эмпирических исследований в области социальной психологии. Мы, конечно же, отдаем себе отчет в том, что далеко не все работы, внесшие значительный вклад в развитие социальной психологии, оказались пред­ставленными в данном издании. В целом, это объясняется требованиями к объему книги.

Составители выражают искреннюю благодарность проф. Г.М. Андрее­вой за постоянную поддержку и помощь на всех этапах работы над дан­ным изданием. Мы признательны также всем авторам, чьи работы вошли в хрестоматию.

Е.П. Белинская

О.А Тихомандрицкая

Г.М. Андреева*

СОЦИАЛЬНАЯ ПСИХОЛОГИЯ

<...> Спецификой российской истории социальной психологии является, по-видимому, то, что многие ее проблемы оказывались вкрапленными в идейные построения общественных движений и при­нимались на вооружение различными общественными силами. Отчас­ти именно поэтому возникла традиция своеобразного «ангажирова­ния» социальной психологии идеологией.

Одно из первых и систематических употреблений термина «кол­лективная (социальная) психология» предложено в работе М.М. Ко­валевского «Социология», представляющей собой курс лекций, про­читанных в Петербурге в Психоневрологическом институте. Выясняя взаимоотношения социологии с другими науками, Ковалевский уде­ляет специальное внимание ее отношению к психологии и в этой связи достаточно подробно анализирует концепцию Г. Тарда: он име­нует ее «психологией коллективной, или групповой», хотя замечает при этом, что сам Тард предпочитает термин «социальная, или кол­лективная психология». Полемизируя с Тардом по поводу ряда от­дельных положений его концепции, Ковалевский согласен с ним в общем определении предмета этой дисциплины и ее несомненной. важности: «... единственное средство познать... психологию масс — это изучить всю совокупность их верований, убеждений, нравов, обычаев и привычек». Употребляя современное понятие, Ковалевский говорит там же и о «методах» этой дисциплины: анализ народных сказок, бы­лин, пословиц, поговорок, юридических формул, писаных и неписа­ных законов. «Этим-то длинным путем, а не прямым анализом, хотя бы и очень остроумным, чувств и душевных движений посетителей того или иного салона или клуба, и будут положены прочные основа­ния коллективной психологии».

* Андреева Г.М. Социальная психология//Социология в России/Под ред. В.А. Ядова. М, 1996. С. 457-481.

В рамках социологической традиции упоминания о социальной психологии или обсуждения ее отдельных проблем имели место в тру­дах правоведа Л.И. Петражицкого, основателя психологической шко­лы права, с точки зрения которого истинными мотивами, «двигате­лями человеческого поведения» являются эмоции, а социально-исто­рические образования есть лишь их проекции — «эмоциональные фантазмы». Хотя методологическая основа такого подхода представ­ляется уязвимой, сам факт апелляции к психологической реальности общественного процесса заслуживает внимания.

Ряд интересных идей содержался и в работах Л. Войтоловского, П.А. Сорокина и др. Так, в работе А. Копельмана уже в 1908 г. была поставлена проблема границ коллективной психологии, которую ав­тор считал новой областью психологии — психологией народного духа, проявлением которого являются деятельность и переживания групп людей и коллективов.

Как уже отмечалось, наряду с обозначением коллективной пси­хологии в ряду академических дисциплин, ее вопросы начинают ак­тивно разрабатываться в публицистике в связи с идейной борьбой тех лет. В данном случае необходимо прежде всего упомянуть имя Н.К. Ми­хайловского, работа которого «Герой и толпа», опубликованная в 1896 г., дала толчок длительной дискуссии, которую повели с Ми­хайловским революционные марксисты, и в наиболее острой фор­ме — В.И. Ленин. Интерес Михайловского к социальной психологии был обусловлен стремлением обосновать взгляды народничества. Имен­но в этой связи он подчеркивает необходимость выделения этой обла­сти в специальную ветвь науки, поскольку ни одна из существующих изучением массовых движений как таковых не занимается. Коллек­тивная, массовая психология, с точки зрения Михайловского, еще только начинает разрабатываться, и «сама история может ждать от нее огромных услуг». Для становления этой области исследования ва­жен анализ механизмов изменения психического состояния и поведе­ния больших социальных групп. Эти и другие рассуждения были ис­пользованы автором для утверждения определенной общественной и политической позиции, и, возможно, именно это обстоятельство сти­мулировало и в дальнейшем стремление к ангажированности россий­ской социальной психологии в политическую борьбу.

Хотя нельзя полностью отрицать связи нарождающейся социаль­ной психологии с общественно-политическими течениями современ­ности и внутри «психологической традиции» развития этой дисцип­лины, все же здесь эта связь просматривается значительно слабее. Са­мым крупным явлением в рамках этой традиции, несомненно, были работы В.М. Бехтерева. Уже до революции вышло два фундаменталь­ных его труда «Общественная психология» и «Внушение в обществен­ной жизни». Если в первой работе преимущественно обсуждался воп­рос о предмете новой области науки («психическая жизнь не только

индивидов, но и «групп лиц» — толпы, общества, народов»), то во второй всесторонне анализировался важнейший механизм воздей­ствия — внушение, причем рассмотренное не только на индивидуаль­ном, но и на «коллективном» уровне. И в том, и в другом случае были заложены идеи будущей, всесторонне разработанной концепции «кол­лективной рефлексологии», сделана наметка экспериментального ис­следования отношений между личностью и коллективом, влияния общения на общественные процессы, зависимости развития личнос­ти от организации различных типов коллективов. В.М. Бехтереву же принадлежит заслуга организации первого университетского курса по социологии в Психоневрологическом институте (в отличие от Петер­бургского университета), где в лекциях по этой дисциплине также впервые в высшей школе были поставлены проблемы соотношения социологии и социальной психологии.

В целом же развитие социально-психологических идей в дорево­люционной России осуществлялось преимущественно не в недрах пси­хологии как таковой, а напротив, в рамках более широкого спектра общественных дисциплин, будучи включенным в общий социальный контекст. Здесь следует искать корни той трансформации в истории социальной психологии, которая произошла после революции.

Послереволюционная ситуация: дискуссия 20-х годов

Вскоре после революции 1917 г. во всей системе общественных наук в России развернулась широкая дискуссия относительно фило­софских предпосылок научного знания. Особенно сложный комплекс проблем, связанных с природой марксистского обществоведения, возник, естественно, в социологии. Может быть, именно поэтому более частный вопрос о специфике социальной психологии здесь практи­чески не обсуждался. В психологии же, напротив, эти проблемы ока­зались в центре полемики. Основанием послужила более широкая дис­куссия о необходимости перестраивайия психологической науки на основах марксистско-ленинской философии. <...>

Особое место в дискуссии занял Г. И. Челпанов. Не возражая прямо против «соединения» марксизма с психологией, Челпанов сделал ак­цент на необходимость разделения психологии на две части: эмпири­ческую, выступающую в качестве естественно-научной дисциплины, и социальную, базирующуюся на социокультурной традиции. Основа­ния для такого разделения действительно существовали, и Челпанов видел их, в частности, в трудах Русского Географического общества, где уже давно были обозначены предпосылки для построения «кол­лективной» или «социальной психологии». Челпанов отмечал также, что в свое время Спенсер выражал сожаление, что незнание русского языка мешало ему использовать материалы русской этнографии для целей социальной психологии. Другая же сторона программы Челпа-

нова о выделении социальной психологии из психологии как таковой заключалась в его критическом подходе к необходимости перевода всей психологии на рельсы марксизма. Именно социальная психоло­гия была обозначена как такая «часть» психологии, которая должна базироваться на принципах нового мировоззрения, в то время как «эмпирическая» психология, оставаясь естественно-научной дисцип­линой, вообще не связана с каким-либо философским обоснованием сущности человека, в том числе марксистским.

Позиция Челпанова встретила сопротивление со стороны целого ряда психологов, выступающих за полную перестройку всей системы психологического знания. Возражения Челпанову были многообразны. В наиболее общей форме они были сформулированы В.А. Артемо- вым и сводились к тому, что нецелесообразно выделение особой со­циальной психологии, коль скоро вся психология будет опираться на философию марксизма; усвоение идеи социальной детерминации пси­хики означает, что вся психология становится «социальной»: «суще­ствует единая социальная психология, распадающаяся по предмету своего изучения на социальную психологию индивида и на социальную психологию коллектива».

Другой подход был предложен с точки зрения получившей в те годы популярность реактологии, методология которой была развита К. Н. Корниловым. Вопреки Челпанову, здесь также предлагалось сохра­нение единства психологии, но в данном случае путем распростране­ния на поведение человека в коллективе принципа коллективных ре­акций. Именно на этом пути виделось Корнилову построение маркси­стской психологии. Как и в случае с идеями В.А. Артемова, здесь полемика против Челпанова оборачивалась отрицанием необходимо­сти «особой» социальной психологии, поскольку постулировалось единство новой психологической науки, построенной на принципах реактологии, что для Корнилова и было синонимом марксизма в пси­хологии. Ограниченность такого рода аналогии проявилась особенно очевидно при проведении конкретных исследований, когда в каче­стве критерия объединения индивидов в коллектив рассматривались общие для всех раздражители и общие для всех реакции. Хотя при этом декларировалось важное положение о том, что поведение кол­лектива не есть простая сумма «поведений» его членов (то есть, по существу, один из принципов социально-психологического знания), его интерпретация Корниловым не оставляла для социальной психо­логии особого предмета исследования, коль скоро требовала унифи­кации любых объяснений в психологии с позиций реактологии.

В дискуссии была специфичной позиция П. П. Блонского, который одним из первых поставил вопрос о необходимости анализа роли со­циальной среды при характеристике психики человека: «Традицион­ная общая психология была наукой о человеке как индивидууме. Но поведение индивидуума нельзя рассматривать вне его социальной 8

жизни». При этом понимание социальной психологии во многом отож­дествлялось с признанием социальной обусловленности психики. От­сюда призыв к тому, чтобы психология стала социальной, так как «поведение индивидуума есть функция поведения окружающего его общества». Нр в этом призыве не было ничего общего с предложени­ем Челпанова: там акцент на отделение социальной психологии от общей, здесь — вновь мотив о том, что вся психология должна стать социальной. Правда, Блонский вместе с тем полагал, что поскольку в прошлом социальная психология влачила «самое жалкое существова­ние», постольку речь должна идти о какой-то иной социальной пси­хологии. Поэтому в дальнейшей эволюции взглядов Блонского про­ступает новый аспект: он апеллирует к биологическим основам пове­дения. «Социальность» как связь с другими характерна не только для людей, но и для животных. Поэтому психологию как биологическую науку тем не менее нужно включить в круг социальных проблем.

Особое место в дискуссии 20-х гг. занимает В.М. Бехтерев, создав­ший в своих работах, пожалуй, больше всего предпосылок для после­дующего развития социальной психологии в качестве самостоятель­ной науки, хотя путь к этому и в его концепции был отнюдь не пря­молинейным. Именно на первые послереволюционные годы приходится дальнейшая разработка Бехтеревым его идей, изложенных в дорево­люционной работе «Общественная психология». Теперь его взгляды на социальную психологию включаются в контекст рефлексологии.

Предметом рефлексологии Бехтерев полагал человеческую лич­ность, изучаемую строго объективными методами — так, что понятие психики при этом практически устранялось и его заменяла «соотно­сительная деятельность» как форма связи между реакциями организ­ма и внешними раздражителями. Предполагалось, что только такой подход дает последовательно материалистическое объяснение пове­дения человека и, следовательно, соответствует фундаментальным принципам марксизма. Распространив подход рефлексологии на по­нимание социально-психологических явлений, В.М. Бехтерев пришел к построению «коллективной рефлексологии». Он считал, что ее пред­метом является поведение коллективов, личности в коллективе, ус­ловия возникновения социальных объединений, особенности их дея­тельности, взаимоотношения их членов. Такое понимание представ­лялось преодолением субъективистской социальной психологии, поскольку все проблемы коллективов толковались как соотношение внешних влияний с двигательными и мимико-соматическими реак­циями их членов. Социально-психологический подход должен был быть обеспечен соединением принципов рефлексологии (механизмы объе­динения людей в коллективы) и социологии (особенности коллекти­вов и их отношения с обществом). Предмет коллективной рефлексо­логии определяется так: «...изучение возникновения, развития и дея­тельности собраний и сборищ... проявляющих свою соборную

9

соотносительную деятельность как целое, благодаря взаимному об­щению друг с другом входящих в них индивидов». Хотя, по существу, это было определение предмета социальной психологии, сам Бехте­рев настаивал на термине «коллективная рефлексология», «вместо обычно употребляемого термина общественной или социальной, иначе коллективной психологии».

В предложенной концепции содержалась весьма полезная, хотя и не проведенная последовательно, идея, утверждающая, что коллек­тив есть нечто целое, в котором возникают новые качества и свой­ства, возможные лишь при взаимодействии людей. Вопреки замыслу, эти особые качества и свойства развивались по тем же законам, что и качества индивидов. Соединение же социального и биологического в самом индивиде трактовалось достаточно механистически: хотя лич­ность и объявлялась продуктом общества, в основу ее развития были положены биологические особенности и, прежде всего, социальные инстинкты; при анализе социальных связей личности для их объясне­ния привлекались законы неорганического мира (тяготения, сохране­ния энергии и пр.). В то же время сама идея биологической редукции подвергалась критике. Тем не менее заслуга Бехтерева для последую­щего развития социальной психологии была огромна. В русле же дис­куссии 20-х гг. его позиция противостояла позиции Челпанова, в том числе и по вопросу о необходимости самостоятельного существова­ния социальной психологии.

Участие в дискуссии приняли и представители других обществен­ных дисциплин. Здесь прежде всего следует назвать МЛ. Рейснера, зани­мавшегося вопросами государства и права. Следуя призыву видного ис­торика марксизма В.В. Адоратского обосновать социальной психологи­ей исторический материализм, М.А. Рейснер принимает вызов построить марксистскую социальную психологию. Способом ее построения являет­ся прямое соотнесение с историческим материализмом физиологичес­кого учения И.П. Павлова, при котором социальная психология должна стать наукой о социальных раздражителях разного типа и вида, а также об их соотношениях с действиями человека. Привнося в дискуссию ба­гаж общих идей марксистского обществоведения, Рейснер оперирует соответствующими терминами и понятиями: «производство», «надстрой­ка», «идеология» и проч. С этой точки зрения в рамках дискуссии Рейс­нер не включался непосредственно в полемику с Г.И. Челпановым.

Свой вклад в развитие социальной психологии со стороны «смеж­ных» дисциплин внес и журналист Д. Войтоловский. С его точки зре­ния, предметом коллективной психологии является психология масс. Он прослеживает ряд психологических механизмов, которые реализу­ются в толпе и обеспечивают особый тип эмоционального напряже­ния, возникающего между участниками массового действия. Войто­ловский предлагает использовать в качестве метода исследования этих явлений сбор отчетов непосредственных участников, а также наблю-

10

дения свидетелей. Публицистический пафос работ Войтоловского про­является в призывах анализировать психологию масс в тесной связи с общественными движениями политических партий.

В целом же итоги дискуссии оказались для социальной психологии достаточно драматичными.

<...> Поиск некоторого позитивного решения вопроса о судьбе со­циальной психологии был обречен на неуспех, что в значительной мере обусловлено было принципиальными различиями в понимании пред­мета социальной психологии. С одной стороны, она отождествлялась с учением о социальной детерминации психических процессов; с другой — предполагалось исследование особого класса явлений, порожденных совместной деятельностью людей, прежде всего — явлений, связанных с коллективом. Те, кто принимал первую трактовку (и только ее), справед­ливо утверждали, что результатом перестройки всей психологии на марк­систской, материалистической основе должно быть превращение всей психологии в социальную. Тогда никакая особая социальная психология не требуется. Это решение хорошо согласовывалось и с критикой пози­ции Г.И. Челпанова. Те же, кто видел вторую задачу социальной психо­логии — исследование поведения личности в коллективе и поведения самих коллективов, не смогли предложить адекватное решение проблем.

Итогом этой борьбы явилось утверждение права гражданства лишь первой из обозначенных трактовок предмета социальной психологии. Дискуссия приобрела политическую окраску, что и способствовало ее свертыванию: под сомнение была поставлена принципиальная воз­можность существования социальной психологии в социалистичес­ком обществе.

«Перерыв» в развитии социальной психологии

<...> Нарастающая изоляция советской науки от мировой особен­но сказывалась в отраслях, связанных с идеологией и политикой. Не­удача дискуссии, вместе с указанным обстоятельством, способство­вала полному прекращению обсуждения статуса социальной психоло­гии, и период этот получил впоследствии название «перерыв».

Вместе с тем термин «перерыв» в развитии советской социальной психологии может быть употреблен лишь в относительном значении: перерыв действительно имел место, но лишь в «самостоятельном» существовании дисциплины, в то время как отдельные исследова­ния — по своему предмету социально-психологические — продолжа­лись. Нужно назвать по крайней мере три области науки, где этот процесс имел место.

Прежде всего, это философия. Социологическое знание как тако­вое в то время находилось под запретом, и отдельные проблемы соци­ологии разрабатывались под «крышей» исторического материализма. Это, в свою очередь, означало разработку с определенных методологических

11

позиций и ряда проблем социальной психологии. Здесь характерна апел­ляция к ряду марксистских работ, в частности Г. В. Плеханова. Плеханов выделял в своей известной «пятичленной формуле» структуры обще­ственного сознания «общественную психологию», что позволяло ис­следовать некоторые характеристики психологической стороны обще­ственных явлений. Он, в частности, утверждал, что для Маркса пробле­ма истории была также психологической проблемой. Это относится к описаниям психологии классов, анализу структуры массовых побужде­ний людей — таких, как общественные настроения, иллюзии, заблуж­дения. Особое внимание уделялось характеристике массового сознания в период больших исторических сдвигов, в частности тому, как в эти периоды взаимодействуют идеология и обыденное сознание. Аналогич­но рассматриваются и другие проблемы, имеющие отношение к соци­альной психологии: взаимоотношения личности и общества, личности и малой группы (микросреды ее формирования), способы общения, механизмы социально-психологического воздействия. <...>

Другой отраслью знания, которая помогла сберечь интерес к оп­ределенным разделам социальной психологии, была педагогика. Здесь, в основном, были сконцентрированы исследования коллектива, глав­ным образом, в трудах А.С. Макаренко, А.С. Залужного и др.

Чисто педагогические проблемы коллектива соотносились с идеями В.М. Бехтерева, высказанными в «Коллективной рефлексологии», хотя по­зиция по отношению к ним была различной. Принималась идея В.М. Бехтере­ва о том, что коллектив есть всегда определенная система взаимодей­ствий индивидуальных членов. Что же касается природы этого взаимо­действия, она трактовалось по-разному. У самого Бехтерева взаимодействие определялось как механизм возникновения «коллективных рефлексов». В работах же педагогов больший акцент делался на различные стороны взаимодействия. У А.С. Залужного интерпретация взаимодействия была близка к оригинальному пониманию Бехтерева: «Коллективом мы бу­дем называть группу взаимодействующих лиц, совокупно реагирующих на те или иные раздражители». Вслед за Бехтеревым, Залужный не ана­лизировал содержательные характеристики этой совместной деятель­ности и ее соотношение с внешними социальными условиями. Это дало повод А.С. Макаренко не только вступить в полемику с Залужным, но и заняться обоснованием различных признаков коллектива.

Отвергая «взаимодействие и совокупное реагирование» как «что-то даже не социальное», А.С. Макаренко, гораздо более строго при­держиваясь марксистской парадигмы, утверждает, что «коллектив есть контактная совокупность, основанная на социалистическом принци­пе объединения, и возможен только при условии, если он объединяет людей на задачах деятельности, явно полезной для общества». Если отбросить жесткую идеологическую схему, прямо апеллирующую к оп­ределению коллектива Марксом (что в значительной степени «задало» дальнейшую разработку проблемы коллектива в советской социальной

12

психологии), то в конкретном анализе психологических проявлений коллектива у Макаренко можно найти много весьма интересных и по­лезных подходов. К ним относится, например, характеристика особой природы отношений в коллективе: «... вопрос об отношении товарища к товарищу — это не вопрос дружбы, не вопрос любви, не вопрос сосед­ства, а это вопрос ответственной зависимости». В современной терми­нологии эта мысль означает не что иное, как признание важнейшей роли совместной деятельности, как фактора, образующего коллектив и опосредующего всю систему отношений между его членами. Другой важ­ной идеей является концепция развития коллектива, неизбежность ряда стадий, которые он проходит в своем существовании, и описание са­мих этих стадий, или ступеней. Красной нитью в рассуждениях Мака­ренко проходит мысль о том, что внутренние процессы, происходящие в коллективе, строятся на основе соответствия их более широкой систе­ме социальных отношений, что, по-видимому, может быть рассмотре­но как прообраз идеи «социального контекста». <...>

Наконец, третьим «пространством» латентного существования социальной психологии в период «перерыва» была, конечно, общая психология и некоторые ее ответвления. Особое место здесь занимают работы Л.С. Выготского, получившие всемирное признание. Из всего богатства идей культурно-исторической школы в психологии, создан­ной Выготским, две имеют непосредственное отношение к развитию социальной психологии. С одной стороны, это учение Л.С. Выготского о высших психических функциях, которое реализовало задачу выяв­ления социальной детерминации психики (т.е., выражаясь языком дискуссии 20-х гг., «делало всю психологию социальной»).

С другой стороны, в работах Л.С. Выготского и в более непосред­ственной форме обсуждались вопросы социальной психологии, в ча­стности — ее предмета. Полемизируя с Бехтеревым, Выготский не соглашается с тем, что дело социальной психологии — изучать пси­хику собирательной личности. С его точки зрения, психика отдельного человека тоже социальна, поэтому она и составляет предмет социаль­ной психологии. В то же время коллективная психология изучает лич­ную психологию в условиях коллективного проявления (например, войска, церкви). Несмотря на отличие такого понимания от совре­менных взглядов на социальную психологию, обусловленного пред­шествующей дискуссией, в ней много рационального.

В рамках психологии были и другие, довольно неожиданные «при­ближения» к социально-психологической проблематике. Достаточно упомянуть два из них. Прежде всего, это разработка проблем психотех­ники (И.Н. Шпильрейн, С.Г. Геллерштейн, И.Н. Розанов). Ее судьба сама по себе складывалась непросто, в частности, из-за «связей» с педологи­ей (распространенной в то время), но в период относительно благопо­лучного существования психотехника в определенном смысле смыка­лась с социально-психологическими исследованиями. Разрабатывая про-

13

блемы повышения производительности труда, психологической и фи­зиологической основ трудовой деятельности, психотехники широко использовали тот арсенал методических приемов, который был свой­ствен и социальной психологии: тестирование, анкетные опросы и т.п. Довольно близко к психотехническим 'исследованиям стояли и работы Центрального Института труда (А. К. Гастев), сделавшие акцент на трак­товке труда как творчества, в процессе которого вырабатывается особая «трудовая установка». Все это подводило к необходимости учета соци­ально-психологических факторов.

Потребность в социально-психологическом знании была настоль­ко сильна, что даже популярный в начале этого периода психоанализ иногда трактовался как своеобразная ветвь социальной психологии.

Все это позволяет заключить, что «абсолютного» перерыва в раз­витии социальной психологии в СССР даже и в годы ее запрета не было. <...>

Второе рождение: дискуссия конца 50-х - начала 60-х годов

В конце 50-х — начале 60-х гг. развернулся второй этап дискуссии о предмете социальной психологии и вообще о ее судьбе в советском обществе. <...>

Характерно, что дискуссия вновь началась в рамках психологии, хотя в ней приняли участие и социологи. Опять сыграл роль такой фактор, как большая защищенность психологии от идеологического давления по сравнению с социологией. <...>

Дискуссия началась в 1959 г. статьей А.Г. Ковалева, опубликован­ной в журнале «Вестник ЛГУ», после чего была продолжена на II Всесоюзном съезде психологов в 1963 г. Почти одновременно дискус­сия шла и на страницах журнала «Вопросы философии». Основная полемика касалась не только кардинального вопроса «быть или не быть» социальной психологии, но и более конкретных — о предмете социальной психологии и ее «границах» с психологией и социологи­ей. Несмотря на обилие точек зрения, все они могут быть сгруппиро­ваны в несколько основных подходов. <...>

Первый, получивший преимущественное распространение среди социологов, утверждал социальную психологию как науку о «массо-видных явлениях психики». В рамках этого подхода разные исследова­тели выделяли разные явления, подходящие под определение. Иногда больший акцент делался на изучение психологии классов, других боль­ших социальных общностей, и в этой связи — на отдельные элементы общественной психологии больших социальных групп (традиции, нра­вы, обычаи). В других случаях больше внимания уделялось формирова­нию общественного мнения, таким специфическим массовым явле­ниям, как мода и пр. В рамках этого же подхода согласно говорилось о необходимости изучения коллективов. Плехановский термин «обще-

14

ственная психология» был интерпретирован как определенный уро­вень общественного сознания, в то время как термин «социальная психология» был закреплен за названием науки.

Второй подход, представленный преимущественно психологами, видел главным предметом исследования в социальной психологии лич­ность. Оттенки проявлялись здесь в толковании контекста исследования личности — то ли с точки зрения типологий личности, ее особеннос­тей, положения в коллективе, то ли, главным образом, в системе меж­личностных отношений и общения. Часто в защиту этого подхода при­водился довод, что он более «психологичен», что и дает большие осно­вания рассматривать социальную психологию как часть психологии.

Наконец, в ходе дискуссии обозначился и третий, «синтезирую­щий» подход к проблеме. Социальная психология была рассмотрена здесь как наука, изучающая и массовые психические процессы, и положение лично­ сти в группе. В этом случае проблематика социальной психологии пред­ставлялась достаточно широкой: практически весь круг вопросов, ис­следуемых в различных школах социальной психологии, включался в ее предмет. По-видимому, такое понимание более всего отвечало реально складывающейся практике исследований, а значит, и практическим потребностям общества, поэтому оказалось наиболее укоренившимся.

Но согласие в понимании круга задач социальной психологии еще не означало согласия в понимании ее соотношения с социологией и психологией. Что касается первой, то, поскольку в социологии шла довольно острая дискуссия относительно предмета, сколь-нибудь од­нозначного ответа на вопрос о границах найдено не было. Эти грани­цы, впрочем, довольно рыхлы до сих пор как в мировой, так и в отечественной социальной психологии. На протяжении длительного времени несколько проблемных областей просто пересекались: на­пример, социология личности и психология личности, социология малой группы и социальная психология малой группы и т.п. Вместе с тем, если сегодня эта ситуация не кажется драматичной, то в дискус­сии 50—60-х гг. ей придавалось порою именно такое значение. Вопрос о границах социальной психологии и общей психологии также не был разрешен полностью, хотя какие-то ориентиры и были выстроены; в частности, предполагалось, что основной водораздел проходит по линии личность — личность в группе, хотя конкретное содержание этой оппозиции толковалось по-разному, в зависимости от привер­женности автора к той или иной психологической школе. (В отличие от социологии, про которую в ее марксистском варианте вообще не принято было говорить как про науку, обладающую «школами», в психологии проблема решалась более спокойно и принималось, на­пример, деление на «московскую» и «ленинградскую» школы.)

Дискуссия на втором ее этапе имела огромное значение для даль­нейшего существования и развития социальной психологии. В целом она означала конституирование социальной психологии как относи-

15

тельно самостоятельной дисциплины, на первых порах утвердившей­ся в качестве таковой в составе психологической науки. Такое реше­ние имело два следствия: оно определяло специфику институциона- лизации советской социальной психологии, и специфику решения ее методологических проблем. Первое следствие дало знать о себе по тому, где и как были созданы первые научные и учебные «единицы» этой дисциплины. Социальная психология отныне заняла прочное место в структуре научных конгрессов по психологии (начиная с 1963 г.). В 1962 г. в Ленинградском университете образуется первая в стране лаборато­рия социальной психологии, а в 1968 г. — кафедру с таким названием возглавил Е.С. Кузьмин (в МГУ такая кафедра была создана позже, в 1972 г. под руководством Г.М. Андреевой). Обе кафедры возникают на факультетах психологии по той простой причине, что социологичес­ких факультетов тогда просто не было. В то же время создаются много­численные социально-психологические лаборатории и центры, также тяготеющие к психологическим учреждениям или непосредственно «в практике», например, на промышленных предприятиях. В 1972 г. создается сектор социальной психологии в системе Академии Наук СССР, т.е. по целой совокупности причин психология институциона-лизируется как психологическая дисциплина. (Более далеким отзвуком этой ситуации явилось и то, что в перечне профессий, по которым присваивались ученые степени кандидата и доктора наук ВАК СССР, социальная психология оставалась в рубрике «психологические специ­альности», и лишь много позже она была уравнена в правах — в 1987 г. в социологии появилась специальность «социальная психология».)

Второе следствие касалось решения методологических проблем социальной психологии. Коль скоро она «проходила» по рубрике пси­хологических дисциплин, ее взаимоотношения с марксизмом строи­лись по иной модели, чем в социологии. Марксистский подход не выступает здесь в качестве прямого идеологического диктата, но за­являет о себе преимущественно как преломленный в общепсихологи­ческой теории некоторый философский принцип. Это не освобождало от идеологических «вкраплений» в проблематику социальной психо­логии. Наиболее ярко они проявлялись в оценке западных школ соци­альной психологии, хотя и здесь довольно редко в форме прямых по­литических «обличений», но скорее как критика «ложной методоло­гии» (впрочем, пропорции того и другого варьировали у разных авторов). Апелляции к идеологии присутствовали и в освещении некоторых конкретных проблем, например, коллектива, «психологии социалис­тического соревнования» и пр. «Идеологический диктат» не насаждал­ся извне или каким-нибудь прямым вмешательством со стороны госу­дарственных органов или партии — скорее, он проявлялся как «внут­ренняя цензура», поскольку основная масса профессионалов была воспитана в традициях марксистской идеологии.

Гораздо важнее опосредованное «влияние» марксизма на социальную

16

психологию через философские основания общей психологии. В данном случае необходимо назвать, прежде всего, психологическую теорию деятельности, разработанную на основе учения Л.С.Выготского о куль­турно-исторической детерминации психики. Теория деятельности, раз­витая в трудах С.Л. Рубинштейна, А.Н. Леонтьева, А.Р. Лурия, была при­нята большинством представителей психологической науки в СССР, хотя и в различных ее вариантах. Наиболее полно она была интернали-зована социальной психологией московской школы, на психологичес­ком факультете МГУ (где деканом был А.Н. Леонтьев). Кардинальная идея теории, заключающаяся в том, что в ходе деятельности человек не только преобразует мир, но и развивает себя как личность, как субъект деятельности, была воспроизведена в социальной психологии и «адап­тирована» в исследованиях группы. Содержание названного принципа раскрывается здесь в понимании деятельности как совместной, а груп­пы как субъекта, что позволяет изучать ее характеристики в качестве атрибутов субъекта деятельности. Это, в свою очередь, позволяет трак­товать отношения совместной деятельности как фактор интеграции груп­пы. Наиболее полное выражение этот принцип получил позже в психо­логической теории коллектива.

Принятие принципа деятельности фундаментальным в значитель­ной степени обусловило весь «образ» социальной психологии как науки. Во-первых, это предполагало акцент не на лабораторные, но на реаль­ные социальные группы, поскольку лишь в них присутствуют действи­тельные социальные связи и отношения; во-вторых, принятый прин­цип определил логику построения предмета социальной психологии. <...>

Некоторые следствия из приложений теории деятельности оказыва­ются весьма близкими современным поискам, особенно европейской социально-психологической мысли с ее акцентом на необходимость учета «социального контекста». Определенную роль в таком содержательном оформлении социальной психологии сыграла и общекультурная тради­ция российской мысли, задавшая большую, чем, например, в американ­ской социальной психологии, ориентацию на гуманитарный характер знания или, как минимум, на примирение сциентистских и гуманисти­ческих принципов (например, наследие М.М. Бахтина).

Современное состояние: области исследований

70—80-е гг. — это период весьма бурного развития социальной психологии в СССР. Ее институционализация к этому времени завер­шена, и основная форма дальнейшего развития — экстенсивное («вширь») и интенсивное («вглубь») развертывание двух типов ис­следований. Последнее относится прежде всего к совершенствованию методического и методологического арсенала науки. И в том, и в другом случае большую роль сыграло расширение сферы международных кон­тактов советских социальных психологов — от участия в международ-

17

2 - 7380

ных конгрессах и конференциях, международных организациях (в 1975 г. были избраны членами Европейской Ассоциации Эксперименталь­ной Социальной Психологии первые четыре советских ученых: Г.М. Андреева, И.С. Кон, А.Н. Леонтьев и В.А. Ядов) до участия в совмес­тных исследованиях и публикаций в международных журналах.

Обозначаются достаточно четко две сферы социальной психоло­гии и соответственно два типа исследований: фундаментальные и при­кладные. Последние получают широкое развитие в таких отраслях общественной жизни, как промышленное производство (с попытками создания здесь социально-психологической службы), деятельность СМИ, школа (с утверждением должности «школьного психолога», выполняющего преимущественно социально-психологическую рабо­ту), армия, «служба семьи» и пр. Судьба этой области социальной психологии в дальнейшем значительно изменяется, отчасти в связи с дальнейшей специализацией и отпочкованием так называемой «прак­тической социальной психологии» (экспертиза-консультирование, тре­нинг), отчасти — в связи с радикальными социальными преобразова­ниями после 1985 г.

Что же касается «академической» ветви социальной психологии, реализующейся в системе фундаментальных исследований, то здесь по­лучают широкое развитие практически все основные проблемы науки. <...>

Мера представленности основных проблем вполне сопоставима с объемом их исследования в других странах.

Естественно, что отчетливо обозначились магистральные направ­ления: психология малых групп (В.Б. Ольшанский, Я.Л. Коломинс-кий, Р.Л. Кричевский, Ю.П. Волков), психология межгрупповых от­ношений (B.C. Агеев), психология конфликта (А.И. Донцов, Ю.М. -Бородкин), этнопсихология (Т.Г. Стефаненко), социализация (Н.В. Андреенкова, Е.М. Дубовская) и пр. Столь же широкое распростране­ние получили прикладные исследования почти во всех сферах обще­ственной жизни: управления (А.Л. Свенцицкий, А.Л. Журавлев), средств массовой информации (А.А. Леонтьев, Н.Н. Богомолова, Ю.А. Шерко-вин), науки (М.Г. Ярошевский — автор концепции «программно-ро­левого подхода», М.А. Иванов), организации (Ю.М. Жуков, Т.Ю. Ба­заров, Е.Н. Емельянов), политики (Л.Я. Гозман).

В последние годы заявило о себе особое направление — практи­ ческая социальная психология, которая частично по-прежнему сосре­доточена в высших учебных заведениях и научно-исследовательских институтах, но в значительной мере реализует себя в специальных организациях типа консультационных центров, рекламных бюро и т.п. Практическая социальная психология сделала ряд обобщающих тру­дов методологического характера. Так, получившей широкое распро­странение практике социально-психологического тренинга предше­ствовали работы Л.А. Петровской. Психологи-практики объединены в

18

несколько обществ и ассоциаций, среди которых можно назвать Ас­социацию практической психологии, Ассоциацию психотерапии (где заметное звено — групповая психотерапия) и др. Предметом дискус­сии остается вопрос о взаимоотношениях академической социальной психологии \\ различных видов ее практического воплощения. К со­жалению, специальных учреждений для подготовки кадров в этой области не существует, и университетские курсы вынуждены выпол­нять не свойственные им функции.

Что же касается социально-психологического образования в це­лом, статус его сейчас достаточно прочен. Ранее всего такое образо­вание было сосредоточено на психологических факультетах и отделе­ниях университетов, где в ряде случаев были созданы специальные кафедры социальной психологии (кроме Москвы и Санкт-Петербур­га—в Ярославле, Ростове-на-Дону, а также в университетах Украи­ны и Грузии — в Киеве и Тбилиси). На возникших позже социологи­ческих факультетах специальных кафедр нет, но курсы социальной психологии читаются повсюду. Более того, такие курсы с недавних пор введены и во всех педагогических университетах и институтах, а также и в некоторых высших технических учебных заведениях. Эпизо­дически курсы социальной психологии читаются на ряде «смежных» факультетов в университетах: юридическом, экономическом, журна­листики и др. Как уже отмечалось, специальность «социальная психо­логия» присутствует в перечне специальностей государственной атте­стационной системы.

Уроки и перспективы

С таким багажом советская социальная психология пришла к мо­менту начала радикальных социальных преобразований, получивших импульс вместе с «перестройкой»: подобно тому, как в истории этой науки на Западе общественные потрясения 1968 г. дали основания для ее глубокой рефлексии, социальные изменения в СССР не могли не заставить советскую социальную психологию также переосмыслить и путь своего развития, и свои реальные возможности, причины успе­хов и слабостей. Коренные преобразования в экономической структу­ре общества, характере политической власти, во взаимоотношениях общества и личности сказались на изменениях в самом предмете ис­следований и должны были быть осмыслены в терминах науки. Еще рано говорить о подлинном осмыслении социальной психологией новой реальности, но кое-какие выводы можно сделать и в этой связи обри­совать некоторые перспективы.

Как отмечалось, накопленный советской социальной психологи­ей опыт, ее теоретические и экспериментальные разработки, несмот­ря на то, что создавались в марксистской парадигме, не выводили отечественную социальную психологию из русла развития мировой

19

науки. Во всяком случае, одна общая черта, несомненно, присутству­ет: социальная психология любой школы на любом отрезке ее исто­рии всегда апеллировала к стабильному обществу. Собственно, такая переменная, как «стабильность—нестабильность», практически не фигурировала в исследованиях. В этом смысле социальная психология значительно отличается от социологии, где проблема социальных из­менений давно включена в общий контекст науки. В социальной пси­хологии, во многом за счет того, что эталоны ей на международной арене задавала американская традиция с ее позитивистски-эмпиричес­ким креном, эта проблема явно возникает лишь в последние годы в рамках зарождения европейской «оппозиции» американскому образцу. Так, в работах А. Тэшфела был остро поставлен вопрос о недопустимо­сти игнорирования в социально-психологических исследованиях соци­альных изменений, происходящих в обществе. В советской традиции эта идея присутствовала в лучшем случае на уровне деклараций, в исследо­вательской же практике она оказалась безоружной перед лицом гло­бальных общественных трансформаций, и одна из причин этого — до­минирование не социологической, а психологической версии предмета. Аппарат социально-психологического исследования, его средства не адаптированы к изучению феноменов изменяющегося мира. Поэтому, если социальной психологии приходится существовать в этом мире, ее первая задача — осознать характер происходящих преобразований, по­строить собственную программу трансформирования сложившихся подходов в связи с новыми объектами исследований, новыми типами отношений в обществе, новой ситуацией.

Радикализм преобразований, осуществляемых в России, настоль­ко глубок, что многие из их проявлений просто не могут быть «схва­чены» в рамках разработанных социально-психологических схем: са­мая существенная черта современного российского общества — не­стабильность — исключает его анализ методами и средствами, приспособленными для анализа стабильных ситуаций. Соображение о том, что социальная психология изучает «сквозные» проблемы чело­веческих взаимоотношений, их общие, универсальные механизмы, не может поправить дело. Хотя идея включения в социально-психоло­гические исследования социального контекста принципиально давно принята наукой (что нашло отражение в работах С. Московиси, А. Тэш­фела, Р. Харре и др.), теперь в нашей стране «контекст» этот настоль­ко сложен, что требует специального осмысления. Уже сегодня можно обозначить те процессы, с которыми сталкивается массовое сознание в ситуации нестабильности и которые требуют пристального внима­ния социальных психологов.

К ним можно отнести глобальную ломку социальных стереотипов, обладавших глубокой спецификой в нашем обществе: исключитель­ная «длительность» их утверждения (практически в течение всего пе­риода существования советского общества), широта их распростра-

20

ненности (внедрение в сознание самых разнообразных социальных групп, хотя и с разной степенью интенсивности), наконец, поддерж­ка их не только силой господствующей идеологии, но и институтами государства.

Изменение системы ценностей — второй блок социально-психоло­гических феноменов, требующих внимания исследователей. Это каса­ется соотношения групповых (прежде всего, классовых) и общечело­веческих ценностей. Воздействие идеологических нормативов было настолько велико, что идея приоритета классовых ценностей прини­малась в массовом сознании как сама собой разумеющаяся, и напро­тив, общечеловеческие ценности трактовались как проявления «абст­рактного гуманизма». Неготовность к их принятию обернулась в новых условиях возникновением вакуума, когда старые ценности оказались отброшенными, а новые — не воспринятыми.

С этим связан и третий блок проблем, сопряженных с кризисом идентичности. Инструмент формирования социальной идентичности — процесс категоризации в значительной мере модифицируется в не­стабильном обществе: категории, фиксирующие в познании устояв­шееся, есть порождения стабильного мира. Когда же этот мир разру­шается, разрушаются и социальные категории, в частности те, кото­рые обозначают социальные или этнические группы (как быть сегодня, например, с такой категорией, как «советский человек»?). Послед­ствия этого для многих людей довольно драматичны.

Перечень такого рода проблем может быть продолжен, однако вывод уже напрашивается: социальная психология сталкивается с новой социальной реальностью и должна ее осмыслить. Мало просто обно­вить проблематику (например, исключить тему «психологические про­блемы социалистического соревнования»); недостаточно также про­сто зафиксировать изменения в психологии больших и малых соци­альных групп и личностей (в той, например, области, как они строят образ социального мира в условиях его нестабильности), хотя и это надо сделать. Вместе с тем кое-какие шаги в этом направлении уже делаются, например, в исследованиях ломки стереотипов, кризиса идентичности и др. Необходим поиск принципиально новых подходов к анализу социально-психологических явлений в изменяющемся мире, новой стратегии социально-психологического исследования.

Возможно, они приведут к совершенно новой постановке вопро­са об общественных функциях социальной психологии. Хотя в прин­ципе такие функции определены и изучены, их содержание может существенно изменяться, если социальная психология сумеет изба­виться от нормативного характера, который был присущ ей в пред­шествующий период, то есть в меньшей степени будет считать своей функцией предписание должного и, напротив, в большей степени предоставлять человеку информацию, оставляющую за ним право на самостоятельный выбор решения. <...>

21

К.Дж. Герген

СОЦИАЛЬНАЯ ПСИХОЛОГИЯ КАК ИСТОРИЯ*

<...> Цель настоящей статьи состоит в том, чтобы доказать, что социально-психологическое исследование есть по преимуществу ис­следование историческое. В отличие от естественных наук социальная психология имеет дело с фактами, которые подвержены заметным временным флуктуациям и по большей мере неповторимы. Принци­пы взаимодействия людей не могут быть с легкостью выявлены с течением времени, потому что нестабильны факты, на которых они базируются. Здесь невозможна аккумуляция знания в обычном, науч­ном понимании этого процесса. Ниже будут изложены два ряда аргу­ментов в защиту данного тезиса: в первом случае в центре внимания будет воздействие науки на характер социального поведения, во вто­ром — процесс исторических изменений. <...>

Влияние науки на процесс социального взаимодействия

<...> В последнее десятилетие обратная связь между учеными и об­ществом получает все более широкое распространение. Стремительно расширяются разнообразные каналы коммуникации. Современное ли­беральное образование предполагает знакомство с основными постула­тами психологии. Средства массовой информации также постепенно осознают широкий интерес публики к психологическим проблемам. Издатели популярной периодики обнаружили прибыльность публика­ций, отражающих мнение психологов по поводу современных моделей поведения. Если к названным тенденциям прибавить экспансию книж­ного рынка популярных изданий по психологии, растущие требования обоснованности общественных затрат на психологические исследова­ния со стороны правительства, распространение техники разрешения конфликтов, становление (с помощью рекламы и деловых игр) психо­логии торговли и предпринимательства, а также возрастающий уровень доверия важнейших институтов (коммерческих, государственных, со­циальных) к сведениям кабинетных ученых, занятых психологией по­ведения, — все это позволит ощутить ту теснейшую взаимосвязь, кото­рая существует между психологом и его культурным окружением. <...>

Однако не только практическое применение наших научных прин­ципов может изменить характер эмпирических данных, на которых эти принципы базируются, но и сам процесс разработки этих прин­ципов способен лишить их фактического основания. Можно привести

* Герген КДж. Социальная психология как история /Социальная психология: Саморефлексия маргинальности. М., 1995. С. 23—49.

22

три ряда аргументов, касающихся данной проблемы: первый связан с необъективностью оценок в процессе психологического исследова­ния, второй — с «освобождающим эффектом» психологического зна­ния, третий — с превалирующими ценностями культуры.

Являясь аналитиками человеческого взаимодействия, мы обрече­ны на своеобразную двойственность. С одной стороны, мы дорожим беспристрастностью в решении научных проблем, так как хорошо пред­ставляем себе последствия чрезмерной приверженности какой-либо системе ценностей. С другой стороны, как социализированные индиви­ды мы несем с собой массу ценностей, связанных с природой соци­альных отношений. Социальный психолог, чья система ценностей не влияет на предмет его исследований, исходы наблюдения или способы описания, будет скорее исключением, чем правилом. Мы включаем наши личностные ценности и в разрабатываемые нами теории социального взаимодействия. Воспринимающий эти теории получает, таким обра­зом, двоякую информацию: бесстрастное описание того, что является, и искусно замаскированное предписание того, что желательно. <...>

Например, в работах, посвященных конформизму, конформиста нередко рассматривают как гражданина второго сорта, как предста­вителя социального стада, который отказывается от личных убежде­ний в угоду ошибочному мнению других. В результате модели социаль­ного конформизма привлекают общественное внимание к таким фак­торам, которые в принципе могут повлечь за собой социально нежелательные действия. В сущности, психологическая информация блокирует влияние подобных факторов в будущем.

Аналогичный подтекст нередко содержат и исследования измене­ния аттитюдов. Знание принципов смены аттитюдов вселяет лестную уверенность в своей способности изменять окружающих людей, кото­рые таким образом низводятся до статуса манипулируемых. Тем самым теории смены аттитюдов обращают внимание широкой публики на не­обходимость психологической защиты от факторов потенциального воз­действия. Точно так же теории агрессии, как правило, третируют агрес­сора, модели межличностных соглашений осуждают отношения эксп­луатации, а концепции морального развития пренебрегают теми, чей уровень нравственного становления не достиг оптимальной стадии. Сво­бодной от ценностных предрассудков может, на первый взгляд, пока­заться теория когнитивного диссонанса; однако в большинстве работ этой теоретической ориентации в крайне нелестных выражениях опи­сываются источники снижения диссонанса. Как это глупо, — скажем мы, — что люди должны плутовать, стремиться получить низкий тесто­вый балл, менять свое мнение о других или есть нелюбимую пищу — и все это только для того, чтобы поддерживать социальное согласие!

23

<...> Категории, которыми оперирует психология, редко свобод­ны от ценностей; большинство из них вполне можно было бы заме­нить другими понятиями с совершенно иным ценностным багажом. Социальный конформизм можно было назвать просоциальным пове­дением, изменение аттитюдрв — когнитивным взаимодействием, а склонность к риску — проявлением социального бесстрашия. <...>

Передача ценностей посредством знания лишь отчасти происхо­дит сознательно. Приверженность ценностям — это неизбежный побочный продукт социального бытия, и мы как участники социаль­ного процесса, преследуя свои профессиональные цели, вряд ли можем отгородиться от ценностей общества. Кроме того, используя для науч­ного общения язык своей культуры, мы не найдем таких терминов для обозначения социальной интеракции, которые не были бы обре­менены ценностными предписаниями. Мы могли бы, вероятно, свес­ти на нет скрытые предписания, составляющие атрибут научной ком­муникации, если бы воспользовались чисто техническим языком. Од­нако даже технический язык приобретает оценочный характер, как только ученые начинают использовать его в качестве рычага социаль­ного изменения. Видимо, наилучший выход — это предельное внима­ние к собственной предвзятости и откровенность ее выражения. Цен­ностная тенденциозность может оказаться неизбежной, но мы в со­стоянии избежать ее облачения в костюм объективной истины.

Знание и свобода поведения

В психологической исследовательской практике не принято сооб­щать о теоретических предпосылках исследования его объекту ни до, ни в ходе эксперимента. <...> Точно так же в психологически инфор­мированном обществе чистая проверка теорий, о которых общество информировано, становится трудно осуществимой задачей. Здесь и заключено фундаментальное различие между естественными и соци­альными науками. <...>

Мое общее предположение таково: искушенность в сфере психоло­гических принципов освобождает людей от поведенческих последствий этих принципов. Она делает индивида крайне чутким к внешним воз­действиям и привлекает его особое внимание к определенным аспектам окружающей среды и собственной личности. Так, знание о невербаль­ных сигналах психологического стресса или разрядки позволяет избе­гать подачи этих сигналов в тех случаях, когда это выгодно субъекту; сведения о том, что люди, попавшие в беду, имеют меньше шансов получить помощь в толпе зевак, могут положительно повлиять на реше­ние предложить свою помощь в подобных обстоятельствах; информа­ция о мотивационном подъеме как о факторе, влияющем на интерпре­тацию событий, может помочь индивиду, переживающему это состоя­ние, принять меры предосторожности. В каждом из приведенных

24

примеров знание психологических принципов расширяет диапазон аль­тернативных действий, приводя к модификации или постепенному ис­чезновению прежних поведенческих моделей.

Бегство к свободе

Процесс исторического обесценивания психологической теории можно далее проследить, обратившись к анализу присущих западной культуре эмоциональных предрасположенностей. Наиболее важным в данном случае является ощущение общего беспокойства, которое свой­ственно западному человеку при ограничении диапазона его альтер­нативных реакций. <...>

Повсеместное распространение этой усвоенной социальной цен­ности имеет огромное значение для социально-психологической тео­рии с точки зрения сроков ее исторической достоверности. Обосно­ванные теории социального поведения становятся действенным ору­дием социального контроля. Поскольку поведение индивида в той или иной мере поддается предсказанию, он оказывается психологически уязвимым. Окружающие его люди могут изменить внешние условия или собственное поведение в отношении данного индивида, рассчи­тывая получить максимум выгоды при минимальных издержках. <...> Психологическое знание становится, таким образом, грозным ору­жием в руках других. Следовательно, психологические принципы таят в себе потенциальную опасность для тех, кто им подчиняется. Поэто­му стремление к личной свободе может провоцировать такое поведе­ние, которое лишает достоверности психологическую теорию. Чем большей способностью предвидения обладает психологическая тео­рия, тем шире ее социальное распространение и тем более громкой и повсеместной будет общественная реакция.

Общепринятая ценность личной свободы — это не единственный эмоциональный фактор, от которого зависит долговечность социально-психологической теории. Значимой ценностью для западной культуры выступает также индивидуальность или уникальность личности. <...> Психологическая теория с ее номотетической структурой не способна воспринять уникальное событие или явление; она рассматривает инди­видов только как представителей соответствующих классов объектов. Ответная массовая реакция сводится к утверждению дегуманизирую-щего характера психологической теории. Как отмечал в этой связи А. Маслоу, пациенты обычно негодуют, если их начинают классифициро­вать по рубрикам и награждать медицинскими ярлыками. Крайне жест­ко реагируют на попытки психологической дешифровки их поведения и представители различных социальных групп — женщины, негры, со­циальные активисты, жители пригородов, наставники, престарелые. Таким образом, мы пытаемся лишить ценности те теории, которые заманивают нас в ловушку своей обезличенностью. <...>

25

Психологическая теория и культурные изменения

Опровержение трансисторичности законов социальной психоло-гии не исчерпывается анализом влияния психологической науки на общество. Необходимо рассмотреть и другой ряд аналитических аргу­ментов. Мы обнаружим, что зафиксированные закономерности, а сле­довательно, и теоретические принципы жестко привязаны к текущим историческим обстоятельствам. Например, переменные, которые слу­жили надежными гарантами политической активности на ранних эта­пах войны во Вьетнаме, заметно отличаются от подобных индикато­ров более позднего периода этой же войны. Напрашивается очевид­ный вывод об изменениях в мотивации политической активности с течением времени. <...>

Подобные функциональные сдвиги не ограничиваются сферами непосредственного общественного интереса. Например, теория соци-ального сравнения Фестингера и экстенсивное направление дедук-тивного исследования базируются на двойном допущении, согласно которому: а) люди стремятся к адекватной самооценке и б) с этой целью сравнивают себя с другими. Нет никаких оснований предпола­гать, что склонности, о которых идет речь, предопределены генети­чески; мы без труда можем представить себе людей или целые обще­ства, применительно к которым эти допущения не будут иметь силы. Многие социальные аналитики критически относятся к общеприня­той тенденции определять свое Я со скидкой на мнение окружающих и пытаются посредством своих критических замечаний изменить само общество. Таким образом, целое исследовательское направление ока­зывается в сущности зависимым от совокупности приобретенных склонностей — склонностей, которые могут измениться под воздей­ствием времени и обстоятельств.

Точно так же от исходного допущения зависит и теория когни­тивного диссонанса, которая основывается на принципе непереноси­мости когнитивных противоречий. Подобная непереносимость вряд ли имеет генетическую основу: найдутся, разумеется, индивиды, ко­торые по-иному ощущают когнитивное противоречие. К примеру, ран­ние писатели-экзистенциалисты всячески приветствовали несообраз­ность как таковую. Мы опять-таки вынуждены констатировать, что прогностическая сила теории (в данном случае теории когнитивного диссонанса) зависит от наличного состояния личностных диспози­ций. Аргументы, которые приводились выше в связи с теорией соци­ального сравнения, вполне могут быть использованы применительно к работе Шехтера по проблеме аффилиации; описанный Мильграмом феномен послушания, вне всяких сомнений, связан с современным отношением к власти. В исследованиях, посвященных смене аттитю-дов, доверие к передающему информацию потому является столь силь­ным фактором мотивации, что в рамках нашей культуры мы приуче-

26

ны целиком и полностью полагаться на авторитеты; переданное же сообщение со временем начинает рассматриваться как независимое от своего источника только потому, что в данный текущий момент времени связь между содержанием информации и ее источником ока­зывается для нас бесполезной. Склонность поддерживать скорее дру­зей, чем посторонних, обнаруженная при изучении конформизма, ча­стично обусловлена усвоенным знанием о том, что товарищеская изме­на наказуема в современном обществе. Анализ каузальной атрибуции связан с культурно обусловленной традицией, согласно которой чело­век рассматривается как источник своих действий. Эта тенденция впол­не может претерпеть изменение, и некоторые исследователи аргумен-тированно доказывают, что именно так и случится в будущем. <...>

Доводы, изложенные выше, показывают бесперспективность даль­нейших попыток построения общей теории социального поведения. Необоснованной представляется и связанная с этими попытками вера ученых в то, что знание, касающееся законов социального поведе­ния, может быть накоплено точно так же, как это происходит в есте­ственных науках. Занятия социальной психологией есть по преимуще­ству занятия исторические, где исследователь поглощен объяснением и систематизацией современных ему социальных явлений. <...> Речь идет о существенных изменениях в самом характере исследовательс­кой работы социального психолога, среди которых особого внимания заслуживают пять направлений.

1. За интеграцию чистого и прикладного знания

<...> Среди представителей академической психологии широко распространено предубеждение против прикладных исследований. Но­вая точка зрения на социально-психологическую науку разбивает те­оретические основания этого предубеждения. Результаты теоретичес­ких усилий «чистого» исследователя не менее преходящи: обобщения в области чистого знания обычно не выдерживают испытания време­нем. В своих интерпретациях социального взаимодействия психологи с успехом используют научную методологию и концептуально-анали­тический инструментарий. Однако, учитывая бесперспективность вся­ких попыток совершенствования научных принципов социальной пси­хологии с течением времени, было бы гораздо полезнее применять этот инструментарий для решения текущих социальных проблем. <...> Изложенные соображения диктуют необходимость сосредоточенного изучения современных социальных вопросов с использованием наи­более общих концептуальных схем и научных методов.

27

2. От прогнозирования к обострению социальной восприимчивости

Основными задачами психологии традиционно считались пове­денческое прогнозирование и контроль. В свете новых аргументов эти цели представляются ошибочными и не могут служить основанием для психологического исследования. Психологическая теория может играть беспрецедентную роль в качестве катализатора социальной вос­приимчивости и чувствительности. Она может сделать достоянием масс весь набор факторов, потенциально воздействующих на поведение в различных обстоятельствах. С помощью психологического анализа мож­но также вычислить роль этих факторов в данный конкретный мо­мент времени. Социальная психология способна обострить воспри­имчивость к малейшим социальным воздействиям и самым не­значительным гипотезам, считавшимся бесполезными прежде, причем как в сфере социальной политики, так и в области личных взаимоот­ношений. <...>

3. Разработка индикаторов психосоциальных диспозиций

<...> Ошибочным является толкование социально-психологи­ческих процессов как базовых в естественно-научном смысле сло­ва. Скорее их следует рассматривать как психологические копии культурных норм. Точно так же как социолог занимается определе­нием временных сдвигов в политических ориентациях или моделях социальной мобильности, так и социальный психолог должен сле­дить за изменением психологических склонностей в их связи с соци­альным поведением. Если устранение когнитивного диссонанса — это важный процесс, то мы должны уметь определить социальную функ­цию этой психологической склонности, характер ее социального распространения с течением времени, а также доминирующие в дан­ный момент способы разрешения когнитивных противоречий. Если выясняется, что обостренное чувство собственного достоинства ска­зывается на характере социальных интеракций, многоаспектный со-циокультурный анализ должен помочь в выявлении социальных мас­штабов данной диспозиции, ее роли в разных субкультурах и тех сфе­рах социального поведения, связь которых с данной диспозицией наиболее вероятна в избранный момент времени. Поэтому так необ­ходима совокупность методологических приемов, способных отобра­зить форму, влияние и глубину распространения психосоциальных диспозиций в их временном аспекте. По сути дела мы нуждаемся в методике получения социальных индикаторов, чутко реагирующих на психологические сдвиги.

28

4. Изучение стабильности поведения

<...> Существуют такие мощные социально-приобретенные склон­ности, которые неподвластны ни «психологии просвещения», ни ис­торическим переменам. Например, люди в целом всегда будут стре­миться избежать воздействия физически болезненных раздражителей, независимо от изощренности этих раздражителей или принятых куль­турных норм. Поэтому как исследователи мы должны мыслить в тер­минах континуума исторических длительностей, на одном полюсе ко­торого сосредоточены процессы, наиболее подверженные историчес­кому влиянию, а на другом — явления, обладающие наивысшей исторической стабильностью.

С учетом сказанного очевидной становится необходимость исследо­вательских методов, которые позволят дифференцировать социальные феномены по степени их исторической стабильности. С этой целью можно было бы обратиться к приемам кросс-культурного анализа. <...>

При изучении минувших исторических периодов можно было бы использовать технику контент-анализа. Однако пространствен­но-временное осмысление поведенческих моделей, которое, бе­зусловно, принесет с собой немало оригинальных соображений, касающихся исторической стабильности, сопряжено с определен­ными трудностями. Так, некоторые стереотипы поведения устой­чивы до тех пор, пока они не подвергнутся тщательному изуче­нию, другие же просто утрачивают свои функции с течением вре­мени. Упование людей на промысел Божий имеет длительную историю и обширную культурную географию; тем не менее мно­гие социальные критики с сомнением относятся к возможности сохранения этой ориентации в будущем. Таким образом, при оценке поведенческих феноменов с точки зрения их исторической дли­тельности мы призваны объяснять не только их реальную, но и потенциальную историческую продолжительность. <...>

5. За единую социально-историческую науку

Мы установили, что социально-психологическое исследование есть прежде всего систематическое изучение современной истории. В таком случае было бы недальновидным культивировать существую­щую сегодня изоляцию нашей дисциплины, ее оторванность от тра­диционной исторической науки, во-первых, и других исторически ориентированных научных дисциплин (включая социологию, поли­тологию и экономическую науку), во-вторых. <...>

Осмысление политических, экономических, институциональных факторов — это весомый совокупный вклад в целостную интерпрета­цию социальных процессов; изучение же одной только психологии оборачивается искажением современных условий общественной жизни.

29

М.Г. Ярошевский

СОЦИАЛЬНАЯ И КУЛЬТУРНО-ИСТОРИЧЕСКАЯ ПСИХОЛОГИЯ*

Философские идеи о социальной сущности человека, его связях с исторически развивающейся жизнью народа получили в XIX в. конкретно- \ научное воплощение в различных областях знания. Потребность фило­логии, этнографии, истории и других общественных дисциплин в том, чтобы определить факторы, от которых зависит формирование продук­тов культуры, побудила обратиться к области психического. Это внесло новый момент в исследования психической деятельности и открьшо пер­спективу для соотношения этих исследований с исторически развиваю­щимся миром культуры. Начало этого направления связано с попытка­ми немецких ученых (Вейц, Штейнталь) приложить схему Гербарта к умственному развитию не отдельного индивида, а целого народа.

Реальный состав знания свидетельствовал о том, что культура каж­дого народа своеобразна. Это своеобразие было объяснено первичны­ми психическими связями «духа народа», выражающегося в языке, а затем в мифах, обычаях, религии, народной поэзии. Возникает план создания специальной науки, объединяющей историко-филологичес­кие исследования с психологическими. Она получила наименование «психология народов». Первоначальный замысел был изложен в ре­дакционной статье первого номера «Журнала сравнительного иссле­дования языка» (1852), а через несколько лет гербартианцы Штейн-таль и Лазарус начали издавать специальный журнал «Психология народов и языкознание» (первый том вышел в 1860 г., издание про­должалось до 1890 г.). <...>

Сторонником «психологии народов» как самостоятельной отрас­ли выступил в России А.А. Потебня. «Психология народов, — писал он в книге «Мысль и язык», — должна показать возможность разли­чия национальных особенностей и строения языков как следствие общих законов народной жизни». Потебня не принял ни гербартовс-кой, ни штейнталевской схемы. В своих исследованиях («Из записок по русской грамматике», 1874) он преодолевает психологизм и ста­новится на позиции историзма: история мышления русского народа характеризуется исходя из смены объективных структур языка, а не из эволюции гипотетических душевных элементов. Этот исторический подход был утрачен последователями Потебни (Овсянико-Куликовс-ким и др.), ставшими на путь психологизации, а тем самым и субъек-тивизации явлений языкового и художественного творчества.

* Ярошевский М.Г. История психологии. М.: Мысль, 1985. С. 293—302.

30

В Англии Спенсер, придерживаясь контовского учения о том, что общество является коллективным организмом, представил этот орга­низм развивающимся не по законам разума, как полагал Конт, а по универсальному закону эволюции. Позитивизм Конта и Спенсера окд-зал влияние на широко развернувшееся в преддверии эпохи импери­ализма изучение этнопсихологических особенностей так называемых нецивилизованных, или «первобытных», народов. В сочинениях само­го Спенсера («Принципы социологии») содержался подробный об­зор религиозных представлений, обрядов, нравов, обычаев, семей­ных отношений и различных общественных учреждений этих народов. Что касается интерпретации фактов, то эволюционно-биологический подход к культуре вскоре обнаружил свою несостоятельность как в плане социально-историческом, так и в плане психологическом.

Другое направление в изучении зависимости индивидуальной пси­хики от социальных влияний связано с развитием неврологии. В част­ности, хотя и в необычном виде, элемент социально-психологичес­ких отношений выступил в феноменах гипноза и внушаемости. Эти феномены показывали не только зависимость психической регуляции поведения одного индивида от управляющих воздействий со стороны другого, но и наличие у этого другого установки, без которой внуше­ние не может состояться. Установка захватывала сферу мотивации. Так, изучение гипнотизма подготавливало существенные для психологии представления. Их разработка велась во Франции двумя психоневро­логическими школами — нансийской и парижской.

Клиникой в Нанси руководил Льебо, а затем Бернгейм. Нансийская школа, сосредоточившись на психологическом аспекте гипнотических состояний, вызывала их путем внушения и связывала с деятельностью воображения. Занимаясь лечением истерии, представители этой школы объясняли симптомы этого заболевания (паралич чувствительности или движений без органических поражений) внушением со стороны другого лица (суггестия) или самого пациента (автосуггестия), пола­гая, что и внушение, и самовнушение могут происходить бессозна­тельно. Гипноз — специальный случай обычного внушения.

Парижскую школу возглавлял Шар ко (1825—1893), утверждавший, что гипнозу подвержены только лица, предрасположенные к истерии. Поскольку истерия, как полагал Шарко, — это нервно-соматическое заболевание, постольку и гипноз, будучи с ней связан, представляет патофизиологическое явление.

Спор между Нанси и Парижем история решила в пользу первого. Вместе с тем обсуждение ставших предметом спора феноменов оказа­лось плодотворным не только для медицины, но и для психологии. Понятие о бессознательной психике, абсурдное с точки зрения ин-троспекционизма, отождествлявшего психику и сознание, формиро­валось (помимо влияния философских систем Лейбница, Гербарта, Шопенгауэра и др.) на основе эмпирического изучения психической Деятельности. Его порождала медицинская практика.

31

Вопросы структуры личности, соотношения сознания и бессозна­тельного, мотивов и убеждений, индивидуальных различий, роли со­циального и биологического в детерминации поведения подвергались анализу на патопсихологическом материале в работах французских ученых П. Жане (преемника Шарко), Т. Рибо, Т. Бинэ и др.

Под влиянием представлений о роли внушения в социальной де­терминации поведения складывалась концепция Г. Тарда (1843-1904). В книге «Законы подражания» (1893) он, исходя из логического анализа различных форм социального взаимодействия, доказывал, что их осно­ву составляет ассимиляция индивидом установок, верований, чувств других людей. Внушенные извне мысли и эмоции определяют характер душевной деятельности как в состоянии сна, так и при бодрствовании. Это позволяет отличить социальное от физиологического, указывал Тард в другой книге — «Социальная логика» (1895). Все, что человек умеет делать, не учась на чужом примере (ходить, есть, кричать), относится к разряду физиологического, а обладать какой-либо походкой, петь арии, предпочитать определенные блюда — все это социально. В обществе под­ражательность имеет такое же значение, как наследственность в био­логии и молекулярное движение в физике. Как результат сложной ком­бинации причин возникают «изобретения», которые распространя­ются в людских массах под действием законов подражания.

Под влиянием Тарда Болдуин становится одним из первых пропа­гандистов идей социальной психологии в США. Он различал два вида наследственности — естественную и социальную. Чтобы быть пригод­ным для общественной жизни, человек должен родиться со способ­ностью к обучению, великий метод всякого обучения — подражание. Благодаря подражанию происходит усвоение традиций, ценностей, обычаев, опыта, накопленных обществом и внушаемых индивиду. «Социальная наследственность выдвигает на передний план подража­ние; гений... иллюстрирует изобретение».

В обществе непрерывно происходит «обмен внушениями». Вокруг индивида с момента рождения сплетаются «социальные внушения», и даже чувство своей собственной личности развивается у ребенка постепенно, посредством «подражательных реакций на окружающую его личную среду».

Тард, Болдуин и другие сосредоточились на поиске специфичес­ких психологических предпосылок жизни отдельной личности в со­циальном окружении, механизмов усвоения ею общественного опы­та, понимания других людей и т.п. Во всех случаях в центре анализа находилась психология индивида, рассматриваемая с точки зрения тех ее особенностей, которые служат предпосылкой взаимодействия людей, превращают организм в личность, обеспечивают усвоение со­циальных фактов. Иным путем пошел Э. Дюркгейм (1858-1917), выде­ливший в качестве главной задачи изучение этих фактов как таковых, анализ их представленное™ в сознании коллектива в целом безотноси­тельно к индивидуально-психологическому механизму их усвоения.

32

В работах «Правила социологического метода» (1894), «Индивиду­альные и коллективные представления» (1898) и других Дюркгейм исходил из того, что идеологические («нравственные») факты — это своего рода «вещи», которые ведут самостоятельную жизнь, незави­симую от индивидуального ума. Они существуют в общественном со­знании в виде «коллективных представлений», навязываемых инди­видуальному уму.

Мысли Конта о первичности социальных феноменов, их несводи­мости к игре представлений внутри сознания отдельного человека раз­вились у Дюркгейма в программу социологических исследований, сво­бодных от психологизма, заполонившего общественные науки — фило­логию, этнографию, историю культуры и др. Ценная сторона программы Дюркгейма состояла в очищении от психологизма, в установке на по­зитивное изучение идеологических явлений и продуктов в различных общественно-исторических условиях. Под ее влиянием развернулась рабо­та в новом направлении, принесшая важные конкретно-научные плоды.

Однако эта программа страдала существенными методологичес-кими изъянами, что, естественно, не могло не сказаться и на частных исследованиях. Дюркгеймовские «коллективные представления» выс­тупали в виде своего рода самостоятельного бытия, тогда как в дей­ствительности любые идеологические продукты детерминированы материальной жизнью общества. Что касается трактовки отношений социального факта к психологическому, то и здесь позиция Дюркгей­ма наряду с сильной стороной (отклонение от попыток искать корни общественных явлений в индивидуальном сознании) имела и сла­бую, отмеченную Тардом: «Какую пользу находят в том, чтобы под предлогом очищения социологии лишить ее всего ее психологическо­го, живого содержания?»

Дюркгейм, отвечая Тарду, указывал, что он вовсе не возражает против механизмов подражания, однако эти механизмы слишком общи и потому не могут дать ключ к содержательному объяснению «коллек­тивных представлений». Тем не менее противопоставление индивиду­альной жизни личности ее социальной детерминации, безусловно, оставалось коренным недостатком дюркгеймовской концепции.

Эта ошибка определяла дуалистические тенденции исследований Блонделя, первых работ Пиаже и других психологов, испытавших вли­яние Дюркгейма. Выводя особенности познания из характера обще­ния, Дюркгейм и его последователи (Леви-Брюль, Гальбвакс и др.) неизбежно вставали на путь игнорирования определяющей роли объек­тивной реальности, существующей независимо от сознания, как ин­дивидуального, так и коллективного.

Вместе с тем антипсихологизм Дюркгейма имел положительное значение для психологии. Он способствовал внедрению идеи первич­ности социального по отношению к индивидуальному, притом утвер­ждаемой не умозрительно, а на почве тщательного описания конк-

33

3-7380

ретно-исторических явлений. Относительная прогрессивность взгля­дов Дюркгейма станет еще более очевидной, если их сопоставить с другими социально-психологическими концепциями, типичными для рассматриваемого периода. Эти концепции отличались открытым ир­рационализмом и телеологизмом. Оба признака характерны для двух направлений конца XIX — начала XX в.: концепции ценностей и кон­цепции инстинктов.

Ограниченность физиологического объяснения свойств личности побудила Г. Мюнстерберга отстаивать мнение, что изучение характера человека, его воли и мотивов должно осуществляться в особых кате­гориях, главной из которых является категория ценности, лежащая за пределами наук о природе, следовательно, и естественно-научного изучения психики.

Философское оправдание идеи двух несовместимых «психологии» дали неокантианцы В. Виндельбанд и в особенности Г. Риккерт, счи­тавшие, что принятый естествознанием способ образования понятий хорош для ассоциативной психологии, изображающей сознание как лишенную индивидуальных качеств механику «атомов», но не приго­ден для описания социально-исторической жизни, которая требует особых «идеографических» понятий, обозначающих индивидуальное, неповторимое.

Успехи научно-психологического знания разрушали, как мы ви­дели, механистический ассоцианизм, ведя к более адекватным взгля­дам на детерминацию психического. Идеалистическая философия под­держивала его как единственно совместимую с науками о природе доктрину, рядом с которой должна возвыситься другая психология, объясняющая истинно человеческое в личности путем обращения к царству стоящих над ней вечных, духовных ценностей.

Если Мюнстерберг и Риккерт исходили из Канта, то другой не­мецкий философ, Дильтей (1833—1911), воспитывался на гегелевс­ком учении об «объективном духе». В статье «Идеи описательной пси­хологии» (1894) он выступил с проектом создания наряду с психоло­гией, которая ориентируется на науки о природе, особой дисциплины, способной стать основой наук о «духе». Дильтей назвал ее «описатель­ной и расчленяющей» психологией. Конечно, термины «описание» и «расчленение» сами по себе еще не раскрывали смысла проекта. Это достигалось их включением в специфический контекст. Описание про­тивопоставлялось объяснению, построению гипотез о механизмах внут­ренней жизни, расчленение — конструированию схем из ограничен­ного числа однозначно определяемых элементов.

Взамен психических «атомов» новое направление предлагало изу­чать нераздельные, внутренне связанные структуры, на-место меха­нического движения поставить целесообразное развитие. Так Дильтей подчеркивал специфику душевных проявлений. Как целостность, так и целесообразность вовсе не были нововведением, появившимся впер-

34

вые благодаря «описательной психологии». С обоими признаками мы сталкивались неоднократно в различных системах, стремившихся уло­вить своеобразие психических процессов сравнительно с физически­ми. Новой в концепции Дильтея явилась попытка вывести эти призна­ки не из органической, а из исторической жизни, из той чисто чело­веческой формы жизнедеятельности, которую отличает воплощение переживаний в творениях культуры.

В центр человеческой истории ставилось переживание. Оно высту­пало не в виде элемента сознания в его традиционно-индивидуалис­тической трактовке (сознание как вместилище непосредственно дан­ных субъекту феноменов), а в виде внутренней связи, неотделимой от ее воплощения в духовном, надындивидуальном продукте. Тем самым индивидуальное сознание соотносилось с миром социально-истори­ческих ценностей. Этот мир, как и неразрывные связи с ним челове­ка, Дильтей трактовал сугубо идеалистически. Уникальный характер объекта исследования обусловливает, по Дильтею, уникальность его метода. Им служит не объяснение явлений в принятом натуралистами смысле, а их понимание, постижение. «Природу мы объясняем, ду­шевную жизнь мы постигаем». Психология поэтому должна стать «понимающей» (verstehende) наукой.

Критикуя «объяснительную психологию», Дильтей объявил по­нятие о причинной связи вообще неприменимым к области психи­ческого (и исторического): здесь в принципе невозможно предска­зать, что последует за достигнутым состоянием. Путь, на который он встал, неизбежно повел в сторону от магистральной линии психоло­гического прогресса, в тупик феноменологии и иррационализма. Союз психологии с науками о природе разрывался, а ее союз с науками об обществе не мог быть утвержден, поскольку и эти науки нуждались в причинном, а не в телеологическом объяснении явлений. «Понимаю­щая психология» Дильтея была направлена, с одной стороны, против материалистической теории общественного развития, с другой — про­тив детерминистских тенденций в экспериментальной психологии.

Вызов, брошенный Дильтеем «объяснительной психологии», не остался без ответа. С решительными возражениями выступил Эббин-гауз. Он указал, что нарисованная Дильтеем картина состояния пси­хологии целиком фиктивна. Она напоминает лишь «мифологемы» Гер-барта. Требование отказаться от гипотез и ограничиться чистым опи­санием звучит особенно неубедительно в эпоху, когда эксперимент и измерение резко расширили возможность точной проверки психоло­гических гипотез. Источник раздоров между психологами, «войны всех против всех» не гипотезы, а первичные факты сознания. «Ненадеж­ность психологии ни в коем случае не начинается впервые с ее объяс­нений и гипотетических конструкций, но уже с простейших установ­лений фактов... Самое добросовестное спрашивание внутреннего опыта одному сообщает одно, другому же совершенно другое».

з- 35

В этих возражениях Эббингауз отмечал как недостатки интроспек­ции, так и бесперспективность дильтеевского взгляда на приобрете­ние достоверного знания о «могучей действительности жизни» путем внутреннего восприятия, которое основано на «прямом усмотрении, на переживании... того, что дано непосредственно». Программа объяс­нительной психологии свелась к интуитивному и телеологическому истолкованию внутренней жизни, не имеющему объективных крите­риев и причинных основаций и тем самым неизбежно выпадающему из общей системы научного знания о человеке.

В то же время в концепции Дильтея содержался рациональный момент. Она соотносила структуру отдельной личности с духовными ценностями, создаваемыми народом, с формами культуры. На эту идею ориентировался ученик Дильтея — Шпрангер (1882—1963), автор книги «Формы жизни» (1914). В ней описывалось шесть типов человеческого поведения в соответствии с основными областями культуры. В каче­стве идеальной характерологической модели (Idealtypus) выступал че­ловек (личность) — теоретический, экономический, эстетический, социальный, политический и религиозный. Переживания индивида рассматривались в их связях с надындивидуальными сферами «объек­тивного духа». Феноменологический описательный подход, предло­женный Дильтеем взамен причинно-аналитического, оказал влияние и на ряд немецких психологов-идеалистов, например Пфендера (1870— 1941), Крюгера (1874-1948) и др.

Другое социально-психологическое направление выдвинуло в ка­честве основы общественных связей не культурные ценности, а при­митивные, темные силы. Во Франции Лебон (1841—1931) выступил с сочинением «Психология толпы», в котором доказывал, что в силу волевой неразвитости и низкого умственного уровня больших масс людей (толп) ими правят бессознательные инстинкты. В толпе само­стоятельность личности утрачена, критичность ума и способность суж­дения резко снижены. Свою теорию Лебон использовал для нападок на социализм, объявленный им порождением инстинкта разрушения. Переехавший в США английский психолог Мак-Дугалл в работе «Вве­дение в социальную психологию» (1908) использовал понятие об инстинкте для объяснения социального поведения человека. Его кон­цепция носила воинственно-телеологический характер. Под инстинк­тами имелись в виду внутренние, прирожденные способности к целе­направленным действиям. Организм наделен витальной энергией, и не только общие ее запасы, но и пути ее «разрядки» предопределены ограниченным репертуаром инстинктов, превращенных Мак-Дугал-лом в единственный двигатель поступков человека как социального существа. Ни одно представление, ни одна мысль не может появиться без мотивирующего влияния инстинкта. Все, что происходит в облас­ти сознания, находится в прямой зависимости от этих бессознатель­ных начал. Внутренним выражением инстинктов являются эмоции (так,

36

ярость и страх соответствуют инстинкту борьбы, чувство самосохра­нения — инстинкту бегства и т.д.).

Концепция Мак-Дугалла приобрела огромную популярность на Западе, в особенности в Соединенных Штатах. Ею руководствовались социологи, политики, экономисты. По книге «Введение в социальную психологию» обучались, как свидетельствует историк психологии Мерфи, сотни тысяч учащихся колледжей. В его теории видели вопло­щение «дарвиновского подхода» к проблемам социального поведения. Но дарвиновский подход, строго научный в области биологии, сразу же приобретал реакционный, антиисторический смысл, как только его пытались использовать для объяснения общественных явлений, в том числе и общественной психологии. К этому нужно добавить, что дарвиновский подход к инстинкту был несовместим с телеологией. Мак-Дугалл считал спонтанное, независимое от материальной детер­минации стремление к цели определяющим признаком живого. Пре­вращение инстинктов, иррациональных, бессознательных влечений в движущую силу истории индивида и всего человечества типично для реакционных тенденций психологической мысли эпохи империализма.

Итак, на рубеже XX в. различные течения социальной психологии разрушали понятие об изолированном внесоциальном индивиде. Свои методологические представления эти течения черпали либо в идеали­стической философии Канта, Гегеля и Конта, либо в эволюционной биологии. Марксистское учение о социальной детерминации психи­ческих явлений, противостоявшее всем этим направлениям, было либо неведомо исследователям, либо неприемлемо для тех, кто следовал канонам буржуазной идеологии. <... >

В. Вундт

ЗАДАЧИ И МЕТОДЫ ПСИХОЛОГИИ НАРОДОВ"

1. Задачи психологии народов

<...> Единственная точка зрения, с которой можно рассматривать все психические явления, связанные с совместной жизнью людей, — психологическая. А так как задачей психологии является описание дан­ных состояний индивидуального сознания и объяснение связи его эле­ментов и стадий развития, то и аналогичное генетическое и причин­ное исследование фактов, предполагающих для своего развития ду-

* Вундт В. Проблемы психологии народов//Тексты по истории социологии XIX - XX веков: Хрестоматия. М.: Наука, 1994. С. 75-90.

37

ховные взаимоотношения, существующие в человеческом обществе, несомненно также должно рассматриваться как объект психологичес­кого исследования.

Действительно, Лацарус и Штейнталъ противопоставили в этом смысле индивидуальной психологии— психологию народов. Присмотрим­ся прежде всего поближе к программе, предпосланной Лацарусом и Штейнталем их специально психологии народов посвященному жур­налу: «Zeitschrift fur Volkerpsychologie und Sprachwissenschaft».

В самом деле, программа так обширна, как только можно: объек­том этой будущей науки должны служить не только язык, мифы, ре­лигия и нравы, но также искусство и наука, развитие культуры в общем и в ее отдельных разветвлениях, даже исторические судьбы и гибель отдельных народов, равно как и история всего человечества. Но вся область исследования должна разделяться на две части: абст­рактную, которая пытается разъяснить общие условия и законы «на­ционального духа» (Volksgeist), оставляя в стороне отдельные народы и их историю, и конкретную, задача которой — дать характеристику духа отдельных народов и их особые формы развития. Вся область пси­хологии народов распадается, таким образом, на «историческую пси­ хологию народов» (Vollergeschichtlische Psychologic) и «психологическую этнологию» (Psychologische Ethnologic). <...>

Лацарус и Штейнталь отнюдь не просмотрели тех возражений, которые прежде всего могут прийти в голову по поводу этой програм­мы. Прежде всего они восстают против утверждения, что проблемы, выставляемые психологией народов, уже нашли свое разрешение в истории и ее отдельных разветвлениях: хотя предмет психологии на­родов и истории в ее различных отраслях один и тот же, однако метод исследования различен. <...>

Едва ли представители истории и различных других наук о духе удовольствуются уделенной им в подобном рассуждении ролью. В сущ­ности, она сведена к тому, что историки должны служить будущей психологии народов и работать на нее. <...>

Но здесь сейчас же приходит на ум возражение, что столь различ­ные по своему характеру области, в сущности, совсем не допускают сравнения между собой, так как возникают и развиваются они в со­вершенно различных условиях.

В особенности ясно проявляется это, в данном случае, в несрав­ненно более тесной связи общих дисциплин со специальными в на­уках о духе. <...> В развитии душевной жизни частное, единичное не­сравненно более непосредственным образом является составной час­тью целого, чем в природе. <...>

Общая задача всюду заключается не просто в описании фактов, но в то же время и в указании их связи и, насколько это в каждом данном случае возможно, в их психологической интерпретации. К какой бы области, следовательно, ни приступила со своими исследования-

38

ми психология народов, всюду она находит, что ее функции уже вы­полняются отдельными дисциплинами. <...>

2. Программа исторической науки о принципах

Но должны ли мы в виду вышеизложенных сомнений вообще от­рицать право психологии народов на существование?

<...> Различение между душой и духом, которое и без того уже перенесло понятие души из психологии в метафизику или даже в на­турфилософию, в психологии совершенно лишено объекта. Если она и называет, согласно традиционному словоупотреблению, объект сво­его исследования душой, то под этим словом подразумевается лишь совокупность всех внутренних переживаний. Многие из этих пережи­ваний, несомненно, общи большому числу индивидуумов; мало того, для многих продуктов душевной жизни, например языка, мифичес­ких представлений, эта общность является прямо-таки жизненным условием их существования. Почему бы в таком случае не рассматри­вать с точки зрения актуального понятия о душе эти общие образова­ния представлений, чувствования и стремления как содержание души народа, почему этой «душе народа» мы должны приписывать меньшую реальность, чем нашей собственной душе?

<...> Реальность души народа для нашего наблюдения является столь же изначальной, как и реальность индивидуальных душ, так как индивидуум не только принимает участие в функциях общества, но в еще большей, может быть, степени зависит от развития той среды, к которой он принадлежит.

<...> Душевная жизнь в сознании человека иная, чем в сознании высших животных, отчасти даже психика культурного человека отли­чается от психики дикаря. И совершенно тщетны были бы надежды на то, что когда-нибудь нам удастся вполне подвести душевные явления высшей ступени развития под те же «законы», которым подчинена психика на низшей ступени эволюции. Тем не менее между обеими ступенями развития существует тесная связь, которая и помимо вся­ких допущений генеалогического характера ставит перед нами задачу рассмотрения законов высшей ступени развития душевной жизни в известном смысле как продукта эволюции низшей ступени. Все духов­ные явления втянуты в тот поток исторической эволюции, в котором прошлое хотя и содержит в себе задатки развития законов, пригодных для будущего, однако эти законы никогда не могут быть исчерпываю­щим образом предопределены прошлым. Поэтому в каждый данный момент можно в крайнем случае предсказать направление будущего развития, но никогда не самое развитие. <...>

Индивидуум не менее, чем какая-либо группа или общество, за­висит от внешних влияний и от процесса исторического развития; поэтому одной из главных задач психологии навсегда останется ис-

39

следование взаимодействия индивидуумов со средой и выяснение процесса развития. <...>

3. Главные области психологии народов

Остаются, в конце концов, три большие области, требующие, по-видимому, специального психологического исследования, три области, которые — ввиду того, что их содержание превышает объем индивидуального сознания — в то же время обнимают три основные проблемы психологии народов: язык, мифы и обычаи. <...>

От истории в собственном смысле слова эти три области отлича­ются общезначимым характером определенных духовных процессов развития, проявляющихся в них. Они подчиняются, в отличие от про­дуктов исторического развития в тесном смысле этого слова, общим духовным законам развития. <... >

Психология народов, со своей стороны, является частью общей психологии, и результаты ее часто приводят к ценным выводам и в индивидуальной психологии, так как язык, мифы и обычаи, эти про­дукты духа народов, в то же время дают материал для заключений также и о душевной жизни индивидуумов. Так, например, строй язы­ка, который, сам по себе взятый, является продуктом духа народа, проливает свет на психологическую закономерность индивидуального мышления. Эволюция мифологических представлений дает образец для анализа созданий индивидуальной фантазии, а история обычаев ос­вещает развитие индивидуальных мотивов воли.

Итак, психология народов — самостоятельная наука наряду с ин­дивидуальной психологией, и хотя она и пользуется услугами после­дней, однако и сама оказывает индивидуальной психологии значи­тельную помощь.

<...> В этих областях искомый характер общей закономерности со­четается с выражающимся в жизни как индивидуума, так и народов характером исторического развития. Язык содержит в себе общую фор­ му живущих в духе народа представлений и законы их связи. Мифы таят в себе первоначальное содержание этих представлений в их обус­ловленности чувствованиями и влечениями. Наконец, обычаи пред­ставляют собой возникшие из этих представлений и влечений общие направления воли. Мы понимаем поэтому здесь термины миф и обычаи в широком смысле, так что термин «мифология» охватывает все перво­ бытное миросозерцание, как оно под влиянием общих задатков чело­веческой природы возникло при самом зарождении научного мышле­ния; понятие же «обычаи» обнимает собой одновременно и все те за­чатки правового порядка, которые предшествуют планомерному развитию системы права, как историческому процессу.

Таким образом, в языке, мифах и обычаях повторяются, как бы на высшей ступени развития, те же элементы, из которых состоят

40

данные, наличные состояния индивидуального сознания. Однако ду­ховное взаимодействие индивидуумов, из общих представлений и вле­чений которых складывается дух народа, привносит новые условия. Именно эти новые условия и заставляют народный дух проявиться в двух различных направлениях, относящихся друг к другу приблизи­тельно как форма и материя — в языке и в мифах. Язык дает духовно­му содержанию жизни ту внешнюю форму, которая впервые дает ему возможность стать общим достоянием. Наконец, в обычаях это общее содержание выливается в форму сходных мотивов воли. Но подобно тому как при анализе индивидуального сознания представ­ления, чувствования и воля должны рассматриваться не как изолированные силы или способности, но как неотделимые друг от друга составные части одного и того же потока душевных пережива­ний, точно так же и язык, мифы и обычаи представляют собой об­щие духовные явления, настолько тесно сросшиеся друг с другом, что одно из них немыслимо без другого. Язык не только служит вспо­могательным средством для объединения духовных сил индивидуу­мов, но принимает сверх того живейшее участие в находящем себе в речи выражение содержании; язык сам сплошь проникнут тем мифо­логическим мышлением, которое первоначально бывает его содер­жанием. Равным образом и мифы, и обычаи всюду тесно связаны друг с другом. Они относятся друг к другу так же, как мотив и поступок: обычаи выражают в поступках те же жизненные воззрения, которые таятся в мифах и делаются общим достоянием благодаря языку. И эти действия в свою очередь делают более прочными и развивают дальше представления, из которых они проистекают. Исследование такого вза­имодействия является поэтому, наряду с исследованием отдельных фун­кций души народа, важной задачей психологии народов. <...>

Если поэтому на первый взгляд и может показаться странным, что именно язык, мифы и обычаи признаются нами за основные про­блемы психологии народов, то чувство это, по моему мнению, исчез­нет, если читатель взвесит то обстоятельство, что характер общезна­чимости основных форм явлений наблюдается преимущественно в указанных областях, в остальных же — лишь поскольку они сводятся к указанным трем. Предметом психологического исследования, кото­рое имеет своим содержанием народное сознание в том же смысле, в каком индивидуальная психология имеет содержанием индивидуаль­ное сознание, может быть поэтому, естественным образом, лишь то, что для народного сознания обладает таким же общим значением, какое для индивидуального сознания имеют исследуемые в индиви­дуальной психологии факты. В действительности, следовательно, язык, мифы и обычаи представляют собой не какие-либо фрагменты твор­чества народного духа, но самый этот дух народа в его относительно еще не затронутом индивидуальными влияниями отдельных процес­сов исторического развития виде.

41

Г. Лебон

ДУША ТОЛПЫ*

I. Общая характеристика толпы. Психологический закон ее духовного единства

<...> С психологической точки зрения слово «толпа» получает со­вершенно другое значение. Сознательная личность исчезает, при­чем чувства и идеи всех отдельных единиц, образующих целое, име­нуемое толпой, принимают одно и то же направление. Образуется коллективная душа, имеющая, конечно, временный характер, но и очень определенные черты. Собрание в таких случаях становится орга­низованной толпой или толпой одухотворенной, составляющей еди­ное существо и подчиняющейся закону духовного единства толпы.

Одного факта случайного нахождения вместе многих индивидов недостаточно для того, чтобы они приобрели характер организован­ной толпы.

Тысячи индивидов, отделенных друг от друга, могут в известные моменты подпадать одновременно под влияние некоторых сильных эмоций или какого-нибудь великого национального события и при­обретать, таким образом, все черты одухотворенной толпы. Стоит ка­кой-нибудь случайности свести этих индивидов вместе, чтобы все их действия и поступки немедленно приобрели характер действий и по­ступков толпы. <...>

Не имея возможности изучить здесь все степени организации тол­пы, мы ограничимся преимущественно толпой, уже совершенно орга­низованной. Таким образом, из нашего изложения будет видно лишь то, чем может быть толпа, но не то, чем она всегда бывает. Только в этой позднейшей фазе организации толпы среди неизменных и пре­обладающих основных черт расы выделяются новые специальные черты и происходит ориентирование чувств и мыслей собрания в одном и том же направлении, и только тогда обнаруживает свою силу выше­названный психологический закон духовного единства толпы. <...>

Самый поразительный факт, наблюдающийся в одухотворенной толпе, следующий: каковы бы ни были индивиды, составляющие ее, каков бы ни был их образ жизни, занятия, их характер или ум, одно­го их превращения в толпу достаточно для того, чтобы у них образо­вался род коллективной души, заставляющей их чувствовать, думать и действовать совершенно иначе, чем думал бы, действовал и чув­ствовал каждый из них в отдельности. <...>

*Лебон Г. Психология народов и масс. СПб., 1995. С. 156—185.

42

Не трудно заметить, насколько изолированный индивид отлича­ется от индивида в толпе, но гораздо труднее определить причины этой разницы. Для того чтобы хоть несколько разъяснить себе эти при­чины, мы должны вспомнить одно из положений современной пси­хологии, а именно то, что явления бессознательного играют выдаю­щуюся роль не только в органической жизни, но и в отправлениях ума. Наши сознательные поступки вытекают из субстрата бессозна­тельного, создаваемого в особенности влияниями наследственности. В этом субстрате заключаются бесчисленные наследственные остатки, составляющие собственно душу расы. <...>

Элементы бессознательного, образующие душу расы, именно и являются причиной сходства индивидов этой расы.

Эти общие качества характера, управляемые бессознательным и существующие в почти одинаковой степени у большинства нормаль­ных индивидов расы, соединяются вместе в толпе. В коллективной душе интеллектуальные способности индивидов и, следовательно, их индивидуальность исчезают; разнородное утопает в однородном, и берут верх бессознательные качества.

Такое именно соединение заурядных качеств в толпе и объясняет нам, почему толпа никогда не может выполнить действия, требующие возвышенного ума. Решения, касающиеся общих интересов, принятые собранием даже знаменитых людей в области разных специальностей, мало все-таки отличаются от решений, принятых собранием глупцов, так как и в том и в другом случае соединяются не какие-нибудь выдаю­щиеся качества, а только заурядные, встречающиеся у всех. В толпе мо­жет происходить накопление только глупости, а не ума. <...>

Появление этих новых специальных черт, характерных для толпы и притом не встречающихся у отдельных индивидов, входящих в ее состав, обусловливается различными причинами. Первая из них зак­лючается в том, что индивид в толпе приобретает, благодаря только численности, сознание непреодолимой силы, и это сознание дозво­ляет ему поддаваться таким инстинктам, которым он никогда не дает волю, когда бывает один. В толпе же он менее склонен обуздывать эти инстинкты, потому что толпа анонимна и не несет на себе ответ­ственности. Чувство ответственности, сдерживающее всегда отдель­ных индивидов, совершенно исчезает в толпе.

Вторая причина — заразительность или зараза — также способ­ствует образованию в толпе специальных свойств и определяет их на­правление. Зараза представляет собой такое явление, которое легко указать, но не объяснить; ее надо причислить к разряду гипнотичес­ких явлений, к которым мы сейчас перейдем. В толпе всякое чувство, всякое действие заразительно, и притом в такой степени, что инди­вид очень легко приносит в жертву свои личные интересы интересу коллективному. Подобное поведение, однако, противоречит челове­ческой природе, и потому человек способен на него лишь тогда, ког­да он составляет частицу толпы.

43

Третья причина, и притом самая главная, обусловливающая появ­ление у индивидов в толпе таких специальных свойств, которые могут не встречаться у них в изолированном положении, — это восприимчи­вость к внушению; зараза, о которой мы только что говорили, служит лишь следствием этой восприимчивости. <...> Он уже не сознает своих поступков, и у него, как у загипнотизированного, одни способности исчезают, другие же доходят до крайней степени напряжения. Под вли­янием внушения такой субъект будет совершать известные действия с неудержимой стремительностью; в толпе же эта неудержимая стреми­тельность проявляется с еще большей силой, так как влияние внуше­ния, одинаковое для всех, увеличивается путем взаимности. Люди, об­ладающие достаточно сильной индивидуальностью, чтобы противиться внушению, в толпе слишком малочисленны и потому не в состоянии бороться с течением. Самое большее, что они могут сделать, — это отвлечь толпу посредством какого-нибудь нового внушения. Так, на­пример, удачное слово, какой-нибудь образ, вызванный кстати в вообра­жении толпы, отвлекали ее иной раз от самых кровожадных поступков.

Итак, исчезновение сознательной личности, преобладание личности бессознательной, одинаковое направление чувств и идей, определяе­мое внушением, и стремление превратить немедленно в действия вну­шенные идеи — вот главные черты, характеризующие индивида в толпе.

Таким образом, становясь частицей организованной толпы, чело­век спускается на несколько ступеней ниже по лестнице цивилизации. В изолированном положении он, быть может, был бы культурным чело­веком; в толпе — это варвар, т.е. существо инстинктивное. У него обна­руживается склонность к произволу, буйству, свирепости, но также и к энтузиазму и героизму, свойственным первобытному человеку, сход­ство с которым еще более усиливается тем, что человек в толпе чрезвы­чайно легко подчиняется словам и представлениям, не оказавшим бы на него в изолированном положении никакого влияния, и совершает поступки, явно противоречащие и его интересам, и его привычкам. <...> Толпа в интеллектуальном отношении всегда стоит ниже изолиро­ванного индивида, но с точки зрения чувств и поступков, вызываемых этими чувствами, она может быть лучше или хуже его, смотря по об­стоятельствам. Все зависит от того, какому внушению повинуется толпа. Именно это обстоятельство упускали совершенно из виду все писатели, изучавшие толпу лишь с точки зрения ее преступности. Толпа часто бывает преступна — это правда, но часто также она бывает героична. Толпа пойдет на смерть ради торжества какого-нибудь верования или идеи; в толпе можно пробудить энтузиазм и заставить ее, ради славы и чести, идти без хлеба и оружия, как во времена крестовых походов, освобождать Гроб Господен из рук неверных или же, как в 93-м году, защищать родную землю. Это героизм, несколько бессознательный, конечно, но именно при его-то помощи и делается история. Если бы на счет народам ставились только одни великие дела, хладнокровно обду­манные, то в мировых списках их значилось бы весьма немного. 44

II . Чувства и нравственность толпы

<...> В числе специальных свойств, характеризующих толпу, мы встре­чаем, например, такие: импульсивность, раздражительность, неспособ­ность обдумывать, отсутствие рассуждения и критики, преувеличенную чувственность и т.п., которые наблюдаются у существ, принадлежащих к низшим формам эволюции, как то: у женщин, дикарей и детей.

1. Импульсивность, изменчивость и раздражительность толпы

<...> Так как возбудители, действующие на толпу, весьма разно­образны и толпа всегда им повинуется, то отсюда вытекает ее чрезвы­чайная изменчивость. <...>

Из-за этой изменчивости толпой очень трудно руководить, осо­бенно если часть общественной власти находится в ее руках.

Толпа не только импульсивна и изменчива: как и дикарь, она не допускает, чтобы что-нибудь становилось между ее желанием и реали­зацией этого желания. Толпа тем менее способна допустить это, если численность создаст в ней чувство непреодолимого могущества. Для индивида в толпе понятия о невозможности не существует. Изолиро­ванный индивид сознает, что он не может один поджечь дворец, раз­грабить магазин, а если даже он почувствует влечение сделать это, то легко устоит против него. В толпе же у него является сознание могущества, доставляемого ему численностью, и достаточно лишь внушить ему идеи убийства и грабежа, чтобы он тотчас же поддался искушению. <...>

2. Податливость внушению и легковерие толпы

<...> Как бы ни была нейтральна толпа, она все-таки находится чаще всего в состоянии выжидательного внимания, которое облегча­ет всякое внушение. Первое формулированное внушение тотчас же передается вследствие заразительности всем умам, и немедленно воз­никает соответствующее настроение. Как у всех существ, находящих­ся под влиянием внушения, идея, овладевшая умом, стремится выра­зиться в действии.

Блуждая всегда на границе бессознательного, легко подчиняясь вся­ким внушениям и обладая буйными чувствами, свойственными тем су­ществам, которые не могут подчиняться влиянию рассудка, толпа, ли­шенная всяких критических способностей, должна быть чрезвычайно легковерна. Невероятное для нее не существует, и это надо помнить, так как этим объясняется та необычная легкость, с которой создаются и распространяются легенды и самые неправдоподобные рассказы. <...>

Толпа мыслит образами, и вызванный в ее воображении образ в свою очередь вызывает другие, не имеющие никакой логической свя­зи с первым. <...>

45

Казалось бы, что искажения, которые претерпевает какое-нибудь событие в глазах толпы, должны иметь весьма разнообразный харак­тер, потому что индивиды, составляющие толпу, обладают весьма различными темпераментами. Но ничуть не бывало. Под влиянием за­разы эти искажения имеют всегда одинаковый характер для всех ин­дивидов. Первое искажение, созданное воображением одного из ин­дивидов собрания, служит ядром заразительного внушения. Прежде чем изображение св. Георгия было замечено всеми на стенах Иеруса­лима и на всех окнах, его увидел сначала только один из присутству­ющих, и путем внушения и заразы чудо, указанное им, было тотчас же принято на веру всеми остальными.

Таков всегда механизм всех коллективных галлюцинаций, о кото­рых часто говорится в истории и достоверность которых подтвержда­ется тысячами человек. <...>

Самые сомнительные события — это именно те, которые наблю­дались наибольшим числом людей. Говорить, что какой-нибудь факт единовременно подтверждается тысячами свидетелей, — это значит сказать в большинстве случаев, что действительный факт совершенно не похож на существующие о нем рассказы.

Из всего вышесказанного явственно следует, что к историческим сочинениям надо относиться как к произведениям чистой фантазии, фантастическим рассказам о фактах, наблюдавшихся плохо и сопро­вождаемых объяснениями, сделанными позднее. <...> Разве мы знаем хоть одно слово правды о жизни великих людей, игравших выдающу­юся роль в истории человечества, например, о Геркулесе, Будде и Магомете?

Не нужно даже, чтобы прошли столетия после смерти героев, для того чтобы воображение толпы совершенно видоизменило их легенду. Превращение легенды совершается иногда в несколько лет. Мы виде­ли, как менялась несколько раз, менее чем в пятьдесят лет, легенда об одном из величайших героев истории. При Бурбонах Наполеон изоб­ражался каким-то идиллическим филантропом и либералом, другом униженных, воспоминание о котором, по словам поэтов, должно жить долго под кровлей хижин. Тридцать лет спустя добродушный герой превратился в кровожадного деспота, который, завладев властью и свободой, погубил три миллиона человек единственно только для удовлетворения своего тщеславия. <...>

3. Преувеличение и одностронность чувств толпы

Каковы бы ни были толпы, хорошие или дурные, характерными их чертами являются одностронность и преувеличение. В этом отноше­нии, как и во многих других, индивид в толпе приближается к при­митивным существам. <...>

Односторонность и преувеличение чувств толпы ведут к тому, что

46

она не ведает ни сомнений, ни колебаний. Как женщина, толпа все­гда впадает в крайности. <...>

Сила чувств толпы еще более увеличивается отсутствием ответ­ственности, особенно в толпе разнокалиберной.

<...> Облагая преувеличенными чувствами, толпа способна подчи­няться влиянию только таких же преувеличенных чувств. Оратор, жела­ющий увлечь ее, должен злоупотреблять сильными выражениями. Пре­увеличивать, утверждать, повторять и никогда не пробовать доказывать что-нибудь рассуждениями — вот способы аргументации, хорошо изве­стные всем ораторам публичных собраний. Толпа желает видеть и в сво­их героях такое же преувеличение чувств; их кажущиеся качества и доб­родетели всегда должны быть увеличены в размерах. Искусство гово­рить толпе, без сомнения, принадлежит к искусствам низшего разряда, но, тем не менее, требует специальных способностей.

4. Нетерпимость, авторитетность и консерватизм толпы

Толпе знакомы только простые и крайние чувства; всякое мне­ние, идею или верование, внушенные ей, толпа принимает или от­вергает целиком и относится к ним или как к абсолютным истинам, или же как к столь же абсолютным заблуждениям. <...>

Толпа выражает такую же авторитетность в своих суждениях, как и нетерпимость. Индивид может перенести противоречие и оспари­вание, толпа же никогда их не переносит. В публичных собраниях малейшее прекословие со стороны какого-нибудь оратора немедлен­но вызывает яростные крики и бурные ругательства в толпе, за кото­рыми следуют действия и изгнание оратора, если он будет настаи­вать на своем. <...>

Авторитетность и нетерпимость представляют собой такие опре­деленные чувства, которые легко понимаются и усваиваются толпой и так же легко применяются ею на практике, как только они будут ей навязаны. Массы уважают только силу, и доброта их мало трогает, так как они смотрят на нее как на одну из форм слабости. Симпатии толпы всегда были на стороне тиранов, подчиняющих ее себе, а не на стороне добрых властителей, и самые высокие статуи толпа всегда воздвигает первым, а не последним. Если толпа охотно топчет нога­ми повергнутого деспота, то это происходит лишь оттого, что, поте­ряв свою силу, деспот этот уже попадает в категорию слабых, кото­рых презирают, потому что их не боятся. Тип героя, дорогого сердцу толпы, всегда будет напоминать Цезаря, шлем которого прельщает толпу, власть внушает ей уважение, а меч заставляет бояться. <...>

Верить в преобладание революционных инстинктов в толпе — это значит не знать ее психологии. Толпа слишком управляется бессозна­тельным и поэтому слишком подчиняется влиянию вековой наслед­ственности, чтобы не быть на самом деле чрезвычайно консерватив-

47

ной. Предоставленная самой себе, толпа скоро утомляется своими собственными беспорядками и инстинктивно стремится к рабству. <...> Она питает самое священное уважение к традициям и бессознатель­ный ужас, очень глубокий, ко всякого рода новшествам, способным изменить реальные условия ее существования. Если бы демократия об­ладала таким же могуществом, как теперь, в ту эпоху, когда было изоб­ретено машинное производство, пар и железные дороги, то реализация этих изобретений была бы невозможна или же она осуществилась бы ценой повторных революций и побоищ. Большое счастье для прогресса цивилизации, что власть толпы начала нарождаться уже тогда, когда были выполнены великие открытия в промышленности и науке.

5. Нравственность толпы

<...> Толпа может выказать иногда очень высокую нравственность.

Действуя на индивида в толпе и вызывая у него чувство славы, чести, религии и патриотизма, легко можно заставить его пожертво­вать даже своей жизнью. История богата примерами, подобными крес­товым походам и волонтерам 93-го года. Только толпа способна к про­явлению величайшего бескорыстия и величайшей преданности. Как много раз толпа героически умирала за какое-нибудь верование, сло­ва или идеи, которые она сама едва понимала! Толпа, устраивающая стачки, делает это не столько для того, чтобы добиться увеличения своего скудного заработка, которым она удовлетворяется, сколько для того, чтобы повиноваться приказанию. Личный интерес очень редко бывает могущественным двигателем в толпе, тогда как у отдельного индивида он занимает первое место. Никак не интерес, конечно, руко­водил толпой во многих войнах, всего чаще недоступных ее понятиям, но она шла на смерть и так же легко принимала ее, как легко дают себя убивать ласточки, загипнотизированные зеркалом охотника.

<...> Если считать нравственными качествами бескорыстие, по­корность и абсолютную преданность химерическому или реальному идеалу, то надо признать, что толпа очень часто обладает этими каче­ствами в такой степени, в какой они редко встречаются даже у самого мудрого из философов. Эти качества толпа прилагает к делу бессозна­тельно, но что за беда! Не будем слишком сетовать о том, что толпа главным образом управляется бессознательными инстинктами и со­всем не рассуждает. Если бы она рассуждала иногда и справлялась бы со своими непосредственными интересами, то, быть может, никакая цивилизация не развилась бы на поверхности нашей планеты и чело­вечество не имело бы истории.

ПРОБЛЕМЫ ОБЩЕНИЯ И ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ

Д. Майерс

СЛАГАЕМЫЕ УБЕЖДЕНИЯ*

Исследуя центральные и периферийные элементы убеждения, соци­ альные психологи выделяют следующие четыре слагаемых: 1) «коммуни­ катор»; 2) сообщение (информация); 3) канал передачи; 4) аудитория. Другими словами, кто что сообщает, каким способом и кому.

Кто излагает сообщение? Влияние «коммуникатора»

Вообразите себе следующую сцену: некий мистер Я. Прав, амери­канец средних лет, смотрит вечерние новости. В первом сюжете по­казана группа радикалов, сжигающих американский флаг. Один из них кричит в мегафон, что всякий раз, когда власть становится тира-v нической, «у народа есть право — сменить или свергнуть правитель­ство... Это его право, его обязанность — свергнуть такое правитель-si ^тво!». Рассердившись, мистер Прав ворчит жене: «Нет больше сил |^душать, как они льют воду на мельницу коммунистов». В следующем ^Сюжете кандидат в президенты, обращаясь к антиналоговому митин-:|||У, заявляет: «Бережливость должна стать основным принципом фи-^яансовой политики нашего правительства. Следует дать понять всем Я правительственным чиновникам, что коррупция и непроизводитель­ные расходы являются серьезными преступлениями». Удовлетворен­ный мистер Прав явственно успокаивается и говорит с улыбкой: «Вот Это другое дело. Этот парень мне нравится, он хорошо соображает». ' Теперь пусть все будет наоборот. Представим себе, что мистер Прав т- слышит те же самые революционные призывы в День 4 Июля, во •время торжественного чтения Декларации независимости (откуда они и взяты), и слушает коммунистического оратора, зачитывающего пас-

* Майерс Д. Социальная психология/Пер с англ. СПб.: Питер, 1997. С. 315—339.

49

«-7380

саж об экономии из «Цитатника» Мао Цзэ-дуна (откуда он и взят). Будет ли мистер Прав реагировать по-другому?

Социальные психологи обнаружили, что большое значение имеет то обстоятельство, кто именно делает сообщение. В одном экспери­менте, где лидеры социалистов и либералов отстаивали в голландс­ком парламенте в одних и тех же словах идентичные позиции, каж­дый имел наибольший успех среди членов своей партии. Очевидно, здесь действовал не только прямой способ убеждения, но также ска­залось влияние одного из периферийных признаков — кто высказал данное суждение. Но что именно делает того или иного «коммуника­тора» более убедительным?

Кредитность

Каждый из нас сочтет утверждение о пользе каких-либо упражне­ний более кредитным, если оно исходит от Национальной академии наук, а не от редакции бульварного листка. Но эффект кредитности источника (компетентного и одновременно надежного) сохраняется лишь в течение примерно месяца. Если сообщение «кредитного» лица убедительно, его влияние может ослабевать по мере того, как источ­ник забывается или больше не ассоциируется со своим сообщением. Влияние «некредитного» лица может соответственно возрастать со временем (если само сообщение запомнилось лучше, чем причина, по которой оно не было одобрено). Такой процесс убеждения с отло­женным воздействием, когда люди забывают об источнике или о его связи с сообщением, называется «эффектом спящего».

Восприятие компетентности

Как человек становится «экспертом»? Один из простых способов — начать высказывать суждения, с которыми аудитория согласна, благо­даря чему вы выглядите разумным. Другой — быть представленным в качестве человека, осведомленного в данном вопросе. Сообщение о зуб­ных щетках, исходящее от «доктора Джеймса Рандла, члена Канадской стоматологической ассоциации», гораздо более убедительно, чем то же самое сообщение от «Джима Рандла, старшеклассника местной шко­лы, который вместе с несколькими одноклассниками написал реферат на тему гигиены полости рта». После более чем десятилетних исследова­ний употребления марихуаны старшеклассниками ученые из Мичиган­ского университета пришли к выводу, что в 1960-е и 1970-е годы запу­гивающие сообщения из недостоверных источников не влияли на упот­ребление наркотиков. С другой стороны, научные отчеты о биологических и психологических последствиях долговременного употребления мари­хуаны, исходящие из кредитных источников, «могут играть важную роль в снижении... употребления наркотиков».

50

Еще один способ завоевать доверие — говорить уверенно. Бонни Эриксон с коллегами предлагала студентам оценивать показания сви­детелей, высказанные либо в прямой манере, столь характерной для «мужской речи», либо в несколько неуверенной манере, которая счи­тается отличительной особенностью «женской речи». Например:

Вопрос: Приблизительно как долго вы там стояли, пока не приехала «скорая»?

Ответ (без колебаний): Двадцать минут. Достаточно долго, чтобы помочь миссис Дэвид прийти в себя.

Ответ (неуверенный): О, мне кажется, где-нибудь э-э... минут двад­ цать. Достаточно долго, знаете ли, чтобы помочь моей подруге, миссис Дэвид, прийти в себя.

Студенты сочли свидетеля, давшего прямой ответ, гораздо более компетентным и заслуживающим доверия.

Восприятие надежности «коммуникатора»

Стиль речи «коммуникатора» также влияет на то, воспринимается ли он как заслуживающий доверия. Гордон Хемсли и Энтони Дуб об­наружили, что, если на видеозаписи свидетель смотрит прямо в гла­за, а не упирается взглядом в пол, его показания воспринимаются как сообщение, которому можно верить.

Доверие также выше, если аудитория уверена, что «коммуника­тор» не пытается манипулировать ею. В экспериментальной версии того, что позднее стало излюбленным телевизионным приемом «скрытой камеры», Элейн Хэтфилд и Леон Фестингер давали нескольким сту­дентам Стандфордского университета подслушать беседу аспирантов (в действительности они слышали магнитофонную запись). Когда тема беседы затрагивала интересы тех, кто ее подслушивал (например, касалась правил в кампусе), большее влияние на них оказывал тот -оратор, которого они считали ничего не подозревающим, а не тот, '^f кого якобы предупредили о возможности подслушивания. В конце кон­цов, если люди думают, что их никто не слышит, почему бы им не быть совершенно открытыми?

Как людей искренних воспринимают также тех, кто отстаивает что-либо, нарушая при этом свои личные интересы. Элис Игли, Венди Вуд и Шелли Чейкен знакомили студентов Массачусетского уни­верситета с речью, направленной против местной компании, загряз­няющей реку. Когда говорилось, что автор речи — политический кан­дидат из числа бизнесменов или речь адресовалась к поддерживающим данную компанию, сообщение воспринималось как лишенное тен­денциозности и убедительное. Когда та же самая речь против бизнес­менов местной компании представлялась как обращенная к «зеленой» аудитории и произнесенная «зеленым» политиком, слушатели отно­сили все аргументы политика на счет его личной предрасположенно-

51

сти или специфики аудитории. Готовность пострадать за свои убежде­ния, проявленная многими великими людьми, помогала им убедить окружающих в своей искренности.

Все эти эксперименты указывают на значение атрибуции — того, чем мы объясняем позицию «коммуникатора»; его пристрастиями и эго­истическими мотивами или приверженностью истине. Вуд и Игли сооб­щают, что, когда отстаивается неожиданная позиция, мы более склон­ны объяснять точку зрения ее защитников неопровержимостью самой истины и считать эту позицию убедительной. Доводы в пользу значи-телдоых компенсаций за нанесенный ущерб наиболее убедительны, когда выдвигаются скупцом типа Скруджа*. Аргументы же в пользу незначи­тельных сумм кажутся более убедительными, когда выдвигаются че­ловеком, обычно щедрым на выплаты. Поэтому можно ожидать, что мирное соглашение по Северной Ирландии вызовет наибольшее до­верие обеих сторон, если к нему придут жесткие политики.

Норман Миллер и его коллеги из университета Северной Кали­форнии обнаружили, что ощущение правдивости и надежности воз­растает, когда человек говорит быстро. Жители Лос-Анджелеса и его окрестностей, слушавшие записи речей на такую, например, тему, как «Опасность употребления кофе», оценивали тех, кто говорил быстро (около 190 слов в минуту), как более объективных, интелли­гентных и эрудированных, чем тех, кто говорил медленно (около ПО слов в минуту). Они также сочли быстро произнесенные сообщения более убедительными.

Но делает ли более убедительным оратора, говорящего быстро, темп его речи сам по себе? Или причиной этого явления оказывается некое побочное качество, присущее быстрой речи, скажем повышен­ная интенсивность или тон? Чтобы выяснить этот факт, исследова­тель маркетинга Джеймс Мак-Лохлан производил акустическое сжа­тие речевого сигнала из радио и телевизионной рекламы, сохраняя тон, интенсивность и модуляции голоса. (Он удалял короткие сегмен­ты, порядка пятидесятой доли секунды, в различных отрезках речи.) Оказалось, что значимым фактором является именно темп речи. Ког­да рекламу ускоряли на 25%, слушатели понимали ее по-прежнему хорошо и оценивали говорящего как более осведомленного, интелли­гентного и искреннего, а само сообщение сочли более интересным. Фактически нормальная скорость речи в 140 или 150 слов в минуту может быть почти удвоена, прежде чем начнет снижаться ее понима­ние слушателями. Джон Ф. Кеннеди, известный как исключительно эффективный оратор, иногда ускорялся до 300 слов в минуту. Для американцев (но не для корейцев) быстрая речь означает влиятель­ность и компетентность. Хотя быстрая речь не оставляет слушателю времени сделать благоприятные выводы, она также отсекает любые

*Персонаж Диккенса, олицетворение скаредности. (Прим. перев.)

52

нежелательные мысли. Когда реклама наезжает на вас со скоростью > 70 миль в час, трудно контратаковать в том же темпе.

В некоторых телевизионных рекламах очевидно стремление предста­вить «коммуникатора» одновременно и компетентным, и заслуживаю­щим доверия. Фармацевтические компании проталкивают на рынок свое обезболивающее средство, используя персонаж в белом халате, который уверенно заявляет, что большинство врачей рекомендуют к примене­нию именно их препарат (а это, разумеется, всего лишь аспирин). Воспри­нимая эти косвенные намеки, люди, не старающиеся проанализировать доказательства, могут рефлекторно сделать вывод о ценности товара. Однако в рекламных сообщениях другого типа принцип кредитности, по-видимому, не используется. Действительно ли Билл Косби является надежным экспертом по десертам «Jell-O»? И склонны ли мы с вами пить «пепси» потому только, что ее рекомендует сам Шакилл О'Нил?

Привлекательность

Большинство людей отрицают, что отзывы знаменитых спортсме-

нов и артистов как-то воздействуют на них. Ведь каждый знает, что

звезды редко разбираются в товарах. С другой стороны, мы ясно осознаем, что реклама преследует определенную цель — убедить нас; мы совсем не случайно подслушивали Косби, поглощающего «Jell-O». Этот вид рекламы основан на другом качестве эффективного «коммуникатора» — его привлекательности. Мы можем думать, что на нас не влияют привлекательность и обаяние, но исследователи обнаружили обратное. Привлекательность «коммуникатора» может обезоружить нас перед лицом его аргументов (прямой способ убеждения) или вызвать позитивные ассоциации, когда мы позднее наткнемся на рекламируемый товар (периферийный способ).

Привлекательность имеет несколько аспектов. Один из них — фи-

зическое обаяние. Аргументы, особенно эмоциональные, зачастую более действенны, когда высказываются красивыми людьми. Еще один аспект — подобие. < ... > Мы склонны симпатизировать людям, похожим на нас. К тому же они имеют на нас влияние. Для исследования этого аспекта Теодор Дембровски, Томас Ласатер и Альберт Рамирец давали афро-американским абитуриентам посмотреть видеозапись рекламы, призывающей к уходу за зубами. Когда дантист на следующий день проверил чистоту их зубов, выяснилось, что у тех, кто слушал запись афро-американского дантиста, полость рта оказалась чище. Как правило, люди лучше реагируют на сообщение, которое исходит от члена одной с ними социальной группы.

Что же важнее — подобие или кредитность? Иногда одно, иногда другое. Тимоти Брок обнаружил, что на покупателей краски сильнее |влияют отзывы обычного человека, который недавно купил такое же количество краски, которое нужно им, а не рекомендации эксперта,

53

купившего в 20 раз больше. Вспомним, однако, что в вопросе о гиги­ене полости рта эксперт по стоматологии (непохожий, но квалифи­цированный источник) оказался более убедительным, чем старше­классник (похожий, но неквалифицированный источник).

Такие внешне противоречивые результаты превращают ученого в детектива. Он предполагает, что действует невыявленный фактор — что подобие более значимо, когда действует фактор X, а кредитность более важна, когда действует не X. Но что есть X? Как обнаружили Джордж Геталс и Эрик Нельсон, оказывается, что все зависит от того, затрагивает ли тема сообщения субъективные предпочтения или объективную реальность. Когда выбор основывается на личных оцен­ках, вкусах или стиле жизни, наибольшим влиянием пользуется тот, кто похож на нас. Но когда речь идет о фактах — выпадает ли в Сид­нее меньше осадков, чем в Лондоне, — подтверждение нашего мне­ния со стороны непохожего на нас человека порождает большую уве­ренность. Суждения непохожего человека более независимы.

Что излагается? Содержание сообщения

Важно не только то, кто говорит (косвенный намек), но и то, что именно он говорит. Если вы помогаете развернуть агитацию, призыва­ющую голосовать за школьные налоги, или бросить курить, или вне­сти деньги для помощи голодающим, то у вас могут возникнуть про­блемы при составлении инструкций для прямого убеждения. Нужно призвать на помощь здравый смысл, чтобы ответить на каждый из следующих вопросов:

Что будет более убедительным: тщательно обоснованное сообще­ние или же сообщение, возбуждающее определенные эмоции?

Каким способом лучше удастся склонить мнение аудитории на свою сторону: защищая позицию, лишь слегка отличающуюся от уже сложившихся убеждений слушателей, или представляя крайнюю, эк­стремистскую точку зрения?

Рассматривать ли в сообщении все вопросы только со своей соб­ственной позиции или учитывать противоположные точки зрения и пытаться их опровергнуть?

Если присутствуют представители обеих сторон — скажем, на де­батах во время городского митинга, — кто имеет преимущество: тот, кто выступает первым, или тот, кто выступает последним?

Рассмотрим эти вопросы по отдельности.

Рассудок против эмоции

Допустим, вы ведете кампанию в поддержку голодающих. Что луч­ше: изложить аргументы по пунктам и привести горы впечатляющей статистики? Или воспользоваться более эмоциональным подходом —

54

скажем, рассказать убедительную историю про умирающего от голода ребенка? Разумеется, аргументы должны быть одновременно и рассу­дочными и эмоциональными. И все же, что больше подействует —рассудок или эмоции? Был ли прав шекспировский Лисандр, говоря: ? «Воля человека его рассудком движется»? Или мудрее совет лорда Честерфилда: «Старайтесь апеллировать к чувствам, к сердцу и к сла-бостям человеческим, а не к рассудку»?

Ответ заключается в следующем: все зависит от аудитории. Люди высокообразованные или с аналитическим складом ума более вос-приимчивы к рациональным аргументам, чем люди менее образованные или менее аналитичные. Думающая, заинтересованная аудитория поддается прямому убеждению: она наиболее восприимчива к рассу­дочным аргументам. Невнимательная аудитория оказывается под воз-

действием косвенных намеков: больше всего на нас влияет то, нра-

вится ли ей «коммуникатор». Судя по предвыборным опросам, многие избиратели равнодушны к исходу выборов, поэтому результаты аме­риканских выборов лучше предсказывать исходя из эмоциональной реакции на тех или иных кандидатов (например, «кто чувствовал себя счастливым при Рональде Рейгане?»), а не из мнения избирателей о

качествах кандидата и его предполагаемой политике.

Эффект хорошего настроения

Сообщения также становятся более убедительными, если они ас-социируются с позитивными чувствами. Ирвинг Джейнис с коллегами обнаружил, что сообщение более убедительно для студентов Йеля, если они читают его, лакомясь арахисом с пепси-колой. Аналогично Марк Галицио и Клайд Хендрик обнаружили, что для студентов Го-сударственного университета Кента куплеты в стиле «фолк» звучат убедительно под мягкий гитарный аккомпанемент, нежели без музыкального сопровождения. Те, кто любят проводить деловые встречи время роскошного ленча с ненавязчивым музыкальным фоном, будет приветствовать такие результаты.

Хорошее настроение повышает убедительность — частично за счет , что стимулирует позитивное мышление (когда требуется, чтобы аудитория рассуждала), а частично за счет ассоциативной связи, воз-никающей между хорошим настроением и предлагаемым сообщением. < ... > Люди в хорошем настроении видят мир сквозь розовые очки.. Они также принимают более поспешные, импульсивные решения, больше полагаются на косвенные намеки. В плохом настроении люди дольше колеблются перед принятием решения и менее восприимчивы -к слабым аргументам. Таким образом, если ваши аргументы недо­статочно сильны, разумнее будет привести аудиторию в хорошее настроение, в надежде, что она положительно отнесется к вашему сообщению, не слишком над ним задумываясь.

55

Эффект активации страха

Иногда сообщение может оказаться убедительным, если оно апел­лирует к негативным эмоциям. Убедить людей бросить курить, чаще чистить зубы, сделать прививку от столбняка или осторожнее водить машину можно при помощи сообщений, возбуждающих страх. Показ курильщикам ужасных последствий, которые иногда ожидают тех, кто выкуривает слишком много сигарет, повышает убедительность. Но насколько сильно нужно напугать аудиторию? Не следует ли вы­зывать лишь легкие опасения и не запугивать людей настолько, чтобы они вообще проигнорировали ваше устрашающее сообщение? Или же стоит попытаться затмить им свет Божий? Эксперименты Говарда Левенталя и его коллег из университета Висконсина, а также Рональ­да Роджерса и его коллег из университета Алабамы показали, что зачастую чем сильнее страх, тем более выраженной является реакция.

Эффективность возбуждающего страх сообщения применяется в рекламе, направленной против курения, вождения автомашины в пьяном виде и против рискованных сексуальных связей. В эксперимен­те Дона Вильсона и его коллег врачи посылали письма своим куря­щим пациентам. Из тех, кто получил письмо, обращенное к позитив­ным эмоциям (объясняющее, что, бросив курить, они проживут доль­ше), попытались бросить курить 8%. Из тех же, кто получил письмо, возбуждающее страх (разъясняющее, что, продолжая курить, они умрут раньше), попытались бросить 30%. Аналогично, когда Клод Леви-Ле-бье обнаружил, что установку по отношению к алкоголю и привычку к его употреблению у французской молодежи можно эффективно из­менять при помощи возбуждающих страх картинок, французское пра­вительство стало включать этот вид информации в свои телевизион­ные ролики.

Однако игра на страхе не всегда способна сделать сообщение бо­лее действенным. Если вы не укажете аудитории, как избежать опас­ности, пугающее сообщение может просто ею не восприниматься. Пу­гающие сообщения более действенны, если вы не только пытае­тесь убедить людей в опасности и вероятности нежелательных последствий (скажем, смерти от рака легких в результате курения), но и предлагаете эффективную стратегию защиты. Многие рекламные сообщения, нацеленные на уменьшение сексуального риска, помимо того, что они возбуждают страх («СПИД убивает»), предлагают также эффективную защитную стратегию: воздержание, использование пре­зервативов или ограничение круга сексуального общения. В 1980-е годы страх перед СПИДом действительно вынудил многих мужчин изме­нить свое поведение. В одном из исследований 5000 гомосексуалистов выяснилось, что по мере эскалации заболеваний СПИДом с 1984 по 1986 год доля тех, кто заявил о своем целибате или моногамии, воз­росла с 14 до 39%.

56

. Заболевания, которые легко представить зрительно, кажутся более реальной угрозой, чем болезни с трудно описываемыми симптомами. Эта маленькая тонкость помогает понять, почему предупреждения о вреде для здоровья, помещаемые, скажем, на рекламе сигарет, так неэффективны — «тягомотина официального жаргона», отзываются о них психологи Тимоти Брок и Лора Бранно — и вряд ли пробивают брешь в визуальном воздействии самой рекламы. Но если сделать предупреждения такими же образными, как сама реклама — например, с цветными фотографиями рака легких, — можно добиться повышения их эффективности для изменения установок и поведения. Особенно это верно, когда реклама привлекает внимание к убеждаю­щему образу, а не отвлекает от него, как это иногда бывает при использовании сексуальных изображений. Когда речь заходит об убедительности, уместная и выразительная картинка действительно может , заменить десятки тысяч слов.

Степень расхождения мнений

Представьте себе следующую сцену: Ванда приезжает домой на

, весенние каникулы и надеется, что ее отец, дородный мужчина средних лет, переймет ее новый «здоровый образ жизни». Она пробегает 5 миль в день. Отец считает, что ее стремление бегать — это просто «виндсерфинг в луже». Ванда размышляет: «Что лучше — пытаться вытащить отца из его болота при помощи, например, скромной физкультурной программы, скажем ежедневной прогулки, или попытаться вовлечь его в полномасштабную программу интенсивной гимнастики и бега? Вполне возможно, что, если я начну приставать с напряженной программой, он пойдет на компромисс и, по крайней мере, сделает хоть что-то. Но, с другой стороны, он может подумать, что я сошла с ума, и вообще ничего не будет делать». Как и Ванде, социальным психологам приходится выбирать один из этих способов. Разногласия приводят к дискомфорту, а ощущение дискомфорта подталкивает человека изменить свое мнение. < ... > Таким образом, чем больше расхождений, тем больше вероятность изменения первоначальной позиции. Но, с другой стороны, «коммуникатор» с неприятным сообщением может лишиться доверия. В одном исследовании обнаружилось, что телезрители, не согласные с заключением обозревателя, оценивали его как более пристрастного, неточного и не заслуживающего доверия. Сознание людей более открыто для выводов, лежащих в приемлемом для них диапазоне. Поэтому не исключено, что чем больше расхождение, тем меньше будет меняться исходная позиция.

Учитывая эти соображения, Элиот Аронсон, Джудит Тернер и Меррил Карлсмит сделали вывод, что только кредитный источник —тот, который трудно опровергнуть, — будет вызывать значительное

изменение позиции в случае, когда защищается мнение, сильно от­личающееся от мнения реципиента. Если испытуемым говорят, что сам Т. Элиот высоко оценил некую не понравившуюся им поэму, то вполне естественно, что они в большей степени склонны изменить свое первоначальное мнение, нежели в том случае, когда им сообща­ют, что Элиот отзывался о ней весьма сдержанно. Если же эту сред­ненькую поэму оценивала «Агнес Стерн, студентка Государственного педагогического колледжа Миссисипи», ее невысокая оценка была так же не убедительна, как и высокая. Таким образом, степень рас­хождения и кредитность источника взаимодействуют: влияние боль­ших или, напротив, малых расхождений зависит оттого, заслуживает ли «коммуникатор» доверия.

Итак, на вопрос Ванды: «Настаивать ли мне на радикальном пред­ложении?» — следует ответить так: «Это зависит от многих обстоя­тельств...» Является ли Ванда в глазах обожающего ее отца ценным и авторитетным источником? Если да, то тогда Ванде, пожалуй, стоит попытаться проводить в жизнь программу-максимум. Если нет, ей лучше ограничиться более скромными предложениями.

Ответ зависит также от того, насколько ее отца волнует эта про­блема. Адепты той или иной доктрины открыты только для узкого диапазона мнений. Слегка отличающееся мнение может показаться им радикальным до безрассудства, особенно если оно основано на противоположной точке зрения, а не является крайним выражением взглядов, которые они разделяют. Если отец Ванды еще не обдумывал вопрос о физкультуре или эта тема мало его волнует, Ванда, по-ви­димому, может внести более радикальные предложения, нежели в том случае, если ее отец сильно предубежден против спортивных за­нятий. Таким образом, если вы — кредитный источник и аудитория не очень заинтересована данной проблемой, вы смело можете выска­зывать самые крайние взгляды.

Противостояние обращений: апеллирующие к контраргументам и нет

Передающие сообщение часто сталкиваются с еще одной практи­ческой проблемой: как быть с аргументами оппонентов? И в этом случае общие соображения не подсказывают однозначного ответа. Изложение контраргументов может смутить аудиторию и ослабить ваши позиции. С другой стороны, сообщение выглядит более честным и обезоруживающим, если признает аргументы оппонентов.

После поражения Германии во второй мировой войне армейское руководство США не хотело, чтобы солдаты расслабились и думали, что продолжающаяся война с Японией будет легкой, Поэтому соци­альному психологу Карлу Ховланду и его коллегам из Армейского управления информации и образования удалось организовать две ра-

58

в которых утверждалось, что война на Тихом океане продлится, по крайней мере, еще два года. Первая передача была односторонней: она не признавала существования контраргументов, таких, как преимущества борьбы только с одним противником вместо двух. Другая передача была двусторонней; она упоминала контраргументы и возражала на них. <...> Эффективность сообщения зависела от слушателей. Одностороннее обсуждение оказалось наиболее эффективным для тех, кто уже и так был согласен с высказываемым мнением. Передача, рассматривавшая контраргументы, сильнее подейство­вала на тех, кто первоначально не был согласен.

Дальнейшие эксперименты выявили, что, если аудитория уже знакома (или ознакомится позже) с контраргументами, воздействие двустороннего сообщения сильнее и дольше сохраняется. При моде­лировании судебного заседания сторона защиты вызывала больше до-верия, если адвокат на суде вызывал неблагоприятных свидетелей до того, как это делал обвинитель. Очевидно, что одностороннее сооб­щение заставляет информированную аудиторию задуматься о контрар­гументах и считать «коммуникатора» пристрастным. Таким образом, для политического кандидата, обращающегося к информированной группе, действительно разумнее рассмотреть позицию своего оппонента. Итак, если ваша аудитория знакома или позже ознакомится с противоположными взглядами, сделайте свое сообщение двусторонним.

Первичность против вторичности

Вообразите себя консультантом выдающегося политического дея-теля, который вскоре должен принять участие в дебатах с другим извест-ным политиком по вопросу о договоре по ограничению вооружений. За три недели до выборов каждый кандидат должен появиться в вечерней программе новостей и выступить с подготовленным заявлением. Согласно жребию, вашей команде предоставляется право выбора-выступать первой или последней. Зная, что в прошлом вы изучали социальную психологию, все ожидают от вас обоснованного ответа. Вы мысленно листаете свои старые учебники и конспекты. Лучше выступать первым? Предубеждения людей контролируют их интерпретацию. Более того, взгляды, сформированные однажды, с трудом подвергаются сомнению. Таким образом, в первом выступлении можно представить аудитории идеи, которые благоприятно повлияют на то, как будет восприниматься и интерпретироваться второе сообщение. К тому же люди обычно больше внимания обращают на сообщение, высказанное первым. Но, с другой стороны, высказанное после лучше запоминается. Может быть, действительно, лучше гово­рить вторыми?

Ваш первоначальный ход рассуждений основан на том, что обще-

59

известно, — на «эффекте первичности»: информация, поступившая первой, более убедительна. Первые впечатления, безусловно, имеют значение. Например, можете ли вы уловить разницу между такими' двумя описаниями:

Джон — человек интеллектуальный, трудолюбивый, импульсив­ный, привередливый, упрямый и завистливый.

Джон — человек завистливый, упрямый, привередливый, импуль­сивный, трудолюбивый и интеллектуальный.

Когда Соломон Аш давал прочитать эти фразы студентам коллед­жа в Нью-Йорке, те из них, кто читали прилагательные в порядке от «интеллектуальный» до «завистливый», оценивали Джона более по­зитивно, чем те, кому достались описания с обратным порядком. Пер­воначальная информация, по-видимому, создала благоприятную по­чву для восприятия более поздней информации, при этом сработал эффект первичности. Подобный эффект наблюдался в эксперимен­тах, где каждый из испытуемых успешно справлялся с 50% заданий. Но тех, у кого успехи приходились на начальные задания, оценивали как более способных, нежели тех, у кого успехи появлялись после первоначальных ошибок.

Означает ли это, что эффект первичности является основополага­ющим при убеждении, так же как и при вынесении суждений? Нор­ман Миллер и Дональд Кэмпбелл предлагали студентам Северо-За­падного университета читать краткий отчет о реальном судебном про­цессе. Они поместили показания свидетелей и аргументы прокурора в один том, а показания свидетелей защиты и ее доводы — в другой. Студенты читали оба тома. Неделей позже они высказывали свои мне­ния, причем большинство отдавало предпочтение той стороне, с ма­териалами которой удалось ознакомиться в первую очередь. Исполь­зуя отчет о реальном уголовном процессе, Гэри Уэллс с коллегами обнаружил аналогичный эффект первичности, варьируя время ввод­ного слова защитника. Его заявления были более эффективны, если делались до показаний свидетелей обвинения.

А что с противоположной возможностью? Мы все сталкивались с тем, о чем говорит Книга притчей Соломоновых (притчи 18:17): «Пер­вый в тяжбе своей прав, но приходит соперник его и исследывает его». Итак, может ли тот факт, что сказанное последним лучше запо­минается, вызвать когда-нибудь «эффект вторичности» ? Из личного опыта (а также из экспериментов по запоминанию) мы знаем, что будничные сегодняшние события на время перевешивают значитель­ные события недавнего прошлого. Для проверки этого обстоятельства Миллер и Кэмпбелл предложили другой группе студентов прочитать по одному из томов отчета. Неделей позже исследователи давали каж­дому возможность прочесть оставшийся том и просили испытуемых сразу же сформулировать свое мнение. Теперь результат оказался пря­мо противоположным — проявился эффект вторичности. Очевидно,

60

первый том судебных материалов за неделю в значительной степени выветрился из памяти. Забывание создает эффект вторичности в тех слу­чаях: 1) когда два сообщения разделяет достаточно длительное время и 2) когда аудитория принимает решение вскоре после второго сообще­ния. Если оба сообщения следуют одно за другим, а потом проходит какое-то время, обычно имеет место эффект первичности. <...>

Это особенно верно в том случае, если первое сообщение стиму­лирует размышления. Итак, какой же совет вы дадите политическому деятелю?

Как передается сообщение? Канал коммуникации Активно пережитое или пассивно воспринятое

<...> Мы отмечали, что наши действия определяют то, кем мы становимся. Действуя, мы подкрепляем идею, стоящую за нашими поступками, особенно если ощущаем ответственность. Мы также от­метили, что наши установки — исходящие из личного опыта, а не усвоенные из вторых рук — более устойчивы и сильнее влияют на наше поведение. По сравнению с пассивно сформировавшимися ус­тановки, основанные на опыте, более жестки, стабильны и в мень­шей степени подвержены изменениям при атаках на них.

Тем не менее психология здравого смысла сохраняет веру в силу печатного слова. Как мы пытаемся привлечь людей на мероприятие в кампусе? Мы вешаем объявление. Как мы пытаемся заставить водите­лей сбавить скорость и следить за дорогой? Мы вешаем табличку «Ос­торожно! Следи за дорогой». Что мы делаем, чтобы заставить студен­тов не мусорить в кампусе? Мы засоряем доску объявлений и почто­вые ящики призывами «не сорить».

Так ли легко убедить людей? Рассмотрим две добросовестные по­пытки. В колледже Скриппса в Калифорнии во время кампании борь­бы с мусором в течение недели студентов убеждали «беречь красоту кампуса Скриппса», «очиститься от мусора» и т.п. Листовки с подоб­ными призывами каждое утро опускали в почтовые ящики и раскле­ивали на видных местах в кампусе. За день до начала кампании соци­альный психолог Реймонд Палоциан раскидал мусор вокруг урны рядом с одним из оживленных тротуаров. Затем исследователь отошел в сторонку и записал поведение 180 прохожих. Ни один из студентов ничего не поднял. В последний день кампании ученый повторил испы­тания со 180 новыми прохожими. Как вы полагаете, толпились ли пешеходы вокруг мусора, стараясь откликнуться на призывы? Отнюдь нет. Лишь двое из 180 подняли мусор.

Быть может, устные призывы выглядят убедительнее? Совсем не обязательно. Те из нас, кому приходится выступать публично в каче­стве преподавателя или оратора, так легко поддаются очарованию

61

собственных высказываний, что сильно переоценивают их влияние. Спросите студентов колледжа, какой аспект их студенческого опыта был самым ценным или что им больше всего запомнилось за первый год учебы. Лишь немногие, как ни грустно мне это говорить, припом нят лекции, которые нам, читавшим их преподавателям, запомнились как совершенно замечательные. Томас Кроуфорд и его помощники исследовали влияние устной пропаганды, опрашивая на дому прихожан из 12 церквей незадолго до и сразу после проповеди, на-правленной против расовой нетерпимости и несправедливости. Во время второго интервью на вопрос, не приходилось ли им за минувшее вре-мя что-нибудь читать или слышать о расовых проблемах и дискрими-нации, только 10% опрашиваемых самостоятельно вспомнили услышанную проповедь. Когда остальным 90% прихожан задавали прямой вопрос: «А не говорил ли ваш священник в течение последней пары недель о дискриминации и предвзятости в расовых вопросах?», — свыше 30% отрицали, что слышали такую проповедь. Поэтому нет ничего удивительного в том, что церковные проповеди оказываются не в состоянии повлиять на расовые установки.

Если вдуматься, проповедник сталкивается с таким количеством трудностей, что кажется удивительным, как это проповеди вообще могут воздействовать на такое количество людей, на которое они ре-ально влияют. Как показано на рис. 1, обращение убеждающего оратора должно не только привлечь внимание, но и быть правильно понятым, вызвать доверие, запомниться и побудить к определенным действиям. Тщательно продуманный призыв должен учитывать все эти этапы процесса убеждения.

Рис. 1. Чтобы вызвать нужный эффект, убеждающее сообщение,, должно пре одолеть серьезные препятствия. Важно, что запоминается не столько сооб щение само по себе, сколько вызванные им мысли. (По данным из McGuire , 1978.)

62

Тем не менее пассивно воспринятое обращение не всегда остается втуне. В моей аптеке продается два вида аспирина: один — широко разрекламированный, а другой — практически не рекламируемый. Если не придавать значения тому несущественному различию, что одну таблетку можно разжевать быстрее, чем другую, любой фармацевт скажет вам, что эти два вида аспирина идентичны. Аспирин есть аспи рин. Для организма разницы нет. А вот для кошелька есть. Разреклами рованная разновидность продается в три раза дороже простой. А ведь именно ее покупают миллионы людей.

Обладая такой властью, могут ли средства массовой коммуника ции способствовать богатому политику в приобретении голосов изби рателей? Джозеф Граш проанализировал расходы кандидатов от де- мократической партии на предварительных выборах 1976 года и обна- ружил, что в каждой кампании те, кто вложили больше средств, получали, как правило, больше избирательных голосов. Как отмечает Граш, действие предвыборной рекламы зачастую сводилось к тому, чтобы превратить неизвестного кандидата в узнаваемого. (Это совпа дает с лабораторными экспериментами, в которых простая экспози ция незнакомого стимульного материала в конце концов приводит к симпатии.) < ... > Кроме того, сообщения также могут выигрывать от повторения. Люди считают тривиальные утверждения типа «Темпера- тура кипения у ртути выше, чем у меди» более истинными, если они уже читали и оценивали их неделей раньше. Простым повторением можно добиться кредитности. Исследователь Хэл Арке считает такие результаты «пугающими». Как хорошо известно политическим мани- пуляторам, демагогия способна восторжествовать над рассудком. Кре дитная ложь может вытеснить суровую правду. Сложную реальность заслоняют стертые клише.

Окажутся ли средства массовой коммуникации настолько же эф фективными в случае уже известных электорату кандидатов или при решении важных проблем? Вероятно, нет. Исследователи снова и снова обнаруживают, насколько ничтожно влияние политической рекламы на электорат по время президентских выборов (хотя, разумеется, и малое воздействие может перевесить чашу весов).

Поскольку пассивно усвоенные лозунги иногда эффективны, а иногда нет, можем ли мы заранее предсказать, какой пропагандистский лозунг окажется успешным? Существует простое правило: убеди- тельность снижается при повышении важности проблемы и степени знакомства с нею. В незначительных вопросах, таких, например, как выбор между разновидностями аспирина, власть средств массовой коммуникации демонстрируется легко. В тех же случаях, когда обсуж- даются более актуальные и важные вопросы, такие, как расовые ус тановки в городах с острыми расовыми проблемами, пытаться убе дить в чем-то людей — примерно то же самое, что толкать рояль в гору. Хотя цель и достижима, но не в один присест.

63

Противостояние: личное влияние — воздействие средств массовой коммуникации

Исследования убедительности показывают, что наибольшее вли­яние на нас оказывает не опосредованная информация, а личный контакт с людьми. Два полевых эксперимента демонстрируют силу личного влияния. Несколько десятилетий назад Сэмюел Элдерсвелд и Ричард Додж изучали политические средства убеждения в Анн-Арбо-ре, Мичиган. Они разделили горожан, не собиравшихся голосовать за пересмотр городской хартии, на три группы. Из числа тех, кто не подвергался какой-либо иной пропаганде, кроме обычного воздей-ствия средств массовой коммуникации, в день выборов за ревизию хартии проголосовали 19%. Во второй группе, представители которой получили по 4 письма в поддержку ревизии, за нее проголосовали 45%. Горожан из третьей группы навещали лично и уговаривали в пря-мом общении; из них 75% отдали свои голоса за пересмотр хартии.

В другом полевом эксперименте команда исследователей под ру-ководством Джона Фаркуяра и Натана Маккоби пыталась снизить ча-стоту сердечных заболеваний среди людей среднего возраста в трех маленьких городках Калифорнии. Для проверки эффективности влия-ния личных контактов по сравнению с воздействием средств массовой коммуникации они провели опрос и медицинский осмотр 1200 человек перед началом проекта и затем повторяли эту процедуру в конце каждо-го года на протяжении последующих трех лет. Жители города Трейси не получали никаких дополнительных пропагандистских материалов, кро-ме тех, которые помещались в привычных для них средствах массовой информации. В Джилрое велась двухлетняя кампания с использованием телевидения, радио, прессы и почтовых отправлений, во время кото-рой горожанам разъяснялось, что такое риск коронарных заболева-ний и как его можно уменьшить. В Уотсонвилле такая же кампания в средствах массовой коммуникации была дополнена личными контак-тами с теми, кто из-за кровяного давления, веса или возраста отно-сился к группе повышенного риска. Используя принципы модифика-ции поведения, экспериментаторы помогали людям ставить себе спе-цифические цели и развивать достигнутые успехи.

<...> Через один, два и три года у группы повышенного риска из Трейси (контрольного города) сохранился примерно тот же уровень риска, что и раньше. Представители такой же группы из Джилроя, под-вергавшиеся воздействию средств массовой коммуникации, оздорови-ли свой образ жизни и снизили для себя уровень риска. В Уотсонвилле, где имели место еще и личные контакты, риск снизился больше всего.

Я подозреваю, что студенты колледжа не будут слишком удивле-ны такими результатами, припомнив силу воздействия личных кон-тактов из своего собственного опыта. Оглядываясь в прошлое, они, во всяком случае большинство из них, смогут сказать, что больше узна-

64

ли от своих приятелей и однокурсников, чем из книг или от преподавателей. Исследования процесса обучения подтверждают интуитивные представления студентов: самое сильное влияние на их формирование оказывают личные взаимоотношения вне аудиторий.

Хотя персональное влияние обычно сильнее воздействия средств массовой коммуникации, не следует недооценивать силу последних. Те, кто лично влияет на наши мнения, сами должны где-то почерпнуть свои взгляды, и зачастую таким источником оказываются как раз средства массовой коммуникации. Элиху Катц отмечает, что по большей части воздействие средств массовой коммуникации происходит в «двухступенчатом коммуникационном потоке»: от этих средств — к местному «властителю дум», а от него — к рядовым согражданам. Если я хочу прицениться к компьютерному оборудованию, я интересуюсь мнением своего сына, знания которого почерпнуты в основном из печатных материалов.

Разумеется, двухступенчатый поток представляет собой лишь - модель.

Существует также прямая коммуникация средств передачи информации с массовой аудиторией. Но данная модель напоминает нам о том, что влияние массмедиа на культуру порой осуществляется подспудно. Даже если прямое воздействие средств массовой коммуникации на установки людей невелико, эти средства способны вызывать значительный косвенный эффект. Те редкие дети, которые не смотрят телевизор, не избегают его влияния. Если только они не живут отшель-никами, то непременно участвуют в навеянных телевидением играх на , школьной площадке. Они будут просить своих родителей купить им тa- кие же разрекламированные телевидением игрушки, какие есть у их их приятелей. Они станут просить или требовать позволить им посмотреть любимые программы их друзей. Родители могут просто запретить им все это, но они не могут «выключить» влияние телевидения. Сваливание в одну кучу всех средств массовой коммуникации, от рекламы по почте до телевидения, также является упрощением. Сравнительные исследования выявили, что чем образнее подача информации, тем убедительнee предлагаемые сообщения. В порядке убывания убедительности различные способы подачи информации следует, вероятно, располагать следующим образом: жизнь, видеозапись, аудиозапись, печать. Во избежание упрощения следует учитывать, что печатные сообщения обес-печивают наилучшую включенность и запоминание. Включенность явля-одним из первых шагов в процессе убеждения (вспомним рис. 1). Шелли Чайкен и Элис Игли пришли к выводу, что в случае трудных для понимания сообщений убедительность действительно оказывается наибольшей, если сообщение напечатано. Они давали студентам университета Массачусетса легкие и трудные сообщения в напечатанном виде, в видео- и аудиозаписи. Результаты эксперимента: трудные сообщения действительно были наиболее убедительны в печатном виде, а легкие — в видеозаписи. <...>

65

Кому адресовано сообщение? Аудитория

< ... > Черты характера человека не всегда помогают предсказать его реакцию на социальные влияния. Каждое конкретное качество может ускорить один из шагов в процессе убеждения (рис. 1), но по-мешать другим.

Возьмем, например, самооценку. Люди с низкой самооценкой за-частую слишком медленно понимают сообщение и поэтому плохо под-даются убеждению. Люди с высокой самооценкой понимают все быстро, однако предпочитают придерживаться своих взглядов; итак, сама по себе самооценка не позволяет прямо предсказать результат процесса убеждения. Вывод: легче всего влиять на людей с умеренной самооценкой.

Рассмотрим еще две характеристики тех, кому адресовано сооб-щение: их возраст и их склонность к размышлениям.

Сколько им лет?

На сегодняшний день наблюдается тенденция к дифференциации социальных и политических установок в зависимости от возраста. Она имеет два объяснения. Первое — «объяснение жизненным циклом»: с возрастом установки меняются (например, становятся консерватив-нее). Другое — «объяснение сменой поколений»: установки пожилых людей, усвоенные ими в юности, в основном не изменяются; разрыв между поколениями возникает из-за отличия старых установок от тех, которые усваиваются нынешней молодежью.

Объяснение сменой поколений имеет больше доказательств. При опросах и повторных опросах групп молодых и пожилых людей за пос-ледние несколько лет установки у пожилых обычно менялись мень-ше, чем у молодых. Как утверждает Дэвид Сирз, «исследователи по-чти неизменно обнаруживали эффект смены поколений, а не эффект жизненного цикла».

Оказывается, дело не в том, что старики не так гибки; большин-ство сегодняшних пятидесяти- и шестидесятилетних имеют более ли-беральные сексуальные и расовые установки, чем те, что были у них на четвертом и пятом десятке. Суть в том, что в течение второго деся-тилетия человеческой жизни и в начале третьего происходит интен-сивное формирование личности, и установки, возникшие в этот пе-риод, имеют тенденцию оставаться неизменными. Людям, у которых эта тенденция выражена сильнее, можно посоветовать впоследствии сознательно выбирать свое социальное окружение — группу, средства коммуникации и социальные роли.

Поразительный пример: в конце 1930-х и начале 1940-х годов сту-дентки Беннигтон-колледжа в Вермонте — женщины из привилеги-рованных, консервативных семей — попали в среду свободомыслия, созданную молодыми преподавателями-либералами. Один из них, со-

66

циальный психолог Теодор Ньюком, позднее отрицал, что препода-вательский состав стремился воспитать своих студенток в духе либера-. Тем не менее им это удалось. Студентки стали намного либе-ральнее, чем это было принято в той социальной среде, из которой они происходили. Более того, сформировавшиеся в Беннигтоне уста-новки оказались стабильными. Через полстолетия женщины Бенниг-тона, уже семидесятилетние, на президентских выборах 1984 года го-лосовали за демократов в отношении 3:1, в то время как другие их сверстницы, окончившие колледжи, в отношении 3:1 голосовали за республиканцев. Взгляды, усвоенные в незабываемые годы юности, не смог заслонить даже богатый опыт всей последующей жизни.

Формирующая сила опыта, приобретенного в юности и в начале взросления, частично объясняется тем, что он связан с более глубо-кими и устойчивыми впечатлениями. Когда Говард Шуман и Жаклин Скотт просили различных людей назвать одно-два наиболее существен- ных события в жизни страны или мира за последние полстолетия, большинство из них называли события, случившиеся в те годы, когда им было меньше двадцати или двадцать с небольшим лет. Для тех, кто пережил Великую депрессию или вторую мировую войну в возрасте от 16 до 24 лет, эти события заслоняли движение за гражданские и убийство Кеннеди в начале 1960-х годов, войну во Вьетнаме и высадку на Луну в конце 1960-х, феминистское движение в 1970-х — события, которые, в свою очередь, произвели наибольшее впечатле-ние на тех, кто пережил их в возрасте от 16 до 24 лет. Поэтому можно ожидать, что воспоминания о падении Берлинской стены и демокра-Восточной Европы сохранятся для сегодняшней молодежи в

качестве поворотного пункта мировой истории.

О чем они думают

При прямом способе убеждения решающим является не само по содержание сообщения, а реакция, которую оно вызывает в умах людей. Наш рассудок мало похож на губку, впитывающую все, что на нас выльют. Если сообщение вызывает подходящие для нас мысли, оно убеждает нас. Если же оно заставляет задуматься о контраргументах - мы остаемся при прежнем мнении.

Кто предупрежден, тот вооружен — если вы достаточно заинтересованы, чтобы спорить

При каких обстоятельствах мы стараемся выдвинуть контраргу-менты? Одно из таких обстоятельств — наше предположение, что кто-то пытается повлиять на нас. Если вы намерены сообщить своим род-ным, что хотите бросить учебу, то, вероятно, готовы к тому, что они

попытаются переубедить вас. Следовательно, вы заранее можете со-

67

ставить список контраргументов, которые будете выдвигать против каждого предполагаемого аргумента ваших оппонентов. Джонатан Фридман и Дэвид Сирз продемонстрировали всю трудность попыток убедить кого-либо в такой ситуации. Они предупредили одну группу калифорнийских старшеклассников, что сейчас будет прочитан док­лад на тему «Почему не следует позволять подросткам водить маши­ну». Те, кто был предупрежден, оказались неподатливыми, в отличие от тех, кто предупрежден не был.

Тайная атака на навязываемые установки особенно успешна, ког­да приходится иметь дело с заинтересованной аудиторией. Получив предупреждение за несколько минут до сообщения, такая аудитория приготовится к защите. Но если тема расценивается как тривиальная, даже грубая пропаганда может оказаться эффективной. Станете ли вы беспокоиться и выдвигать контраргументы из-за двух разных марок зубной пасты? <...>

Отвлечение внимания разоружает

Убедительность вербального сообщения возрастает также в том случае, если удается каким-либо образом отвлечь внимание аудито-рии настолько, чтобы подавить возможные возражения. В политичес-кой рекламе часто используется этот метод. Слова рекламы расхвали-вают кандидата, а зрительный образ занимает нас настолько, что мы не анализируем смысл сообщения. Отвлечение внимания особенно эффективно в случае простых сообщений.

Указанная тенденция увеличения убедительности при уменьше-
нии возможности для возражений наводит на мысль: не потому ли
быстроговорящие ораторы более убедительны, что они оставляют нам
меньше времени на возражения? Не потому ли легкие для понимания
сообщения менее убедительны в письменном виде, что читатель мо-
жет сам выбирать темп чтения и останавливаться для возможных воз-
ражений? И не формирует ли телевидение важнейшие установки по
большей части с помощью тонких намеков или скрытых утверждений
(например, касающихся тендерных ролей), а не с помощью явной
пропаганды? В конце концов, если мы не замечаем сообщения, то не
можем на него возразить.

Незаинтересованная аудитория использует косвенные намеки

Снова вспомним два способа убеждения: прямой с помощью сис-тематического мышления и периферический с использованием эври-стических намеков. Подобно тому как, проезжая через город, мы ос-танавливаемся у всех светофоров, прямой способ предполагает оста-новки, во время которых наш разум анализирует предложенные аргументы и формулирует ответы. Если же мы пользуемся объездной

68

дорогой вокруг города, мы быстро движемся к месту назначения — аналогично работает косвенный способ. Понятно, что люди с аналити-ческим складом ума — с «высокой когнитивной потребностью» — пред-почитают прямой способ. А те, кто обладают образным мышлением, кого больше¹ заботит не то, правы они или нет, а то, какое впечатление они производят, быстрее реагируют на такие косвенные намеки, как привлекательность «коммуникатора» или комфортная обстановка. Но и предлагаемая тема также имеет важное значение. Все мы активно сопро-тивляемся, когда речь идет о важных для нас вещах, в то время как о менее значимых готовы судить поверхностно.

То, какие именно мысли возникают у нас в ответ на сообщение, является решающим, если у нас есть мотивация и способность обдумы-вать тему данного сообщения. Эта простая в своей основе теория помога-ет понять некоторые результаты. Например, мы охотнее верим «комму-никатору»-эксперту — потому что, когда мы доверяем источнику, мы бо-лее благожелательны и менее склонны подыскивать контраргументы. Если же мы не доверяем источнику, мы более склонны защищать наши пред-варительные концепции, отрицая «неудобное» сообщение.

Эта теория позволяет также сделать множество предсказаний, боль-шая часть которых подтверждается данными Петти, Качоппо и дру-гих. В ряде экспериментов исследовались способы стимулирования мыслительных процессов. При этом использовались следующие мето-ды: риторические вопросы, ряды «коммуникаторов» (например, последо-вательно выступали три оратора, каждый из которых приводил по од-ному аргументу, вместо одного, который приводил бы все три аргумен-та), при помощи специальных приемов людей заставляли почувствовать ответственность за их оценку сообщения или невнимание к нему; кро-ме того, оратором использовались непринужденные, а не напряженные позы, многократные повторения одного и того же сообщения и методы привлечения нерассеянного внимания аудитории. Постоянный резуль-тат применения всех этих способов оказался следующим: стимуляция мышления делала сильное сообщение более убедительным, а слабое (из-за контраргументации) — менее убедительным.

Эта теория имеет и практические применения. Эффективные «ком-ммуникаторы» заботятся не только о своем имидже и своих сообщени-ях, но также и о том, каким образом склонна реагировать их аудито-рия. То, как она будет реагировать, зависит не только от ее интереса к теме, но и от диспозиций слушателей — аналитических наклоннос-тей, толерантности к неопределенности, от их потребности сохранить верность самим себе.

Итак, склонна ли аудитория воспринять и запомнить мысли, бла-гориятные для точки зрения «коммуникатора»? Если да, то убеди-ьными будут серьезные аргументы. На завершающем этапе пред-выборной кампании 1980 года, проходившей в духе острого соперни-чества, Рональд Рейган успешно использовал риторические вопросы

69

для стимуляции у избирателей желательных для него размышлений. Его резюме в президентских дебатах начиналось с двух сильнейших риторических вопросов, которые он часто повторял в течение после-дней предвыборной недели: «Лучше ли вам сейчас, чем четыре года назад? Легче ли вам сейчас пойти и купить товар в магазине, чем это было четыре года назад?» Большинство людей отвечали отрицатель-но, и Рейган, частично благодаря этой крупице убеждения прямым способом, выиграл с неожиданно большим перевесом.

Резюме

Как сделать процесс убеждения эффективным? Исследователи изучили четыре фактора этого процесса: «коммуникатор», само сооб-щение, канал передачи информации, аудитория. Кредитный «комму-никатор» воспринимается как заслуживающий доверия эксперт. Люди, говорящие прямо, быстро и глядя слушателям в глаза, кажутся более «кредитными». То же самое можно сказать о людях, высказывающих-ся наперекор своим личным интересам. Привлекательный «коммуни-катор» эффективен в вопросах вкусов и личных предпочтений.

Ассоциативное связывание сообщения с хорошим настроением, которое появляется во время еды, питья или приятной музыки, дела-ет его более убедительным. В хорошем настроении люди часто склон-ны к быстрым, менее рефлективным суждениям. Некоторые возбуж-дающие страх сообщения также могут быть эффективны, по-видимо-му из-за того, что они образны и хорошо запоминаются.

То, до какой степени сообщение может противоречить уже сло-жившемуся у аудитории мнению, зависит от «кредитности» «комму-никатора». А будет ли сообщение более убедительным в том случае, если оно описывает только одну позицию, или, скорее, в том, когда оно упоминает также и противоположную, зависит, наоборот, от слу-шателей. Если аудитория уже заранее согласна с сообщением, не зна-кома с контраргументами и вряд ли будет позднее рассматривать про-тивоположную точку зрения, наиболее эффективна односторонняя аргументация. Если же приходится иметь дело с более искушенной аудиторией или с теми, кто не согласен с сообщением, более эффек-тивной оказывается двусторонняя аргументация.

Если представлены две противоположные точки зрения, какая из сторон будет иметь преимущество — выступающая первой или вто-рой? Обычно проявляется эффект первичности: информация, пере-данная раньше, более убедительна. Тем не менее, если выступления разделяет временной интервал, воздействие более ранней информа-ции уменьшается; если решение принимается сразу же после заслу-шивания второй стороны (информация которой поэтому в этот мо-мент лучше сохраняется в памяти аудитории), то, вероятно, проявит-ся эффект вторичности. 70

Еще одно важное обстоятельство — как именно передается сооб-щение. Не являясь столь же существенным, как влияние других людей при личном контакте, воздействие средств массовой коммуникации может оказаться эффективным в случае тем незначительных (напри-мер, какую марку аспирина покупать) или незнакомых аудитории (например, если речь идет о выборе между двумя ранее неизвестными политическими кандидатами).

И наконец, многое зависит от того, кто получает данное сообще-ние. О чем думает аудитория, воспринимая сообщение? Согласна ли она с ним? Или, напротив, подыскивает контраргументы? Предуп-реждение о том, что сейчас последует спорное сообщение, стимули-рует контраргументацию и снижает убедительность; отвлечение вни-мания при спорном сообщении, напротив, повышает убедительность, препятствуя контраргументации. Кроме того, имеет значение и воз-раст аудитории. Исследователи, проводившие различные опросы и затем через какое-то время повторявшие их, обнаружили, что установки молодых людей менее стабильны.

А. У. Хараш

Изучение психологических механизмов восприятия сообщений, равно как и процессов, преобразующих продукты такого восприятия мысли, образы, перцепты) в потребности, мотивы, цели и установ-ки реципиента, имеет в психологии пропаганды и массовых комму-никаций богатую исследовательскую традицию. <...>

Между тем назрела необходимость гораздо более глобальной («вер-тикальной») переформулировки проблемы смыслового восприятия, основывающейся, в свою очередь, на пересмотре сложившихся пред-ставлений о процессе передачи и приема информации в системе «че-ловек — человек». Необходимость эта диктуется тем фактом, что ис-ходным моментом всякого коммуникативного воздействия является межличностный контакт коммуникатора и реципиента, развивающий-ся по логике субъект-субъектного взаимодействия. Отсюда и недоста-точность для исследования смыслового восприятия традиционно-пси-

хологических понятий, которые вынуждают применять к анализу яв-лений, имеющих под собой субъект-субъектную почву, одни только субъект-объектные представления.

Пересмотр субъект-объектной парадигмы требует в первую очередь преобразования имеющихся представлений о самом объекте смысло-вого восприятия: прежде чем задаваться вопросом о том, как протека-ет процесс восприятия, нужно получить ответ на вопрос, что именно воспринимается. Это есть вопрос о внутренней форме речепорождаю-щей активности коммуникатора, презентируемой реципиенту в про-цессе коммуникативного воздействия, или о смысловой структуре пуб- личного выступления*.

Исходные определения: сообщение, текст, коммуникатор

Чтобы решить вопрос об объекте смыслового восприятия, прежде всего следует учесть, что на эту роль кроме самого сообщения имеют-ся еще две кандидатуры — коммуникатор и текст.

Термин «сообщение» обычно представляется понятным и поэто-му как будто не требует никаких определений. Мы, однако, исходим из того, что такое определение необходимо, и предлагаем принять следующее. Сообщение — это то, что коммуникатор объективно со-общает реципиенту, т.е. весь комплекс поведения коммуникатора, вер-бального и невербального, разворачивающегося в аудиовизуальном поле реципиента, как это последнее очерчено техническими возможностями канала связи и коммуникативной ситуацией. Примером различия в гра-ницах, полагаемых разными возможностями канала связи, может слу-жить разница между теле- и радиопередачей одного и того же устного выступления. Примером ситуативного фактора, модифицирующего аудиовизуальное поле реципиента, может быть «группа приема ин-формации», в которую включен реципиент в момент восприятия со-общения. В любом случае сообщение — это не что иное, как зримая и слышимая деятельность коммуникатора, включающая в себя два вза-имопроникающих процесса: 1) предъявление коммуникатором само-го себя и 2) предъявление текста.

Текст — это, следовательно, не сообщение, а лишь известная его часть — сукцессивно предъявляемая совокупность знаков, «вербаль-ная продукция», на которую сам коммуникатор возлагает функцию воздействия, т.е. тот компонент его поведения, который он сам субъек- тивно склонен считать «сообщением». Отождествление сообщения и

* В предлагаемом анализе будут фигурировать некоторые данные, касающие­ся также и самих процессов смыслового восприятия, но лишь постольку, по­скольку они проливают свет на существенные черты внутреннего психологичес­кого строя публичного выступления. Систематический анализ смыслового воспри­ятия — это уже последующий шаг, для которого мы намереваемся создать в настоящей работе прочную опору.

72

текста, которое мы находим в современных работах о коммуникатив-ном воздействии, экспериментальных и теоретических, есть, бесспор-но, результат проникновения в категориальный аппарат науки абст-рактных когнитивных стереотипов утилитарно-практического «здра-вого смысла» — очевидная дань эмпиризму, как его понимает Э.В. Ильенков: «С абстрактного он (эмпирик) начинает, абстрактным же и кончает. Начинает с «научно не эксплицированного» и приходит к «эксплицированному» выражению исходного, т.е. интуитивно при-нятого, ненаучного и донаучного представления, остающегося после этой операции столь же абстрактным, как и раньше...» Исследова-тель вслед за практиком коммуникативного воздействия закрывает глаза на тот очевидный факт, что работа по предъявлению текста сама по себе предъявлена аудитории в той же мере, что и текст, и является поэтому неотторжимой структурной составляющей сообщения.

Поскольку сообщение представляет собой необходимое звено в це-лостной структуре коммуникативного акта, его превращенно-эмпири-ческое понимание не может не повлечь за собой превратного перетол-кования также и других звеньев коммуникативного акта, накрепко с ним увязанных. Приравнивание сообщения к тексту неизбежно ведет, в частности, к серьезной трансформации понятий о коммуникаторе*.

Эту тенденцию достаточно полно выражает пресловутая «формула Лассуэлла» (кто? что? кому? по какому каналу? с каким эффектом?), представляющая собой, по существу, квинтэссенцию обыденной эм-пирической логики коммуникативного акта. В ней, во-первых, сооб-щение сведено к тексту: между «кто» и «что» недостает опосредствую-щего звена «как» — способа предъявления текста. Отсюда — второе упрощение: «что» (текст) и «кто» (коммуникатор), утратив естествен-ную взаимосвязь, начинают фигурировать как обособленные величи-ны, доступные независимому варьированию: «формула Лассуэлла» позволяет изменять «что», оставляя неизменные «кто» или, наобо-рот — изменять «кто» при неизменном «что».

На этой логике «здравого смысла», узаконенной «формулой Лассу-элла», строится методологический прием, который используется при экспериментальном изучении влияний, оказываемых на реципиента самим коммуникатором — независимо от содержания текстов: одни и те же тексты приписываются источникам, различающимся в глазах ауди-тории по степени «экспертности» и «кредибильности». В этом методи-ческом приеме как раз и обнаруживается содержание трансформации, которую претерпевает представление о коммуникаторе в сознании эм-пирика: вместо коммуникатора — конкретного человека или сообще-ства людей, группы, коллектива — подставляется «ролевое наименова-

* Более углубленное изучение вопроса могло бы, очевидно, показать, что в равной мере верно и обратное: эмпирическая трактовка коммуникатора (см. ниже) ведет к установлению знака равенства между сообщением и текстом.

73

ние», в котором коммуникатор отождествлен с абстрактной социальной ролью, институтом, организацией. Его-то эффект (который, между про-чим, оказывается, как правило, довольно нестойким), а вовсе не вли-яние коммуникатора, как такового, т.е. человека, вступившего в кон-такт с реципиентом, и изучается на самом деле в означенных эмпиричес-ких исследованиях. Схема «коммуникатор — сообщение — реципиент» подменяется схемой «ролевое наименование — текст — реципиент».

Эмпирическая логика коммуникативного акта сводит к тексту не только сообщение; она стремится свести к тексту самого коммуника-тора, ибо понятно, что «ролевое наименование» — это тоже не более как текст — знаковый «довесок» к тексту основного сообщения, дол-женствующий, однако, повлиять на весомость, ценность последнего в глазах реципиента.

Теперь нам ясен тот эпистемологический ход, после которого исследователь смыслового восприятия проникается убеждением, что он может обойтись одними только субъект-объектными представле-ниями, т.е. подойти к смысловому восприятию как к частному слу-чаю восприятия в традиционно-психологическом смысле слова. Это, во-первых, отождествление сообщения и текста и, во-вторых, от-чуждение сообщения-текста от коммуникатора, как такового, т.е. от живого человека, личности или группы людей, в результате которо-го текст оказывается в одном ряду с явлениями, «природными» либо «машинными» по своему происхождению. Реципиент остается наеди-не с безличным, деперсонифицированным порождением семиоти-ческого механизма культуры.

В этом (и только в этом) случае теория смыслового восприятия может мыслить интерсубъективные представления как не относящи-еся к делу.

Между тем сама дилемма «коммуникатор или сообщение?», ко-торая, как полагает А.А. Брудный, дискутировалась еще в эпоху Воз-рождения, обнаруживает свою ложность, едва только мы начинаем рассматривать текст как составную часть сообщения и отказываемся тем самым от означенных «текстовых» редукций: сообщение, спа-сенное от отождествления с текстом, носит явственный отпечаток личности коммуникатора, можно сказать, несет в себе саму личность коммуникатора.

Текст может быть как открытым (персонифицированным), так и закрытым (деперсонифицированным). Это значит, что в нем, с одной стороны, могут содержаться вербальные построения, так или иначе отсылающие реципиента к деталям и моментам личной жизни автора, к его профессиональной деятельности, к самому процессу подготовки и предъявления текста (лектор может, например, рассказать слушате-лям, почему ему пришла вдруг в голову какая-то мысль, или, скажем, признаться, что он волнуется). В нем могут быть субъективные ассоциа-ции, обращения к реципиенту от собственного (первого) лица, разго-

74

ворные обороты, несущие на себе печать индивидуальности коммуни-катора, его любимые словечки и т.д. В этом случае текст открыт (или персонифицирован): коммуникатор сознательно открывается реципиен-ту, раскрывается перед ним, «предъявляет» ему свою личность, инди-видуальйо неповторимые стороны и особенности своего бытия.

С другой стороны, текст может не содержать в себе никаких на­меков на индивидуальность коммуникатора; более того, он может быть сознательно рассчитан на то, чтобы сгладить ее, нивелировать, спрятать. К. Маркс писал по поводу одного требования прусской цен-зуры, вменявшей в обязанность авторам «скромность»: «Разве не за-буду я про самую суть дела, если я обязан прежде всего не забывать, что сказать об этом надо в известной предписанной форме?.. Мое достояние — это форма, составляющая мою духовную индивидуаль-ность. Стиль — это человек». Это — негодование против попытки про-возгласить социально одобряемой и поощряемой нормой закрытый (или деперсонифицированный) текст, который скроен по стандартно-му фасону с соблюдением «известной предписанной формы», систе-мы абстрактно-всеобщих правил и тем самым укрывает от слушателя или читателя «духовную индивидуальность» автора.

Сообщение может быть только открытым. В этом состоит его глав-ное отличие от текста. Текст может быть сколь угодно закрытым, и тем не менее в процессе его предъявления коммуникатор все равно невольно откроет реципиенту существенные черты своей «духовной индивидуальности». Всякое сообщение есть, помимо всего прочего, сообщение коммуникатора о себе — о своих личных качествах, при-тязаниях, об уровне своего самоуважения и самооценки, о степени своей заинтересованности предметом сообщения, о своей общей ком-петентности в избранной им тематической области и, наконец, о действительных мотивах своей деятельности, о лежащих в ее основе личностных смыслах*. Как часто обращается лектор к бумажке, как часто произносит заученные наизусть фразы, импровизирует ли и в какой мере — все это воспринимается слушателем, учитывается и решающим образом может повлиять на судьбу коммуникативного импульса и его воздейственность. Сообщение всегда «выдает» комму-

* О принципиальной открытости автора для читателя, о принципиальной невозможности уберечься от читательской критики очень точно сказал Андрей Битов: «Человек, впервые взяв перо в руки... этот человек уже столкнулся с фено-меном литературы: хочет он или не хочет — он выдаст свою тайну. С этого момента он всегда может быть изобличен и узнан, пойман: он видим, он зрим, он — на виду. Потому что стиль есть отпечаток души столь же точный, столь же единич-ный, как отпечаток пальца есть паспорт преступника». Это — не что иное, как достойный внимания самоотчет человека, имеющего богатый опыт публичных (в данном случае письменных) выступлений. Точно то же самое и в тех же точно выражениях можно, конечно, сказать и о человеке, впервые поднявшемся на лекторскую кафедру, оказавшемся впервые перед телекамерой и т.д.

75

никатора: даже сама по себе склонность к генерированию закрытых текстов представляет собой яркий изобличающий штрих «психологи-ческого портрета».

Разнообразные примеры «изобличающей дешифровки» закрытых текстов, динамики усмотрения «за текстом» действительных мотивов коммуникативной активности доставляет практика «тренинга сензи-тивности», или «тренинга человеческих отношений» (Т-группы). Вот очень характерный случай, приводимый Р. Танненбаумом, И.Р. Веш-лером и Ф. Массариком.

Диалог первый, имевший место на одном из первых занятий, ког-да стоял вопрос об организации группы:

«Билл: Не кажется ли вам после всех наших блужданий впотьмах, что ... не следует ли нам выбрать какого-нибудь председателя?

Мэри: Я согласна. Может быть, председатель сумеет навести здесь порядок.

Джек: Вот именно. Чтобы заниматься делом, нам нужна какая-нибудь организация».

Диалог второй, более поздний:

«Билл: Когда-то я предлагал выбрать председателя, и, сдается ... некоторые из вас одобрили мою идею. Но ... мы так и не собрались это сделать. Так вот — я снова это предлагаю.

Мэри: Помнится, Билл, я была среди тех, кто согласился тогда с вами, но теперь у меня такое чувство, что вам бывает не по себе, если дела не идут в согласии с каким-нибудь строгим распорядком. Я хоте-ла сказать, с распорядком ради самого распорядка.

Джек: В этом и в самом деле что-то есть, Билл. К тому же я вынес впечатление из того, как вы подходите к другим вопросам, что вам становится досадно, когда люди не поддерживают ваших предложе-ний. Может быть, вы нуждаетесь в председателе, чтобы вам проще было проводить свою линию? Как вы думаете?»

В первом диалоге Мэри и Джек реагируют только на предъявлен-ный Биллом текст. Во втором диалоге они сосредоточиваются уже на сообщении в целом и тем самым получают возможность «воспринять» действительные мотивы коммуникативной активности Билла. Внима-ние реципиентов переориентировалось с того, что предъявляется (т.е. с содержания текста), на сам процесс предъявления, его причины и динамику. Авторы трактуют эту переориентацию как «возрастание со-циальной перцептивности» и полагают ее базовым процессом в раз-витии Т-группы*.

· Ср. свидетельство одного из бесспорно крупнейших практических специали-стов в данной области — американского психотерапевта К. Роджерса: «Я сосредо-точен на том члене группы, который держит речь, и, безусловно, куда меньше интересуюсь деталями его ссоры с женой, или его неприятностями по работе, или его несогласием с тем, что он только что услышал, нежели тем смыслом, который имеют для него эти переживания, и чувствами, которые они у него вызывают».

76

Нетрудно увидеть, однако, что это базовый процесс в любом коммуникативном воздействии: действительная, а не умозрительно предполагаемая встреча реципиента с коммуникатором может про-изойти только через сообщение. Это становится особенно очевидным в тех случаях, когда личное знакомство в системе «реципиент — ком-муникатор» ограничивается знакомством реципиента с текстом, как это обычно имеет место при приеме письменных сообщений: если бы это знакомство сводилось к восприятию текста и носило тем са-мым внеличностный характер, то вряд ли можно было бы дать обо-снованное объяснение таким феноменам, как стремление читателя завязать личную переписку с автором или позвонить ему по телефону. Все это попытки пролонгирования межличностного контакта, впер-вые осуществившегося через сообщение, усмотренное читателем «за текстом». Более того, «личное» (в обыденном значении слова) зна-комство с автором может заслонить от читателя действительную лич-ность автора, действительные мотивы его деятельности. <...> Влия-ние, оказываемое на наши суждения о литературных сочинениях, научных и публицистических статьях, произведениях живописи, гра-фики и т.д. «личным» знакомством с их авторами, общеизвестно.

Понятно, таким образом, что сообщение, можно сказать, беско-нечно мало отличается от коммуникатора: оно тяготеет к слиянию с ним, стремится выразить его до конца, полностью. И подчас выпол-няет эту функцию куда лучше, нежели сам коммуникатор, когда он пользуется специально предназначенными для этой цели навыками «самоподачи». С утверждением А.А. Брудного: «Сила воздействия со-общения при прочих равных условиях зависит от его смысла и лишь затем — от того, кто направляет сообщение...» — можно согласиться только в том случае, если под «кто» имеется в виду абстрактная со-циальная роль, презентированная реципиенту через посредство ро-левого наименования, а под «сообщением» — текст. В противном слу-чае, т.е. если речь идет о коммуникаторе как о конкретной личности и о сообщении как о процессе предъявления текста, противопостав-ление коммуникатора и сообщения не имеет смысла: коммуникатор без сообщения — это такой же нонсенс, как и сообщение без комму-никатора.

В случае текста дело обстоит иначе. Обособленность текста от коммуникатора часто выступает как эмпирический факт. Материальная культура буквально окружает нас текстами, не имеющими достоверно идентифицируемых авторов. Характерный случай — показания измери-тельных приборов. Часовой механизм, например, — это источник («ком-муникатор») только с теоретико-информационной точки зрения; с точки же зрения социальной психологии это канал коммуникации. Что каса-ется «коммуникатора» в собственном (или близком к таковому) смысле слова, то это скорее изобретатель механизма, и его следы теряются где-то в глубинах истории материальной культуры.

77

Смысловая структура сообщения и его воздейственность

Исходя из сказанного, мы можем выделить в смысловой структу-ре публичного выступления две ступени — верхнюю, поверхностную (текст) и нижнюю, глубинную (действительные мотивы коммуника-тора). Путь от верхней ступени к нижней лежит через сообщение. Та-ким образом, если текст может рассматриваться как продукт индиви-дуальной активности, доступный отчуждению (обособлению, абстра-гированию) от создавшего его авторского голоса и (в принципе) озвучиванию каким-то другим голосом*, то сообщение недоступно такому отчуждению и не может рассматриваться как «вещь», откры-тая объективному созерцанию. Чтобы понять текст, достаточно его созерцать; чтобы понять сообщение, надо войти в него. Сообщение — это не просто импульс, воздействующий на сознание реципиента: это к тому же еще канал, по которому сознание реципиента совершает ответное движение, проникая в мир коммуникатора, в сферу дей-ствительных мотивов его деятельности. На этом пути реципиент как раз и встречает коммуникатора, вступает с ним в межличностный (в точном смысле этого слова) контакт. Сообщение, в отличие от тек-ста, — это, по существу, событие (или цепь событий), происходящее между реципиентом и коммуникатором, динамическое, меняющееся «психологическое поле», где осуществляется пересечение их деятель-ностей. Процесс проникновения в «затекстовый» мир и есть та куль-минационная фаза восприятия сообщений, которая делает его соб-ственно «смысловым».

А.А. Леонтьев предлагает различать два значения слова «смысл». Одно из них, которое он называет «нетерминологическим», традици-онно связывается с операцией «укрупнения значений», проводимой при восприятии текста, как такового, и ведущей к извлечению из него сложных семантических конфигураций. Извлечение из текста его собственного, «текстуального» смысла А.А. Леонтьев очень точно ха-рактеризует как «значенческое понимание».

Другое значение слова «смысл», квалифицируемое А.А. Леонтье-вым как собственно «терминологическое», предполагает усмотрение в сообщении некоего содержания, которого нет в самом тексте. Смысл в этом случае извлекается не из текста, а из предметного мира комму-никатора, из сферы действительных мотивов его деятельности/его целостного (а не только «коммуникативного») бытия: «Понимание текста на «значенческих» уровнях необходимо в том случае, когда базисная деятельность, обслуживаемая ориентировкой (в тексте.— А.Х.), есть деятельность над текстом, например пересказ. Понимание

* Употребляя слово «голос» в широком (на первый взгляд) метафорическом смысле, мы апеллируем, однако, к терминологической традиции М.М. Бахтина, в которой эта метафора приобрела категориальную определенность.

78

текста на «смысловых» уровнях — это такая ориентировка, которая обслуживает деятельность с тем, что стоит «за» текстом. Например, получив письмо и поняв его на высших смысловых уровнях, я могу предпринять действия, совершенно никак не связанные с самим тек-стом письма; но тем не менее основным звеном ориентировки будет именно ориентировка в содержании этого письма». Реципиент обна-руживает, какими содержаниями целостной (внекоммуникативной) деятельности коммуникатора продиктован сам факт предъявления данного текста, данного «текстуального смысла», и тем самым так или иначе превращает эти содержания в содержание своей деятельно-сти, познавательной или практической.

Текст становится средством «передачи» предметных содержаний из одной деятельности в другую только благодаря тому, что он впус-кает реципиента в мир действительных мотивов коммуникатора, де-лает возможным диалог вокруг этих мотивов. Субъект-объектные, соб-ственно перцептивные ресурсы сознания мобилизуются для работы над текстом и распознавания содержащихся в нем «текстуальных смыс-лов». Но расшифровав текст или какой-то его фрагмент, реципиент ус-тремляется дальше, сквозь текст, в мир действительных мотивов комму-никатора, пользуясь комплексом уже иных, несемиотических — интер-субъективных, «общенческих» — знаний и умений. Там, в этом мире, он и получает из рук коммуникатора новый предмет (или даже новое предметное поле) деятельности. Поэтому можно предположить, что мера воздейственности сообщения находится в прямой связи с той «дистан-цией», которая существует между действительными мотивами активно-сти коммуникатора, т.е. с субъективным, личностным смыслом его де-ятельности, с одной стороны, и предъявляемыми им «текстуальными смыслами» — с другой. Мы будем называть эту дистанцию «смысло-вой», поскольку эта дистанция определяет длину и трудность пути, ко-торый должен проделать реципиент, чтобы от «значенческого» понима-ния прийти к «смысловому» (в смысле А.А. Леонтьева).

Представление о «смысловой дистанции» вряд ли может претен-довать на строгую дефиницию и операциональную определенность. Мы попытаемся, однако, передать читателю наше представление о ней, приведя примеры «значительной» смысловой дистанции, а так-же «средней» и «короткой».

Хороший пример значительной смысловой дистанции — сообще-ние, которое воздействует на наивного испытуемого в известных экс-периментах С. Аша. Действительным мотивом автора сообщения, ка-ковым выступает здесь экспериментатор, является решаемая им науч-ная проблема — проблема конформного поведения, а текстуальными смыслами — длины линий, называемые подставными испытуемыми, в сравнении с их псевдореферентами — длинами предъявленных ли-ний. Чтобы проделать путь от ответов подставных испытуемых до экс-периментального замысла, наивный испытуемый должен совершить

79

целый ряд шагов, из коих первым будет, по-видимому, догадка о «дикторской» функции остальных испытуемых, а последним — сама гипотеза «группового давления». Этот путь не удается проделать даже тем испытуемым, которые успешно сопротивляются давлению: не соглашаясь с подставной группой, наивный испытуемый почти все-гда испытывает, однако, известный дискомфорт.

Другой пример, более родственный сфере массовых коммуника-ций, — западная реклама, формирующая «имэджи» товаров. Ее дей-ствительный мотив универсален: сбыт товара, каким бы он (товар) ни был. В то же время «имэджи» (т.е. персистирующие смыслы реклам-ных текстов) обнаруживают богатую гамму эмоциональных и когни-тивных оттенков, ничего общего не имеющих с исходным (монотон-ным) смысловым импульсом. Трансформация действительного моти-ва коммуникации в форму текста опосредствуется целой системой средств, никак не связанных с рекламируемыми товарами, включая не только многократно испытанную на практике и обкатанную в упот-реблении изобретательную технику, но и теоретические модели, в том числе психологические. Поскольку эти опосредствующие звенья недоступны среднему потребителю рекламы, то и «смысловая дис-танция» между действительными мотивами рекламы и «имэджами» остается для него практически непреодолимой. Так, текст: «Старые добрые времена! Дом — родимый дом! Вино, вино, которое делала еще бабушка!» — имеет, конечно, с рекламируемым им вином «Мо-гэн Дэвид» столько же общего, сколько с вином любой другой марки. Он, однако, обнаруживает прямую связь с мнением психоаналити-ков, рекомендовавших фирме эксплуатацию «чувства привязанности». В глазах реципиента реклама строится вокруг конкретного товара (тек-стуальный смысл), тогда как на самом деле она выражает все ту же заботу о сбыте товара (действительный мотив) плюс абстрактный психоаналитический принцип (фактор «смысловой дистанции»).

Можно, наконец, упомянуть в данном контексте о предложении Билла, где текстуальный смысл («назначение председательствующе-го») образует очевидные «ножницы» с действительными мотивами (желание настоять на своем, слепая приверженность порядку). «Смыс-ловую дистанцию» и здесь можно считать значительной: для ее пре-одоления Мэри и Джеку понадобился известный опыт дальнейших встреч и взаимодействий с Биллом, наблюдений за его поведением. Несмотря на все различие между тремя только что рассмотренны-ми разновидностями сообщений, на их разномасштабность и разно-родность социальных функций, их объединяет принадлежность к од-ному классу сообщений. Это сообщения «авторитарного» типа. Все три сообщения игнорируют голос реципиента, заглушают его. Тексты всех трех сообщений рассчитаны на то, чтобы не впускать сознание реци-пиента во внутренние (собственно диалогические) пласты сообще-ния. Тем самым они инициируют либо конформное, слепое согласие

80

реципиента с императивом, выраженным в тексте, либо «изобличаю-щую дешифровку» текста — спор с коммуникатором*.

Но это означает, что все три типа сообщений должны обладать низкой воздейственностью: они исключают диалогическое взаимопро-никновение сфер жизнедеятельности и сознания коммуникатора и реципиента и тем самым препятствуют внесению в сознание реципи-ента новых содержаний. Точнее, как и в случае сообщений, возлагаю-щих главную надежду на «ролевое наименование», все три рассмот-ренные нами вида сообщений должны обладать: (1) достаточно вы-соким сиюминутным (тактическим) и (2) низким долгосрочным (стратегическим) эффектом. Первое — верно, в этом нет сомнений: даже если реципиент не поддается непосредственному воздействию подобных сообщений, это стоит ему немалых усилий. Нетрудно убе-диться, что верно и второе: эффект «группового давления» фактичес-ки исчезает, как только наивный испытуемый оказывается вне груп-пы; для сохранения «имэджа» необходимы постоянные непрекраща-ющиеся усилия рекламных бюро, систематическое генерирование рекламных текстов; предложение Билла, поначалу вызвавшее было одобрение, по прошествии времени отвергается.

Средняя «смысловая дистанция» характеризует конформное сооб-щение: это случай неудавшегося авторитарного воздействия. В кон-формном сообщении текст прозрачен для действительных мотивов коммуникатора, они отчетливо проглядывают сквозь него, но не фор-мулируются явно. Голос реципиента проникает в «затекстовый» пласт сообщения и разрушает слово коммуникатора, поэтому воздействен-ность конформного сообщения близка к нулю. Очень точной иллюст-рацией сообщений конформного типа могут служить письма Макара Девушкина — в том осмыслении, которое дал им М.М. Бахтин. Голос героя «Бедных людей» как бы поминутно перебивается чужим голо-сом. Бахтин дает этому «перебою голосов» такое определение: «...в самосознание героя проникло чужое сознание о нем; чужое сознание и чужое слово вызывают специфические явления, определяющие те-матическое развитие самосознания, его изломы, лазейки, протесты, с одной стороны, и речь героя с ее акцентными перебоями, синтак-сическими изломами, повторениями, оговорками и растянутостью, с другой стороны». Слово (сознание, голос) коммуникатора не выдер-живает столкновения со словом (сознанием, голосом) реципиента, как бы разбивается об него. Симптомы этого «разбитого» конформного слова нетрудно заметить в речи лектора или оратора, вдруг обнару-жившего, что аудитория с нетерпением ждет конца выступления или что председательствующий собирается решительно напомнить ему о

* Ср. лаконичные разграничения спора и диалога, предложенные Ю.А. Шрей-дером: «В споре участники стремятся победить, в диалоге — понять друг друга... Спор отчуждает спорщиков, диалог устанавливает между ними человеческую связь».

81

регламенте... Речь ускоряется, становится «синтаксически изломан-ной», сбивчивой, в голосе появляется монотонная нота, как бы с трудом сдерживаемая попытка кого-то перекричать, возрастает чис-ло «пауз хезитации», оговорок, скороговорок и бесцельных лекси-ческих повторов. «Изломы» в идеационном пласте лекторского созна-ния можно наблюдать, например, в том случае, когда, отвечая на возражение своего слушателя, актуальное или воображаемое, лектор начинает двигаться «по касательной» к теме лекции, а затем уже не может (или не успевает) к ней вернуться. Излишняя забота об обо-сновании своих суждений, ведущая, в свою очередь, к речевым длин-нотам, растянутостям и, как следствие, все к тому же «изломанному синтаксису», представляет собой ведущую характеристику конформ-ного коммуникатора.

Самая короткая «смысловая дистанция» характеризует сообще-ние диалогического типа: коммуникатор раскрывает в тексте дей-ствительный мотив обращения к реципиенту и тем самым приглаша-ет его к диалогу, явному или имплицитному. Непосредственная, так-тическая воздейственность такого сообщения может быть низкой; однако его стратегический эффект должен быть достаточно высок.

В исследовании Д.Д. Мак-Клинтока апробировались две версии коммуникативного воздействия — «информационная» и «интерпре-тационная». Испытуемыми были американские студенты с явно вы-раженными антинегритянскими предрассудками. В информационной версии содержалось изобретательное и подкрепляемое фактами до-казательство равенства негров и белых. В интерпретационной версии, которая знакомила испытуемых с теорией Д. Каца и ее эмпирически-ми подтверждениями, освещалась «патодинамика» личности, веду-щая к развитию предубеждения; о неграх почти ничего не говори-лось.

Выяснилось, что вторая версия влияет сильнее, чем первая, но обнаруживает свое влияние не сразу, а недели через три. Кроме того (и это чрезвычайно важно), данные о превосходстве второй версии над первой были получены чуть ли не исключительно за счет низко-конформных испытуемых: действию информационной версии под-дались 29% из них, действию интерпретационной — 82% (для вы-сококонформных соответствующее различие — 67 и 73%).

Стереотипное объяснение, которое получают подобные резуль-таты в работах Д.Каца и его последователей, фактически сводится к следующему: «В целом наши результаты подтверждают теорию, со-гласно которой аффективно насыщенные установки легче уступают попыткам вызвать у испытуемого взгляд внутрь себя, нежели открыть ему глаза на объективную природу проблемы». Мы и здесь находим традиционную абсолютизацию интрасубъективного аспекта процес-сов коммуникативного воздействия. Между тем этот удачно найден-ный экспериментальный дизайн дает дорогу куда более убедитель-

82

ной интерпретации: вместо пропагандистского текста, состоящего из суждений и фактов, повторяемых с чужого голоса, психолог предъявляет испытуемому свою собственную проблему, вводит его в свою «кухню» — не скрывая при этом, конечно, и того факта, что он не разделяет его (испытуемого) расистских предубеждений. Тексту-альный смысл сближается с действительным мотивом профессиональ-ной деятельности коммуникатора. Испытуемый принимает приглаше-ние к диалогу — совершается передача предметного содержания из деятельности коммуникатора в деятельность реципиента. Этот про-цесс тем вероятнее, чем выше собственная способность реципиента к диалогу, иначе говоря, чем ниже его конформность.

Таким образом, истолкование смыслового восприятия как дви-жения сознания реципиента из области текстуальных смыслов в сфе-ру действительных мотивов коммуникатора, постигаемых в диалоге с последним, дает гипотетический ключ к проблеме воздейственности сообщения. С этой точки зрения наибольшей воздейственностью дол-жны обладать тексты, авторы которых стремятся к предельно откры-тому самовыражению, к посвящению читателя или слушателя в про-блемы, имеющие для них высокий личностный смысл. Это стремле-ние к самовыражению и есть «феномен интературы». Отсюда и высокая воздейственность по-настоящему художественного сообщения — про-изведения, в котором автору удалось выразить себя и тем самым об-легчить читателю диалог с собой.

Кроме того, построенная классификация смысловых структур со-общения объясняет, почему неопытные лекторы, пропагандисты, ораторы тяготеют к авторитарно-безличной стратегии монологичес-кого «вещания», к предъявлению заученных текстов и неумеренным апелляциям к авторитетным источникам: на пути из области «авто-ритарного вещания» к предъявлению заученных текстов и неумерен-ным апелляциям лежит «опасная зона» конформных сообщений с предполагаемой нулевой эффективностью. Начинающий коммуника-тор боится в ней задержаться, увязнуть, вследствие чего и избегает сокращения «смысловой дистанции».

Такова, на наш взгляд, та система отсчета, которая дает возмож-ность по-новому взглянуть на проблему смыслового восприятия, учесть интерсубъектный момент этого процесса.

Решающее влияние, оказываемое межличностным контактом коммуникатора и реципиента на восприятие сообщений и их воз-действенность, предъявляет особые требования к подготовке лек-торских кадров. В частности, оказывается недостаточным само по себе обучение лекторскому мастерству: обучить можно предъявле-нию текста, но как быть лектору с предъявлением самого себя, своей собственной личности? В свете сказанного акцент смещает-ся с обучения лекторскому мастерству на воспитание у лектора личностных качеств. <...>

83

«... Никакого таланта нет, — читаем мы у Андрея Битова, — есть только человек». Нет «хороших» и «плохих» ораторов, лекторов, пе­дагогов: есть готовые к самораскрытию люди и не готовые к таково-му. Погоду в аудитории делает человек, пришедший в нее с богат-ством своих действительных мотивов и с готовностью сделать это бо-гатство предметом всеобщего диалога.

В.А. Лабунская

НЕВЕРБАЛЬНОЕ ПОВЕДЕНИЕ: СТРУКТУРА И ФУНКЦИИ*

Известно, что мимика, жесты как элементы невербального пове-дения личности являются одной из первых визуальных, знаковых си-стем, усваиваемых в онтогенезе. Наиболее веским аргументом в пользу приоритета невербального языка над вербальным служат результаты, свидетельствующие об интернациональном характере основных ми-мических картин, поз, наборов жестов, а также данные о чертах жес-тикуляции и мимики, которые выступают генетическими признака-ми человека, например, врожденные способы выражения эмоций. Спонтанное невербальное поведение постепенно дополняется симво-лической мимикой, жестами, интонациями, позами, использование которых основано на культурном, групповом, ситуативном соглаше-нии и невозможно без предварительного обучения. Структура, содер-жание, форма невербального поведения, его актуализация обуслов-лены многовековой практикой общения.

В общении обязательно будет разворачиваться познание одной личности другой, будет проявляться и изменяться отношение, иметь место обращение друг к другу. Невербальное поведение партнеров одновременно выступает как условие познания их личности, возник-новения отношения, как своеобразная форма обращения друг к другу. Именно в общении ярко проявляется индикативно-регулятивная фун-кция невербального поведения личности.

Невербальное поведение вплетено во внутренний мир личности. Функция его не сводится к сопровождению ее переживаний. Невер-бальное поведение — это внешняя форма существования и проявле-ния психического мира личности. В связи с этим анализ структуры, содержания индивидуального невербального поведения — это еще один

* Лабунская В.А. Невербальное поведение (социально-перцептивный подход). Ростов: Изд-во Ростов, ун-та, 1986. С. 5—35.

84

из способов диагностики уровня развития личности как субъекта об-щения. Выделение общих элементов, компонентов невербального по-ведения, определение его функций позволяют создать культурно-спе-цифическую типологию невербального поведения.

Рассматривая известные классификации невербальных средств общения, нетрудно заметить, что в их основу положены основные атрибуты бытия, материи, всеобщие формы и способы ее существо-вания: движение, время, пространство. Какие бы невербальные сред-ства не выделялись, все они могут быть сведены к кинесическим (движения тела), пространственным (организация поведения, меж-личностного общения) и, наконец, к временным характеристикам взаимодействия. Сказанное имеет отношение и к паралингвистичес-кой, экстралингвистической подструктуре, которая включает дви-жения тела, изменения голоса, паузы и скорее отличается функция-ми, чем является оригинальной системой невербальных средств об-щения. То же самое можно сказать о прикосновениях. По своей сути, они представляют направленные движения тела, головы, руки, ко-торые с полным основанием можно включить в состав кинесической подструктуры.

В последнее время четко прослеживается тенденция включать в структуру невербальных средств общения, помимо указанных, сре-ду — окружающие социально-бытовые условия, обстановку, сово-купность людей, связанных общностью этих условий; объекты, ко-торые используются личностью для связей с окружающим миром: одежду, косметику, украшения и т.д. Возникает вопрос: могут ли все названные невербальные средства рассматриваться как элементы не-вербального поведения.

На наш взгляд, включение в невербальное поведение личности всех продуктов ее многообразной деятельности является расширен-ным его толкованием. Мы же понимаем под невербальным поведени-ем личности социально и биологически обусловленный способ орга-низации усвоенных индивидом невербальных средств общения, пре-образованных в индивидуальную, конкретно-чувственную форму действия и поступков. К элементам невербального поведения отно-сятся все движения тела, интонационные, ритмические, высотные характеристики голоса, его временная и пространственная организа-ция. Круг подструктур невербального поведения личности гораздо уже круга элементов, выполняющих роль невербальных коммуникаций или невербальных средств общения.

При рассмотрении связей и отношений между элементами и под-структурами невербального поведения мы исходили из его определе-ния, а также из того факта, что сам феномен «невербальное поведе-ние» рассматривается нами в контексте социальной перцепции, как личностное образование, наделенное когнитивно-регулятивной функ-цией.

85

В связи с этим в основу выделения подструктур невербального поведения положены основные характеристики невербальных средств (движение, пространство, время), а также системы их отражения и восприятия: оптическая, акустическая, тактильная, ольфакторная.

На рис. 1 представлены структуры невербального поведения, под-структуры и элементы, показана их взаимосвязь, что создает, по на-шему мнению, условия для анализа реального невербального поведе-ния, для определения функциональной специфики его подструктур.

Начнем рассмотрение невербального поведения с той подструк-туры, которая создает основное ее свойство — движение— и отража-ется с помощью оптической системы субъекта. Такой подструктурой невербального поведения является кинесика.

Под кинесикой принято понимать зрительно воспринимаемый диапазон движений, выполняющих экспрессивно-регулятивную фун-кцию в общении. Кинесика — это не только язык тела (жесты, мими-ка, позы, взгляд), но также манера одеваться, причесываться и т.д. К кинесике помимо выше названных движений относятся также та-кие, которые связаны с использованием предмета: хлопанье дверью, поскрипывание стулом, почерк. Как мы видим, кинесика — понятие, использующееся для обозначения различных движений человека, но чаще всего при изучении движений рук и лица. Многие исследователи в этом случае применяют следующие понятия: экспрессия, паралин-гвистика, выразительные движения. Экспрессия определяется как выразительное поведение человека. Все явления экспрессии подразде-ляются на следующие относительно самостоятельные области изуче-ния: выразительные движения и физиогномику.

Физиогномика — это экспрессия лица и фигуры человека, взятая безотносительно к выразительным движениям и обусловленная са-мим строением лица, черепа, туловища, конечностей.

Под выразительными движениями понимаются «широко разли-тые периферические изменения, охватывающие при эмоциях весь организм...

Захватывая систему мышц лица, всего тела, они проявляются в так называемых выразительных движениях, выражающихся в мимике (вы-разительные движения лица), пантомимике (выразительные движения всего тела) и «вокальной мимике» (выражение эмоций в интонации и тембре голоса)». Иногда все выразительные движения обозначаются тер-мином «жест». Так, Г. Гибш и М. Форверг пишут: «Под жестами следует понимать определенные более или менее отчетливо воспринимаемые и описываемые свойства общей моторики преимущественно поверхности тела (лица — мимика, всего тела — пантомимика, рук и кистей рук — жестикуляция)». Нетрудно заметить, что эти два определения имеют отношения к одному явлению — выразительным движениям человека, так как в них подчеркивается связь этих движений со скрытыми для внешнего наблюдения психологическими явлениями.

86

Польский психолог Я. Рейковский предлагает разделять такие ком-поненты невербального поведения, как эмоциональные действия и выразительные движения. К эмоциональным действиям он относит все те невербальные действия человека, которые вызваны эмоцией и направлены на то, чтобы эту эмоцию выразить и разрядить. Напри-мер, по мнению Я. Рейковского, в том случае, когда человек узнает о смерти своего родственника и начинает рыдать, падать — это вырази-тельные движения, в том случае, когда человек надевает траурную одежду, начинает причитать — он выполняет специфические эмоци-ональные действия. Эмоциональные действия выступают как форма мотивированного поведения и являются приобретенными. Тем самым подчеркивается конвенциальный характер эмоциональных действий в отличие от выразительных движений, являющихся формой непос-редственного выражения состояний человека.

Первоначально выразительные движения исследовались в психо-логии под рубрикой «экспрессивное поведение», в контексте эмоци-ональной сферы личности. Толчком послужила работа Ч. Дарвина «Вы-ражение эмоций у человека и животных». В настоящее время вырази-тельные движения исследуются в рамках социальной персональной перцепции, невербального поведения и невербальных коммуникаций. Отсюда многообразие существующих подходов к исследованию выра-зительных движений: паралингвистический, индикативный, комму-никативный и другие. Основные вопросы, которые ставят исследова-тели выразительных движений поведения, можно сформулировать следующим образом:

1. Какое происхождение имеют выразительные движения в онто-генетическом и филогенетическом плане?

2. Место выразительных движений в психомоторике человека и их функции?

3. Какие психологические явления соответствуют тем или иным выразительным движениям?

4. Какова ценность выразительных движений как средств диагнос-тики и коммуникаций?

5. Насколько возможно адекватное опознание психических свойств, состояний, процессов человека по его выразительному поведению в межличностном общении?

Еще в сороковые годы нашего столетия выдающийся советский психолог С.Л. Рубинштейн дал ответы на многие вопросы психологии выразительного поведения:

1. Природное и социальное, естественное и историческое в выра-зительном поведении, как и повсюду у человека, образуют одно не-разложимое единство. Это не просто внешнее пустое сопровождение эмоций, а внешняя форма существования и проявления.

2. Выразительные движения во внешнем раскрывают внутреннее, создают образ действующего лица.

3. Выразительные движения выражают не только уже сформиро-ванное переживание, но и сами могут его формировать.

4. Общественная фиксация форм и значений выразительного по-ведения создает возможность конвенциальных выразительных движе-ний.

5. Выразительные движения в известной степени замещают речь, они — средство сообщения и воздействия.

Высказанные С.Л. Рубинштейном положения о природе, содержа-нии и функциях выразительного поведения находят конкретное раз-витие в современных исследованиях как советских, так и зарубежных авторов.

Первый и самый главный вопрос психологии невербального по-ведения: «Каков диапазон психологических феноменов, связанных с выразительным поведением, что выражается с помощью выразитель-ных движений?» Ответ на этот вопрос выступает критерием деления всех исследований в области экспрессии поведения на две группы. Первая группа включает работы, в которых выразительное поведение понимается как индикатор внутренних, преимущественно эмоцио-нальных состояний субъекта. Такой подход к определению диапазона психологических феноменов характерен для тех областей психологии, где экспрессия рассматривается в соответствии с эмоциями — для эволюционной психологии, нейропсихологии, патопсихологии.

Наряду с этим направлением развивается физиогномический под-ход. Физиогномика претендует на определение свойств характера по чертам лица. Однако большинство ученых отрицают прямую зависи-мость между чертами лица и свойствами характера. В то же время нельзя игнорировать реальное существование многочисленных и разнород-ных явлений обыденного сознания, в которые входят и устойчивые психологические ассоциации, возникающие у большинства людей при восприятии человеческой внешности. Первые формы обобщения это-го опыта представлены в мифологической и религиозной форме со-знания, а также в искусстве. Например, кино в наши дни взяло на себя роль трансформатора массового физиогномического опыта. Но даже кинематограф все чаще стал обнаруживать сложность и драма-тичность соотношения лица и личности, внешнего и внутреннего. Действительно, связь признаков внешности с психологическим со-держанием личности образуется благодаря общению людей. Как в этом случае относиться к этим связям? Совершенно верно решает вопрос о связи внешности с психическим содержанием личности В.Н. Панфе-ров. Он пишет: «Ответ на вопрос о взаимосвязи объективных и субъек-тивных свойств человека нужно искать не только и не столько по линии связи психологических качеств личности с конституциональ-ными особенностями организма, сколько в рамках отношения «при-чинно-следственные взаимосвязи человека с миром вещей и людей — психологические качества личности». Иными словами, общение, со-

89

вместная деятельность людей формируют внешность человека. При-знаки внешности выступают как знаковая система психологического содержания. Таково диалектико-материалистическое понимание свя-зи внешности и личности.

В настоящее время в психологии экспрессивного поведения со-храняются эти два направления. Так, одна из ведущих ученых в этой области психологии Н. Фрийда предлагает разделить поведение на два вида: выражение, которое соответствует временному состоянию, и выражение, которое является общей характеристикой личности.

Вторым критерием в изучении выразительного поведения высту-пает вопрос диапазона средств выражения («Как выражается?»). Каж-дое средство экспрессии имеет самостоятельную традицию исследо-вания. Наиболее изученными являются мимика лица как средство выражения состояния и жесты как паралингвистические явления. Позы, движения корпуса как средства выражения внутренних психических состояний личности изучены слабо.

Предпочтение в изучении отдельных средств выражения обуслов-лено, во-первых, историческим развитием проблемы экспрессии в целом, во-вторых, общей теоретической позицией исследователя, в-третьих, относительной доступностью изучения одних средств вы-разительного поведения по сравнению с другими (например, мимику проще зафиксировать). В-четвертых, разветвленной системой явлений, в контексте которых рассматривается выразительное поведение и оп-ределяется его значимость. Такое акцентирование внимания на от-дельных средствах экспрессии и условиях их проявления не следует считать оптимальным, так как оно не отражает специфики экспрес-сии, а порождено факторами, которые перечислены выше.

Третьим критерием в изучении невербального поведения является вопрос функций выразительных движений в общении («Для чего выра-жается?»). С.Г. Геллерштейн и П.М. Якобсон считают, что выразитель-ные движения, проявляющиеся в общении при различных психических состояниях, служат внешним выражением этих состояний, а также от-ношений к тем или другим лицам, предметам или явлениям действи-тельности. Выразительные движения рассматриваются как индикаторы эмоциональных состояний и показатели многообразных отношений че-ловека к окружающему миру. Г. Гибш и М. Форверг указывают, что дей-ствия, выразительные движения, жесты и речь обладают прямыми воз-можностями управления социальной жизнью. Они также отмечают, что выразительные движения являются «отражением» определенных дина-мических процессов, «внешней стороной» этих процессов, индивиду-ально психической составной частью действия. Последнее, как извест-но, не только предметно, но и вместе с тем социально направлено. Отсюда выразительные движения приобретают коммуникативную фун-кцию. Г. Гибш и М. Форверг считают, что вовлечение выразительных движений в сферу социальных явлений приводит к возникновению у

90

них новых функций: формирование структуры аффекта и его нейтра-лизация путем конвенциализации выразительных движений.

Т. Шибутани к выразительному поведению относит любой вос-принимаемый звук или движение тела, которые служат показателем внутреннего состояния человека. Он считает, что «движения и звуки становятся жестами только в социальном контексте, когда они слу-жат показателями намерений человека и таким образом представляют другим какую-то основу для соответствующих реакций».

Т. Шибутани подразделяет выразительные движения, исходя из их социальной или биологической природы. В системе коммуникаций и личностных отношений им рассматриваются так называемые соци-альные выразительные движения, в системе эмоциональных состоя-ний человека — те выразительные движения, которые имеют биоло-гическую природу. В первом случае выразительные движения наделя-ются функциями установления согласия между общающимися, выработки общего отношения к ситуации, во втором случае — функ-цией выражения эмоционального состояния.

Т. Шибутани решает проблему соотношения конвенциальных и неконвенциальных выразительных движений, их функций, противо-поставляя одно другому. В методологическом плане это представляется недостаточно верным. Возникновение социальных функций вырази-тельных движений, их конвенциализация возможны прежде всего потому, что они выполняют функции диагностики и выражения оп-ределенных психических явлений.

Такая функция выразительных движений, как создание «образа действующего лица», особое значение имеет в контексте социальной перцепции. Здесь сложные психологические образования, динамично выражающиеся в поведении и внешнем облике человека, рассматри-ваются как сигнальный комплекс, информирующий другого человека о психических процессах и состояниях его партнера по общению. Каж-дый комплекс одновременно выполняет как осведомительную, так и регулятивную функции. Другими словами, выражение как индикатор, сигнал, воздействие, регулятор деятельности (в том числе и обще-ния) выступает как единое целое. Выразительные движения рассмат-риваются как носители самостоятельного сообщения в их познава-тельной и экспрессивной функциях. Благодаря характерной для них функции симптома (выражения), показателя внутреннего состояния живого существа (это отмечено в ряде определений выразительных движений и составляет предмет изучения в области эмоциональной сферы личности, патопсихологии, психодиагностики), в ситуации общения они одновременно являются знаком более высокой ступе-ни, осуществляют коммуникативную функцию и направляют действия партнеров.

Наряду с вышеназванными функциями, выразительное поведе-ние наделяется также функциями регуляции процесса возбуждения,

91

разрядки, облегчения. Остается актуальной такая функция экспрес-сии, как целенаправленное действие. Эта функция выражения выде-лена на основе положения Ч. Дарвина о выразительных движениях как рудиментах когда-то целесообразных действий, направленных на удов-летворение определенной потребности. Однако, по мнению ряда уче-ных, биологическая целесообразность выразительных движений у че-ловека во многом утрачена. Остается их объективное значение как средства отражения, информации и сообщения о внутреннем мире человека. Целесообразность выразительных движений должна рассмат-риваться в контексте социальной деятельности. Так, Н. Фрийда отме-чает, что выразительные движения актуальны, целесообразны преж-де всего потому, что они непосредственно служат установлению от-ношений или исчезновению отношений между людьми, выполняют функцию усиленного контроля движений и функцию «активной ма-нифестации». Выразительные движения целесообразны, так как могут управлять аффектом и могут распространяться на многочисленные неаффективные или недостаточно аффективные ситуации. Функция выразительных движений в этом случае — это нейтрализация нежела-тельного состояния (например, агрессии) и воспроизведение соци-ально-желательных эмоциональных состояний. Биологически целесо-образные выразительные движения, конвенциализируясь, могут вос-производиться независимо от состояния, т.е. быть «выделенными» из него. Такие выразительные движения выполняют важную функцию — они управляют коммуникацией без существенной эмоциональной нагрузки партнеров по общению.

Итак, выразительные движения выполняют осведомительную и регулятивную функции в процессе общения, являются своеобразным языком общения.

Еще одной, но мало изученной подструктурой кинесики, явля-ются движения глаз или, как принято называть, «контакт глаз».

Способы обмена взглядом в момент беседы, организация визуаль-ного контакта в каждом отдельном случае — время фиксации взгляда на партнере, частота фиксации — широко используются при иссле-довании так называемой атмосферы интимности в межличностном общении, взаимных установок общающихся лиц. На качество оценок визуального контакта влияет целый ряд факторов: угол между осью общения партнеров и осью «наблюдаемый — наблюдатель», положе-ние головы наблюдаемого, движение глазных яблок. Имеются дан-ные, что наблюдатель в своих оценках опирается на положение зрачка в видимой части глаза.

Как пишет А.А. Леонтьев, систематическое исследование пробле-мы контакта глаз началось Р. Экслайном и М. Аргайлом. Именно этими авторами было установлено, что направление взгляда в общении за-висит от его фиксации в общении, от содержания общения, от инди-видуальных различий, от характера взаимоотношений и от предше-

92

ствовавшего развития этих взаимоотношений. А.А. Леонтьев, подводя итоги обзора исследований контакта глаз, подчеркивает значимость не столько статических параметров ориентировки, сколько их изме-нения: часто ли смотрит собеседник в глаза другому — менее важно, чем то, что он перестает это делать или, наоборот, начинает. На ка-ком расстоянии люди беседуют — менее существенно по сравнению с тем, что они по ходу беседы сближаются или отдаляются.

X. Миккин приводит следующий перечень функций визуального контакта: 1) информационный поиск (в этих целях говорящий смот-рит на слушающего в конце каждой реплики и в опорных пунктах сооб-щения, а слушающий — на говорящего); 2) оповещение об освобожде-нии канала связи; 3) стремление скрывать или выставлять свое «Я»; 4) установление и поддержание социального взаимодействия (например, быстрые короткие повторяющиеся взгляды позволяют установить пер-воначальный контакт для дальнейшей коммуникации); 5) поддержа-ние стабильного уровня психологической близости.

Телодвижения, жесты рук, выражения лица тоже относят к сис-теме паралингвистических явлений. Круг вопросов, обсуждаемых па-ралингвистикой, достаточно широкий. Он охватывает все виды кине-сики и фонации. Возникает вопрос: на основе чего можно отделить выразительные движения от паралингвистических? С функциональ-ной точки зрения паралингвистические средства — это те физические движения говорящего субъекта, которые необходимы человеку для восполнения пробелов в вербальной коммуникации.

Г.В. Колшанский подчеркивает, что, когда речь идет не о функци-ональных параязыковых средствах, то всевозможные виды кинесики и мимики должны быть отнесены к форме непосредственного выра-жения эмоционального состояния человека/Основная функция пара-лингвистических средств сводится к восполнению, дополнению, обес-печению интерпретации вербального сообщения. Примером исследо-вания именно этих функций различных невербальных средств общения может служить работа Д.И. Рамишвили. По ее мнению, функция выра-зительных движений состоит не в том, чтобы вне существования вер-бальной психики как таковой довести качества, специфику состоя-ния живого существа до партнера. Роль выразительных движений в том, чтобы «усилить эмоциональную насыщенность сказанного, со-здать объективный фон словесного содержания, поднять его вырази-тельность и силу».

Невербальные коммуникации могут выполнять все основные фун-кции языковых знаков, т.е. фактически заменять текст. <...> Человек в ситуации общения реализует некоторую коммуникативную програм-му, накладывая на нее вербальную форму. «Говорящий приспосабли-вает ее к общей схеме коммуникации, «убирая» все вербально-избыточ-ное, дублирующее иные невербальные средства понимания».

Исходя из семантической природы невербальных коммуникаций,

93

И.Н. Горелов предлагает их классифицировать на основе того, какие они вносят обобщенные значения в сообщения. Так, с помощью же-стов реализуются указательные значения; описательные значения — жестами и пантомимикой. Значения побуждения, вопроса, утвержде-ния и отрицания — различными невербальными коммуникациями. Модальные значения (одобрение, согласие, решительность) — неко-торыми жестами и мимикой. <...>

На основе анализа литературных примеров И.Н. Горелов также приходит к выводу, что вербальная часть сообщения обычно «накла-дывается» на предварительно развернутую схему невербальных компо-нентов. На наш взгляд, такое соотношение речи и невербального пове-дения отражает реальный процесс общения. Из наблюдений известно, что отношения партнеров по общению, их психические состояния, со-циальные роли репрезентируются в общении с помощью кинесической структуры в ряде случаев раньше, чем словом. Отсюда следует, что у кинесической структуры имеется своеобразный приоритет в создании образа партнера, всей ситуации общения. Наличие автономных невер-бальных средств общения, а также такой их функции, как опережаю-щая манифестация психологического содержания общения, позволяет рассматривать их вне речевого контакта как самостоятельные единицы общения с различной информационной нагрузкой.

Согласно выбранному принципу рассмотрения невербального по-ведения следующая система отражения — акустическая. Известно, что многочисленные характеристики голоса человека создают его образ, способствуют распознанию его состояний, выявлению психической индивидуальности. Основная нагрузка в процессе восприятия голосо-вых изменений человека ложится на акустическую систему общаю-щихся партнеров. Характеристики голоса человека принято относить к просодическим и экстралингвистическим явлениям. Просодика и экстралингвистика изучаются главным образом паралингвистикой, которая рассматривает свойства голоса, не входящие в систему соб-ственно дифференциальных, фонологических противопоставлений и замещающие сферу несловесных коммуникаций. «Внутренняя основа паралингвистики кроется в функциональном использовании языка как относительно самостоятельной системы».

К просодической структуре относятся явления высоты, тона, дли-тельности, силы звука, ударения, тембра голоса. Другими словами, просодия — это общее название таких ритмико-интонационных сто-рон речи, как высота, длительность, громкость голосового тона. Эк-стралингвистическая система — это включение в речь пауз, а также различного рода психофизиологических проявлений человека: плач, кашель, смех, вздох, шепот и т.д.

В качестве подструктуры просодической и частично экстралинг-вистической структуры невербального поведения выступает интона-ция голоса. Интонация — это ритмико-мелодическая сторона речи.

94

Основными ее элементами являются мелодии речи, ее ритм, интен-сивность, темп, тембр, а также фразовое и логическое ударение.

Помимо таких функций, как дополнение, замещение, предвос-хищение речевого высказывания, а также регулирование речевого потока, акцентирования внимания на ту или иную часть вербального сообщения, интонация, как в целом просодика и экстралингвистика, выполняет оригинальную функцию: функцию экономии речевого высказывания. В данном случае, как подчеркивает Г.В. Колшанский, речь идет не об экономии самой системы языка, а об экономии ис-пользования языковых средств в коммуникации. «В естественном об-щении, безусловно, достигается необходимая в конкретных ситуаци-ях экономия языковых средств». Особую роль в этом случае выполня-ют темп, интенсивность высказывания, ударения, паузы. Не меньшую роль в «экономии речевого высказывания», а в ряде обыденных ситу-аций общения и большую, играют жесты, мимика. Это еще раз дока-зывает, что невербальное поведение личности полифункционально. В связи с этим трудно выделить специфическую функцию той или иной структуры невербального поведения, поэтому функциональный при-оритет определяется всем контекстом общения.

Следующая система отражения невербального поведения — так-тильно-кинестезическая. Тактильно-кинестезические данные поступают от сенсорных рецепторов, находящихся в коже, мышцах, сухожили-ях, суставах и во внутреннем ухе. Известно, что тактильно-кинестези-ческая система дает менее точную информацию о внешнем мире, о другом человеке по сравнению со зрением. Однако в определенных ситуациях, особенно там, где имеется сенсорная депривация, эта си-стема отражения формирует представления о положении тела в про-странстве, несет информацию о наличии объектов, в том числе и другого человека, в целом способствует созданию схемы тела как оп-ределенной структуры.

Из всех тактильно-кинестезических данных, информирующих о нашем положении в пространстве или о положении другого челове-ка, наиболее важными являются кинестезические данные о давлении и температуре. Именно мышечные рецепторы сообщают о том, како-ва сила рукопожатия, прикосновения, насколько близко находится другой человек. Тактильно-кинестезическая система также несет ин-формацию об амплитуде невербальных движений, их силе, направле-нии.

Таким образом, тактильно-кинестезическое отражение дает пред-ставление о такесической структуре невербального поведения и вхо-дящих в него элементах: физический контакт и расположение тела в пространстве.

Начиная с раннего возраста, физический контакт в виде прикос-новения, поглаживаний, поцелуев, похлопываний является важным источником взаимодействия личности с окружающим миром. С помо-

95

щью прикосновений различного вида формируются представления о пространстве своего тела и знания о частях тела другого человека. Прикосновения в виде поглаживаний выполняют в общении функ-цию одобрения, эмоциональной поддержки. Использование личнос-тью в общении такесической системы невербального поведения оп-ределяется многими факторами. Среди них особую силу имеют статус партнеров, возраст, пол, степень их знакомства. Так, рукопожатие как элемент такесической системы невербального поведения личнос-ти чаще используется в ситуации приветствия у русских, чем у англи-чан или американцев, в общении мужчин, чем женщин. В США руко-пожатия не приняты, если между людьми существует интенсивный контакт, что совершенно не совпадает с применением рукопожатия в русской культуре. Далее, такой такесический элемент, как похлопы-вание по спине и плечу, возможен при условии близких отношений, равенстве социального положения общающихся. Проявлением славян-ского обычая на уровне невербального поведения являются объятия, которые демонстрируют равенство и братство. Поцелуй как элемент физического контакта наблюдается в русской культуре в поведении и мужчин, и женщин, в то время как у англичан встречается редко, только при интимных отношениях.

Безусловно и то, что существуют специфические для культуры прикосновения, например, удар по ладони собеседника в момент или после произнесения удачной шутки, остроты. Этот обычай соблюда-ется египтянами, сирийцами, йеменцами. Не ударять ладонью об ла-донь собеседника — значит обидеть его.

Такесическая структура невербального поведения личности нахо-дится не только под контролем тактильно-кинестезической системы отражения, но и воспринимается с помощью зрения (амплитуды дви-жения при рукопожатии), слухового анализатора, что способствует созданию условий дифференцированной оценки всех нюансов физи-ческого контакта. Такесическая структура в большей мере, чем другие структуры невербального поведения личности, выполняет в общении функцию индикатора статусно-ролевых отношений, символа степени близости общающихся, поэтому неадекватное использование лично-стью такесической структуры невербального поведения может приве-сти к многочисленным конфликтам в общении.

Названные выше структуры невербального поведения личности так или иначе характеризуют движения тела, изменения голоса, ко-торые в той или иной степени осознаются индивидом, управляются им, носят характер программы невербального поведения. Кинесика, такесика, просодика, как структуры невербального поведения, со-здают образ партнера по общению с помощью различных систем от-ражения: оптической, акустической, тактильно-кинестезической.

В соответствии с вышесказанным обратимся к использованию в общении ольфакторной системы отражения, позволяющей выделить

96

такую структуру невербального поведения, как запахи: естественные и искусственные. Нам представляется, что система запахов, являясь безусловным невербальным индикатором индивида, может служить дополнительной характеристикой складывающегося о нем образа. С незапамятных времен известна «культура запахов» как специфичес-кое средство социальной стратификации, как источник межличност-ных контактов, как характеристика функционально-ролевых отноше-ний индивидов, как способ идентификации, установления тождества, принадлежности к одной микро- или макрогруппе. По нашему мне-нию, система запахов не обладает такой дифференцирующей силой, как кинесическая, просодическая, Такесическая структуры невербаль-ного поведения, главным образом потому, что обоняние в общении, во взаимодействии людей имеет несколько приниженное значение, чем оптическая или акустическая система отражения. Ольфакторная система проявляет свою дифференциальную силу только при весьма специфических обстоятельствах, скажем, в ситуации социальной, сенсорной изоляции, в контексте определенных типов взаимодействия, например, интимного общения между мужчиной и женщиной, ухода матери за ребенком, в ситуации врач — больной и т.д. Безусловно и то, что общество регулирует интенсивность запахов, и сама эта струк-тура невербального поведения является показателем общего уровня культуры человека.

К сожалению, психология не располагает исчерпывающими дан-ными о том, как влияют особенности запаха индивида на формирова-ние образа и понятия о нем. Система запаха также мало изучена и в контексте невербального поведения, хотя в его структуру многие ав-торы включают косметику, одежду и т.д. Большинство выводов о вли-янии пола, возраста, социального статуса, типа взаимодействия на роль и значение запахов в общении сделаны в результате личных на-блюдений психологов или исходя из обыденного опыта. Очевидно, и эта структура невербального поведения личности должна исследоваться в рамках различных методических процедур, с использованием тех-нических средств.

Перейдем к рассмотрению элементов, входящих в структуру не-вербального поведения. Основное свойство невербального поведения — движение. Оно имманентно присуще кинесической структуре невер-бального поведения, ее элементам: мимике, жестам, позе, интона-ции. Именно эти элементы и их сочетания составляют основу невер-бального поведения личности, поэтому рассмотрим более подробно их особенности.

Особая роль среди элементов невербального поведения отводится мимике. Лицо является важнейшей характеристикой физического об-лика человека. <...> Благодаря кортикальному контролю человек мо-жет управлять каждым отдельным мускулом своего лица. Корковое управление внешними компонентами эмоций особенно интенсивно

97

развилось по отношению к мимике. Это определяется, как отмечает П.К. Анохин, ее приспособительными особенностями и ролью в чело-веческом общении. Социальное подражание, как одно из условий раз-вития мимики, возможно именно за счет ее произвольной регуляции. В целом социализация мимики осуществляется как использование орга-нических проявлений для воздействия на партнера и как преобразова-ние эмоциональных реакций адекватно ситуации. Общество может по-ощрять выражение одних эмоций и порицать другие, может создавать «язык» мимики, обогащающий спонтанные выразительные движения. В связи с этим мы говорим об универсальных или специфических мими-ческих знаках, оконвенциальных или спонтанных выражениях лица. Обычно мимику анализируют:

1) по линии ее произвольных и непроизвольных компонентов;

2) на основе ее физиологических параметров (тонус, сила, ком-бинация мышечных сокращений, симметрия — асимметрия, динами-ка, амплитуда);

3) в социальном и социально-психологическом плане (межкуль-турные типы выражений, выражения, принадлежащие определенной культуре, выражения, принятые в социальной группе, индивидуаль­ный стиль выражения);

4) в феноменологическом плане («топография мимического поля»): фрагментарный, дифференциальный и целостный анализ мимики;

5) в терминах тех психических явлений, которым данные мими-ческие знаки соответствуют;

6) можно также осуществлять анализ мимики, исходя из тех впе-чатлений-эталонов, которые формируются в процессе восприятия человеком мимических картин, окружающих людей. Актуальные об-разы-эталоны включают признаки, которые не только характеризуют модель, но являются достаточными для ее опознания.

Всесторонний анализ мимических выражений дает информацию об общей «мимической одаренности» личности, которая раскрывает-ся через следующие характеристики:

1) сильная — слабая; неопределенная — красноречивая; беспоря-дочная, судорожная, гармоничная мимика;

2) разнообразие мимических картин, быстрота смены мимичес-ких формул, способность передавать нюансы;

3) мимика стереотипная, индивидуальная.

Применяя перечисленные способы анализа мимики, можно по-лучить информацию о мимическом знаке в целом или об отдельных его элементах. Лицевая экспрессия классифицирована на основе веду-щего признака (мины лба, мины рта).

Л.М. Сухаребский отмечает, что для понимания мимического раз-нообразия личности имеет смысл рассматривать как целостную ми-мическую активность, так и частичную, связанную с деятельностью отдельных ее зон. Но не следует забывать, продолжает он, что отдель-

98

ные мимические зоны лба, глаз, рта действуют как звенья единой целостной системы.

Целостность, динамичность — главные характеристики мимики как элемента невербального поведения личности. <...> Поэтому за еди-ницу анализа собственно мимического выражения должна быть при-нята совокупность координированных движений мышц всего лица, так как во многих исследованиях показано, что опознание эмоций зависит от участия всех лицевых мышц.

Таким образом, двойная регуляция, динамичность, целостность мимики, а также производные характеристики от перечисленных выше: изменчивость структуры выражения и в то же время наличие констан-тных признаков, многозначность и одновременно «емкая однознач-ность» мимики — являются ее основными характеристиками как элемента невербального поведения и определяют успешность ее опоз-нания в межличностном общении.

На основе анализа зарубежной и отечественной литературы, по-священной систематизации эмоций и их лицевых выражений, нами была создана схема описания мимики шести эмоциональных состоя-ний (радости, гнева, страха, страдания, удивления, отвращения).

За единицу анализа лицевого выражения был принят сложный мимический признак. На физиологическом уровне он включает ряд характеристик: направление движения лицевых мышц, отношение между движениями мышц, интенсивность, напряжение мышц лица. В феноменологическом плане мимический признак представляет сле-дующее: «брови подняты вверх, губы плотно сжаты» и т.д. <...>

Сложные мимические признаки являются необходимыми, посто-янными, но в то же время могут входить в структуру мимики различ-ных состояний. В связи с этим постоянным и необходимым индикато-ром психических состояний будет выступать комплекс признаков ми­мики. Предлагаемая схема описаний мимики шести эмоциональных состояний (радость, гнев, страх, страдание, удивление, отвращение) строится с учетом этого принципа, что позволяет обнаружить уни-версальные признаки для определенного типа состояний, специфи-ческие признаки для определенного типа состояний, специфические признаки для каждого состояния, неспецифические, которые приоб-ретают значение только в контексте с другими признаками. Табл. 1 наглядно демонстрирует константные комплексы признаков для каж­дого состояния.

Характерной особенностью «мимических картин» эмоциональных состояний является то, что каждый симптомокомплекс мимики вклю­чает признаки, которые одновременно являются универсальными, специфическими для выражения одних состояний и неспецифичес­кими для выражения других. Например, такие признаки, как: «уголки губ опускаются», «глазная щель сужается» — «глаза прищурены» со­ответствуют ряду отрицательных состояний (см. табл. 1). Признак «уголки

99

Таблица 1 Схема описания мимических признаков эмоциональных состояний

губ опущены» является универсальным, так как появляется только в том случае, когда человек переживает состояния, относящиеся к от-рицательным. Признак «глазная щель сужается» может быть индикато-ром как отрицательных состояний (гнев, презрение и т.д.), так и по-ложительных (радость). Однако для первого типа состояний он явля-ется специфическим, для второго — нет. Иными словами, в выражении состояний гнева, презрения, страдания он выполняет основную ин-формативную нагрузку, а в выражении радости он будет нести ин-формацию только в контексте с другими признаками и представлять возможный вариант выражения этого состояния.

Далее, для лицевого выражения гнева характерны как признак «рот открыт», так и признак «рот закрыт». Но эти признаки будут выступать индикаторами состояний гнева только в контексте с при-знаками «брови сдвинуты к переносице», «глаза сужаются — расши-ряются». В контексте с такими признаками, как «брови подняты», «глаза расширены», признак «рот открыт» будет уже индикатором состоя-ний удивления, страха. Таким образом, в каждом случае комплекс признаков в целом представляет мимическую картину состоянии и является его индикатором.

Описанные симптомокомплексы мимики соответствуют интенсив-ным проявлениям состояния. Для опознания такая мимика субъектив-но менее сложна, так как «картина выражения» представлена четко.

100

Более сложными для опознания являются те выражения, которые соответствуют переходным состояниям, неинтенсивным аффектам. В них мимические признаки, как и система их отношений, непосто-янны, представлены для субъекта нечетко. Но даже в этом случае ли-цевое выражение представляет вариации мимики основных эмоцио-нальных состояний.

П. Экман с коллегами также создал методику для измерения выражения лица, в которой перечислил все лицевые мышцы шести эмоций. Затем были составлены фотомодели, которые включали три об-ласти лица: брови — лоб; глаза — веки и основание носа; нижняя | часть лица и щеки. Метод основан на сравнении оцениваемого лица с I эталоном. Он получил название «метод кодирования выражений — I FAST». С помощью этого метода можно провести анализ экспрессии с I точки зрения наличия в ней компонентов выражения шести основ-| ных эмоций.

| В середине 70-х гг. наряду с вышеназванной методикой анализа f экспрессии лица появляется усовершенствованный вариант — FACS —система кодирования активности лицевых мышц. Методика предназ- начена не только для анализа экспрессии лица, связанной с опреде- ленным состоянием, но и для дифференциации всех наблюдаемых ; изменений лица. Она основана на анализе мышечных изменений и позволяет свести любые наблюдаемые движения лица в систему единиц — действий. Основными единицами измерений являются диск-ретные, едва различимые изменения тонуса мышц лица. Методика построена на использовании полностью нейтрального цифрового кода к для обозначения единиц действия. В настоящее время выделено 24 дискретные единицы действия, имеющие анатомическую специфи-ку, и 20 смешанных, анатомическая основа которых не совсем ясна (кусание губ) .<...>

Следующим элементом кинесической подструктуры невербально-го поведения является поза. Поза — это положение человеческого тела, типичное для данной культуры, элементарная единица пространствен-ного поведения человека. Общее количество различных устойчивых положений, которые способно принять человеческое тело, около 1000. Из них, в силу культурной традиции каждого народа, некоторые позы запрещаются, а другие — закрепляются. Поэтому изучение поз долж-но быть сравнительным, межкультурным.

Одним из первых указывает на роль позы человека, как одного из невербальных средств общения, регуляции процесса межличностного отношения, А. Шефлен. На примере киносъемок психиатрического интервью он показал, как изменение поз пациента и врача позволяет поддерживать оптимальную для лечебного эффекта психологическую дистанцию. Этого же мнения придерживается В. Шютц, который ут-верждает, что если бы он запретил участникам своей эксперимен-тальной группы принимать позы, для которых характерно скрещива-

101

ние рук и ног, то коммуникация была бы оживленней. Почему? Да потому, что такая поза означает «закрытость» для общения. Можно опи-сать позу агрессивного или, наоборот, расположенного к общению че-ловека. Например, паттерн готовности к общению — это «улыбка, голо-ва и тело повернуты к партнеру, туловище наклонено вперед».

В целом позы могут выполнять в общении две функции: расчле-нять поток речи на единицы и регулировать межличностные отноше-ния в диаде. Именно с помощью поз можно создать относительно окружающих мысленный барьер, определить ориентацию партнеров относительно друг друга. Изменения позы, их синхронизация свиде-тельствуют об изменениях отношений между общающимися.

Еще одним элементом кинесической подструктуры невербально-го поведения является жест.

Под жестом обычно понимают движение рук или кистей рук. В психологии сложилась традиция изучения жестов как паралингвис-тических средств. Но жест в процессе общения не только сопровожда-ет речь. На основе жестов можно заключить об отношении человека к какому-то событию, лицу, предмету. Жест может также сказать о же-лании человека, о его состоянии. Особенности жестикуляции челове-ка могут послужить для нас основанием для вывода о каком-то каче-стве воспринимаемого человека. Поэтому жесты можно с увереннос-тью отнести к выразительным движениям и рассматривать их не только как проявление спонтанной активности человека.

Человек, формируясь как личность в конкретной социальной сре-де, усваивает характерные для этой среды способы жестикуляции, правила их применения и прочтения. Конечно, человек может жести-кулировать как произвольно, так и непроизвольно. Жесты могут быть типичными для данного человека и совсем не характерными для него, выражать его случайные состояния. По мнению исследователей, жест несет информацию не столько о качестве психического состояния, сколько об интенсивности его переживания.

Созданы многочисленные системы записей жестов человека. Прин-цип всех записей один и тот же — выделить отдельные единицы, же-стовые движения. Лингвистически ориентированные авторы исследо-ваний движений тела человека склонны оперировать при их описании теми же категориями, что и при описании закономерностей функци-онирования естественного языка. Так, одни авторы предлагают груп-пировать жесты по участию в движении одной или двух рук, по при­знаку перекрещивания или симметричного расположения рук и по признаку центробежности или центростремительности. Другие пыта-ются интерпретировать единицы языка жестов в соответствии с еди-ницами разговорного языка: форма рук — согласные; направления движения — гласные; динамика — ударение; тон, долгота, модели движения — полугласные; референты — предметы, к которым движе-ние руки направлено. <...>

102

Движения человеческого тела могут совершаться в вертикальных, горизонтальных, наклонных плоскостях. Все движения тела происхо-дят от вращения его рычагов. У русских жестов — это рычаг плеча или предплечья. Радиус движения русских жестов большой: вся рука от плеча или предплечья, предплечье или кисть руки. У людей, вступаю-щих в общение, нет органов, запечатлевающих движение в трехмер-ном пространстве и времени. В процессе общения то или иное движе-ние может быть запечатлено лишь в одной из плоскостей. Поэтому описание жеста может идти по пути: 1) указание органа, выполняю-щего движение; 2) его направленность; 3) цикличность, этапность в совершении движения; 4) его отношение к положению человеческо-го тела в пространстве.

Н.И. Смирнова на основе сопоставительного анализа мимики, жестов, поз русских и англичан предлагает следующую классифика-цию:

I группа жестов — коммуникативные жесты, мимика, телодвиже-ния, т.е. выразительные движения, замещающие в речи элементы языка. Это — приветствия и прощания; жесты угрозы, привлечения внима-ния, подзывающие, приглашающие, запрещающие; оскорбительные жесты и телодвижения, дразнящие, встречающиеся в общении детей; утвердительные, отрицательные, вопросительные, выражающие бла-годарность, примирение; а также жесты, встречающиеся в различных других ситуациях межличностного общения. Например, жест, переда-ющий желание готовности отвечать на заданный преподавателем воп-рос, или невыполненного, несовершенного действия. Жест, означаю-щий конец работы, победу. Все перечисленные жесты понятны без речевого контекста и имеют собственное значение в общении.

II группа жестов — это описательно-изобразительные, подчерки-вающие. Они, как правило, сопровождают речь и вне речевого кон-текста теряют смысл.

III группа — это модальные жесты. Их с полным основанием мож-но отнести к выразительным движениям, так как они выражают оцен-ку, отношение к предметам, людям, явлениям окружающей среды. К модальным жестам относят: жесты одобрения, неудовольствия, иро-нии, недоверия; жесты, передающие неуверенность, незнание, стра-дание, раздумье, сосредоточенность; растерянность, смятение, по-давленность, разочарование, отвращение, радость, восторг, удивле-ние.

Естественно, что данная классификация жестов приложима и к анализу поз и выражений лица человека.

Помимо вышеназванных важным элементом невербального пове-дения является интонация — совокупность звуковых средств языка, организующих речь. Интонация практически позволяет выражать наши мысли, чувства, волевые устремления не только наряду со словом, но и помимо него, а иногда и вопреки ему. Речевая интонация — явление

103

комплексное. В ней сочетаются пауза, ударение, мелодия, тембр, сила голоса и т.д. Пауза, как выразительное средство интонации, группи-рует слова по логическим требованиям. Длительность пауз не является стандартной, всюду одинаковой, наоборот, продуманно варьируя дли-тельность пауз, мы усиливаем их выразительность и естественность. Ударение — это тонально-силовой акцент, который делается на од-ном слове в речевом такте. Мелодия в звучащей речи — изменение высоты голоса, его тональное повышение или понижение.

Интонация представляет собой наиболее сложное явление в ряду фонационных особенностей языка, так как выполняет лингвистичес-кую и нелингвистическую функции. Нас, естественно, интересуют особенности нелингвистической функции интонации, имеющие сво-им источником психику человека. Вся область экспрессивной интона-ции может быть зафиксирована объективно по отдельным физичес-ким параметрам:

1) характер движения основного тона во фразе и завершении;

2) уровень частотного максимума фразы;

3) частотный диапазон фразы;

4) частотные интервалы главноударного слога и завершения фразы;

5) крутизна и скорость восхождения и нисхождения частоты ос-новного тона завершения;

6) длительность и максимальное значение интенсивности главно-го ударного слога и фразы. <...>

Исследование интонации как элемента невербального поведения ведется также в плане восприятия и идентификации эмоциональных состояний в общении. Показано, что на опознание эмоциональных интонаций, предъявляемых для аудирования, влияют не только акус-тические признаки, но и модальность состояния, что независимо от лексики и семантики высказывания интонация играет большую роль в передаче состояния говорящего.

В целом жесты, позы, интонации, выражения лица — это целост-ная подструктура невербального поведения, комплекс, сигнализиру-ющий в актах общения о психических состояниях другого человека.

Следующий элемент невербального поведения, его кинесической подструктуры — походка. Она имеет ряд черт: ритм, скорость, длина шага, давление на поверхность. В феноменологическом плане походка обычно трактуется, как «ровная», «плавная», «уверенная», «твердая», «виноватая» и т.д. Помимо общих принято выделять особенные призна-ки походки. К ним относят элементы движения при ходьбе, например, положение носков, движения рук, плеч. Характер походки связывается людьми с физическим самочувствием и возрастом, с состоянием чело-века. Походка является для индивидуума значимым признаком и входит в структуру образа о другом человеке. Во взаимоотношениях людей она выполняет ряд функций: индикативную (свидетельствует о текущем состоянии субъекта), коммуникативную (регулирует пространство об-

104

щения), функцию социальной стратификации и т.д. В целом походка существенно дополняет наши представления о другом человеке, осо-бенно в плане его психомоторной активности.

Попытки найти связь между чертами личности и ее походкой при-несли огромное количество результатов. Как правило, эти результаты получены при сопоставлении физических характеристик походки и качеств личности, выявленных с помощью тестов. На основе этих дан-ных делается вывод о том, что может выражать походка. Установлен-ные связи не отвечают требованиям научной достоверности, а психо-логические интерпретации походки иногда звучат просто наивно. На-пример, по мнению ряда исследователей, большие шаги малорослого человека означают стремительность, граничащую с напористостью и энергией. Однако такого рода утверждение, в лучшем случае, несет информацию для исследователя-психолога, но не раскрывает того, что означает походка, имеющая различные физические характерис-тики, для наивного наблюдателя. Психосемантика походки — это про-блема, которая ждет своих исследователей. В целом направление, в котором ставится задача найти связь между моторикои человека и его качествами, нуждается в строгой научной теории.

Мы рассмотрели основные подструктуры собственно невербаль-ного поведения личности. Так как невербальное поведение, его фун-кции раскрываются нами в контексте общения, взаимного восприя-тия людьми друг друга, то необходимо указать на пространственно-временную организацию общения — как функцию невербального поведения, а также выделить пространственно-временные характери-стики невербального поведения партнеров как форму и способ его существования в общении.

Пространство и время общения являются основой и первым усло-вием любых взаимоотношений людей. Наука проксемика утверждает, что пространство и время в общении структурируются определенным образом под влиянием различных причин. К собственно простран-ственно-временным параметрам относятся вид ориентации партне-ров в момент общения, дистанция между ними, длительность обще-ния. Понятно, что кинесическая, такесическая и просодическая струк-туры невербального поведения личности могут выступать в качестве своеобразных «организаторов» пространственно-временных характе-ристик общения. Например, поза, поворот головы, интенсивность жестов, интонаций, выразительность мимики определяют расстояние между общающимися, визуальный контакт, как движение глаз, орга-низует процесс ориентировки, направленность партнеров по отноше-нию друг к другу.

На сегодняшний день также известно влияние ряда других пере-менных на изменение проксемических характеристик общения и не-вербального поведения личности. Так, характер взаимодействия и вза-имоотношения людей определяет некоторые оптимальные расстоя-

105

ния между ними. Е. Холл выделяет три уровня проксемического пове-дения: первый уровень вытекает из филогенетического прошлого лю-дей (территориальность людей, феномен толпы); второй уровень — из психофизиологического процесса восприятия и третий — из структиро-вания пространства в зависимости от влияния культуры. На этом уровне выделены динамические характеристики пространства. Е. Холл опи-сал нормы приближения человека к человеку, характерные для севе-роамериканской культуры. Эти нормы определены четырьмя рассто-яниями. Указанные расстояния представляют концентрические про-странства с субъектом общения в центре: 1) интимное расстояние (радиус) от 0 до 45 см используется при общении самых близких людей; 2) персональное расстояние от 45 до 120 см используется при обыденном общении со знакомыми людьми; 3) социальное расстоя-ние от 120 до 400 см оказывается предпочтительным при общении с чужими людьми и при официальном общении; 4) публичное рассто-яние от 400 до 750 см используется при выступлении перед различ-ными аудиториями.

Факторы, влияющие на установление проксемической дистан-ции, различны. В отечественной психологии получены данные, кото-рые свидетельствуют, что изменение величины межличностной дис-танции в рамках культурного стереотипа носит групповой характер. Например, увеличение дистанции общения с лицами старше по воз-расту, отдаление «незнакомых», приближение «родственников». При этом жесткость стереотипа культурного поведения ярче выступает у лиц с повышенной тревожностью. Высокий уровень тревожности, являясь фактором неполной адаптации, вызывает реакцию «избега-ния», которая проявляется в увеличении дистанции общения. Выбор дистанции общения практически осуществляется неосознанно, но несмотря на это человек всегда реагирует, если реальная дистанция не соответствует норме.

На выбор дистанции в общении влияют социальный престиж об-щающихся, национально-этнические признаки, пол, возраст ком-муникантов, характер взаимоотношений партнеров, экстравертиро-ванность — интравертированность и другие личностные характерис-тики. Нарушение оптимальной дистанции общения воспринимается партнерами негативно, и они пытаются ее изменить, что приводит к возникновению «эффекта движущегося общения».

Таким образом, человек в различных ситуациях общения активно изменяет его пространство, устанавливает оптимальную соответству-ющую объективным и субъективным переменным дистанцию взаи-модействия.

Ориентация и угол общения — еще один из проксемических ком-понентов невербальной системы. Ориентация — это расположение партнеров по отношению друг к другу, которое может варьироваться от положения «лицом к лицу» до положения спиной друг к другу. На

106

Рис. 2. Пространственная организация сидящих за столом людей.

рис. 2 приводятся наиболее приемлемые для общения ориентации сидящих за столом людей (точками указаны места партнеров за сто-лом, проценты — количество испытуемых, для которых эти позиции оказались наиболее приемлемыми).

Место, занимаемое партнером за столом, определяется характе-ром общения. Если оно «соперничающее», то люди садятся напро-тив, если «кооперативное» — на одной стороне стола. Обычная бесе-да и, особенно, случайная дают позицию «наискосок» — через угол. Для беседы, связанной с действием, характерно положение на про-тивоположных сторонах, но не напротив, а слегка по диагонали.

Как пространственный компонент общения изучается персональ-ное пространство. По определению Р. Соммер, это пространственная сфера вокруг человека, очерченная мысленной чертой, за которую другим не следует входить. Мерой персонального пространства явля-ется расстояние, на которое к данному человеку может приближать-ся другой человек. Персональное пространство не является кругооб-разным, его удаленность в разные стороны не равна. По мнению М. Хейдеметса, отличие этого направления исследования от исследова-ния пространственного контакта заключается, во-первых, в том, что в данном случае изучается пространство субъекта, а во-вторых, в том, что персональное пространство понимается как минимальная, еще приемлемая для человека дистанция с другим лицом. В связи с этим персональное пространство рассматривается как одна из форм регуляции пространственного контакта между людьми.

Наряду с персональным пространством существует пространство группы. Вокруг общающихся людей образуются своеобразные «грани-цы». Известно, что при расстоянии 100—125 см между людьми они уже не воспринимаются как единая группа, другой человек спокойно втор-гается в их пространство. Критическим является расстояние 90 см.

Характер проксемических переменных, как было обнаружено в ис-следовании Л.А. Китаева-Смыка, усложняется в ситуации длительной групповой изоляции, в условиях скученности, создающей наряду с дру-гими факторами дистресс у человека. Происходит совмещение персо-

107

нального пространства и персонализированной территории, которая понимается как более развитое и сложное «удлинение» личного про-странства, включающего собственно территорию (место в квартире, в транспорте и т.д.) и различные объекты. Условия тесного размещения людей, постоянное пребывание на одном и том же месте обусловлива-ют совмещение персонального пространства и персонализированной территории, создают эффект наслоения их друг на друга. Увеличение числа приближающихся индивидов действует как информационная пе-регрузка и приводит к возникновению стресса и дистресса.

Интересной попыткой указать на взаимосвязь невербального по-ведения личности и пространственных компонентов общения являет-ся гипотеза М. Аргайла и Д. Дина о равновесии между такими система-ми невербального поведения, как такесика (физический контакт), визуальное взаимодействие (контакт глаз) и дистанция. Смысл гипо-тезы сводится к тому, что при слишком интенсивном использовании одной из этих систем происходит торможение проявления других эле-ментов невербального поведения. Изменение соотношения интенсив-ностей проявления подструктур невербального поведения создает ус-ловия оптимального контакта.

Например, интенсивный тактильный контакт сопровождается ис-чезновением контакта глаз. Чем меньше дистанция общения, тем реже ориентация собеседников «лицом к лицу», тем реже прямой визуаль-ный контакт. Приведенные примеры, во-первых, свидетельствуют о взаимодействии систем невербального поведения, во-вторых, демон-стрируют значение невербального поведения в организации простран-ства, в-третьих, показывают, как собственно пространство общения актуализирует или тормозит проявление тех или иных компонентов невербального поведения личности.

Временные характеристики общения могут быть так же, как про-странственные, рассмотрены в контексте невербального поведения и с точки зрения организации общения в целом. Частота и длина взгляда, паузы, темп речи, частота смены движений — это собствен-но временные характеристики невербального поведения личности. Время чаще рассматривается как атрибут невербальной коммуника-ции, невербальных средств общения. Так, по мнению А. Шефлена, наибольшее количество информации об общающихся индивидах, о стиле их взаимодействия передается в первые 20 минут. Время обще-ния свидетельствует о социальных статусах общающихся (время офи-циального приема), о сложившейся системе отношений. Например, подчиненный, который дольше обычного пробыл на приеме у руко-водителя, вызывает интерес у окружающих, они пытаются устано-вить на основе этого факта форму и содержание общения. Время, отведенное для высказываний в групповом и диадном общении, так-же изменяется под влиянием социокультурных детерминант, пола и возраста общающихся. В определенный отрезок времени происходит

108

соответствующее ему изменение в проксемике общения, которое так-же определяет изменения в невербальном поведении личности; «...от-дельные части (язык тела, пространство и время) складываются в одно целое — невербальное и вербальное поведение...».

Таким образом, как невербальное поведение личности, так и об-щение в' целом могут быть рассмотрены с точки зрения всеобщих форм и способов существования материи: движения, времени, про-странства и с точки зрения систем отражения этих атрибутов.

О целостности невербального поведения личности, о взаимодей-ствии его основных структурных компонентов свидетельствуют те функции, которые оно выполняет в общении, в частности, в процес-се межличностного восприятия. Каждый раз, анализируя ту или иную структуру невербального поведения личности и его элементы, мы указывали на их функциональную специфику. Нетрудно заметить, что многие функции кинесической, такесической, просодической струк-тур, системы запахов, входящих в программу невербального поведе-ния личности, сходны. Обобщение функций невербального поведе-ния личности привело к следующим результатам.

Невербальное поведение личности в общении в межличностном познании полифункционально. Оно:

1) создает образ партнера по общению;

2) выполняет функцию опережающей манифестации психологи-ческого содержания общения (относительно речи);

3) выступает в качестве способа регуляции пространственно-вре-менных параметров общения;

4) поддерживает оптимальный уровень психологической близос-ти между общающимися;

5) выступает в качестве маскировки «Я-личности»;

6) является средством идентификации партнеров по общению;

7) выполняет функцию социальной стратификации;

8) выступает в качестве показатели статусно-ролевых отношений;

9) выражает качество и изменение взаимоотношений партнеров по общению, формирует эти отношения;

10) является индикатором актуальных психических состояний личности;

11) выполняет функцию экономии речевого сообщения;

12) выступает в роли уточнения, изменения понимания вербально-го сообщения, усиливает эмоциональную насыщенность сказанного;

13) выполняет функцию контроля аффекта, его нейтрализации или создания социально значимого аффективного отношения;

14) выполняет функцию разрядки, облегчения, регулирует про-цесс возбуждения;

15) является одним из показателей общей психомоторной актив-ности субъекта (темп, амплитуда, интенсивность, гармоничность дви-жений).

109

Подведем некоторые итоги. Невербальное поведение личности — это социально и биологически обусловленный способ организации ус-военных индивидом невербальных средств общения, преобразованных в индивидуальную, конкретно-чувственную форму действий и поступ-ков. Поэтому понятие невербального поведения личности уже, чем по-нятие невербальных коммуникаций, невербальных средств общения. Круг невербальных средств общения гораздо шире, чем круг элементов, вхо-дящих в собственно структуру невербального поведения личности.

Невербальное поведение личности, рассматриваемое в контексте социальной перцепции, предполагает членение его структуры в соот-ветствии с системами отражения. Взаимосвязь между структурами не-вербального поведения, как целостного образования личности, осу-ществляется на основе взаимодействия систем отражения.

Невербальное поведение несет информацию не только в соответ-ствии с основным средством общения — речью. Существует сложная взаимосвязь между невербальной и вербальными программами пове-дения.

В невербальное поведение личности входят кинесические, просо-дические, экстралингвистические, такесические, ольфакторные струк-туры, которые в свою очередь могут быть расчленены на подструкту-ры и элементы.

Все структуры невербального поведения личности полифункцио-нальны.

Основное свойство невербального поведения личности — движе-ние — возникает на основе кинесического компонента. Оно (движе-ние) присуще элементам кинесической подструктуры: мимике, позе, интонации, жестам.

Особая роль среди элементов невербального поведения отводится мимике. Анализ выражений лица дает представление об «экспрессивной одаренности» личности. Каждый симптомокомплекс мимики включает признаки, которые одновременно являются универсальными, специ-фическими для одних и неспецифическими для других состояний.

Поза как элемент невербального поведения выполняет наряду с индикативной функцию регуляции процесса межличностного отно-шения. Она в большей степени, чем другие элементы невербального поведения, наделена культурно-специфическими характеристиками.

Принцип деления жестов на коммуникативные, описательно-изоб-разительные, модальные применим и по отношению к позам, мими-ке, интонациям.

Жесты, позы, интонации, мимика — это целостная подструктура невербального поведения, наделенная динамичностью, изменчивос-тью и в то же время константностью, многозначностью и одновре-менно «емкой однозначностью».

Пространственно-временные характеристики невербального по-ведения — это форма и способ его существования в общении. Соб-

110

ственно невербальное поведение выступает организатором простран-ственно-временных характеристик общения.

Между невербальным поведением и пространственно-временной организацией общения существует прямая связь. Они взаимодейству-ют на основе принципа равновесия: изменение интенсивностей фун-кционирования подструктур невербального поведения приводит к возникновению оптимального общения с точки зрения пространства и времени, а изменение пространственных компонентов общения вызывает переструктурирование невербального поведения.

В целом психология невербального поведения накопила огромное количество данных. Среди всех элементов невербального поведения наиболее изучены мимика и интонация. Еще мало исследованы инди-кативная и коммуникативная функции жестов и поз, невербального поведения диады и группы. <... >

Г.М. Андреева, Н.Н. Богомолова, Л.А. Петровская

СИМВОЛИЧЕСКИЙ ИНТЕРАКЦИОНИЗМ*

Те, кто считает себя представителями данного направления, яв-ляются наиболее последовательными выразителями идей и концеп-ций Дж.Мида. Среди них наибольшей известностью пользуются такие авторы, как Г. Блумер, Н. Дензин, М. Кун, А. Роуз, А.Стросс, Т. Ши-бутани и др. Они большей частью разрабатывают не отдельные аспек-ты мидовских концепций, а берут весь комплекс проблем, которые ставил Дж. Мид в целом. <...>

Представители символического интеракционизма уделяют особенно большое внимание проблемам «символической коммуникации», то есть общению, взаимодействию, осуществляемому при помощи сим-волов. Один из основных тезисов символического интеракционизма заключается в утверждении, что индивид, личность всегда социальны, то есть личность не может формироваться вне общества. Этот тезис, однако, выводится не из анализа воздействия системы объективных общественных отношений на формирование личности, а из анализа процесса межличностной коммуникации, в частности роли символов и формирования значений.

Дж. Мид и его последователи исходят из того, что способность человека общаться развивается на основе того, что выражение лица,

* Андреева Г.М., Богомолова Н.Н., Петровская Л.А. Современная социальная психология на Западе (теоретические направления). М.: Изд-во Моск. ун-та, 1978. С. 183-194.

111

отдельные движения и другие действия человека могут выражать его состояние. Эти действия, способные передать определенные значе-ния, Дж. Мид называет «значимыми жестами» или «символами». «Же-сты становятся значимыми символами, — писал он, — когда они имплицитно вызывают в индивиде те же реакции, которые экспли-цитно они вызывают или должны вызывать у других индивидов». Сле-довательно, значение символа, или значимого жеста, следует искать в реакции того лица, которому этот символ адресован. Только чело-век способен создавать символы и только тогда, когда у него есть партнер по общению. В связи с этим символическая коммуникация объявляется, как отмечает М.Г. Ярошевский, конституирующим на-чалом человеческой психики. Она трактуется как главный признак, выделяющий человека из животного мира. Представители символи-ческого интеракционизма всячески подчеркивают существование че-ловека не только в природном, физическом, но и в «символическом окружении», а также опосредствующую функцию символов в процес-се социального взаимодействия. «В несимволическом взаимодействии человеческие существа непосредственно реагируют на жесты и дей-ствия друг друга, в символическом взаимодействии они интерпрети-руют жесты друг друга и действуют на основе значений, полученных в процессе интеракции», — пишет Г. Блумер, один из наиболее извест-ных и последовательных учеников Дж. Мида..

Процессы формирования значений, интерпретации ситуации и другие когнитивные аспекты символической коммуникации занима-ют большое место в трудах современных символических интеракцио-нистов. Они развивают также положение Дж. Мида о том, что для успешного осуществления коммуникации человек должен обладать способностью «принять роль другого», то есть войти в положение того человека, которому адресована коммуникация. Только при этом усло-вии, по его мнению, индивид превращается в личность, в социаль-ное существо, которое способно отнестись к себе как к объекту — сознавать смысл собственных слов, поступков и представлять, как эти слова и поступки воспринимаются другим человеком. (Эти поло-жения Дж. Мида послужили толчком для развития в дальнейшем от-носительно самостоятельных ролевых теорий.)

В случае более сложного взаимодействия, в котором участвует груп-па людей, для успешного осуществления такого взаимодействия чле-ну группы приходится как бы обобщить позицию большинства чле-нов данной группы. Поведение индивида в группе, отмечает Дж. Мид, «...является результатом принятия данным индивидом установок дру-гих по отношению к самому себе с последующей кристаллизацией всех этих частных установок в единую установку или точку зрения, которая может быть названа установкой «обобщенного другого». Не-трудно заметить, что идея Дж. Мида об «обобщенном другом» имеет прямое отношение к проблеме референтной группы.

112

Акцентирование Дж. Мидом и его последователями в рамках сим-волического интеракционизма социального характера человеческой личности, безусловно, является прогрессивным моментом. Однако при этом надо иметь в виду, что понятия «социальное взаимодей-ствие» и «социальный процесс» толкуются ими весьма ограниченно: все социальные отношения, по сути дела, сводятся лишь к социаль-но-психологическим, межличностным отношениям. Социальное вза-имодействие, любые социальные отношения рассматриваются толь-ко с точки зрения коммуникации, вне их исторической, социально-экономической обусловленности, вне предметной деятельности. •<...>

Поведение индивида определяется согласно концепциям интерак-ционистов в основном тремя переменными: структурой личности, ролью и референтной группой.

Вслед за Дж. Мидом интеракционисты выделяют три основных компонента в структуре личности: /, те, self *. Ни у Дж. Мида, ни у его последователей не дается определений этих понятий. Однако общий ход рассуждений интеракционистов позволяет интерпретировать их следующим образом: первый компонент — / (дословно — Я) — это импульсивное, активное, творческое, движущее начало личности; второй компонент — те (дословно — меня, то есть каким меня должны видеть другие) — это нормативное Я, своего рода внутренний социальный контроль, основанный на учете ожиданий-требований значимых других людей и прежде всего «обобщенного другого». Это нормативное Я как бы контролирует и направляет импульсивое Я в соответствии с усвоенными нормами поведения в целях успешного, с точки зрения индивида, осуществления социального взаимодействия. Третий компонент — self («самость» человека, личность) — представ-ляет собой совокупность импульсивного и нормативного Я, их актив-ное взаимодействие. Личность у интеракционистов понимается как активное творческое существо, которое способно оценивать и направ-лять собственные действия.

Следует отметить, что вслед за Дж. Мидом современные интерак-ционисты видят в активном творческом начале личности основу раз-вития не только самой личности, но и объяснение тех изменений, которые происходят в обществе. Поскольку они абстрагируются от исторических условий и социально-экономических закономерностей, то причину изменений в обществе, по их мнению, следует искать в специфике структуры личности, а именно в том, что наличие в ней импульсивного Я является предпосылкой для появления различных вариаций в шаблонах ролевого поведения и даже отклонений от этих шаблонов. Эти случайные вариации и отклонения и приводят, как они считают, в конечном итоге к тому, что последние становятся

* Пока еще не найдены достаточно адекватные переводы этих понятий на русский язык, поэтому их названия даются на английском языке с последующим раскрытием содержания.

113

8-7380

нормой новых шаблонов поведения и соответствующих изменений в обществе. Следовательно, изменения в обществе носят случайный характер и не подчиняются каким-либо закономерностям, а их при-чина заключается в личности. В такого рода рассуждениях и объясне-ниях особенно наглядно проявляются субъективистско-идеалистичес-кие позиции интеракционистов.

Трехкомпонентная структура личности, предлагаемая интерак-ционистами, в определенной степени перекликается с моделью струк-туры личности, разработанной 3. Фрейдом. Можно провести некото-рую аналогию между интеракционистским импульсивным Я ( I ) и подсознательным фрейдовским Оно ( Id ), между нормативным Я (те) и фрейдовским сверх-Я (super-ego), а также между понятием лично-сти ( self ) у интеракционистов и Я (ego) у Фрейда. Но при этой внеш-ней схожести имеются и значительные различия в содержательной трактовке структуры личности. Это прежде всего проявляется в пони-мании функции того компонента личности, который как бы осуще-ствляет внутренний социальный контроль. Если у Фрейда функция сверх-Я (super-ego) заключается в том, чтобы подавлять инстинк-тивное, подсознательное начало, то у интеракционистов функция нормативного Я (те) заключается не в подавлении, а в направлении действий личности, необходимом для достижения успешной соци-альной интеракции. Если личность, Я (ego) у Фрейда — это поле вечного сражения между Оно ( Id ) и сверх-Я (super-ego), то у интер-акционистов личность ( self )— это как бы поле сотрудничества. Глав-ное внимание фрейдистов направлено на исследование внутренней напряженности, конфликтного состояния личности. Интеракциони-сты же занимаются прежде всего исследованием такого состояния и поведения личности, которое характерно для процессов успешного сотрудничества данной личности с другими людьми.

Символический интеракционизм как направление неоднороден. В нем можно выделить по крайней мере две школы. Первая — это так называемая «чикагская школа» во главе с одним из известных учени-ков Дж. Мида Г. Блумером. Данная школа наиболее ортодоксально продолжает мидовские социально-психологические традиции. Ей про-тивостоит другая — «айовская школа» символического интеракцио-низма во главе с М. Куном, профессором университета штата Айова, где он преподавал с 1946 по 1963 г. Данная школа пытается несколь-ко модифицировать отдельные мидовские концепции в духе неопо-зитивизма*. Основное различие между этими школами проходит по

* Интересно отметить, что хотя сторонники обеих школ считают себя пред-ставителями одного направления, которое в центре внимания ставит проблемы социального взаимодействия, эти школы тем не менее совершенно не взаимодей-ствуют между собой. В их работах можно встретить ссылки на работы авторов дру-гих теоретических ориентации, но игнорируются работы интеракционистов дру-гой школы.

114

методологическим вопросам, прежде всего по проблеме определе-ния понятий и отношения к различным методам социально-психо-логического исследования. <...>

Современная теория символического интеракционизма, будучи прямым выражением и продолжением концепций Дж. Мида, облада-ет в основном теми же достоинствами, недостатками и противоречи-ями, которые присущи концепциям Дж. Мида. С одной стороны, в заслугу интеракционистам следует поставить их попытку, отмечен-ную И.И. Антоновичем, вычленить в противовес бихевиористам «спе-цифически человеческое» в поведении человека, стремление подой-ти к личности как к социальному явлению, найти социально-психо-логические механизмы формирования личности во взаимодействии с другими людьми в группе, в обществе, подчеркнуть активное твор-ческое начало в личности. Однако субъективно-идеалистические по-зиции интеракционистов приводят к тому, что все социальные связи у них сводятся лишь к межличностному общению, а при анализе общения они игнорируют его содержание и предметную деятельность индивидов, не видя того, что, как пишет И.С. Кон, «в процесс фор-мирования личности включается не только обмен мнениями, но, что особенно важно, обмен деятельностью». Предлагается некая гло-бальная универсальная модель развития систем символизации и об-щения безотносительно к конкретным историческим и социально-экономическим условиям, игнорируется их первостепенное влияние на формирование личности.

К этому следует добавить такой существенный недостаток интер-акционистов, который прежде всего относится к «чикагской школе», как неопределенность большей части используемых понятий, кото-рые схватываются лишь интуитивно и не подлежат эмпирическому подтверждению при помощи современных методов исследования. По-пытки куновской школы компенсировать этот недостаток носят до-вольно упрощенный и механистический характер.

Критикуя интеракционистов за то, что они пытаются дать пред-ставление о механизме социального взаимодействия индивидов в обще-стве в полном отрыве от содержания этого взаимодействия, некоторые буржуазные авторы справедливо отмечают, что теория символического интеракционизма как выразительница социально-психологических кон-цепций Дж. Мида может дать представление о том, как происходит вза-имодействие, но не почему человек поступает тем или иным образом. В качестве существенного недостатка символического интеракционизма можно назвать и игнорирование им роли эмоций в человеческом пове-дении. Большинство из указанных достоинств и недостатков символи-ческого интеракционизма относится также и к другим направлениям интеракционистской ориентации, которые, по существу, развились на его основе.

115

Л.А. Петровская

О ПОНЯТИЙНОЙ СХЕМЕ СОЦИАЛЬНО- ПСИХОЛОГИЧЕСКОГО АНАЛИЗА КОНФЛИКТА*

<...> Важным методологическим ориентиром всякого исследования служит адекватная понятийная схема изучаемого явления. В данной статье предпринимается попытка вычленения круга понятий, важ-ного для социально-психологического исследования конфликта. Упо-мянутый круг понятий мы рассмотрим в рамках четырех основных категориальных групп: структура конфликта, его динамика, функ-ции и типология.

Структура конфликта. Анализируя структуру конфликта, можно выделить следующие основные понятия: стороны (участники) конф-ликта, условия протекания конфликта, образы конфликтной ситуа-ции, возможные действия участников конфликта, исходы конфлик-тных действий. Рассмотрим перечисленные понятия по порядку.

Стороны конфликта. Участниками, или сторонами, конфликта могут быть отдельные индивиды, социальные группы и организа-ции, государства, коалиции государств и так далее. С точки зрения специальных интересов социальной психологии, исследующей внут-риличностные (интраперсональные), межличностные (интерперсо-нальные) и межгрупповые (интергрупповые) конфликты, наиболее типичными сторонами конфликта являются, по-видимому, отдель-ные аспекты личности, сами личности и социальные группы. В плане такой классификации сторон возможны конфликты типа: аспект лич-ности — аспект личности, личность — личность, личность — группа, группа — группа. Участники конфликта характеризуются, вообще говоря, широким набором существенных в том или ином отношении признаков. В социально-психологическом отношении участники кон-фликта характеризуются в первую очередь мотивами, целями, цен-ностями, установками и пр.

Условия протекания конфликта. Помимо характеристик участни-ков, конфликт существенно зависит от внешнего контекста, в кото-ром он возникает и развивается. Важной составной частью этого кон-текста выступает социально-психологическая среда, представленная обычно различными социальными группами с их специфической структурой, динамикой, нормами, ценностями и т.д. При этом важ-но подчеркнуть, что социально-групповую среду необходимо пони-мать достаточно широко, не ограничиваясь лишь ближайшим окру-

* Петровская Л.А, Теоретические и методологические проблемы социальной психологии. М: Изд-во Моск. ун-та, 1977. С. 126-143.

116

жением личности. <...> Без учета влияния этого более широкого кон-текста невозможно понять содержательную сторону мотивов, ценно-стей, норм и других социально-психологических аспектов социальных процессов вообще и конфликта в частности.

Образу конфликтной ситуации. Характеристики участников кон-фликта и особенности условий его протекания определяют конфлик-тное поведение сторон. Однако указанное определяющее влияние ни-когда не осуществляется непосредственно. Опосредствующим звеном выступают идеальные картины, образы конфликтной ситуации, име-ющиеся у каждого из участников конфликта. Эти внутренние карти-ны ситуации включают представления участников о самих себе (сво-их мотивах, целях, ценностях, возможностях и т.п.), представление о противостоящих сторонах (их мотивах, целях, ценностях, возмож-ностях и т.п.) и представление о среде, в которой складываются кон-фликтные отношения. Именно эти образы, идеальные картины кон-фликтной ситуации, а не сама реальность являются непосредствен-ной детерминантой конфликтного поведения участников. Последнее обстоятельство представляется принципиально важным с точки зре-ния социально-психологических исследований конфликта. Оно обна-руживает, возможно, наиболее существенный срез социального кон-фликта как объекта социально-психологического анализа.

В целом образы, внутренние картины конфликтной ситуации по-рождаются и обусловливаются объективной реальностью. Однако от-ношения образов и реальности весьма сложны, и они допускают, в частности, случаи серьезного расхождения. Ниже мы еще остановим-ся на этом вопросе.

Возможные действия участников конфликта. Образы конфликт-ной ситуации, имеющиеся у ее участников, определяют набор воз-можных действий, предпринимаемых сторонами. Поскольку действия противостоящих сторон в большой степени влияют друг на друга, взаимообусловливаются, в любом конфликте они приобретают ха-рактер взаимодействия. Заметим, кстати, что в теории игр, исследу-ющей формальные модели конфликта, существует специальный тер-мин для описания действия, учитывающего все возможные ответные реакции противостоящей стороны. Мы имеем в виду термин «страте-гия», играющий ключевую роль в случае матричного представления конфликта. Существенно отметить, что помимо своей непосредствен-ной функции, например способствовать достижению своих целей, препятствовать достижению целей противостоящей стороны и т.п., действия включают также моменты общения сторон и играют в этой связи важную информационную функцию.

Как отмечает Т. Шеллинг, имея в виду конфликтную ситуацию, слова часто дешевы, участники предпочитают судить о намерениях, ценностях, возможностях противостоящих сторон в первую очередь не по их словам, а по их действиям. Аналогичным образом они часто

117

обращаются к действиям для того, чтобы передать противостоящей сто-роне свои намерения, оценки и демонстрировать свои возможности.

Исходы конфликтных действий. Исходы (или, иными словами, по-следствия, результаты конфликтных действий) не представляют со-бой нечто, лежащее за пределами самого конфликта. Напротив, они органично вплетены в самый конфликт. Во-первых, они включаются в конфликт на идеальном уровне: участники конфликта с самого начала имеют некоторый образ возможных исходов и в соответствии с этим образом выбирают свое поведение. Не менее существенно, однако, что и сами реальные последствия конфликтных действий оказываются составным элементом процесса конфликтного взаимо-действия. Как правило, в конфликте действия предпринимаются по частям и поэтому перемежаются с их результатами. Осознание этих результатов, коррекция участниками своих представлений о конф-ликтной ситуации на основе такого осознания— важный момент кон-фликтного взаимодействия.

Динамика конфликта. Всякий реальный конфликт представляет собой процесс. Рассмотрение конфликта в динамике предполагает вычленение стадий конфликта. К их числу можно отнести следую-щие: а) возникновение объективной конфликтной ситуации; б) осоз-нание объективной конфликтной ситуации; в) переход к конфликт-ному поведению; г) разрешение конфликта.

Возникновение объективной конфликтной ситуации. В большинстве случаев конфликт порождается определенной объективной конфлик-тной ситуацией. Существо последней в общем и схематичном виде можно представить следующим образом. Стороны А и Б оказываются участниками объективной конфликтной ситуации, если стремление стороны А к достижению некоторого желаемого для нее состояния С объективно препятствует достижению стороной Б некоторого желае-мого для нее состояния Д. И наоборот. В частных случаях С и Д могут совпадать. Это, например, имеет место, когда оба участника, А и Б, стремятся к одной и той же цели, но при этом достижение этой цели одним из них исключает достижение ее другим. Кроме того, А и В могут оказаться сторонами одной и той же личности, в этом случае мы имеем дело с внутриличностным конфликтом.

Какое-то время объективная конфликтность ситуации не осознает-ся сторонами. Эту стадию поэтому можно назвать стадией потенциаль-ного конфликта, ибо подлинным конфликтом он становится лишь пос-ле восприятия, осознания объективной ситуации ее участниками.

Осознание объективной конфликтной ситуации. Чтобы конфликт стал реальным, участники его должны осознать сложившуюся ситу-ацию как конфликтную. Именно восприятие, понимание реальности как конфликтной порождает конфликтное поведение. Обычно пони-мание ситуации в качестве конфликтной является результатом ос-мысления реально сложившегося объективного противоречия инте-

118

ресов, стремлений. Однако нередко конфликтность образов возника-ет в случае, когда объективная основа конфликта отсутствует. Более детально возможны следующие варианты отношений между идеаль-ными картинами и реальностью:

1. Объективная конфликтная ситуация существует, и стороны счи-тают, что структура их целей, интересов конфликтна, и правильно понимают существо реального конфликта, т.е. правильно оценивают себя, друг друга и ситуацию в целом. В этом случае перед нами адек-ватно понятый конфликт.

2. Объективная конфликтная ситуация существует, и стороны вос-принимают ситуацию как конфликтную, однако с теми или иными существенными отклонениями от действительности. Это случай не-адекватно понятого конфликта.

3. Объективная конфликтная ситуация существует, но она не осоз-нается сторонами. В этом случае мы по сути не имеем дело с конф-ликтом как социально-психологическим явлением, поскольку пси-хологически он не существует для сторон и они конфликтным обра-зом не взаимодействуют.

4. Объективная конфликтная ситуация отсутствует, но тем не ме-нее отношения сторон ошибочно воспринимаются ими как конф-ликтные.

В этом случае мы имеем дело с так называемым ложным конф-ликтом.

5. Конфликтность отсутствует и объективно, и на уровне осозна-ния.

Для социально-психологического анализа, по-видимому, особенно интересны случаи неадекватно понятого и ложного конфликта. По-скольку именно внутренняя картина ситуации, имеющаяся у участ-ников, определяет их непосредственное поведение в конфликте, важно тщательно исследовать, с одной стороны, факторы, определяющие ее отклонение от реальности (например, уровень информированнос-ти участников, структура их коммуникаций и т.д.), и, с другой — механизм влияния самих этих отклонений на течение конфликта (его продолжительность, интенсивность, характер разрешения и т.п.).

Кроме того, осознание ситуации как конфликтной всегда сопро-вождается эмоциональным окрашиванием. Возникающие эмоциональ-ные состояния оказываются включенными в динамику любого кон-фликта, активно влияя на его течение и исход. Механизм возникно-вения и влияния эмоциональных состояний участников конфликта на его развитие также является специфической проблемой социаль-но-психологического анализа.

Переход к конфликтному поведению. Помимо эмоционального ок-рашивания, осознание конфликтной ситуации может сопровождать-ся переходом к конфликтному поведению сторон. Конфликтное по-ведение можно определить как действия, направленные на то, чтобы

119

прямо или косвенно блокировать достижение противостоящей сто-роной ее целей, намерений и так далее. Заметим, что необходимым условием, необходимым признаком конфликтного поведения явля-ется его осознание сторонами в качестве именно конфликтного. Если, например, сторона А предпринимает действия, блокирующие дости-жение стороной Б ее целей, но при этом ни А, ни Б не сознают, что эти действия препятствуют Б, то поведение А нельзя назвать конф-ликтным.

Конфликтное поведение одной стороны по отношению к другой не обязательно является результатом осознания конфликтной ситуа-ции между этими сторонами. Конфликтное поведение А по отноше-нию к Б может быть, например, формой снятия внутренних напря-жений А. В этом случае мы обычно имеем дело с переходом внутрен-него конфликта во внешний.

Конфликтные действия резко обостряют эмоциональный фон про-текания конфликта, эмоции же, в свою очередь, стимулируют кон-фликтное поведение. Вообще существенно, что взаимные конфликт-ные действия способны видоизменять, усложнять первоначальную конфликтную структуру, привнося новые стимулы для дальнейших действий. Таким образом, стадия конфликтного поведения порожда-ет тенденции к эскалированию, дестабилизации конфликта.

Вместе с тем этой же стадии свойственны и тенденции противо-положного характера. Дело в том, что конфликтные действия выпол-няют в известном смысле познавательную функцию. Стороны всту-пают в конфликт с некоторыми гипотетическими, априорными кар-тинами своих интересов, возможностей и т.п., намерений, ценностей другой стороны и определенными предположительными оценками среды. В ходе конфликтных действий стороны сталкиваются с самой действительностью, которая корректирует их первоначальные апри-орные картины. Эта коррекция приводит к более адекватному пони-манию сторонами имеющейся ситуации, что, в свою очередь, обыч-но способствует разрешению конфликта по крайней мере в форме прекращения конфликтных действий.

Нередко конфликт отождествляют со стадией конфликтного по-ведения. Такое отождествление представляется ошибочным: конф-ликт — значительно более сложное многогранное явление. Однако справедливо, что переход к конфликтному поведению означает вступ-ление конфликта в свою открытую, явную и обычно наиболее ост-рую стадию. И поэтому, естественно, что в первую очередь на устра-нение конфликтного поведения бывают направлены различные спо-собы разрешения конфликта.

Разрешение конфликта. Разрешение — заключительная стадия эво-люции конфликта. Разрешение конфликта возможно, во-первых, за счет преобразования самой объективной конфликтной ситуации и, во-вторых, за счет преобразования образов ситуации, имеющихся у 120

сторон. Вместе с тем и в том и в другом случае возможно двоякое разрешение конфликта: частичное, когда исключается только конф-ликтное поведение, но не исключается внутреннее сдерживаемое по-буждение к конфликту у сторон, и полное, когда конфликт устраня-ется И'На уровне фактического поведения, и на внутреннем уровне. Полное устранение конфликта за счет преобразования объективной конфликтной ситуации мы имеем, например, когда посредством раз-ведения сторон они лишаются возможности и необходимости кон-такта и, следовательно, конфликтного взаимодействия (перевод од-ного из конфликтующих сотрудников в другое подразделение). К тому же типу относится разрешение конфликта, состоящего в борьбе сто-рон за некоторые ограниченные ресурсы, посредством изыскания дополнительных ресурсов и полного удовлетворения ими обеих сто-рон. (Покупка второго телевизора в семье, если два ее члена желают одновременно смотреть разные программы.)

Частичное разрешение конфликта на объективном уровне имеет место, когда посредством соответствующей модификации реальных условий среды конфликтная ситуация преобразуется таким образом, что стороны оказываются незаинтересованными в продолжении кон-фликтных действий, хотя стремление достичь первоначальной цели у сторон остается. К этому типу относятся, например, многие чисто административные решения конфликта, вводящие определенные зап-реты и санкции на случай их нарушения.

Разрешение конфликта посредством изменения образов, имею-щихся у сторон, — особенно интересный для социального психолога случай. Подобное разрешение конфликта (полное или частичное) предполагает прежде всего переструктурирование имеющихся цен-ностей, мотивов, установок, а также принятие новых, и поэтому здесь уместен весь арсенал средств, разрабатываемых социальной пси-хологией для этих целей.

Заключая рассмотрение динамики конфликта, уместно отметить также следующее. Во-первых, все сказанное выше относительно ди-намики конфликта не следует понимать в том смысле, что всякий конфликт непременно проходит каждую из перечисленных стадий. Например, сложившаяся объективная конфликтная ситуация может остаться незамеченной, не воспринятой сторонами. В этом случае кон-фликт ограничится своей первой стадией и останется на уровне по-тенциального. С другой стороны, стадия восприятия ситуации как конфликтной может наступить в условиях, когда объективная конф-ликтная ситуация отсутствует. Далее, разрешение конфликта может последовать непосредственно за его восприятием, прежде чем сторо-ны предпримут какие-то конфликтные действия в отношении друг друга. Исследования социально-психологических факторов, влияю-щих на тот или иной вариант течения конфликта, — одна из задач социального психолога.

121

Во-вторых, важным моментом динамики конфликта являются его возможные переходы из одних форм в другие. Диапазон таких перехо-дов весьма широк. Например, внутренний конфликт (внутриличност-ный, внутригрупповой) может переходить во внешний (межличност-ный, межгрупповой) и внешний — во внутренний. Последнее, в час-тности, имеет место в случае частичного разрешения конфликтов, когда тем или иным образом пресекается конфликтное поведение, направленное вовне (на противостоящую сторону), но внутреннее стремление к этому конфликтному поведению не исчезает, а лишь сдерживается, порождая тем самым внутреннее напряжение, внут-ренний конфликт. Далее, упоминавшийся нами ложный конфликт, т.е. конфликт, возникающий при отсутствии объективной конфликт-ной ситуации в силу ошибочного взаимного восприятия сторон, мо-жет трансформироваться в истинный, подлинный. Аналогичным об-разом истинный (ложный) конфликт по одному поводу может перей-ти в истинный (ложный) конфликт по другому поводу и т.д. Последнее, например, происходит, когда конфликт, возникший на личной по-чве, перерастает в деловой и обратно.

При исследовании взаимоотношений в различных группах соци-альному психологу довольно часто также приходится сталкиваться с серией частных, на первый взгляд неоправданных конфликтов, кото-рые на самом деле репрезентируют какой-то глубокий, серьезный конфликт. Последний, являясь базовым, иррадиирует, обрастая сово-купностью внешних, более мелких конфликтов.

Функции конфликта. Если исходить из большого числа социально-психологических исследований, направленных на поиски путей уст-ранения конфликта из внутриличностной сферы, сферы межличнос-тных, внутригрупповых и межгрупповых отношений, то легко прийти к ошибочному выводу, что конфликт играет лишь негативную роль, выполняет лишь деструктивную функцию. В действительности, одна-ко, социальный конфликт, будучи одним из наиболее ярких проявле-ний противоречия, сам внутренне противоречив, выполняя не только деструктивную, но и конструктивную функцию. При выяснении роли конфликта принципиально важен конкретный подход. Один и тот же конфликт может быть деструктивным в одном отношении и конст-руктивным в другом, играть негативную роль на одном этапе разви-тия, в одних конкретных обстоятельствах и позитивную — на другом этапе, в другой конкретной ситуации.

Деструктивная функция конфликта. Проявления деструктивных функций конфликта крайне разнообразны. Внутриличностный конф-ликт, например, порождает состояние психологического дискомфор-та, который влечет, в свою очередь, серию различных негативных последствий и в крайних случаях может привести к разрушению лич-ности. На уровне группы конфликт может нарушать систему комму-никаций, взаимосвязей, ослаблять ценностно-ориентационное един-122

ство, снижать групповую сплоченность и в итоге понижать эффек-тивность функционирования группы в целом. Аналогичным образом деструктивные функции конфликта проявляются и в межгрупповых взаимоотношениях. Заметим, что деструктивное влияние конфликта может иметь место на каждом из этапов его эволюции: этапе объек-тивной конфликтной ситуации, этапе ее осознания сторонами, эта-пе конфликтного поведения, а также на стадии разрешения конф-ликта. Особенно остро деструктивные воздействия конфликта обна-руживаются обычно на стадии конфликтного поведения, конфликтных действий.

Конструктивная функция конфликта. Конструктивные воздействия конфликта также весьма многообразны. Так, общеизвестно, что внут-риличностный конфликт не только способен оказывать негативное влияние на личность, но и часто служит мощным источником разви-тия личности, ее совершенствования* (например, в виде чувства не-удовлетворенности собой). В групповых и межгрупповых отношениях конфликт может способствовать предотвращению застоя (стагнации), служит источником нововведений, развития (появление новых це-лей, норм, ценностей и т.п.). Конфликт, особенно на стадии конф-ликтного поведения, играет познавательную роль, роль практической проверки и коррекции имеющихся у сторон образов ситуации. Кроме того, обнаруживая, обнажая объективные противоречия, существую-щие между членами группы (группами), и устраняя их на стадии раз-решения, конфликт освобождает группу от подтачивающих ее факто-ров и тем самым способствует ее стабилизации. Общеизвестно также, что внешний конфликт может выполнять интегративную функцию, сплачивая группу перед лицом внешней опасности, внешних проблем. Как это видно отчасти из вышесказанного, конструктивные функции конфликта, подобно его деструктивным функциям, могут проявлять себя на всех этапах эволюции конфликта. <...>

Типология конфликта. Как уже отмечалось, социальные конфлик-ты исследуются целым рядом дисциплин, и в каждой из них суще-ствует множество различных типологий конфликта. Последнее спра-ведливо и в отношении социальной психологии. В зарубежной литера-туре, например, различные классификации конфликта представлены в работах М. Дойча, А. Рапопорта, Д. Бернард, Л. Козера, Л. Понди, Р. Мака и Р. Снайдера и т.д.

Подобное разнообразие типологий конфликта неизбежно и оп-равданно. Изучая конфликт с самых различных точек зрения, иссле-дователи могут выделять самые разные, существенные для их частных целей основания классификации и соответственно получать различ-

* См.: Теоретические проблемы психологии личности/Под ред. Е.В. Шорохо-вой, К.К. Платонова и др. М.: Наука, 1974.

123

ные виды типологии*. Ввиду этого любые попытки предлагать какую-либо единственную, так сказать, истинную классификацию конф-ликта представляются заведомо неоправданными. Поскольку настоя-щая статья преследует методологические цели, мы ограничимся в рас-смотрении проблемы типологии некоторыми методологическими замечаниями.

Типологизация конфликта играет важную методологическую роль. Она служит не только средством охвата и упорядочения накопленных знаний, что уже само по себе весьма существенно, но и часто играет заметную эвристическую роль в процессе получения новых знаний. Попытки проанализировать имеющиеся конкретные примеры конф-ликтных ситуаций с точки зрения выбранного основания классифи-кации нередко обнаруживают совершенно новые аспекты конфлик-тов, ускользавшие ранее от внимания исследователя.

В полной мере, однако, методологическая роль типологизации конфликта может сказаться лишь при выполнении основных логичес-ких требований, предъявляемых к научной классификации. В частно-сти, основание классификации должно быть четко выделено и после-довательно проведено, в результате чего классификация должна ока-заться полной (по выделенному основанию) и непересекающейся.

Упомянутые логические требования, однако, весьма часто нару-шаются. В качестве характерного примера можно привести типологию конфликтов, предлагаемую М. Дойчем. Дойч выделяет следующие шесть типов конфликта:

1. «Подлинный конфликт». Это конфликт, «который существует объективно и воспринимается адекватно». (Если жена хочет использо-вать свободную комнату в доме для занятия живописью, а муж в ка-честве кабинета, они вступают в «истинный» конфликт.)

2. «Случайный, или условный, конфликт». Существование этого типа конфликта «зависит от легко изменяемых обстоятельств, что, одна-ко, не осознается сторонами». («Подлинный конфликт» предыдущего примера превращается в «случайный», если допустить, что жена и муж не замечают, что имеется еще мансарда, гараж или какое-то другое помещение, которое легко может быть преобразовано в каби-нет или студию.)

* Например, А.А. Ершов предлагает различать конфликты при их социально-психологическом исследовании по следующим признакам: по источнику, по со-держанию, по значимости, по типу разрешения, по форме выражения, по типу структуры взаимоотношений, по социальной формализации, по социально-пси-хологическому эффекту, по социальным результатам (Социальная психология и социальное планирование/Под ред. Е.С. Кузьмина, А.А. Бодалева. Л.: Изд-во Ле-нингр. ун-та, 1973. С. 37—38). При этом следует иметь в виду, что такой перечень, с одной стороны, не является исчерпывающим, а с другой стороны, каждый из упомянутых признаков общего характера включает фактически широкий круг более конкретных признаков, каждый из которых может быть основанием для деления. 124

3. «Смещенный конфликт». В этом случае имеется в виду «явный конфликт», за которым скрывается некоторый другой, скрытый кон-фликт, лежащий в основе явного. (Предыдущий пример модифициру-ется в пример «смещенного конфликта», если энергичный спор по поводу свободной комнаты происходит в условиях, когда муж и жена фактически мало или совсем не заинтересованы в студии или кабине-те, а возникшее столкновение служит проявлением какого-то друго-го, более серьезного, возможно даже неосознаваемого конфликта.)

4. «Неверно приписанный конфликт». Это конфликт «между ошибоч-но понятыми сторонами и как результат — по поводу ошибочно ис-толкованных проблем». (Когда, например, порицают ребенка за что-то, что он был вынужден сделать, исполняя предписание родителей.)

5. «Латентный конфликт». Это конфликт, «который должен был бы произойти, но которого нет», поскольку он по тем или иным причинам не осознается сторонами.

6. «Ложный конфликт». Это случай, когда отсутствуют «объектив-ные основания» для конфликта, и последний существует только в силу ошибок восприятия, понимания.

В качестве основания для классификации Дойч называет «отноше-.. ние между объективным состоянием дел и состоянием дел, как оно воспринимается конфликтующими сторонами»*. Подобная формулиров-ка, однако, не может выступать в роли действительного основания, поскольку она крайне неопределенна. Знакомство с самой классифика-цией и примерами позволяет предположить, что фактически в качестве основания используется наличие или отсутствие у конфликтов по край-ней мере следующих трех признаков: существование объективной кон-фликтной ситуации, факт осознания этой ситуации и адекватность это-го осознания. Поскольку основание классификации сколько-нибудь четко не сформулировано, полученные Дойчем типы конфликта часто пере-секаются. Например, пятый тип конфликта не исключает третьего, чет-вертого и шестого, шестой не исключает третьего и четвертого, что, впрочем, признает и сам автор. Наконец, отсутствие четкого основания не позволяет выяснить, является ли приведенная классификация пол-ной (по соответствующему основанию) или же она неполна.

Помимо затронутых выше аспектов: структуры, динамики, функ-ций и типологии конфликта — имеется еще одна весьма существен-ная сторона рассматриваемой проблемы, заключающаяся в практи-ческом отношении к конфликту. В рамках этого аспекта можно выде-лить целый рад важных понятий: помимо упоминавшегося ранее разрешения конфликта, можно, например, назвать предотвращение конфликта, его профилактику, ослабление и т.п. Однако, как уже отмечалось, конфликт не является безусловно негативным и нежела-тельным, названные понятия являются частным случаем более общей

позиции по отношению к конфликту, а именно позиции управления им. В плане управления конфликтом наряду с его разрешением, пре-дотвращением, ослаблением и т.д. следует также назвать симптомати-ку, диагностику, прогнозирование и контролирование конфликта. Рассмотрение этого круга категорий, относящихся уже не к самому исследованию конфликта, а к практическому использованию резуль-татов такого исследования, является большой самостоятельной про-блемой и выходит за рамки настоящей статьи. Тем не менее хотелось бы подчеркнуть в заключение огромную значимость только что затро-нутого круга вопросов, поскольку именно практическим целям уп-равления конфликтом во всех его аспектах служит собственно иссле-дование конфликта, выявление его социально-психологических ме-ханизмов и закономерностей.

Г.М. Андреева, Н.Н. Богомолова, Л.А. Петровская

ТЕОРИИ ДИАДИЧЕСКОГО ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ*

<...> Бихевиористская ориентация включает в качестве одного из методологических принципов принцип гедонизма. Доктрина психоло-гического гедонизма, одна из старейших доктрин психологии, на про-тяжении истории принимала различные формы. В частности, она на-шла воплощение в известном «законе эффекта» Торндайка, в совре-менных вариантах теории подкрепления с ее акцентом на роли «вознаграждения», «удовольствия», «редукции напряжения» и т.п. В социальной психологии, по мнению ряда исследователей, «точка зрения гедонизма обычно выражается в терминах доктрины «эконо-мического человека». Эта доктрина рассматривает «человеческое по-ведение как функцию его платежа; его (человеческого поведения) сумма и вид зависят от суммы и вида вознаграждения и наказания, которые оно приносит». Указанная точка зрения лежит в основе ши-роко известной на Западе работы Д. Тибо и Г. Келли «Социальная психология групп», представляющей собой одну из попыток прило-жения бихевиоризма к анализу групповых процессов. <...>

Подход Д. Тибо и Г. Келли. Чаще всего позиция Тибо и Келли фигурирует под наименованием «теория взаимодействия исходов». Сами же авторы подчеркивают, что их подход правильнее квалифицировать как точку зрения, или frame of reference, а не как теорию. Основное

* Андреева Г.М., Богомолова Н.Н., Петровская Л.А. Современная социальная психология на Западе (теоретические направления). М.: Изд-во Моск. ун-та, 1978. С. 70-83.

126

внимание Тибо и Келли уделяют фактору «взаимного обмена вознаг-раждениями и наказаниями» в контексте интеракции (взаимодействия). Суть подхода состоит в следующем. Всякое межличностное отноше-ние — это взаимодействие. Для анализа преимущественно берется вза-имодействие в диаде. «Диадическое взаимодействие наиболее вероят-но будет продолжаться и позитивно оцениваться, если участники та-кого взаимодействия «выгадывают» от него». Эту основную посылку нужно понимать следующим образом. Во-первых, авторы объясняют социальное взаимодействие в терминах «исходов» — вознаграждений и потерь (издержек) каждого из участников взаимодействия. Исход всякого взаимодействия рассматривается как некий шаг, резюмирую-щий получаемые вознаграждения и понесенные потери. Во-вторых, по их мнению, интеракция будет продолжаться, повторяться, только если ее участники подкрепляются, имея позитивные исходы, то есть если вознаграждения превосходят потери. Авторы предполагают, что взаимодействующие стороны зависят друг от друга в достижении по-зитивных исходов. «В качестве независимых переменных выступают возможности взаимного контроля, которыми обладают члены кол-лектива. Считается, что контроль опосредуется способностью влиять на исходы другого (такие, как вознаграждения, платежи, подкрепле-ния и полезности)». В качестве зависимых переменных выступают про-дукты взаимозависимых отношений — нормы, роли, власть. Позитив-ные платежи в социальной интеракции могут быть материальными или же психологическими (выигрыш в статусе, власти и т.д.).

Получаемые участниками в итоге взаимодействия вознагражде-ния или понесенные потери детерминируются, по мнению Тибо и Келли, факторами внутренними или внешними этому взаимодействию. Последние составляют категорию так называемых экзогенных детер-минант. Они включают индивидуальные потребности и способности участников, сходство или различия в их установках, ценностях, ситу-ационный контекст их межличностного контакта. Как отмечают авторы, во многих случаях это факторы, коррелирующие с социометри-ческим выбором. В самом общем плане способных партнеров во взаи-модействии отличает то обстоятельство, что они, полагают Тибо и Келли, обладают большим потенциалом для вознаграждения другого участника. В результате в отношениях с более способным партнером более вероятен общий позитивный исход.

В зарубежной социальной психологии проведено много исследо-ваний, показывающих, что индивиды с похожими установками склон-ны выбирать друг друга в качестве друзей, партнеров по взаимодей-ствию. <...> Тибо и Келли полагают, что сходство между сторонами диады облегчит им обоим достижение позитивных исходов во взаимо-действии.

К экзогенным детерминантам вознаграждений и издержек в соци-альных отношениях Тибо и Келли относят такую их характеристику,

127

как дистантность. Диада, так сказать, на расстоянии представляет меньше возможностей участникам для позитивных исходов, посколь-ку для сформирования и поддержания физически дистантных отно-шений требуется больше усилий и, следовательно, больше издержек, чем в противоположном случае.

Еще одна рассматриваемая авторами экзогенная переменная — комплементарность, или дополнительность. Они полагают, что обра-зование диады облегчается сторонами, которые способны вознаграж-дать друг друга ценой низких издержек для себя. В комплементарном отношении каждый может обеспечить то, в чем нуждается другой, но сам это обеспечить не может. В таких отношениях вознаграждения'для обоих участников высоки, а издержки низкие, и, таким образом, исходы позитивны для обоих.

Другая категория детерминант вознаграждений и потерь — эндо-генные факторы. Они возникают в ходе взаимодействия и как его про-дукт. Если экзогенные детерминанты определяют пределы достижения позитивных исходов, то эндогенные определяют, будут ли действитель-но эти исходы достигнуты. Эндогенные помехи или содействия реализа-ции оптимальных возможностей в отношении издержек-вознагражде-ний проистекают из «комбинаций последовательностей поведения чле-нов диады». Сочетание поведений может оказаться взаимно несовместимым, как, например, в ситуации, когда один из братьев желает заниматься в кабинете, а другой в это же время желает играть на музыкальном инструменте. Подобное сочетание мешает сторонам мак-симизировать их вознаграждения ценой минимальных издержек. Облег-чит максимизацию лишь изменение какой-то стороной ее поведения. Тибо и Келли полагают, что несовместимые, соперничающие тен-денции увеличивают оптимальные издержки в форме раздражения, смущения, тревоги или необходимости приложить большие усилия для соответствующих реакций. Они формулируют следующую гипоте-зу: издержки, вызываемые интерференцией, пропорциональны кон-фликту, порождаемому несовместимой ситуацией.

Важным моментом в подходе Тибо и Келли являются вводимые ими понятия «уровень сравнения» и «уровень сравнения альтернатив». Согласно авторам, ценность, которую личность приписывает исходу взаимодействия, не может быть определена на основании ее абсолют-ной величины. Она определяется на основе сравнения с двумя выше-названными стандартами. Уровень сравнения индивида — это средняя величина позитивных исходов, которые он имел в своих предшеству-ющих отношениях с другими. То есть, оценивая ценность исхода для себя, личность ориентируется на этот средний уровень. Исход благо-приятен, если он выше среднего уровня, и чем выше, тем благопри-ятнее. Данное понятие используется как некая естественная точка от-счета на шкале удовлетворения. Посредством этой мерки индивид оце-нивает привлекательность межличностного отношения для себя. Уровень

128

сравнения может варьировать в зависимости от личности и ситуации. Во многом он определяется тем, как воспринимает индивид собствен-ные возможности в достижении благоприятных исходов. Чем к более высоким исходам привык индивид, тем более высоким будет его уро-вень сравнения в последующих отношениях. Иногда, правда, обстоя-тельства могут изменить эту тенденцию.

Второй стандарт, на основе которого личность оценивает свои исходы, — уровень сравнения альтернатив. Посредством этого крите-рия индивид решает, будет ли он оставаться в данном социальном отношении или выйдет из него. Предполагается, что личность не ос-танется, например, на удовлетворяющей ее работе, если она имеет возможность получить еще более привлекательную работу, и что она не покинет даже вызывающее неудовлетворение положение, если единственная имеющаяся альтернатива еще хуже. Таким образом, данный стандарт представляет собой наилучший исход, который лич-ность может получить в свете наилучшей возможной для него альтер-нативы. Как видим из вышеизложенного, идея авторов весьма про-ста: выбирая между альтернативами, личность всегда стремится к более благоприятной из них. Так, можно отметить, что в трактовке поня-тия исходов Тибо и Келли подчеркивают относительность их оценки участниками. Интересно, что этот момент смыкает авторов с пред-ставителями гештальтпсихологии, для которых характерен акцент на относительности восприятия.

Основным техническим приемом, используемым Тибо и Келли в анализе, является матрица исходов. Представление социального взаи-модействия в форме матрицы заимствовано социальной психологией из теории игр — сравнительно молодой области математического знания. Оно показало свою эффективность в качестве полезного средства для описания различных типов социальной взаимозависимости в абстракт-ной форме и как средство, «стимулирующее исследование». Матрица исходов составляется таким образом, что в таблицу заносится весь воз-можный репертуар поведения каждого участника взаимодействия. На-пример, по горизонтали размещается поведенческий репертуар участ-ника В, по вертикали — то же самое для участника А (рис. 1).

В клетках матрицы представлены все соответствующие издержки и вознаграждения, релевантные для данного взаимодействия. Читается матрица таким образом: если участник А избирает во взаимодействии линию поведения A ₁ , а участник В — В ₁ , то А получает, например, 6 единиц позитивного исхода, а В — 2 единицы, т.е. в данном случае имеются позитивные исходы у обеих сторон.

Тибо и Келли делают следующие допущения относительно при-роды матрицы:

1) в ее клетках содержатся все возможности вознаграждений и издержек в данном взаимодействии;

2) в матрице представлены все возможные линии поведения уча-стников;

3) ценности издержек и вознаграждений исхода варьируют с те-чением времени благодаря воздействию многих факторов (например, насыщение, утомление и т.д.);

4) матрица не известна участникам до взаимодействия. По мере прогресса взаимодействия они непрерывно делают открытия относи-тельно возможных исходов и поведенческого репертуара своего парт-нера.

Особое значение приобретает последний, четвертый, пункт. Тибо и Келли утверждают, что в момент вступления в социальное взаимо-действие стороны сталкиваются с большой степенью неопределенно-сти в отношении исходов, которые могут быть достигнуты. Личность может иметь недостаточно знаний, чтобы ожидать что-то определен-ное, либо она может иметь ошибочные представления. Поскольку до самого факта взаимодействия трудно вынести окончательные сужде-ния, постольку в самом начале формирования отношения есть пери-од проб, сравнения (sampling), когда участники пытаются реально оценить потенциально возможные в таком отношении исходы. Вос-приятие исходов на ранней стадии взаимодействия помогает опреде-лить, продолжать отношение или выйти из него. Оцениваются исходы первичного контакта по двум выше рассмотренным критериям (уро-вень сравнения и уровень сравнения альтернатив). Индивиды будут формировать и поддерживать те отношения, которые обещают дать наилучший из возможных исходов. Кроме того, для участников важно предвидеть, останутся ли выявленные позитивные исходы стабиль-ными со временем. Подобное исследование матрицы возможных ис-ходов оказывается весьма важным, когда в стадию формирования всту-пают долговременные отношения типа супружества.

Среди многочисленных аспектов социального взаимодействия, к которым считается приложимым этот подход, особое внимание уде-ляется отношениям власти, взаимозависимости и межличностной ак-комодации (приспособлению). По мнению Тибо и Келли, матрица исходов оказывает большую помощь в оценке образцов взаимозави-симости членов диады, а также в оценке процессов, посредством ко-130

торых участники влияют друг на друга и друг друга контролируют. Возможность власти одного участника над другим, на которую указы-вает матрица, состоит в способности контролировать исходы другого, т.е. его вознаграждения-издержки. Тибо и Келли определяют власть в диаде как,функцию способности одного участника влиять на качество исходов, достигаемых другим. Критерий «уровень сравнения альтер-натив» оказывается очень важным показателем стабильности власти и отношений зависимости в диаде. «Если средние исходы данного отно-шения ниже средних исходов, имеющихся в наилучшем альтернатив-ном отношении, основы власти и зависимости в таком диадическом отношении будут слабы, и со временем эта диада распадется».

Тибо и Келли выделяют два типа контроля, которые одна лич-ность может иметь по отношению к исходам другой, — фатальный и поведенческий. Суть фатального контроля состоит в том, что один участник полностью определяет исход для другого независимо от того, что предпримет этот другой. Ситуация фатального контроля иллюст-рируется следующими двумя матрицами (рис. 2).

Первая матрица (рис 2.1) иллюстрирует факт фатального контро-ля А над В (обратное неверно). В этом случае для участника В все зави-сит от того, какую линию поведения выберет А. Если он выберет А ₁ то, что бы ни делал В (выбрал В₁ или В₂ ), все равно его выигрыш будет +5, Если же А выбирает А₂ , то, что бы ни делал В, его выигрыш будет +1. Таким образом, В не имеет контроля над уровнем исхода, получаемого им, в этом отношении он полностью зависит от А, то есть, согласно Тибо и Келли, это означает, что А обладает властью над В.

Вторая матрица (рис. 2.2) иллюстрирует случай взаимного фаталь-ного контроля. А фатально контролирует В (мы уже разъяснили эту ситуацию); справедливо и обратное: В фатально контролирует А Если А выбирает А_1, то В всегда получает максимальный выигрыш незави-симо от того, что он делает сам; если В выбирает В₁ то А всегда имеет максимальный выигрыш независимо от того, что он делает.

Тибо и Келли полагают, что в ситуации, когда личность не имеет

131

прямого контроля над собственным исходом, она может воспользо-ваться своей способностью влиять на исход другого и таким образом повлиять на свой исход косвенно. Они предполагают, что в самом общем плане для каждого участника в данном типе взаимодействия стратегия, которая наиболее вероятно ведет к стабильному взаимно-му вознаграждению, состоит в том, чтобы изменять свое поведение после получения наказания (издержек) и сохранять то же самое пове-дение, если достигнуто вознаграждение. В частности, в рассмотренной второй матрице, если оба участника придерживаются такой стратегии и если А выберет А₂ и В выберет В₁ , В будет неудовлетворен своим исходом и вынужден в следующий раз изменить свой выбор на В₂ , в то время как А продолжит выбирать А₂ . Сочетание А₂ В₂ приведет обоих участников к наименее предпочитаемым исходам. Это обстоятельство заставит каждого в следующем туре изменить свой выбор, и тогда комбинация А ₁ В ₁ даст исход, предпочитаемый обоими, что приведет обоих к сохранению выборов в следующем туре; это, в свою очередь, приведет к повторению и т.д., поскольку участники оказываются в устойчивой взаимовыгодной ситуации. <...>

Поведенческий контроль одного участника диады над другим имеет место в том случае, когда каждый из них не может полностью опреде-лить исход для другого, но имеет средства (в виде своих стратегий) влиять на эти исходы. Согласно Тибо и Келли, в ситуации поведен-ческого контроля исходы участника не изменяются как функция его поведения или поведения другого. Здесь для определения исхода каж-дого необходимо знать решения (выборы) обоих членов диады. Две приводимые ниже матрицы иллюстрируют ситуации взаимного пове-денческого контроля.

В первой матрице (рис. 3.1), если А выберет А ₁ , то он тем самым весьма повлияет на исход для В— для него уже исключена возмож-ность исхода +4, он может иметь либо +2, либо —1. В этом и состоит поведенческий контроль, а лучше сказать, влияние А на В. Аналогич-но и В может влиять на исходы для А: если В выбирает В₂ то для А исключается исход +4, и он может получить либо +2, либо — 1. Чтобы

132

более конкретно представить себе данную ситуацию, обычно приве-денная матрица получает следующую условную содержательную ин-терпретацию. Муж (А) и жена (В) хотели бы вместе провести вечер, причем муж предпочитает, чтобы они вместе пошли в кино ( A _{1 t} В ₁ ), а жена —чтобы они вместе пошли на концерт (А₂ , В₂ ). Пойти порознь для них хуже, чем идти на нежелаемое, но вдвоем. Если оба отправля-ются в кино, то для А это хорошо (+4): он любит кино, да к тому же они идут вместе. Для В это сулит меньший исход (+2) — она не любит кино, но все-таки они идут туда вдвоем. Если А идет в кино, а В — на концерт, это испортит настроение обоим (А = -1, В = -1) — они не выносят разлуки. Если оба посещают концерт, это благоприятствует В (+4): она любит концерты, к тому же они вдвоем. Для А этот вариант несколько хуже (+2): ему не нравятся концерты, разве что они здесь оба. Если А на концерте, а В в кино, то они опять оказываются по-рознь, и это для них плохо (А = — 1, В = — 1).

Ясно, что в ситуации поведенческого контроля стратегии не при-ведут к стабильной взаимной выгоде до тех пор, пока один или оба участника не согласятся на исходы, меньшие, чем наиболее жела-тельные. Рассмотренная матрица относится к категории ситуаций тор-га. Здесь, как и в большинстве случаев торга, положение участников будет лучше, если они придут к согласию. Однако проблема как раз состоит в достижении соглашения. В нашем конкретном примере — это решение вопроса о том, куда все-таки пойти вместе: муж (А) предпочитает, чтобы оба выбрали пойти в кино, а жена (В) будет предпочитать, чтобы оба они пошли на концерт.

Ситуация, представленная второй матрицей (рис. 3.2), в литерату-ре по теории игр получила условное название «дилемма узника» (prisoner's dilemma). В содержательном плане ее иллюстрируют следу-ющим образом.

Двух заключенных подозревают в совместном преступлении. Они помещены в отдельные камеры. Каждый из них имеет выбор — при-знаться или не признаться в совершенном преступлении. Узникам изве-стно, что, если оба не признаются, их обоих освободят (А = + 1, В - + 1); если оба признаются, оба получат одинаковое незначительное наказа-ние (А = -1, В = -1); если один признается в то время, как другой нет, признавшийся будет не только освобожден, но и вознагражден, а не-признавшийся получит суровое наказание (если А не признается, а В признается, то А сурово накажут (А = -2), В же получит не только свободу, но и вознаграждение (В = +2); если А признается, а В нет, то В будет серьезно наказан (В = -2) и А отпущен с наградой (А = +2).

Анализ матрицы показывает, что, выбирая признание, каждый участник может получить самое большое, на что он может рассчиты-вать в данной ситуации (+2), — понести наименьшую потерю из воз-можных (-2). Однако если каждый участник выберет признание, оба окажутся в проигрыше (А = — 1, В = — 1).

133

Совершенно определенно, что в ситуации «дилемма узника» вы-бор участников зависит от того, насколько каждый из них уверен в мотивах другого, и от того, в какой мере каждый уверен, что другой ему доверяет.

«Дилемма узника», как и первая рассмотренная нами ситуация, служит примером взаимного поведенческого контроля членов диады. Но она далеко не только этим интересна. Экспериментально-лабора-торное проигрывание ситуации «дилемма узника» стало в настоящее время темой целой ветви исследований в зарубежной социальной пси-хологии. В этом русле работает достаточно много авторов. В частности, М. Дойч, А. Рапопорт использовали данную схему, изучая различные аспекты взаимодействия. <...>

Что касается подхода Тибо и Келли к взаимодействию, то он содер-жит еще целый ряд аспектов, выходящих за пределы освещенных здесь принципов. Однако для общей оценки их ориентации необходимо прежде всего сделать акцент на исходных предпосылках этой позиции.

На наш взгляд, в качестве важнейшего упрека в адрес представ-ленной позиции можно выдвинуть упрек в том, что авторы пытаются анализировать межличностный контакт как протекающий в вакууме, никак не связывая его с окружающим социальным контекстом. Имп-лицитно подразумевается, что сформулированный ими принцип по-строения межличностных отношений является универсальным, вне-временным. Однако в действительности авторам не удается элимини-ровать из своей теории реальный социальный контекст. <...>

Вряд ли правомерно подвергать сомнению идею Тибо и Келли о том, что социальное взаимодействие включает, предполагает взаимо-зависимость участников. Все дело в том, какой характер принимает взаимная зависимость. А это ближайшим образом определяется содер-жательными характеристиками социальной системы, в рамках кото-рой протекает межличностное взаимодействие. Конечно, невозможно элиминировать вовсе из межличностных отношений соображения выгоды, полезности. Речь идет не об этом. Вопрос состоит в том, дела-ет ли общий социальный контекст этот принцип основополагающим регулятором сферы межличностных отношений, определяющим всю «социальную психологию групп», или ему отводится иное, напри-мер, гораздо более скромное, место. В рассмотренной теории авторы отражают, концептуализируют вполне определенную социальную, в том числе социально-психологическую, реальность, однако воспри-нимают ее по существу как единственно возможную и универсальную. С этим связана неправомерная универсализация вычлененного ими такого регулятора межличностных отношений, как принцип вознаг­раждения-издержек.

Что же касается оценки характера реализации авторами исходно-го принципа, то, несомненно, им удалось построить достаточно раз-ветвленную систему представлений о природе межличностных отно-134

шений. Зарубежные авторы справедливо отмечают, что работа Тибо и Келли «Социальная психология групп» «содержит много проницатель-ных суждений о процессах и детерминантах социального взаимодей-ствия...». Однако все это касается преимущественно одной формы вза-имодействия, а именно взаимодействия диадического. В социальной психологии пока является неоконченной дискуссия о том, может ли диада рассматриваться как ячейка, клеточка, содержащая в сверну-том виде всю гамму возможных групповых взаимоотношений. Следо-вательно, вопрос о переносе на группу принципов, вычлененных в анализе диадического взаимодействия, нуждается в особом рассмот-рении и обосновании.

Интересно отметить, что своеобразным «ограничителем» в дан-ном случае оказалось и используемое авторами методическое подспо-рье в виде матрицы исходов. Плодотворность языка матрицы в изуче-нии многих аспектов диады несомненна. Это показывают наряду с работой Тибо и Келли многочисленные в настоящее время другие исследования с использованием экспериментально конструируемых игр. Однако эмпирическое исследование группы, даже из четырех уча-стников, с привлечением матрицы исходов уже весьма затруднено.

Еще один момент, обычно отмечаемый в качестве упрека пози-ции Тибо и Келли, также в определенной степени обусловлен обра-щением авторов к теоретико-игровым представлениям. Дело в том, что «их теоретический анализ социального взаимодействия трактует его так, как если бы это было взаимодействие между личностями, которые преследуют свои интересы механистично, без всякой психо-логической реакции на осведомленность относительно того, что они думают друг о друге и как пытаются предсказать поведение друг друга. Их анализ часто обнаруживает допущение, что не делается различий между личностями и вещами, которые не могут сознавать самое себя и факт взаимодействия. Как следствие этого, их книга в большой сте-пени игнорирует роль коммуникации в социальном взаимодействии, как если бы возможность обсудить проблемы не имела значения для социального поведения».

Весь приведенный перечень допущений, вызывающих неудовлет-ворение психолога, отчасти связан с использованием в анализе авто-ров языка матриц. Этот заимствованный из математической теории игр способ описания взаимодействия действительно предполагает уча-стников, которые разумны, т.е. стремятся к максимальному выигрышу. Причем теория игр имеет в виду, что стороны разумны в равной мере. Предполагается, что ситуации, в которых принцип максимиза-ции выигрышей нарушается, теория не рассматривает. Кроме того, из анализа, по сути, опускаются действия игроков в рефлексивном пла-не. Таким образом, допущения теории игр минимизируют психологи-ческие характеристики участников.

Можно указать также на большую трудность использования языка

135

матриц для описания ситуации реального взаимодействия. Сложным делом оказывается и дать исчерпывающий перечень линий поведения участников (их стратегий), и численно представить исходы взаимо-действия (выигрыши, платежи участников). В лабораторных экспери-ментах эти вопросы решаются сравнительно просто. В частности, ис-ходы обычно выражаются в очках или деньгах. Но в этом случае во весь рост встает проблема отношения добытых в эксперименте сведе-ний к реальным ситуациям.

В целом зарубежные авторы отмечают, что теория Тибо и Келли не получила «тотального подтверждения», и квалифицируют эмпири-ческие исследования, проведенные в рамках данного подхода, как «умеренно поддерживающие». Особенно много исследований в русле гипотез Тибо и Келли посвящено изучению ситуации торга, что не случайно, ибо предлагаемая авторами матрица исходов как аналити-ческое средство наиболее адекватна именно данному классу ситуаций. У них же в работе обнаруживается неоправданная тенденция постро-ить всю социальную психологию на этой достаточно узкой основе.

В. С. Агеев, Г.М. Андреева

СПЕЦИФИКА ПОДХОДА

К ИССЛЕДОВАНИЮ ПЕРЦЕПТИВНЫХ ПРОЦЕССОВ В СОЦИАЛЬНОЙ ПСИХОЛОГИИ*

Исследование перцептивных процессов является одной из наибо-лее традиционных и хорошо разработанных областей общей психоло-гии, как на теоретическом, так и на экспериментальном уровне. Сво-еобразное «вторжение» социальной психологии в эту сферу произош-ло относительно недавно, и, несмотря на бурный рост исследований, многочисленные вопросы принципиального характера остаются не-решенными и открытыми. Одним из таких вопросов является вопрос о том, насколько правомерно заимствование из общей психологии для описания рассматриваемых явлений терминов «перцепция», «вос-приятие». Анализ многих работ зарубежных авторов показывает, что такая трудность уже давно осознается в социальной психологии. Вы-явленное в экспериментальных исследованиях богатство характерис-тик процесса формирования образа другого человека или целой груп-пы с трудом укладывается в традиционное понимание перцептивного

* Межличностное восприятие в группе/Под ред. Г.М. Андреевой, А.И.Донцова. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1981. С. 13-26.

136

процесса. Ряд авторов отмечает поэтому крайнюю условность термина «восприятие» в контексте социальной психологии. Р. Тагиури, напри-мер, не находя в английском языке нужного эквивалента, предлагает обратиться к французскому выражению «connaisance d'outrui», как наиболее точно отражающему суть процессов «познания другого». Тот факт, что за восприятием внешнего облика другого человека стоит формирование представления о его психологических характеристи-ках, о поведенческом облике, действительно заставляет согласиться с тем, что понятие «перцепция» употребляется в данном случае скорее метафорически, чем в его точном психологическом значении. Поэтому прежде всего необходимо установить точное соотношение зна-чения этого термина в общей и социальной психологии.

Сопоставление подходов к изучению перцептивных процессов в общей и социальной психологии сразу сталкивается с целым рядом трудностей как внутринаучного, так и междисциплинарного характера.

Как справедливо отмечает М.И. Бобнева, «закономерности соци-альной перцепции не выстраиваются в общий ряд с психо-физиоло-гическими или общепсихологическими закономерностями восприя-тия, даже если при выведении последних учитываются мотивацион-ные эмоциональные, личностные или групповые факторы». Необходимым условием междисциплинарного сравнения является наличие, с одной стороны, некоторого обобщенного общепсихоло-гического, а с другой стороны, социально-психологического подхода к перцептивным процессам. В действительности же как в общей, так и в социальной психологии существуют далеко не однозначные представления о перцепции и перцептивных процессах, их природе, структуре, механизмах, функциях и т.д. <...>

Другая трудность — общность, точнее, сходство, терминологи-ческого и понятийного аппарата, используемого в общей и социаль-ной психологии при изучении перцептивных процессов. Как это ни парадоксально, именно сходство терминологии препятствует взаимо-пониманию и затрудняет сравнительный анализ.

Бурно развивающиеся в последние годы исследования социальной перцепции интенсивно и чаще всего некритически заимствуют терминологический и понятийный аппарат из общепсихологических работ, хотя по существу остаются совершенно оторванными от тра-диций анализа восприятия в общей психологии. Все это привело к тому, что одна и та же терминология используется для обозначения совершенно различных феноменов и проблем. В результате создалась ситуация, когда специалисту в области общей психологии гораздо проще понимать социального психолога в тех областях, которые во-обще не имеют никаких аналогий с его собственной дисциплиной, чем в сходно звучащей и, казалось бы, гораздо более близкой области социальной перцепции.

Соответственно названным трудностям формулируются и цели

137

нашего сопоставительного анализа. Первая из них — междисципли-нарная — заключается в том, чтобы очертить круг принципиальных различий между общепсихологическими и социально-психологически-ми подходами к изучению перцептивных процессов и на основе четкого осознания, фиксации этих различий попытаться определить точки со-прикосновения в совместном направлении исследований. Вторая цель — внутридисциплинарная — заключается в том, чтобы в процессе сопос-тавительного анализа вычленить собственную, социально-психологи-ческую точку зрения на процессы социальной перцепции.

На первый взгляд, между исследованиями восприятия в общей психологии и исследованием социальной перцепции в социальной психологии нет ничего общего. Это не совсем так, поскольку в суще-ствующих работах можно обнаружить прямые точки соприкоснове-ния, которые логически следуют из самого характера этой предмет-ной области. Но начать сопоставление следует, конечно, именно с различий, явственно ощущаемых на интуитивном уровне, но до сих пор не сформулированных на уровне концептуального анализа.

Эти различия выступают уже на уровне описания самого предмета исследования. В общей психологии, несмотря на существующее раз-личие точек зрения, область явлений, относящихся к восприятию, пред-ставляется все же более определенной, чем в социальной. Вопрос о том, что считать относящимся к той области, которая обозначается здесь термином «социальная перцепция», остается неразрешенным. Бо-лее того, приходится констатировать, что как таковая эта проблема не была даже корректно поставлена. Конечно, и в общей психологии су-ществует в последнее время тенденция к «размыванию границ» между отдельными когнитивными процессами. Примерами такой тенденции могут служить представления о восприятии как о внимании, оператив-ной памяти и даже мышлении. Например, понятие «визуальное мышле-ние» ярко демонстрирует эту тенденцию. Однако в общей психологии — и в этом ее кардинальное отличие от социальной психологии — это «размывание границ» имеет свои границы. Иными словами, отожде-ствление когнитивных процессов имеет здесь лишь частичный харак-тер; оно зависит от уровня анализа, конкретных исследовательских задач, и, самое главное, в общетеоретическом плане качественная специфика каждого когнитивного процесса при этом не теряется.

Совершенно иная картина наблюдается по отношению к изуче-нию социальной перцепции в социальной психологии. Как известно, такого рода исследования начались в рамках когнитивистского на-правления в социальной психологии. В определенном смысле это на-правление можно считать реакцией на ограниченность необихевиори-стского подхода к анализу социально-психологических явлений. Ког-нитивизм, как это видно из самого названия школы, переносит акцент на то, что оставалось в тени у необихевиоризма: в центре внимания оказались те самые, по необихевиористской терминологии «проме-138

жуточные переменные», которые опосредуют реакцию субъекта на «социальные стимулы». Таким образом, пожалуй, впервые в истории социальной психологии было обращено внимание на то, что соци-ально-психологические процессы и явления, понимавшиеся ранее прежде всего как непосредственно наблюдаемые взаимодействия субъектов в социальной ситуации, могут быть поняты и проинтерпре-тированы с точки зрения их субъективного отражения (восприятия, осознания, рефлексии, оценки и т.д.) «взаимодействующим субъек-том». Логика когнитивистского исследования привела фактически к раздвоению социально-психологических явлений на два принципи-ально различных класса: 1) класс собственно социально-психологи-ческих явлений, понимаемых как непосредственно наблюдаемое со-циальное взаимодействие в самых различных его аспектах (например, статус личности в группе, лидерство, групповое давление, конфликт и т.д.); 2) класс явлений, относящихся к субъективному отражению последних (например, восприятие собственного статуса в группе, вос-приятие или оценка лидерства, интерпретация или переживание груп-пового давления, понимание причин конфликта и т.д.). Когнитивизм сосредоточил внимание на изучении социально-психологических яв-лений, относящихся к этому второму классу, и вместо «реагирующего» и «взаимодействующего» субъекта необихевиористов появился «воспринимающий», «рефлексирующий», «понимающий причины» субъект когнитивистов.

В результате когнитивистский анализ, так же как и ранее необихе-виористский подход, оказался ограниченным и принципиально неспо-собным к решению важнейшей психологической и социально-психо-логической проблемы о соотношении внешнего и внутреннего, дея-тельности и когнитивных процессов, социального и психологического в целом. Однако в контексте сопоставительного анализа нас в большей степени интересует другое, более частное следствие когнитивистской методологии, которое до сих пор сказывается в исследованиях соци-альной перцепции и в самом понимании этой предметной области.

Понятно, что пафос когнитивистского анализа как исследования преимущественно когнитивных структур субъекта заключался в гло-бальном противопоставлении собственной методологии необихевио-ристскому (и отчасти — интеракционистскому) подходу. Понятно также и то, что при таком противопоставлении когнитивная сфера, когни-тивные процессы — совершенно новое для социальной психологии поле исследования — с самого начала рассматривались как некоторое единое и недифференцированное целое. Хотя в дальнейшем в рамках когнитивизма предпринимались неоднократные попытки внутреннего анализа, категоризации или классификации когнитивных процессов, общая недифференцированность и глобальность представлений, связанных с когнитивной сферой, сохраняется до сих пор. Именно поэтому социально-перцептивные процессы остаются совершенно

139

невычлененными из общего класса когнитивных процессов, не выяв-ляется их качественная специфика, и понятия «восприятие», «реф-лексия», «сознание», «понимание» и т.п. употребляются практически как синонимы.

История изучения восприятия в общей и социальной психологии имеет, таким образом, прямо противоположный характер. Если в об-щей психологии исследования восприятия начались по принципу «ато-марного» анализа, отдельные когнитивные процессы понимались дол-гое время как оторванные друг от друга и лишь впоследствии была осознана их глубокая связь, принципиальное родство и внутреннее единство, сохраняющее, однако, специфику каждого в отдельности, то в социальной психологии логика изучения когнитивных процессов оказалась обратной. Представление о единстве когнитивной сферы, с самого начала служившее основой для изучения социальной перцеп-ции в социальной психологии, имело, несомненно, свои положи-тельные стороны, хотя и ограничивало качественный анализ отдель-ных составляющих когнитивной сферы субъекта.

Такое нерасчлененное представление о когнитивной сфере в соци-альной психологии обусловлено не только историей изучения предме-та, но и самим его характером. Первое из важных различий предметного понимания перцепции в общей и социальной психологии состоит в том, что в последней под социальной перцепцией понимается, как пра-вило, не только собственно восприятие, но и вся совокупность когни-тивных процессов. И точнее: в социальной психологии практически не существует общепринятых операциональных критериев, позволяющих выделить собственно перцептивные феномены из общего класса когни-тивных процессов, а сам термин «социальная перцепция» нередко ис-пользуется для обозначения когнитивной сферы в целом.

Более того, в процессах социальной перцепции с необходимос-тью присутствуют и такие аспекты, которые в общей психологии тра-диционно ассоциируются с областью мотивации, эмоций, личности. Конечно, и в общей психологии между сферой когнитивных процес-сов и мотивационно-потребностной, эмоциональной сферой личнос-ти не предполагается каких-либо жестких и непроходимых границ. Заслугой советской психологии является, в частности, доказатель-ство взаимообусловленности и взаимовлияния этих сфер, определяе-мых их местом и ролью в структуре деятельности. Но в общей психо-логии все сказанное выше относительно сохранения качественной специфики в трактовке отдельных когнитивных процессов полностью справедливо и на уровне сопоставления когнитивной сферы в целом и с областью мотивации и эмоций. В процессах же социальной пер-цепции когнитивные и эмоциональные аспекты составляют гораздо менее обособленные и качественно определенные стороны. Иными словами, эмоциональные аспекты рассматриваются как неотъемле-мая часть любого социально-перцептивного процесса и важнейшая 140

содержательная характеристика. В этом смысле понятие «пристрастно-сти» сенсорного образа, имеющее в общей психологии известный оттенок метафоричности, приобретает в социальной психологии более операциональный, конкретный и прямой смысл. Социальнопер-цептивные образы пристрастны в самом прямом и даже обыденном значении этого слова.

Все вышесказанное относится к предельно широкому и, заметим, наиболее распространенному пониманию предметного содержания социальной перцепции. Существует и другая тенденция, стремящаяся ограничить область исследования социальной перцепции, вычленить ее качественную специфику. В качестве примера можно привести стрем-ление ограничиться при исследовании социальной перцепции изуче-нием лишь первого впечатления. Однако, как и в общей психологии, такое ограничение совершенно неубедительно: восприятие уже знакомых объектов отнюдь не является показателем того, что в этом слу-чае действуют уже не перцептивные, а какие-то иные процессы, точ-но так же как восприятие «незнакомого» объекта не означает автома-тически вычленения перцептивных процессов в «чистом» виде. Во всяком случае проблема выявления качественной специфики соци-ально-перцептивных процессов остается открытой.

Другое важнейшее различие касается общего структурного описа-ния перцептивного процесса в общей и социальной психологии. Для целей нашего сопоставления в любом перцептивном акте уместно вы-делить следующие основные составляющие: субъект восприятия, объект восприятия, собственно процесс восприятия и, наконец, непосредствен-ный результат этого процесса — сенсорный образ или представление об объекте. Общепсихологический и социально-психологический подходы принципиально различаются как с точки зрения интерпретации этих составляющих, так и с точки зрения оценки роли и значения, придава-емым им в общем анализе. В общей психологии превалирует изучение восприятия как процесса в собственном смысле. Процессуальные харак-теристики и закономерности составляют здесь основную часть исследо-ваний. Анализ других составляющих, в том числе и субъекта восприя-тия, представлен лишь в той мере, в какой это необходимо для иссле-дования собственно процессов восприятия. Как бы спорно это ни звучало, остальные составляющие не представляют собой, по-видимому, соб-ственного поля исследования в общей психологии, а остаются чем-то вспомогательным, дополнительным по отношению к основному на-правлению исследований восприятия как процесса. Это относится ко всем без исключения вышеперечисленным составляющим.

Объект восприятия также рассматривается в значительной степе-ни безразличным к смысловой стороне перцептивного образа, а ана-лиз восприятия как процесса заканчивается анализом порождения, формирования перцептивного образа, дальнейшая «судьба» которого не является предметом специального исследования.

141

Иная, прямо противоположная картина наблюдается в социаль-ной психологии. Под социально-перцептивными процессами здесь понимаются, конечно же, не процессуальные в общепсихологичес-ком понимании аспекты порождения образа социальных объектов, а, скорее, результат этого процесса в его качественной и смысловой определенности, для чего в общей психологии используется понятие «образ». Можно сказать, что при социально-психологическом упот-реблении терминов «восприятие» и «перцепция» обычно предполага-ется именно этот их второй, результирующий аспект, зафиксирован-ный в индивидуализированном «образе» значимого социального объек-та (например, другого человека, своей или «чужой» группы). Этот «образ» представлен в сознании воспринимающего и операционально дан исследователю чаще всего через самоотчет испытуемого (напри-мер, ответы респондента в опросе).

В одной из последних работ А. Н. Леонтьева рассматриваются мето-дологическое значение и принципы изучения образа восприятия как «ориентировочной основы» поведения. Ряд положений, выдвинутых в этой работе, представляются важными в данном контексте. «Психоло-гия образа (восприятия), — пишет А.Н. Леонтьев, — есть конкретно-научное знание о том, как в процессе своей деятельности индивиды строят образ мира — мира, в котором они живут, действуют, который они сами переделывают и частично создают; это — знание также о том, как функционирует образ мира, опосредствуя их деятельность в объек-тивно реальном мире». Причем не только для субъекта, но и для иссле-дователя восприятия (как целостного реального процесса) в конечном счете «главное состоит не в том, как, с помощью каких средств проте-кает этот процесс, а в том, что получается в результате этого процесса». «В реальном мире определенность целостной вещи выступает через ее связи с другими вещами», поэтому «становление образа предполагает совместность его элементов — единство, соответствующее целостности свойств предмета, презентирующих его связи в реальном мире». Законо-мерно, что индивидуальные отклонения в характеристиках «образа» резко возрастают при восприятии сложного социального объекта, тем более, если этот объект — другой человек или группа. В процессе вос-приятия такого рода объектов перцептивная задача обычно состоит в оценке одновременно объективно и субъективно значимых их харак­теристик, которые информационно мало определены (латентны), не имеют четкого определения и общепринятой меры. Теоретическое и методологическое значение этих положений для исследования соци-альной перцепции и, в частности межличностного восприятия, дос-таточно очевидно. Постановка в общепсихологическом плане проблем и задач, приближающихся к проблематике социальной перцепции, является следствием сближения представлений об объекте восприя-тия в двух областях психологического знания.

Что же касается исследования собственно процессуальных аспектов

142

социальной перцепции, то оно представлено в социальной психологии весьма скудно, хотя необходимость таких исследований постоянно до-казывается. Зато совершенно новое значение приобретает изучение та-ких составляющих перцептивного акта, как субъект и объект межлич-ностного восприятия. Их социальные атрибуты выступают на первый план и становятся предметом непосредственного исследования. Не слу-чайно, что из всего многообразия теоретических проблем, связанных с областью социальной перцепции, именно в этом направлении достиг-нуты наиболее значительные успехи. <...>

Гораздо менее определенной является проблема качественных ха-рактеристик социально-перцептивных процессов. Мы продолжаем при-менять к области социальной перцепции понятие «процесс», хотя в свете предшествовавшего изложения совершенно очевидно, что речь идет о том, что с точки зрения общей психологии выступает как ре-зультат перцептивного процесса.

Такое различение следует постоянно иметь в виду, поскольку, прин-ципиально важное само по себе, оно особенно существенно для пони-мания поставленной проблемы. Ее суть заключается в том, что соци-альная психология нуждается в некоторой общеупотребительной и дос-таточно универсальной сетке понятий, отражающих качественные характеристики социально-перцептивных процессов. Иными словами, в социальной психологии ощущается потребность в категориальном и понятийном аппарате, который делал бы возможным унифицирован-ное и операциональное описание любого социально-перцептивного процесса. По существу речь идет о поиске некоторых аналогов каче-ственным характеристикам процесса восприятия в общей психологии, таким, как, например, константность, целостность, осознанность, предметность и т.д. Такого рода категориального аппарата в исследова-ниях социальной перцепции до сих пор не существует. В исследованиях встречается очень широкий спектр самых различных характеристик (от «точности» восприятия до «ригидности», «стереотипности» и т.д.), ко-торые в каждом конкретном случае имеют различное толкование и смысл. В значительной мере создавшееся положение обусловлено чисто вне-шним терминологическим заимствованием понятийного аппарата из арсенала общей психологии. Категориальный аппарат, созданный для описания процессуальных характеристик и закономерностей воспри-ятия в общей психологии, в «чистом» виде неприменим для изучения социальной перцепции: он может выступать в качестве образца или положительного примера, но никоим образом не как материал для непосредственного использования.

Третье различие между общепсихологическим и социально-пси-хологическим подходами к перцептивным процессам связано с пони-манием детерминации перцептивного процесса. Проблема детермина-ции психических процессов вообще и восприятия в частности, как известно, является одной из основных в психологической науке, а то

143

или иное ее решение существенным образом определяет «лицо» дан-ного направления или школы в психологии. Исчерпывающий крити-ческий анализ существующих точек зрения не входит в нашу задачу. <...> В контексте нашего сопоставительного анализа мы ограничимся рассмотрением лишь тех моментов разработанной в советской психо-логической науке теории деятельности ого опосредствования психи-ческих процессов, которые связаны с концепцией культурно-истори-ческой, социальной обусловленности психики человека. Как извест-но, именно в деятельности человека — деятельности, имеющей по определению социальный характер — советская психология видит де-терминанту формирования и развития психических процессов, в том числе и процессов восприятия.

Однако в общей психологии положение о культурно-исторической, социальной обусловленности психических процессов остается в боль-шей степени методологическим принципом, чем предметом непосред-ственного изучения. Разумеется, это в полной мере относится и к про-цессам восприятия. Общая психология преимущественно концентриру-ет свое внимание на индивидуальной деятельности, которая, естественно, понимается как социально обусловленная по своей сути и генезису. Но именно конкретные социальные аспекты индивидуальной деятельности, ее актуально-социальный характер в значительной мере выпадают из общепсихологического анализа. Примеры кросс-культур-ного исследования восприятия, памяти, мышления и т.д. нисколько не противоречат последнему положению, поскольку подобные исследова-ния с полным правом можно отнести к социально-психологическому типу анализа. Таким образом, исследование восприятия, демонстриру-ющее, например, отсутствие геометрических иллюзий в примитивных культурах, мы предлагаем считать исследованием социальной перцеп-ции — в данном случае специфики социальной перцепции на уровне больших социальных групп. В общем плане любое исследование, учиты-вающее или подвергающее конкретному анализу социальные атрибуты субъекта восприятия, является, по нашему определению, социально-психологическим исследованием социальной перцепции. Выдвинутый критерий, позволяющий разграничивать общепсихологическое и соци-ально-психологическое изучение восприятия, удобен еще и тем, что снимает известное противопоставление между исследованием боль-ших социальных групп и малых контактных общностей в самой соци-альной психологии. Вышеприведенный пример демонстрирует тип исследований социальной перцепции на уровне больших социальных групп. На уровне малых контактных общностей в качестве основной детерминанты социально-перцептивных процессов выступают не со-циокультурные факторы самого общего порядка, а более узкие груп-повые социальные характеристики субъектов и объектов восприятия. Важно подчеркнуть, что эти характеристики, так же как и в первом случае, являются деятельностно опосредованными.

144

Итак, в отличие от общей психологии, под категорией «деятель-ность» и соответственно «деятельностное опосредование перцептивных процессов» в социальной психологии понимается всегда коллективная, совместная деятельность и именно ее опосредующее влияние. <... >

В завершение нашего сопоставительного анализа коротко укажем на возможные точки соприкосновения общепсихологического и со-циально-психологического подходов в изучении восприятия. Несмот-ря на принципиальные различия, выступающие как в предметном опи-сании перцептивных процессов, их структурном представлении, так и в понимании характера их детерминации, область социальной перцепции несравненно ближе к традиционной проблематике общей психологии, чем какая-либо другая предметная область в социальной психологии. Подобно тому как в общей психологии в качестве механизмов воспри-ятия выступают физиологические закономерности функционирования сенсорных систем, анализаторов, для социальной перцепции таковыми являются общепсихологические закономерности когнитивных и эмо-ционально-волевых процессов. Такой подход позволяет очертить прин-ципиальное соотношение общепсихологического и социально-психо-логического уровней анализа как в области теоретических, так и экспе-риментальных исследований. Понимание общепсихологических закономерностей и процессов как механизмов по отношению к процес-сам социальной перцепции (т.е. как некоторого более элементарного уровня анализа, к которому несводима специфика собственно соци-ально-психологического исследования, но который способен выпол-нить функцию средства в таком исследовании) открывает совершен-но новые и большей частью не использованные до сих пор возможно-сти. Вполне вероятно, в частности, что в дальнейшем появится необходимость в выделении некоторой специальной пограничной об-ласти, занимающейся преимущественным анализом общепсихологи-ческих механизмов социально-перцептивных процессов.

Конкретные направления исследований в этой области могут быть самыми разнообразными. В качестве примера можно указать, в частно-сти, анализ влияния на процесс восприятия личностных характеристик воспринимающего субъекта, аналогичное влияние экспериментатора и экспериментальной ситуации в целом в ее социально-психологических аспектах, связь общепсихологических закономерностей мнемических процессов с динамическими характеристиками социально-перцептив-ных образов, мыслительных процессов с социально-психологической рефлексией, эмоциональных процессов с ценностной структурой со-циально-перцептивных представлений и т.д.

Такое перечисление можно было бы существенно расширить и конкретизировать, но это является уже задачей специальной работы. Нам хотелось бы подчеркнуть здесь главный вывод: теоретическая раз-работка широкого круга вопросов, связанных с областью социальной перцепции < ... >, кроме ее значения для решения собственно соци-

145

Ю-7380

ально-психологических проблем может послужить основой для уста-новления более тесных и непосредственных контактов между общей и социальной психологией, в том числе на уровне конкретных, эмпи-рических исследований.

Г.М. Андреева

МЕСТО МЕЖЛИЧНОСТНОГО ВОСПРИЯТИЯ

В СИСТЕМЕ ПЕРЦЕПТИВНЫХ ПРОЦЕССОВ

И ОСОБЕННОСТИ ЕГО СОДЕРЖАНИЯ*

Начало исследований социальной перцепции в социальной пси-хологии ознаменовало собой уточнение содержания этого понятия и с точки зрения составления своеобразного «перечня» социальных объектов, восприятие которых необходимо проанализировать. Наибо-лее часто выделялись три класса социальных объектов: другой чело-век, группа, более широкая социальная общность. Таким образом, были заданы как минимум три направления исследований: восприятие чело-веком другого человека, восприятие человеком группы, восприятие человеком более широкой социальной общности. Однако судьба этих трех направлений сложилась неодинаково. Проблема восприятия чело-веком широкой социальной общности («большой» социальной груп-пы) вообще не получила развития, как и вся социально-психологичес-кая проблематика «больших» групп. Все исследования, которые хотя бы условно можно было отнести к этому направлению, оказались скон-центрированными скорее в социологических или культурантрополо-гических работах, где они претерпели существенную модификацию: исследования «восприятия» человеком социального класса или этни-ческой группы, к которой он принадлежит, утратили полностью свое психологическое содержание. Те образцы, которые можно найти в социологии или этнографии, даже с самыми большими натяжками трудно отнести к исследованиям социальной перцепции.

Изучение восприятия человеком своей собственной группы, не-сомненно, представлено в социальной психологии, хотя обычно оно осуществляется не в терминах перцептивных процессов. Так, напри-мер, в различных социометрических исследованиях выявление стату-са индивида в группе, и главное осознание им этого статуса, есть по существу не что иное, как анализ определенной стороны восприятия

* Межличностное восприятие в группе/Под ред. Г.М. Андреевой, А.И.Донцова. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1981. С. 26-36.

146

индивидом своей собственной группы. Точно также восприятие норм, ценностей группы в известном смысле тоже может быть интерпрети-ровано как «восприятие группы», однако лишь в известном смысле. Поскольку и эти исследования, как правило, ведутся не в терминах перцептивных процессов, их содержание весьма мало дает для пости-жения самого феномена социальной перцепции.

По-иному сложилась судьба первого из трех обозначенных направ-лений: исследования восприятия человеком другого человека практи-чески «поглотили» все исследования по социальной перцепции. Как уже отмечалось, именно это привело к неточному употреблению по-нятий, когда «социальная перцепция» оказалась сведенной к «меж-личностной перцепции». Это не способствовало более тщательному анализу самой межличностной перцепции, выяснению особенностей ее структуры и содержания.

Но указанные ограничения в направлениях исследования соци-альной перцепции не исчерпываются только приведенными сообра-жениями. Все, что было сказано выше, относилось лишь к определе-нию объекта в процессах социальной перцепции, в то время как зако-номерно поставить вопрос и о субъекте этих процессов. Коль скоро проанализированы отличия подхода социальной психологии от об-щей психологии в изучении перцептивных процессов, можно допус-тить и значительно более расширенное толкование вопроса о субъек-те познания (восприятия) социальных объектов.

Огромный экспериментальный материал, которым располагает сегодня социальная психология, показывает, что здесь зафиксирован и описан целый рад явлений, где, например, группа выступает субъек-том определенного рода оценок в отношении своего собственного члена, другой группы и т.д. Обычно эти исследования тоже ни в коей мере не используют понятийный аппарат, свойственный исследовани-ям перцептивных процессов, но существо вопроса указывает на прин-ципиальную возможность применения здесь такого аппарата. Поэтому если поставить целью создание целостной теории социальной перцеп-ции, то надо не просто учесть все возможные варианты объектов и субъектов социально-перцептивного процесса и их отношений, но и решить принципиальный вопрос о том, уместно ли вообще рассматри-вать в качестве субъекта не индивида, а какое-либо групповое образова-ние. На первом этапе решения этого вопроса можно облегчить задачу и пока оставить в стороне вопрос о широких социальных общностях как возможных элементах перцептивного процесса. Выделим те из эле-ментов, которые хотя и с разной степенью подробности исследованы на экспериментальном уровне: личности и группы.

Что касается личностей в качестве субъектов восприятия, то воп-рос этот не требует никакого специального обсуждения: именно они и рассматриваются традиционно во всех исследованиях. Сложнее воп-рос о группах как возможных субъектах социальной перцепции.

147 ю*

Сделанные выше оговорки относительно некоторой метафорич-ности понятия «перцепция» в социальной психологии в известной степени снимут трудность допущения столь произвольной трактовки субъекта восприятия. Тем более что сам факт возможности восприя-тия группой какого-либо социального объекта констатируется не только на уровне здравого смысла («школьный класс хорошо воспринял но-вого классного руководителя», «пациентам понравился новый врач», «у этой бригады не сложились отношения с другой бригадой» и т.д.), но и в экспериментальной практике социально-психологических ис-следований. Чем иным, как не результатом восприятия группы груп-пой, является формирование определенных стереотипов? Чем иным, как не восприятием группой одного из своих собственных членов, является формирование психологического статуса индивида в группе? Естественно, что восприятие трактуется здесь не традиционно, но если условность термина принята, такая постановка вопроса вполне допустима. Другой вопрос в том, что необходимо еще исследовать специфическое содержание, которое вкладывается в понятие перцеп-ции, употребленное в предлагаемом смысле.

Если применение принципа деятельности в социальной психоло-гии означает в том числе интерпретацию группы в качестве субъекта деятельности, то вполне логично допустить и трактовку ее в качестве субъекта восприятия. Изложенное не снимает необходимости длитель-ного и специального исследования этой проблемы на теоретическом уровне, но позволяет принять сформулированный принцип в каче-стве гипотезы и опереться на него как на основу для построения клас-сификации различных форм социальной перцепции. <...>

Структура межличностного восприятия обычно описывается как трехкомпонентная. Она включает в себя: субъект межличностного вос-приятия, объект межличностного восприятия и сам процесс межлич-ностного восприятия. И хотя, как это отмечалось выше, анализу тре-тьего компонента уделялось значительно меньше внимания в реаль-ной практике исследований, он в действительности представляет, по-видимому, наибольший интерес.

Относительно субъекта и объекта межличностного восприятия в традиционных исследованиях установлено более или менее полное согласие в том плане, какие характеристики их должны учитываться при исследованиях межличностного восприятия. Для субъекта воспри-ятия все характеристики разделяются на два класса: физические и социальные. В свою очередь социальные характеристики включают в себя внешние (формальные ролевые характеристики и межличност-ные ролевые характеристики) и внутренние (система диспозиций личности, структура мотивов и т.д.). Соответственно такие же харак-теристики фиксируются и у объекта межличностного восприятия. Весь смысл взаимодействия субъекта и объекта межличностного восприя-тия состоит в том, что воспринимающий строит определенную систе-

148

му выводов и заключений относительно воспринимаемого на основе своеобразного «прочтения» его внешних данных. С.Л. Рубинштейн от-мечал по этому поводу: «В повседневной жизни, общаясь с людьми, мы ориентируемся в их поведении, поскольку мы как бы «читаем» его, то есть расшифровываем значение его внешних данных и раскры-ваем смысл получающегося таким образом текста в контексте, имею-щем свой внутренний психологический план. Это «чтение» протекает бегло, поскольку в процессе общения с окружающими у нас выраба-тывается определенный более или менее автоматически функциони-рующий психологический подтекст к их поведению». Легко предполо-жить, что «качество» такого прочтения обусловлено как способностя-ми читающего, так и ясностью текста.

Именно поэтому для результата межличностного восприятия зна-чимыми являются характеристики и субъекта, и объекта. Однако если продолжать линию предложенных образов, то можно предположить, что качество чтения обусловлено и таким важным фактором, как ус-ловия, в которых осуществляется процесс, в частности освещенность текста, наличие или отсутствие помех при чтении и т.д. Переводя по-нятие «условия чтения» на язык экспериментальных исследований межличностного восприятия, необходимо включить в анализ и такой компонент, как ситуация межличностного восприятия. Такой компо-нент, действительно, фиксируется, но необходима еще дискуссия по поводу того, какие факторы необходимо учесть при описании этой ситуации. С нашей точки зрения, важнейшим из этих факторов долж-на быть совместная деятельность субъекта и объекта межличностного восприятия.

Психологическая характеристика «взаимодействия» субъекта и объекта межличностного восприятия заключается в построении обра-за другого человека. При этом возникают два вопроса: каким спосо-бом формируется этот образ и каков этот образ, т.е. каково представ-ление субъекта об объекте. Именно для ответа на эти вопросы необхо-димо включение в исследование межличностного восприятия описания не только субъекта и объекта, но и самого процесса.

Нельзя сказать, что такое описание процесса, его механизма во-обще отсутствует в традиционных исследованиях. Напротив, в них выявлены некоторые, весьма важные стороны. Установлена такая важ-ная специфическая черта межличностного восприятия, что здесь в процесс включены два человека, каждый из которых является актив-ным субъектом, и по существу осуществляется одновременно как бы «двойной» процесс — взаимного восприятия и познания (поэтому само противопоставление субъекта и объекта здесь не вполне коррек-тно). При построении стратегии взаимодействия двух людей, находя-щихся в условиях этого взаимопознания, каждому из партнеров при-ходится принимать в расчет не только свои собственные потребнос-ти, мотивы, установки, но и потребности, мотивы, установки другого.

149

Все это приводит к тому, что на уровне каждого отдельного акта взаимного познания двумя людьми друг друга могут быть выделены такие стороны этого процесса, как идентификация и рефлексия.

Существует большое количество исследований каждой из этих сторон процесса межличностного восприятия. Естественно, что иден-тификация понимается здесь не в том ее значении, как она первона-чально интерпретировалась в системе психоанализа. В контексте изу-чения межличностного восприятия идентификация обозначает тот простой эмпирический факт, установленный в ряде экспериментов, что простейший способ понимания другого человека есть уподобле-ние себя ему. Это, разумеется, не единственный способ, но в реаль-ном общении между собой люди часто пользуются этим способом: предположение о внутреннем состоянии партнера по общению стро-ится на основе попытки поставить себя на его место. Установлена тесная связь между идентификацией и эмпатией, которая в контек-сте изучения межличностного восприятия тоже выступает как один из способов понимания другого человека, хотя и весьма специфи-чески: слово «понимание» здесь используется метафорически, ибо в действительности речь идет о способности человека эмоционально откликнуться на проблемы другого человека. Механизмы эмпатии и идентификации в определенных чертах сходны: и там и здесь присут-ствует умение поставить себя на место другого, взглянуть на вещи с его точки зрения. Однако взглянуть на вещи с чьей-либо точки зре-ния не означает обязательного отождествления себя с другим чело-веком. Отождествление имеет место в том случае, когда поведение строится так, как его строит «другой». Проявление же эмпатии озна-чает, что линия поведения другого принимается в расчет, к ней про-является сочувствие (или сопереживание), но своя собственная стра-тегия поведения строится совсем по-другому. Одно дело понять вос-принимаемого человека, встав на его позицию, другое дело — понять его (сопереживать ему), приняв в расчет его точку зрения, сочув-ствуя ей.

Безотносительно к тому, какой из этих двух вариантов понима-ния исследуется (а каждый из них имеет свою собственную тради-цию изучения), требует своего решения еще один вопрос: как будет в каждом случае тот, «другой» воспринимать меня, понимать линию моего поведения. Иными словами, в процесс взаимного восприятия людьми друг друга обязательно вмешивается явление рефлексии. Здесь термин «рефлексия» употребляется не в том значении, в котором он обычно употребляется в философии; здесь под рефлексией понима-ется осознание каждым из участников процесса межличностного вос-приятия того, как он воспринимается своим партнером по общению. Это не просто знание другого, понимание другого, но знание того, как другой знает (понимает) меня, своеобразный удвоенный про­цесс зеркальных отражений друг друга, содержанием которого явля-

150

ется «воспроизведение внутреннего мира партнера по взаимодействию, причем в этом внутреннем мире, в свою очередь, отражается внут-ренний мир первого исследователя».

Изучение этих явлений, конечно, относится к познанию меха-низма процесса межличностного восприятия, но, несмотря на со-лидное количество исследований названных проблем, все же общая характеристика процесса оставалась довольно описательной. Лишь уси-лия последних лет продвинули вперед наши знания об этом процес-се, выявив в нем то специфическое, что наиболее очевидно отличает содержание межличностного восприятия от процессов восприятия физических объектов. Хотя уже в самом начале исследований в обла-сти социальной перцепции имели место попытки вычленить это спе-цифическое, существенный шаг был сделан лишь в связи с «откры-тием» феномена каузальной атрибуции. Предположение о том, что специфика восприятия человека человеком заключается во включе-нии момента причинной интерпретации поведения другого человека, привело к построению целого ряда схем, претендующих на раскры-тие механизма такой интерпретации. Совокупность теоретических по-строений и экспериментальных исследований, посвященных этим воп-росам, получила название области каузальной атрибуции.

Исследования каузальной атрибуции в широком смысле слова рас-сматриваются как изучение попыток «рядового человека», «человека с улицы» понять причину и следствие тех событий, свидетелем кото-рых он является.

Иными словами, акцент делается на так называемой «наивной психологии», на ее интерпретациях «своего» и «чужого» поведения. Родоначальником исследований по каузальной атрибуции является Ф. Хайдер, впервые сформулировавший и саму идею каузальной ат-рибуции и давший систематическое описание различных схем, кото-рыми пользуется человек при построении причинного объяснения поведения другого человека. Из других авторов, работающих в этой области, наиболее значительные исследования проводили Э. Джонс и К. Дэвис, а также Г. Келли. По мере развития идей каузальной атри-буции изменялось первоначальное содержание концепции. Если ра-нее речь шла лишь о способах приписывания причин поведения, то теперь исследуют способы приписывания более широкого класса ха-рактеристик: интенций, чувств, качеств личности. Однако основной тезис остается неизменным: люди, познавая друг друга, стремятся к познанию причин поведения и вообще причинных зависимостей ок-ружающего их мира. При этом они, естественно, опираются на ту информацию, которую могут получить об этих явлениях. Однако, по-скольку сплошь и рядом этой информации оказывается недостаточ-но, а потребность сделать причинный вывод остается, человек в та-кой ситуации начинает не столько искать истинные причины, сколь-ко приписывать их интересующему его социальному объекту.

151

Таким образом, содержанием процесса познания другого челове-ка становится процесс этого приписывания, т.е. каузальная атрибу-ция. Сегодня среди исследователей межличностного восприятия су-ществует мнение, что открытие явления каузальной атрибуции озна-чает важнейший шаг по пути развития знаний о процессах межличностного восприятия.

Можно согласиться с тем, что процессы каузальной атрибуции действительно составляют существенную сторону межличностного восприятия, причем ту, которая значительно слабее проанализирова-на в предшествующий период, а именно характеристику самого про- цесса восприятия другого человека, его специфику.

Г.М. Андреева

АТРИБУТИВНЫЕ ПРОЦЕССЫ*

<...> В социальной психологии возникает особое направление исследований, посвященных анализу того, каким образом люди ин-терпретируют причины поведения другого человека в условиях недо-статочности информации об этих причинах. При наличии достаточ-ной информации поступки других людей тоже, конечно, интерпре-тируются, но здесь предполагается, что причины известны. Когда же они неизвестны, средством причинного объяснения выступает при-писывание, т.е. осуществляется своеобразное достраивание инфор-мации. При этом сфера приписывания становится значительно более широкой — причины приписываются не только поведению отдель-ного человека, но вообще различным социальным явлениям. Поэто-му можно сказать, что процесс атрибуции служит человеку для того, чтобы придать смысл окружающему.

Здесь очевидна связь с теориями когнитивного соответствия, где также ставился вопрос о природе Смысла. Однако заметны и разли-чия этих двух подходов. В теориях когнитивного соответствия вопрос о природе смысла ставился на высоком, почти философском уровне, здесь же подчеркивается, что, не решая философских проблем, надо пытаться решить вопрос на операционном уровне, а именно опреде-лить, какого рода информацию люди берут в расчет, приписывая кому-либо что-либо? Кроме этого, теории атрибуции начинают с анализа мотивации индивида понять причины и следствия отноше-

* Андреева Г.М. Психология социального познания. М.: Аспект Пресс 1997
С. 64-88. '

152

ний, потребности людей понять характер окружающего для ориента-ции в нем и для возможности построить предсказание событий и поступков. Причина, которую человек приписывает данному явле-нию, имеет важные последствия для его собственного поведения, так как значение события и его реакция на него детерминированы в большой степени приписанной причиной.

Разработка этой проблематики не означает исследования процес-са приписывания причин поведения другому человеку, как это сле-дует делать, а, напротив, как это на самом деле делается обычным человеком, которого Ф. Хайдер назвал «наивным психологом». Хай-дер отмечал, что люди в своих обыденных поступках, в обыденной жизни всегда не просто наблюдают явления, но анализируют их с целью осмысления сути происходящего. Отсюда их стремление преж-де всего понять причины поведения другого человека, и если не хва-тает информации относительно этих причин, то люди приписывают их. Обычно они стремятся приписать стабильные, достаточно широ-ко распространенные и типичные причины, хотя по-разному оцени-вают намеренное и ненамеренное поведение. Чтобы определить в каж-дом конкретном случае, какую причину следует приписать, необхо-димо знать возможные типы причин. Для Хайдера — это причины личностные (т.е. когда причина приписывается действию субъекта) и причины, коренящиеся в «среде» (т.е. такие, которые приписывают-ся обстоятельствам).

Это были первые «наброски» теорий каузальной атрибуции. Впос-ледствии теории эти были значительно обогащены, так что сегодня иногда говорят даже не об атрибутивной теории, а о «психологичес-ком объяснении». Поскольку проблематика атрибуции связана с про-цессом объяснения человеком окружающего мира, необходимо раз-вести понятия «научное объяснение» и «обыденное объяснение». Тра-диция исследования научного объяснения достаточна стара, особенно в логике и философии научного исследования. Объяснение рассмат-ривается здесь как стержень научного познания. Точно так же и обы-денное объяснение — стержень обыденного познания мира, основ-ной способ осмысления мира «человеком с улицы»: вся система его отношений с миром опосредована именно обыденным объяснением. Поэтому атрибутивная теория, имеющая дело с этим обыденным объяснением, и может быть рассмотрена как самый яркий пример перехода от социального восприятия к социальному познанию.

При анализе атрибутивного процесса нужно иметь в виду отли-чия, которые существуют между научным и обыденным объясне-нием.

Научное объяснение выступает как бы «бессубъектным»: неваж-но, кто объясняет, важен результат. Хотя, как справедливо показал А.В. Юревич, в действительности все же указание на то, кто объяс-няет, в скрытой форме содержится: у всякого ученого, осуществля-

153

ющего научное объяснение, свое «личное уравнение», свой «жиз-ненный мир», то есть своя интерпретация объяснимого. Именно это и служит причиной многочисленных ошибок, известных в истории науки.

Обыденное объяснение, напротив, целиком «субъективно»: здесь познает и, значит, объясняет конкретный «наивный субъект», кото-рый всегда находится в общении с другим, то есть они объясняют в конце концов вместе, привнося в этот процесс всю совокупность своих отношений. В отличие от научного объяснения, где сначала получается знание и лишь затем оно «накладывается» на действитель-ность, в случае обыденного объяснения оно немедленно, несмотря на свою несовершенную форму, схватывает значение, то есть «под-водит его под эталоны» и высвечивает смысл. Поэтому это весьма специфическая форма объяснения, которая существует в виде «при-писывания» —атрибуции.

Однако важно последовательно проследить, как развивались идеи атрибуции. Во-первых, с самого начала подчеркивалась потребность человека понять окружающий его мир и атрибуция рассматривалось как одно из средств такого понимания. Во-вторых, само первичное понятие «каузальная атрибуция» было позже заменено более широ-ким понятием «атрибутивные процессы», поскольку было установ-лено, что люди в процессе познания другого человека приписывают ему не только причины поведения, но часто и определенные лично-стные черты, мотивы, потребности и пр. В-третьих, в основном уси-лиями С. Бема, в число атрибутивных процессов были включены и явления самоатрибуции, то есть процессы, относящиеся к восприя-тию и познанию себя. Бем выступил против Фестингера с его теори-ей когнитивного диссонанса. По Фестингеру, как мы помним, люди знают о несоответствии своих мнений, установок поведению, и от-сюда у них диссонанс. Бем считает, что люди не знают обычно свои подлинные установки, напротив, они выводят их из своего поведе-ния (узнают, таким образом, задним числом), поэтому сомнительно наличие у них диссонанса. Механизмы самоатрибуции нужно поэто-му изучать специально. В-четвертых, были установлены и еще более сложные зависимости. Например, люди часто озабочены не столько поиском причин поведения другого человека, сколько поиском того, что в людях нам может быть полезно: для нас часто важнее ценности человека, чем понимание его природы; действия людей поэтому мы чаще оцениваем по их адекватности, а не по их причинной обуслов-ленности.

Все сказанное служит доказательством того, что при развитии теорий атрибуции в анализ все больше и больше включается широ-кий круг вопросов познания, а не только восприятия. Это положение раскрывается с особой очевидностью в теории атрибуции, которая в последние годы предложена рядом социальных психологов в Европе. 154

Эта теория получила название «теории социальной атрибуции». М. Хью-стон и И. Яспарс делают акцент на том, что в атрибутивных теориях должен рассматриваться процесс приписывания причин именно со-циального поведения. В традиционном подходе акцент делался на том, как индивид осуществляет атрибутивный процесс без учета принад-лежности этого индивида к определенной социальной группе. В но-вом подходе подчеркивается, что индивид приписывает что-либо другому на основе представлений о группе, к которой принадлежит этот «другой». Кроме того, в атрибутивном процессе учитывается и характер взаимодействий, которые сложились в группе, к которой принадлежит субъект восприятия. Таким образом, умножается коли-чество связей, которые должны быть учтены при процессе приписы-вания, и тем самым процесс еще более удаляется от «чистого» вос-приятия и дополняется целым комплексом мыслительных операций. При более подробном рассмотрении атрибутивных процессов нуж-но обсудить как минимум два кардинальных вопроса: как осуществ-ляется сам процесс (т.е. какой логике подчиняется, каковы его ком-поненты, этапы и пр.) и откуда «берутся» приписываемые причины?

1. Логический путь приписывания причин

Наиболее развернутый ответ на первый вопрос дан в концепции Э. Джонса и К. Дэвиса. Ими предложена схема, которая помогает по-нять логический путь, которым следует человек, приписывая причи-ны поведения другому человеку (рис. 1).

Реальный процесс осуществляется по направлению слева направо (см. рис. 1): человек прежде всего обладает некоторыми личностными чертами — диспозициями (например, долей безответственности), за-тем намерениями — интенциями (например, автомобилист намерева-ется успеть «проскочить» на красный свет), затем актуализует то и другое при помощи знаний, в нашем случае плохой подготовкой на экзамене по получению водительских прав, а также способностей (на-пример, недостаточной быстротой реакций при виде препятствия). Результат — автомобилист сшибает пешехода.

Иной порядок следования событий раскрыт наблюдающему: ин-дивид прежде всего наблюдает следствия каких-то действий другого человека (например, как автомобилист сшиб пешехода), он может также наблюдать и само действие (видел, как автомобилист проехал на красный свет). Но далее он уже ничего наблюдать не может: он может только умозаключать что-то относительно знаний совершив-шего поступок или его способностей. Продолжая это рассуждение, человек может нечто предположить относительно намерений (интен-ций) субъекта поступка или даже относительно характеристик его личности (диспозиций). Но все это будет уже определенной мысли­тельной операцией, которую Джонс и Дэвис назвали «корреспондент- ным выведением», т.е. осуществлением вывода, соответствующего ряду наблюдаемых фактов. Наблюдатель, таким образом, движется в своих заключениях справа налево, на этом пути он и осуществляет процесс приписывания. Процесс выведения («вывода») расшифровывается более подробно: выделяются две его стадии: а) атрибуция интенций, б) атрибуция диспозиций. На первом этапе наблюдатель умозаклю-чает, намеренно ли действие или нет. (В нашем примере действие намеренно, так как водитель, каким бы плохим учеником на курсах он ни был, знал возможные последствия и мог совершить действие.) Второй шаг наблюдателя — анализ того, какие диспозиции стоят за этим (в нашем случае наблюдатель может заключить о безответствен-ности водителя).

Это поэтапное рассуждение, естественно, может включать в себя ряд ошибок. Оказалось, что многие ошибки зависят от двух показате-лей: а) уникально или типично действие; б) социально желательно оно или нет.

На значение уникальности или типичности наблюдаемого поступка в свое время обращал внимание С.Л. Рубинштейн: «В обычных усло-виях процесс познания другого человека «свернут», лишь в случае наблюдения отклоняющихся образцов он «развертывается». Понят-но, что при типичном поступке атрибуция его причин осуществляет-ся более или менее автоматически, а вот при необычном — резонов для его объяснения мало и тогда открывается простор для атрибуций. Точно так же «социально нежелательное поведение» (т.е. не соответ-ствующее принятым нормам, требованиям определенных социальных 156

ролей: например, воспитательница детского сада ударила малыша) допускает гораздо больше возможных толкований.

Эту идею подтверждает эксперимент Э. Джонса, К. Дэвиса и К. Гергена. Испытуемые слушали симулированные интервью с людь-ми, якобы отбираемыми в космонавты и в подводники. Интервьюер описывал идеального космонавта как интроверта, а подводника как экстраверта. Затем испытуемым дали прослушать записи бесед с теми людьми, которые якобы намеревались стать космонавтами или под-водниками. Половине испытуемых предложили записи бесед с теми, кто четко продемонстрировал интроверсию или экстраверсию, и по-просили указать, к какой профессии пригодны данные люди. Рас-пределение было сделано безошибочно. Другой половине испытуе-мых дали прослушать ответы претендующих на роль космонавтов, но демонстрирующих экстраверсию, и претендующих на роль подвод-ников, но демонстрирующих интроверсию. Когда испытуемым пред-ложили дать характеристики этим людям с точки зрения их годности к профессии, то были получены далеко не однозначные интерпрета-ции: не было прямых отвержений людей, продемонстрировавших ка-чества, противопоказанные данной профессии. Вместо этого после-довали просто более подробные описания личности отбираемых, более сложные их интерпретации. Так, например, экстравертированные «космонавты» описывались как конформные и вместе с тем склон-ные к кооперации, что якобы и обусловило проявление качеств, принятых за интроверсию. Интровертированные же «подводники» наделялись такими качествами, как независимость и несклонность к кооперации, что и дало основания им высказать суждения, «похо-жие» на экстраверсию.

Это позволило сделать такое заключение: поведение, демонстри-рующее явные ролевые образцы, не нуждается в особом объясне-нии, но отходящее от ролевых требований нуждается в специальном объяснении, ибо оно «интригует», так как обладает низкой социаль-ной желательностью. Тот факт, что для такого поведения есть мало резонов, заставляет оценивающего в большей степени апеллировать к интенциям и диспозициям личности. Именно в этих ситуациях осо-бенно велик простор для приписывания.

Таким образом, в случае нетипичного поведения (а «типичность» в данном случае была задана экспериментатором) объяснения пове-дения других людей получили весьма развернутый характер, то есть атрибутивный процесс здесь проявился особенно отчетливо. При этом объяснении уместно вернуться вновь к идее С.Л. Рубинштейна, по-зволяющей выявить еще одну важную черту социального познания. Если восприятие другого человека есть «прочтение» его, то в этом процессе можно усмотреть как бы «текст» (внешние характеристики воспринимаемого) и «смысл» (его внутренний, психологический об-лик). Воспринимающий имеет перед собой и «текст» и «смысл». Но

157

текст — это готовые словарные характеристики, употребляемые бо-лее или менее автоматически (можно сказать, что они фиксируют типичное). Над «смыслом» же надо работать, здесь-то и возможен «отход» от нормы, здесь мало очевидных резонов и большие просто-ра обращаться в объяснениях к интенциям и диспозициям восприни-маемого человека.

Позже к названным двум условиям возникновения ошибок в ат-рибутивном процессе прибавились еще два. Факторами, обусловли-вающими адекватность или неадекватность вывода, являются: тип атрибуции (насколько «верно» в конкретном случае употреблен «нуж-ный» тип атрибуции) и позиция субъекта восприятия (является ли он лишь наблюдателем или участником процесса). Каждый из на-званных факторов требует особого рассмотрения.

2. Теория каузальной атрибуции Г. Келли

Вопрос о различных типах причин, которые могут быть припи-сываемы объекту восприятия, это вопрос о том, «откуда» вообще берутся приписываемые причины. На этот вопрос и отвечает развер-нутая теория атрибутивного процесса, предложенная Г. Келли. В этой теории разбираются два случая.

1. Когда воспринимающий черпает информацию из многих источ-ников и имеет возможность различным образом комбинировать по-ведение объекта и его причины, выбрав одну из них. Например, вы пригласили кого-то в гости, а тот человек отказался. Как объяснить, в вас ли здесь дело или в приглашенном? Если вы знаете, что этот человек отказал в это же время и другим друзьям, а в прошлом вас не всегда отвергал, то вы скорее припишите причину отказа ему, а не себе. Но это возможно лишь в том случае, если у вас есть неоднок-ратные наблюдения.

2. Когда воспринимающий имеет одно-единственное наблюдение и тем не менее должен как-то объяснить причину события, которых может быть несколько. В нашем примере о водителе, сбившем пешехо-да, вы ничего более не знаете ни о водителе (сбивал ли он раньше других пешеходов или это с ним случилось в первый раз), ни о пеше-ходе (может быть, он так невнимателен, что и раньше много раз становился жертвой автомобилистов). В данном случае воспринимаю-щий, имея лишь одно наблюдение, может допустить много различ-ных причин.

Для каждого из этих двух случаев предназначен специальный раз-дел теории Г. Келли: первый случай рассматривается в «модели анали- за вариаций» (ANOVA), второй — в теории каузальных схем.

Модель анализа вариаций содержит перечень структурных эле-ментов атрибутивного процесса: Субъект, Объект, Обстоятельства. Соответственно называются три вида причин (а не два, как у Хайде-158

ра): личностные, объектные (или стимульные) и обстоятельствен-ные. Три вида элементов и три вида причин составляют «каузальное пространство». Это каузальное пространство изображается при помо-щи куба, стороны которого обозначают виды атрибуции. Сущность процесса приписывания причин заключается в том, чтобы находить адекватные варианты сочетания причин и следствий в каждой конк-ретной ситуации. (Надо помнить, что в этом случае воспринимаю-щий имеет возможность пользоваться данными многих, а не одного наблюдения и в результате этого определить одну причину.) Лучше всего это пояснить на примере (вариант описанного в литературе).

Петров сбежал с лекции по социальной психологии. В чем причи-на этого поступка:

— в «личности» Петрова, и тогда мы должны приписать личнос-тную причину;

— в качестве лекции, и тогда мы должны приписать объектную причину;

— в каких-то особых обстоятельствах, и тогда мы должны припи-сать обстоятельственную причину?

Для ответа на этот вопрос необходимо сопоставить данные дру-гих наблюдений. Их можно свести в три группы суждений (основан-ных на предшествующих наблюдениях).

1. а) почти все сбежали с этой лекции; б) никто другой не сбежал с нее.

2. а) Петров не сбежал с других лекций; б) Петров сбежал и с других лекций.

3. а) в прошлом Петров также сбегал с этой лекции;

б) в прошлом Петров никогда не сбегал с нее. Теперь, чтобы правильно подобрать причину, нужно ввести три «критерия валидности»:

— подобия (консенсус), подобно ли поведение субъекта (Петро-ва) поведению других людей?

— различия, отлично ли поведение субъекта (Петрова) к данно-му объекту от отношения его к другим объектам (лекциям)?

— соответствия, является ли поведение субъекта (Петрова) оди-наковым в разных ситуациях?

В приведенных выше суждениях можно выделить пары пунктов, которые будут являться проверкой на каждый из критериев.

Пункты 1а и 16 — проверка на подобие.

Пункты 2а и 26 — проверка на различие.

Пункты За и 36— проверка на соответствие.

Далее Келли предлагает «ключ», то есть те комбинации, которые позволяют приписывать причину адекватно. «Ключ» представляет со-бой ряд правил, по которым следует строить заключение.

Термины, используемые в данном «ключе», обозначают: «низ-кое» — место, которое соответствует строке, занимаемой суждени-

159

ем, т.е. суждение, обозначаемое буквой «б»; «высокое» — место (стро-ка) суждения в таблице, обозначаемое буквой «а». Тогда возможные комбинации суждений выглядят следующим образом.

Если: низкое подобие (16), низкое различие (26), высокое соот-ветствие (За), то атрибуция личностная (16—26—За).

Если: высокое подобие (1а), высокое различие (2а), высокое со-ответствие (За), то атрибуция объектная (1а—2а—За).

Если: низкое подобие (16), высокое различие (2а), низкое соот-ветствие (36), то атрибуция обстоятельственная (16—2а—36).

С этим «ключом» сопоставляются ответы испытуемого (т.е. того, кто оценивает ситуацию). Ответы эти предлагается дать, глядя в «таб-лицу» и сопоставляя их тем самым с имевшими место ранее наблю-дениями. Например, наблюдатель знает, что никто другой не сбежал с упомянутой лекции (16); он также знает, что Петров сбежал и с других лекций (26); ему известно, что и в прошлом Петров сбегал с этой лекции (За). Если в таком случае испытуемый предлагает вари-ант 16—26—За, то есть приписывает причину Петрову, то можно счи-тать, что он приписал ее правильно.

Также правильным будет приписывание причины «лекция» (то есть объектной) в том случае, если наблюдатель изберет набор 1а— 2а—За. В случае с обстоятельственной причиной дело обстоит слож-нее. Согласно «ключу» набор суждений, дающий основание припи-сать обстоятельственную причину, должен быть 16—2а—36 (то есть «Никто другой с лекции не сбежал», «Петров не сбежал с других лекций», «В прошлом Петров никогда с нее не сбегал»). Как видно, здесь ситуация не очень определенная, во всяком случае неясно, «ви-новат» Петров или лекция. Очевидно поэтому приходится трактовать причину, как коренящуюся в обстоятельствах, хотя это и не полно-стью оправданно.

Обращаясь к кубу, на котором Келли обозначил три типа воз­можных причин, теперь следует показать, как на нем располагаются ситуации нашего примера (рис. 2):

1. Личностная: 16—26—За (причина — Петров).

2. Объектная: 1а—2а—За (причина — лекция).

3. Обстоятельственная: 16—2а—36 (причина — обстоятельства).

В третьем случае неопределенность ситуации очевидна. Схему, пред-ложенную Келли, нельзя рассматривать как абсолютную. В ряде слу-чаев, как отмечает и сам автор, индивид может демонстрировать выбор и сложных причин, например, «личностно-объектную» (когда нали-цо 1а—26—За). В дальнейшем мы остановимся и на других возражени-ях оппонентов Келли. Все же важно подчеркнуть, что предложенная схема имеет определенное значение для формулирования хотя бы первых правил, более или менее адекватного приписывания причин. Тем более что во многих экспериментах схема давала неплохие пока-затели. Известен, например, эксперимент Мак-Артур («Пол очаро-

160

Рис. 2. Иллюстрация «локуса каузальности» Г. Келли.

ван картиной в музее»), где 85% испытуемых сделали выбор в пользу личностной атрибуции, а 61% — в пользу объектной.

В целом же вывод, который следует из описания принципа ковариации (сочетания вариантов), звучит так: «Эффект приписыва-ется одной из возможных причин, с которой он ковариантен по вре-мени». Иными словами, принцип ковариации заключается в следую-щем: эффект приписывается условию, которое представлено, когда эффект представлен, и отсутствует, когда эффект отсутствует; в нем исследуются изменения в зависимой переменной при варьировании независимой переменной.

Вместе с тем существенную поправку к схеме Келли дает анализ таких ситуаций атрибуции, когда в них отдельно выявляется позиция участника события и его наблюдателя. Поскольку при этом обнару-жены достаточно типичные ошибки атрибутивного процесса, ситуа-ция эта будет рассмотрена в соответствующем разделе.

Сейчас же необходимо рассмотреть вторую возможность припи-сывания причин, когда многочисленных наблюдений нет и можно предполагать наличие многих причин.

Вторая часть теории Келли получила название «принцип конфигу- рации». Его суть в том, что при условии недостаточности информа-ции по критериям подобия, различия и соответствия воспринимаю-щий должен обрисовать для себя всю конфигурацию возможных при-чин и выбрать одну из них. Для того чтобы облегчить задачу отбора единственной из многих возможных причин, предлагается следую-щая классификация причин: а) обесценивания, б) усиления, в) систематического искажения информации. В совокупности эти три разновидности причин образуют «принципы конфигурации». Их не-обходимость продиктована тем, что предложенные в модели ANOVA нормативы оказываются недостаточными. Они представляют собой идеальный образец схемы, по которой должен рассуждать человек. В действительности, в реальных ситуациях у субъекта часто нет време-ни на «приложение» схемы и чаще всего он умозаключает о причи-нах на основании одного единственного следствия, хотя и включает при этом свой прошлый опыт. Именно этот прошлый опыт позволяет ему отдать предпочтение одной из названных выше трех разновидно-стей причин.

Принцип обесценивания означает, что субъект отбрасывает те при-чины, которым есть альтернатива (ибо таковые причины «обесцени-ваются»). Пример приводится в известном эксперименте Тибо и Рик-кена: демонстрировалась «угодливость поведения» двух людей — с высоким и низким социальным статусом. Испытуемых просили объяс-нить причины такого поведения. Они выбирали разные причины: для «низкого» по статусу выбиралась как внутренняя причина (его бесси-лие в жизни), так и внешняя (желание получить помощь). Для «высо-костатусного» теоретически можно предположить эти же причины.

162

Однако испытуемые в данном случае отбрасывали внешнюю причи-ну (так как, по их мнению, высокостатусный не нуждается в помо-щи): внешняя причина обесценилась наличием альтернативы (сам себе может помочь). Поэтому во втором случае причина приписана внутренним качествам высокостатусного человека (такой уж он есть). Отсюда видно, что относительно первого случая вывод неясен: могут быть справедливы обе причины. Но по противопоставлению второму случаю с высокостатусным низкостатусному в эксперименте чаще приписывалась внешняя причина.

Специфическим вариантом принципа обесценивания является принцип усиления. Суть его в том, что чаще приписывается причина, которая чем-нибудь усиливается: например, она кажется более веро-ятной, потому что встречает препятствие. Келли приводит такой при-мер. Фрэнк и Тони выполняют задание. Фрэнк — трудное, Тони — среднее. Оба успешны. Предлагается ответить на вопрос, в чем при-чина их успеха: в способностях того и другого или во внешних обсто-ятельствах? Обычно способности (внутренняя причина) приписыва-ются Фрэнку, так как для него препятствие — трудность задания — лишь усиливает предположение о его высоких способностях.

Оба приведенных примера могут быть проиллюстрированы на та-ких схемах (рис. 3).

Отсюда видно, что причина «усиливается» в тех случаях, когда она обладает высокой значимостью для того, кто совершает поступок, или когда ее наличие означает для действующего лица самопожертвова-ние, или когда действие по этой причине связано с риском. Все это необходимо принимать в расчет тому, кто приписывает причину: «Ког-да принуждение, ценность, жертвы или риск включаются в действие, то оно приписывается чаще деятелю, чем другим компонентам схемы». То есть, когда действие совершается трудно, причина его чаще припи-сывается субъекту, т.е. имеет место личностная атрибуция.

Но здесь уже вступает в силу третий из предложенных Келли прин-ципов конфигурации — систематическое искажение суждений о людях. Но этот принцип удобнее рассмотреть в разделе, посвященном ошиб-кам атрибуции.

3. Ошибки атрибуции

Как мы видели, классическая теория атрибуции склонна рассмат-ривать субъекта восприятия как вполне рациональную личность, ко-торая, руководствуясь моделью ANOVA, знает, как надо приписы-вать причину. Но эта же теория утверждает, что на практике дело обстоит совсем иным образом: люди осуществляют атрибуцию быст-ро, используя совсем мало информации (часто одно-единственное наблюдение) и демонстрируя достаточную категоричность суждения. Поэтому вводится и более «мягкая» модель — принцип конфигура-

163

Рис. 3. Принципы конфигурации Г. Келли (одно наблюдение -> много возможных причин)

ции. Но руководствоваться и этим принципом непросто: есть еще ряд обстоятельств, которые могут привести к ошибке. Поэтому полезно как минимум дать классификацию возможных ошибок, чтобы более критично относиться к собственным объяснениям.

Сам термин «ошибка» употребляется в атрибутивных теориях до-статочно условно. Это не ошибка, как она понимается в классичес-кой логике. Там «ошибка» или «искажение» — это отклонение от нормативной модели, отход от принятых критериев валидности. В ис-следованиях по атрибуции нет такой четкой модели, отклонение от которой легко было бы зафиксировать. Поэтому здесь было бы точнее употреблять термин «искажение» или «предубеждение», но по тради-ции в языке атрибутивных теорий сохраняется термин «ошибка». Итак, какие же ошибки наиболее типичны?

В результате многочисленных экспериментов были выведены два класса ошибок атрибуции: фундаментальные и мотивационные.

Характер фундаментальных ошибок описывают Э. Джонс и Р. Нис-бет на таком примере. Когда плохо успевающий студент беседует с научным руководителем о своих проблемах, то часто можно зафик-сировать их различные мнения по этому поводу. Студент, естествен-но, ссылается на обстоятельства: здоровье, стресс, домашние дела, потеря смысла жизни и пр. Научный руководитель хочет верить в это, но в душе не согласен, так как прекрасно понимает, что дело не в обстоятельствах, а в слабых способностях или лени, неорганизован-ности студента и т.п. Позиции в данном случае различны у участника события (студент) и наблюдателя (преподаватель). Точно так же за-мечено, что в автобиографиях великих людей, особенно политичес-ких деятелей, часто отмечается, что их «вечно не понимали», они приписывали вину обстоятельствам, хотя дело было не в них. Авторы таких биографий — «участники», и они апеллируют не к своей лич-ности, а к обстоятельствам. Читатели же, выступающие в качестве «наблюдателей», скорее всего усмотрят в автобиографии прежде все-го личность автора.

На таких наблюдениях основано, в частности, выделение фунда- ментальных ошибок атрибуции. Главная заключается в переоценке личностных и недооценке обстоятельственных причин. Л. Росс назвал это явление «сверхатрибуция». Он же обрисовал условия возникнове-ния таких ошибок.

1. «Ложное согласие» выражается в том, что воспринимающий при-нимает свою точку зрения как «нормальную» и потому полагает, что другим должна быть свойственна такая же точка зрения. Если она иная, значит дело в «личности» воспринимаемого.

Феномен «ложного согласия» проявляется не только в переоцен-ке типичности своего поведения, но и в переоценке своих чувств, верований и убеждений. Некоторые исследователи полагают, что «лож-ное согласие» вообще является главной причиной, по которой люди

считают собственные убеждения единственно верными. Легко уви-деть, насколько распространен такой подход в обыденной жизни.

2. «Неравные возможности» отмечаются в ролевом поведении: в определенных ролях легче проявляются собственные позитивные ка-чества, и апелляция совершается именно к ним (т.е. опять-таки к личности человека, в данном случае обладающего такой ролью, ко-торая позволяет ему в большей мере выразить себя). Здесь восприни-мающий легко может переоценить личностные причины поведения, просто не приняв в расчет ролевую позицию действующего лица.

Л. Росс продемонстрировал это положение при помощи такого эксперимента. Он разделил группу испытуемых на «экзаменаторов» и «экзаменующихся». Первые задавали различные вопросы, и «экзаме-нующиеся», как могли, отвечали на них. Затем Росс попросил испы-туемых оценить свое поведение. «Экзаменаторы» оценили и себя и «экзаменующихся» достаточно высоко, а вот последние приписали большую степень осведомленности «экзаменаторам», их личности. В данном случае не было учтено то обстоятельство, что по условиям эксперимента «экзаменаторы» выглядели «умнее» просто потому, что это было обусловлено их ролевой позицией. В обыденной жизни именно этот механизм включается при приписывании причин в ситуации начальник — подчиненный.

3. «Большее доверие вообще к фактам, чем к суждениям», прояв-ляется в том, что первый взгляд всегда обращен к личности. В наблю-даемом сюжете личность непосредственно дана: она — безусловный, «факт», а обстоятельство еще надо «вывести».

4. «Легкость построения ложных корреляций». Сам феномен лож-ных корреляций хорошо известен и описан. Он состоит в том, что наивный наблюдатель произвольно соединяет какие-либо две лично-стные черты как обязательно сопутствующие друг другу. Особенно это относится к неразрывному объединению внешней черты челове-ка и какого-либо его психологического свойства (например: «все полные люди — добрые», «все мужчины невысокого роста — власто-любивы» и пр.). «Ложные корреляции» облегчают процесс атрибу-ции, позволяя почти автоматически приписывать причину поведе-ния наблюдаемой личности, совершая произвольную «связку» черт и причин.

5. «Игнорирование информационной ценности неслучившегося». Ос-нованием для оценки поступков людей может явиться не только то, что «случилось», но и то, что «не случилось», т.е. и то, что человек «не сделал». Однако при наивном наблюдении такая информация о «неслучившемся» нередко опускается. Поверхностно воспринимается именно «случившееся», а субъект «случившегося» — личность. К ней прежде всего и апеллирует наивный наблюдатель.

Существует и еще много объяснений, почему так распростране-ны фундаментальные ошибки атрибуции. Так, Д. Гилберт утверждал,

166

что «первая атрибуция» — всегда личностная, она делается автома-тически, а лишь потом начинается сложная работа по перепроверке своего суждения о причине. По мнению Гилберта, она может осуще-ствляться либо «по Келли», либо «по Джонсу и Дэвису». Аналогич-ную идею высказывал и Ф. Хайдер, считавший, что «причинную еди-ницу» образуют всегда «деятель и действие», но «деятель» всегда «бо-лее выпукл», поэтому взор воспринимающего прежде всего обращается именно на него. Более глубокие объяснения феномена фундаменталь-ной ошибки даются теми авторами, которые апеллируют к некото-рым социальным нормам, представленным в культуре. Так, для за-падной традиции более привлекательной идеей, объясняющей, в частности, успех человека, является ссылка на его внутренние, лич-ностные качества, чем на обстоятельства. С. Московиси полагает, что это в значительной мере соотносится с общими нормами индивиду-ализма, а Р. Браун отмечает, что такая норма предписана даже в язы-ке. Косвенным подтверждением таких рассуждений является экспе-римент Дж. Миллер, в котором вскрыто различие традиционной куль-туры индивидуализма и восточной культуры: в ее эксперименте индусские дети, выросшие в США, давали в экспериментальной си-туации личностную атрибуцию, а выросшие в Индии — обстоятель-ственную.

К факторам культуры следует добавить и некоторые индивиду-ально-психологические характеристики субъектов атрибутивного про-цесса: в частности, было отмечено, что существует связь предпочи-таемого типа атрибуции с «локусом контроля». В свое время Дж. Рот-тер доказал, что люди различаются в ожиданиях позитивной или негативной оценки их поведения. Те, которые в большей степени доверяют своей собственной возможности оценивать свое поведе-ние, были названы интерналами, а те, кто воспринимают оценку своего поведения как воздействие какой-то внешней причины (уда-ча, шанс и пр.), были названы экстерналами. Роттер предположил, что именно от локуса контроля (внутреннего или внешнего) зависит то, как люди «видят мир», в частности предпочитаемый ими тип атрибуции: интерналы чаще употребляют личностную атрибуцию, а экстерналы — обстоятельственную.

Исследования фундаментальных ошибок атрибуции были допол-нены изучением того, как приписываются причины поведению дру-гого человека в двух различных ситуациях: когда тот свободен в выбо-ре модели своего поведения и когда тому данное поведение предпи- сано (т.е. он несвободен в выборе). Казалось бы, естественно ожидать, что личностная атрибуция будет осуществлена значительно более оп-ределенно в первом случае, где наблюдаемый индивид — подлинный субъект действия. Однако в ряде экспериментов эта идея не подтвер-дилась.

Интересен эксперимент Джонса и Харриса. Испытуемым, разде-

167

ленным на две группы, давались тексты «речей» их товарищей с просьбой оценить причины позиций авторов, заявленных в этих «речах». Одной группе говорилось, что позиция оратора выбрана им свободно, другой, что эта позиция оратору предписана. Во вто-ром случае было три варианта: а) якобы текст «речи» — это работа студента по курсу политологии, где от него требовалось дать краткую и убедительную защиту Ф. Кастро и Кубы; б) якобы текст «речи» — это выдержка из заявления некоего участника дискуссии, где ему также была предписана руководителем одна из позиций (про-Кастро или анти-Кастро); в) якобы текст — это магнитофонная запись психологического теста, в котором испытуемому была дана точ-ная инструкция, заявить ли ему позицию «за» Кастро или «про-тив» Кастро.

В ситуации «свободный выбор», как и следовало ожидать, испы-туемые совершили традиционную фундаментальную ошибку атрибу-•ции и приписали причину позиции оратора его личности. Но особен-но интересными были результаты приписывания причин в ситуации «несвободный выбор». Несмотря на знание того, что оратор во всех трех ситуациях был принужден заявить определенную позицию, ис-пытуемые во всех случаях приписали причину позиции автора его личности. Причем в первой ситуации они были убеждены, что имен-но автор конспекта по политологии «за» Кастро. Во второй ситуации (когда он волен был выбрать одну из позиций) испытуемые посчи-тали, что если была заявлена позиция «за» Кастро, значит автор сам «за» Кастро, если же заявлена позиция «против» Кастро, значит ав-тор действительно «против». Также и в третьей ситуации испытуемые приписали причину позиции только и исключительно автору речи. Результаты эксперимента показали, таким образом, что, даже если известен вынужденный характер поведения воспринимаемого чело-века, субъект восприятия склонен приписывать причину не обстоя-тельствам, а именно личности деятеля.

Сказанное делает тем не менее очевидным тот факт, что фунда-ментальные ошибки атрибуции не носят абсолютного характера, то есть их нельзя считать универсальными, проявляющимися всегда и при всех обстоятельствах. Если бы это было так, вообще никакие иные формы атрибуции нечего было бы и рассматривать. В действительнос-ти к названным ограничениям добавляются еще и другие. Самое важ-ное из них сформулировано в теориях атрибуции как проблема «на-блюдатель — участник».

В экспериментах (Э. Джонс и Р. Нисбет) установлено, что перцеп-тивная позиция наблюдателя события и его участника, как это было в приведенном примере, существенно различны. И различие это прояв-ляется, в частности, в том, в какой мере каждому из них свойственна фундаментальная ошибка атрибуции. Выявлено, и мы это уже виде-ли, что она присуща прежде всего наблюдателю. Участник же чаще

168

приписывает причину обстоятельствам. Почему? Существует несколь-ко объяснений.

1. Наблюдатель и участник обладают различным уровнем информа- ции: наблюдатель в общем мало знает о ситуации, в которой развер-тывается действие. Как уже отмечалось, он прежде всего схватывает очевидное, а это очевидное — личность деятеля. Участник же лучше знаком с ситуацией и более того — предысторией действия. Она его научила считаться с обстоятельствами, поэтому он и склонен в боль-шей степени апеллировать к ним.

2. Наблюдатель и участник обладают разным «углом зрения» на на-блюдаемое, у них различный перцептивный фокус. Это было ярко проиллюстрировано в известном эксперименте М. Стормса (1973). На беседу, фиксировавшуюся камерами, были приглашены два ино-странца. Кроме того, присутствовали два наблюдателя, каждый из которых фиксировал характер беседы (взаимодействия) «своего» подопечного. Затем субъектам беседы были предъявлены записи их действий. Теперь они выступали уже как наблюдатели самих себя. Стормс предположил, что можно изменить интерпретации поведе-ния, изменяя «визуальную ориентацию». Гипотеза была полностью подтверждена. Если сравнить суждения А о себе (в беседе) в том случае, когда он выступал участником, с теми суждениями, кото-рые он выразил, наблюдая себя, то они существенно расходились. Более того, суждения А о себе, наблюдаемом, практически полнос-тью совпадали с суждениями его наблюдателя. То же произошло и с субъектом Б (рис. 4).

Отсюда видно, что участники, когда видят себя на экране, дают более «личностную» атрибуцию своему поведению, так как теперь они не участники, а наблюдатели. Вместе с тем и «истинные» наблю-датели также меняют свой угол зрения. В начале эксперимента они были подлинными «наблюдателями» и потому видели личностные причины поведения подопечных (именно эту их картинку повторили бывшие участники, увидев себя на экране). Далее наблюдатели, хотя и остались наблюдателями, но смотрели уже не первичные действия своего подопечного, а как бы вторичное их воспроизведение на экра-не. Они теперь лучше знают «предысторию» и начинают «походить» на участника действия, поэтому приписывают в большей мере обсто-ятельственные причины.

Этот эксперимент в значительной мере приближает нас к рас-смотрению второго типа ошибок атрибуции — мотивационных.

Мотивационные ошибки атрибуции — это различные виды «за-щиты», пристрастия, которые субъект атрибутивного процесса вклю-чает в свои действия. Сама идея включения мотивации в атрибуцию возникла уже при первых исследованиях этого процесса. Хотя рас-смотрению фундаментальных ошибок атрибуции уделяется обычно приоритетное внимание, в действительности акцент на мотивацион-

169

Рис. 4. Изменение позиций участника и наблюдателя (экперимент М. Стормса)

ные ошибки имеет не меньшее значение. Интересна история обраще-ния к мотивационно обусловленным предубеждениям, которые про-являются в атрибутивных процессах. Первоначально эти ошибки были выявлены в ситуациях, когда испытуемые стремились сохранить свою самооценку в ходе приписывания причин поведения другого челове-ка. Величина самооценки зависела в большой степени от того, при-писываются ли себе или другому успехи и неудачи. Была выявлена тенденция, свойственная человеку, видеть себя в более позитивном свете, чем это гарантировалось бы беспристрастной позицией. Одна-ко достаточных экспериментальных данных для подтверждения этой тенденции получено не было, и на какое-то время интерес к мотива-ционным ошибкам утратился. Фундаментальные ошибки оказались в фокусе интереса исследователей. Но как только стало возникать опа-сение, что вообще вся проблематика атрибутивных процессов слиш-ком гипертрофирует роль рациональных компонентов в восприятии социальных объектов, обозначился новый виток интереса и к про-блемам мотивации социального познания вообще, и к мотивацион-ным ошибкам атрибуции в частности. Хотя когнитивные схемы исхо-дят из того, что всякий «наивный наблюдатель» по существу дей-ствует как «непрофессиональный ученый», то есть более или менее рационально, вместе с тем в действительности существует более «теп-лая» картина атрибутивного процесса. Она включает так называемые «горячие когниции», что доказывалось уже психологикой. Секрет этого «окрашивания» когниции в более теплые тона, по-видимому, нужно искать в мотивации.

Значительная разработка этой проблемы принадлежит Б. Вайнеру. Он предложил рассматривать три измерения в каждой причине: внут-реннее — внешнее; стабильное — нестабильное; контролируемое — неконтролируемое. Различные сочетания этих измерений дают восемь моделей (возможных наборов атрибуций):

1) внутренняя — стабильная — неконтролируемая;

2) внутренняя — стабильная — контролируемая;

3) внутренняя — нестабильная — неконтролируемая;

4) внутренняя — нестабильная — контролируемая;

5) внешняя — стабильная — неконтролируемая;

6) внешняя — стабильная — контролируемая;

7) внешняя — нестабильная — неконтролируемая;

8) внешняя — нестабильная — контролируемая.

Вайнер предположил, что каждое сочетание включает в себя раз-личную мотивацию. Это можно пояснить следующим примером. Ученик плохо ответил урок. В разных случаях он по-разному объясняет свое поведение: если он сослался на низкие способности к данному предмету, то он избирает ситуацию 1; если он признает, что ленился, то, возможно, выбирает ситуацию 2; если сослался на внезапную

171

болезнь перед ответом, то выбирает ситуацию 3; если отвлекся на просмотр телепередачи — ситуацию 4; если обвинил школу в слиш-ком высокой требовательности, то выбирает ситуацию 5; если учи-тель оценивается как плохой — то ситуацию 6; если просто «не ве-зет», то ситуацию 7; наконец, если сосед ремонтирует дом и посто-янно стучит, мешая заниматься, то это будет уместно объяснить, ситуацией 8.

Как видно, процесс объяснения причин здесь включает в себя представление о достигаемой цели, иными словами, связан с моти-вацией достижения. Более конкретная связь установлена Вайнером между выбором причины и успешностью или неуспешностью дей-ствия. Идея эта поясняется при помощи эксперимента: испытуемым обрисован гипотетический человек, который был либо успешен, либо неуспешен в каком-либо задании. Трудность задания при этом обо-значалась как «внешняя» причина, а способности человека — как «внут-ренняя» причина. Выявлено, что если человек более способный, то его успех приписывается внутренней причине, а неуспех — причине внешней. Напротив, для человека менее способного успех приписы-вается внешней причине (задание не слишком сложное), а неуспех — внутренней причине (такой уж он).

Этот же эффект был установлен и относительно статуса человека: один тип объяснения давался для высокостатусного и другой тип — для низкостатусного. Это подтверждено в эксперименте Тибо и Рик-кена (1995): «наивному субъекту» предъявляются два «конфедерата» (лица, находящиеся в сговоре с экспериментатором). Один из них парадно одет, о нем сказано, что он только что защитил диссертацию. Другой одет кое-как, и сказано, что он студент первого курса. Экспе-риментатор дает «наивному субъекту» задание — произнести речь в пользу донорства и убедить двух «конфедератов» тотчас же сдать кровь в качестве доноров. «Конфедераты» слушают речь и вскоре сообщают, что они убедились и идут сдавать кровь. Тогда экспериментатор про-сит «наивного» объяснить, почему они так поступают? Ответ разли-чен в двух случаях: «наивный» полагает, что защитивший диссерта-цию, по-видимому, высокосознательный гражданин и сам принял такое решение, студент-первокурсник же принял такое решение, конечно, под влиянием «речи», то есть воздействия со стороны «наи-вного». Локус причинности в первом случае внутренний, во втором — внешний. Очевидно, такое распределение локусов связано со стату-сом воспринимаемого лица.

Из трех предложенных «делений» причин лучше исследованы пер-вые два: внутренние — внешние и стабильные — нестабильные. Причем именно манипуляции с этими двумя типами причин и порождают боль-шинство мотивационных ошибок. Как мы видели, приписывание внут-ренних или внешних причин зависит от статуса воспринимаемого, в случае же оценивания своего поведения — от самооценки. Приписыва-

172

ние стабильных — нестабильных причин особенно тесно связано с при-знанием успеха — неудачи. Если объединить все эксперименты, касаю-щиеся использования этих двух пар причин, то результат везде однозна-чен: в случае успеха себе приписываются внутренние причины, в случае неуспеха — внешние (обстоятельства); напротив, при объяснении причин поведения другого возникают разные варианты, которые толь-ко что рассматривались.

Эта часть исследований атрибуции особенно богата эксперимен-тами. Известный эксперимент Кранца и Руда был использован М.Н. Николюкиной. При анализе выполнения некоторого задания фик-сировались четыре «классических» фактора: способности, усилия, трудность задания, успех. В эксперименте Николюкиной рассматри-вались атрибутивные процессы в группе: здесь всегда есть определен-ные ожидания относительно успешности — неуспешности каждого члена группы в конкретном виде деятельности. Была предложена сле-дующая гипотеза: успехам тех, кто на шкале успешности по данному виду деятельности выше испытуемого, приписываются внутренние причины, а неуспеху — внешние; успехам тех, кто на шкале ниже испытуемого, приписываются внешние причины, а неуспехам — внутренние. В качестве испытуемых выступили учащиеся нескольких групп. Каждый из них проранжировал своих соучеников по уровню компетентности (успешности) в каком-либо предмете (например, в математике или литературе). На построенной шкале каждый учащий-ся обозначил свое место. Затем были проведены контрольные работы по соответствующему предмету и испытуемым сообщены получен-ные оценки. Далее каждый проинтерпретировал результаты других учеников. Оказалось, что если человек, помещенный мною на шка-ле выше меня, получит "более позитивную, чем я, оценку, то я приписываю это внутренним причинам (он субъективно воспри-нимался мною как более успешный, и оценка соответствует этому представлению). Если же этот ученик вдруг получал оценку ниже «моей», я приписываю это внешней причине (он вообще-то сильнее меня, значит, в низкой оценке «повинно» какое-то внешнее обсто-ятельство). Обратная логика рассуждений присутствовала при при-писывании причин успеха и неудачи субъектам, расположенным на шкале ниже «моего» уровня. Таким образом, гипотеза полнос-тью подтвердилась.

Можно считать доказанным тот факт, что в тех или иных формах, но мотивация включается в атрибутивный процесс и может порож-дать ошибки особого рода.

Теперь можно подвести итоги рассмотрения теорий атрибуции в контексте их места в психологии социального познания.

Итак, атрибутивный процесс начинается с мотивации индивида понять причины и следствия поступков других людей, то есть в ко-нечном счете понять смысл человеческих отношений. Причем у чело-

века всегда присутствует как потребность понять эти отношения, так и потребность предсказать дальнейший ход этих отношений. В отли-чие от теорий когнитивного соответствия, в теории каузальной атри-буции достижение когнитивного соответствия не есть необходимый и желаемый результат когнитивной «работы». Соответствие здесь есть скорее критерий для понимания того, когда причинное объяснение кажется достаточным. Причина, которую индивид приписывает яв-лению (или человеку), имеет важные последствия для него самого, для его чувств и поведения. Значение события и реакция человека на него детерминированы в большей степени приписанной причиной. Поэтому сам поиск причин, их адекватный выбор в различных ситу-ациях есть важнейшее условие ориентации человека в окружающем его социальном мире.

СОЦИАЛЬНАЯ ПСИХОЛОГИЯ ГРУПП

А. И. Донцов

О ПОНЯТИИ «ГРУППА» В СОЦИАЛЬНОЙ ПСИХОЛОГИИ*

<...> Этимологически «группа» восходит к двум корням: «узел» и «круг». В XVII в. термин «группа» (от итальянского groppo, gruppo) использовался художниками и скульпторами для обозначения такого способа компоновки изобразительного материала, при котором фи-гуры, образуя доступное взору единство, производят целостное худо-жественное впечатление. В XVIII в. это слово широко распространяется как указание на возможность объединения некоторого числа одно-родных неодушевленных объектов и начинает употребляться для наи-менования реальных человеческих общностей, члены которых обла-дают каким-либо отличающим их общим признаком.

Однако потребовалось целое столетие, пока явление, обозначае-мое словом «группа», стало предметом широкого и осознанного науч-но-психологического интереса. Психологическое открытие социаль-ной группы как особой реальности человеческих отношений произошло во второй половине XIX в. и послужило решающим стимулом разви-тия новой «парадной» ветви психологического и социологического знания — социальной психологии. Именно в это время К.Д. Кавелин, П.Л. Лавров, Н.К. Михайловский, Н.Н. Надеждин, Г.В. Плеханов, А.А. Потебня и другие в России, В. Вундт, Г. Зиммель, Ф. Теннис в Германии, Д.С. Милль и Г. Спенсер в Англии, С. Сигеле в Италии, Э. Дюркгейм, Г. Лебон и Г. Тард во Франции, Ф. Гидцингс, Ч. Кули, Э. Росс, А. Смолл, У. Томас и Л. Уорд в США, пытаясь осмыслить общественно-исторические процессы своего времени (формирование государств, революции, войны, индустриализацию, урбанизацию, воз-росшую социальную и профессиональную мобильность населения и

¹ Вестник Моск. ун-та. Сер. 14. Психология. 1997. № 4. С. 17-25.

пр.), обратились к анализу — преимущественно умозрительному — психологических особенностей народов, общества, масс, толпы, пуб-лики, полагая, что именно психология больших социальных общнос-тей определяет ход истории. К концу XIX в. в понятийный аппарат социальной психологии прочно вошли такие понятия, как «нацио-нальный характер», «национальное сознание (самосознание)», «со-циальное мышление», «менталитет», «коллективные представления», «массовое поведение», «лидерство» и др.

Утверждение естественно-научной парадигмы в социальной пси-хологии, ориентированной на идеал строгого объективного физичес-кого знания, а также запросы различных сфер общественной практи-ки послужили причиной того, что в 10—20-е гг. XX в. главным объек-том эмпирического (прежде всего экспериментального) изучения постепенно становится малая группа — ближайшее социальное окру-жение человека, среда его непосредственного общения. В.М. Бехтерев и М.В. Ланге, а вслед за ними Б.В. Беляев, А.С. Залужный и другие российские ученые, их американские коллеги Ф. Олпорт, Ф. Трэшер, У. Макдуголл, переехавший к тому времени в США, немецкий иссле-дователь В. Мёде на основе разнообразных эмпирических данных при-ходят к единому выводу, что взаимодействие с другими людьми и даже их присутствие — реальное, воображаемое или подразумевае-мое — существенно влияет на мысли, чувства и поведение человека и, более того, сопровождается возникновением «надындивидуальных» явлений, свойственных некоторой совокупности лиц как целому. В те же 20-е гг. пристальное внимание малой группе начали уделять психо-терапевты, педагоги, социальные работники, расценившие ее как важное условие и необходимый контекст эффективного разноплано-вого воздействия на индивида.

С 30-х гг. интерес к психологической проблематике групп приоб-ретает массовый и устойчивый характер, особенно в США. Давно став-шие классическими исследования Э. Мэйо, Я. Морено, М. Шерифа, К. Левина, его первых американских учеников Р. Липпита, Р. Уайта, Д. Картрайта, Л. Фестингера, к которым несколько позже примкнули А. Бейвелас, Дж. Френч, М. Дойч, Дж. Тибо, Г. Келли, заложили осно-ву современного понимания природы внутригрупповых процессов, рав-но как и продемонстрировали возможности работы с группой как объектом и инструментом психотехнического воздействия.

Что именно стремились и стремятся понять психологи, изучая груп- пы? Может показаться парадоксальным, но, несмотря на без малого полуторавековую традицию социально-психологического исследова-ния человеческих общностей, проблемная область их анализа осозна-на авторами отнюдь не единодушно и не окончательно. В чем состоят те фундаментальные неясности, которые позволяют считать группу в полном смысле слова проблемой (от греч. «трудность, преграда») со-циально-психологического знания?

176

По моему мнению, история и современное состояние психологи-ческого изучения социальных групп — это систематически возобнов-ляющиеся попытки ответить на пять блоков фундаментальных вопро-сов. 1) Как первоначально номинальная общность некогда посторон-них людей превращается в реальную психологическую общность? Благодаря чему возникают и в чем состоят феномены и процессы, знаменующие рождение группы как целостного психологического образования? Как появляется и проявляется групповая сплоченность? 2) Каков цикл жизнедеятельности группы от момента возникнове-ния до распада? Каковы предпосылки и механизмы ее перехода от одного качественного состояния к другому? Какие факторы опреде-ляют длительность существования группы? 3) Какие процессы обес-печивают стабильность и эффективность функционирования группы как коллективного субъекта общей деятельности? Каковы способы стимуляции ее продуктивности? Как возникает и реализуется руково-дящее начало групповой активности? Как происходит функциональ­но-ролевая дифференциация членов группы либо ее подгрупп? Влияет ли структура взаимодействия людей в группе на характер их межлично-стных отношений? 4) Как зависит психологическая динамика группы от ее положения в обществе? В какой степени социальный статус груп-пы предопределяет траекторию ее жизненного пути? Как связаны внут-ригрупповые процессы и феномены с особенностями межгрупповых отношений данной группы? 5) Происходит ли что-либо с человеком, когда он становится членом группы? Изменяются ли его взгляды, цен-ности, привычки, пристрастия? Если да, каковы механизмы воздей-ствия группы на личность и насколько глубоки его последствия? Мо-жет ли и при каких условиях отдельная личность выступить фактором групповой динамики? Как сказываются на судьбе группы индивиду-ально-психологические особенности ее участников?

Многообразие социальных объединений, выступавших объектами психологического анализа на протяжении полутора столетий, равно как и серьезные трансформации, которые они претерпели за этот период, исключают однозначность встречающихся в литературе ответов на по-ставленные вопросы. Однако направленность их решения просматрива-ется достаточно четко: она продиктована сложившимся пониманием сущности социальной группы как относительно устойчивой совокуп-ности людей, исторически связанных общностью ценностей, целей, средств либо условий социальной жизнедеятельности. Конечно, сама по себе эта дефиниция, впрочем, как и любая другая из многих десят-ков существующих в социальной психологии, не позволяет полностью и всесторонне охарактеризовать психологическое своеобразие столь многопланового явления, как человеческая группа. Давно известно, что всякое явление всегда богаче собственной сущности. Многоликость, динамичность и изменчивость реальных социальных групп не могут быть сведены к остающимся неизменными их сущностным свойствам — ста-

177

бильности, историчности, общности жизнедеятельности. Однако дру-гого пути у нас нет, ибо дать определение какого-либо объекта — это значит сформулировать критерии его отличия от других объектов, критерий же (от греч. «мерило, пробный камень») может быть только устойчивым, следовательно, сущностным отличительным признаком. Какими же качествами должна обладать некоторая совокупность лю- дей, чтобы ее можно было отнести к разряду социальных групп ?

Детальный анализ социально-психологических представлений о природе социальной группы, сложившихся в русле различных теоре-тических ориентации, к числу главных отличительных признаков со-циальной группы позволяет отнести следующие: 1) включенность человеческой общности в более широкий социальный контекст, сис-тему общественных отношений, определяющих возможность возник-новения, смысл и пределы существования группы и задающих (пря-мо или от противного) модели, нормы или правила межиндивиду-ального и коллективного поведения и межгрупповых отношений; 2) наличие у членов группы значимого основания (причины) сообща находиться в ней, отвечающего интересам всех ее участников и спо-собствующего реализации потребностей каждого; 3) сходство участи состоящих в группе людей, которые разделяют условия, события жизни и их последствия и в силу этого обладают общностью впечатлений и переживаний; 4) длительность существования, достаточная для воз-никновения не только специфического языка и каналов внутригруп-повых коммуникаций, но и коллективных истории (традиций, воспо-минаний, ритуалов) и культуры (представлений, ценностей, симво-лов, памятников), оказывающих унифицирующее воздействие на мироощущение членов группы и тем самым сближающих их; 5) раз-деление и дифференциация функциональных ролей (позиций) между членами группы или ее подгруппами, обусловленные характером об-щих целей и задач, условий и средств их реализации, составом, уров-нем квалификации и склонностями образующих группу лиц, что пред-полагает кооперативную взаимозависимость участников, комплемен-тарность (взаимодополнительность) внутригрупповых отношений; 6) наличие органов (инстанций) планирования, координации, кон-троля групповой жизнедеятельности и индивидуального поведения, которые персонифицированы в лице одного из членов группы, наде-ленного особым статусом (вождя, монарха, лидера, руководителя и т.п.), представлены подгруппой, обладающей специальными пол-номочиями (парламент, политбюро, дирекция, ректорат и т.п.), либо распределены между членами группы и обеспечивают целенаправлен-ность, упорядоченность и стабильность ее существования; 7) осозна-ние участниками своей принадлежности к группе, самокатегоризация в качестве ее представителей, более сходных друг с другом, чем с членами иных объединений, возникновение на этой основе чувства «Мы» («Свои») и «Они» («Чужие») с тенденцией переоценивать дос-

178

тоинства первых и недостатки вторых, особенно в ситуации межгруп-пового конфликта, стимулирующего рост внутригрупповой солидар-ности за счет частичной деперсонификации самовосприятия членов группы, рассматривающих себя в ситуации угрозы извне как ее рав-нозначньгх защитников, а не изолированных обладателей уникальных особенностей; 8) признание данной человеческой общности как груп-пы ее социальным окружением, обусловленное участием группы в процессе межгрупповой дифференциации, способствующей станов-лению и обособлению отдельных общественных объединений и по-зволяющей со стороны различать их в сложной структуре социального целого и идентифицировать их представителей на основе разделяемых сообществом критериев, сколь бы схематичны, ригидны и пристрас-тны они ни были: стереотипизированность и эмоциональность меж-групповых представлений, возможно, позволяют сомневаться в их ис-тинности, но отнюдь не препятствуют эффективному опознанию и категоризации как самих групп, так и их участников.

Каким образом ограниченная в социальном пространстве совокуп- ность людей приобретает названные признаки социальной группы? Бла- годаря чему исторически конкретное множество лиц становится кол- лективным субъектом социально-психологических феноменов? Г.М. Анд-реева, Л.П. Буева, А.В. Петровский, ряд других отечественных исследователей, в том числе автор этих строк, считают главным сис-темообразующим и интегрирующим основанием группы социально обусловленную совместную предметную деятельность. В первом при-ближении она может быть понята как организованная система актив-ности взаимодействующих индивидов, направленная на целесообраз-ное производство (воспроизводство) объектов материальной и духов-ной культуры, т.е. совокупности ценностей, характеризующих способ существования общества в данный исторический период. Содержание и формы групповой жизнедеятельности в итоге продиктованы палит-рой общественных потребностей и возможностей. Социальный кон-текст определяет материальные и организационные предпосылки об-разования группы, задает цели, средства и условия групповой актив-ности, а во многом и состав реализующих ее индивидов.

Говоря о психологии социальной группы, до сих пор мы пытались определить, какие свойства должна приобрести некая совокупность людей, чтобы стать действительной человеческой общностью. Анализ социально-психологических трактовок группы к таким свойствам по-зволил отнести устойчивость существования, преобладание интегратив-ных тенденций, достаточную отчетливость групповых границ, возник-новение чувства «Мы», близость норм и моделей поведения и другие, перечисленные выше. Попробуем теперь подойти к той же проблеме с иной стороны. Задумаемся: чего должна быть лишена социальная груп-па, чтобы, утратив названные свойства, превратиться в номинальную совокупность людей, не обладающую какой бы то ни было «коллектив-но

ной психологией»? В другой формулировке: чем отличается условная группа лиц, обычно выделяемая в статистике, от реальной? Ответ не прост, но очевиден — отсутствием взаимосвязи и взаимозависимости участников в образе жизни, определяющем возможность и способ удовлетворения значимых потребностей, интересов и целей.

Формы групповой взаимозависимости людей столь же многообраз-ны, как сами человеческие объединения. Это язык, территория, одеж-да, каналы коммуникаций, обычаи, традиции, ритуалы, символы, убеж-дения, верования, объединяющие представителей этнических, поли-тических, религиозных и других больших групп. Это общее зрелище, массовое действие или событие — концерт рок-звезды, демонстрация, стихийное бедствие, временно сближающие порой значительное коли-чество посторонних лиц. Это непосредственно наблюдаемое взаимодей-ствие нескольких лиц, активно помогающих друг другу достичь общей цели: вытащить невод, потушить пожар или сыграть спектакль. Это за-частую скрытые от беглого взгляда эмоциональные взаимоотношения членов футбольной команды, армейского взвода, педагогического кол-лектива и иных малых групп: любовь и ненависть, жертвенность и эго-изм — тоже проявления созависимости. Это, наконец, сам способ по-вседневного бытия человека, усердно воспроизводящего общественные — внутренне предполагающие наличие других людей — порядки даже на необитаемом острове. Можно, как известно, страдать одиночеством в толпе, но и незримая толпа способна отравить уединение.

Простые и сложные, прямые и опосредованные межиндивидуаль-ные связи порождены групповым характером человеческой жизнеде-ятельности и не могут быть адекватно поняты в отрыве от ее содержа-тельных и структурно-функциональных особенностей. Группа присяж-ных заседателей, выносящих решение о виновности подсудимого, и жюри музыкального конкурса, определяющее лауреата, могут быть идентичны по численности, половозрастному составу, длительности существования и иным признакам, но как же различна царящая в них психологическая атмосфера! Впрочем, подобные различия можно об-наружить и при сравнении групп с более сопоставимыми целями де-ятельности. Хотя и членов королевской фамилии, и казацкий род объе-диняют отношения родства, способы их поддержания далеко не тож-дественны. Целостная система активности взаимодействующих индивидов выступает как способ реализации определенного вида со-вместной деятельности, а сама группа — как ее совокупный субъект в исторически' конкретном общественном контексте. Социально обус-ловленные закономерности осуществления и воспроизводства совме-стной деятельности — материальной или духовной, производствен-ной или семейной, созидательной или деструктивной, творческой или рутинной — и приводят к возникновению группы как реальной пси-хологической общности. Отомрет деятельность — прервется общность, а вместе с ней перестанет существовать группа.

180

Показательно, что содержание, способ возникновения, форма осуществления, длительность существования совместной деятельнос-ти, количество и характер взаимосвязей ее участников являются глав-ными основаниями классификации групп. По числу участников («раз-меру») различают малые и большие группы, по непосредственности взаимодействия и взаимоотношений — первичные и вторичные, по способу образования — спонтанно возникшие, неформальные (нео-фициальные, «естественные») и институционально созданные, фор-мальные (официальные) группы, по длительности существования — временные и постоянные, по степени регламентации групповой жиз-недеятельности — организованные и неорганизованные, по прони-цаемости границ — открытые и закрытые, по личностной значимости для участников — референтные группы и группы членства, по уров-ню развития — становящиеся (вновь созданные, «диффузные») и раз-витые группы (коллективы). Названные основания классификации имеют эмпирический характер и представляют собой совокупность взаимосвязанных дихотомических, точнее — псевдодихотомических делений, используемых для упорядоченного описания реальных групп, обычно противопоставляемых условным, искусственно сконструиро-ванным исследователем по определенному признаку.

Конечно, по-прежнему особое внимание социальных психологов привлекает малая группа— ограниченная совокупность непосредственно («здесь и теперь») взаимодействующих людей, которые: 1) относи-тельно регулярно и продолжительно контактируют лицом к лицу, на минимальной дистанции, без посредников; 2) обладают общей це-лью или целями, реализация которых позволяет удовлетворить значи-мые индивидуальные потребности и устойчивые интересы; 3) уча-ствуют в общей системе распределения функций и ролей в совмест-ной жизнедеятельности, что предполагает в различной степени выраженную кооперативную взаимозависимость участников, прояв-ляющуюся как в конечном продукте совместной активности, так и в самом процессе его производства; 4) разделяют общие нормы и пра-вила внутри- и межгруппового поведения, что способствует консоли-дации внутригрупповой активности и координации действий по от-ношению к среде; 5) расценивают преимущества от объединения как превосходящие издержки и большие, чем они могли бы получить, в других доступных группах, а потому испытывают чувство солидарно-сти друг с другом и признательность группе; 6) обладают ясным и дифференцированным (индивидуализированным) представлением друг о друге; 7) связаны достаточно определенными и стабильными эмо-циональными отношениями; 8) представляют себя как членов одной группы и аналогично воспринимаются со стороны. Вернемся к исход-ному вопросу: так что же произошло с группой в социальной психо-логии? По моему мнению, по меньшей мере три события. Во-первых, теоретическая девальвация концепта «группа»: вопреки реальности он

181

рассматривается как нечто уже известное и не требующее специаль-ных фундаментальных изысканий, хотя общей теории группы в соци-альной психологии, увы, по сей день не существует. Во-вторых, ди- версификация понятия группы, его распространение на новые пред-метные области и в то же время превращение в своего рода «фон» исследований организационных систем, социальной и, в частности, этнической идентичности личности, процессов общения и т.п. В-тре-тьих, прагматизация анализа группы, неоправданное забвение общих проблем в угоду актуальным запросам бизнеса, политики, идеологии и пр. Насколько существенную роль сыграют эти события в дальней-шей судьбе проблематики группы, покажет будущее.

П. Штомпка

СОЦИОЛОГИЯ СОЦИАЛЬНЫХ ИЗМЕНЕНИЙ"

Определение социальных движений

<...> Выделим следующие основные компоненты социальных дви-жений.

1. Коллективность людей, действующих совместно.

2. Единство в отношении цели коллективных действий, а имен-но — изменения в обществе, причем цель должна восприниматься участниками однозначно.

3. Коллективность относительно диффузна, с низким уровнем формальной организации.

4. Действия имеют относительно высокую степень стихийности и не принимают институциализированные, застывшие формы.

Суммируем сказанное. Под социальными движениями мы подра-зумеваем свободно организованные коллективы, действующие совме-стно в неинституциализированной форме для того, чтобы произвести изменения в обществе. Некоторые классические дефиниции социальных движений выглядят так.

«Коллективные предприятия для установления нового порядка жизни».

«Коллективные предприятия для преобразования социального порядка».

«Коллективные усилия по изменению норм и ценностей». «Кол-

* Штомпка П. Социология социальных изменений/Пер с нем. М.: Аспект Пресс, 1996. С. 339-342, 345-361, 363-366.

182

лективность, действующая в течение некоторого времени для того, чтобы обеспечить изменения в обществе (в группе), частью которого она является, или не допустить изменений». «Коллективные усилия по контролю над изменениями или корректировке их направления».

Современные авторы дают более пространные характеристики социальных движений.

«Коллективные попытки выражения недовольства, возмущения и поддержки или сопротивления изменениям».

«Группы индивидов, объединяющихся ради выражения недоволь-ства общественным порядком и изменения социальных и политичес-ких основ, вызывающих такое недовольство».

«Нетрадиционные группы, обладающие различной степенью фор-мальной организации, пытающиеся произвести радикальные измене-ния или препятствовать им».

По мнению некоторых исследователей, социальные движения «су-ществуют дольше, чем толпы, массы и сборища, и более интегриро-ваны. Тем не менее они не организованы так, как обычно организова-ны политические клубы и другие ассоциации».

Другое определение: движение — «это устойчивая поддержка свя-зей между влиятельными национальными деятелями, успешно высту-пающими от имени тех, чьи интересы формально не имеют представи-тельства в существующих структурах. В этом процессе такие деятели пуб-лично выставляют требование изменить распределение власти, что в свою очередь демонстрирует публичную поддержку самого требования».

Во всех определениях подчеркивается тесная связь между соци-альными движениями и социальными изменениями. Как отмечают Вуд и Джексон, «изменения являются основной характеристикой соци-альных движений... Социальные движения тесно связаны с социальны-ми изменениями». Данное обстоятельство, казалось бы, очевидное, тем не менее требует разъяснения.

1. Цель может быть поддерживающей, утверждающей, когда пред-полагается ввести в общественную жизнь какие-то новые элементы, будь то новое правительство или политический режим, новые при-вычки, законы или институты, либо отрицающей, когда планируется остановить, предотвратить или повернуть вспять различные процессы (например, ухудшение экологической обстановки, снижение урожай-ности, рост преступности, распространение абортов и т.д.).

2. Социальные движения имеют различные причинные связи с из-менениями. С одной стороны, они могут рассматриваться как конечная причина последних, т.е. как условия, необходимые и достаточные для их совершения. Проблема в том, что обычно для достижения своей цели общественные движения должны разворачиваться в благоприятных со-циальных условиях, при наличии благоприятной «структуры возмож-ностей», или, если воспользоваться образным сравнением, должны «подняться на гребень волны» других социальных сил. Они эффективны

1 Q1

лишь тогда, когда дополняются другими факторами, и вряд ли служат единственной причиной изменений. Обычно это необходимое, но не достаточное условие социальных преобразований.

Но социальные движения могут рассматриваться и просто как сим-птомы, эпифеномены, сопровождающие процессы, которые раскры-ваются по своим собственным законам (например, сопровождение про-гресса, модернизации, урбанизации неожиданными экономическими кризисами). В этом смысле они похожи на лихорадку, отражающую бо-лее глубокие изменения в социальном организме. Проблема здесь в том, что многие социальные движения способствуют социальным преобра-зованиям, влияют на их направление и скорость, не говоря уже о тех, которые действительно инициируют социальные сдвиги.

Наиболее разумным является подход, согласно которому движе-ния — это средства в причинной цепи социальной практики, продук-ты более ранних изменений и вместе с тем производители (или по крайней мере сопроизводители) дальнейших преобразований. Движе-ния возникают не на пустом месте, они объединяют социальный про-цесс и попытки повлиять на его ход. По словам Тома Бернса, «они являются носителями, равно как и создателями, и реформаторами нормативных систем».

Аналогичное замечание делает и Дитер Рухт: «Социальные движе-ния являются одновременно продуктом и производителем социальных процессов. Действуя в пределах исторически созданной и относитель-но стабильной основы, они также активно участвуют в изменении политических взглядов, властных структур и культурных символов». Воспользуемся простой диаграммой:

Предшествующие социальные процессы —> социальные движения —> последующие социальные процессы

Поток социальных изменений

3. Третье соображение касается области, в которой действительно происходят изменения, вызываемые социальными движениями. Дело в том, что любое социальное движение составляет часть того самого общества, в котором происходят изменения, охватывающие некото-рые (иногда достаточно обширные) области его функционирования, иначе говоря, действует на общество изнутри. Это случай, когда «об-щество преобразует общество». Значительная часть изменений, про-изводимых движениями, представляет собой изменения в самом дви-жении (его составе, идеологии, правилах, предписаниях, организа-циях и т.д.), и даже внешние сдвиги в более широком контексте (законодательной системе, политических режимах, культуре), выз-ванные движением, по принципу обратной связи влияют на его соб-ственных членов и структуры, изменяя их мотивацию, установки, идеи и т.д. Социальные движения, изменяя общество, изменяют в этом

184

процессе себя (они мобилизуются, организуются) для того, чтобы влиять на общество более эффективно. Изменения в самом движении и изменения, которые производит движение, идут рука об руку, со-здавая взаимосвязанные, конкурирующие процессы. Эта уникальная черта социальных движений делает справедливым заявление Гари Маркса и Джеймса Вуда о том, что «социальные движения более ди-намичны, чем большинство других социальных форм». Они являются социальными движениями par excellence (по преимуществу).

Типы социальных движений

1. Социальные движения отличаются друг от друга по масштабам предполагаемых изменений. Некоторые из них относительно ограниче-ны по своим целям и не ориентированы на преобразования основных институциональных структур. Они хотят преобразований внутри струк-туры, а не ее самой. Мы называем их реформистскими. Таковы, напри-мер, движения за и против абортов, которые требуют соответствующих изменений в законодательстве; движения за права животных, которые призывают запретить эксперименты над ними; движения, которые вы-ступают за ограничение скорости на германских автострадах. Другие дви-жения стремятся к более глубоким преобразованиям, пытаются затро-нуть основы социальной организации. Вследствие того, что под их при-целом оказываются институты, занимающие центральное, стратегическое положение, изменения имеют гораздо более далеко идущие послед-ствия, чем предполагалось изначально. В результате происходит преоб-разование самого общества, а не внутри него. Такие движения мы назы-ваем радикальными. К ним относятся, например, движения за граждан-ские права в США, против апартеида в Южной Африке, за национальное освобождение в колониальных странах. Когда предполагаемые измене-ния охватывают все ключевые аспекты социальной структуры (полити-ческий, экономический, культурный) и направлены на тотальное из-менение общества, построение вместо него «альтернативного» обще-ства, тогда мы говорим о революционных движениях. К ним, в частности, относятся фашистское и коммунистическое движения.

Другую формулировку той же типологии дал Нейл Смелзер, ко-торый различал движения, «ориентированные на нормы» и «ориен-тированные на ценности». Первые нацелены на утверждение разделя-емой всеми идеологии, которая предполагает пересмотр норм; вто-рые — на пересмотр ценностей. Ценности, по Смелзеру, включают в себя общечеловеческие стремления к справедливости, знаниям, де-мократии, свободе, а нормы представляют собой средства достиже-ния этих целей. Таковы, например, дисциплина, образование, труд. «Нормы имеют более специфический характер, чем общие ценности, поскольку они уточняют определенные регулирующие принципы, необходимые для реализации ценностей».

185

2. Социальные движения различаются по качеству предполагаемых изменений. Некоторые стремятся создать новые институты, ввести новые законы, внедрить новый образ жизни, новые верования. Коро-че говоря, они хотят сформировать общество, которое раньше не су-ществовало. Такие движения ориентированы на будущее. Их можно на-звать прогрессивными. К ним можно отнести, например, движения рес-публиканцев, социалистов, движения за освобождение женщин. Другие движения обращены в прошлое, стремясь восстановить институты, за-коны, образ жизни и верования, которые когда-то существовали, но забылись или были отброшены в ходе истории. Предлагаемые ими изме-нения направлены в прошлое, и основное внимание уделяется возрож-дению традиции. Мы можем назвать их «консервативными» или «ретро-активными». Это и экологическое движение; и фундаменталистские ре-лигиозные движения, и движение «Морального большинства» в США, призывающее вернуться к семейным ценностям; и монархические дви-жения, выступающие за восстановление монархического строя; и дви-жение за этническое возрождение в Восточной и Центральной Европе, которое возникло после краха коммунизма. Различие между прогрес-сивными и консервативными движениями аналогично общему полити-ческому разделению на левых и правых. Левые чаще прогрессивно ори-ентированы, правые обычно консервативны.

3. Социальные движения различаются по отношению к целям пред-полагаемых изменений. Одни сосредоточиваются на изменении соци-альных структур, другие — на изменении личности. Первые принима-ют две формы. Социополитические движения (или, как их называет Чарлз Тилли, «национальные социальные движения») пытаются до-биться изменений в политике, экономике, вызвать сдвиги в классо-вых и стратификационных структурах. «Социокультурные движения» стремятся изменить убеждения, кредо, ценности, нормы, символы (вспомним, например, битников, хиппи, панков).

Движения, нацеленные на изменения личности, также принима-ют две формы. Первая — мистические или религиозные движения, которые борются за спасение своих членов и общее оживление рели-гиозного духа (религиозные движения в средние века, исламские фун-даменталистские движения, евангелическое движение, объявленное папой Иоанном Павлом II) и призывают к самосовершенствованию, душевному и физическому комфорту.

Движения, направленные на изменение структуры, предполага-ют, что достижение этой цели повлияет и на личность. И наоборот, движения второго типа предполагают, что люди, изменившиеся к луч-шему, будут постепенно формировать более совершенные социальные порядки. И все же одни движения ключевым считают изменение струк-тур, а другие — людей.

Сочетая критерий цели с критерием диапазона, Давид Аберль предложил четырехзвенную классификацию социальных движений: 186

преобразовательные, направленные на полное изменение структур; реформаторские, направленные на их частичные изменения; движе-ния спасения, преследующие цель-полностью изменить членов обще-ства; альтернативные, предполагающие их частичное изменение.

4. Социальные движения различаются «вектором» изменений. Как я уже упоминал, у большинства движений «вектор» позитивен. Но может сложиться и противоположная ситуация, когда люди объеди-няются не для того, чтобы ввести в свою жизнь что-то новое, а для того, чтобы воспрепятствовать развитию тех или иных социальных тенденций. В таких случаях мы говорим об отрицательном «векторе». К данной категории принадлежат многочисленные движения, высту-пающие против современности, например, те, что защищают мест-ные культуры, борются с глобализацией, пытаются возродить этни-ческие или национальные особенности, укрепить фундаменталистс-кие религиозные предписания. Сюда же можно отнести экологические движения, поскольку они протестуют против явлений (загрязнения окружающей среды, истощения ресурсов), вызванных индустриали-зацией. Существуют движения, цель которых — приостановить дей-ствие конкретных законов или решений правительства, например, движение в США против введенных методов расового объединения в школах, движение «самозащиты» польских крестьян против высоких налогов. Еще одна, особая категория — альтернативные движения. Иногда имеют место симметричные пары: левые и правые, антисеми-ты и сионисты, атеисты и фундаменталисты, демократы-реформато-ры и сторонники жесткой линии.

5. Социальные движения отличаются по лежащей в их основе стра-тегии, или «логике», их действия. Одни следуют «инструментальной» логике, стремясь достичь политической власти и ее средствами уси-лить предполагаемые изменения в законах, институтах и организа-ции общества. Их первичная цель — политический контроль. Если это удается, то такие движения превращаются в группы давления или политические партии, входят в парламенты и правительства. Приме-ры недавнего времени партия «зеленых» в Германии и победоносная «Солидарность» в Польше.

Другие следуют «экспрессивной» логике, стремясь достичь авто-номии, добиться равных прав, культурной или политической эман-сипации для своих членов или более широких общностей. Таковы дви-жения за гражданские права, этнические, феминистские, за права гомосексуалистов. <...>

6. Различные типы движений действуют в разные исторические эпохи. Для современной истории наиболее характерны два типа. Дви-жения, характерные главным образом для раннего периода современ-ной эпохи (так называемые «старые социальные движения»), были ориентированы на экономические интересы, причем их члены рекру-тировались из отдельных социальных классов жестким, централизо-

187

ванным образом. Примеры — тред-юнионы, рабочие и фермерские движения. Со временем они постепенно устаревают.

В последние десятилетия наиболее развитые капиталистические общества, вступившие в стадию постмодернизма, становятся свиде-телями возникновения другого типа, называемого «новыми социальны-ми движениями». В их числе экологическое и феминистское движе-ния, движение за мир. Им свойственны три черты.

Во-первых, они сосредоточиваются на новых темах, новых инте-ресах, новых участках социальных конфликтов. Свою реакцию на втор-жение политики, экономики, технологии и бюрократии во все сферы человеческого существования они выражают в обеспокоенности по поводу качества жизни, расширения жизненного пространства, по-беды «гражданского общества». <...>

Во-вторых, члены таких движений не являются представителями какого-то одного определенного класса. Можно говорить лишь о пре-обладании людей образованных, а также тех, кто относится к средне-му классу, что объясняется, скорее всего, более высоким уровнем сознательности представителей этих слоев и тем, что у них больше свободного времени, денег и энергии.

В-третьих, новые социальные движения обычно децентрализова-ны и не принимают формы жесткой, иерархической организации.

7. В конкретном обществе в конкретный исторический момент всегда существует сложная, неоднородная система социальных движений, включающая различные типы, представленные выше. При этом на-блюдается ряд явлений. Во-первых, наряду с движениями возникают «контрдвижения». Они объединяются в «свободно связанном конф-ликте», взаимно стимулируя и усиливая качество. Точнее говоря, «дви-жения любой степени видимости и плотности создают условия для возникновения контрдвижений. Ратуя за те или иные изменения, вы-ступая против утвердившихся, господствующих интересов, предлагая одни символы и усиливая значение других, они вызывают недоволь-ство и создают условия для организационного оформления контрдви-жения, для выработки его целей и формулирования спорных вопро-сов». «Тактика контрдвижения является реакцией на структуру и так-тику движения».

Кроме того, Маккарти и Залд вводят понятие «индустрия соци­альных движений» (ИСД), содержание которого составляют движе­ния, имеющие сходные или идентичные цели и защищающие общие интересы. Например, движение рабочего класса включает стихийные выступления (типа луддитов), тред-юнионы, социалистические орга-низации и т.д.

Наконец, картина деятельности социальных движений меняется от одного общества к другому. Гарнер и Залд определяют целостность, в пределах которой они действуют, как «сектор социального движе-ния» (ССД). «Это структура антагонистических, конкурирующих и 188

кооперирующихся движений; она, в свою очередь, является частью более широкой структуры, включающей в себя партии, государствен-но-административный аппарат, средства информации, группы давле-ния, церкви и т.д.».

Уникальный характер ССД обусловливает особую специфику и задает общий тон деятельности каждого составляющего его движе-ния, а также определяет уровень активности в данном обществе. Об-щество, которое хочет использовать весь свой творческий потенциал и стремится изменить себя к выгоде всех его членов, должно не толь-ко допускать, но и поощрять социальные движения, что приведет к возникновению богатого и разнообразного ССД. Это — «активное об-щество». Общество, которое подавляет, блокирует или уничтожает социальные движения, уничтожает собственный механизм самоулуч-шения и самотрансценденции, т.е. выхода за свои собственные преде-лы (термин Гидденса. — Ред.). Если ССД узок или его просто нет, то общество становится «пассивным», а его члены — невежественными, безразличными и бессильными людьми, тогда единственной истори-ческой перспективой являются застой и упадок.

Внутренняя динамика социальных движений

Социальные движения возникают в определенный момент, раз-виваются, проходят различные фазы, угасают и исчезают. По словам классика в этой области Герберта Блумера, «движение должно сфор-мироваться и «сделать карьеру» в том мире, который почти всегда противостоит, сопротивляется или по меньшей мере просто безраз-личен к нему». Сначала рассмотрим внутреннюю динамику социальных движений, а затем обратимся к внешней динамике, т.е. к влиянию социальных движений на более широкое социальное целое, в рамках которого они действуют. Это две стороны процесса, который можно назвать «двойным морфогенезом» социальных движений.

Во внутренней динамике движения мы предлагаем различать че-тыре главные стадии: возникновение, мобилизацию, совершенство-вание структуры и завершение.

1. Все социальные движения возникают в определенных истори-ческих условиях, в пределах исторически заданной структуры. Эта последняя создает запас ресурсов и возможностей, служит сокровищ-ницей идей, на основе которых движение формулирует собственные кредо, идеологию, цели, выявляет своих врагов и сторонников, обо-сновывает свое видение будущего. Движение осмысляет существую-щие взгляды, производит их отбор, меняет акценты, соединяет во взаимосвязанную систему и, естественно, добавляет к этой основе нечто новое. Кажущаяся новизна никогда не бывает абсолютной. Так, революционные движения не изобретают свои лозунги, боевые при-зывы, представления о лучшем мире, а заимствуют их. Скажем, неко-

189

торые свои мысли Маркс позднее развил в целостную теорию рево-люционного прошлого. <...> Что касается прежней нормативной струк-туры, то она часто служит как бы негативной основой движения, тем, что противопоставляется или отрицается. Правила, ценности, институты, роли установленного нормативного порядка критикуют-ся, высмеиваются, им бросают вызов. Одни движения концентрируют свое внимание на нормах, квалифицируя их как недостаточные, не-адекватные или несоответствующие средства для достижения новых целей. Другие сосредоточиваются на ценностях, которые также рас-сматриваются как неправильные. По мнению Смелзера, когда у дви-жений, «ориентированных на нормы», появляется сильная оппози-ция в виде контрдвижений, если эти движения подавляются или бло-кируются властями, то происходит постепенное расширение целей и качественное изменение требований, что ведет к возникновению «цен-ностно-ориентированных» движений. «Солидарность» в Польше и дру-гие освободительные движения в Восточной Европе отлично иллюст-рируют данный феномен. Постоянная радикализация требований в значительной мере явилась результатом тупого сопротивления око-павшейся политической элиты. Прежняя организационная структура взаимодействия выполняет другие функции. Она образует поле, кото-рое в равной степени сдерживает и облегчает движение. Сеть комму-никаций, существующая в обществе, имеет решающее значение для вовлечения в движение новых субъектов. Обсуждая «ключевую роль коммуникационной сети как благодатной почвы, из которой может произрасти новое движение», Фриман приводит в качестве примера женское освободительное («феминистское») движение.

Ассоциации или сообщества, объединяющие людей по религиоз-ному либо этническому принципу (клубы, церкви, этнические груп-пы, патриотические общества и т.д.), ускоряют мобилизацию и вов-лечение новых индивидов и групп в социальные движения. Так, орга-низационная структура движения за гражданские права в США была заимствована у сети сегрегационных колледжей, женских клубов, га-зет, местных объединений и мелкого бизнеса. «Черная церковь обес-печила движение музыкой и риторикой, она укрепляла дух его участ-ников». Аналогичную роль играли католическая церковь, неформаль-ные кружки и ассоциации оппозиционного характера (например, Комитет защиты рабочих в самом начале зарождения «Солидарности» в Польше в 80-х годах). Большое значение имеет и так называемая «структура политических возможностей» (ассоциации, местные адми-нистративные центры, сотрудничающая политическая элита и т.д.).

Наконец, мы подходим к последней теме — структуре социальных неравенств, иерархий богатства, власти и престижа. Вытекающие от-сюда противоречия и конфликты между классами, стратами и т.д. ча-сто оказываются фактором первичной мотивации. Иерархическая диф-ференциация насущных интересов приводит к напряженности, уси-

190

лению недовольства, что побуждает людей присоединяться к движе-ниям протеста или реформаторским движениям. Те, у кого нет ника-кой надежды на успех, кто лишен доступа к ресурсам, составляют «человеческий материал» социальных движений; они быстро отзыва-ются на дризывы и легко включаются в действия, нацеленные на структурное перераспределение привилегий и поощрений.

Условия и напряжения, существующие в рамках структуры, не-обходимы, но не достаточны для возникновения движения. В следую-щей фазе процесс должен переместиться в область социального со-знания. <...>

Когда социальная напряженность соединяется с ее общим идео-логическим осознанием, тогда ситуацию можно считать созревшей для возникновения движения.

В подобных ситуациях роль инициирующего фактора чаще всего играет незначительное событие, с которого начинается «карьера» дви-жения. Такое событие поднимает уровень осознания, создает преце-дент героического противодействия, провоцирует открытое выраже-ние поддержки и раскрывает широкий диапазон оппозиционного кон-сенсуса (прорывая «плюралистическое незнание», когда никто не представляет, сколько еще людей разделяют это недовольство и сколько действительно готовы присоединиться к действию). Оно также служит проверкой решительности властей или ее отсутствия. В случае с Розой Парке, которая отказалась занять место в той части автобуса, что пред-назначалась для чернокожих пассажиров, конфликт, выросший из маленького инцидента, разросся в одно из наиболее мощных соци-альных движений в американской истории — движение за гражданс-кие права негров. В другом случае, когда пожилая рабочая Анна Ва­-лентинович была уволена с верфи имени Ленина в Гданьске в 1980 г. по политическим мотивам, рабочие встали на ее защиту, и в течение нескольких дней набрало силу самое мощное политическое движение в современной европейской истории — «Солидарность».

2. Инициирующее событие закрывает начальную стадию «карье-ры» движения, т.е. фазу возникновения. Далее следует фаза мобилиза-ции. Первая волна рекрутирования включает тех, кто наиболее подвер-жен влиянию условий, против которых направлено движение, кто луч-ше всех воспринимает его центральную идею, наиболее точно понимает и оценивает (интеллектуально, эмоционально, морально и политичес-ки) его причины. Такие люди присоединяются к движению по убежде-нию, считая, что оно и есть тот инструмент, который необходим для осуществления общественных преобразований. По мере того как движе-ние растет и набирает силу, к нему подключаются те, кто просто ищет смысла в жизни. Нельзя сбрасывать со счетов и кучки циничных крити-канов, которые присоединяются к движению в надежде на материаль-ные выгоды в случае его победы. На этой, второй, волне люди вступа-ют в движение скорее из сочувствия, а не по убеждению. Не удиви-

191

тельно, что различные мотивы включения в деятельность движения служат причиной появления и разных видов связей, удерживающих людей в его структуре. Среди них есть и активисты, и последователи, и просто попутчики, и даже «свободные наездники», отдаленно сим-патизирующие ему, надеющиеся, что победа принесет выгоды и им. Такая, подобная луковице, структура становится особенно очевид-ной, когда движение сталкивается с неприятностями, подавляется или терпит поражение. В этих случаях внешние слои отпадают первы-ми. Активисты остаются и иногда позднее возрождают движение.

Однако простого привлечения в собственные ряды новых «рекру-тов» недостаточно, необходимо мобилизовать людей на коллектив-ные действия. Изучение социальных движений доказывает, что здесь огромное значение имеют харизматические лидеры: Иисус Христос, Будда, Магомет, Мартин Лютер Кинг, Лех Валенса, Вацлав Гавел и многие другие. Они сплачивают своих сторонников, заражают их сво-им энтузиазмом и вдохновляют на героические поступки. Руководя действиями людей, лидеры укрепляют и собственное положение. Та-ким образом, делается первый шаг к возникновению внутренней диф-ференциации и иерархической структуры движения. <...>

3. Это открывает следующую стадию в развитии движения: струк-турное совершенствование, которое проходит долгий путь от просто-го объединения людей до полностью сформировавшейся организации. Различаются четыре подпроцесса внутреннего морфогенеза.

(A) Сначала наблюдается постепенное возникновение новых идей, верований, кредо, «общего словаря надежды и протеста». Со време-нем некоторые движения развивают свое собственное, особое миро- восприятие.

(Б) Затем наступает институциализация новых норм и ценнос-тей, регулирующих функционирование движения и обеспечивающих критерии для критики внешних условий. Такова главная идея теории Тёрнера о «возникающих нормах». Следует заметить, что внутренние нормы и ценности могут также регулировать отношения с оппонента-ми, определяя «репертуар точек зрения» или тактику борьбы, которая предписывает, что дозволено, а что запрещено в обращении с оппо-нентами и противниками движения. Таким образом, во внутренней нормативной структуре движения различаются «этика солидарности» и «этика борьбы».

(B) Следующий подпроцесс — возникновение новой внутренней организационной структуры: новых взаимодействий, отношений, со-единений, обязательств. То, что Цюрхер и Сноу называют обязатель-ствами, применимо mutatis mutandis (с некоторыми изменениями) к любым другим межличностным связям в движении: «Этот феномен возникновения и взаимодействия должен быть развит самим движе-нием». «Конечный эффект построения внутренней структуры заклю-чается в появлении полностью оформленной организации социаль-

192

ного движения» (ОСД), определяемой как «формальная организация, которая идентифицирует свои цели и предпочтения социального дви-жения, или контрдвижения, и пытается достичь их». Например, дви-жение за гражданские права негров в США породило несколько орга-низационных форм: Конгресс расового равенства, Национальная ас-социация за прогресс цветных, Южная христианская конференция лидерства, Студенческий координационный ненасильственный ко-митет и т.д. «Солидарность» включает в себя Гражданские комитеты, «Сражающуюся Солидарность», Независимую ассоциацию студентов, «Сельскую Солидарность» и т.д.

(Г) Наконец, набирает силу еще один подпроцесс — появление (выкристаллизовывание) новых подходящих структур, новой иерар-хии зависимости, доминирования, лидерства, влияния и власти. Оп-тимальный эффект достигается, несомненно, при «слиянии индиви-дуальных интересов и общественных целей», когда участие в движе-нии удовлетворяет потребности его членов и в то же время вносит вклад в намеченные социальные изменения.

Можно выделить две типичные последовательности морфогене-тических процессов в зависимости от происхождения движения. Ког-да оно возникает «лавинообразно», спонтанно («снизу»), принимая форму взрыва недовольства и возмущения, начало обычно заклады-вается из простых взаимодействий. Участники бунтов, манифестаций и т.д. создают зачаточную форму организационной структуры. Потом движение обретает идею — иногда привнесенную извне, иногда за-имствованную из более ранней доктрины, а иногда сформулирован-ную харизматическим лидером. Затем, когда складываются этика со-лидарности и этика борьбы, постепенно вырабатывается специфи-ческая нормативная система. Наконец, внутреннее разделение между лидерами, последователями, рядовыми членами, симпатизирующи-ми, случайными попутчиками и «свободными наездниками» кристал-лизуется в подходящую (соответствующую) структуру.

Если же движение возникает «сверху» (такая ситуация изучается сторонниками школы мобилизации ресурсов), то оно обычно начина-ется с радикальной критики настоящего и указания на конкретные лич-ности или группы, которые блокируют путь к будущему. Затем наступа-ет институциализация нового нормативного порядка, определяемого идеологией, что осуществляется организаторами движения и подкреп-ляется санкциями его руководства. На этой основе среди членов движе-ния возникают новые модели взаимодействия, более постоянные связи. Наконец, кристаллизуется дифференциация возможностей внутри дви-жения (хотя и непостоянный, но все-таки реальный доступ к источни-кам, которые оно контролирует), при этом четко разделяются ведущая элита и рядовые члены, участники и симпатизирующие.

<...> Различные подпроцессы внутреннего морфогенеза движения не обязательно протекают гармонично. Зачастую одни из них чрезмер-

193

но развиваются за счет других, давая жизнь различным патологиям. Так, слишком сильное увлечение идеологией приводит к утопизму, прагматизму или фундаментализму. Слишком большое внимание ин-ституциализации нормативной структуры ведет к чрезмерной регуля-ции, а акцент на тесное и интенсивное взаимодействие членов движе-ния легко вырождается в фракционность, протекционизм, выдвигает на первый план при занятии высших постов личностные критерии. Диф-ференциация возможностей, насущных интересов или жизненных шан-сов среди участников движения нередко порождает олигархию и сме-щение целей, особенно если задачу сохранения самого движения лиде-ры ставят выше задач по реализации его начальной программы. <...>

4. Краткий комментарий к последней стадии «карьеры» движе-ния — его завершению. Есть два варианта. Один — оптимистический: движение побеждает, и таким образом устраняются причины, поро-дившие его ( raison d ' etre ), деятельность его свертывается, и оно рас-падается. Другой — пессимистический: движение подавляется, терпит поражение или исчерпывает потенциал своего энтузиазма и посте-пенно приходит в упадок, не добившись победы. Но ситуация может быть двоякой. Иногда полный успех движения приводит к досрочному достижению цели и к его быстрому распаду, провоцируя ответный удар противодействующих сил. Завоевания движения могут быть утра-чены, если больше нет сил для их поддержания. Это то, что некото-рые лидеры называют «кризисом победы». В других случаях неудача помогает обнаружить слабые стороны, выявить тех, кто действитель-но поддерживает движение, уничтожить его противников, перегруп-пировать силы, поймать врагов «на мушку» и, пересмотрев тактику движения, оживить его в новых формах. Такую ситуацию можно на-звать «победой поражения». Именно это случилось с подавлением дви-жения «Солидарности» в Польше в конце 80-х, что привело к его окончательной победе в 1989 г.

Внешняя динамика социальных движений

Обратимся теперь к другой стороне «двойного морфогенеза», а именно к влиянию социального движения на окружающее общество. <...>

В этом плане главным являются структурные сдвиги, которые мож-но назвать «морфогенетическим потенциалом» движения. Оценивая его влияние на внешние структуры, важно соотнести провозглашен-ные им цели с конкретными историческими шансами. Пивен и Кло-вард напоминают: «завоевания должны оцениваться по реальным воз-можностям». Кроме того, необходимо отделять сознательное воздей-ствие от непреднамеренных и неосознанных побочных результатов, а также краткосрочное влияние от долгосрочного, которое обнаружит-ся лишь спустя какое-то время.

194

Таким образом, последствия социального движения имеют слож-ный, двойственный характер. Потерпев поражение, оно может, тем не менее, вызвать такие структурные сдвиги, которые позднее все-таки приведут к победе. «Движение может быть беспощадно подавле-но, и все же многое, к чему оно стремилось, со временем проявляет-ся. Конфронтация нередко служит предупредительным сигналом для правящей элиты, которая осознает, что лучше изменить курс, чтобы не столкнуться в будущем с еще более мощным выступлением». <...>

В то же время движение, которое явно реализовало все свои про-граммные цели, но не использовало все исторические шансы, конк-ретные исторические обстоятельства, вряд ли можно назвать успеш-ным. Ведь случается и так, что изменения, которые поначалу воспри-нимаются как несомненные завоевания, вдруг приводят к негативным последствиям, способным перечеркнуть полученные преимущества. В конце концов, то, что удалось завоевать, может быть утрачено в долгосрочной перспективе.

Морфогенетический потенциал движения проявляется как в раз-рушительных, так и в созидательных действиях. Обычно для того, чтобы ввести структурные новации, оно должно вначале подорвать или, по крайней мере, ослабить прежние структуры и лишь позднее присту-пить к созиданию. Однако некоторые движения ограничиваются раз-рушением, поскольку им недостает творческого потенциала. В таких случаях говорить об исторической роли движения неправомерно.

Структурно-преобразовательны и потенциал движения (как дест-руктивный, так и конструктивный) может принимать различные фор-мы в зависимости от типа (уровня развития, размеров) социальной структуры, на которую он направлен. Всего существует четыре разно-видности (формы) такого потенциала.

1. Идеологический потенциал движения выражается в его влия-нии на распространенные в обществе идеи, кредо, верования, миро- воззрения, представления о настоящем, образы будущего, деление на врагов и союзников и т.д. <...>

2. Реформаторский потенциал движения выражается в его воздей-ствии на нормативную структуру, в распространении новых ценнос-тей, правил поведения и т.д. среди населения. Тем самым достигается то, что Берне и Букли называют «мета-властью» или «относительным контролем». «Основные схватки в человеческой истории и современ-ном обществе вращаются вокруг формирования и реформирования ключевых правил систем, центральных институтов общества».

3. Реорганизационный потенциал выражается во влиянии движе-ния на модели и каналы социального взаимодействия (социальную организацию), на процессы установления новых социальных связей, возникновения новых групп и новых межгрупповых коалиций, на формирование коммуникационных сетей и т.д. <...>

4. Наконец, можно выделить перераспределительный потенциал,

195

который выражается во влиянии движения на процесс формирования новых подходящих структур в той мере, в которой это движение спо-собно отобрать привилегии у своих врагов и обеспечить ими своих членов, последователей, сторонников или симпатизирующих. Яркий тому пример — подрыв «номенклатуры» в посткоммунистических стра-нах Восточной Европы в недавнем прошлом. Перераспределение шан-сов на успех — это конечная цель движения в области структурных сдвигов. Доступ к власти играет решающую роль для сохранения дос-тигнутых преимуществ и управления распределением ресурсов и благ в будущем. <...>

Движение полностью раскрывает свой динамический потенциал только тогда, когда реализуется каждая из четырех его разновидностей (форм). Для подобного, весьма редкого, случая я бы сохранил термин «революционное движение». На деле движения часто уродливы, сосре-доточены на какой-либо одной сфере структурных изменений. <...>

Если обратиться к революционным движениям — многообразным по характеру своих целей и наиболее всеобъемлющим по структурно-му воздействию, то обнаружатся две типичные альтернативные пос-ледовательности внешнего морфогенеза. Одна идет «снизу», начина-ясь с новой идеологии, под влиянием которой постепенно складыва-ются новые нормы и ценности, а их применение способствует формированию новых моделей взаимодействия и организации, — они-то в конечном счете и обусловливают формирование новых насущных потребностей и интересов. Это спонтанный морфогенетический про-цесс. Альтернативная последовательность протекает в обратном по-рядке. Она начинается «сверху» — с перераспределения ресурсов, воз-можностей, жизненных шансов декретом правительства, которое бе-рет власть; использование новых возможностей способствует формированию новых моделей взаимодействия, но не посредством принятия особых правил, а путем следования новым образцам, и лишь постепенная кристаллизация их приводит к новым нормам и ценнос-тям; наконец, возникают новые идеи, верования и кредо как рацио-нализация новых структурных порядков в других сферах. Это — мор-фогенетический процесс, введенный законом.

Теперь сведем воедино наши наблюдения о внешней и внутрен-ней динамике социального движения. «Двойной морфогенез» соци-альных движений не означает той же последовательности фаз или стадий, в которой внутренний морфогенез (возникновение внутрен-ней структуры движения) по времени предшествовал бы внешнему (возникновению или преобразованию структур общества). Мы не дол-жны заблуждаться, полагая, что движение сначала кристаллизуется, чтобы обрести морфогенетический потенциал, и лишь потом стано-вится способным заняться структурными реформами. Такое предпо-ложение о линейной последовательности необходимо отвергнуть.

Социальные движения приводят к изменениям в обществе с са-

196

мого начала своего зарождения, с момента своего внутреннего мор-фогенеза. Аналогичным образом изменения в обществе также все вре-мя влияют на него по принципу обратной связи, постоянно модифи-цируют «карьеру» движения, его размах, скорость и направление. Как справедливо замечает Лауэр, «мы имеем дело с двумя пересекающи-мися друг с другом процессами — самим движением и процессами в более широком контексте, т.е. в обществе, внутри которого оно раз-ворачивается». Процессы становления и движения и новых социальных структур тесно взаимосвязаны, они стимулируют или сдерживают друг друга. Существует постоянное взаимодействие элементов внутреннего и внешнего морфогенеза.

Современное состояние теорий социальных движений

<...> Существуют две традиционно противоположные модели об-щества, соответствующие двум противоположным подходам к изуче-нию социальных движений. Согласно первой модели, социальные дви-жения появляются «снизу», когда уровень недовольства, возмущения и крушения надежд превышает определенный порог. Авторы одной раз-новидности этой модели рисуют образ вулкана: социальные движения представляются им как стихийный, спонтанный взрыв коллективного поведения, который лишь позднее приобретает лидеров, организацию, идеологию (движения просто «случаются»). Сторонники другой рисуют предпринимательский, или конспиративный (заговорщический), об-раз: социальные движения рассматриваются как целенаправленные кол-лективные действия, подготавливаемые, мобилизуемые и управляемые лидерами и идеологиями в попытке достичь специфических целей (в этой модели социальные движения «формируются»).

Вторая, противоположная модель делает ударение на структурном контексте, облегчающем или сдерживающем возникновение соци-альных движений; иначе говоря, движения прорываются наружу, когда условия, обстоятельства, ситуация оказываются благоприятными для этого. Одна из разновидностей данной модели основана на метафоре клапана для выпуска пара: потенциал движения (в той или иной мере имеющийся в любом обществе и рассматриваемый как постоянный) выпускается «сверху», если сдерживающие механизмы — блоки и уп-равление на уровне политической системы — ослабевают. По версии другой разновидности рассматриваемой модели, важную роль играет доступность ресурсов: причиной появления движений служит откры-тие новых средств и возможностей, облегчающих коллективные дей-ствия. Наиболее часто характер политической системы и, в частно-сти, поле деятельности «структуры благоприятных политических воз-можностей» отмечается как основной, решающий фактор сдерживания или облегчения коллективных действий.

В современных концепциях социальных движений обнаруживается

197

явная тенденция к синтезу, преодолевающему противоположность тео-рий, ориентированных на действие и структуру. В середине 80-х годов Алдон Моррис и Цердрик Херринг проинтервьюировали представите-лей упомянутых концепций. По их единодушному мнению, «все опро-шенные согласны с тем, что и социально-психологические, и струк-турные переменные являются решающими для понимания социальных движений. Вопрос заключается лишь в том, можно ли стереть эту бипо-лярность и соединить оба подхода». Как недавно заметил Дитер Рухт, «важная задача дальнейшего исследования заключается в возведении концептуальных мостов». Многие ученые предпринимают конкретные шаги в этом направлении. Позвольте привести четыре примера.

Берт Кландерманс считает, что повышенное внимание сторонни-ков теории мобилизации ресурсов социальных движений к проблеме их структуры (организаций) ведет к отрицанию их индивидуального, со-циально-психологического измерения. Необходимо, полагает он, со-единить новую, модифицированную социально-психологическую тео-рию с правильным подходом к мобилизации ресурсов. Автор заявляет, что нужно покончить как с традиционными социально-психологичес-кими подходами к социальным движениям, так и с отрицанием соци-ально-психологического анализа теориями мобилизации ресурсов.

Мира Ферри и Фредерик Миллер делают аналогичную попытку обогатить теорию мобилизации ресурсов разработкой проблемы субъек-тивного уровня. Они сосредоточивают внимание на двух психологи-ческих процессах, решающих для реформаторских или революцион-ных движений. Один — недовольство системой (политизация), т.е. воз-ложение всех грехов на институциональные структуры, а не на лидеров (правителей).

Другой — формирование мотиваций у участников, облегчающих их решение главной задачи: привлекать к движению новых сторонни-ков и подталкивать их к действию. С этой точки зрения, в теориях, ориентирующихся на структурно-организационную сторону движе-ний, должна быть восстановлена психологическая перспектива. «Вклю-чение познавательных социально-психологических посылок вместо «побудительной» терминологии в рамках теории мобилизации ресур-сов должно помочь в прояснении как отношений между движениями и обществом, так и процессов развития и роста самих движений».

Еще более поразительной является попытка одного из ведущих сторонников подхода «коллективного поведения» Ральфа Тёрнера «пе-рекинуть мост через пропасть между теориями коллективного поведе-ния и мобилизации ресурсов». Он признает успехи, достигнутые тео-рией мобилизации ресурсов, и противится желанию рассматривать ее непременно в качестве альтернативы более традиционному подходу, сторонниками которого являются Парк, Блумер, Смелзер и он сам. Тёрнер считает, что теория мобилизации ресурсов вносит важный вклад в решение трех вопросов, которые остаются нерешенными в

198

рамках ортодоксальной теории коллективного поведения. Во-первых, это вопрос о «внеинституциональности»: почему люди отклоняются, отступают от установленных институциональных путей? Во-вторых, о «переводе чувств в действия»: почему люди превращают внеинститу-циональные диспозиции в действия? И в-третьих, о загадке «коллек-тивного действия»: почему люди собираются вместе для выражения своих чувств и стремлений? Таким образом, «полная и сбалансиро-ванная теория социальных движений должна включать в себя наибо-лее важные положения обеих упомянутых концепций».

Стремление к компромиссу продемонстрировала и противополож-ная сторона: как заявили основатели теории мобилизации ресурсов Доу МакАдам, Джон Маккарти и Майер Залд, «полное понимание динамики движения может быть достигнуто лишь при условии широ-кого концептуального видения нового и старого подходов». Они отри-цают односторонние объяснения истоков движения «сверху» и «сни-зу» и считают, что между макроструктурными условиями (политичес-кими, экономическими, организационными) и микродинамикой возникающих движений существует связь. «Мы полагаем, что реаль-ное действие осуществляется на третьем уровне, промежуточном между индивидуальным и широким макроконтекстом, в котором закрепи-лось социальное движение».

Такая тенденция к синтезу и согласию представляется правиль-ной. Социологическая мудрость сосредоточивается не в какой-то од-ной теории или школе. Адекватную интерпретацию невероятно слож-ных социальных явлений могут дать лишь множество теорий или мно-гомерная теория. <...>

Во-первых, социальные движения являются воплощением харак-терной двусторонности социальной реальности. МакАдам, Маккарти и Залд замечают, что «реальное действие в социальных движениях разворачивается на промежуточном уровне — между макро- и микро-». Обершолл полагает, что процессы, происходящие в социальных дви-жениях, «обеспечивают связь между макро- и микроаспектами соци-ологической теории». Цюрхер и Сноу указывают: «Связь между инди-видуальными и социальными структурами отчетливее всего проявля-ется в социальных движениях». Следовательно, «множество социальных движений есть великолепная сцена, на которой можно наблюдать, как социальные факторы влияют на деятелей и сами оказываются под их влиянием».

Во-вторых, социальные движения представляют собой также про-межуточную стадию в динамике возникновения новой социальной ткани, позволяя нам «ухватить» социальную реальность в момент ее рождения. Это означает, что они принимают участие в формирова­нии, конструировании, реформировании общества, являются в не­котором роде наиболее важными субъектами (агентами) структурных изменений и построений. «Социальные движения относятся к про-

199

цессам, с помощью которых общество осуществляет свою организа-цию на основе системы исторических действий и через классовые конфликты и политические действия». Изучая социальные движения, мы имеем возможность анализировать более широкие социальные структуры в процессе их возникновения и изменения.

В-третьих, социальные движения являются промежуточным фе-номеном и в ином смысле. «Движения не сводятся целиком и полно-стью к коллективному поведению, хотя и не являются воплощением зарождающихся групп интересов... Скорее, они содержат в себе эле-менты и того, и другого». Таким образом, изучение социальных дви-жений помогает нам уяснить смысл промежуточной фазы внутренне-го построения структур, увидеть, как они возникают и изменяются. Киллиан так суммирует это положение: «Изучение социальных дви-жений не есть изучение стабильных групп или установленных инсти-тутов, оно представляет собой исследование социальных групп и ин-ститутов в процессе их становления». <...>

Г.Г. Дилигенский

ДВИЖЕНИЯ КАК СУБЪЕКТ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКОЙ ПСИХОЛОГИИ*

Попытаемся дать краткую характеристику социально-психологи-ческих параметров массовых движений.

<...> Один из наиболее известных исследователей социальных дви-жений французский социолог А. Турен считает их действующими ли-цами («актерами») процесса самопроизводства общества. Смысл этой идеи заключается в том, что движение есть такая форма коллектив-ной деятельности, посредством которой социальные общности уста-навливают, по выражению Турена, «контроль над историчностью», т.е. вмешиваются в ход истории. Это вмешательство становится воз-можным потому, что социальные движения носят конфликтный и наступательный характер: они оспаривают те или иные параметры существующих общественных отношений и культурных моделей и тем самым выступают как факторы изменений**.

Социальные движения являются массовым групповым субъектом, хотя они и не подходят под определение группы как имеющей опре-деленные границы и относительно устойчивой общности людей. Об-щность, охватываемая движением, обычно чрезвычайно подвижна: состав^ его участников постоянно меняется, то расширяясь, то сужа-ясь; форма его существования — более или менее спорадические ак-ции, которые могут многократно возникать и прекращаться в течение более или менее длительного времени, но могут быстро и необратимо пойти на убыль, затухнуть вместе с самим движением. Эти черты дви-жения объясняются их массовым характером: масса не в состоянии вся сразу и в течение длительного времени отдаваться общественной или политической деятельности.

Вместе с тем именно эти особенности движений позволяют им выступать в роли подлинного массового субъекта и фактора социаль-но-политических изменений. Движение — это действие, а действие, в котором непосредственно участвует масса, способно оказать гораздо более сильное и быстрое влияние на ситуацию, чем пассивные, ин-ституциональные формы вовлеченности масс в общественно-полити-ческую жизнь (как, например, голосование на выборах). Движение выражается в таких действиях, как забастовки, демонстрации, ми-тинги, и если масса их участников достигает некой критической точ-ки, в стране, городе или регионе возникает принципиально новая психологическая атмосфера, которая становится самостоятельным фактором политических решений.

Мы не можем здесь обстоятельно рассматривать социально-психо-логические механизмы динамики общественно-политических движений, их мотивационные, когнитивные, аффективные и другие аспекты*. Со-циология и социальная психология общественных движений — весьма широкое направление научных исследований, в его рамках сформиро-валось немало школ и концепций. Стоит отметить, что попытки обо-сновать некую общую теорию движений или их типологию наталкива-ются на трудности, связанные с чрезвычайным многообразием этого феномена. История знает как движения, ориентированные на достаточ-но определенные программные цели, так и таких целей не имеющие, выражающие лишь протест против тех или иных институтов, социальных явлений; движения «против» и движения «за», хорошо организованные и стихийные. С точки зрения рассматриваемого здесь вопроса о группо-вых субъектах социально-политической психологии, важно прежде все-го понять, чем движение психологически отличается от других видов массовых общностей и как оно соотносится с другими ее субъектами.

* Дилигенский Г.Г. Социально-политическая психология. М.: Наука, 1994. С. 247-251.

** См.: Турен А. Введение к методу социологической интервенции//Новые социальные движения в России: По материалам российско-французского иссле­дования. М., 1993. С. 9-10.

200

* В отечественной литературе психологии общественных движений посвящен большой раздел книги А.И. Юрьева «Введение в политическую психологию». См. также: Дилигенский Г.Г. Феномен массы и массовые движения//Рабочий класс и совр. мир. 1987. № 3.

201

В отличие от социально-экономических, культурных, региональ-ных, этнических, профессиональных групп, движение представляет собой общность, объединенную общим действием. Такое действие означает сближение людей, интенсификацию социально-психологичес-ких связей общения между ними, причем связей, не «заданных» обсто-ятельствами, не навязанных общей судьбой, но конструируемых ими самими. В движениях проявляются не только те конкретные потребнос-ти и интересы, которые приводят к их возникновению, но и глубинная социально-интегративная потребность, присущая человеку. Мы видели ее проявление у активистов движения, но и основная масса их участни-ков испытывает то же ощущение слитности с большей общностью лю-дей, способной «действовать вместе», активно вмешиваться в ход собы-тий. В движении личность на какое-то время преодолевает свою изоля-цию, отчуждение от других, незнакомых людей и в то же время возрастает ее чувство социального достоинства — человек ощущает себя частью коллективной силы. С этим связан тот повышенный эмо-циональный тонус, который обычно характеризует массовые акции. Массовое движение может возникать как принципиально новая общность, черпающая своих участников из различных социальных групп, и может быть связана генетически с интересами какой-то оп-ределенной социальной или этнической группы. Примером движений первого типа могут служить экологические движения, второго — мас-совое рабочее движение. По отношению к нему рабочий класс являет-ся субъектообразующей группой. Другие субъекты социально-полити-ческой психологии — партии, группы активистов могут быть зачин-щиками и организаторами движений, а в других ситуациях создаются самим движением, представляют собой его продукты. Например, мно-гие социал-демократические и коммунистические партии возникли из рабочего движения, были его частью, и лишь затем отделились от него, превратились в самостоятельные политические институты.

<...> В науке идут споры, совместима ли деятельность движений с их институционализацией. Многие исследователи утверждают, что дви-жения и социальные и политические институты — взаимоисключаю-щие феномены, превращение движения в институт убивает его, так как лишает его главной сущностной характеристики — способности воплощать свободную, никем не контролируемую и не регулируемую творческую самодеятельность масс.

В действительности отношение между институтами или организа-циями и движениями, очевидно, определяется конкретной ситуаци-ей. Отделение движений от институтов — прежде всего от политичес-ких партий — явление, типичное для стран со сложившейся и отно-сительно устойчивой социальной и партийной структурой, где партии имеют налаженные связи с субъектообразующими группами, что по-зволяет им представлять различные социальные интересы. В этих ситу-ациях движения как бы сигнализируют о проблемах и потребностях, 202

ощущаемых массами, но недостаточно осознанных политической эли-той, и выступают мотором изменения: их напор заставляет вносить коррективы в институциональную политику, а подчас приводит и к существенным изменениям в партийной структуре и в составе поли-тическоц. элиты. В случае превращения движений в институты это «раз-деление труда» нарушается и массы теряют возможность непосред-ственного вмешательства в политику. В этой связи весьма характерны те мучительные сомнения и противоречия, которые испытывали в ряде стран движения «зеленых», когда перед ними возникла перспек-тива превращения в обычные парламентские партии.

Иная ситуация складывается в тех странах, где в связи с процес-сом ускоренной модернизации или перехода от государственной к рыночной экономике происходит бурная ломка старых структур и далеко еще не завершившееся формирование новых. В этой ситуации еще нет условий для функционирования партий, обладающих устой-чивыми социальными связями, и воздействие массовых слоев на по-литику может осуществляться в основном в форме социально-поли-тических движений. Если существующие в этих странах партии не свя-заны с такими движениями, они превращаются в не имеющие сколько-нибудь устойчивой социальной базы группки политиканов, занятых борьбой за власть и неспособных к проведению устойчивого политического курса. Чтобы выжить и приобрести статус реальной политической силы, партии, действующие в подобной ситуации, не-редко стремятся подвести «под себя» массовые движения, мобилиза-ция путем организации массовых акций потенциальных сторонников заменяет им организованную систему связей с обществом. В посттота-литарной России такие попытки — в основном не особенно успеш-ные — инициирования массового движения особенно характерны для национал-патриотических и коммунистических группировок.

В ряде стран третьего мира феномен «партии—движения» стал ти-пичной чертой политической жизни; характерно, что многие ученые из этих стран решительно отрицают дуалистический тезис «или дви-жение, или институт», отстаиваемый западными социологами.

Российский опыт, с одной стороны, демонстрирует громадную роль массовых социальных и политических движений в обществе переходно-го периода, а с другой — крайнюю нестабильность, которую вносит в общественное развитие «волнообразная», по схеме «подъем—спад» ди-намика этих движений. Кризис и спад демократического движения пос-ле августа 1991 г. явился одним из решающих факторов неустойчивости политической ситуации и курса, проводимого руководством страны. «Организовать» массовое движение сверху, разумеется, невозможно, но демократические политические организации и властные структуры могут создавать «благоприятную среду» для их нового подъема, поддер-живать те инициативы снизу, которые идут в этом направлении. В пос-леднем случае политическая элита, и том числе ее группы, в свое вре-

203

мя вышедшие из демократического движения, занимали противопо-ложные позиции. Один из примеров — игнорирование этими группа-ми и властными структурами в целом нового рабочего движения и его профсоюзных организаций, предпочтение, оказываемое ими «офи-циальной» профсоюзной федерации — институту, унаследованному от тоталитаризма и имеющему мало общего с массовым движением. Массовый субъект общественно-политической жизни — движе-ния, несомненно, во многих отношениях неудобен для любой власти и связанных с ней политических институтов, воспринимается ими как дестабилизирующий фактор. Однако, если стратегические цели этих институтов и движений совпадают, противодействие движениям, отказ от диалога с ними (при всех его сложностях) равносилен запрету на непосредственное участие масс в выработке и осуществлении политического курса. Такое противодействие может способствовать частичной и конъюнктурной стабилизации социально-полити-ческой ситуации, но является фактором углубления ее структурной, долгосрочной нестабильности. Ибо она делает политический курс страны игрушкой в руках отчужденных от общества соперничающих политических «команд» и клик.

Т. Г. Стефаненко

СОЦИАЛЬНЫЕ СТЕРЕОТИПЫ И МЕЖЭТНИЧЕСКИЕ ОТНОШЕНИЯ*

Естественно, что к их числу относятся и национальные отношения — вид социальных отношений, в которые вступают этнические группы (нации, народности, племена) и отдельные индивиды как представители этих групп. Безусловно, задача социальной психологии — изучение не столько реальных социальных отношений самих по себе, сколько их отражения в сознании людей. Однако, поскольку на уровне больших групп социальные факторы более непосредственным образом детерминируют процесс психического отражения, проводя социально-психо-логический анализ взаимодействия между большими группами, необходимо учитывать реальные социальные (национальные) отношения.

Из большого числа проблем взаимовлияния коммуникативных процессов и социальных отношений выберем лишь один пример, связанный с национальными отношениями.

* Общение и оптимизация совместной деятельности/Под ред. Г.М. Андреевой, Я. Яноушека. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1987. С. 242-250.

204

<...> Впервые термин «социальный стереотип» ввел в употребление У. Липпман в 1922 г. в книге «Общественное мнение». Вслед за Липпманом, который считал одной из основных характеристик стереотипов неточность, а часто и ложность содержания, в 20—30-е годы они чаще всего интерпретировались как прямая «дезинформация», «совокупность мифических представлений» и т.д. Ложность настолько прочно стала ассоциироваться с понятием «стереотип», что был даже предложен новый термин «социотип» для обозначения стандартного, но истинного знания о социальной группе. Лишь начиная с 50-х годов получила распространение гипотеза О. Клайнберга о наличии в стереотипах некоего «зерна истины». Затем особенно большое внимание стало уделяться так называемым «гипотезам контакта», согласно которым чем при более благоприятных условиях протекает контакт между группами, чем дольше и глубже они взаимодействуют и шире обмениваются индивидами, тем выше удельный вес реальных черт в содержании стереотипов.

Хотя проблема истинности содержания стереотипов остается до сих пор, по существу, нерешенной, не вызывает сомнения, что социальные стереотипы вовсе не сводятся к «совокупности мифических представлений» — они всегда отражают некоторую объективную реальность, пусть и в искаженном или трансформированном виде. Как отмечал А.Н. Леонтьев, образ может быть более адекватным или менее адекватным, более или менее полным, иногда даже ложным, но мы всегда его «вычерпываем» из объективной реальности. Большинство отечественных авторов в отличие от точек зрения, преобладающих за рубежом, определяют социальный стереотип именно как образ социального объекта, а не просто как мнение об этом объекте, никак не обусловленное объективными характеристиками последнего и всецело зависящее от воспринимающего «стереотипизирующего» субъекта.

Тем не менее проблема соотношения субъективных и объективных детерминант содержательной стороны стереотипа по-прежнему остается одной из самых актуальных и требующих дальнейшего исследования. Но и сейчас можно сказать, что детерминанты содержательной стороны стереотипов кроются в фактах социального, а не психологического порядка: в реальных особенностях стереотипизируемой и сте-реотипизирующей групп и в отношениях между группами (например, в межэтнических отношениях внутри многонационального государства).

То, что реальные межэтнические отношения оказывают воздействие на содержание стереотипов, не требует особых доказательств. Сила этого воздействия может быть наглядно продемонстрирована на примере неоднократно описанного феномена «зеркального образа». Он заключается в том, что члены двух конфликтующих групп (причем изучались именно этнические группы) приписывают идентичные положительные черты себе, а идентичные пороки — противникам. В настоящее время даже в западной социальной психологии все большее

205

распространение получает точка зрения, согласно которой «содержание стереотипов скорее результат, чем причина существующих межгрупповых отношений».

Однако содержание далеко не единственное «измерение» стереотипов. В социальной психологии выделены и другие их характеристики: согласованность— степень единства представлений членов одной группы о другой группе; направленность— общее измерение благоприятности стереотипов; степень их благоприятности (или неблаго-приятности). Предпринимались попытки выделения и целого ряда других параметров (например, отчетливость, сложность), частично пересекающихся с уже перечисленными. Встает вопрос, какое воздействие оказывают межэтнические отношения на эти характеристики стереотипов? Это, во-первых. А во-вторых, какие именно аспекты межэтнических отношений влияют на них? Ответы на эти вопросы помогут более детальному выявлению роли «обратного» воздействия стереотипов на характер межэтнических отношений.

В западной социальной психологии в основном исследуются такие компоненты межэтнических отношений, которые связаны с «глубиной», «продолжительностью» и т. п. контактов между группами. В многочисленных эмпирических исследованиях было доказано, например, что контакты ведут к изменению стереотипов, причем не столько в направленности стереотипа, сколько в степени его благоприятности или не благоприятности. Предпринимаются попытки установить зависимости и связи между отдельными «измерениями» стереотипов и переменной, получившей наименование «информированность» (осведомленность) о стереотипизируемой группе, хотя полученные результаты и оказались не столь однозначными, как предполагалось. В какой-то мере это связано с тем, что сама информированность понимается то, как наличие межличностных контактов между представителями различных групп, то, как косвенные контакты через средства массовой коммуникации. Главная же причина неоднозначности полученных результатов состоит, на наш взгляд, в том, что западным исследователям свойственна переоценка влияния межличностных контактов на основные характеристики стереотипов, в то время как социальные межэтнические отношения ими не учитываются или психологизируются. <...>

Роль межэтнических отношений в формировании и функционировании стереотипов можно понять лишь с учетом характера этих отношений, их социально обусловленных форм: сотрудничества или соперничества, доминирования или подчинения. Именно от характера отношений зависит направленность и степень благоприятности стереотипов, а при значительном изменении характера отношений эти параметры меняются вплоть до полного слома прежних стереотипов. Примеров такого воздействия можно привести множество и на основании результатов зарубежных исследований. У студентов из Принсто-на, стереотипы которых по отношению к десяти этническим группам

206

исследовались в 1932 и в 1950 гг., после второй мировой войны наиболее значительно изменились (в негативную сторону) стереотипы немцев и японцев. В ряде исследований было обнаружено, что авто-стереотипы, как правило, более благоприятны, чем гетеростереоти-пы. Однако на фоне общей, а, по мнению многих зарубежных авторов, единственно возможной и неизбежной тенденции встречаются и обратные явления: тенденция воспринимать собственную группу менее благоприятно, чем другие группы. Значительное количество исследований показало, что одним из главных факторов возникновения такой тенденции является различие в социальном статусе групп, а именно их неравенство в политическом, экономическом и других отношени­ях. Именно низкостатусные группы, угнетаемые этнические меньшинства в ряде капиталистических стран склонны развивать негативные автостереотипы и позитивные гетеростереотипы. Все это свидетельствует об обусловленности самого механизма стереотипизации более широким «социальным контекстом».

Эта закономерность проявляется и при исследовании воздействия характера межэтнических отношений и на другие параметры стереотипов. Представляется очевидным, что наиболее высокими будут согласованность и отчетливость взаимных стереотипов соперничающих групп, так как в этом случае внутри каждой группы проявится потребность размежеваться с «врагами». Наоборот, если группы сотрудничают между собой, стереотипы будут менее согласованны и менее отчетливы, ведь при подобном характере отношений внутригрупповой фаворитизм нивелируется и не столь явно проявляется одна из основных функций стереотипов — функция защиты групповых ценностей. <...>

Хотя здесь затронуты лишь некоторые «измерения» стереотипов, но очевиден общий вывод о том, что на все параметры стереотипов самым непосредственным образом влияет именно объективный характер социальных межэтнических отношений, которые строятся на основе положения групп в обществе. Это касается и содержания стереотипов, хотя, как уже отмечалось, вопрос о соотношении воздействия на содержание стереотипов характера межэтнических отношений, а также особенностей стереотипизируемых и стереотипизирующих групп остается открытым. Из этого следует, что при социально-психологическом анализе этнических, как и любых других социальных стереотипов, необходим учет социальных факторов, прежде всего социальных отношений общества. Мы уже указывали на то, что и на Западе в настоящее время все более широкое распространение получает точка зрения о прямом воздействии межгрупповых отношений по крайней мере на содержание стереотипов. Особенно большое значение социальным факторам в возникновении и распространении стереотипов придавал английский психолог А. Тэшфел. В одной из своих последних работ он интерпрети-ровал стереотипизацию как категоризацию социальных объектов, которая отличается от категоризации объектов физического мира имен-

207

но воздействием на нее отношений между группами. При этом Тэш-фел попытался выделить социальные функции стереотипов*, в число которых кроме социальной дифференциации, т. е. установления различий между группами, ввел: 1) объяснение существующих отношений между группами, в том числе поиск причин сложных и «обычно печальных» социальных событий; 2) оправдание наличных межгрупповых отношений, например, акций, совершенных или планируемых по отношению к «чужим» группам. К социальным функциям стереотипов, предложенным А. Тэшфелом, логично, на наш взгляд, добавить еще одну — функцию сохранения существующих отношений, ведь объяснение и тем более оправдание отношений между группами с помощью стереотипов необходимо, прежде всего, для сохранения этих отношений. Не случайно психологический механизм стереотипизации во все времена использовался в различных реакционных политических доктринах, санкционирующих захват и угнетение других народов, сохранение господства поработителей путем насаждения негативных представлений о побежденных и порабощенных.

Анализ влияния межэтнических отношений на приписываемые этническим группам и их отдельным представителям стереотипы позволяет вернуться к другой стороне проблемы: воздействуют ли стереотипы на межэтнические отношения? Если под воздействием понимать не только изменение межэтнических отношений, но и их сохранение, то признание за стереотипами функции сохранения отношений между группами фактически утвердительно отвечает на этот вопрос. Действительно, наличие стереотипов, особенно стереотипов согласованных, отчетливых и эмоционально окрашенных, в какой-то мере способствует стабильности существующих отношений (в том числе межэтнических). Однако было бы ошибкой поддерживать психологи-заторскую по своей сути точку зрения о том, что соотношение между стереотипами и межгрупповыми отношениями находится в состоянии «циркулярного взаимовлияния». В истории социальных наук уже были попытки доказать активную роль стереотипов в воздействии на межэтнические отношения и даже решить при помощи их «улучшения» самые широкие международные проблемы. Например, исследование, проведенное в 1947 г. в девяти странах под эгидой ЮНЕСКО, было основано на совершенно утопической идее, что если люди будут лучше осведомлены о стереотипах как часто об ошибочных и всегда неполных образах собственной и других наций и эти образы будут заменены на более точное знание о народах, то это в свою очередь приведет к ослаблению международной напряженности. Этой программой ЮНЕСКО и в дальнейшем было стимулировано значительное количество исследований, ни одно из которых, естественно, к ослаб-

лению международной напряженности не привело. <...> В действительности очевидным является воздействие стереотипов не на межэтнические отношения как разновидность социальных отношений, а на межличностные отношения представителей различных этнических групп и в конечном счете на их совместную деятельность в малых группах и коллективах. В этих условиях многие стереотипы при перенесении на конкретных партнеров по совместной деятельности оказывают на нее негативное влияние. Также и разрушение негативного стереотипа может в определенной мере «улучшить» отношение к конкретному представителю другой группы у его партнеров по совместной деятельности. Однако такие локальные изменения стереотипов не определяют изменения характера межэтнических отношений общества в целом.

Сложность изучения стереотипов во многом проистекает как раз из-за того, что функционируют они на двух уровнях отношений: и на межгрупповом, и на межличностном. Стереотипы находятся в сложной диалектической взаимосвязи, с одной стороны, с социальными межэтническими отношениями, а с другой — с межличностными отношениями представителей этнических групп. Поэтому перспективой дальнейших исследований должно стать отнесение двух подходов к анализу этнических стереотипов с учетом как воздействия на них характера межэтнических отношений, так и их воздействия на межличностные отношения в многонациональных малых группах.

Р.Л. Кричевский, Е.М. Дубовская

ИССЛЕДОВАНИЯ МАЛОЙ ГРУППЫ В ОТЕЧЕСТВЕННОЙ И ЗАРУБЕЖНОЙ СОЦИАЛЬНОЙ ПСИХОЛОГИИ*

Понятие малой группы

Определение. За более чем 90-летнюю историю экспериментальной социальной психологии исследователи неоднократно обращались к определению понятия «малая группа», сформулировав при этом ог-ромное количество всевозможных, часто случайных, порой весьма различающихся между собой и даже противоречивых по смыслу дефиниций. И это неудивительно: в своих попытках соответствующим образом определить малую группу авторы, как правило, шли от соб-

* Не отрицая при этом «индивидуальных» функций, предложенных еще У. Липпманом: систематизации и защиты ценностей.

208

* Кричевский Р.Л., Дубовская Е.М. Психология малой группы: Теоретический и прикладной аспекты. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1991. С. 5—34, 72—83.

209

ственного ее понимания, диктовавшего акцентирование тех или иных сторон группового процесса, иногда выбираемых априори, чаще же выявляемых чисто эмпирическим путем. <...>

Вероятно, наиболее демонстративно отмеченная тенденция обнаруживает себя в работе М. Шоу. Рассмотрев более полутора десятков определений малой группы, он расклассифицировал их по следующим шести категориям в зависимости от подчеркиваемых разны-ми авторами моментов групповой жизни: 1) с точки зрения восприятия членами группы отдельных партнеров и группы в целом, 2) с точки зрения мотивации членов группы, 3) с точки зрения групповых целей, 4) с точки зрения организационных (структурных) характеристик группы, 5) с точки зрения взаимозависимости и 6) взаимодействия членов группы.

Интересно, что сам М. Шоу, основывающийся в трактовке груп-пы на последнем из выделенных им моментов, определяет группу как «двое или более лиц, которые взаимодействуют друг с другом таким образом, что каждое лицо влияет и подвергается влиянию каждого другого лица». Вместе с тем он считает, что, хотя взаимодействие есть существенный признак, отличающий группу от простого скопления людей, тем не менее важен и ряд других ее характеристик, а именно: 1) некоторая продолжительность существования, 2) наличие общей цели или целей, 3) развитие хотя бы рудиментарной групповой структуры. К ним следует добавить и такое отличительное свойство группы, как осознание входящими в нее индивидами себя как «мы» или своего членства в группе. <...>

Конечно, если рассматривать малую группу, так сказать per se , как некую изолированную от мира данность, функционирующую по особым, только ей присущим законам, в таком случае изложенные выше представления о ней следует признать вполне оправданными. Если же, однако, исходить из иного понимания малой группы, трактуя ее прежде всего как малую социальную группу, т.е. как элементарное звено структуры социальных отношений, как своеобразную функциональную единицу в системе общественного разделения труда, в этом случае речь должна идти о принципиально ином определении. Наиболее лапидарный и вместе с тем точный и емкий его вариант предложен, на наш взгляд, Г.М. Андреевой: «Малая группа — это группа, в которой общественные отношения выступают в форме непосредственных личных контактов». <...> Поэтому здесь мы считаем целесообразным подчеркнуть лишь следующее. Любые социально-пси-хологические характеристики группы (структурные, динамические, собственно феноменологические) должны преимущественно отражать именно признаки группы как целостной микросистемы социальных и психологических отношений. В особенности это относится к характеристикам сложившейся группы как «совокупного субъекта». Но даже и в тех случаях, когда речь идет всего лишь о первичных этапах ста-

210

новления группы, разворачивающегося посредством взаимодействия отдельных ее членов, сопряжения их индивидуально-психологичес-ких особенностей, акцент в анализе должен быть сделан на поиске и раскрытии собственно группового начала.

Размеры малой группы. Выбор определения малой группы связан с вопросом о ее размерах, традиционно обсуждаемым многими авторами. Принято говорить о нижнем и верхнем количественных пределах груп-пы. Согласно разделяемому нами мнению большинства исследователей, малая группа «начинается» с диады, хотя при этом в литературе справедливо обращается внимание на несколько «усеченный» характер внутригрупповых отношений в такого рода микрообщности. <...>

Что же касается верхнего количественного предела малой груп­пы, т.е. максимально возможного ее объема, то мнения специалистов на этот счет значительно расходятся.

На наш взгляд, абсолютно правы те исследователи, которые при рассмотрении обсуждаемого вопроса делают акцент на функциональной целесообразности величины малой группы в различных сферах социальной практики, т.е. на соответствии объема группы требованиям реализации ее основной общественной функции, справедливо полагая, что если группа задана в системе общественных отношений в каком-то конкретном размере и если он достаточен для выполнения конкретной деятельности, то именно этот предел и можно принять в исследовании как верхний». Нетрудно заметить, что подобное рассуждение отражает изложенное выше понимание малой группы, исходя из ее базовой характеристики как целевого функционального звена социальной системы, своеобразной единицы предписанной ей деятельности.

Малая группа и коллектив

<...> Коллектив есть особое качественное состояние малой группы, достигшее высокого, а по мнению отдельных авторов — наивысшего уровня социально-психологической зрелости, имея в виду степень развития ее социальных и психологических характеристик.

Такое понимание коллектива ведет к формулированию ставшего почти трюизмом положения: всякий коллектив представляет собой малую группу, но не всякая группа может быть признана коллективом. <...> Правда, что касается эмпирической фиксации подобного движения [к коллективу], то она сопряжена с целым рядом трудностей как теоретического, так и методического плана.

В теоретическом плане чрезвычайно сложным моментом является операционализация многих называемых специалистами признаков коллектива, перевод их с общеописательного языка на язык собственно групповых значений, без чего неосуществима тонкая (не поверхностная, как это имеет место в настоящее время) градация форм групповой жизни в их движении к подлинно коллективистским проявлен-

211

14*

ям. Отмеченная трудность усугубляется, как будет показано далее, еще и тем обстоятельством, что между исследователями до сих пор имеются расхождения, причем порой значительные, и в понимании сущности группового процесса, и в определении тех или иных групповых характеристик. Имеющиеся разночтения, несомненно, препятствуют продуктивности теоретической работы и одновременно сказываются на конструировании необходимого методического инструментария, ставя под сомнение адекватность предлагаемых измерительных средств. Не-удивительно поэтому, что вопрос диагностики уровней развития малой группы все еще относится к разряду критических, а исследователи кол-лективообразования, пытаясь эмпирически представить дифференцированную картину процесса, нередко вынуждены оперировать понятиями типа «высокий уровень развития коллектива», «низкий уровень развития коллектива» или «высокий уровень группового развития», «низкий уровень группового развития» и т.п.

Классификация малых групп

Предлагаемая ниже классификация опирается на уже имеющиеся разработки и не претендует быть исчерпывающей. Группы классифицируются по нескольким различающимся между собой основаниям и по дихотомическому принципу.

Прежде всего выделим оппозицию лабораторные— етественные группы. К первым относятся группы, специально создаваемые для выполнения экспериментальных заданий в лабораторных условиях; ко вторым — группы, функционирующие в реальных жизненных ситуациях. Принципиальное различие между группами обоих типов состоит в том, что в первом случае речь идет, как правило, о группах, укомплектованных случайными лицами (приглашенные добровольцы, испытуемые) на время эксперимента и с его окончанием прекращающих свое существование — так называемые «пятидесятиминутные», по выражению М. Шоу, группы. Во втором случае имеются в виду преимущественно сложившиеся группы с определенной историей, нередко характеризующиеся довольно высоким уровнем социально-психологического развития. <...>

Другая интересующая нас оппозиция: организованные (по иной терминологии — формальные, официальные) — спонтанные (или неформальные, неофициальные) группы. Те и другие относятся к категории естественных групп. Первые из них представляют собой элементарные ячейки социальной организации, возникновение которых обусловлено необходимостью реализации соответствующих организационных функций. Иными словами, их появление вызвано нуждами организации и ею задано. Вторые зарождаются непроизвольно, стихийно, как в недрах организованных групп, так и вне их, в процессе общения индивидов, являясь результатом взаимных психологических

212

(эмоциональных) предпочтений последних. Подчеркнем, однако, что различие между группами обоих типов характеризуется известной относительностью. <...>

В основание следующей рассматриваемой оппозиции — открытые — закрытые группы — положена степень открытости, доступности группы влиянию окружающей ее социальной среды, общества. В современном мире практически почти любая малая группа является открытой, что следует хотя бы из обсуждавшегося выше ее определения. Тем не менее мы вынуждены сказать «почти» и отнюдь не случайно. Время от времени обнаруживается существование групп, которые, вероятно, в той или иной мере можно отнести к категории закрытых вследствие их «вырванности» из мира людей, утраты, порой в течение длительного времени, как это случилось, например, с семьей старообрядцев Лыковых из документальной повести В. Пескова «Таежный тупик», даже минимальных связей с ним.

Для целей нашего последующего анализа малые группы полезно расклассифицировать также, исходя из фактора продолжительности их существования, на стационарные и временные. Причем к последним относятся не обязательно только лабораторные, но и естественные группы. <...>

И наконец, укажем еще на одну очень часто встречающуюся в литературе классификацию малых групп, в соответствии с которой они подразделяются на группы членства и референтные группы. Основанием для подобного деления является степень значимости группы для индивида с точки зрения его ориентации на групповые нормы и ценности, влияния группы на систему его установок. Так, группа может рассматриваться просто как место пребывания индивида в социуме, далекое от его установок и ценностных ориентации. В таком случае речь идет всего лишь о группе членства. Возможно, однако, существование группы иного типа, чьи нормы и ценности индивид разделяет, соотнося с ней свои установки. Причем делает это вне зависимости от членства в данной конкретной группе. Здесь мы говорим о референтной группе. <...>

Изложенное понимание термина «референтная группа» несколько отличается от первоначальной его трактовки, предложенной много лет назад Г. Хайменом, полагавшим, что референтная группа должна обязательно находиться где-то за пределами группы членства. В действительности же, и об этом свидетельствуют эмпирические факты, группы обоих типов порой совпадают, но, как справедливо замечают при этом специалисты, «из большого числа известных человеку групп лишь немногие выступают для него в качестве референтных». Одним из наиболее интересных является вопрос о функциях референтной группы. Согласно Г. Келли, выделяются две функции: сравнительная и нормативная. Суть первой из них состоит в том, что принятые в груп-пе стандарты поведения, установки и т.п. выступают для индивида в качестве неких образцов, «систем отсчета», на которые он опирается

213

в своих решениях и оценках. По мнению специалистов, эта функция несет в себе элемент социального влияния, оказываемого на человеческое познание и притязания. Что же касается нормативной функции, то она позволяет выяснить, в какой мере поведение индивида соответствует нормам группы. Роль этой функции весьма существенна в плане регуляции группового поведения, в особенности когда действия отдельных членов отклоняются от принятых групповых стандартов. Как полагает Г. Келли, обе указанные функции часто, но отнюдь не всегда осуществляются одной и той же группой.

В целом же подчеркнем, что такое свойство группы, как референт-ность, имеет прямое отношение к интегративным процессам в ней, способствуя сохранению ее целостности и стабильности, последую-щему воспроизводству в качестве единицы общественной жизнедея-тельности. <...>

История зарубежных исследований малой группы

Ранние этапы. Исходная точка нашего анализа датируется 1897 г. В этом году американский психолог Н. Триплет опубликовал результа-ты экспериментального исследования, в котором сравнивал эффек-тивность индивидуального действия, выполняемого в одиночку и в условиях группы. По мнению Ф. Оллпорта, это была первая экспери-ментальная проблема социальной психологии, и он сформулировал ее так: «Какие изменения происходят во всяком отдельном действии индивидуума, когда присутствуют другие люди?» <...>

Потребовалось несколько десятилетий, прежде чем эксперимен-тальное, мы бы сказали шире — эмпирическое (т.е. основанное на опытном факте, а не спекуляции, пусть даже и оригинальной), на-правление получило дальнейшее развитие в зарубежной социальной психологии. Случилось это уже в 20-е годы.

Две крупные работы тех лет (в Германии В. Мёде, он начинал эксперименты еще в 1913 г. в Лейпциге, и в США Ф. Оллпорта) во многом продолжили линию исследований, начатую Н. Триплетом. Кроме того, Ф. Оллпорт сформулировал весьма своеобразное пони-мание группы.

Как ни парадоксально, он не считал, что имеет дело с реально существующими, хотя бы и в лабораторных условиях группами. Со-гласно Ф. Оллпорту, реально существовали лишь отдельные индиви-дуумы; что же касается групп, то они трактовались им как «совокуп-ность идеалов, представлений и привычек, повторяющихся в каждом индивидуальном сознании и существующих только в этих сознаниях». Подчеркивалось также, что «групповое сознание» не отражает ниче-го, кроме сходства между сознаниями индивидуумов. Последние не могли быть частями группы, поскольку последняя, как утверждалось, существует лишь в сознании людей.

214

Свой отказ рассматривать группу как определенную реальность Ф. Оллпорт мотивировал отсутствием адекватных методов исследова-ния, что на уровне психологического объяснения вполне согласовы-валось с постулатами бихевиоризма, а в общеметодологическом пла-не имело, своей основой позитивизм. Разумеется, со временем в про-цессе накопления научных знаний и в связи с прогрессом техники исследования подобная точка зрения на природу группы была пре-одолена и возобладающим стало представление о группе как некото-рой социальной реальности, качественно отличной от составляющих ее индивидуумов. <...>

Следующий крупный этап развития психологии малых групп за рубежом относится к периоду 30-х — началу 40-х годов и знаменуется рядом оригинальных экспериментальных исследований, осуществлен-ных в лабораторных и полевых условиях, и первыми серьезными по-пытками разработки теории группового поведения. В это время М. Шериф проводит изобретательные лабораторные эксперименты по изучению групповых норм, а Т. Ньюком исследует аналогичную про-блему, но иными средствами, в полевых условиях. Изучаются малые группы в промышленности, оформляется социометрическое направ-ление исследования групп. В течение нескольких лет Р.Уайт посред-ством метода включенного наблюдения реализует программу изуче-ния «живых» групп в трущобах большого города, очерчивая контуры интеракционистского подхода к изучению групповых процессов. Окон-чательно складывается печально известная «теория черт» лидерства или, в более точном значении, руководства, но одновременно дела-ются первые попытки отойти от упрощенного понимания этого фе-номена, дать более сложное, многоплановое его описание в терминах социального влияния, внутригруппового взаимодействия, достиже-ния групповых целей. В тот же период, основываясь на результатах исследования управленческой деятельности в промышленной орга-низации, Ч. Барнард выдвигает идею двухмерного рассмотрения группо-вого процесса, получившую реализацию в ряде подходов к анализу группы в целом, а также структурного ее аспекта.

Особый вклад в развитие психологии малых групп внес К. Левин, эмигрировавший в начале 30-х гг. в США из фашистской Германии. Он явился основоположником крупного научного направления, широко известного под названием «групповая динамика». Под его руководством были проведены знаменитые опыты Р. Липпитта и Р. Уайта по изучению групповой атмосферы и стилей руководства и оригинальное исследова-ние изменения стандартов группового поведения в процессе дискуссии. Одним из первых он подверг рассмотрению психологический феномен социальной власти (влияния), внутригрупповые конфликты, динамику групповой жизни. При этом он подчеркивал необходимость работы с естественными группами в реальных ситуациях их жизни, полагая, что таким образом открывается возможность действительной провер-

215

ки валидности теоретических положений и нахождения путей реше-ния различных практических проблем.

Не утратили актуальности и некоторые теоретические пред-ставления К. Левина о группе как «динамическом целом, обладающем свойствами, отличными от свойств составляющих его частей или суммы последних». В соответствии с системными воззрениями на групповой процесс он полагал, что одним из отличительных признаков группы является принцип взаимозависимости ее членов. <...>

Из школы К. Левина вышли многие ведущие западные специалисты в области психологии малых групп, а основанный им исследовательский Центр групповой динамики при Мичиганском университете (США) является крупнейшим на Западе.

Послевоенные десятилетия. Вторая мировая война явилась перелом-ным моментом в развитии психологии малых групп за рубежом. Именно в этот период с особой остротой встал вопрос о необходимости изучения закономерностей группового поведения, о поисках эффек-тивных приемов управления группами. <...> Было бы неверно рас-сматривать послевоенный период как единый этап развития групповой психологии. Выделяются, как минимум, три временных этапа: первый — двадцатилетие — с середины 40-х и до середины 60-х годов; второй, насчитывающий примерно полтора десятка лет, с середины 60-х и приблизительно до второй половины 70-х годов; третий — начиная со второй половины 70-х и по настоящее время.

Применительно к судьбам зарубежной групповой психологии первое послевоенное двадцатилетие можно охарактеризовать как период довольно безмятежного развития и больших надежд, возлагавшихся на эту область социальной психологии в ту пору. Именно тогда офор-мились основные направления исследований малых групп, сложились важнейшие теоретические подходы, а экспериментальные (главным образом лабораторные) парадигмы достигли высокой степени совер-шенства. Интересно, что работы западноевропейских психологов в этот период практически не оказывали ни малейшего влияния на развитие исследовательского «поля»: в нем безраздельно господствовали их за-океанские коллеги.

Иной характер носили следующие полтора десятилетия. С одной стороны, они как будто бы продолжали тенденции предыдущего этапа, знаменуясь дальнейшим расширением круга изучаемых проблем и весьма бурным ростом исследований, в связи с чем показателен такой факт. Опубликованная в 1965 г. Б. Равеном итоговая библиография малых групп содержала около 3500 наименований, однако только за период с 1967 по 1972 г. в реферативном издании «Psychological Abstracts» зарегистрировано около 3400 исследований малых групп. С другой сто-роны, росло критическое переосмысление достигнутого и одновре-менно заметно снижался оптимизм относительно вклада этих иссле-дований в понимание группового процесса ввиду их малой экологи-

216

ческой валидности и ограниченности возможных практических при-ложений. Отмечалось отсутствие теории, позволявшей адекватно ин-терпретировать и интегрировать гигантский массив разнородных эм-пирических фактов. <...>

В хоре критиков сложившегося положения дел отчетливо звучали голоса западноевропейских социальных психологов, требовавших ра-дикальной переориентации групповых исследований с учетом реаль-ных жизненных проблем, стоящих перед западным обществом. <...>

Переходя к оценке последнего из выделенных исследовательских этапов, отметим, что, на наш взгляд, он во многом продолжает линию, отчетливо обозначившуюся ранее, а именно: в области теории — господство эклектики, в подходе к изучению группы — акцент на поведении личности в группе, больший интерес к диадным отноше-ниям, нежели к выявлению собственно групповых характеристик, в сфере конкретной эмпирической работы — преобладание лаборатор-ного экспериментирования над работой с естественными группами в •реальных жизненных ситуациях.

Вместе с тем было бы несправедливо представлять развитие зару-бежных исследований малых групп, начиная со второй половины 70-х годов, исключительно в негативном свете. Так, в большой обзорной статье, опубликованной в начале 80-х годов, Д. Макгрет и Д. Кравитц подчеркивали наметившийся, сравнительно с предшествующими де-сятилетиями, рост исследований малых групп в полевых условиях. <...> Сошлемся еще раз на мнение Д. Макгрета и Д. Кравитца, называющих в качестве позитивного факта последних лет также и значительный рост использования зарубежными психологами в исследовательской работе с группами математических моделей и компьютерного моделирования. Интересно, что эти авторы выражают большой оптимизм относительно будущего малых групп, оценивая его как многообещающее. Однако другой известный специалист по групповой динамике И. Стейнер более осторожен в своих прогнозах. Не отрицая возможности дальнейшего прогресса в изучении малых групп, он полагает, что в будущем многие перспективные исследования в этой области следует ожидать за преде-лами психологического и социологического ведомств как результат уси-лий специалистов в сфере бизнеса и образования промышленного про-изводства и семейной терапии, а главное, прогресс этот может оказаться весьма растянутым во времени. Завершая краткий обзор истории зарубежных исследований малых групп, остановимся в заключение на основных теоретических подходах, сложившихся за долгие годы изу-чения интересующей нас проблематики и лежащих в основе многих экспериментальных и прикладных разработок. К началу 70-х годов за-рубежные авторы выделяли девять крупных подходов, в той или иной мере определивших развитие групповой психологии. <...>

Теория поля. Это теоретическое направление берет начало в работах К. Левина. Основной его пафос заключается в известном тезисе К. Ле-

217

вина о том, что поведение личности есть продукт поля взаимозависи-мых детерминант (по терминологии К. Левина называемого жизнен-ным или социальным пространством личности). Структурные свой-ства этого поля представлены понятиями, заимствованными из топо-логии и теории множеств, а динамические свойства — понятиями психологических и социальных сил. Какой-либо целостной теории группы в рамках данного подхода создано не было, однако он лег в основу ряда мини-теорий, относящихся к отдельным феноменам групповой динамики: сплоченности, социальной власти, соперничеству — со-трудничеству, образованию группы, внутригрупповому давлению, групповым притязаниям.

Интеракционистская концепция. Согласно этому подходу, группа есть система взаимодействующих индивидуумов, функционирование которых в группе описывается тремя основными понятиями: индиви-дуальной активностью, взаимодействием и отношением. Интеракцио-нистская концепция предполагает, что все аспекты группового пове-дения могут быть описаны, исходя из анализа взаимосвязей между тремя названными элементами. Выполненные в рамках данного на-правления работы в основном посвящены исследованию структурных аспектов группы.

Теория систем. По своим идеям рассматриваемый подход очень близок к предыдущему, поскольку в нем развивается представление о группе как системе. В обоих теоретических направлениях содержится попытка понять сложные процессы, исходя из анализа их основных элементов. Главное различие между интеракционистской теорией и тео-рией систем заключено в используемых элементах анализа. Концепту-альный аппарат теории систем позволяет описать группу как систему взаимозависимых позиций и ролей, делая акцент на групповых «вхо-дах» и «выходах» и рассматривая группу как открытую систему.

Социометрическое направление. Это направление, хорошо знако-мое советскому читателю, стимулировало множество эмпирических исследований внутригрупповых отношений, однако, по мнению за-рубежных специалистов, влияние социометрических работ на развитие теории малых групп минимально.

Психоаналитическая ориентация. Она базируется на идеях 3. Фрей-да и его последователей, фокусируя внимание преимущественно на мотивационных и защитных механизмах личности. 3. Фрейд первым включил идеи психоанализа в групповой контекст. Начиная с 50-х годов в связи с возросшим интересом к групповой психотерапии некоторые положения психоаналитического подхода получили теоретическое и экспериментальное развитие в рамках групповой психологии и легли в основу ряда теорий групповой динамики.

Общепсихологический подход. Суть его состоит в предположении, что многие представления о человеческом поведении, накопленные в об-щей психологии, применимы к анализу группового поведения. Это

218

касается главным образом таких индивидуальных процессов, как на-учение, явления когнитивной сферы, мотивация. Весьма демонстра-тивным примером обсуждаемого подхода являются популярные в не-давнем прошлом за рубежом теории когнитивного соответствия, под-вергшиеся обстоятельному разбору в отечественной литературе. Укажем также на отдельные попытки целостного рассмотрения группы с по-зиций упомянутых теорий.

Эмпирико-статистическое направление. Согласно данному подходу основные понятия групповой теории должны выводиться из ре-зультатов статистических процедур, например факторного анализа, а не формулироваться априорно. Подобное понимание обусловило широкое применение процедур, разработанных в области тестирования личности и представленных, в частности, в исследованиях такого известного специалиста, как Р. Кэттелл, предложившего одну из те-орий группового поведения.

Формально-модельный подход. Исследователи, представляющие дан-ное направление, пытаются сконструировать формальные модели группового поведения, используя математический аппарат теории графов и теории множеств*. Но, как отмечают некоторые зарубеж-ные авторы, представители этого подхода часто больше интересуются внутренней консистентностью своих моделей, нежели степенью их соответствия естественным ситуациям. Вероятно, поэтому данное направление не смогло пока оказать сколько-нибудь существенного влияния на понимание группового процесса.

Теория подкрепления. Это направление исследований, весьма вли-ятельное за рубежом, базируется на идеях скиннеровской концепции оперантного обусловливания. Согласно представлениям теоретиков данного подхода, поведение индивидуумов в группе есть функция двух переменных: вознаграждений (положительные подкрепления) и расходов, или наказаний (отрицательные подкрепления). Идеи теории подкрепления легли в основу по крайней мере двух крупных социально-психологических теорий малых групп, авторы которых — Д. Хоманс, Д. Тибо и Г. Келли — избрали объектом концепту-ализации внутридиадные отношения, экстраполируя, однако, резуль-таты анализа на большие по объему группы. Обе теории получили достаточно развернутое изложение и критическое обсуждение в оте-чественной литературе. <...>

Преобладающая на сегодня за рубежом тенденция состоит в интег-рации и взаимопроникновении подходов, в стирании строго очерчен-ных концептуальных рамок, наконец, в разработке локальных теорети-ческих конструкций, не претендующих на широкие, общегрупповые обобщения, но скорее призванных объяснить довольно узкий круг эм-

* В отечественной литературе идеи формально-модельного подхода нашли отражение в исследовании В.И. Паниотто.

219

лирических фактов, относящихся, как правило, к тому или иному отдельному групповому феномену, реже — к нескольким из них. <...>

История отечественных исследований малой группы

На сегодня в отечественной групповой психологии можно выде-лить как минимум четыре крупных исследовательских подхода.

Деятелъностный подход. Он основывается на одном из фунда-ментальнейших принципов марксистской психологии — принципе деятельности. <...>

Приложение принципа деятельности к исследованию социальной группы весьма плодотворно сказалось на построении ряда теорий груп-повой активности. Среди них прежде всего следует отметить уже упо-минавшуюся выше стратометрическую концепцию групповой актив-ности А.В. Петровского, наиболее разработанную на сегодня в отече-. ственной социальной психологии модель группового процесса, получившую недавно дальнейшее развитие в системно-деятельност-ном анализе поведения личности в группе. Из числа других теорети-ческих конструкций этого направления назовем предложенный М.Г. Ярошевским программно-ролевой подход к исследованию науч-ного коллектива и разрабатываемую Г.М. Андреевой модель социаль-но-перцептивных процессов в совместной деятельности. Кроме того, идеи деятельностного подхода воплотились в изучении отдельных фе-номенов социальной группы: ее интеграции и эффективности, руко-водства и лидерства, межгрупповых отношений.

Социометрическое направление. Как и в зарубежной групповой пси-хологии, немалое число отечественных исследований малых групп мо-жет быть отнесено к так называемому социометрическому направле-нию. Основанием для подобного отнесения является использование специалистами в конкретной эмпирической работе в качестве основ-ных методических средств тех или иных вариантов социометрического теста. В советской социальной психологии большой вклад в развитие этого направления внес Я.Л. Коломинский, не только много сделав-ший в плане конструирования различных социометрических проце-дур, но, что весьма существенно, включивший эмпирический метод в содержательный теоретический контекст. Заметим, что последнее не имеет аналогов в западной социальной психологии, где применение социометрии как метода изучения межличностных отношений, по мнению самих зарубежных авторов, давно уже «отвязано» от какой-либо серьезной теории.

Параметрическая концепция. Создателем этого исследовательского подхода является Л.И. Уманский, в 60—70-е годы разработавший ори-гинальную концепцию групповой активности. Основная идея подхода состоит в предположении, что поэтапное развитие малой (контактной, по Л.И. Уманскому) группы осуществляется благодаря разви-

220

тию ее важнейших социально-психологических параметров. Наиболее значительные исследования, выполненные в рамках этой кон-цепции, касаются организационных, эмоциональных и динамических характеристик группы.

Организационно-управленческий подход. В основу данного подхода положены разрабатываемые в советской обществоведческой, в том числе социологической и социально-психологической, науке пред-ставления о социальной организации и управленческой деятельности. Относящиеся к рассматриваемому направлению (у его истоков стоят психологи ленинградской школы и прежде всего Е.С. Кузьмин) мно-гочисленные исследования групп и коллективов носят выраженный прикладной характер и в большинстве своем ориентированы на ре-шение задач психологического обеспечения в сфере промышленного производства. <...>

Прослеживая историю становления в нашей стране психологии малых групп и коллективов и отмечая достигнутый в последние деся-тилетия прогресс в развитии теории и эмпирических разработок, о чем говорилось выше, мы тем не менее хотели бы завершить анализ обращением к некоторым критическим моментам. <...>

Прежде всего нуждается в дальнейшей разработке проблематика группового развития, в особенности тот ее раздел, который относится к характеристикам высшего уровня жизнедеятельности группы — кол-лектива. Выше уже обращалось внимание на трудность операционализа-ции многих называемых исследователями признаков коллектива, отсут-ствие достаточно надежных средств фиксации различных уровней раз-вития группы, выделение которых все еще носит весьма общий и произвольный характер. Заметим также, что, на наш взгляд, теорети-ческим описаниям коллектива присущи порой идеализация реальных отношений в социальной группе, стремление к их упрощению, недиа-лектичность в трактовке самого процесса группового развития. <...>

Другим «узким» местом в изучении группы является рассмотрение ее как совокупного субъекта совместной деятельности с присущими ему специфическими атрибутами. И хотя теоретический анализ этого вопроса ведется уже ряд лет, его результаты, а главное их практическая реализация вряд ли могут быть признаны удовлетворительными. Отсюда немалые трудности, испытываемые как психологами-исследователями, так и психологами-практиками всякий раз, когда необходимо дать адек-ватную оценку сплоченности той или иной естественной группы, выя-вить доминирующую в ней систему норм и ценностей, достаточно тонко и дифференцированно определить меру коллективности группы как именно совокупного субъекта. Кстати сказать, критическим моментом в прикладном аспекте обсуждаемой проблемы является и конструиро-вание надежных методов прогноза поведения личности в группе. <...>

Наконец, к числу слабо разработанных вопросов групповой пси­хологии относится эмпирическое изучение малой группы как элемен-

221

та более крупной социальной общности (например, социальной орга-низации), испытывающего ее влияния и в свою очередь способного оказывать влияние на макросоциум.

Структурные характеристики малой группы

Приступая к рассмотрению структурных компонентов малой груп-пы, необходимо прежде всего подчеркнуть, что понятие «структура» теснейшим образом сопряжено с понятием «система». Поэтому даль-нейшее наше изложение будет строиться главным образом с учетом таких выраженных системных признаков структуры, как ее разномер-ность и разноуровневость. <...>

Поуровневый анализ групповой структуры. Как правило, подобного рода анализ состоит в выделении теми или иными авторами опреде-ленных систем внутригрупповых отношений, иерархически располага-ющихся в «пространстве» группового функционирования. Так, упомя-нутые выше различные типы групповых деятельностей задают и различные системы внутригрупповых отношений: деловых, отвечающих деятельностям инструментального типа, и эмоциональных, отвечаю-щих деятельностям экспрессивного типа. Реализация членами группы определенных институционально заданных функций в сфере ведущей деятельности группы по решению задач, поставленных перед ней в рамках более широкой социальной общности (организации), порождает систему так называемых официальных отношений. Но одновременно для решения этих же задач в ходе развертывания той же самой деятельности возникают функциональные образования, заранее социальной органи-зацией не предписанные. Таковы, например, роли критика, эрудита, генератора идей в научном коллективе. Связи между реализующими эти роли индивидами образуют систему неофициальных деловых отноше-ний, наряду с которой в группе сосуществует и система иных, тради-ционно называемых исследователями неофициальных отношений — отношений эмоционального типа, представляющих собой различные неинструментальные формы межличностного общения <...>. Учитывая соподчиненность групповых деятельностей (в зависимости от специ-фики организационных задач), правомерно говорить и о соподчинен-ности производных от них систем отношений в группе, их поуровне-вом расположении. Последнее, имея в виду организованную целевую малую группу, схематически может быть описано следующим образом: официальные отношения— неофициальные деловые отношения — неофициальные эмоциональные отношения. <...>

Оригинальная модель многоуровневой структуры межличностных отношений разработана А.В. Петровским в рамках развиваемой им стратометрической концепции коллектива. Модель включает несколько слоев (страт), каждый из которых характеризуется определенным принципом построения межличностных отношений и соответственно

222

своеобразием проявления тех или иных групповых феноменов и про-цессов. В качестве центрального (ядерного) звена берется сама пред-метная деятельность группы, ее содержательные общественно-эконо-мические и социально-политические характеристики. По существу данный слой определяет, как можно думать, своеобразие социальных (официальных) отношений в группе. Три последующие страты явля-ются психологическими по своей сути. В первой из них фиксируется отношение каждого члена группы к групповой деятельности, ее це-лям, задачам, принципам, на которых она строится, мотивация дея-тельности, ее социальный смысл для каждого участника. Во второй страте представлены межличностные отношения, опосредствованные содержанием групповой совместной деятельности, ее целями и зада-чами, принятыми в группе принципами и ценностными ориентациями и т.п. Как подчеркивает А.В. Петровский, «деятельностное опос-редствование — принцип существования и принцип понимания фе-номенов второй психологической страты». Что же касается третьего психологического уровня групповой структуры, то он согласно об-суждаемой модели представляет собой поверхностный слой межлич-ностных отношений, применительно к которым ни коллективные цели деятельности, ни общезначимые для коллектива ценностные ориен-тации не выступают в качестве основного фактора, опосредствующего личные контакты членов группы. Иными словами, отношения этого уровня свободны от детерминирующих влияний реализуемой совмес-тной деятельности. Хотя рассматриваемая модель и не предлагает сколько-нибудь развернутой типологии межличностных отношений в группе, тем не менее заложенные в ней идеи могут послужить полезной основой для построения в будущем такой типологии, позволяя в полной мере реализовать в анализе социальной группы, в том числе ее структурного звена, методологический принцип деятельности.

Многомерный анализ групповой структуры. Другой возможный ра-курс рассмотрения групповой структуры связан с пониманием ее как многомерного образования. В этом случае в основу анализа кладется глав-ным образом фактор престижности занимаемых индивидами позиций в обсуждавшихся нами выше системах официальных и неофициальных внутригрупповых отношений. В любой из них можно выделить разные по степени престижности (т.е. по величине статуса) позиции (например, континуум позиций в системе официальных отношений на универси-тетской кафедре может быть обозначен двумя крайними полюсами: по-зицией заведующего и позицией лаборанта, в системе любых неофици-альных отношений — позициями лидера и аутсайдера и т.д.) и, выстро-ив их по вертикали, получить различные измерения групповой структуры. <...> О каких же измерениях групповой структуры пойдет далее речь? Не претендуя на исчерпывающее их описание и учитывая соответствующие литературные данные, назовем некоторые из этих переменных, чаще других упоминаемые различными авторами.

001

Формально-статусное измерение дает представление о субордини-рованности позиций индивидов в системе официальных отношений в малой группе и фактически полностью зафиксировано в штатном рас-писании социальной организации.

Социометрическое измерение характеризует субординированность позиций индивидов в системе внутригрупповых межличностных пред-почтений и репрезентируется как в классическом варианте социомет-рической структуры группы, так и в аутосоциометрической ее моди-фикации. По существу социометрическое измерение в значительной мере является аналогом неформальной статусной структуры группы, и в этом смысле определенный интерес представляют данные, полу-ченные рядом авторов при изучении связи неформального статуса с различными аспектами группового процесса.

Так, внимание некоторых исследователей привлекло соотношение между величиной статуса индивида и степенью соответствия его по-ведения нормам группы, т.е. фактически конформностью <...>. Однако однозначная точка зрения относительно связи упомянутых пере-менных в литературе отсутствует, и в настоящее время скорее можно говорить лишь о многоальтернативной трактовке их соотношения, предполагающей, что: 1) высокостатусный член группы более кон-формен, чем низкостатусный; 2) высокий статус в группе обеспечи­вается полным согласием с групповыми нормами; 3) в отдельных ситуациях наибольшую приверженность групповым нормам де-монстрирует субъект, занимающий вторую по степени престижности позицию в группе; 4) высокостатусному субъекту может быть позво-лено отклонение от групповых норм в попытке способствовать дости-жению групповой цели (феномен «идиосинкразического кредита»). <...> В дополнение к вышесказанному отметим также, что иногда поведе-ние высокостатусных членов группы соотносится не столько непос-редственно с принятыми в ней нормами, сколько с ожиданиями их низкостатусных партнеров, безусловно подверженными влиянию груп-повых норм. В этом случае выделяются два типа ситуаций, в одном из которых акцент делается на продуктивности группы, а в другом — на ее сплоченности. Показано, что в ситуациях первого типа высокоста­тусные субъекты неохотно идут навстречу ожиданиям низкостатусных коллег, полагая, что для достижения групповой цели им необходимо свободно распоряжаться ресурсами группы, и, кроме того, кон-формность к ожиданиям низкостатусного партнера расценивается как угроза положению высокостатусного субъекта в группе. В ситуациях второго типа подобный эффект отсутствует, поскольку считается, что в этом случае конформность к ожиданиям низкостатусных партнеров не препятствует достижению групповой цели и не представляет угро-зы чьему бы то ни было статусу, являясь, напротив, позитивным условием единения группы. Таким образом, в данном случае мы име-ем дело со своего рода двухмерным анализом поведения высокоста-

224

тусных членов группы, соотносимого с некоторым нормативным пла-стом групповой жизни, репрезентированным в соответствующих ожиданиях их низкостатусных партнеров.

Заслуживающим, на наш взгляд, внимания аспектом обсуждае-мого структурного измерения является феномен «генерализации ста-туса», суть которого состоит в том, что статусные характеристики индивидов, связанные с членством в других социальных группах и первоначально внешние к ситуации межличностного взаимодействия в данной группе (своего рода «внешний» статус), будучи привнесен-ными в эту ситуацию, начинают оказывать значительное влияние на особенности разворачивающегося взаимодействия, в частности на «внутренний» статус самих его участников. <...>

Модели коммуникативных сетей, представляющие собой еще одно, коммуникативное, измерение групповой структуры, свидетельствуют о субординированности позиций индивидов в зависимости от располо-жения последних в системах информационных потоков и концентрации у них той или иной касающейся группы информации. Является хорошо установленным фактом, что обладание информацией позитивно и весьма тесно связано с величиной официального статуса индивида в группе и что, как правило, высокостатусным членам группы адресуется больше сообщений и они носят более благоприятный (дружелюбный) харак-тер, нежели сообщения, посылаемые низкостатусным индивидам. <...>

Пожалуй, центральным моментом обсуждаемой проблемы является выяснение эффективности решения группой тех или иных проблем в условиях централизованных и децентрализованных коммуникативных сетей. Изучается также влияние, оказываемое коммуникативными се-тями на возникновение лидерства, организационное развитие группы и удовлетворенность ее членов. Исследования показывают, что, как правило, централизованные сети в сопоставлении с децентрализо-ванными сетями усиливают возникновение лидерства и организаци-онное развитие группы, но препятствуют эффективности решения сложных проблем и уменьшают удовлетворенность членов группы.

Если допустить, что модели коммуникативных сетей в оп-ределенной мере детерминируют групповую эффективность, возни-кает необходимость объяснить, посредством каких факторов это про-исходит. К числу таких факторов, своего рода промежуточных пере-менных, специалисты относят: 1) способность членов группы к развитию организационной структуры; 2) степень свободы, с кото-рой личность может функционировать в группе, имея в виду, что не-зависимость действий члена группы обусловлена не только доступно-стью получаемой информации, но также и всевозможными ситуаци-онными моментами, действиями других членов группы и оценкой воспринимаемой субъектом ситуации; 3) насыщение или информа-ционную перегрузку, испытываемую членами группы в позициях коммуникативной сети; причем особенно чувствительны к насыще-

нию позиции, расположенные в центре сети, и сами централизован-ные сети, чем, кстати, нередко и объясняется меньшая эффективность централизованных сетей в решении сложных проблем; 4) уровень раз-вития малой социальной группы, способный в ряде случаев, как сви-детельствуют материалы работ, выполненных в рамках стратометри-ческой концепции коллектива, существенным образом влиять на вза-имосвязь рассматриваемых переменных. <...>

Позиции социальной власти отражают субординированность вер-тикальных расположений индивидов в зависимости от их способности оказывать влияние в группе. Собственно говоря, феномен социальной власти, изучение которого одним из первых предпринял еще в 40-е годы К. Левин, и означает актуальное (чаще потенциальное) влия-ние, оказываемое одним из членов группы на другого. Причем прояв-ления этого влияния могут осуществляться по разным направлениям, о чем свидетельствуют результаты теоретического анализа, проведен-ного Д. Френчем и Б. Равеном с целью выделения различных типов социальной власти в отношениях между людьми. Всего ими называет-ся 5 таких типов социальной власти: вознаграждающая (способствует вознаграждению другого лица), принуждающая (способствует при-нуждению, наказанию другого лица), легитимная (основывается на допущении, что один субъект имеет узаконенное право предписывать поведение другого субъекта), референтная (в ее основе лежат отно-шения симпатии, эмоционального предпочтения), экспертная (бази-руется на превосходстве другого лица в специальных знаниях, компе-тентности в определенной деятельности). Каждый из перечисленных типов социальной власти предполагает влияние, в одних случаях (на-пример, легитимная власть) носящее более выраженный социальный, а в других (например, референтная власть) — психологический ха-рактер. Заметим, однако, что и такие, казалось бы, сугубо социальные типы влияния, как, скажем, вознаграждающая и принуждающая власть, могут иметь заметную психологическую окраску, если харак-тер вознаграждений и наказаний является психологическим по своей сути (например, определенные их эмоциональные эквиваленты).

Интересно, что согласно материалам эмпирических исследований наиболее влиятельный по тому или иному параметру социальной вла-сти субъект часто воспринимается другими членами группы в каче-стве своеобразного ее коммуникативного центра, ему же нередко при-писывается окружающими большая личностная привлекательность, нежели лицу, обладающему малой степенью социальной власти. Та-ким образом, измерения социальной власти в той или иной мере мо-гут совпадать с коммуникативными социометрическими измерения-ми групповой структуры. <...>

Лидерство является последним из выделенных нами выше измере-ний структуры малой группы. Если, согласно концепции ценностного обмена, рассматривать лидерство как «процесс межличностного вли-

226

яния, обусловленный реализацией ценностей, присущих членам груп-пы, и направленный на достижение стоящих перед группой целей», а лидера — как «члена группы, обладающего наибольшим ценностным потенциалом, обеспечивающим ему ведущее влияние в группе», то правомерно полагать, что в лидерстве отражена субординированность позиций индивидов в зависимости от их ценностных потенциалов и, что весьма существенно, их ценностных вкладов в жизнедеятельность группы. Мы не будем, однако, специально останавливаться здесь на феномене лидерства. Подчеркнем только, что обсуждаемый феномен, взятый в качестве некоторого структурного измерения, наиболее де-монстративно обнаруживает себя в структурах инструментального и эмоционального лидерства. Из приведенного нами обсуждения отчет-ливо видны взаимосвязь и взаимовлияние рассматривавшихся изме-рений. Так, субъекту, занимающему лидерскую позицию в группе, присущ высокий неформальный статус; вместе с тем личность с вы-сокими позитивными социометрическими показателями имеет боль-шие шансы выйти в лидеры, и в то же время лидерство есть проявле-ние психологического влияния, неформальной власти и т.д. Таким образом, каждое отдельное измерение групповой структуры («отдель-ная структура», по выражению М. Шоу) выступает некоторым детер-минирующим фактором развития других измерений («отдельных струк-тур») и в конечном счете — структуры группы в целом. <...>

Модели групповой структуры. Последний из рассматриваемых нами аспектов групповой структуры связан с возможностью либо статичес-кой, либо процессуальной ее репрезентации. Модели, призванные дать представление об относительно инвариантных состояниях групповой структуры, относятся к категории статических и описываются эле-ментами формальной логики и теории графов. К сожалению, эврис-тическая ценность подобного рода моделей пока что крайне невелика и, думается, нет необходимости в специальном их обсуждении.

На наш взгляд, гораздо более интересными являются модели иного типа — ориентированные на процесс и подчеркивающие (правда, далеко не всегда достаточно отчетливо) временные изменения в структуре. Модели продолжают уже упоминавшуюся берущую начало в исследо-ваниях Ч. Барнарда традицию двухмерного рассмотрения малой группы.

Одна из таких моделей — внутренняя и внешняя система Д. Хоманса. Основу данной теоретической конструкции составляют представления о некоторых основных элементах группового поведения, к которым ав-тор относит индивидуальные действия членов группы, их эмоциональ-ные отношения друг к другу (или чувства) и их взаимодействия в виде взаимосвязанного поведения (к этим элементам добавляются еще и груп-повые нормы как определенные стандарты поведения, вырабатывае-мые группой). Постулируется, что между упомянутыми элементами груп-пового поведения имеется тесная позитивная связь, так что изменения в одном из них приводят к аналогичным изменениям в других.

227

Согласно модели Д. Хоманса, каждая группа имеет своеобразную границу, внешней к которой является окружающая среда: физическая, техническая, социальная. Отсюда возникают задачи эффективного фун-кционирования группы во внешней среде, порождаемые требованиями последней и вызывающие к жизни упомянутые выше элементы группо-вого поведения. В своей совокупности они образуют внешнюю систему. Однако жизнь группы не исчерпывается только проблемами, связанны-ми с ее внешней средой. Групповое поведение, первоначально генери-руемое необходимостью решения проблем внешней среды, порождает новый тип поведения, непосредственно внешней средой не побуждае-мый и ориентированный на собственные проблемы группы. Лежащие в его основе элементы (индивидуальные действия, взаимодействия, чув-ства) составляют внутреннюю систему. Таким образом, обе «системы» имеют одинаковое поэлементное содержание, но различаются функци-онально. При этом подчеркивается тесная их взаимосвязь и почти пол-ная невозможность операционального разделения. <...>

Другая ориентированная на процесс двухмерная модель групповой структуры предложена Р. Бейлсом, делающим акцент на взаимодействии ее делового (относящегося к решению задачи) и межличностного (или эмоционального) аспектов. С точки зрения этого автора, возрастающая в процессе решения стоящей перед группой задачи функциональная специализация участников ведет к дифференциации их позиций, пере-распределению в доступе к имеющимся ресурсам и различиям в степе-ни влияния на партнеров. Подобные изменения, вероятно необходимые для более эффективного решения задачи и адаптации к внешней ситу-ации, одновременно создают трудности во внутри групповых отноше-ниях, вызывая напряжения межличностного плана и способствуя воз-никновению дезинтеграционных тенденций. Однако нарастающие на-пряжения в свою очередь порождают давления, направленные в сторону интеграции, и стремление членов группы к единению «работает» как бы в противовес дифференциации, столь необходимой для решения инструментальной задачи. Таким образом, в определенный момент жизни группа попадает в состояние временного равновесия, являющегося не-коей равнодействующей двух противоположных сил.

Проведенный Р. Бейлсом анализ представляет интерес, поскольку указывает на следующее весьма существенное для успешного функ-ционирования группы обстоятельство: групповая структура (в инст-рументальном ее измерении), наиболее эффективная для решения поставленной перед группой задачи, может оказаться неудовлетвори-тельной в межличностном (экспрессивное измерение) плане. И, сле-довательно, необходима соответствующая сбалансированность этих парциальных структурных измерений.

Последняя из рассматриваемых нами динамических моделей груп-повой структуры принадлежит Р. Кэттеллу, широко известному ско-рее исследованиями в области психологии личности, нежели разра-

228

ботками социально-психологического характера. Тем не менее пред-ложенная им концепция группового поведения, получившая назва-ние теории групповой синтальности (под столь необычным названи-ем понимается поведение группы, действующей как целое), относит-ся специалистами к числу достаточно популярных за рубежом. Одним из ключевых в теории групповой синтальности является понятие си-нергии. Предполагается, что каждый индивид, вступая в группу, при-вносит в нее определенное количество индивидуальной энергии, пред-назначенной для развертывания групповой активности. Общее коли-чество этой индивидуальной энергии, имеющейся у группы, и есть синергия. Часть ее (так называемая «синергия сохранения группы»), как считает Р. Кэттелл, расходуется на сохранение существования груп-пы в качестве некоей целостности, а оставшееся количество (так на-зываемая «эффективная синергия») направляется на достижение це-лей, ради которых группа создана. Таким образом, с одной стороны, синергия фактически выступает в качестве своеобразного строитель-ного материала групповой структуры (внутреннего ее каркаса), а с другой — представляет собой фактор, организующий и направляю-щий активность группы вовне ее. По существу это некий динамизиру-ющий момент группового процесса, обеспечивающий его разверты-вание в обеих сферах жизнедеятельности группы. Модель, следова-тельно, обращена к проблеме поиска психического энергопотенциала групповой деятельности, пока еще крайне далекой от сколько-нибудь удовлетворительного разрешения. <...>

Три представленные выше динамические модели групповой струк-туры, продолжающие линию двухмерного ее анализа, конечно, не исчерпывают все возможные на этот счет варианты теоретического конструирования, однако, несмотря на ряд очевидных пробелов (или во всяком случае дискуссионных мест), они, по нашему мнению, являются полезным этапом в разработке проблематики организации группового процесса. <...>

А. И. Донцов

ЛИЧНОСТЬ В ГРУППЕ: ПРОБЛЕМА СПЛОЧЕННОСТИ*

<...> Силы сплочения группы имеют две образующие: во-первых, степень привлекательности собственной группы, во-вторых, силу при-тяжения других доступных групп. Группу вследствие этого можно оп-

* Донцов А.И. Психология коллектива: Методологические проблемы исследо­вания. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1984. С. 39—61.

229

ределить как совокупность индивидов, связанных так, что каждый расценивает преимущества от объединения как большие, чем можно получить вовне. Из этого, строго говоря, необходимо заключить, что любая группа изначально сплочена. Однако, даже если предположить исходную сплоченность, нельзя обойти вопрос, как она поддержива-ется во времени и от чего зависит ее постоянство. В попытках решить его исследователи поставили цель найти средства измерить наличный уровень групповой сплоченности и определить, каким способом его можно повысить.

Техника измерения групповой сплоченности включает два тесно соприкасающихся методических подхода. Первый — измерение эмо-циональной привлекательности членов группы. Он строится на пред-положении: чем большее количество членов группы нравятся друг другу, тем привлекательнее группа в целом, тем выше индекс груп-повой сплоченности. Методический аппарат представлен либо социо-метрической техникой в различных вариантах, либо специальными шкалами симпатии. Социометрический коэффициент групповой спло-ченности — это, как правило, частное от деления числа взаимных положительных выборов на теоретически возможное их количество. При использовании шкал испытуемые оценивают взаимную симпа-тию по континууму с полюсами от «очень нравится» до «очень не нравится». Итоговые индексы вычисляют как среднее арифметичес-кое взаимооценок членов группы.

Второй методический подход — изучение эмоциональной оценки группы в целом — представлен техникой шкал-вопросов. В одних слу-чаях испытуемые дают общую оценку группы: «Насколько привлека-тельна для Вас эта группа?», «В какой степени Вы привязаны к чле-нам данной группы?» В других — оценивают привлекательность соб-ственного членства в ней: «Хотите ли Вы остаться членом данной группы?», «Будь у Вас возможность выполнять ту же самую работу и за ту же самую плату в другой группе, что бы Вы сказали насчет перехода?» Итоговые показатели определяются путем усреднения ин-дивидуальных данных. Оценивая этот методический прием, можно присоединиться к оправданному мнению, что столь «лобовые» воп-росы не позволяют надеяться на искренние ответы. <...>

Нет автора, который не называл бы сплоченность свойством груп-пы как целого, специфически групповым качеством и т.п. Придер-живаясь схемы экспериментальных исследований, приходишь, одна-ко, к противоположному выводу: единственная форма «бытия» груп-повой сплоченности — индивидуальные эмоциональные предпочтения. «Надындивидуальность», «целостность» лишь приписываются спло-ченности: главным способом ее эмпирического изучения во всех слу-чаях остается оценка степени удовлетворенности отдельного индиви-да. Большинство экспериментаторов пытались выявить факторы и де-терминанты сплочения.

230

Репертуар средств поддержания группового единства, предлагае-мых западными авторами, особых неожиданностей не содержит. Эти средства включают, во-первых, все, что способствует повышению индивидуальных «выигрышей» и позволяет членам группы достичь результата, необходимого для удовлетворения их частных интересов. Во-вторых, все, что уменьшает размер «издержек», затрачиваемых каждым в процессе реализации совместной цели. В-третьих, все, что поддерживает у членов группы ожидания получить дополнительные преимущества от пребывания в ней (престиж группы, ясность целей, четкость средств, особые качества составляющих группу лиц и пр.).

Присмотримся к «трем китам», на которых покоятся благополучие и сохранность группы. Внешне их характеристика традиционна: «вы-игрыши», «издержки», «удовлетворенность»... Но возникла и новая не-маловажная деталь: ни «во-первых», ни «во-вторых» не могут быть реа-лизованы вне перестройки функционального взаимодействия членов группы. Оба эти средства интеграции предполагают лучшую организа-цию совместного труда, более эффективную кооперацию, требуют полно использовать умения и компетентность каждого, что исключит дубли-рование усилий и т.п. Только такие меры приводят к радикальному улуч-шению в соотношении «выигрышей» и «издержек» и повышают долю «прибыли» каждого (вследствие того, например, что уменьшается чис-ло лиц, необходимых для решения групповой задачи, либо более адек-ватно задействуются таланты и способности и т.д.).

Итак, хотя продуктивная сторона групповой жизнедеятельности первоначально была вынесена за сферу детерминант группового спло-чения, пусть сквозь призму индивидуального благополучия, исследо-ватели вынуждены ее рассматривать в связи с проблемой интеграции. Иначе и не могло получиться: определив кооперацию как условие существования группы и ее отличительный признак, нельзя проигно-рировать, что самочувствие ее членов зависит от особенностей их со-вместной деятельности. Обращение к реальным условиям функцио-нирования группы вновь заставляет западных авторов вносить коррек-тивы в ими же созданный теоретический миф о группе как сугубо эмоциональной общности. Таким образом, в число факторов, способ-ствующих интеграции, de facto попали явления, относящиеся к обе-им внутригрупповым структурам: и внешней, и внутренней. <...>

Кооперативное поведение. Поскольку кооперация рассматривается как главный признак группы, обратимся для начала к исследовани-ям, выявляющим факторы кооперативного отношения к партнеру. Заметим сразу, кооперация в них понималась не столько как объек-тивная взаимозависимость участников совместной деятельности, сколь-ко как особая форма мотивации. Задана она дилеммой: ориентиро-ваться на собственный выигрыш во что бы то ни стало, пусть и ценой чужого поражения, или учитывать запросы других членов группы, возможно, чем-то поступаясь при этом. Экспериментальная ситуация —

231

игра в условиях лаборатории, как правило, для двух человек, один из которых — «сообщник» экспериментатора. В ответ на непосредствен-ные действия наивного испытуемого «сообщник» придерживается какой-либо предписанной экспериментатором стратегии поведения. По заранее известным условиям игры партнеры могут действовать либо в жесткой, конкурентной манере — рискуя работать только на себя, либо кооперативно — позволяя отчасти выигрывать другому, полу-чать меньше максимально возможного.

Какая стратегия поведения побудит к кооперации партнера, по-началу не выказавшего подобного намерения? Так сформулирована главная задача обширной серии экспериментов М. Дойча. Отправным пунктом при ее решении, согласно М. Дойчу, служит сформулирован-ный им «закон» межличностных отношений, которому автор присвоил собственное имя. Вот что он гласит: «Характерные процессы и эффек-ты, обусловленные определенным типом социального отношения (ко-оперативным или конкурентным), имеют тенденцию усиливать вызвав-ший их тип социального отношения», иными словами, стратегия силы, тактика угрозы или обмана являются как результатом, так и предпо-сылкой конкурентных связей. Сходным образом стратегия общей про-блемы и тактика убеждения порождаются кооперативной ориентаци-ей и акцентируют ее. «Кооперация вызывает кооперацию, конкурен-ция — конкуренцию», — упрощая, формулирует автор свой закон.

Основываясь на этом законе, М. Дойч предложил помощнику придерживаться одной из четырех стратегий. Первая, названная страте-гией «подставь другую щеку», заставляла во всех случаях демонстриро-вать кооперативное поведение, проявлять альтруизм даже в ответ на атаки или угрозы. Вторая — «некарательная» стратегия — требовала ре-агировать оборонительным образом на атаки соперника, действуя так, чтобы «позитивно» противопоставиться его поведению. Третья, имену-емая «устрашительной», вынуждала сообщника отвечать угрозой на любое некооперативное действие, контратаковать, если нападали, но в ответ на кооперацию вести себя кооперативно. Четвертая стратегия отнесена к типу «раскаявшийся грешник»: первые 15 шагов соучастник играл в угрожающей и агрессивной манере, а на 16-м — «умиротворял» поведе-ние, избрав одну из трех предыдущих стратегий. Выбор этих стратегий обусловлен тем, что они представляют, по словам М. Дойча, «три ос-новные позиции выявления кооперации». Стратегия «подставь другую щеку» стимулирует кооперативное поведение путем воззвания к «со-вести» и «доброй воле» субъекта. Стратегия «устрашения» — посред-ством политики «кнута и пряника», вознаграждающей кооперацию и наказующей отступление от нее. «Некарательная» стратегия апеллирует к личному интересу субъекта через позитивные стимулы, позволяет избежать враждебности и тем самым вызывает кооперацию.

Исходные предположения, в целом оправдавшиеся в результате исследования, состояли в следующем: стратегия «подставь другую

232

щеку» вызовет желание «эксплуатировать» помощника эксперимен-татора и приведет к его проигрышу. «Некарательная» стратегия ока-жется наиболее эффективным стимулом кооперативного поведения и приведет обоих партнеров к достаточно высоким результатам. Страте-гия «устрашения» будет наименее действенной, кооперативного по-ведения «наивного» субъекта не вызовет и, более того, спровоцирует низкие результаты игры обоих участников. По поводу стратегии «рас-каявшийся грешник» М. Дойч отмечает, что представить способ пове-дения субъекта довольно трудно. Смена агрессивного поведения стра-тегией «подставь другую щеку» скорее всего вызовет желание ото-мстить и приведет к «эксплуатации», причем большей, нежели бы «сообщник» придерживался ее с самого начала. Не исключено, од-нако, что стратегия «раскаявшийся грешник» будет принята как под-линная и приведет к кооперативному поведению с существенным выигрышем для обеих сторон.

Результаты эксперимента соответствовали гипотезам. Но оказалось, что эффективность той или иной стратегии как средства побудить субъекта к кооперации определяется не столько исходным типом дей-ствий «сообщника», сколько характером ситуации взаимодействия. Так, например, «устрашительная» стратегия неэффективна в условиях ко-операции, а в конкурентной ситуации весьма действенна. В относи-тельно кооперативной ситуации наиболее эффективна «некаратель-ная» стратегия. В целом же действовало правило: чем менее «устраша-ющим» было поведение «сообщника», тем охотнее «наивный» субъект прибегал к кооперативным действиям. <...>

Кооперативная взаимозависимость и возникающие на ее основе социально-психологические феномены — главное условие, по мнению М. Дойча, предотвращения межличностного конфликта, а если он воз-ник — его продуктивного разрешения. Этому способствуют сопутствую-щие кооперации: 1) свобода и открытость коммуникативного обмена, которые позволяют точнее сформулировать проблему, использовать зна-ния другой стороны и тем самым расширить сферу способов решения конфликта; 2) взаимная поддержка действий, убеждение в их оправ-данности и правомерности, которые приводят к ограничению конф-ликтогенных интересов и умеряют потребность отстаивать только соб-ственную точку зрения; обоюдное осознание проблемы, использование талантов каждой стороны уменьшает необходимость дублировать уси-лия; 3) дружелюбие, доверие в отношениях сторон стимулируют кон-вергенцию мнений и увеличивают «чувствительность» к сходству.

Будет ли человек вести себя кооперативно, т.е. учитывать интере-сы партнера по взаимодействию, во многом зависит от того, как он воспринимает его намерения. <...> М. Дойч выдвигает серию гипотез об условиях восприятия намерений другого как альтруистических. По его мнению, «люди склонны интерпретировать намерения других как альтруистические (несущие им пользу), когда верят в любовь с их сто-

233

роны, и не склонны — если этой верой не обладают». Убежденность человека в симпатии другого определяется: 1) объемом «выгод», ранее предоставленных этим другим; 2) частотой их получения в ситуации несходства установок; 3) степенью уверенности в том, что действия другого, пошедшие ему на пользу, не были вынужденными; 4) степе-нью уверенности в благоприятных последствиях действий другого еще до того, как эти действия произведены; 5) убежденностью, что выгода, извлекаемая другим человеком из собственной «благотворительности», менее значительна, чем та, которую получает он; 6) уверенностью, что другое лицо, оказывая благодеяние, несет некоторые убытки.

Как правило, исследователи называют три условия, способствую-щие взаимному доверию сторон. Первое — присутствие так называе-мых «третьих» (нейтральных) лиц. Их главная функция — облегчить участникам взаимодействия, особенно в ситуации конфликта, совер-шение взаимных уступок, причем так, чтобы эти уступки не воспри-нимались как признак слабости и не повышали уровень притязания партнера. <...>

Вторым условием доверительных отношений является характер коммуникативных связей взаимодействующих сторон. Если каждый из партнеров имеет возможность получить предварительную информа-цию о действиях другого, взаимное доверие более вероятно.

Третье условие, от которого зависит степень взаимного доверия, — личностные особенности участников взаимодействия. По-видимому, их влияние является наименее изученным: полученные данные либо не-значимы, либо противоречивы. Самой существенной личностной де-терминантой в исследованиях выступает так называемый «тип личнос-ти», под которым понимается приверженность человека к кооператив-ным или конкурентным методам взаимодействия. Подчеркивается, что у людей, кооперативно или конкурентно настроенных, формируются различные представления о причинах поведения другого человека: «кон-курентный» убежден, что другой также конкурентен, «кооперативный» предполагает в партнере как те, так и другие мотивы. По вопросу о том, женщины или мужчины более кооперативны, треть исследований сви-детельствует о большей склонности к кооперации у мужчин, треть ре-зультатов приводит к противоположному заключению, в оставшейся трети различий не установлено. Однозначно определить соотноситель-ный вес личностных и ситуационных факторов в детерминации пове-дения человека (в том числе и в установлении доверительных отноше-ний) фактический материал не позволяет. <...>

Подводя итоги изучения кооперативных тенденций в поведении членов группы, М. Дойч счел необходимым подчеркнуть, что коопе-рация сама по себе не является панацеей от конфликтов. В ряде случа-ев она может быть даже «преждевременна», и тогда нивелировка раз-личий, акцентирование сходных позиций не только отрицательно ска-жутся на решении совместной проблемы, но и породят излишние

234

трения. Несколько переиначив выражение М. Дойча, смысл этого пре-достережения можно выразить так: узы кооперации до тех пор хоро-ши, пока результативны и не обременительны.

Цели группы. Хотя большинство авторов отмечают, что цели груп-пы являются важным источником ее привлекательности, экспери-ментальные данные здесь малочисленнее теоретических предположе-ний. Важнейшим для понимания роли, которую цель играет в генези-се групповых процессов, является, как утвердилось в литературе последних лет, различение двух ее аспектов: операционального и сим-волического.

Первый предопределен объективным характером цели, стоящей перед группой. Например, степенью ее сложности или простоты, что предполагает в разной мере разветвленную и дифференцированную структуру операциональных (их называют еще функциональными или инструментальными) взаимосвязей между членами группы. Одна цель может требовать большей специализации индивидуальных усилий, более тесной кооперации, чем другая. В этой связи основная направ-ленность социально-психологических разработок состоит в том, что-бы, уточнив заданные свойства цели, определить оптимальную струк-туру внутригруппового взаимодействия, т.е. такую, которая была бы адекватна решаемой задаче. Подобный подход достаточно отчетливо зафиксирован в исследованиях так называемых коммуникативных се-тей в группе. При какой структуре коммуникативного процесса груп-па наиболее эффективна в решении поставленной проблемы? Иначе говоря, как должна быть налажена циркуляция информации в группе (кем, кому и как часто должна передаваться), чтобы группа быстрее справилась с задачей? Еще в конце 40-х гг. А. Бейвелас попытался экспериментальным путем ответить на этот вопрос.

Пять человек рассаживаются вокруг круглого стола, разделенного перегородками на пять кабин, причем так, что люди не видят друг друга. Каждый из них получает карту, на которой напечатаны пять символов из шести возможных (круг, треугольник, звезда, квадрат, крест, ромб). Их задача — определить общий для всех символ. Общать-ся они могут лишь посредством записок, передаваемых через прорези в стенках кабины. Задача считается решенной, когда каждый назовет общий символ. Открывая одни и закрывая другие прорези, экспери-ментатор регулирует циркуляцию информации в группе.

В эксперименте А. Бейвеласа использовались три вида коммуника-тивных сетей: круг (первый испытуемый передает записку второму, второй — третьему, третий— четвертому, тот — пятому, а он — вновь первому; циркуляция возможна и в обратном направлении), цепь (то же, что и в предыдущем варианте, но первый и пятый не связаны друг с другом) и крест (все записки передаются через одного испыту-емого, занимающего центральную позицию, остальные между собой не связаны). В несколько позже проведенных экспериментах Г. Ливитта

235

использовалась та же процедура, но были применены и некоторые другие варианты взаимосвязи.

Оба автора исходили из общей гипотезы, что объективно задан-ная структура коммуникации существенно влияет на поведение чле-нов группы и способ решения поставленных проблем. Позиция испы-туемого в коммуникативной сети, предположили авторы, предопре-деляется количеством информации, которая к нему поступает, а также его возможностью влиять на коммуникативный обмен между другими членами группы. Человек, обладающий большим объемом информа-ции и большей возможностью регулировать ее циркуляцию, выпол-няет более значимую роль в решении проблемы. Эта роль тем весомее, чем центральнее позиция, которую он занимает. В этом случае он ста-новится главным субъектом окончательного решения. Использован-ные виды коммуникативных сетей, таким образом, различались по степени централизации (крест — максимальная, круг — минималь-ная), что, по гипотезе, скажется в эффективности решения задачи. Замерялись время решения, число записок, число ошибок.

В итоге экспериментов выяснилось, что коммуникативная сеть типа крест обусловливает наиболее быстрое решение задачи при общем наименьшем числе записок и ошибочных решений. Кроме того, ока-залось, что индивиды, занимавшие центральные позиции, получили большее удовлетворение от работы в группе, чем находившиеся на периферии коммуникативной сети. Как предположили авторы, это связано с тем, что позиция определяет шансы человека выдвинуться в лидеры группы, т.е. влиять на поведение других, не подвергаясь вли-янию с их стороны. Однако общая удовлетворенность членов группы выше при децентрализованных сетях. <...>

Во всех ли случаях централизованная сеть наиболее эффективна? Обратимся к исследованиям французских психологов К. Фашо и С. Московиси, где этот вопрос выступил основным предметом изуче-ния. Использованная авторами экспериментальная ситуация существен-но отличалась от предыдущей: перед лицом поставленной проблемы группа была вольна структурировать коммуникативную сеть. Никаких ограничений на процесс циркуляции информации и ее вид (письмен-ная или устная) не накладывалось. Проводилось тщательное наблю-дение, которое позволяло отнести реально возникшую коммуника-тивную сеть к более или менее централизованным.

Авторы исходили из предположения, что между характером зада-чи, структурой коммуникаций и способностью группы к решению проблемы существует прямая зависимость. Центральная роль отводи-лась задаче, которая, по гипотезе, обусловливает формирование той или иной сети коммуникаций. Испытуемым предлагалось два типа проблем: одна требовала установить логическую последовательность предъявленных фигур и содержала единственное верное решение; дру-гая предполагала активизацию творческих способностей испытуемых,

236

которые из заданного числа элементов составляли как можно больше различных фигур. Решение первой задачи предполагало выработку стро-гой стратегии, подчиняющейся единым правилам, и было невозмож-но вне тесной координации членов группы. Во второй задаче необхо-димость объединения индивидуальных усилий отсутствовала, напро-тив, она требовала раскрепощения индивидуальной фантазии.

В результате исследования оказалось, что при решении той и дру-гой задачи вырабатывались как централизованные, так и децентрали-зованные сети. Но группы, решающие первую проблему, в два раза чаще приходили к централизации коммуникативного обмена и в этом случае были эффективнее. В группах, обсуждающих вторую проблему, в три раза более продуктивной являлась децентрализованная сеть, и именно она формировалась в первую очередь. Исследователи пришли к оправданному выводу, что лучше функционирует группа, в которой структура коммуникаций и взаимодействий соответствует структуре поставленной задачи. Иначе говоря, когда реально сложившаяся ком-муникативная сеть адекватна той, что оптимальна для достижения цели. Подобная оптимизация естественным образом происходит в про-цессе развития группы. Последующие исследования четко подтверди-ли эту закономерность. <...>

Один из фундаментальных принципов изучения операциональных аспектов цели — разделение их на две категории: цели, где коопера-ция проявляется исключительно в конечном продукте деятельности, и такие, при которых она необходима в ее процессе. В первом случае индивидуальные операции идентичны, осуществляются параллельно и не зависят от последовательности действий окружающих. Во вто-ром — они взаимообусловлены: либо потому, что должны реализовы-ваться одномоментно, составляя компоненты комплексной операции; либо потому, что важна их строгая последовательность, поскольку итог одной операции служит условием начала другой, поставляя ма-териал для дальнейшего преобразования. Такой подход — основа для расчета функциональной значимости каждой операции в производ-стве конечного продукта, а тем самым, по мысли западных авторов, размера вознаграждения, причитающегося отдельным членам группы. Критерием оптимальности полагается не технологическая целесооб-разность кооперации, а то, насколько она способствует позитивному балансу «выигрышей» и «проигрышей» каждого. Чем больше сумма «полезностей», предоставляемых ассоциацией входящим в нее инди-видам, тем привлекательнее, а значит, сплоченнее группа. Четкие и определенные цели, показано в одном из исследований, давая ясное представление о способах их реализации, стимулируют тяготение чело-века к группе, усиливают доброжелательность межличностных взаимо-отношений. Не случайно, как свидетельствуют исследования стиля ру-ководства, начиная с классических опытов П. Липпита и Р. Уайта, де-мократический стиль, создающий дружественную эмоциональную

237

атмосферу в группе, непременно предполагает участие каждого в оп-ределении путей достижения общей цели, ориентировку в перспек-тивах совместной деятельности. Интерпретируя эту закономерность, исследователи объясняют, что особая приверженность к группе про-диктована здесь возможностью дифференцированной оценки «веса» каждого человека в решении общей задачи, повышающей справедли-вость распределения «выигрышей». <...>

Второй, символический, аспект групповой цели стал популяр-ным предметом социально-психологических исследований в последние 10 лет. В качестве центрального был выдвинут вопрос: какую роль играет субъективное восприятие цели членами группы в детерминации совме-стной активности? Как ни странно, значение представлений о цели как факторе регуляции групповой деятельности относительно недавно от-крыто западной социальной психологией. Точнее, существуют два на-правления исследований. Одно, достаточно традиционное, связано с изучением, соответствует ли групповая цель индивидуальным намере-ниям и стремлениям. Общий вывод был весьма банальным: если цель группы отвечает желаниям и уровню притязаний человека, группа для него более привлекательна. Другое направление исследований представ-лено относительно недавними работами французских социальных пси-хологов. Вопрос о цели был сформулирован в нетрадиционном ключе: как зависит деятельность группы как целого от тех представлений, ко-торые сложились об общей цели? Одна и та же экспериментальная за-дача представлялась членам собранных в лаборатории групп по-разному. В одном случае сообщалось, что исследование направлено на изучение процесса совместного решения проблемы в условиях группы, в дру-гом — на анализ творческих возможностей мышления каждого испыту-емого. И в том и в другом случае использовались задачи двух типов: требующие координации совместных усилий и не предполагающие ее, где кооперация затрудняла оригинальность решений.

Исследователей интересовало, будет ли отличаться поведение чле-нов группы в обеих ситуациях? Что окажет более сильное воздей-ствие: задача как таковая или представления о ней? Оказалось, более мощным влиянием на поведение членов группы обладают представ-ления о цели групповой деятельности. В той ситуации, когда цель вос-принималась как общегрупповая проблема, испытуемые вели себя кооперативно, даже если кооперация объективно затрудняла реше-ние. Определение цели как теста на логическое мышление препят-ствовало развитию взаимодействия между членами группы, даже если оно было необходимостью. Самым удивительным было то, что структура внутригрупповых взаимосвязей, возникающих в процессе реализации цели, соответствовала не столько объективным характеристикам за-дачи, сколько ее восприятию членами группы. «Возникающий у чело-века образ задачи, как и группы, к которой он принадлежит, может иметь большее влияние на его поведение, чем объективные условия

238

ситуации», — к такому выводу пришли авторы. В рассмотренных экс-периментах акцент сделан на содержании представлений о задаче, при этом предполагалось, что эти представления идентичны либо сход-ны у всех членов группы. А если бы часть из них придерживалась иного мнения? <...>

Какйя группа более привлекательна для ее членов: та, мнения в которой близки и сходны, или та, где они различны?

Сходство ценностных ориентации и взглядов. Мысль о том, что бли-зость ценностей, установок, позиций может быть основой тяготения одного человека к другому или группе в целом, прочно утвердилась в современной социальной психологии. <...>

Уточним, что представляет феномен, о котором идет речь. Иссле-дователь, выявив систему ценностей и предпочтений человека, зна-комит его с мнениями по тому же поводу, принадлежащими другим людям, и просит оценить возможное эмоциональное отношение к ним. Предъявленные мнения (показываются якобы заполненные дру-гими идентичные вопросники) варьируют от полного совпадения с позицией испытуемого до абсолютного несоответствия с ней. Оказа-лось, чем ближе чужое мнение к собственному, тем симпатичнее высказавший его человек. Это правило имело и обратную сторону: чем привлекательнее некто, тем большего сходства взглядов от него ожидают. Убежденность в этом настолько высока, что разногласий и противоречий с позицией привлекательного лица испытуемые попросту не склонны замечать. Некоторые авторы подчеркивают, что для меж-личностной привлекательности важно не столько действительное сход-ство ценностей, сколько его перцепция. Основным психологическим результатом сходства в ценностях, полагают большинство авторов, является облегчение и интенсификация процессов непосредственно-го взаимодействия и взаимоотношений. <...>

По аналогии делается заключение и об отношении человека к груп-пе: он в большей степени тяготеет к общности, ценности которой разделяет и где его собственные взгляды находят сочувствие и под-держку. Почему человек стремится к людям и группам, с установками и позициями которых он солидарен? Как правило, при объяснении этой закономерности западные психологи используют два рода аргу-ментов. Первый апеллирует к индивидуально-психологическим осо-бенностям личности, второй — к социально-психологическим осо-бенностям группы.

В первом случае утверждается, что поиски согласия с мнением других людей обусловлены потребностью в социальном признании, обеспечивающем личности защищенность и эмоциональный комфорт. Такой позиции придерживается, например, Т. Ньюком, в работах ко-торого понятие «согласие» занимает особое место. «Под понятием «со-гласие», — пишет он, — я подразумеваю ни больше, ни меньше, как существование у двух или более личностей сходных ориентации по

239

отношению к чему-нибудь». Несогласие, полагает автор, сопровожда-ется эмоциональной напряженностью во взаимоотношениях, согла-сие же, напротив, уменьшает возможность ее возникновения. Согла-сие, сходство мнений, если следовать рассуждениям Т. Ньюкома и многих других авторов, — это прежде всего следствие взаимного при-способления во имя душевного равновесия. Близость ценностных ори-ентации в данной схеме выступает не как итог личной убежденности каждого, а как внешнее «приноравливание» поведения к гарантирую-щим спокойствие ценностным стереотипам. Во втором случае необхо-димость согласия объясняется спецификой внутри группового «бытия» человека. Она состоит в том, что он по необходимости взаимосвязан с другими в процессе реализации цели и делит с ними как успех, так и неудачи. Поскольку удовлетворение потребностей каждого обусловлено совместным успехом, а тот, в свою очередь, зависит от согласованности мнений о цели и средствах ее достижения, обеспечение согласованнос-ти становится предметом заботы всех членов группы. Продвижение группы к общей цели порождает, согласно данной концепции, своеобразное «давление к единообразию», состоящее из двух образующих. Первая определена силой индивидуальной мотивации: несогласный с группой человек воспринимает себя как препятствие на пути достижения значи-мой для него общей цели, от которой он ждет персонального удов-летворения. Вторая образующая «давления к единообразию» задана силой общегрупповой мотивации: чтобы достичь цели, члены группы постоянно должны предпринимать усилия, дабы вернуть любого «от-клонившегося» в лоно большинства. <... >

Итак, отказ от императива безусловного индивидуализма как дви-жущей силы поведения? По внешним признакам, возможно, так; по сути, безусловно, нет. Принцип анализа остался тем же, сменилась разве что «вывеска»: на место индивидуального эгоизма подставлен групповой, источником которого является все тот же прагматизм, но уже «совместный».

Корпоративный дух (называемый иногда в специальной литературе «группоцентризмом») утверждается решающей предпосылкой всех форм группового сплочения. И утверждение это отнюдь не случайно. Спло-ченность, по мнению западных авторов, определена двумя основными факторами: степенью привлекательности собственной и иных групп. Группа сплочена лишь при условии, если приверженность индивидов к ней сильнее тяготения к другим группам. Характерна закономерность, установленная многими американскими и западноевропейскими иссле-дователями: внутригрупповая симпатия и сплоченность сопровожда-ются антипатией и враждебностью к другим группам. Наличие подоб-ной взаимосвязи практически никем из западных специалистов не оспаривается, дискуссия идет о том, что является причиной, а что — следствием: внутригрупповое согласие провоцирует межгрупповую враждебность или наоборот.

240

Согласно первой из двух точек зрения, внутригрупповая сплоченность является причиной внегрупповой враждебности. Последовательность рассуждений приблизительно такова. Любая организованная группа не-избежно сталкивается по ходу деятельности с разного рода трудностями и ограничениями. Они порождают напряженность и противоречия в от-ношениях членов группы, накапливаясь, могут вызывать стресс и агрессивность. Полного «выхода» внутри группы агрессивность не име-ет: конфликтуя со «своими», можно оказаться «чужим», да и другие этого не позволят. «Выход» для негативных переживаний и агрессии, однако, должен быть найден. Здесь-то в качестве наиболее подходящей и безопасной «жертвы» и возникает другая — чужая — группа. Противо-речие, несогласие, напряженность как бы выталкиваются за пределы своей группы и приписываются другой, которая начинает восприни-маться как истинный источник неприятностей. Этой другой группе от-ныне и суждено выполнять незавидную роль «козла отпущения». По данным Р. Левайна и Д. Кемпбелла, наиболее полно изложивших рас-смотренный подход, самыми ярыми сторонниками своей и противни-ками других групп являются те члены группы, которые испытывают наибольшие ограничения и трудности.

Вторая точка зрения, как это нередко бывает, противоположна пер-вой: внутригрупповая сплоченность трактуется как следствие межгруп-пового конфликта. Межгрупповой конфликт, предполагающий угрозу извне, мобилизует защитные механизмы группы, отвечающей един-ством на опасность. Ослабление внешней угрозы увеличивает вероят-ность возникновения подгрупп, разрушающих внутригрупповую соли-дарность. Таковы, вкратце, группоинтегрирующие последствия межгрул-повых столкновений, отмеченные одним из основателей американской «конфликтологии» Л. Козером и согласующиеся с мнением многих дру-гих авторов. М. Дойч, в частности, установил, что ситуация межгруппо-вого соревнования стимулирует внутригрупповую сплоченность.

В.Э. Чудновский

О НЕКОТОРЫХ ИССЛЕДОВАНИЯХ КОНФОРМИЗМА В ЗАРУБЕЖНОЙ ПСИХОЛОГИИ*

<...> К настоящему времени исследования по конформизму дале-ко вышли за рамки простого описания экспериментально получен-ных фактов, занимая промежуточное положение на стыке трех наук:

* Чудновский В.Э. О некоторых исследованиях конформизма в зарубежной психологии//Вопросы психологии. 1971. № 4. С. 164-173.

241

психологии личности, социальной психологии и социологии. Многие исследователи в опытах Аша увидели отражение тех конфликтов и противоречий, которые существуют в отношениях между людьми в современном капиталистическом обществе. Они исходят из опреде-ленной концепции, согласно которой общество подразделяется на две резко противоположные группы людей: конформистов и некон-формистов («нонконформистов»). Конформизм объявляется неизбеж-ным результатом развития общества. «Наш век может быть назван ве-ком конформизма», — заявляют Д. Крэч, Р. Кратчфилд и Е. Баллэчей, и дальше: «Есть свидетельства, что современные культуры различают-ся по степени внедрения склонности к конформности своим членам». «Цена социального принятия есть конформизм и потеря независимо-сти»,— пишет Д. Генри в работе с красноречивым названием «Культу-ра против человека». «Тенденция к конформности — фундаменталь-ное свойство личности», — утверждает Р. Кратчфилд. <...>

Мы имеем здесь упрощенное разделение людей на две категории, причем в одном случае абсолютизируется подчинение людей диктату общества, в другом — превращается в абсолют эмансипация человека от общества. Анализируя указанные работы, можно прийти к выводу, что именно неконформисты (как их описывают авторы) отличаются устойчивостью личности: они характеризуются самостоятельностью, эмансипированностью во взглядах, суждениях, поступках от окружа-ющей их общественной среды. Однако устойчивость личности некон-формистов, мягко выражаясь, является своеобразной, ибо неконфор-мисты противостоят обществу, которое враждебно им и стремится путем давления на неконформную личность привести ее «к общему знаменателю» — сделав такой же, как все остальные. <...> Едва ли справедливо говорить об устойчивости личности, «свободной от об-щества», об устойчивости, так сказать, «робинзоновского толка». Для многих из указанных выше работ характерно расширительное толко-вание результатов исследований по конформизму — стремление не-посредственно перенести экспериментальную ситуацию Аша на усло-вия общественной жизни, придать этой ситуации широкий социальный контекст. В этой связи существенное значение имеет продолжение эк-спериментального исследования данной проблемы. Наряду с этим необходимо, как нам представляется, возвращаться к результатам «классических» экспериментов по конформизму, анализируя их по возможности обстоятельно и всесторонне. <...>

Обратимся теперь к изложению работ «классических» ис-следователей конформизма— Аша и Кратчфилда. Следует сказать, что результаты исследований по конформизму интересны во многих от-ношениях. Отметим прежде всего, что указанные исследования путем сравнительно четкой методики экспериментально показывают тот вообще-то известный и теоретически обоснованный факт, что лич-ность человека, его поступки, мнения, оценки, взгляды существен-242

ным образом зависят от поступков, мнений, оценок, взглядов других людей.

С.Л. Рубинштейн писал: «... мое бытие как субъекта для меня самого опосредствовано, имеет своей необходимой предпосылкой, обусловле-но моим бытием как объекта для другого. Значит, дело не только в том, что мое отношение к себе опосредствовано моим отношением к друго-му (формула Маркса о Петре и Павле), но и в том, что мое отношение к самому себе опосредствовано отношением ко мне другого».

Далее, нельзя не отметить, что в указанных исследованиях полу-чен ряд фактов, значимых для дальнейшего исследования данной про-блемы. Так, например, Аш устанавливает зависимость количества ошибок испытуемого от размеров группы. <...>

Если в опыте участвует, кроме испытуемого, лишь один человек, эффект внешнего «давления» почти не проявляется; если испытуемо-му противостоит группа из двух человек — эффект незначителен; эф-фект проявляется в полной мере, если группа состоит из трех чело-век, дальнейшее же увеличение группы не ведет к усилению эффекта — факт несомненно интересный, заслуживающий изучения.

Указанные исследователи устанавливают зависимость влияния груп-пы на испытуемого и от состава группы — от авторитета членов груп-пы, их эрудиции, профессиональной принадлежности и пр.; показы-вают зависимость эффекта «давления» группы от ее единодушия, груп-повой согласованности: если в группе находится хотя бы один «партнер», который высказывает то же мнение, что и испытуемый, это существенно снижает эффект «давления» группы. Интерес пред-ставляют и данные о возрастной динамике эффекта влияния группы.

<...> Если в группе колледжа 61% студентов сделали не больше двух ошибок, то в младшей группе таких испытуемых было лишь 36%. Среди младших детей наибольшее количество ошибок: от 5 до 7 — допустили 42% испытуемых, а среди студентов — всего 12%. Эти ре-зультаты показывают, заключает Аш, что возраст членов группы дает значимые различия в их реакциях.

Склонность к конформизму зависит также от половых различий. Ряд исследователей, в том числе Аш и Кратчфилд, отмечают несколько большую податливость групповому влиянию у женщин по сравнению с мужчинами. При этом делается попытка объяснить это своеобрази-ем роли, которую выполняют в семье мужчина и женщина. Заслужи-вает внимания стремление исследователей дать психологический ана-лиз конформного поведения и наметить индивидуальные различия, в зависимости от своеобразия психологических процессов, которые име-ют место у различных испытуемых при конформном поведении. Так, Кратчфилд и его коллеги отмечают, что в ходе эксперимента у испы-туемых возникает когнитивный (познавательный) диссонанс; опи-сываются различные пути, при помощи которых испытуемый стре-мится устранить разногласия с группой: а) испытуемый обвиняет са-

мого себя в неверном выполнении задания, б) он обвиняет группу, в) испытуемый стремится примирить противоречивые суждения — свое и группы, утверждая, что задание может по-разному восприни-маться с разных точек зрения либо что причиной диссонанса являют-ся индивидуальные различия в восприятии. <...>

В результате экспериментов Аш пришел к выводу, что примерно треть испытуемых в экспериментальной группе подчинялась группо-вому «давлению» и, следовательно, обнаруживала конформное пове-дение. Это подтверждается и другими исследователями. Остановимся в связи с этим на экспериментах Кратчфилда, который усовершенство-вал технику Аша и сделал ее более экономной. Кратчфилд так харак-теризует созданную им экспериментальную ситуацию: члены группы, состоящей из 5 человек, сидели в индивидуальных кабинах перед ус-тановкой, состоящей из пяти смежных электрических панелей. Пос-ледние были расположены так, что испытуемый, сидя в кабине перед .панелью, не видел панели другого испытуемого. Экспериментатор объяснял, что установка смонтирована таким образом, что каждый испытуемый может послать информацию всем другим при помощи замыкания каких-либо из одиннадцати переключателей, установлен-ных внизу его панели. Эта информация должна была появляться в форме световых сигналов: 5 рядов по 11 сигналов в каждом ряду в соответствии с имеющимися 5 панелями. После того как испытуемые знакомились с работой аппаратуры, начинался эксперимент. На стене перед испытуемым проецировались диапозитивы. Каждый диапозитив представлял собой вопрос-задание для испытуемого, последний от-вечал, выбирая одну из нескольких альтернатив, замыкая соответству-ющие переключатели на панели. Порядок ответа данного испытуемого зависел от указаний, посылаемых пятью красными сигналами, в фор-ме 5 букв АВСДЕна его панели. Если зажигалась буква А, испытуемый отвечал первым, если В— вторым и т.д.Давались задания различного рода: определение длины линий, площади фигур, логические задачи, оценка мнений других, личного предпочтения и т.д. (о некоторых из этих заданий будет сказано ниже). Будучи в позиции Е, испытуемый видел, например, что испытуемые АВСДЕ отвечают, что линия 5 рав-на стандартной, хотя он сам был убежден, что равна стандартной линия 4.

Суть эксперимента заключалась в том, что на самом деле экспери-ментальная ситуация была не такой, как представлял себе испытуе-мый в соответствии с инструкцией: информация, которую он полу-чал, была иной, ибо кабины не были связаны между собой, а всю информацию (от имени подставной группы) подавал эксперимента-тор. Таким образом, все 5 испытуемых находились в равном положе-нии. «Более того, — пишет Кратчфилд, — указания на порядок отве-тов от Л до Е также были идентичны для всех испытуемых... все испы-туемые переживали одну и ту же ситуацию: они все начинали с позиции

244

С, затем сдвигались одновременно к позициям Д и А и, наконец, — к позиции Е». Контрольную группу составляли 40 испытуемых, которые выполняли задание индивидуально без давления подставной группы. Экспериментальная группа состояла из 50 человек, средний возраст испытуемых — 34 года, образовательный уровень различный, но боль-шинство обучалось в колледже. Кратчфилд подчеркивает, что все ис-пытуемые принадлежали к профессиям, в которых руководство людь-ми играло существенную роль.

Характеризуя результаты эксперимента, Кратчфилд отмечает, что 15 испытуемых из 50, т.е. 30%, конформно следовали за неправильным мнением группы. Таким образом, у Кратчфилда так же, как и у Аша, примерно треть испытуемых обнаружила конформное поведение. При-знавая, что факт такого постоянства в распределении испытуемых яв-ляется весьма интересным и нуждается в дальнейшем изучении и ин-терпретации, остановимся на самом характере этого распределения, ибо мы встречаемся с односторонним его толкованием: подчеркивает-ся, что значительное число испытуемых (1/3) следует за большинством, но при этом, как это ни странно, упускается из виду (или во всяком случае недостаточно учитывается), что 2/3 группы (т.е. явное боль-шинство) не обнаруживают конформного поведения. <...>

Что можно сказать по этому поводу? Анализируя работы Аша за ряд лет, трудно отделаться от впечатления, что Аш — исследователь-экспериментатор и Аш — социальный психолог стоят на разных пози-циях. В более ранних работах, посвященных изложению полученных им экспериментальных материалов, Аш достаточно объективен, весьма осторожен в выводах, неоднократно предупреждает о недопустимос-ти их односторонней интерпретации. В частности (об этом уже упомина-лось выше), анализируя экспериментальные данные, он подчеркива-ет не только факты конформности, но и случаи независимого поведе-ния испытуемых. В отличие от этого Аш как социальный психолог больше подчеркивает роль конформного поведения в жизни людей.

Далее, публикуя экспериментальные материалы, Аш достаточно убедительно показывает, что величина конформных ошибок суще-ственно зависит от трудностей, с которыми сталкивается испытуе-мый, в частности от величины разногласия с группой. Аш неодно-кратно возвращается к этому факту: «Частота ошибок изменялась по-зитивно с размером стандарта и негативно с влиянием противоречия». «...При предъявлении более толстых линий (т.е. с уменьшением труд-ности задания) количество ошибок уменьшалось». В другой работе, опубликованной в 1963 году, но выполненной гораздо раньше, он пишет: «независимость, как и подчинение, зависит от характера сти-мулов...» Лишь в «Социальной психологии» мы находим утвержде-ние, не согласующееся с тем, о чем говорилось выше: а именно, Аш утверждает здесь, что увеличение противоречия с группой в несколь-ко раз не влияет сколько-нибудь заметно на частоту ошибок. Это ут-

245

верждение сделано после изложения данных одного эксперимента. Рас-смотрим его более подробно.

Прежде всего обращает на себя внимание очень малое количество испытуемых в данном эксперименте (что отмечает и сам Аш): если в основных опытах Аша участвовало 123 испытуемых, в приведенных выше опытах, где изучалась частота ошибок как функция величины противоречия, принимали участие 18 испытуемых, с которыми было проведено 56 проб, причем 24 пробы из них были критическими, то в данном эксперименте участвовало лишь 13 испытуемых, с которыми было проведено всего 10 проб. <...>

Едва ли стоит доказывать, что этого слишком мало по сравнению с 24 критическими пробами в опытах Аша, показавших зависимость частоты ошибок от величины разногласия с группой. Далее, следует отметить существенное различие в трудности заданий среди указан-ных 5 проб. Так, в двух из них (4 и 10) стандартная линия в одном случае в 3, а в другом —в 3,3 раза превышает сопоставляемую линию. Но, вместе с тем, в 4-й пробе абсолютное различие между стандарт-ной и сопоставляемой линиями находится в пределах «умеренного», ранее употреблявшегося в опытах Аша противоречия (1 дюйм), в то время как в 10-й пробе такое противоречие — крайнее (7 дюймов). В следующих трех пробах (5, 7, 8) стандартная линия соответственно в 2,3 раза, в 2 раза и в 2,2 раза больше сопоставляемой, но при этой в 7-й пробе абсолютное различие лежит в пределах умеренной ошибки, в то время как в 5-й и 8-й пробах это различие крайнее (4 и 2,5 дюйма). Такое существенное различие в характере заданий следовало бы учесть при изложении и анализе результатов, однако Аш не делает этого. Следует отметить далее неоднородность экспериментальной группы. Если, излагая результаты своих основных опытов, Аш специально оговаривает, что для участия в эксперименте была отобрана однород-ная по половому признаку группа (студенты-мужчины), то в описы-ваемом эксперименте группа была смешанной — из 13 испытуемых было 9 женщин. Но, как уже упоминалось выше, имеются указания на несколько большую податливость женщин влиянию группы по срав-нению с мужчинами. И, наконец, что самое удивительное, получив эти «эффектные» данные, Аш подает их изолированно от ранее ус-тановленных им же и во многом противоречащих этим данным фак-тов без попытки сколько-нибудь обстоятельного сопоставления и ана-лиза всех полученных результатов. <...>

Из сказанного можно заключить, что описанный выше экспери-мент едва ли может служить основанием для далеко идущих выводов и что автору «Социальной психологии» в данном случае изменяет то стремление к объективности, четкости, обоснованности, которое было присуще Ашу — экспериментатору-исследователю. <...>

Перейдем теперь к вопросу о том, насколько правомерно рас-сматривать данные методики как средство изучения личностных «об-

246

разований», в частности устойчивости личности. Мы видели, что «тех-ника» Аша и Кратчфилда довольно четко дифференцирует испытуе-мых по характеру реагирования на «давление» группы. Кроме того, не-верно было бы считать, что реакции испытуемых в экспериментах были лишены «личностного характера». Можно сослаться в этой связи на интересное наблюдение Аша, заключающееся в том, что испытуемые с большим количеством конформных ошибок «не могли принять факт оппозиции группы без снижения чувства личной ценности». В другом месте Аш отмечает: «Насколько мы можем судить, не было ни одного испытуемого, который не чувствовал бы озабоченности по поводу груп-пы, даже когда был убежден, что последняя была неправа». Тем не менее, если иметь в виду, что устойчивость личности, как отмечалось выше, обусловливается наиболее значимыми личностными факторами: убеждениями, направленностью и т.д., то придется признать, что эти факторы, по сути дела, оставались за пределами специально созданной экспериментальной ситуации. Следовательно, правомерность непосред-ственного распространения результатов экспериментов на поведение личности в целом сомнительна. Это понимал и сам Аш, когда писал, что «экспериментальная ситуация была совершенно специальной, во многих отношениях нерепрезентативной для обычных и даже необыч-ных социальных обстоятельств». И дальше: «Конечно, возможно, что реакции, наблюдавшиеся нами, были результатом кратковременных (momentary) обстоятельств и что индивид, который был независим в данных условиях, мог действовать совершенно по-другому в иных ус-ловиях или даже в сходных ситуациях в другое время...»

Сам характер экспериментальной ситуации был таков, что крат-ковременные пробы, проведенные Ашем и Кратчфилдом, хотя и «за-девали личность», тем не менее не могли вскрыть особенности наи-более значимых личностных образований, определяющих поведение человека. Отсюда следует, что на основании указанных эксперимен-тов неправомерно говорить о конформизме как фундаментальном свой-стве личности — необходимо дополнить и скорректировать эти ре-зультаты данными других методик с тем, чтобы получить более глубо-кую и разностороннюю характеристику личности. <...>

Еще более неправомерно непосредственное перенесение резуль-татов экспериментальных ситуаций Аша и Кратчфилда на социальную жизнь. Виттакер и Мид провели экспериментальное исследование на представителях различных культур. В эксперименте участвовали пред-ставители Бразилии, Ливана, Родезии, Гонконга. Была в точности повторена методика Аша. Как и у Аша, испытуемыми были студенты колледжа в возрасте 18—25 лет. Эксперимент не показал значимых раз-личий между испытуемыми, представителями различных стран. Ис-ключение составляют родезийцы, которые, как указывают авторы, до эксперимента находились в особых условиях, принадлежали к од-ному племени, и это, возможно, сказалось на результатах опыта. Как

247

и другие исследователи, авторы отмечают, что конформные реакции увеличивались с увеличением двусмысленности (неопределенности) стимулов, т. е. с ростом трудности задания. Далее, они подчеркивают, что по сравнению с этим фактором влияние культуры, к которой принадлежали испытуемые, отодвигается на задний план. По нашему мнению, продолжают авторы, экстраполяция лабораторных ситуаций, использованных Ашем, на другие ситуации сомнительна. В заключе-ние исследователи весьма определенно подводят итог: «Мы можем прийти к выводу, что в то время как эксперименты типа Аша инте-ресны сами по себе, они мало говорят нам о том, как люди могут вести себя в других социальных ситуациях». <...>

А.Г. Костинская

ЗАРУБЕЖНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ГРУППОВОГО ПРИНЯТИЯ РЕШЕНИЙ, СВЯЗАННЫХ С РИСКОМ*

<...> Одним из основных вопросов в данном направлении иссле-дований является влияние групповой дискуссии на характер прини-маемых решений. То, что групповая дискуссия — эффективное сред-ство изменения мнений и поведения ее участников, было установле-но еще в работах под руководством К. Левина. Но лишь недавно было замечено, что направление этого изменения носит достаточно систе-матический характер и дискуссия, как правило, ведет к повышению экстремальности принимаемых решений (усилению первоначальных индивидуальных предпочтений).

Впервые этот факт был отмечен Дж. Стоунером, когда он неожи-данно для себя обнаружил, что групповое решение оказалось более рискованным по сравнению со средним от индивидуальных решений, принятых до проведения групповой дискуссии. Это явление получило название «сдвига к риску» ( risky shift ) и впоследствии было много-кратно проверено при помощи различных методик.

Среди множества вариантов процедуры эксперимента можно вы-делить три типа и соответственно три вида получаемых «сдвигов к риску».

Первый тип. Начальные индивидуальные решения относительно предложенной проблемы, связанной с риском, сравниваются с ре-шениями, согласованными и принятыми в этой же группе после дис-куссии (первичные индивидуальные решения — согласованное груп-

* Вопросы психологии. 1976. № 5.

248

повое). В целом согласованные решения рискованнее начальных инди-видуальных.

Второй тип. Испытуемых после вынесения согласованного реше-ния просят дать окончательные индивидуальные решения (первич-ные индивидуальные — согласованное групповое — вторичные инди-видуальные решения). В этом случае вторичные индивидуальные ре-шения в целом рискованнее, чем первоначальные.

Третий тип. Испытуемым после вынесения начальных ин-дивидуальных решений предлагают провести дискуссию без обяза-тельного условия вынесения согласованного решения, а затем по-вторно принять индивидуальные решения (первичные индивидуаль-ные решения — дискуссия без обязательного согласования — вторичные индивидуальные решения). Значения вторичных решений в целом рискованнее, чем значения первоначальных индивидуальных решений. <...>

Методики, применявшиеся в исследованиях группового принятия решений, связанных с риском, можно разделить на три основные категории. К первой, наиболее распространенной, относятся прожек-тивные методики, использующие набор гипотетических ситуаций и получившие название опросника выбора из дилемм ( choisedillemas questionary , CDQ). Вторую категорию представляют методики, осно-ванные на реальном для испытуемых риске в лабораторном экспери-менте, например риске потери денег в случае неудачи. И наконец, к третьей категории методик можно отнести полевые эксперименты.

Опросник выбора из дилемм был разработан М. Уоллэчем и Н. Коганом в 1959 г. для исследования различий в рискованности. В 1961 г. Дж. Стоунер приспособил эту методику для исследования группового принятия риска. В эксперимент была введена групповая дискуссия, в процессе которой испытуемые должны были принять совместное ре-шение. Опросник состоял из 12 проблемных ситуаций. В каждой ди-лемме испытуемым предлагалось выбрать либо привлекательную и более рискованную альтернативу, либо менее привлекательную, но беспро-игрышную.

В случае выбора рискованной альтернативы испытуемых просили указать, с какой наименьшей вероятностью принятие такого реше-ния является приемлемым.

Было показано, что не все ситуации вызывали одинаковый сдвиг к риску. Так, при обсуждении пунктов опросника, связанных с опас-ностью для здоровья или для жизни, стабильно наблюдался сдвиг к осторожности.

В некоторых исследованиях модифицировалось указание, с кем дол-жен идентифицировать себя испытуемый или группа (кому давать со-вет в проблемной ситуации). В первоначальном варианте инструкции, разработанной М. Уоллэчем и Н. Коганом, испытуемому или группе надо было дать совет персонажу гипотетической ситуации. Г. Левинджер

249

и Д. Шнайдер предложили испытуемым указать: как бы ответили они сами, как бы ответили другие члены группы, какой ответ, по мнению испытуемых, наиболее желательный. Оказалось, что наиболее жела-тельные ответы являются самыми рискованными, ответы других лиц, по мнению испытуемых, должны были быть осторожнее, чем их соб-ственные. Дж. Рэбоу с соавторами обнаружил, что, заменив аноним-ное лицо словами «ваш брат» или «ваш отец», обычно описывающи-еся в методике, можно получить сдвиг к осторожности, а не к риску.

Среди методик, основанных на реальном риске в лабораторном эк-сперименте, наиболее значимый сдвиг к риску был получен при ис-пользовании методики решения задач, ранее предлагавшихся на экза-менах в колледжах. Она заключалась в следующем. Испытуемым, студен-там старших курсов, предлагался ряд задач, которые составлялись по пяти разделам: математические задачи, нахождение антонимов, анало-гий, специальных отношений и дополнения предложений. Задания под-разделялись на 4 уровня трудности: те, с которыми не могли справиться соответственно 10, 35, 60 и 85% экзаменующихся. Оплата за успешное выполнение зависела от степени трудности выбранного задания.

В первой части эксперимента испытуемые индивидуально решали задачи, как им говорилось, для «тренировки», не получая денежного вознаграждения. На втором этапе эксперимента они приступали к решению с денежной оплатой при наличии одного из следующих условий.

1. Все члены группы в ходе дискуссии выбирали определенный уровень трудности задачи, а затем каждый решал задачу этой трудно-сти и индивидуально получал вознаграждение.

2. Выбирал трудность и решал задачи один из членов группы, оп-ределявшийся по жребию, а вознаграждение получали все.

3. Выбор трудности осуществлялся группой до того, как станови-лось известно, кто будет решать задачу.

4. Ответственный выбирался не по жребию, а по соглашению парт-неров.

5. Контрольные условия: испытуемые продолжали работать инди-видуально.

Следует отметить, что само решение задач при всех условиях осу-ществлялось индивидуально.

К категории методик, включающих реальный риск в лаборатории, относится методика, по которой индивиды подвергаются риску полу-чить болевое раздражение в случае неудачи, а также методика, ис-пользующая ситуацию группового пари. В этом случае в специальных книжечках указывались вероятности выигрыша при данной ставке и плата за выигрыш по каждой ставке. Испытуемые отмечали индивиду-ально или по групповому соглашению желаемую ставку, а затем на колесе рулетки определялись действительные выигрыши. Эта методи-ка воспроизводит ситуацию при азартной игре.

250

Р. Зайонц с сотрудниками для изучения группового принятия риска разработал аппаратурную методику, основанную на риске потери денег. Испытуемые в течение интервала в 7 с должны были предсказать инди-видуально и в группе, какая из двух лампочек, расположенных на табло перед ними, загорится. Если они угадывали правильно, то получали соответствующую плату. Одна из лампочек загоралась с меньшей веро-ятностью, но за правильное предсказание, касающееся этой лампочки, назначалось большее денежное вознаграждение. Таким образом, и в дан-ной методике был выдержан принцип более рискованной и более при-влекательной альтернативы. Сдвиг, вызванный групповым принятием решения, изучался также в условиях полевого эксперимента. Объектом изучения были игроки, заключающие пари на скачках индивидуально и в процессе групповой дискуссии, судьи, делающие выбор между под-держанием административных распоряжений и отказом от них, признанием их незаконности (рискованная альтернатива).

Следует отметить, что результаты, полученные при использовании вышеописанных методик, не идентичны. Наиболее устойчивый сдвиг к риску был получен в исследованиях, проводимых на материале про-жективного опросника выбора из дилемм.

<...> К. Маккензи на основании ряда работ предполагает, что фе-номен сдвига к риску частично относится к природе опросника М. Уоллэча и Н. Когана. По мере увеличения реальности риска сдвиг к риску уменьшается, становится менее значимым, часто сменяясь сдви-гом к осторожности или экстремизации суждений.

Среди условий, влияющих на феномен сдвига к риску, ис-следовался характер обмена информацией (наличие или отсутствие групповой дискуссии, ее продолжительность), однородность и вели-чина группы и др.

Ряд авторов отбрасывали условие групповой дискуссии, обя-зательное для рассмотренных выше исследований. При сравнении дан-ных, полученных в условиях групповой дискуссии и без нее, было показано, что обсуждение дает наибольший сдвиг к риску или, как было установлено позднее, — сдвиг к экстремальности.

В условиях ограниченного невербального обмена информацией (обмен зафиксированными на бумаге решениями с другими членами группы) сдвиг к риску либо не был получен вовсе, либо обнаружен, но меньший, чем в условиях групповой дискуссии.

В условиях неограниченного получения информации без непос-редственного участия в групповой дискуссии (прослушивание магни-тофонной записи или прослушивание дискуссии за перегородкой) отмечался сдвиг к риску больший, чем в условиях ограниченного об-мена информацией, но все же меньший, чем в случае групповой. Од-нако Л. Лэмм показал, что испытуемые, которые одновременно на-блюдали и слушали дискуссию, показывали такой же сдвиг к риску, как и при условии участия в дискуссии.

251

Н. Белл и Б. Джемисон обнаружили статистически значимый сдвиг к риску в трех условиях: публичном (в присутствии других членов группы) прослушивании записанной на магнитофон дискуссии, ин-дивидуальном прослушивании дискуссии и публичной дискуссии. Причем максимальный сдвиг к риску наблюдался в последнем слу-чае, а наименьший — при публичном прослушивании.

Одним из условий, влияющих на возникновение сдвига к риску, является продолжительность дискуссии. Ч. Бениет с соавторами уста-новил, что группы, дискутировавшие в течение 3— 5 мин и без огра-ничения времени, показывали сдвиг к риску, 9-минутный период дискуссии не приводил к появлению сдвига к риску.

При изучении влияния состава групп на феномен сдвига к риску рассматривались такие факторы, как гомогенность и гетерогенность группы в зависимости от склонности к риску. Сравнивая сдвиг к рис-ку в группах, образованных из испытуемых с гомогенными и гетеро-генными предпочтениями риска, Г. Хойт и Дж. Стоунер обнаружили значительный сдвиг к риску в гомогенных группах. Однако по величи-не он не отличался от сдвига, полученного в предшествующих иссле-дованиях, в которых группы были сформированы случайно и, следо-вательно, скорее были гетерогенными. Н. Видмар, обнаружив сдвиг к риску в гомогенных группах, показал, что в гетерогенных группах сдвиг к риску более значительный. Е. Виллемс и Р. Кларк обнаружили . статистически значимый сдвиг к риску в гетерогенных группах в усло-виях дискуссии и при обмене информацией, в то время как в гомо-генных группах и в том и в другом случае не наблюдалось никакого сдвига вообще. Авторы заключили, что разница мнений в группе яв-ляется необходимым условием сдвига к риску.

На величину сдвига к риску оказывает влияние также и численность группы. А. Тиджер и Д. Пруит установили, что для групп из 3—5 человек минимальный сдвиг к риску наблюдается в группе из трех человек, средний — в группе из четырех и наибольший — в группе из пяти.

По данным Беннета с соавторами, только группы из четырех чле-нов, обсуждающие каждую проблему в течение 3 мин, демонстриро-вали сдвиг к риску, в то время как в группах из восьми человек сдвиг к риску не был обнаружен. Таким образом, оптимальной для появле-ния сдвига к риску является группа из четырех-пяти человек. В группах из трех членов наблюдается меньший сдвиг к риску, а группы из восьми человек не проявляют значимой тенденции к сдвигу. Было также по-казано, что в группах, состоящих из мужчин, наблюдается несколько больший сдвиг к риску, чем в женских группах.

Обобщая результаты исследований, полученных с помощью ме-тодики выбора из дилемм, Р.Кларк выделил следующие устоявшиеся эмпирические данные:

1. Систематический сдвиг к риску.

2. Конвергенция предпочтений риска.

252

3. Эффект «потолка» (большинство окончательных групповых или индивидуальных предпочтений риска в среднем не превышает пред-почтений наиболее рискующих в первоначальном выборе членов).

4. Преобладание в дискуссии высказываний в пользу риска. На ос-новании анализа литературы К. Кастор выделил необходимые условия для возникновения сдвига к риску:

1) индивидуальное решение;

2) релевантная содержанию групповая дискуссия;

3) инструкция, содержащая слова: «выберите наименьшую веро-ятность»;

4) последовательность «индивид—группа»;

5) гетерогенность группы.

<...> На основании анализа эмпирических данных была выделена общая закономерность, прослеживающаяся при использовании раз-личных методик: группы после дискуссии изменяют свои суждения в том направлении, к которому были первоначально склонны их чле-ны, т.е. дискуссия усиливает, экстремизирует первоначальные инди-видуальные предпочтения.

Такая экстремизация суждений в процессе коллективного приня-тия решений обычно обозначается термином «групповая поляриза-ция». Согласно экспериментальным данным, чем более экстремально начальное значение выбора, тем больше вероятность, что первона-чальное отклонение приведет к дальнейшей поляризации. В том слу-чае, если первоначальные значения выборов в группе незначительно отклоняются в сторону риска или осторожности, величина сдвига после групповой дискуссии значительно меньше.

Явление групповой поляризации противопоставляется конформиз-му, конвергенции мнений и суждений членов группы. С. Московиси и М. Заваллони выделили условия, при которых результатом групповой дискуссии является конвергенция, а не поляризация мнений. Для этого необходимо: а) равенство в статусе и влиятельности членов, б) малая значимость объекта обсуждения для членов группы, в) отсутствие чув-ства ответственности членов группы за занимаемые позиции.

Следует отметить, что при групповой поляризации сдвиг к риску и сдвиг к осторожности не симметричны, а существует определенная тенденция в пользу риска. Она выражается в сравнительной легкости получения сдвига к риску по сравнению со сдвигом к осторожности и, кроме того, в том, что сдвиг к осторожности редко бывает такой же величины, как сдвиг к риску. Этим можно объяснить тот факт, что акцент в предшествующих исследованиях ставился именно на сдвиге к риску, хотя, как показано, он является лишь частным случаем груп-повой поляризации или «общего сдвига в выборе». <...>

Для объяснения феномена сдвига к риску был предложен ряд ги-потез. Первой из них была гипотеза распределения (диффузии) ответ-ственности. В первом ее варианте предполагалось, что принятие груп-

253

пой более рискованного решения, чем индивидуально каждым, — ре-зультат распространения или распределения ответственности между членами, осознания испытуемыми того факта, что, когда другие при-влечены к решению, неудача переносится легче. Групповое принятие решения рассматривалось как главный фактор, усиливающий риск. Даже ответственность, сама по себе приводящая к осторожности, в условиях группового принятия решения ведет к усилению риска.

Однако эта гипотеза была отвергнута этими же авторами в связи с открытым ими феноменом сдвига к риску в условиях дискуссии, не приводящей к соглашению и, следовательно, не имеющей результа-том групповое решение. В качестве решающего фактора, вызывающе-го сдвиг к риску, было выдвинуто влияние групповой дискуссии.

Согласно этой гипотезе, участие в групповой дискуссии создает аффективные связи, благодаря которым каждый член группы чув-ствует меньше личной вины в случае возможной неудачи вследствие его выбора. Сознание того, что другие несут долю ответственности за возможный неуспешный результат, позволяет членам занимать более рискованные позиции.

Гипотеза распределения ответственности была подвергнута кри-тике со стороны американских социальных психологов. Р.Кларк выде-лил наиболее уязвимые места этой гипотезы. Во-первых, дискуссия не является необходимостью для возникновения риска. Во-вторых, гипотеза не объясняет противоположный сдвиг. В-третьих, она не со-гласуется с тем, что более высокий первоначальный индивидуальный уровень риска при выборе сопровождается более значительным сдви-гом к риску в группе. В-четвертых, гипотеза не объясняет, каким об-разом достижение эмоциональных связей испытуемых делает их ме-нее восприимчивыми к возможным отрицательным последствиям. Р.Кларк заключает, что, по его мнению, скорее обмен соответствую-щей информацией, а не развитие эмоциональных связей ведет к воз-никновению сдвига к риску.

Наибольшее признание получили гипотезы, использующие для объяснения рассматриваемого явления понятие ценности. Первона-чально связь этого явления с культурными ценностями была отмече-на Р. Брауном, который интерпретировал сдвиг к риску следующим образом. Предполагается, что в обществе существуют представления о том, что в некоторых ситуациях стоит рискнуть ради желаемого ре-зультата, т.е. риск в этом случае является ценностью. Кроме того, каж-дый считает себя способным на риск по крайней мере не менее, чем другие. Когда же в ходе дискуссии обнаруживается, что другие риску-ют ничуть не меньше, а то и больше, индивид пересматривает свое решение с тем, чтобы сохранять свою позицию по отношению к цен-ностному стандарту.

Существенной модификацией гипотезы является конфликтно-ком-промиссная модель, предложенная Левинджером и Шнайдером. В ней

254

постулируется, что принятое решение всегда есть компромисс между идеальным способом поведения и тем, который отвечает «реальнос-ти». Представления об идеальном способе поведения формируются исходя из общепринятых ценностей, а представления о реалистичес-ком образе действий складываются из наблюдений за поведением дру-гих людей. Далее, как и в гипотезе Брауна, утверждается, что индивид склонен рассматривать себя ближе к идеалу по сравнению со своими сверстниками и коллегами. В ходе обмена мнениями выясняется, что «реальность» несколько ближе к идеалу, чем предполагалось первона-чально, и, восстанавливая свою позицию, индивид демонстрирует сдвиг в сторону идеального способа поведения. Авторы получили в ходе исследования данные, косвенным образом подтверждающие адек-ватность их модели. Опрос показал, что в ситуациях, которые ведут к рискованному сдвигу, идеальный способ поведения более рискован, чем «реалистичный»; ситуации дилемм, постоянно вызывающих сдвиг в сторону осторожности, имеют обратное соотношение — идеальный способ поведения менее рискован. Г. Шредер получил более прямые доказательства релевантности конфликтно-компромиссной модели. После опроса была проведена обычная экспериментальная процеду-ра: индивидуальное решение — решение группы — повторное инди-видуальное решение. Было обнаружено, что только те лица, которые считали себя ближе к идеалу, проявили тенденцию к сдвигу.

И в гипотезе Брауна, и в модели Левинджера — Шнайдера функция групповой дискуссии сводится к обеспечению возможности обмена информацией о выборе других. Но это не позволяет объяснить того фак-та, что один лишь обмен информацией о позициях других лиц либо совсем не приводит к сдвигу, либо наблюдаемый в этих условиях сдвиг существенно меньше того, который вызывается дискуссией.

Другой вариант ценностной интерпретации сдвига, предложенный А. Винокуром, делает акцент на характере возникающей в ходе дис-куссии аргументации. Согласно этой гипотезе, предполагается, что при обсуждении проблем преобладающей будет та аргументация, ко-торая отвечает ценностным стандартам, а изменение в решениях вы-зывается аргументацией в пользу способа поведения, который лучше согласуется с ценностями общества.

Еще одним вариантом объяснения сдвига к риску является гипотеза лидерства, согласно которой наиболее склонные к риску члены группы бывают одновременно самыми влиятельными. Сдвиг к риску объясняет-ся влиянием рискующих лидеров. Как отмечают Г. Хойт и Дж. Стоунер, гипотеза рискующего лидера имеет два главных компонента. Во-пер-вых, существуют рискующие и осторожные индивиды (склонность к риску как черта личности). Во-вторых, рискующие индивиды более склон-ны влиять на других, таким образом, рискующие индивиды — лидеры, а осторожные индивиды — ведомые. Это положение находится в про-тиворечии с ситуационной концепцией лидерства.

255

Г. Хойт и Дж. Стоунер показали, что индивид, первоначальная позиция которого ближе к окончательному групповому решению, вероятно, кажется более влиятельным, даже если группа соглашалась с ним по независимым от него причинам.

В русле гипотезы лидерства — исследования И.Рима. Его подход состоял в установлении корреляций между определенными личност-ными параметрами (шкалами потребности достижения, интраверсии — экстраверсии, консерватизма — радикализма, чувствительности тон-кой и грубой) и показателем принятия риска по проблемам Уоллэ-ча—Когана. Рим обнаружил связь между этими личностными свой-ствами и границами, в которых индивиды меняют свои личностные предпочтения в процессе групповой дискуссии.

Гипотеза лидерства проходила проверку в экспериментах с гомо-генными и гетерогенными группами. Предполагалось, что в случае достоверности этой гипотезы гомогенная группа, лишенная относи-тельно более рискующих и соответственно более влиятельных членов, не должна показывать сдвига к риску. Хойт и Стоунер, как отмечалось выше, обнаружили в гомогенных группах такой же сдвиг к риску, как и в гетерогенных. На этом основании ими был сделан вывод о несос-тоятельности гипотезы лидерства.

В то же время Виллемс и Кларк не обнаружили сдвига к риску в гомогенных группах, подобранных более тщательно, чем в предыду-щих исследованиях. Однако авторы связали полученные результаты не с гипотезой лидерства, а вариантом гипотезы «риска как ценности». В настоящее время гипотеза лидерства не пользуется популярностью.

Согласно гипотезе ознакомления, сдвиг к риску не является ре-зультатом взаимодействия членов, а рассматривается как псевдогруп-повой эффект. В исследованиях Н. Бейтесона, Д. Флэндерса и Д. Зистн-свэйта было показано, что сдвиг к риску может наблюдаться без вза-имодействия. По мнению этих авторов, для получения сдвига к риску достаточно ознакомиться с заданием или дилеммой. Когда испытуе-мого вынуждают принять решение, он занимает осторожную пози-цию. По мере ознакомления с ситуацией его первоначальная осто-рожность уменьшается, что позволяет ему принять более рискованное решение.

Впоследствии предпринимались попытки воспроизведения пер-воначально полученных данных, однако все они потерпели неудачу. Поскольку большинство данных говорит против этой гипотезы, нет оснований считать сдвиг к риску псевдогрупповым эффектом.

Все имеющиеся объяснительные гипотезы А. Винокур клас-сифицировал в соответствии с теми процессами, которые считаются лежащими в основе сдвига к риску. Были выделены четыре категории: аффективные, когнитивные, интеракционные и статистические.

К аффективным относятся гипотезы распределения ответ-ственности, согласно которым изменения в решении происходят за

256

счет влияния специфической обстановки, в которой происходит ре-шение (при групповом или в присутствии других).

В число когнитивных входит ценностная гипотеза (влияние аргу-ментов в процессе дискуссии) и гипотеза рациональности (группа имеет больше возможности, чем индивид, извлекать информацию о вероятности и полезности исходов). Эти гипотезы предполагают, что изменение решения происходит вследствие изменения суждений ин-дивида об относительной полезности и вероятности осуществления того или иного исхода.

К гипотезам взаимодействия относится теория рискующего лиде-ра, согласно которой большее влияние, оказываемое некоторыми членами, — функция той или иной экстремальной позиции, которую они занимают.

В соответствии со статистическими гипотезами сдвиг к риску и к осторожности является артефактом. Существующие статистические мо-дели, в частности модель правила большинства, предполагают сдвиг к риску при положительном смещении (рискующем большинстве), сдвиг к осторожности — при негативном (осторожном большинстве). <...>

С.А. Алыфанов

ОСНОВНЫЕ НАПРАВЛЕНИЯ АНАЛИЗА ЛИДЕРСТВА*

Лидерство — наиболее изученный и наименее понятный конст-рукт в социальной психологии (В. Гриффин, 1987). К середине 70-х гг. стало ясно, что попытка достигнуть единого понимания лидерства на основании «синтетического» подхода закончилась неудачей и привела лишь к возникновению большого количества «мини-теорий». Суще-ственно важен анализ основных тенденций теоретических и экспери-ментальных разработок, выполненных в этой области, с целью выяс-нения степени и направления изменения ситуации с этого момента до конца 80-х гг.

«Синтетические» модели лидерства породили громадное количе-ство экспериментальных работ, число которых возрастало в геометри-ческой прогрессии: если в 1974 г. в своем обзоре по этой проблеме Р. Стогдилл определяет общее количество исследований по лидерству как приближающееся к 3 тыс., то уже в 1981 г. в аналогичном исследо-вании Б. Басе оценивает общее число работ, как превышающее 7000-й рубеж. Быстрый рост эмпирических исследований происходил на фоне

* Вопросы психологии. 1991. № 3. С. 90-96.

17-7380

отсутствия солидного теоретического обеспечения, в условиях, когда даже само понятие «лидерство» не было соответствующим образом теоретически интерпретировано. Это привело к парадоксальной ситу-ации, когда возникло «столько же определений лидерства, сколько существует людей, пытающихся определить это понятие».

В результате ряд видных теоретиков лидерства (Дж. Пфеффер, Б. Кармел) заявили о наличии кризисной ситуации в этой области психологических исследований, в которой вследствие недостаточной методологической разработанности проблемы быстрое увеличение эк-спериментальных работ лишь «продолжает мутить воду», и начали ата-ковать само понятие «лидерство». Дж. Пфеффер доказывает, что в этом понятии слишком много концептуальной нелепости, многозначнос-ти, что оно не было должным образом определено и отделено от та-ких понятий, как «авторитет» и «социальная власть». Б. Кармел счита-ет, что дихотомическое определение лидерства как «ориентации на . людей — на задачу», лежащее в основе практически всех традицион-ных исследований этого феномена, является основным тормозом про-гресса в этой области.

Выход из создавшегося положения, к которому пытаются прийти исследователи, заключается в стремлении, во-первых, разграничить понятия «лидерство» и «руководство», «лидерство» и «власть» и, во-вторых, расширить и углубить теоретическую платформу изучения лидерства за счет экспансии в эту область понятий и концептуальных схем из более глобальных теоретических подходов, прежде всего из теории атрибуции, транзактного подхода, когнитивных теорий, тео-рии систем, психоаналитической ориентации.

Лидерство или руководство?

Существуют ли различия между лидерством и руководством? В сборнике «Перекрестные направления в лидерстве» приводятся раз-личные точки зрения американских ученых на этот вопрос. Для одних авторов эти понятия являются синонимами. Они доказывают, что ли-дером нельзя стать, не будучи эффективным руководителем, и на-оборот. Другие отделяют лидера от руководителя совершенно отчет-ливо. Для них руководство определяется как набор действий, осно-ванных на использовании заранее заученных техник и средств, в то время как лидерство является загадкой, основывающейся прежде все-го на личности и самозванно возникающей из процессов влияния и власти. На взгляд X. Минцберга, лидерство является одной из ролей руководителя. А. Залезник считает, что лидеры и руководители разли-чаются с точки зрения их личностных особенностей, отношения к целям организации, представлений о работе, отношений с другими и представлений о самом себе. Но если организации заинтересованы в лидерах, то они могут формировать их точно так же, как сейчас

258

формируют руководителей. Ч. Холломан операционально разграничива-ет управляющее руководство и лидерство. Первое характеризуется от-ношениями власти, в то время как второе рассматривается с точки зрения личностного влияния. Руководство сохраняется системой ди-ректив, это формально институализированный авторитет, тогда как лидерство опирается на мнение группы и зависит от того, принимает ли группа назначенного руководителя (лидера). Ч. Холломан настаи-вает на разграничении между самим индивидом и позицией, кото-рую он занимает.

Как мы можем видеть, общепринятые принципы руководства резко контрастируют с неясным и часто оспариваемым содержанием поня-тия «лидерство», и американские авторы во все большей степени при-ходят к заключению о существовании значительного различия между руководством и лидерством. Но в то же время сущность этого разли-чия может значительно изменяться в зависимости от того, как опре-деляется лидерство тем или иным автором, и так как определений столько же, сколько направлений исследования, то единого понима-ния лидерства и его различий с руководством на настоящий момент не достигнуто. Поэтому необходимо рассмотреть основные исследова-тельские ориентации в этой области.

Лидерство как образ (когнитивный подход)

С точки зрения когнитивного подхода человек рассматривается в качестве наблюдателя, который активно оценивает и интерпретирует информацию, поступающую из внешнего мира, а не пассивно вос-принимает ее. Причем интерпретация, причинное объяснение соци-альных событий и поведения наблюдаемых людей является предме-том теории атрибуции, которая исследует «наивную психологию» людей — причинно-следственный анализ поведения и восприятия «человека с улицы», в то время как классификацию — подведение воспринимаемого поведения под определенный стереотип — изучает концепция категоризации.

Приложение идей когнитивного подхода к лидерству, осуществ-ленное в последнее время, было направлено на решение двух основ-ных вопросов.

Во-первых, пристальное внимание исследователей привлекли те причины, которые выдвигают лидеру для объяснения плохого выпол-нения группового задания последователями, а также то, каким обра-зом причинная интерпретация влияет на оценку, даваемую лидером своим последователям, и на его поведение по отношению к ним.

Во-вторых, ученых интересовало, каким образом определенный индивид в группе людей начинает восприниматься как лидер, каковы механизмы и условия возникновения «имиджа» лидера у членов груп-пы и каково влияние поведения лидера, соответствующего или, на-

259

оборот, противоречащего этому «имиджу», на лидерство этого инди-вида в группе. Здесь исследовались имплицитные теории людей о том, что такое эффективное лидерство.

В первой из рассматриваемых областей исследования одним из магистральных направлений является изучение содержания ответов лидера на различные уровни (в особенности плохие) выполнения груп-повой задачи последователями. Исследования обращены к широкому кругу поведенческих реакций лидера на «плохое» и «хорошее» выпол-нение задач последователем, в особенности на то, как «плохой ис-полнитель» воспринимается лидером. Основная идея такова: когда последователь выполняет задание на определенном уровне, лидер со-бирает (воспринимает) информацию о его (ее) поведении и затем на основе этих блоков информации приписывает причины поведения своим последователям. Впоследствии, опираясь на порожденную им интерпретацию поведения последователя, лидер производит ответ-ную реакцию по отношению к нему.

Можно, вслед за С. Грином и Т. Митчеллом, представить эти по-ложения в виде простейшей модели: «поведение последователя — причинное приписывание — поведение лидера». Несмотря на исклю-чительную простоту, данная модель и ее дальнейшие разработки яв-ляются работающими моделями, поскольку обеспечивают сжатую формулу для постановки эмпирических исследований.

В ходе эксперимента лидерам сообщались особенности выполне-ния задания последователями, а затем изучались причины, ими при-писываемые, и поведенческие ответы, совершаемые на их основе. Следует отметить две особенности выполненных по этому вопросу исследований. Во-первых, большая группа авторов (С. Грин, Т. Мит-челл, Р. Вуд, Д. Илджен, Л. Калб, Дж. Рассел) рассматривает не пове-дение лидера, а только то, как влияет выполнение задания последо-вателями на причинное приписывание лидера. Во-вторых, в после-днее время возрастает интерес исследователей (Д. Илджен, Р. Л идеи) к ситуационным факторам, которые опосредствуют исследуемые вза-имосвязи. Вот основные экспериментальные факты:

1. Лидер и последователи различаются по их взглядам на причины плохого выполнения задания. Лидеры склонны приписывать причины к внутренним факторам, а последователи — к внешним. Если после-дователь на плохом счету у лидера, вероятность приписывания к внут-ренним факторам возрастает. Если последователи находят оправдание для плохого выполнения задания, то лидер с меньшей вероятностью использует приписывание к внутренним факторам.

2. Когда лидер реализует приписывание к внутренним факторам, то его ответом на плохое выполнение задания последователем с боль-шей вероятностью будет наказующее поведение или усиление конт-роля над последователем. Особенности поведенческого ответа лидера определяются предшествующими заслугами последователя, тем, были

260

ли последствия серьезными или нет, а также были или не были у последователя оправдания для подобного результата.

3. На оценку последователя лидером воздействует множество ситу-ативных факторов. Было обнаружено, что лидер отвечает на плохое выполнение задания последователем более позитивно тогда, когда его собственное" вознаграждение зависит от результатов последователя. Когда такая взаимосвязь очевидна, способности «плохого» последо-вателя оцениваются с большей вероятностью высоко и делаются по-пытки поиска новой схемы вознаграждения последователя.

Модель причинного приписывания Т. Митчелла и С. Грина была, с одной стороны, подвергнута критике, а с другой — дополнена. Ис-следование Л. Джеймса и Дж. Байта доказывает, что плохое выполне-ние задания последователем может непосредственно воздействовать на поведение лидера: чем хуже выполнение, тем вероятнее, напри-мер, более жесткий контроль или наказание. Эти отношения прямые и лишь изредка могут опосредствоваться причинным приписыванием. Авторы полагают, что модель причинного приписывания нуждается в доказательстве своей правомочности и не следует слишком уж явно полагать, что взаимосвязь «выполнение задания последователями — поведение лидера» является непрямой.

Л. Джеймс дополняет рассматриваемую модель принципом взаим-ной причинности и считает, что поведение лидера и выполнение за-дания последователями взаимосвязаны как в прямом, так и в обрат-ном направлении. Модель в редакции Л. Джеймса получает следующее строение: «выполнение задания последователями — приписывание причин — поведение лидера — выполнение задания последователя-ми». Опираясь на выдвинутую модель, американский ученый пытает-ся доказать, что поведение отдельного лидера изменяется как функ-ция ситуации и отдельного последователя.

Безусловно, что собранные вместе эмпирические данные, кото-рые были получены в ходе валидизации моделей атрибуции, позволя-ют лучше увидеть влияние действий последователей на восприятие их лидерами и поведение лидеров по отношению к ним. Они также рас-крывают некоторые ситуационные факторы, воздействующие как на восприятие, так и на поведение лидеров. Вместе с тем очевидным недостатком приведенных исследований является сложность исследо-вательской процедуры, которую, к сожалению, не оправдывают час-то тривиальные конечные результаты. К тому же практически все раз-работки были выполнены исключительно в лабораторной среде, что, конечно же, снижает их ценность.

Другая важнейшая линия приложения атрибутивного подхода к сфере лидерства отражена в работах Дж. Пфеффера и Б. Калдера. Дж. Пфеффер рассматривает причинное приписывание лидерства опреде-ленному лицу. Лидерство, по его мнению, является обыденным кон-структом, который широко распространен и часто употребляется. Для

261

исследования представляет интерес, когда и при каких обстоятель-ствах люди приписывают его поведению других. Согласно Б. Калдеру, лидерство — «ярлык», который наклеивается на поведение других людей (и на свое собственное). Лидерство является ненаблюдаемым качеством, которое выводится из наблюдаемого поведения по мере того, как определенные последствия ассоциируются с этим поведе-нием. В данном случае важна общераспространенная «вера, что каче-ство, определенное как лидерство, производит определенное поведе-ние. Эта вера преобразуется в ожидание того, что образец такого по-ведения будет предполагать существование качества». Из этого следует вывод, что необходимо изучать факторы, которые люди рассматрива-ют, когда приписывают определенные результаты лидерству.

Одним из последствий приписывания причинности лидерам и лидерству является тот факт, что лидеры становятся символами (на-пример, «козлом отпущения»). Так, когда за неудачу нельзя уволить спортивную команду, то увольняют тренера, основываясь на скрытой посылке, что успех является результатом действия отдельного лица. Однако, хотя воздействие лидера на группу объективно может быть менее существенно, чем действие других факторов, таких, как, на-пример, характеристики задачи (теория «лидерство без лидера» С. Керра и др.), субъективно лидерство все же будет влиять на процесс выпол-нения групповой задачи, поскольку люди в глубине души верят, что лидерство причинно соотносится с выполнением задач группой.

Процесс приписывания причинности лидерству осложняется тем, что в окружении существует множество различных причинных факто-ров. Наблюдатель должен выбрать одну среди нескольких альтернатив-ных причин. В соответствии с излагаемым подходом наблюдатель с боль-шей вероятностью будет приписывать лидерство некоему лицу, если это лицо является наиболее подходящим объяснением наблюдаемого результата. Два фактора рассматриваются как усиливающие возможность лидера восприниматься в качестве наиболее подходящей причины для наблюдаемого результата: структура взаимосвязей поведения лидера с другими возможными причинами, вызвавшими данный результат, и степень выделенности лидера в перцептивном поле наблюдателя. Вслед-ствие сложности ситуации, ограниченности времени для наблюдения и принятия решения люди полагаются на наиболее доступную в дан-ной ситуации информацию. Не имея возможности охватить все аспек-ты ситуации, наблюдатели ориентируются в процессе причинного приписывания на наиболее заметные ее аспекты. Поэтому в организа-циях повсеместно выделяют руководящие посты, делают их более за-метными, выделенными из окружения через всевозможные избира-тельные процедуры, титулы и другие символы статуса.

В отличие от исследований, обращенных к вопросам реакции ли-дера на выполнение задания последователями, эмпирические разра-ботки, касающиеся только что рассмотренной области атрибутивной

262

теории лидерства, не вылились в цельную систематическую програм-му. Одним из относительно разработанных вопросов в этой области стал анализ воздействия информации о выполнении задания группой на восприятие наблюдателями лидера. В процессе подобного исследо-вания субъектам сообщаются различные варианты выполнения груп-пового задания, а затем изучаются особенности восприятия ими ли-дера в различных экспериментальных условиях. Исследовательская схема при этом такова: групповое выполнение задания — причинное при-писывание — восприятие лидеров и их поведения.

Существуют данные, полученные в лабораторном эксперименте, утверждающие, что, когда испытуемые сталкиваются со свидетель-ствами «хорошего» или «плохого» выполнения задания группой, они склонны полагать, что успех связан с более высокими значениями фак-торов «внимание» и «устанавливающая структура». Другое эксперимен-тальное исследование показывает, что лидеры оцениваются более вы-соко (с точки зрения групповой продуктивности, удовлетворенности отношениями), когда выполнение задания группой было хорошим, безотносительно к тому, какой лидерский стиль они демонстрировали. Более того, лидеры рассматривались как показывающие большое «вни-мание» и «устанавливающую структуру» при хорошем выполнении за-дания группой, снова независимо от стиля их лидерства.

Итак, приложение теории атрибуции оказывается удобной рам-кой для исследователей, благодаря которой возможен анализ вопро-сов о том, как люди используют информацию о поведении и резуль-татах, когда их просят оценить лидерство или лидера. Но поскольку экспериментальные исследования однозначно не доказывают опреде-ляющую роль процессов причинного приписывания для восприятия лидера и лидерства, то возникла возможность альтернативного объяс-нения по меньшей мере части вопросов, связанных с этой областью.

С начала 80-х гг. постоянно увеличивается количество исследова-ний, показывающих, что люди имеют имплицитные теории лидер-ства, которые выступают в качестве когнитивных абстракций, опре-деляющих процесс восприятия лидерства. С точки зрения социально-когнитивного подхода, восприятие лидерства объясняется как результат организованных информационных процессов: избирательного внима-ния, кодировочных стратегий, запоминания, которые направляются определенными когнитивными схемами — наивными, имплицитны-ми теориями, в которых наблюдатели фиксируют взаимозависимость различных стимулов и объектов.

Попытки более детального развития социально-когнитивного под-хода были предприняты в работах Р. Лорда, Дж. Филлипса, Дж. Фотиса, Г. Аллигера и К. Дэ Вадера, которые доказывают, что имплицитные теории лидерства являются не чем иным, как системой категорий опре-деленного типа. Эти категории используются для разграничения лиде-ров и нелидеров. Они определяются через обращение к прототипам —

263

обобщенной совокупности свойств, наиболее общих для членов катего-рии. Социальная перцепция включает приложение характеристик сти-мулов к соответствующим прототипам воспринимающего индивида.

Экспериментальные исследования, основанные на вышеизложенном подходе, были нацелены на решение следующих вопросов: 1. Каким образом соотносятся процессы социально-когнитивного восприятия лидерства (категоризации) и причинного приписывания (атрибуции)?

2. Как можно определить внутреннюю структуру системы категорий?

3. Какие особенности поведения индивида и ситуации, в которой оно протекает, важны для его восприятия в качестве лидера?

1. Формирование общего, упрощенного впечатления о лидерстве в процессе социального восприятия и суждения, возникающие в ходе причинного приписывания, являются результатами двух не зависи-мых друг от друга процессов, хотя и восприятие лидерства, и причин-ное приписывание подвержены воздействию одних и тех же факторов (например, выполнение задания).

Как показывают экспериментальные данные, причинный анализ необходим, и он действительно имеет место в том случае, если на-блюдатель делает вывод, что нежелательное поведение лидера, такое, как низкий фактор «внимание», является характеристикой наблюдае-мого индивида. Для «устанавливающей структуры» эксперименталь-ное воздействие на оценивание лидера субъектом осуществлялось че-рез общее впечатление о лидерстве с большей вероятностью, чем че-рез причинное приписывание. На основании полученных данных авторы делают вывод о сложной взаимосвязи процессов социального восприя-тия и причинного приписывания. По их мнению, резко контра-стирующему с положениями теории каузальной атрибуции, обратная информация о результатах выполнения задания связана с причинным приписыванием не прямо, непосредственно, а через формирование общего впечатления о лидерстве. В целом же вопрос о том, когда оценке причин предшествует восприятие лидерства, а когда, наоборот, от-крытые процессы интерпретации причин поведения преобладают над скрытым восприятием лидерства, остается нерешенным.

2. В исследовании Р. Лорда с коллегами проверялась обоснованность предложенной структуры категориальной системы. Оказалось, что ча-стота ассоциации свойства с данной категорией («валидность свой-ства») и сходство членов категории по определенному свойству в боль-шой степени коррелируют друг с другом, а также с тем, относится ли данное свойство к прототипу лидерства или нет, что подтверждает предположения, выдвинутые относительно категориальной системы.

Степень соответствия прототипу для определенных свойств нега-тивно связана со временем реакции на них наблюдателей; это также говорит о том, что свойства упорядочены внутри данной категории — от свойств, в наибольшей степени соответствующих прототипу, до наименее подходящих под него.

264

3. Восприятие индивида в качестве лидера происходит в том слу-чае, если его поведение соответствует прототипу лидера у наблюдате-ля. Так, обратная связь о результатах выполнения задания группой воздействует на поведение, относящееся к лидерскому прототипу, но не влияет на поведение, с ним не связанное. Кроме того, испытуемые не смогли для связанного с прототипом поведения разграничить то поведение, которое они наблюдали реально, от поведения, характер-ного для лидера, но в эксперименте не демонстрировавшегося. Для поведения, не относящегося к прототипам, такое разграничение осу-ществлялось наблюдателями легко. Эти данные были подтверждены также исследованием Дж. Биннинга с соавторами, в котором тоже было обнаружено, что, получив обратную связь о выполнении груп-пового задания, наблюдатели задействуют свои прототипы «хорошего» и «плохого» лидерства для оценки поведения лидера.

Лидерство как процесс (интеракционистский подход)

Фактически во всех рассмотренных до сих пор подходах лидерство рассматривалось статически, позиционно. Поэтому представляют не-сомненный интерес те направления теоретического осмысления про-блемы, в которых делается попытка динамического анализа лидер-ства как процесса.

Истоки подобного угла изучения данной области можно найти в работах Е. Холландера, выполненных в 1969—1971 гг., а также в более поздних его исследованиях, где лидерство уподобляется процессу об-мена, в котором лидеры и последователи находятся во взаимозависи-мых отношениях и влияют друг на друга.

Существенным вкладом в развитие трансактного подхода стала мо-дель «вертикальной связи в диадах», предложенная Г. Грэсном и его коллегами. Эти авторы ставят под вопрос общепринятое положение о том, что лидеры относятся одинаково к различным последователям, которое имплицитно содержится в теориях «наилучшего стиля лидер-ства». Лидер не обращается с группой как с чем-то целостным, монолит-ным. Взаимодействие лидеров и последователей происходит в диадах, один на один, и складывающиеся между лидером и различными последо-вателями отношения относительно независимы от отношений вне рас-сматриваемой диады. Лидер не возвышается над группой последовате-лей, а является одним из участников взаимодействия, входящих в диаду.

В данной модели выделяются два типа отношений лидера и после-дователя: отношение к неформальному помощнику и отношение к обычному члену группы. Их дифференцирует индикатор — «широта обсуждения», который показывает, насколько лидер готов обсуждать проблемы последователя и открыт для оказания ему индивидуализи-рованной помощи. Более предпочитаемые члены группы получают лидерский стиль управления, в то время как другие воспринимаются

265

менее способными, и лидер во взаимодействии с ними использует начальственный стиль. Когда в группе развиваются взаимоотношения первого типа, лидер во все большей степени становится зависим от результатов переговоров с последователями, от процесса взаимодей-ствия с каждым из них, и, следовательно, с этого момента его лиди-рование определяется уже не столько формальной властью, связан-ной с руководящей позицией, сколько межличностным обменом с последователями в рамках диадного взаимодействия. Взаимный обмен стабилизируется во времени, становится социальной структурой, ре-гулирующей как поведение лидера, так и поведение последователя. Пока природа взаимосвязи не изменяется, поведение лидера и после-дователя остается более понимаемым и предсказуемым для них обоих.

Данная модель была экспериментально проверена, и полученные данные не смогли валидизировать основной конструкт модели — «ши-роту переговоров» лидера с последователем. Поэтому наряду с воздей-ствиями лидера на отдельных последователей в диадах было предложено выделять воздействия лидера, нацеленные на группу в целом. Все чаще практические исследователи стали обращать внимание на то, что необ-ходим пересмотр основных операциональных и концептуальных конст-руктов этой модели с их дальнейшей экспериментальной проверкой.

К лидерству как в высшей степени динамическому процессу подхо-дят в своих работах Г. Зан и Г. Вулф. Они считают, что лидерство является результатом взаимодействия между лидером и последователями. Это вза-имодействие формирует их взаимоотношения. В исследовании взаимоот-ношений авторы выделяют два измерения поведения: задачу и отноше-ния. Сфера задачи включает поведение, осуществляемое индивидумом инициативно или в ответ на действия партнера по взаимодействию и нацеленное на задачу. Сфера отношений составлена из поведенческого ответа или инициативного поведения, относящегося к экспрессивному (аффективному) измерению взаимодействий «лидер—последователь». Как лидер, так и последователь могут игнорировать другого участника взаи-модействия — осуществлять индифферентный ответ. Взаимодействие может «запускаться» и лидером и последователем. Причем не так важ-но, кто является инициатором взаимодействия, важно именно то, ка-кие между лидером и последователями складываются взаимоотношения.

А. Ашур рассматривает два направления влияния лидера и после-дователей и на ситуацию, в которой происходит взаимодействие. Ситу-ация в значительной степени влияет на отношения между лидером и последователем, и лидер может, манипулируя компонентами ситуации, оказывать воздействие на взаимоотношения с последователями.

Роль ситуации во взаимодействии лидера с последователем под-черкивается в модели «лидер — среда — последователь» Дж. Воффорда и Т. Шринивазана, которые утверждают, что лидер влияет на мотива-цию последователей и на их способность к выполнению задания через элементы ситуации, поэтому необходим психологический анализ того,

266

как взаимодействуют индивиды и элементы ситуации. Исследования К. Грина и К. Шризхейма показывают, что действия последователей оказывают существенное влияние на лидера.

Все эти мини-теории, объединенные в рамках интеракционистс-кого направления, имеют многочисленные точки соприкосновения. Во-первых, каждый представляет ситуацию, в которой происходит лидирование, как динамический, эволюционный процесс. Лидер и последователь взаимодействуют в определенном контексте, который должен быть понят и интерпретирован. Во-вторых, каждая перспекти-ва прямо или косвенно признает интеракцию между лидером и после-дователем, а также то, что это взаимодействие влияет на последую-щие действия каждого из его участников. В-третьих, лидеры и последо-ватели являются взаимозависимыми как по содержанию, так и по процессу реализации их действий. Действие лидера или последователя осуществляется в ответ на предшествующие ожидания и возможные реакции другого, которые, в свою очередь, определяются предше-ствующим взаимодействием между ними.

Лидерство как пограничная роль (теория систем)

Каким образом представлено лидерство в организации? Опираясь на платформу теории систем, М. Мэмфорд формулирует альтернатив-ное понимание организационного лидерства. Каждая социальная сис-тема, в том числе и организация, с его точки зрения, состоит из множества социальных подсистем, вплоть до отдельных индивидов, включенных в организацию. Сложность построения организационной системы затрудняет объединенное функционирование подсистем, сни-жает эффективность достижения целей организации. Решение этой про-блемы предполагает определение в ролевых требованиях границ ожида-емых действий членов организации. Лидеры — это те индивиды, «роли которых требуют, чтобы они контролировали и координировали дей-ствия двух или более подсистем». Они выполняют как бы пограничную роль между системами или подсистемами. Лидерство включает взаимо-действие с подсистемами различных уровней, а также с другими сис-темами и более широким социальным окружением. Лидерство прояв-ляется «в тех действиях, которые выполняются индивидом как носи-телем определенной (пограничной. — А.С.) роли в организации, связанной с процессом достижения целей организации». Эффектив-ность лидера связывается не с традиционной оптимальной формой его поведения, а с последствиями его действий в ходе реализации пограничной роли. Его основной задачей является выбор такого вида действий, которые бы увеличивали адаптацию всей системы в целом.

Этот подход, по замыслу автора, может служить в качестве осно-вы для интерпретации широкого круга теоретических и эмпирических данных, относящихся к организационному лидерству.

267

Завершая обзор, остановимся на тех существенных сдвигах в об-ласти исследования лидерства, которые отражают рассмотренные нами подходы. Во-первых, как результат теоретического анализа содержа-ния понятия «лидерство» произошла заметная дифференциация ис-следований, направленных на изучение назначенного лидера и лиде-ра, выдвигаемого самой группой путем достижения общего согла-сия, с одной стороны, и дальнейшее осознание учеными того факта, что обе эти области тесно пересекаются — с другой. Во-вторых, на смену поиска механизмов «хорошего» поведения лидера (Огайская школа) и обращения к ситуационным переменным (Ф. Фидлер и др.) пришло стремление исследователей выявить наиболее общие закономерности лидерства за счет приложения к этой области гло-бальных теоретических представлений из различных социально-пси-хологических ориентации (теории атрибуции, когнитивного и инте-ракционистского подходов и др.).

Вместе с тем перед зарубежными исследователями все более ост-ро встает проблема интеграции различных подходов и аспектов иссле-дования лидерства и лидеров в целостную картину, осмысления ре-зультатов экстенсивного периода развития работ в этой области, сво-еобразного метаанализа результатов многотысячных и многолетних работ по этой теме. Думается, что это довольно трудная задача, по-скольку данные, полученные различными научными школами, дос-тигаются с использованием, как правило, малосопоставимых мето-дик и разнообразных экспериментальных контингентов. Вдобавок к этому все чаще встречается принципиальная критика применения к исследованию лидерства количественных (опросных) методов, на базе которых были разработаны основные концепции лидерства, и призыв к внедрению в эту область качественных методик. Общим, к сожа-лению, до сих пор не преодоленным недостатком современных иссле-дований по лидерству остается практически исключительно лабора-торный характер изучения этого феномена.

Р.Л. Кричевский, ММ. Рыжак

ЛИДЕРСТВО КАК СТРУКТУРНЫЙ ФЕНОМЕН*

Если ознакомиться со многими описанными в литературе иссле-дованиями лидерства, может сложиться представление о чрезмерно

* Кричевский Р.Л., Рыжак М.М. Психология руководства и лидерства в спортив-ном коллективе. М.: Изд-во Моек ун-та, 1985. С. 30—37.

268

упрощенном, «плоскостном» характере этого феномена. Порой созда-ется впечатление, что сложный феномен лидерства практически сводится лишь к некоей общей, нерасчлененной роли лидера опре-деленной группы или коллектива, к роли, так сказать, «лидера вооб-ще», вне учета структуры феномена, наличия разных планов его рас-смотрения, конкретных условий группового функционирования и т.д. Причин подобного понимания несколько. Одна из них заключается в чрезмерном увлечении лабораторным экспериментированием, что в очень большой степени присуще западным исследователям. Ограни-ченность лабораторной ситуации искусственными по своему содер-жанию задачами, кратковременностью и случайностью общения уча-стников экспериментальных групп (последние с полным основанием можно отнести к категории диффузных, по терминологии А.В. Пет-ровского) не позволяет во всем объеме выявить структуру того или иного группового феномена, обнажить связи между отдельными ее компонентами.

Другая причина упрощенной трактовки лидерства состоит в том, что даже в тех случаях, когда исследователи работают с реальны-ми группами в естественных, нелабораторных условиях, они не-редко абстрагируются от многообразия реализуемых индивидами групповых деятельностей и ситуаций, при этом возникающих. По-нятно, что в отдельном эмпирическом исследовании учесть все аспекты структуры лидерства практически невозможно, однако в общем исследовательском подходе к проблеме такой учет должен содержаться непременно. Последнее, к сожалению, встречается весьма редко. <...>

Следует подчеркнуть, что при всем различии отмеченных выше причин неадекватной трактовки лидерства имеется и нечто общее, их объединяющее. Этим общим является либо полное игнорирова-ние, либо частичная недооценка исследователями фактора деятель-ностного опосредствования группового процесса и возникающих в нем разнообразных групповых феноменов, в том числе и лидерства. Но как раз фактор деятельности и является тем системообразующим началом, которое лежит в основе целостного, структурно-функцио-нального подхода к анализу человеческой группы. Остановимся на некоторых касающихся обсуждаемого нами вопроса литературных данных.

Хотя эмпирическое изучение лидерства началось довольно дав-но — первые шаги в этом направлении были сделаны А. Бине и Л. Терме-ном еще на заре нынешнего столетия — структурный его аспект при-влек внимание исследователей лишь в 50-е годы. Именно тогда Р. Бей-лзу и Ф. Слейтору удалось выделить две фундаментальные лидерские роли: роль делового, инструментального лидера (the task leader) и роль экспрессивного, социально-эмоционального лидера (the social-emotional leader), а сам факт их наличия получил название феномена

269

ролевой дифференциации лидерства*. Было показано, что эти роли связаны с разными аспектами группового функционирования: роль инструментального лидера включает действия, направленные преиму-щественно на решение поставленной перед группой задачи, а роль эмоционального лидера предполагает действия, относящиеся в ос-новном к сфере внутренней интеграции группы.

Однако, несмотря на то что впервые ролевая дифференциация лидерства была обнаружена в лабораторном эксперименте и в дальней-шем также являлась предметом лабораторного изучения, она выступила и как факт реальной действительности, наблюдавшийся в реальных, нелабораторных группах. Последнее обстоятельство, к сожалению, ни-коим образом не повлияло на интерпретацию природы этого феномена: объяснительные схемы западных авторов, имевшие своей основой един-ственно лишь данные лабораторного экспериментирования, исключа-. ли, как мы увидим далее, даже намеки на какие бы то ни было призна-ки экологической валидности предлагавшихся конструктов.

Более поздние исследования структуры группового лидерства, выполненные, в частности, отечественными психологами и педагога-ми, позволили выявить некоторые новые ее аспекты. Во-первых, речь идет об увеличении списка лидерских ролей в связи с учетом много-образия ситуаций жизни группы. Так, Л.И. Уманским и его сотрудни-ками описаны следующие роли: лидер-организатор, осуществляющий функцию групповой интеграции; лидер-инициатор, задающий тон в решении групповых проблем; лидер-генератор эмоционального на-строя (аналог роли эмоционального лидера); лидер-эрудит (одна из ролей интеллектуального лидера); лидер эмоционального притяже-ния (соответствует «социометрической звезде»); лидер—мастер, уме-лец (т.е. специалист в каком-то виде деятельности).

Другой аспект структуры лидерства, отчетливо выступивший в педагогических работах, связан с выделением ролей лидеров микро-групп, возникающих в рамках и условиях первичного учебного кол-лектива на основе взаимных симпатий его членов. Как показывают исследования, лидеры микрогрупп авторитетны не только в своих психологических группах, но могут оказывать значительное воздей-ствие на весь коллектив. Последнее возможно в том случае, когда в коллективе выделяется лидирующая группировка, играющая важную роль в формировании в нем определенного общественного мнения, эмоционального настроя.

Отмеченные выше структурные особенности группового лидер-ства получили отражение и в ряде исследований спортивных психоло-гов. Так, подчеркивается наличие в игровых спортивных коллективах (баскетбольных, волейбольных, гандбольных, ватерпольных) ролей

* Заметим, что термин «экспрессивный лидер» как синоним эмоционального лидерства введен в научный оборот недавно.

270

делового и эмоционального лидера. Называются и другие лидерские роли: лидер игрового звена (в футболе, хоккее), лидер досуга в сво-бодном, внеигровом общении спортсменов, лидер-диспетчер (спорт-смен, ведущий игру партнеров, своего рода дирижер на спортивном поле), ситуативный лидер (эпизодическая, кратковременная роль в ситуациях спортивных игр) и т.д.

Итак, резюмируя, можно сказать, что в настоящее время изуче-ние структуры группового лидерства отечественными и зарубежными специалистами сводится, как правило, к рассмотрению разнообраз-ных лидерских ролей, относящихся либо к двум доминирующим сфе-рам групповой активности (деловой и эмоциональной), либо к более частным моментам групповой жизни.

Трактовка причин ролевой дифференциации лидерства в зарубежной литературе

Как уже говорилось, начало изучению ролевой дифференциации лидерства положено лабораторными экспериментами Р. Бейлза и Ф. Слейтера. Исследователи работали с малыми дискуссионными груп-пами численностью от 3 до 6 человек, в которых отсутствовал какой-либо лидер. Причины возникновения двух разных лидерских ролей усматривались Р. Бейлзом и Ф. Слейтером в следующем. Считалось, что члены группы вносят неодинаковый вклад в решение групповой задачи, и субъект, наиболее активный в этой деятельности, стано-вится инструментальным лидером. Осознание членами группы нера-венства своего участия в решении задачи приводит, по мнению авто-ров, к тому, что инструментальный лидер начинает восприниматься ими как главный источник напряжения и фрустрации. Поскольку, однако, маловероятно, что лидер в решении задачи сможет эффек-тивно разрешить возникшие межличностные проблемы, группа выд-вигает на эту роль другого своего члена. Так появляется экспрессив-ный или социально-эмоциональный лидер.

В дальнейшем интерпретация Бейлза — Слейтера была подвергну-та некоторой критике зарубежными исследователями. В частности, высказывалось сомнение относительно того, будет ли дифференциа-ция, столь отчетливо наблюдавшаяся в лабораторных экспериментах, в такой же мере иметь место в естественных, нелабораторных ситуа-циях, поскольку в них фактор мотивации деятельности выступает го-раздо сильнее, чем в лаборатории, и, следовательно, проявление враж-дебности по отношению к наиболее эффективному в решении задачи члену группы вряд ли будет сколько-нибудь значительным. Поэтому в естественных ситуациях можно ожидать гораздо более слабое стрем-ление к дифференциации лидерских ролей в сравнении с лаборатор-ной средой. Кроме того, П. Секорд и К. Бекман предположили, что ролевая дифференциация должна меняться в прямой зависимости от

271

степени успешности действий по решению задачи. Чем меньше удов-летворения испытывают члены группы от работы над задачей и чем выше понесенные ими в процессе этой работы затраты, тем вероят-нее концентрация различных функций у разных лиц.

В последние годы интенсивное исследование ролевой структуры лидерства предпринято П. Берком. Хотя экспериментирование прово-дилось в лабораторных условиях, Берк, учитывая критику в адрес концепции Бейлза — Слейтера, попытался определенным образом ее модифицировать. Основным в его подходе является понятие «легити-мация деятельности по решению задачи» («the legitimation of task activity»), означающее, что решение задачи есть приемлемая и норма-тивно одобряемая деятельность и, следовательно, когда один из членов группы включается в нее, это не должно вызывать противодействие других членов группы. Берк полагает, что фактор «легитимации деятель-ности по решению задачи» посредничает между неодинаковым вкладом членов группы в решение задачи и развитием ролевой дифференциации. Посредством специально разработанной инструкции в экспериментах создавались условия высокой и низкой легитимации. В условиях высо-кой легитимации члены группы побуждались действовать активно и со-гласованно, в условиях низкой легитимации такое побуждение отсут-ствовало. Подобная операционализация понятия «легитимация деятель-ности по решению задачи» позволяет рассматривать условия высокой и низкой легитимации как фактически разные уровни мотивации членов группы. Согласно полученным данным, неравенство участия в деятель-ности по решению задачи ведет к возникновению особых специализи-рованных инструментальных и социально-эмоциональных ролей в ус-ловиях низкой легитимации деятельности, однако подобная дифферен-циация отсутствует в условиях высокой легитимации. Другой вывод, к которому пришел Берк, гласит, что в условиях низкой легитимации деятельности интенсивное участие инструментального лидера в выпол-нении задачи редуцирует его социально-эмоциональную активность; в условиях высокой легитимации экспрессивная деятельность инструмен-тального лидера редукции не подвергается. Таковы существующие се-годня точки зрения на причины ролевой дифференциации лидерства в малых группах. Следует подчеркнуть, что сложились они на основе изучения искусственных, лабораторных групп и при соотнесении с данными, в частности, спортивных психологов и нашими собствен-ными (исследование, носившее поисковый характер, проводилось в шести юношеских спортивных командах), полученными в реальных группах, вызывают ряд возражений.

Во-первых, факт ролевой дифференциации лидерства, например, в юношеских спортивных коллективах никак не согласуется с утверж-дением, что в условиях высокой легитимации деятельности, т.е. по существу в условиях высокого уровня мотивации групповой деятель-ности, дифференциация будет отсутствовать. Беседы с членами

272

спортивных команд и тренерами, наблюдения за поведением юных спортсменов на тренировках и на соревнованиях позволяют думать, что спортивная деятельность является чрезвычайно личностно-значи-мой для членов юношеских спортивных коллективов и, следователь-но, мотивация к деятельности у них достаточно высока. Тем не менее дифференциация лидерских ролей имела место в четырех командах.

Во-вторых, не обнаруживается какой-либо антагонизм между ин-струментальными лидерами и остальными членами спортивных кол-лективов. Об этом можно судить хотя бы по тому, что в изучавшихся коллективах инструментальные лидеры получали достаточно высокие оценки и по измерению экспрессивного лидерства, причем в двух случаях обе лидерские роли реализовывались одним лицом.

Однако главное возражение, адресуемое рассмотренным выше интерпретациям, состоит в том, что все они призваны объяснить отно-шения, складывающиеся между случайными индивидами в случайных группах: именно так можно охарактеризовать лабораторные, по метко-му замечанию М. Шоу, «пятидесятиминутные» группы испытуемых, не имеющие своей истории, традиций и вырванные из многообразия жиз-ненного контекста. Вполне естественно поэтому, что многие теорети-ческие построения, базирующиеся на результатах изучения подобных искусственных групп, оказываются несостоятельными в попытках объяс-нения процессов и феноменов, наблюдаемых в реальных человеческих группах, — обстоятельство, неоднократно подчеркивающееся в после-днее время в отечественной и зарубежной литературе.

Смещение фокуса социально-психологического исследования в направлении «очищенной» от реальных жизненных проявлений лабо-раторной среды фактически означает игнорирование фундаменталь-ного методологического положения, согласно которому «реальным базисом личности человека является совокупность его общественных по своей природе отношений к миру», реализуемых «его деятельнос-тью, точнее, совокупностью его многообразных деятельностей». Разу-меется, было бы неверно утверждать, что лабораторный эксперимент вообще не имеет права на существование в социальной психологии. Лабораторные данные, конечно, могут быть полезны для понимания изучаемых социально-психологических феноменов, но лишь в соче-тании с фактами, обнаруженными в процессе исследования этих фе-номенов в реальном социуме, а отнюдь не в качестве первоосновы для построения каких-либо теоретических моделей. Дело в том, что полученные в лаборатории социально-психологические данные (оп-ределение «социально-психологические» в этом случае может быть употреблено лишь с очень большой оговоркой) не отражают ни мно-гообразия человеческих деятельностей, ни значимости последних для реализующих их субъектов, представляя собой лишь тощие абстрак-ции от реальных жизненных процессов.

Сказанное позволяет заключить, что рассмотренные ранее объяс-

18-7380

нительные модели Бейлза — Слейтера, Берка и других упомянутых авторов представляются недостаточно адекватными для интерпрета-ции возникновения и развития ролевой структуры лидерства в группе. Альтернативой концепциям западных исследователей должен стать принципиально иной подход, берущий за основу понимание соци-альной группы как функциональной единицы, включенной в широ-кую систему общественных отношений.

Р.Л. Кричевский, Е.М. Дубовская

РУКОВОДСТВО МАЛОЙ ГРУППОЙ*

Руководство и лидерство. Соотношение этих феноменов скорее обсуждается в литературе (причем очень часто в научно-популярных изданиях), нежели исследуется реально. А между тем обращение к этому вопросу подразумевает не только решение интересной научной задачи, но и предполагает получение ответа сугубо прикладного ха-рактера. Действительно, если посредством лидерства упорядочивается система неформальных отношений, а руководство выступает в каче-стве фактора организации официальной структуры, каково в таком случае оптимальное сочетание указанных феноменов для успешного функционирования группы? Иными словами, как должны соотно-ситься между собой действия руководителя и лидера, необходимо ли руководителю реализовывать все возможные (или хотя бы основные) лидерские роли или достаточно довольствоваться какой-то одной (но какой именно?) из них и т.п.? Вопросы подобного рода можно, ко-нечно, множить. Гораздо сложнее, однако, обстоит с ответами на них, причиной чему является, как уже говорилось, почти полное от-сутствие необходимых эмпирических данных.

Несколько лет назад в серии исследований, проводившихся в пер-вичных научных коллективах, один из нас попытался хотя бы частич-но ликвидировать отмеченный выше пробел. Была поставлена задача выяснить, как реализация руководителем определенной лидерской роли влияет на эффективность функционирования возглавляемого им научного подразделения.

В первом исследовании в качестве критерия эффективности была взята выявлявшаяся специальным вопросником удовлетворенность научных сотрудников различными аспектами членства в коллективе.

* Кричевский Р.Л., Дубовская Е.М. Психология малой группы. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1991. С. 173-192.

274

Кроме того, измерялась степень реализации руководителем двух ли-дерских ролей: роли делового лидера (она «складывалась» из выпол-нения каждым членом коллектива, включая руководителя, своего рода субролей критика, эрудита, генератора идей, организатора, научного авторитета) и роли эмоционального лидера (она «складывалась» из ха-рактеристик межличностных контактов членов коллектива). Получен-ные данные позволили разбить изучавшиеся коллективы на две при-мерно равные группы: с руководителем-лидером и руководителем-не-лидером (имелись в виду оба типа лидерства: деловое и эмоциональное). В результате статистического анализа было установлено, что рост удов-летворенности сотрудников членством в коллективе связан главным образом с лидированием руководителя в деловой (научной) сфере и мало зависит от выполнения им роли эмоционального лидера. При этом в структуре самой роли делового лидера наибольший удельный вес имели суброли научного авторитета и генератора идей.

Во втором исследовании набор критериев эффективности научно-го коллектива был расширен: в него наряду с удовлетворенностью вошли мотивация научных работников, как и удовлетворенность, выявлявшаяся специальным вопросником, и продуктивность работы коллектива, оценивавшаяся экспертами. Были внесены изменения и в рассмотрение лидерства. Они выразились, во-первых, в увеличении числа лидерских ролей, соотносимых с ролью руководителя: была выделена роль мотивационного лидера, или мотиватора (ею характе-ризовалась способность членов коллектива неформально побуждать своих коллег к занятию научной деятельностью). Другое новшество касалось особенностей измерения лидерства. В связи с тем, что почти во всех исследовавшихся на данном этапе работы коллективах руко-водители являлись одновременно деловыми и мотивационными лиде-рами (не будучи, заметим, в подавляющем своем большинстве тако-выми в эмоциональной сфере) и это обстоятельство, по существу, исключало возможность разбиения эмпирической выборки на две хотя бы приблизительно равные группы (с руководителями-лидерами и нелидерами), была использована дополнительная вычислительная процедура, позволившая получить своеобразный индекс лидерства, выражавший степень неофициального влияния руководителя в опре-деленной сфере жизнедеятельности коллектива, т.е. фактически величи-ну его лидерского потенциала. И наконец, если на первом этапе ис-следования брались разнородные по характеру научной деятельности коллективы (естественно-научного, гуманитарного, технического про-филя), то на втором этапе работа велась с монопрофильной выбор-кой (коллективы молекулярных биологов).

Основываясь на предварительном анализе собранных материалов, решено было принять во внимание два лидерских индекса руководите-ля: индекс делового лидерства (ИДЛ) и индекс мотивационного ли-дерства (ИМЛ) как имеющие достаточно высокие величины. Что же

18* 275

касается индекса эмоционального лидерства (ИЭЛ), то практически у всех руководителей он был низок и представлялось нецелесообразным рассматривать его связь с параметрами эффективности коллектива. <...>

В зависимости от величин лидерских индексов руководители обра-зовали две выборки: с высоким и низким ИДЛ и НМЛ. Правда, сле-дует заметить, что определения «высокий» и «низкий» в рассматрива-емом случае довольно условны, поскольку различия между выборка-ми в средних цифровых выражениях оказались невелики, хотя и статистически достоверны.

Сопоставление количественных показателей удовлетворенности и мотивации научных работников, входящих в коллективы, возглавляе-мые руководителями с разными лидерскими индексами, обнаружило заметные преимущества в пользу коллективов с высоким ИДЛ и НМЛ руководителя. Особенно отчетливо это проявилось в отношении пос-леднего из указанных индексов.

Отметим также еще несколько существенных, на наш взгляд, моментов, касающихся мотивационного потенциала руководителя. Он, во-первых, является важным условием роста такого показателя про-дуктивности научного коллектива, как вклад в развитие науки. Полу-чены статистически достоверные различия по этому параметру между коллективами с высоким и низким ИМЛ руководителя. Кроме того, этот индекс оказался единственным из трех лидерских индексов, дав-шим статистически значимые корреляции со стремлением научных, работников остаться в своем институте ( r = 0,610 при р < 0,10) и с вкладом в развитие науки (г = 0,882 при р < 0,01). Последний резуль-тат служит, на наш взгляд, еще одним доказательством роли мотива-ционного потенциала руководителя в обусловливании продуктивнос-ти коллективной научной деятельности.

В свете изложенных выше данных представляется не вполне пра-вомерной традиционная точка зрения, согласно которой коллектив функционирует эффективнее, если его руководитель является одно-временно и лидером (так сказать, лидером вообще), поскольку, учи-тывая сложный (системный) характер лидерства в первичном кол-лективе, необходимо еще уточнить, какую конкретно лидерскую роль реализует руководитель*. Правильнее будет сказать, что важным усло-вием эффективности коллектива является лидирование руководителя

* Примером упомянутой выше традиционной точки зрения на последствия совмещения одним лицом двух ролей — руководителя и лидера может служить следующая мысль известных специалистов в области управления Г. Кунца и С. О'Доннела: «Если подчиненные руководствуются только правилами и потреб-ностями, установленными руководством, они могут работать примерно на 60 или 65% своих возможностей, просто выполнять свои обязанности удовлетворитель-но, чтобы удержаться на работе. Чтобы добиться полного использования способ-ностей подчиненных, руководитель должен вызвать у них соответствующий от-клик, осуществляя лидерство».

276

в ведущем типе групповой деятельности, выражающееся как в реали-зации им соответствующей лидерской роли, так и в достаточно высо-кой степени его лидерского потенциала применительно к этой роли. Здесь, однако, необходимо сделать одно существенное с точки зре-ния корректности анализа проблемы замечание.

Дело в том, что сформулированный выше вывод уместен далеко не для каждого первичного коллектива. Существует немало коллекти-вов (трудовых, и особенно военных, спортивных, учебно-воспита-тельных и т.п.), где в силу довольно значительных различий между руководителем и подчиненными, связанных с возрастными и субор-динационными моментами, с особенностями пространственного рас-положения индивидов в ходе выполнения целевой функции коллек-тива (так, во многих ситуациях соревновательной спортивной дея-тельности тренер фактически находится вне «поля» непосредственного решения задачи), психологическое влияние, оказываемое руководи-телем на членов коллектива, выражается в том, что он выступает для них не лидером в обычном понимании этого термина (лидером явля-ется кто-то из партнеров «по горизонтали», как в спортивной коман-де или школьном классе), но скорее авторитетом или, лучше сказать, лидирующим авторитетом. Термином «лидирующий авторитет», кото-рый в какой-то степени, конечно, условен, мы подчеркиваем актив-ный характер влияния руководителя на коллектив с целью решения стоящих перед ним задач.

Мы рассмотрели лишь один аспект проблемы соотношения ли-дерства и руководства, хотя действительность, и это отмечалось в начале настоящего раздела, подсказывает множество вытекающих из ее обсуждения вопросов. Учитывая крайне слабый интерес к ним ис-следователей, приходится констатировать, что серьезная их разработ-ка явится, по-видимому, делом неблизкого будущего.

Руководство как системный феномен. Этому разделу изучения ру-ководства повезло несравненно больше, чем предыдущему, имея в виду проявляемое к нему внимание со стороны специалистов, в час-тности в области менеджмента, и объем конкретных разработок. При-чем речь идет даже не о сложных моделях руководства в рамках соци-альной организации, но имеется в виду управление такой элементар-ной социальной «единицей», как малая группа.

Не претендуя на какое-либо исчерпывающее освещение истории обсуждаемого вопроса, отметим только, что элементы системного подхода к анализу феномена руководства имели место еще в знамени-тых экспериментах со стилями руководства, выполненных более по-лувека назад в школе К. Левина. В настоящее время (и в этом можно будет убедиться при ознакомлении с последующими материалами параграфа) трудно найти сколько-нибудь серьезную теоретическую схему руководства, лишенную признаков системности. Во всяком слу-чае стремление к автономному рассмотрению тех или иных особенно-

277

стей руководства (например, черт личности руководителя, взятых, так сказать, per se) наблюдается в последние годы все реже.

Пожалуй, одной из наиболее значительных попыток системной реп-резентации руководства, причем, что весьма существенно, примени-тельно к малой группе, является теоретическая конструкция, предло-женная Ф. Фидлером. Чаще всего она именуется как «вероятностная модель эффективности руководства», а иногда — как «вероятностная теория руководства», заключая, таким образом, уже в самом своем на-звании системное начало. Подход Ф. Фидлера пользуется достаточным признанием среди специалистов, он успешно апробирован в сотнях лабораторных и полевых исследований, проведенных во многих странах мира, прошел ряд специальных проверок на валидность. <...> Остановимся вкратце на содержании самого обсуждаемого конструкта.

Он включает ряд переменных, носящих как психологический, так и непсихологический характер. К числу психологических составляю-щих «вероятностной модели» относятся: личностная (или шире — личностно-стилевая) характеристика руководителя и особенности ситуации, в которой он функционирует. Непсихологическая часть модели представлена показателями эффективности (продуктивности) деятельности руководителя. Содержательно названные переменные раскрываются следующим образом.

Что касается личностно-стилевой переменной модели, то опера-ционально она выражена оценкой, даваемой руководителем найме- , нее предпочитаемому сотруднику (сокращенно — оценка НПС) и фиксируемой специальной измерительной шкалой. Оценка НПС чаще всего трактуется, как: а) характеристика стиля руководства (в конти-нууме «авторитарный — демократический» или «инструментально ориентированный — личностно ориентированный», где левому по-люсу присуща низкая оценка НПС, а правому — высокая); б) пока-затель когнитивной сложности субъекта (например, в диссертацион-ном исследовании В.П.Соловьева были получены факты, свидетель-ствующие, что для так называемых когнитивно простых субъектов более типична низкая оценка НПС, а для когнитивно сложных — высокая); в) отражение мотивационной структуры личности руково-дителя (исходя из доминирующих в этой структуре целей: либо инст-рументального, с низкой оценкой НПС, либо эмоционального, с высокой оценкой НПС, типа). Причем мотивационная трактовка НПС является в последние годы, пожалуй, наиболее употребительной.

Другая психологическая составляющая фидлеровской модели — параметры ситуации, в которой действует руководитель. Таких пара-метров три: степень благоприятности отношений руководителя с под-чиненными; величина позиции власти (влияния) руководителя в группе (имея в виду, в частности, его возможности в контроле за действиями подчиненных и использовании различных средств стимулирования их активности); структура групповой задачи. Совокупная количественная

278

оценка (по специально разработанным шкалам) всех перечисленных выше параметров дает представление о величине осуществляемого руководителем «ситуационного контроля» (СК), т.е. степени владения им ситуацией функционирования группы.

Наконец, непсихологическая компонента модели — эффектив-ность деятельности руководителя — представлена, как говорилось выше, показателями продуктивности группы, т.е. успешности выпол-нения данной конкретной группой именно тех задач, для решения которых она непосредственно создана. Заметим также, что в ряде ис-следований, выполненных в контексте обсуждаемого подхода, пред-принимались попытки расширить понимание групповой эффектив-ности за счет включения в нее еще и переменной удовлетворенности. Однако все же, как правило, специалисты, обращаясь к анализу «ве-роятностной модели», рассматривают эффективность исключительно как аналог продуктивности.

Согласно «вероятностной модели» руководители с низкой оцен-кой НПС более эффективны в сильно и слабо контролируемых ими ситуациях (т.е. при соответственно высоком и низком СК), а руково-дители с высокой оценкой НПС наиболее эффективны в умеренно контролируемых ими ситуациях (т.е. при умеренном СК). Иными сло-вами, связь между личностной (или личностно-стилевой) ориентаци-ей руководителя (репрезентированной оценкой НПС) и его эффек-тивностью носит вероятностный характер, будучи обусловленной сте-пенью его контроля над ситуацией. Эти постулаты модели графически отображены на рис. 1.

Из вышесказанного совершенно очевидно, что степень СК руко-водителя может варьировать от ситуации к ситуации. Действительно, модель предполагает 8 типов ситуаций, различающихся между собой по характеристикам ситуационных переменных и, следовательно, по степени СК руководителя. Причем для каждого из них Ф.Фидлером и его сотрудниками на основе материалов большого числа работ опре-делены средние величины (своего рода нормативы) корреляций оценки руководителем НПС с показателями групповой эффективности. Ниже, в табл. 1, приводятся корреляционные коэффициенты, полученные представителями обсуждаемого подхода в полевых исследованиях. <...>

Опыт конкретной работы с «вероятностной моделью» стимулировал ряд критических соображений в адрес обсуждаемого подхода, довольно подробно изложенных ранее в литературе.

Поэтому здесь мы ограничимся лишь кратким их перечнем. Речь идет главным образом о направлениях дальнейшего совершенствования модели, в связи с чем представляется необходимым: а) поиск адек-ватной теоретической интерпретации отдельных ее компонентов (на-пример, оценки НПС); б) включение в модель дополнительных (ло-гически обоснованных) ситуационных переменных; в) учет динами-ки групповых процессов, этапности группового развития; г) расширение перечня критериев групповой эффективности, в число которых необходимо включить, в частности, такой традиционный показатель, как удовлетворенность групповым членством. Кроме того, требует совершенствования методическое оснащение модели. Тем не менее, несмотря на все критические моменты обсуждаемого подхода, он, по нашему мнению, является весьма перспективным, прежде всего в практическом отношении, направлением системной разработки

Таблица 1

Корреляционные отношения (средние данные) между личностно-стилевыми особенностями руководителей (оценка НПС) и групповой эффективностью по каждому типу групповой ситуации

280

проблематики руководства, хотя совершенно очевидно, что пока еще исследователи во многом находятся лишь у самых его истоков. <...>

Выше отмечалось, что идеи системного подхода нашли широкое применение в исследованиях руководства и «вероятностная модель» — пусть яркое, но не единственное тому доказательство. Это можно про-следить на примере многих других концепций руководства, хотя и не рассматриваемых специально в «системном» ракурсе, но тем не менее содержащих заметные признаки именно системного видения обсуж-даемого феномена. Таковой, в частности, является излагаемая ниже точка зрения (она отражена в ряде теоретических моделей) на руко-водство как процесс межролевого (в более общем плане — межлично-стного) обмена, совершающегося во взаимодействии руководителя с подчиненными (группой).

Руководство как реализация обмена во внутригрупповом взаи- модействии. Ранее мы уже останавливались на понятии «обмен» и его использовании в контексте социально-психологической (конкретнее — групповой) проблематики. Причем подчеркивалось, что обмен в этом случае берется не в качестве экономической категории, а рассматри-вается как понятие, наполненное определенным психологическим смыс-лом и отнесенное к характеристике реально разворачивающегося в про-странстве и времени процесса. Взятое именно в таком, психологичес-ком, значении, понятие «обмен» составило основу построения целого ряда теоретических схем группового поведения и отдельных феноменов малой группы, например лидерства, конформности. Оно не обошло сто-роной и некоторые теоретические конструкции, предназначенные для описания взаимодействия руководителя с группой.

Одной из таких конструкций является разработанная Д. Греном с сотрудниками вертикальная диадическая модель обмена в организацион- ном лидерстве (т.е. фактически — руководстве), базирующаяся на боль-шом количестве материалов полевых исследований. Авторы модели де-лают акцент на изучении внутридиадных отношений в системе «руко-водитель—подчиненный», на анализе обмена между руководителем и конкретным подчиненным (заметим, что в качестве последнего неред-ко берется руководитель более низкого ранга). Причем понятие «обмен» используется в данном подходе в общепринятом, обиходном, смысле, как взаимная передача членами диады друг другу чего-либо (напри-мер, значимой для них информации, каких-то идей и т.п.).

Предполагается, что отношения в диаде носят дифференци-рованный характер, завися от того: а) насколько подчиненные ком-петентны и квалифицированны, б) в какой мере им можно доверять (особенно когда отсутствует непосредственный контроль со стороны руководителя), в) насколько они готовы взять на себя ответствен-ность в решении вопросов, касающихся организации. Подчиненные с высокой степенью проявления названных выше особенностей (так называемые «ингрупповые» члены) относятся к числу предпочитав -

281

мых руководителем. Делая трудовые вклады, превышающие объем их формальных служебных функций, и беря на себя ответственность за выполнение заданий, особо существенных для успеха своей рабочей группы, организации, они в свою очередь пользуются преимуществен-ным вниманием со стороны руководителя, получают от него боль-шую поддержку. Напротив, у подчиненных, склонных главным обра-зом к рутинным и менее ответственным действиям (так называемые «аутгрупповые» члены), отношения с руководителем носят характер более формального служебного обмена.

Среди факторов внутридиадного обмена, выделяемых авторами «вертикальной диадической модели», следует назвать также перемен-ную-модератор, опосредствующую отношения между руководителем и подчиненным. Такой переменной, по мысли Д. Грена и его коллег, является присущая члену социальной организации своеобразная по-требность в профессиональном и служебном росте, в поддержке и внимании со стороны руководителя и т.п., неодинаково проявляю-щаяся у разных людей и в силу этого придающая внутридиадному обмену черты вероятностной связи.

Интересным моментом обсуждаемого подхода является выделение его авторами двух моделей обмена во взаимоотношениях руководите-ля с подчиненным. В рамках одной из них влияние руководителя на подчиненного осуществляется без использования руководителем офи-циальных полномочий (условно говоря, это модель «лидерского об-мена»), в рамках другой осуществление такого влияния, напротив, предполагает преимущественную опору руководителя как раз на офи-циальные полномочия (так называемая модель «администраторского обмена»). Причем наиболее продуктивной является модель «лидерско-го обмена», поскольку в этом случае подчиненные не только испыты-вают влияние руководителя, но в свою очередь сами оказывают влия-ние на него и, кроме того, они имеют значительно большую поддер-жку и внимание со стороны руководителя, нежели их коллеги, не сумевшие развить подобную модель отношений.

Разработанный Д. Греном с сотрудниками подход относится спе-циалистами к категории сложившихся направлений исследования ру-ководства и пользуется достаточно высокой научной репутацией, хотя, как нам кажется, он не лишен ряда недостатков. К ним можно отне-сти, например, ограниченность анализа обмена исключительно диад-ным уровнем отношений, тогда как в действительности мы сталкива-емся с гораздо более сложными его проявлениями. Кроме того, в об-суждаемом подходе отсутствует четкое выделение социального «поля» обмена, поскольку вряд ли оно ограничивается исключительно рам-ками диады. Да и сам обмен носит довольно-таки «усеченный» харак-тер, во всяком случае из описания «вертикальной диадической моде-ли» трудно выяснить, каковы, скажем, конкретные последствия об-мена лично для руководителя.

282

Впрочем, представленный выше подход — не единственная по-пытка приложения идей обмена к феномену руководства. Возможен и иной вариант ее реализации, разрабатываемый на протяжении ряда лет одним из нас и нашедший воплощение в серии выполненных независимо друг от друга эмпирических исследований. Речь идет о построении модели руководства, опирающейся на идею так называемого ценностного обмена в межличностном взаимодействии. <...> Рассматри-ваемая далее модельная конструкция может быть описана в виде следу-ющих основных элементов: а) уровней и «поля» развертывания цен-ностного обмена в феномене руководства, б) эмпирических референ-тов ценностных вкладов взаимодействующих субъектов в системе «руководитель — группа», в) факторов вероятностной связи между переменными ценностного обмена.

Что касается первого из вышеназванных элементов, то аналогично описанию ценностного обмена в межличностном взаимодействии в це-лом применительно к феномену руководства можно говорить о двух уровнях ценностного обмена в нем: диадном (по схеме «руководитель — подчиненный») и собственно групповом (по схеме «руководитель — группа») и двух основных сферах жизнедеятельности социальной груп-пы, образующих своеобразное «поле» актуализации ценностного обме-на, — сферах инструментальной и экспрессивной активности группы.

Весьма разнообразен, как свидетельствуют материалы иссле-дований, набор эмпирических референтов ценностных вкладов субъек-тов обмена, включающий запечатленные в разнообразных поведен-ческих актах их индивидуальные (например, черты личности, уста-новки) и функциональные (связанные, например, с реализацией социальных ролей) характеристики, всевозможные проявления пси-хологического влияния (в виде, например, феноменов обратной меж-личностной связи и идентификации), элементы психологической эффективности группового функционирования (например, рост удов-летворенности и особенно мотивации членов группы, авторитетнос-ти руководителя среди подчиненных) и т.д.

Наконец, как уже говорилось выше, обсуждаемая модель предпо-лагает наличие ряда факторов, обусловливающих определенный «ри-сунок» связи между переменными ценностного обмена, придавая ей вероятностный характер (в зависимости, например, от специфики решаемых группой задач, личностных, возрастных, профессиональ-ных особенностей членов группы, уровня ее развития и т.д., на что обращалось внимание исследователями, работавшими в рамках дан-ной модели). Следует заметить, что факторы вероятностной связи в значительной степени являются аналогом традиционно упоминаемых в социально-психологической литературе в этом качестве всевозмож-ных ситуационных переменных. Однако ввиду некоторой содержатель-ной неопределенности термина «ситуация» мы решили в данном слу-чае от него отказаться.

283

В наиболее обобщенной форме все только что сказанное от-носительно основных компонентов модели ценностного обмена в феномене руководства отображено на рис. 2.

Поскольку в основных своих чертах содержание рис. 2 раскрыто нами выше, обратим внимание только на один, весьма существенный, с на-шей точки зрения, момент. Из рисунка видно, что направленность дви-жения ценностных вкладов в схеме обмена может быть представлена не только последовательностью руководитель -» группа -» руководитель, но и обратным соотношением субъектов обмена, а именно: группа -> руководитель -> группа. Отсюда резонно полагать, что ценностный обмен в феномене руководства инициируется как активностью само-го руководителя, так и встречным током активности членов возглав-ляемой им группы. Подчеркнем, что подобное понимание механизма взаимодействия руководителя с группой позволяет трактовать фено-мен руководства не как однонаправленное влияние руководителя на подчиненных (общепринятая логика социально-психологического анализа руководства), но как процесс взаимовлияния руководителя и группы.

К сожалению, до сих пор в исследованиях, базировавшихся на идее ценностного обмена, в полной мере реализовать подобное пони-мание руководства не удалось, поскольку речь в основном шла об активности, берущей начало со стороны руководителя. Впрочем, это не единственный «критический» момент обсуждаемого подхода. Нуж-дается в более полном раскрытии, нежели это имело место ранее (по только что указанной причине), содержание ценностных вкладов, идущих от группы к руководителю, в частности инициируемых актив-ностью самих членов группы, а также вкладов, отражающих реакцию

284

руководителя (в виде, условно говоря, «новых», т.е. скорректированных им, действий) на влияние, проистекающее со стороны подчиненных. Необходима, далее, разработка хотя бы минимальной таксономии факторов, обусловливающих вероятностный «рисунок» связи между переменными обмена. Наконец, определенную проблему представля-ет корректное включение в модель непсихологической составляющей групповой эффективности. Таким образом, описываемая здесь тео-ретическая конструкция не приобрела еще должной законченности, о чем, кстати, свидетельствуют и недостаточные пока еще прогности-ческие ее возможности, хотя, как нам кажется, основные контуры подхода очерчены все же достаточно четко.

Завершая данный раздел, следует подчеркнуть, что две при-веденные в нем модели руководства являются, на наш взгляд, непло-хим доказательством правомерности разновариантной реализации идеи обмена в межличностном взаимодействии, в том числе и примени-тельно к обсуждаемому феномену. Заметим также, что вполне резон-ной представляется интеграция наиболее сильных сторон этих моде-лей, предположительно позволяющая расширить полноту осмысле-ния сложной архитектоники руководства.

Руководство как когнитивный феномен. Последний из рассмат-риваемых здесь аспектов проблематики руководства — а именно его когнитивный план — лишь недавно привлек к себе внимание специ-алистов, что явилось отражением довольно влиятельных исследова-тельских тенденций, наблюдаемых в современной социальной психо-логии, во многом, конечно, стимулированных общепсихологически-ми разработками в области когнитивных процессов. Конкретно речь в данном случае идет прежде всего о приложении идей, рожденных в связи с изучением явления каузальной атрибуции, к анализу феноме-на руководства. Следствием такого рода работы явилась, в частности, предложенная С. Грином и Т.Митчеллом атрибутивная модель руко- водства, включающая два основных звена: а) поведение подчинен-ного -» атрибуция руководителя и б) атрибуция руководителя -» по-ведение руководителя. Содержательно модель представляет собой на-бор гипотез, сформулированных исследователями по поводу возможных атрибутирований и поведенческих акций, совершаемых руководите-лем в ходе его взаимодействия с группой, и в главных своих чертах сводится к следующему.

Опираясь на имеющиеся представления относительно содержания и функционирования процесса каузальной атрибуции, авторы моде-ли рассматривают руководителя как переработчика информации о поведении членов группы, пытающегося дать ему причинное толко-вание. При этом во внимание принимаются такие важные для пони-мания феномена каузальной атрибуции характеристики информации, как ее постоянство, отчетливость и согласованность. Предполагает-ся, однако, что умозаключения (и, как их результат, атрибуции)

285

руководителя в большей мере будут зависеть от постоянства и отчет-ливости поступающей к нему информации, нежели от ее согласо-ванности.

В модели на основе предварительного анализа литературных дан-ных выделяются два основных измерения каузальных атрибуций, опос-редствующих отношение руководителя к подчиненным, — локус кон-троля и стабильность. Локус контроля определяет направленность дей-ствий руководителя: предположительно либо на подчиненного (если, по мнению руководителя, решение задачи зависит от так называе-мых внутренних причин, например, способностей, знаний членов группы), либо на ситуационные факторы (если, по мнению руково-дителя, решение задачи обусловлено так называемыми внешними причинами, например, ее сложностью). Стабильность атрибуций вли-яет как на оценку руководителем текущих действий подчиненного, так и во многом обусловливает его ожидания относительно будущего поведения членов группы.

По мнению авторов модели, решающим фактором атрибутирова-ния и последующего поведения руководителя являются отношения, складывающиеся между ним и подчиненным. В частности, предпола-гается, что чем более эмпатичен руководитель в общении с подчи-ненным, чем сильнее воспринимает его как похожего на себя, прояв-ляет к нему уважение и симпатию, тем вероятнее формирование у руководителя позитивных каузальных атрибуций относительно под-чиненного (например, приписывание успеха внутренним причинам, а неудачи — внешним). Согласно другой гипотезе, чем значительнее (в силу, например, занимаемых социальных позиций) дистанция между руководителем и подчиненным, тем вероятнее, что его атрибуции о действии подчиненного будут носить неблагоприятный для последне-го характер. Наконец, согласно еще одному предсказанию модели позитивные атрибуции будут усиливать вознаграждающее и редуци-ровать карающее поведение руководителя, тогда как негативные ат-рибуции будут иметь результатом противоположное по своему харак-теру поведение руководителя.

В модели выделяются и некоторые другие факторы, обусловлива-ющие своеобразие как атрибуций руководителя, так и предпринима-емых им действий. В частности, одно из положений, сформулирован-ных С. Грином и Т. Митчеллом, гласит, что атрибуции руководителя детерминированы степенью совпадения его ожиданий относительно действий подчиненного с их реальной актуализацией. В связи с этим предполагается, что соответствие действий подчиненного ожиданиям руководителя повлечет со стороны последнего интерпретацию подоб-ных действий как вызванных внутренними причинами (например, усилиями подчиненного), а несоответствие — обусловит приписыва-ние им причин внешнего характера (например, везения).

Согласно другому содержащемуся в модели положению на пове-

286

дение руководителя окажут влияние эффективность действий подчи-ненного и степень его ответственности за выполнение задания. Ины-ми словами, чем эффективнее эти действия и чем более ответствен-ным воспринимается подчиненный, тем сильнее отклик со стороны руководителя и выше вероятность того, что его активность будет на-правлена на подчиненного.

Следует отметить, что авторы обсуждаемого подхода не огра-ничивают свою концептуализацию исключительно рамками микро-социума, но вполне резонно, на наш взгляд, «привязывают» ее к организационному контексту руководства, влияние которого (в виде, например, соответствующих организационных требований) может весьма существенно сказываться на связи атрибуций руководителя с его поведением, в ряде случаев подменяя собой причинный анализ, проводимый руководителем. Кроме того, заслуживает внимания по-пытка нащупать точки соприкосновения данной теоретической кон-струкции с «вертикальной диадической моделью» Д. Грена, т.е. со-стыковать атрибутные процессы с межличностным обменом, рассмат-ривая атрибуции в качестве возможной основы обмена, — идея, как нам кажется, весьма продуктивная. Правда, для ее реализации схему С. Грина—Т. Митчелла желательно все-таки модифицировать таким образом, чтобы атрибутивные процессы брались обоюдосторонне, т.е. не только со стороны руководителя, как в обсуждаемой схеме, но также и со стороны подчиненного, как того требует объективная логика развертывания межличностного обмена.

К сожалению, описанная выше модель не прошла до сих пор сколько-нибудь серьезной эмпирической проверки. Если же при этом учесть, что в основу содержащихся в ней гипотез положены главным образом данные лабораторного экспериментирования, необходимость такой проверки, прежде всего в условиях функционирования есте-ственной малой группы, представляется весьма актуальной. Во вся-ком случае иного пути доказательства валидности (в том числе и экологической) обсуждаемого конструкта на сегодня просто не су-ществует.

Как отмечалось ранее, модель С. Грина—Т. Митчелла — не единственная попытка реализации когнитивного подхода в анализе руководства. Можно представить еще ряд интересных разработок в этой области, что вкратце мы и сделаем ниже, свидетельствующих, кроме всего прочего, о многообразии путей изучения рассматривае-мого аспекта проблематики руководства. В большинстве своем эти исследования, будучи связаны с выяснением того, как индивидуумы воспринимают и оценивают действия руководителя, подвергая их при-чинной интерпретации, составляют основу сформулированной Р. Лор-дом, Д. Филлипсом и другими авторами теории переработки социаль- ной информации применительно к руководству.

На наш взгляд, главное достоинство упомянутой теории состоит

287

в выделении ее создателями факторов, влияющих на восприятие и интерпретацию наблюдателем (им может быть, в частности, подчи-ненный) поведения руководителя. К их числу отнесены: 1) часто-та руководящих действий наблюдаемого субъекта в групповой си-туации (пожалуй, наиболее сильный детерминирующий фактор); 2) соответствие наблюдаемого поведения неким гипотетическим категориальным признакам, наличествующим в сознании наблю-дателя (например, категории «руководитель») и на специальном языке именуемым «прототипами»; 3) социальные нормы, вырабатываемые относительно поведения руководителя в специфических (конкретных) ситуациях и репрезентированные наблюдателю в виде особых «пер-цептивных формул»; 4) степень совпадения ожидаемых действий ру-ководителя с требованиями, проистекающими от характеристик ре-шаемой им задачи. Таким образом, обсуждаемый подход является, на наш взгляд, хорошим дополнением модели С.Грина—Т.Митчел-ла, позволяя распространить когнитивную трактовку практически на весь феномен руководства, т.е. описать возможные когнитив-ные акты как со стороны руководителя, так и со стороны подчи-ненных. Заметим также, что материалы исследований Р. Лорда и его коллег представляют определенный интерес с точки зрения конст-руирования методических приемов наблюдения и оценки поведения руководителя.

В заключение настоящего раздела упомянем еще одну модель руководства, разработанную недавно А. Ашауром, в которой этот феномен берется, однако, не как чисто когнитивное образование, а рассматривается как сложная когнитивно-поведенческая структура, характеризующая взаимодействие руководителя и подчиненных. При-чем содержательно когнитивная составляющая руководства в подхо-де А. Ашаура значительно отличается от аналогичных переменных в представленных выше моделях. Дело в том, что на этот раз речь идет не о социально-перцептивных процессах руководителя или подчи-ненных, но имеются в виду такие традиционные элементы ког-нитивной активности руководителя, как его умение прилагать свой прошлый опыт к актуальной групповой ситуации с целью оказания влияния на мотивацию подчиненных, соотносить используемые по-ощрения и наказания с ожиданиями подчиненных, устанавливать и анализировать обратную связь от всех членов группы и т.п. Кроме того, обсуждается роль руководителя в обучении подчиненных опре-деленным когнитивным действиям (например, наблюдению за прак-тическими действиями партнеров), необходимым для тех или иных поведенческих изменений, связанных с решением групповой задачи. К сожалению, как и в случае с моделью С. Грина—Т. Митчелла, воп-рос относительно валидности ашауровского конструкта остается пока что открытым.

288

Р.Л. Кричевский, М.М. Рыжак

СТИЛЬ РУКОВОДСТВА И ОСНОВНЫЕ НАПРАВЛЕНИЯ ЕГО ИССЛЕДОВАНИЯ*

Исследование стилей руководства — одно из значительных на-правлений психологии малых групп и организаций — берет, как изве-стно, начало с экспериментов, выполненных в конце 30-х — начале 40-х гг. в школе К.Левина. В последующие четыре с лишним десятиле-тия это направление получило солидную эмпирическую разработку за рубежом и в нашей стране, нашедшую широкое отражение в соци-альной психологии и психологии управления. Сразу же, однако, ого-воримся, что детальный разбор представляющих указанное направле-ние работ, включая исследования самого К. Левина и его сотрудников Р. Липпита и Р.Уайта, не входит в нашу задачу, поскольку многие из них в той или иной мере неоднократно обсуждались в специальной литературе. Поэтому мы остановимся лишь на основных тенденциях исследования проблемы, привлекая материалы публикаций последних 10—15 лет. Но прежде остановимся вкратце на самом понятии «стиль руководства», как оно трактуется социальными психологами.

Приведем ряд определений, сформулированных разными автора-ми в самое последнее время. Одно из них принадлежит А.Л. Журавле-ву, понимающему под стилем руководства «индивидуально-типичес-кие особенности целостной, относительно устойчивой системы спо-собов, методов, приемов воздействия руководителя на коллектив с целью эффективного и качественного выполнения управленческих функций». Несколько иначе определяет стиль руководства Р.Х. Шаку-ров. С его точки зрения, «в широком значении стиль руководства пред-ставляет собой целостную специфическую систему устойчиво повто-ряющихся особенностей деятельности руководителя (мотивов и це-лей, содержания, способов), обладающую внутренней гармонией и выработанную для эффективного осуществления функций управления в определенных условиях. В узком же значении стиль — это специфи-ческая система способов деятельности (в том числе способов обра-щения)». По мнению Н.В. Ревенко, «стиль руководства является ин-тегративной характеристикой деятельности руководителя, в которой отражаются личные качества руководителя, взаимоотношения с под-чиненными и особенности деятельности».

В известной мере отличное от представленных выше определение стиля руководства предлагает А.А. Русалинова, считающая, что «к числу

* Кричевский Р.Л., Рыжак М.М. Психология руководства и лидерства в спортив-ном коллективе. М.: Изд-во Моек ун-та, 1985. С.169—176.

19-7380 289

характеристик типа (стиля) руководства можно отнести лишь такие, которые непосредственно отражают особенности взаимодействия ру-ководителя как со всем коллективом в целом, так и отдельными ра-ботниками». На этом основании стиль руководства определяется как «стабильно проявляющиеся особенности взаимодействия руководи-теля с коллективом, формирующиеся под влиянием как объективных и субъективных условий управления, так и индивидуально-психоло-гических особенностей личности руководителя».

Из приведенных точек зрения наиболее предпочтительной в пла-не конкретности, точности «схватывания» существа обсуждаемого феномена представляется точка зрения А.А. Русалиновой, во многом совпадающая с нашим пониманием специфики руководства именно как взаимодействия (в собственно психологическом смысле — меж-личностного взаимодействия) в системе отношений «руководитель — подчиненный (группа)».

Как известно, первоначально К. Левиным и его сотрудниками были выделены три стиля руководства: демократический, авторитарный, нейтральный (в отечественной литературе в качестве их аналогов иногда вводятся иные обозначения: коллегиальный, директивный, попусти-тельский). Выяснялось влияние этих стилей на продуктивность и удов-летворенность членов группы, т.е. фактически сразу же был поставлен вопрос об эффективности группового функционирования в связи с определенным стилем руководства. Иными словами, согласно совре-менным представлениям, последний выступил в качестве фактора эффективности деятельности руководителя.

Все последующие работы, посвященные проблеме стиля руковод-ства, также в той или иной мере касались связи стилевых переменных с показателями групповой эффективности. Однако вследствие много-образия исследовательских подходов они значительно различаются как содержащимися в них трактовками стиля руководства, так и понима-нием связи последнего с параметрами групповой эффективности и с некоторой степенью условности могут быть отнесены к нескольким направлениям.

К одному из них, наиболее традиционному, относятся работы, выполненные в основном по левиновской схеме, с той только раз-ницей, что вместо трех стилей использовались, как правило, два: демократический и авторитарный. Причем следует отметить, что в зарубежных публикациях нередко встречаются своеобразные аналоги стилевой дихотомии «демократический — авторитарный», «разреша-ющий — ограничивающий», «ориентация на группу — ориентация на себя», «личностная ориентация — деловая ориентация» и т.п. Ре-зультаты составляющих данное направление исследований крайне про-тиворечивы, указывая на сравнительно более высокие показатели груп-повой сплоченности и удовлетворенности индивидов руководителем и группой в условиях демократического руководства и не обнаружи-

290

вая заметных преимуществ в пользу того или иного стиля по измере-нию групповой продуктивности. Заметим, что немногочисленные раз-работки обсуждаемой проблематики в спортивной психологии при-мыкают именно к этому направлению исследований.

Более интересными представляются нам, однако, работы другой ориентации, авторы которых стремятся расширить традиционную сти-левую схему. Так, Е.С. Кузьмин, И.П. Волков, Ю.Н. Емельянов предла-гают 5 стилей руководства: дистанционный, контактный, целеполагаю-щий, делегирующий и проблемно-организующий. Каждый из них соот-ветствующим образом характеризует, по мнению авторов, личность руководителя и организационные принципы его работы с людьми. Подчеркивается также, что умение руководителей использовать разнообразные стили руководства в зависимости от конкретной обста-новки является важным условием успешного управления коллективом, создания в нем стимулирующего психологического климата.

А.Л. Журавлев и В.Ф. Рубахин выделяют 7 основных стилей руко-водства: директивный, коллегиальный, либеральный (попустительс-кий), директивно-коллегиальный, директивно-либеральный, колле-гиально-либеральный и смешанный. Основываясь на эмпирических материалах, авторы относят к числу наиболее эффективных с точки зрения продуктивности коллектива и его психологического климата коллегиальное и смешанное руководство. При этом совершенно спра-ведливо указывается на динамический характер стиля руководства; отмечается, в частности, что стилевые особенности руководства пре-терпевают изменения, вызванные а) социально-психологическим сво-еобразием коллектива и объективными условиями его деятельности; б) индивидуально-психологическими свойствами руководителя.

Еще одно направление разработки обсуждаемой проблемы — созда-ние вероятностных моделей руководства. В их основе лежат представле-ния об опосредствованности связей между стилями руководства и груп-повой эффективностью спецификой ситуации, в которой функциони-рует коллектив, о нелинейном, вероятностном характере этих связей, выступающих в качестве функции наличного ситуационного контекста.

Следует отметить, что интерес к фактору ситуации возник отнюдь не случайно, он вызван стремлением исследователей разобраться в потоке противоречивых данных о соотношении стиля руководства и групповой эффективности. Накоплено немало фактов, указывающих на подверженность связи между этими переменными воздействию тех или иных компонентов ситуации. Обнаружено, например, что удов-летворенность групповым членством обусловлена не столько возмож-ностью участвовать в выработке группового решения — картина столь типичная для демократического стиля руководства, сколько степенью влияния члена группы на это решение и близостью последнего к соб-ственной точке зрения субъекта. Согласно некоторым данным, в си-туациях, близких к экстремальным, в том числе в условиях стресса,

291

наибольшая удовлетворенность членством наблюдалась в группах с авторитарным руководителем. В литературе сообщается также, что люди с различными ценностями и установками могут совершенно по-раз-ному реагировать на один и тот же тип руководства.

Мы не станем специально останавливаться здесь на какой-либо конкретной вероятностной модели руководства, а сделаем это ниже в связи с описанием выполненного нами эмпирического исследования. Отметим только, что уровень разработки вероятностных моделей пока еще весьма невысок. Причем одним из наиболее уязвимых моментов в конструировании такого рода моделей является структура групповой ситуации. Знакомство с перечнем предлагаемых разными авторами си-туационных переменных обнаруживает, что выделение последних производится преимущественно эмпирическим путем, зачастую слабо логически обосновано, содержит значительный элемент случайности. Очевидно, в известной мере поэтому многие вероятностные теории руководства не оправдывают пока возлагавшихся на них надежд в смысле получения более однозначных, чем при других подходах, данных об эффективности стилей руководства, хотя содержащаяся в них идея представляется нам, безусловно, заслуживающей внимания.

Перейдем теперь к работам, составляющим последнее, четвертое, направление исследования стиля руководства. Отличительная их осо-бенность — попытки трактовать стиль руководства как многомерное образование. В качестве примера такого подхода приведем материалы наиболее интересной, на наш взгляд, работы этого цикла, выполнен-ной А.А, Русалиновой. На основе теоретического анализа и данных много-летних исследований трудовых коллективов ею выделен набор следую-щих стилеобразующих характеристик (признаков): активность—пассив-ность руководителя в управленческом взаимодействии с подчиненными; единоначалие — коллегиальность при принятии решений; ориентация только на производственные или на производственные и социальные задачи; директивный или побудительный характер воздействия руково-дителя на подчиненных при побуждении их к действию; ориентация на развитие самостоятельности и инициативности подчиненных или на рег-ламентацию их активности; ориентация на положительные или от-рицательные методы стимулирования подчиненных; дистанционные или контактные отношения с подчиненными; ориентация на централизацию или децентрализацию информационных потоков в группе; наличие или отсутствие обратной связи между руководителем и группой.

Как видно из представленных А.А. Русалиновой параметров стиля, они касаются ряда существенных моментов взаимодействия руково-дителя с группой и во всевозможных взаимосочетаниях способны об-разовывать самые разнообразные стилевые паттерны. Причем, на наш взгляд, подобный многомерный ход вполне уместен при исследова-нии эффективности руководства разными по специфике деятельнос-ти группами, включая спортивные.

292

Наряду с указанными выше четырьмя основными линиями иссле-дования стилей руководства можно назвать еще несколько дополни-тельных, побочных аспектов изучения этой проблемы. Один из них связан с выделением факторов, влияющих на формирование стиля руководства. В обстоятельном обзоре Н.В. Ревенко к числу таких фак-торов относятся: 1) тип организации; 2) характер деятельности груп-пы, организации; 3) стабильность или динамичность организации; 4) личные качества руководителя; 5) личные качества подчиненных; 6) структура организации; 7) особенности ситуации; 8) экология груп-пы, организации.

Еще один аспект анализа проблемы — изучение динамики стилей руководства коллективом. Как известно, магистральная тенденция здесь была намечена еще А.С. Макаренко, который дал принципиальную схему динамики педагогического управления коллективом, охаракте-ризовав ее как «путь от диктаторского требования организатора до свободного требования каждой личности от себя на фоне требований коллектива». Напомним, что предложенная им схема включает 3 ста-дии: на первой из них педагог единолично, «авторитарно» руководит коллективом; на второй — воспитательные воздействия на коллектив осуществляются педагогом совместно с активом; наконец, на третьей стадии по мере единения, сплочения коллектива воспитательные тре-бования начинают предъявляться всем коллективом, становящимся подлинным субъектом воспитания (А.С. Макаренко назвал этот этап стадией, «когда требует коллектив»). Нетрудно заметить, что, по со-временной терминологии, описанный А.С. Макаренко процесс может быть охарактеризован как своеобразное движение руководителя в сти-левом континууме «автократ — демократ» в соответствии с опреде-ленными стадиями развития группы.

В дальнейшем вопрос о динамике стилей руководства в той или иной мере затрагивался многими авторами, однако конкретной эмпири-ческой разработки он, к сожалению, не получил. Поэтому, останавлива-ясь на психологических факторах эффективности управления, исследова-тели, как правило, не идут дальше общих рассуждений о необходимос-ти проявления руководителем гибкости, умения «переключаться» в зависимости от ситуации и уровня развития группы с одного стиля на другой и т.п., хотя заметим, что прикладная значимость данного вопроса достаточно велика. Правда, справедливости ради следует подчеркнуть, что и разработка таксономии групповых ситуаций, и выявление реаль-ных стадий группового развития также являются весьма «узкими места-ми» в исследовании многообразных аспектов групповой психологии.

Итак, подведем некоторые итоги краткого обзора основных тен-денций исследования эффективности стилей руководства. Анализ по-казывает, что за десятилетия активного изучения проблемы первона-чальная схема К. Левина претерпела значительные изменения. К числу наиболее перспективных результатов в этой области могут быть отне-

293

сены попытки создания вероятностных моделей эффективности ру-ководства и рассмотрения стиля руководства как многомерного обра-зования. Иными словами, из 3 выделенных нами методологических принципов наибольшую реализацию получил принцип системности, в то время как два других — принцип деятельности и принцип разви-тия — не нашли пока достаточного применения. Поэтому можно по-лагать, что дальнейший прогресс в данной области изучения руко-водства во многом будет зависеть от степени реализации в исследова-тельской практике всех названных выше методологических принципов.

М.Х. Мескон, М. Альберт, Ф. Хедоури

ВЛАСТЬ, ВЛИЯНИЕ, ЛИДЕР"

<...> Укрепилось и стало весьма распространенным мнение, что власть и руководящая должность являются наиболее действенными инструментами эффективного управления. Однако если кто-нибудь думает, что одного этого достаточно, тот, по меньшей мере, близо-рук. Для того чтобы сложная организация эффективно выполнила свои задачи, необходимо обеспечить выполнение всех функций управле-ния. Однако, по аналогии с процессами общения и принятия реше-ний, руководство, лидерство является тем видом деятельности, кото-рый пронизывает всю систему управления. Невозможно эффективно выполнять функции планирования, организации, мотивации и конт-роля, если нет эффективного руководства.

Руководство в организации

Несмотря на то что руководство — существенный компонент эф-фективного управления, эффективные лидеры не всегда являются одновременно и эффективными управляющими. Об эффективности лидера можно судить по тому, в какой степени он или она влияют на других. Иногда эффективное лидерство может и мешать формальной организации. Например, влиятельный неформальный лидер может сделать так, что трудовой коллектив начнет ограничивать выпуск про-дукции или производить товары или услуги низкого качества. Файли, Хаус и Керр устанавливают различие между управлением и лидерством: «Управление можно определить как умственный и физический про-

* Мескон М.Х., Альберт М., Хедоури Ф. Основы менеджмента/Пер, с англ. М.: Дело, 1992. С. 463-484.

294

цесс, который приводит к тому, что подчиненные выполняют предписанные им официальные поручения и решают определенные задачи. Лидерство же, наоборот, является процессом, с помощью кото-рого одно лицо оказывает влияние на членов группы».

Управляющий становится во главе организации в результате на-меренного действия формальной организации — делегирования пол-номочий. Лидерами, с другой стороны, становятся не по воле органи-зации, хотя возможности вести за собой людей тоже можно увеличить путем делегирования полномочий. Члены организации знают, кто их руководитель, а вот ведомые не всегда знают, что их ведут. Наконец, действия лидеров не ограничиваются рамками каких-либо полномо-чий и структур. Очень часто руководитель является лидером совер-шенно без всякой привязки к его или ее формальной должности в иерархии. Как мы скоро узнаем, в некоторых ситуациях подчиненные могут даже вести за собой старших по должности.

В данной книге первостепенный интерес для нас представляет руководитель организации (organizational leader) — человек, который одновременно является лидером и эффективно управляет своими под-чиненными. Его цель — влиять на других таким образом, чтобы они выполняли работу, порученную организации. В своих определениях лидерства в организации многие авторы старались четко сформулиро-вать тот особый компонент, который вносит сам лидер. Например, Катц и Кан рассматривают лидерство как «оказывающий влияние элемент, который появляется помимо механического исполнения ру-тинных поручений организации». В своем определении лидерства Пи-тер Друкер развивает эту мысль дальше: «Лидерство — это способность поднять человеческое видение на уровень более широкого кругозора, вывести эффективность деятельности человека на уровень более вы-соких стандартов, а также способность формировать личность, выхо-дя за обычные, ограничивающие ее рамки».

Ниже мы приводим наше определение лидерства применительно к управлению: «Лидерство— это способность оказывать влияние на отдельные личности и группы, направляя их усилия на достижение целей организации». <...>

Необходимо составить представление о том, как происходит про-цесс лидерства и что же именно дает человеку импульс побуждать других людей к труду. Таким образом, в этой главе наше внимание будет сосредоточено на элементах, лежащих в основе руководства и лидерства, влияния и власти.

Влияние и власть

Влияние — это «любое поведение одного индивида, которое вно-сит изменения в поведение, отношения, ощущения и т.п. другого индивида». Конкретные средства, с помощью которых одно лицо мо-

295

жет влиять на другое, могут быть самыми разнообразными: от просьбы, высказанной шепотом на ухо, до приставленного к горлу ножа. В усло-виях организации таким «ножом» могла бы быть угроза увольнения.

Один человек может также влиять на другого и с помощью одних лишь идей. Карл Маркс, который никогда не имел никаких офици-альных полномочий ни в одной политической организации и никогда лично не использовал такое средство, как насилие, имел непредна-меренное влияние на ход событий двадцатого столетия. Руководители должны оказывать влияние таким способом, который легко предска-зать и который ведет не просто к принятию данной идеи, а к дей-ствию — фактическому труду, необходимому для достижения целей организации. Для того чтобы сделать свое лидерство и влияние эффек-тивными, руководитель должен развивать и применять власть.

У широкой общественности понятие власти вызывает отри-цательные эмоции с того самого момента, как Лорд Эктон сказал: «Власть имеет тенденцию развращать, а абсолютная власть развраща-ет абсолютно». Большинство людей связывает власть с насилием, си-лой и агрессией. Такой взгляд на власть понять можно. В самом деле, в основе власти лежит грубая сила даже в высокоразвитых обществах, которые считают, что насилию место лишь в спорте или на телевиде-нии. Но сила — вовсе не обязательный компонент власти. В действи-тельности мы скоро узнаем, что кулак, даже в бархатной перчатке, в некоторых обстоятельствах может скорее уменьшить, а не увеличить власть. По нашему определению:

Власть — это возможность влиять на поведение других.

Необходимость власти в управлении. В дополнение к формальным полномочиям руководителю требуется власть, так как он зависит от людей как в пределах своей цепи команд, так и вне ее. Джон П. Коттер подчеркивает это, когда утверждает, что руководителю необходимо развивать власть, потому что руководители всегда зависят от некото-рых людей, которые им не подчинены, и во-вторых, потому, что практически никто в современных организациях не примет и не будет полностью подчиняться непрерывному потоку его или ее приказов только потому, что он или она — начальник. Во всех организациях для достижения эффективного функционирования необходимо надлежащее применение власти.

В различных подразделениях организации руководитель зависит от своего непосредственного начальства, подчиненных и коллег. Факти-чески эти группы представляют собой часть окружающей руководите-ля среды. Без содействия этих людей руководитель не может эффек-тивно осуществлять свои функции. Многие руководители также на-прямую зависят от людей и организаций, находящихся вне их собственной организации — поставщиков, заказчиков, конкурентов, регулирующих их деятельность ведомств и профсоюзов. В идеальном варианте все эти люди и силы будут охотно сотрудничать с руководи-

296

телем и предоставлять все необходимое для выполнения работы и дос-тижения целей организации. К сожалению, реальный мир делает эту работу несколько сложнее.

Даже в том случае, когда руководитель обладает четко опре-деленными полномочиями направлять усилия подчиненных, это не всегда 'оказывается возможным. Как заметил Честер Барнард и как мы отмечали при анализе концепции полномочий, подчиненные могут отказаться выполнить просьбу руководителя, тем самым сводя на нет его полномочия. Современные рабочие обычно гораздо более обра-зованы и меньше согласны смиряться с традиционной властью, чем их предшественники. Даже если такой проблемы не возникнет, руко-водитель часто зависит от людей, которые ему формально не подчи-нены. Например, по части информации и услуг линейный управляю-щий теперь все больше зависит от штабного управленческого персо-нала, над которым у него нет никакого контроля. В некоторых ситуациях у штабного персонала есть только совещательные полномочия, и в осуществлении своих рекомендаций аппаратчики зависят от линей-ных руководителей.

Эта зависимость от факторов и людей, которыми нельзя управ-лять напрямую, является основной причиной трудностей, которую испытывает руководящий персонал. Однако страдают не только чув-ства. Если руководитель не в состоянии эффективно взаимодейство-вать с этими многочисленными «неуправляемыми» силами, он или она не может выполнять свою собственную работу, а это обязательно снизит эффективность как индивидуального трудового вклада, так и деятельности всей организации. Власть и влияние, инструменты ли-дерства, являются фактически единственными средствами, которы-ми располагает руководитель для разрешения подобных ситуаций. Если руководитель не обладает достаточной властью, чтобы влиять на тех, от кого зависит эффективность его деятельности, он или она не смо-жет получить ресурсы, необходимые для определения и достижения целей через других людей. Таким образом, власть, хотя часто и непра-вильно используемая, является необходимым условием успешной де-ятельности организации. Как утверждает социолог Роберт Бирстед, «власть стоит за каждой организацией и подпирает ее структуру. Без власти нет организации и нет порядка».

Баланс власти

Концепция зависимости также подтверждает несостоятельность еще одного распространенного мнения о власти. Многим людям кажется, что обладание властью подразумевает возможность навязывать свою волю, независимо от чувств, желаний и способностей другого лица. Если бы это было так, то назначенные руководители организаций всегда имели бы власть для оказания влияния, по крайней мере, на

297

своих собственных подчиненных. Однако сейчас повсеместно призна-ется, что влияние и власть в равной мере зависят от личности, на которую оказывается влияние, а также от ситуации и способности руководителя. Не существует реальной абсолютной власти, так как никто не может влиять на всех людей во всех ситуациях.

В условиях организации, например, власть только отчасти опреде-ляется иерархией. Сколько власти имеет тот или иной человек в дан-ной ситуации определяется не уровнем его формальных полномочий, а степенью зависимости от другого лица. Чем больше зависимость от другого лица, тем больше власть данного лица. Это можно выразить следующей формулой: уровень влияния облеченного властью лица А на лицо Б = степени зависимости лица Б от лица А.

Власть подчиненных. Обычно руководитель имеет власть над под-чиненными потому, что последние зависят от него в таких вопросах, как повышение заработной платы, рабочие задания, продвижение по службе, расширение полномочий, удовлетворение социальных потреб-ностей и т.п. Однако в некоторых ситуациях подчиненные имеют власть над руководителем, так как последний зависит от них в таких вопро-сах, как необходимая для принятия решений информация, нефор-мальные контакты с людьми в других подразделениях, чье содействие необходимо для руководителя, влияние, которое подчиненные могут оказывать на своих коллег, и способность подчиненных выполнять задания. Ярким примером власти подчиненных над руководителем являются исключительно благоприятные контракты, которые могут получить известные артисты и спортсмены.

Их начальство, конечно, предпочло бы не выплачивать никому более миллиона долларов, т.е. сумму, намного превышающую их соб-ственный заработок. Однако у них почти нет выбора, так как их орга-низация и, следовательно, они сами в большой степени зависят от этих лиц в достижении своих целей, а конкуренция в популярных видах спорта очень велика.

Суммируя факторы, которые способствуют появлению власти у подчиненных, Дэйвид Меканик заключает:

«В той же степени, в какой одно лицо зависит от другого, он или она потенциально подвержены власти этого другого лица. Внутри орга-низаций одно лицо делает других зависимыми от него путем контроля доступа к информации, людям и инструментарию, которые мы опре-деляем следующим образом:

Информация включает знания об организации, людях, нормах, процедурах, методах и т.д.

Люди — это все те, кто состоит в организации, от кого зависит организация.

Инструментарий — это любой аспект физических средств ор-ганизации или ее ресурсов (оборудование, машины, деньги и т.п.)».

Научные исследования подтвердили, что подчиненные обладают

298

властью. Одно из исследований показало, что даже у вспомогательно-го персонала больниц есть власть, так как лечащие врачи зависят от них. Эта зависимость создалась из-за укороченного рабочего дня вра-чей, огромного объема необходимой административной работы и ма-лой заинтересованности в ней со стороны врачей. В результате возник молчаливый сговор, по которому вспомогательный персонал получал больше полномочий для принятия решений в отношении больных в обмен на выполнение некоторых административных функций за вра-чей. Если врач нарушал этот уговор, персонал не выдавал ему ин-формации, не подчинялся приказам и вообще не сотрудничал. Это создавало трудности в обработке необходимой документации и полу-чении уточненной медицинской информации, необходимой врачу для каждодневной лечебной работы.

Другое исследование обнаружило, что тюремные надзиратели в некоторой степени также зависят от заключенных. Хотя надзиратели имеют право подать рапорт на заключенных за неповиновение, час-тые рапорты создали бы у тюремного начальства впечатление, что надзиратели не в состоянии добиться повиновения и поддерживать порядок. Поэтому надзиратели допускают некоторые нарушения тю-ремных правил со стороны заключенных в обмен на более покорное поведение.

Руководитель должен сознавать, что поскольку подчиненные час-то, тоже обладают властью, использование им или ею в односторон-нем порядке своей власти в полном объеме может вызвать у подчинен-ных такую реакцию, при которой они захотят продемонстрировать свою собственную власть. А это, в свою очередь, может привести к напрас-ной трате усилий и снизить уровень достижения целей. Поэтому эффек-тивный руководитель старается поддерживать разумный баланс власти: достаточной для обеспечения достижения целей, но не вызывающей у подчиненных чувства обездоленности и, отсюда, — непокорности. <...> Кроме подчиненных, над руководителем могут иметь власть его колле-ги. Например, если руководитель по финансовым или производствен-ным вопросам зависит от услуг отдела по обработке данных, начальник этого отдела будет иметь над ним некоторую власть. Возросшее значе-ние компьютеров в организациях привело к тому, что возросла власть персонала отделов обработки данных. Чем больше необходимой инфор-мации, ресурсов или услуг один руководитель дает другому, тем больше его или ее власть над этим другим руководителем. Поскольку секретари начальников, как правило, знают, с кем нужно связаться, чтобы полу-чить конкретную информацию, то они также часто держат в руках зна-чительную долю власти. Джон П. Коттер отмечает, что руководитель может увеличить свою власть, дав другим возможность увидеть, что они зависят от него в вопросах ресурсов, необходимых для их работы. Эти ресурсы могут означать доступ к важным персонам, информа-ции, услугам, деньгам, нужным собраниям и т.д.

299

Дэйвид МакКлеланд, чьи исследования показывают, что эффек-тивный руководитель имеет большую потребность во власти, также за-мечает, что эффективный руководитель никогда не будет проявлять свою власть в приказной, ожидающей подчинения манере. Наоборот, пози-тивное или социализированное лицо, осуществляющее власть, скорее заботится о реализации групповых целей, помощи группе в их опреде-лении, обеспечивая группу средствами их достижения, оказывая чле-нам группы поддержку, утверждая для каждого объем его компетенции.

Формы власти и влияния

Мы уже отмечали, что, для того чтобы руководить, необходимо влиять, а чтобы влиять — необходимо иметь основу власти. Здравый смысл подсказывает нам, что, для того чтобы обладать властью, вы должны иметь возможность держать под своим контролем что-либо, имеющее значение для исполнителя, то, что создаст его зависимость от вас и заставит его или ее действовать так, как желаете вы. Это «что-то» есть у нас всех. По определению Маслоу — основные потребности сле-дующие: физиологические потребности, потребность в защищенности, социальные потребности, потребности в уважении и самовыражении. Власть зиждется на обращении к активным потребностям исполнителя.

Все формы влияния побуждают людей исполнять желания другого человека, удовлетворяя неудовлетворенные потребности или препят-ствуя их удовлетворению, или они побуждают исполнителя ожидать, что потребность будет или не будет удовлетворена в зависимости от поведения исполнителя. Как мы уже говорили, люди строят предпо-ложения относительно того, что может произойти, если они будут вести себя определенным образом. Видя именно такое поведение, че-ловек начинает представлять в уме воздействие его или ее поведения на состояние его или ее потребностей. А руководитель также представ-ляет эффект своего влияния на поведение будущего исполнителя. В результате руководитель и исполнитель усваивают схожую или несхо-жую манеру поведения на будущее. Этот процесс влияния руководи-теля на подчиненного показан на рис. 1.

Власть может принимать разнообразные формы. Френч и Рэйвен, исследователи в области власти и лидерства (руководства), разработа-ли удобную классификацию основ власти. Согласно их классифика-ции, имеется пять основных форм власти:

1. Власть, основанная на принуждении. Исполнитель верит, что влияющий имеет возможность наказывать таким образом, который помешает удовлетворению какой-то насущной потребности, или во-обще может сделать какие-то другие неприятности.

2. Власть, основанная на вознаграждении. Исполнитель верит, что влияющий имеет возможность удовлетворить насущную потребность или доставить удовольствие.

300

Рис. 1. Модель влияния руководителя на подчиненного.

3. Экспертная власть. Исполнитель верит, что влияющий обладает специальными знаниями, которые позволят удовлетворить потребность.

4. Эталонная власть (власть примера). Характеристики или свой-ства влияющего настолько привлекательны для исполнителя, что он хочет быть таким же, как влияющий.

5. Законная власть. Исполнитель верит, что влияющий имеет пра-во отдавать приказания и что его или ее долг — подчиняться им. Он или она исполняют приказания влияющего, так как традиция учит, что подчинение приведет к удовлетворению потребностей исполни-теля. Поэтому законную власть очень часто называют традиционной властью. Законная власть бывает действенна тогда, когда подчинен-ный повинуется указанию руководителя только потому, что он или она стоит на более высокой ступеньке организационной иерархии. Все руководители пользуются законной властью, потому что им делеги-рованы полномочия управлять другими людьми.

Эти основы власти являются инструментом, с помощью которого руководитель может заставить подчиненных выполнять работу, направ-ленную на достижение целей организации. Они также являются сред-ствами, которые могут быть использованы неформальным лидером, чтобы помешать достижению целей организации.

Власть, основанная на принуждении. Влияние через страх

Методика принуждения, как правило, сопутствует власти во всех случаях, когда человеку действительно что-то нужно и он уверен, что другой способен отобрать это у него. Яркий пример этого «что-то» —

301

своя собственная жизнь или жизнь любимого человека. Но есть мно-жество примеров, имеющих менее экстремальные свойства. Многие люди испытывают острейшее беспокойство по поводу того, что они могут лишиться защищенности, любви или уважения. Поэтому даже в тех ситуациях, где насилие не присутствует, страх является распрост-раненной причиной того, почему люди — сознательно или бессозна-тельно — разрешают на себя влиять. В книге «Брокеры власти» Дэйвид Кипнис говорит: «Отдельные личности осуществляют власть путем принуждения, опираясь на силу, риторические способности, а также возможность оказать или не оказать эмоциональной поддержки дру-гим людям. Это дает таким личностям средства наносить физические увечья, запугивать, унижать или отказывать в любви другим».

Страх на рабочем месте. Рабочее место дает богатые возможности развивать власть, используя страх и принуждение, потому что множе-ство наших потребностей удовлетворяются именно там. Например, страх потерять работу свойствен, кажется, всем. В определенных обстоятель-ствах можно так легко и эффективно использовать страх, что некото-рые руководители часто прибегают к нему: даже намек на увольне-ние, лишение каких-либо полномочий или понижение в должности обычно дает немедленные результаты. Когда подчиненные надежно защищены от такого рода угроз, грубых и прямых, руководитель мо-жет использовать более тонкие способы вселения страха.

Компания «Охайо Белл», например, придумала оригинальный спо-соб, который наглядно демонстрирует, как далеко можно уйти от наси-лия и все же эффективно вселять страх в своих подчиненных. Все, что сделала компания «Охайо Белл» — это показала своим сотрудникам фильм. Этот фильм как бы моделировал прогноз будущего — когда Кон-гресс собирался национализировать телефонную систему, так как она постепенно разорялась и теряла способность оказывать соответствую-щие услуги. В результате огромное количество сотрудников лишалось бы работы. Диктор закончил свой текст призывом: «Полноценная дневная работа за полноценную дневную оплату!» Этот призыв помог бы спасти компанию, если бы много лет назад (т.е. в настоящий момент) рабочие последовали ему. Компания вычислила, что повышение производитель-ности труда после просмотра этого фильма позволило ей на протяже-нии трех лет увеличить свои доходы на 29 млн долларов.

Слабые стороны влияния метода через страх. Страх может быть использован и фактически используется в современных организаци-ях, но не часто, так как он со временем может стать весьма дорогос-тоящим способом влияния. Банкротство У.Т. Гранта, одно из круп-нейших во всей истории бизнеса, показывает, что в конечном счете страх может действовать и в обратную сторону. Поэтому к нему прибе-гать не следует.

У.Т. Грант, который до 1975 г. был одним из крупнейших в мире владельцев сети розничной торговли, знал, что его компания испы-

302

тывает трудности с кредитами, поступающими от потребителей. Эта проблема решалась на уровне директоров магазинов. Грант предложил свой вариант решения проблемы: создать для директоров программу отрицательных стимулов под названием «Бифштекс и Бобы». Дирек-тора, которые не могли выполнить намеченные для них задания, под-вергались унизительным процедурам: им швыряли в лицо пирог, зас-тавляли гонять носом арахисовый орех и бегать задом наперед по все-му магазину, разрезали пополам шейный галстук и т.п. И все это, естественно, прилюдно. Большая часть директоров почти сразу же от-реагировала: возросла эффективность продаж. И все же, несмотря на эти видимые улучшения, пассивы Гранта продолжали расти. Новому руководству, которое было поставлено кредиторами компании, уда-лось обнаружить причину происходившего. Директора магазинов, зная неэффективность финансового планирования и контроля в компании Гранта и стараясь избежать унижений, подделывали свои отчетные документы.

В компании У.Т. Гранта страх не достиг поставленных целей по той же причине, по которой власть, основанная на принуждении, не дей­ствует на большинство руководителей — из-за отсутствия доверия и слишком высоких затрат, связанных с ее применением. Действитель-но, страх может одерживать верх только тогда, когда имеется доволь-но высокая вероятность того, что человека поймают в момент неус-тавного поведения. Для того чтобы использовать такой инструмент, как страх, необходимо иметь эффективную систему контроля. Но эффективную систему контроля создавать нелегко, и удовольствие это — дорогое, даже при наиболее благоприятном стечении обстоя-тельств. Когда основой власти является, главным образом, принужде-ние, почти невозможно поддерживать эффективный контроль при уме-ренных затратах, так как усиливается стремление людей сознательно обманывать организацию.

Даже если представляется возможность создать эффективную сис-тему контроля при умеренных затратах, лучшее, чего можно добиться посредством страха — минимально адекватная производительность труда. Поскольку человеку не дают возможности удовлетворить его более высокие потребности на работе, он или она могут начать искать их удовлетворения в другом месте. Исследования показывают, что орга-низации, где используется власть, основанная на принуждении, ско-рее всего характеризуются менее высокой производительностью тру-да и более низким качеством продукции. Одно из исследований, посвя-щенных управляющему, который использовал власть, основанную на принуждении, показало, что сотрудники, занимавшиеся сбытом, ис-пытывали неудовлетворенность своей работой.

В другом исследовании, опирающемся на опрос более чем 100 руководителей хозяйственных и государственных организаций, выя-вилось, что такого рода власть применялась редко. К ней прибегали

303

лишь тогда, когда несколько руководителей приходили к выводу, что плохая производительность труда вызвана отсутствием дисциплины, а не отсутствием способностей.

Организации, где страх используется очень часто, возможно, не смогут прожить долгую жизнь в условиях частного предприниматель-ства и открытого общества. По словам Фреда Луганса, «хотя принуж-дение и может привести к временной покорности подчиненного, оно производит нежелательные побочные эффекты — скованность, страх, месть и отчуждение. Это, в свою очередь, может привести к более низкой производительности труда, неудовлетворенности работой и большой текучести кадров». Наше представление читателям способов внушения страха не означает, что мы одобряем их, мы просто кон-статируем реальности, существующие во многих организациях. Заметь-те, что даже в академическом мире, где так неодобрительно относятся к власти, основанной на принуждении, периодически грешат, ис-пользуя страх как способ влияния. «Не опубликуешься — не выжи-вешь», — эту угрозу многие профессора воспринимают совершенно серьезно.

Власть, основанная на вознаграждении. Влияние через положительное подкрепление

Обещание вознаграждения — один из самых старых и часто самых эффективных способов влияния на других людей. Власть, основанная на вознаграждении, оказывает влияние через положительное подкреп-ление подчиненного с целью добиться от него желаемого поведения. Исполнитель не сопротивляется этому влиянию, потому что он или она в обмен на выполнение того, что хочет руководитель, ждет полу-чения вознаграждения в той или иной форме. В контексте мотиваци-онной теории ожидания исполнитель представляет, что имеется боль-шая вероятность получения прямого или косвенного вознаграждения, которое удовлетворит активную потребность, и что он или она способ-ны сделать то, чего желает руководитель.

Поскольку все — личности и их потребности имеют уникальный характер, то, что одному представляется ценным вознаграждением, может не показаться таковым другому или тому же первому, но в иной ситуации. Чтобы влиять на поведение, вознаграждение должно восприниматься как достаточно ценное. Другими словами, исполни-телю должно предоставляться такое вознаграждение, чтобы оно было адекватно согласию на влияние. Эта воображаемая адекватность явля-ется главным преимуществом власти, основанной на вознагражде-нии, по сравнению со слабыми сторонами власти, основанной на принуждении. Джон П. Коттер отмечает, что можно также усилить власть путем создания у других чувства обязанности, периодически оказывая им личные одолжения. Коттер утверждает, что «некоторые

304

люди обладают большой способностью делать личные одолжения, которые отнимают у них мало времени или усилий, но которые дру-гие лица ценят очень высоко».

Недостатки положительного подкрепления. В некотором смысле власть, основанная на вознаграждении, будет действенна всегда при условии, что руководитель сможет правильно определить то, что в глазах исполнителя является вознаграждением, и фактически предло-жить ему это вознаграждение. Однако на практике у руководителя масса ограничений в возможности выдавать вознаграждения. У каждой орга-низации ресурсы ограничены, и она может выделить на поощрение персонала строго определенное количество ресурсов. Полномочия ру-ководителя предлагать материальные стимулы также регламентирует-ся политикой фирмы и всякими методиками. В некоторых случаях ог-раничения могут быть поставлены извне, как, например, в трудовом договоре с профсоюзом, где оговаривается, какие вознаграждения могут быть предложены за те или иные виды работ. Трудность исполь-зования власти, основанной на вознаграждении, увеличивается еще и тем, что часто бывает не просто определить, что же сочтут вознаг-раждением. Деньги и более престижная должность не всегда способны произвести впечатление на человека и повлиять на его поведение. Поэтому хороший руководитель должен научиться использовать и дру-гие способы влияния.

Законная власть. Влияние через традиции

Если оглянуться на историк!, традиция окажется самым распрос-траненным инструментом влияния. Руководитель пользуется традици-ей, чтобы удовлетворить потребность исполнителя в защищенности и принадлежности. Однако этот метод станет действенным только при условии, что исполнитель уже усвоил ценности, которые дадут ему возможность поверить, что руководитель способен удовлетворить эти потребности. Поэтому влияние с помощью традиции возможно лишь тогда, когда нормы культуры, внешние по отношению к организа-ции, поддерживают точку зрения, что подчинение начальству явля-ется желаемым поведением. Хэмптон, Саммер и Уэбер считают, что «система, основанная на традиции, рухнет, если она также не даст своим лояльным, покорным сторонникам тепло и защищенность».

В течение тысячелетий культурная традиция Запада укрепляла власть начальства. Почти всех нас заставляли подчиняться людям, занимаю-щим определенные должности. Например, мало у кого хватало смелос-ти спорить с отдающим какой-то приказ офицером полиции. Хотя се-годня многие молодые рабочие, кажется, меньше расположены при-знавать авторитеты, другие все еще выполняют то, что — правильно или не правильно — велит им их начальство только потому, что «он ведь начальник, не так ли?». Возможно, и вам приходилось делать нечто

20 - 7380

не очень для вас приятное только потому, что так велели ваши родите-ли, традиционный авторитет которых вы впитали с молоком матери.

Традиция особенно важна для формальных организаций. Возмож-ность поощрять и наказывать укрепляет полномочия руководителя от-давать приказы. Но было бы чрезвычайно неудобно и заняло бы много времени, не говоря уж о затратах, если бы руководство должно было бы предлагать вознаграждения всякий раз, когда ему необходимо заста-вить рабочих выполнить приказ. Таким образом, бесперебойное функ-ционирование организаций прямо зависит от готовности подчиненных по традиции признавать авторитет — законную власть руководства. Тра-диция также продолжает оставаться распространенной и официальной формой влияния руководителя потому, что в противоположность стра-ху она предлагает позитивное вознаграждение — удовлетворение по-требности. Когда человек признает влияние, основанное на традиции, он или она получает взамен ощущение принадлежности к социальной группе. Это чувство принадлежности и осознание себя как личности может удовлетворить социальную потребность и создать фактическую защищенность, что также удовлетворяет соответствующую потребность.

Интересное, тонкое воздействие традиции на некоторых людей заключается в том, что она может исключить или значительно упрос-тить принятие решений. В системе, где традиции очень сильны, воп-росы «что такое хорошо и что такое плохо» определены предельно точно. <...>

Традиция — привлекательный инструмент как для организации, так и для руководителя. Она обладает огромным преимуществом — безличностью. Исполнитель реагирует не на человека, а на должность. Это обстоятельство повышает стабильность, так как организация не зависит от жизни или способностей какой-то одной личности. Предо-ставление самых больших вознаграждений в первую очередь тем, кто лучше всего подчиняется системе, чем по-настоящему компетентным ее членам, подкрепляет способность организации использовать тра-дицию с целью добиться покорности своих членов. Другим свойством является быстрота и предсказуемость влияния с помощью традиции.

Недостатки методики, опирающейся на традицию. Интересно от-метить, что часто традиция объясняет одним словом, почему некото-рые испытанные концепции теории управления, описанные в данной книге, не всегда широко используются на практике. Хорошим приме-ром являются вознаграждения, основанные на заслугах. Хотя почти все разделяют мнение, что заслуги перед фирмой — лучший критерий для назначения большей заработной платы или продвижения по служ-бе, гораздо чаще в качестве критерия используется трудовой стаж. И можно понять почему. Трудовой стаж легко вычисляется, он является объективной категорией и начисляется всем одинаково. Поскольку трудовой стаж как критерий используется уже давно, многие люди заинтересованы в нем. Этим людям потребовалось много лет для дос-

306

тижения их сегодняшней должности, поэтому переход на другую си-стему исчисления вознаграждений — по заслугам — они считают не только несправедливым, но и представляющим серьезную угрозу. В силу этого они используют приобретенную власть, чтобы сохранить ста-тус-кво, даже если это и не в интересах организации или общества.

Традиция может действовать и во вред организации. Представьте, что молодому руководителю, предлагающему усовершенствовать ка-кую-то операцию, говорят: «Мы всегда делали так, и до сих пор все было хорошо». Такое отношение может представлять гораздо большую проблему, чем это обычно кажется. Чтобы соответствовать окруже-нию, организация должна внести изменения в свою политику, стра-тегию, методику организации и т.д. Те организации, которые настой-чиво выдвигают традицию в качестве аргумента, почему они сопро-тивляются переменам, могут в конечном итоге оказаться перед проблемой вымирания. <...>

Говоря о власти руководителя и эффективности организации, И.К. Шетти отмечает, что если полагаться на традиционную власть, это обязательно породит проблемы, так как может войти в противо-речие с ценностями современного трудящегося человека, связанными с его работой: причастность к организации, участие в некоторых ее мероприятиях. Кроме того, это может привести к недостаточному ис-пользованию потенциала человеческих ресурсов, потому что люди, об-ладающие информацией о проблеме или способе усовершенствования дела, не обязательно являются частью системы формальных полномо-чий в структуре. В результате это может привести к снижению произво-дительности труда и растущей неудовлетворенности трудящихся.

В своей известной книге «В поисках эффективного управления» То-мас Питере и Роберт Уотерман рассказывают о наиболее эффектив-ных американских корпорациях, где влияние проистекает не от тра-диции, а заключается в тех отдельных личностях и группах, которые имеют информацию о решении проблем или улучшении производ-ственного процесса. Организации с органичными структурами, функ-ционирующие в динамичном окружении < ... >, имеют слабую связь с традициями. Поскольку им приходится действовать в быстро меня-ющейся среде — рыночной и технологической, они все меньше пола-гаются на систему отношений внутри формальной организационной структуры и традиционных полномочий.

Власть примера. Влияние с помощью харизмы

Харизма — это власть, построенная не на логике, не на давней традиции, а на силе личных качеств или способностей лидера. Власть примера, или харизматическое влияние, определяется отождествле-нием исполнителя с лидером или влечением к нему, а также зависит от потребности исполнителя в принадлежности и уважении. В проти-

307

воположность безличному «должностному» влиянию традиции, хариз-матическое влияние — целиком личное. Даже невзирая на то, что исполнитель и лидер никогда не встречались, в представлении испол-нителя его отношения с лидером строятся почти на равных. Исполни-тель может вообразить, что у него или у нее много общего с лидером. На уровне подсознания исполнитель также ждет, что подчинение, возможно, сделает его похожим на лидера или, по крайней мере, вызовет к нему уважение. Вот некоторые характеристики харизмати-ческих личностей: 1) обмен энергией. Создается впечатление, что эти личности излучают энергию и заряжают ею окружающих их людей; 2) внушительная внешность. Харизматический лидер не обязательно красив, но привлекателен, обладает хорошей осанкой и прекрасно держится; 3) независимость характера. В своем стремлении к благопо-лучию и уважению (в их понимании) эти люди не полагаются на других; 4) хорошие риторические способности. У них есть умение гово-рить и способность к межличностному общению; 5) восприятие вос- хищения своей личностью. Они чувствуют себя комфортно, когда дру-гие выражают им восхищение, нисколько не впадая в надменность или себялюбие; 6) достойная и уверенная манера держаться. Они выг-лядят собранными и владеющими ситуацией.

Люди чаще испытывают влияние тех, кто обладает восхищающими их чертами характера и кто является их идеалом, похожими на кото-рого они хотели бы быть. Такие харизматические личности часто уча-ствуют в рекламах, чтобы повлиять на людей и побудить их купить про-дукт или воспользоваться услугой. Руководитель, слывущий харизмати-ческой личностью, также может иметь и использовать власть примера. Руководители часто служат примером поведения для подчиненных. Это может быть подражание стилю поведения и манерам руководителя. Джон П. Коттер отмечает: «Как правило, чем больше руководитель является для кого-то идеалом, тем больше он или она проявляют уважение к этому руководителю». Надлер, Хэкман и Лоулер считают, что «уважа-емому и обожаемому линейному руководителю было бы достаточно власти примера: подчиненные слушались бы его потому, что любят его и отождествляют себя со своим начальником». <...>

Власть эксперта. Влияние через разумную веру

Влияние через разумную веру осуществляется следующим образом. Исполнитель представляет, что влияющий обладает особым эксперт-ным знанием в отношении данного проекта или проблем. Исполни-тель принимает на веру ценность знаний руководителя. В этом случае влияние считается разумным потому, что решение исполнителя под-чиниться является сознательным и логичным. Джон П. Коттер отмеча-ет, что, «веря в компетенцию руководителя, другие полагаются на него. Руководители обычно добиваются этого типа власти благодаря

308

своим видимым достижениям. Чем больше эти достижения и чем бо-лее они явны, тем большей власти добивается руководитель». <...>

Личность может использовать экспертную власть в организации, когда он или она имеют информацию или идеи, которые, по представлению других, помогут организации или подразделению достигнуть цели или при-нять более приемлемое решение. Другие часто считают, что им нужны экс-пертные знания для достижения своих личных целей. Исследования показа-ли, что если группе людей скажут, что один из них является экспертом в определенной области, группа скорее всего будет следовать рекомендациям этого человека. Это верно даже тогда, когда у данного лица отсутствует приписываемая ему компетенция.

Отмечаемая у подчиненных тенденция считать своего руководителя экспертом может иметь негативные последствия при групповом принятии решении. Обсуждая этот вопрос, Стейнер и Майнер утверждают, что руково-дитель «может пойти на встречу со своими подчиненными в поисках ин-формации и альтернативных решений поставленной им проблемы и прий-ти оттуда с решением, которое он сам же первоначально и придумал».

Как отмечают Надлер, Хэкман и Лоулер, «в некоторых технически сложных задачах подчиненные могут обладать более конкретной для данной задачи компетенцией, чем их руководитель». Таким образом, если вы как руководитель позволяете подчиненным считать вас «экс-пертом», они могут не поделиться с вами своей информацией. Это мо-жет привести к тому, что будет принято менее эффективное решение.

Возрастающая сложность технологии ускорила использование ра-зумной веры как механизма влияния в современных организациях. Сегодня руководители не способны понять многие детали всех опера-ций, имеющих первостепенное значение для дела, которым они зани-маются. Например, мало кто из них знает, как ввести в компьютер про-грамму, чтобы иметь информацию* необходимую для планирования и контроля. Поэтому они должны принимать на веру мнение эксперта, что их система данных действительно обеспечивает точной информаци-ей самым эффективным образом. Эффект масштаба аналогичен эффек-ту технологии. Высшее руководство крупной организации иногда стоит так далеко от фактической деятельности, что во многих случаях они должны доверять, по крайней мере, на короткое время, информации, представляемой руководителями более низкого уровня. Повсеместно наблюдаемая готовность признать влияние технологии и масштаба и есть главная причина того, что штат специалистов постоянно растет.

Разумная вера объясняет, почему специалисты могут оказывать действенное влияние в организации, даже если они не обладают фор-мальными линейными полномочиями. Если когда-то специалист ока-зался прав, линейный руководитель потом, как правило, будет при-слушиваться к его мнению, не возражая ему. Он также будет употреб-лять власть, которую дают ему линейные полномочия, чтобы передать решения специалистов остальным членам организации. Поступая та-

309

ким образом, линейный руководитель хочет удовлетворить его или ее собственные потребности. Принимая на веру (разумную) мнение специалистов, линейный руководитель таким образом высвобождает время, которое в противном случае ему потребовалось бы для тщатель-ной проверки каждой рекомендации специалистов. Линейный руко-водитель может использовать это время для другой деятельности и, возможно, также получить удовлетворение более высоких потребнос-тей благодаря вознаграждению за выполнение более сложных задач. Полный отказ принять совет экспертов на веру может означать, что линейный руководитель больше заботится о защищенности, чем об удовлетворении более высоких потребностей. <...>

Ограниченность метода разумной веры. Разумная вера гораздо ме-нее устойчива, нежели слепая вера, посредством которой влияют на других харизматические личности. Она и действует медленнее. Если специалист окажется неправ, тогда руководитель больше не будет ра-зумно следовать его совету — следовательно, его или ее влияние умень-шится. Кроме того, если харизматический лидер сможет заронить веру в одном-единственном выступлении, то формирование разумной веры потребует длительного времени. Специалисты, например, иногда го-дами пытаются завоевать авторитет у линейных руководителей, чтобы их мнение принималось теми безоговорочно. Однако это не означает, что разумная вера слабее, чем другие формы влияния. Поскольку ру-ководителю нужна информация и рекомендации подчиненного, власть последнего растет. По меньшей мере временно у подчиненного может оказаться больше власти, чем в похожей ситуации у руководителя.

Резюме

1. Лидерство, способность влиять на других таким образом, чтобы они работали на достижение целей, необходимо для эффективного управления. Чтобы руководить, необходима власть.

2. Власть, способность влиять на поведение людей необходимы для эффективности организации, потому что руководители зависят от лю-дей, над которыми у них нет прямой власти или есть, но очень слабая.

3. Основные типы власти — это принуждение, вознаграждение, компетенция, пример и традиции. Руководитель может также влиять через разумную веру, вовлечение в принятие решений и убеждение.

4. Эффективность какого-то типа власти зависит от того, считает ли исполнитель, что руководитель может удовлетворить или не удов-летворить его активную потребность, и от ситуации.

Поэтому у каждого метода есть плюсы и минусы, и никто не спо-собен руководить людьми во всех ситуациях.

5. Власть, основанная на принуждении, влияние через страх эф-фективны только при условии, что они подкрепляются отличной си-стемой контроля, которая, как правило, требует больших затрат.

310

6. Власть, основанная на вознаграждении, влияние через действия положительного характера более предпочтительны, чем страх, пото-му что они дают положительные стимулы для более качественного выполнения работы. Иногда трудно определить, какая награда будет иметь эффект.

7. Традиционная, или законная власть, влияние через привитые культурой ценности — самый распространенный тип власти. Кажется, что эффективность традиции исчезает из-за меняющихся ценностей.

8. Харизма, влияние силой примера — вот что люди ассоциируют с динамичными лидерами. Исполнитель отождествляет себя с руково-дителем или испытывает к нему сильную симпатию и слепо верит в его способности.

9. Экспертная власть, влияние через разумную веру распро-страняется все больше и становится эффективной благодаря возрас-тающей сложности технологии и размера организаций.

10. Из-за меняющихся социальных ценностей руководители органи-заций считают убеждение и участие самыми эффективными средствами влияния на тех, кто не занимает управленческих должностей, коллег, и на тех, кто не является членом организации. Хотя эти методы действуют более медленно и менее определенно, чем другие, они, по-видимому, способствуют увеличению эффективности организации, когда испол-нитель мотивирован потребностями более высокого уровня, особенно если задача неструктурирована и требует творческого подхода.

11. И вообще, влияние будет самым сильным, когда исполнитель очень высоко ценит ту потребность, к которой аппелирует руководи-тель, считает удовлетворение или неудовлетворение потребности оп-ределенным результатом подчинения или неподчинения и думает, что существует большая вероятность, что его усилие оправдает ожидания руководителя.

Т.Ю. Базаров

ОРГАНИЗАЦИОННЫЙ КОНТЕКСТ УПРАВЛЕНИЯ ПЕРСОНАЛОМ*

Основные подходы к управлению персоналом

Управление персоналом — одна из важнейших составных управ-ленческой деятельности — как правило, основывается на некотором

* Базаров Т.Ю. Управление персоналом развивающейся организации. М.: ИПК госслужбы, 1996. С. 4-24.

311

(необязательно декларируемом) представлении о месте человека в организации. По мнению Л.И. Евенко, в теории и практике управле-ния человеческой стороной организации можно выделить четыре кон-цепции, которые развивались в рамках трех основных подходов (или парадигм) управления — экономического, организационного и гума-нистического. <...>

Экономический подход к управлению дал начало концепции «ис-пользования трудовых ресурсов» (labour resources use). В рамках данно-го подхода ведущее место занимает техническая (в общем случае ин-струментальная, т.е. направленная на овладение трудовыми приема-ми), а не управленческая подготовка людей на предприятии. Организация здесь означает упорядоченность отношений между ясно очерченными частями целого, имеющими.определенный порядок. В сущности организация — это набор механических отношений, и действовать она должна подобно механизму: алгоритмизированно, эф-фективно, надежно и предсказуемо.

Среди основных принципов концепции «использования трудовых ресурсов» можно выделить следующие:

1) обеспечение единства руководства: подчиненные получают приказы только от одного начальника;

2) соблюдение строгой управленческой вертикали: цепь управле-ния от начальника к подчиненному спускается сверху вниз по всей организации и используется как канал для коммуникации и приня-тия решения;

3) фиксирование необходимого и достаточного объема контроля: число людей, подчиненных одному начальнику, должно быть таким, чтобы это не создавало проблемы для коммуникации и координации;

4) соблюдение четкого разделения штабной и линейной структур организации: штабной персонал, отвечая за содержание деятельности, ни при каких обстоятельствах не может осуществлять властных полно-мочий, которыми наделены линейные руководители;

5) достижение баланса между властью и ответственностью: бес-смысленно делать кого-либо ответственным за какую-либо работу, если ему не даны соответствующие полномочия;

6) обеспечение дисциплины: подчинение, исполнительность, энер-гия и проявление внешних знаков уважения должны осуществляться в соответствии с принятыми правилами и обычаями;

7) достижение подчинения индивидуальных интересов общему делу с помощью твердости, личного примера, честных соглашений и по-стоянного контроля;

8) обеспечение равенства на каждом уровне организации, осно-ванного на доброжелательности и справедливости, чтобы вдохновить персонал к эффективному исполнению своих обязанностей; заслу-женное вознаграждение, повышающее моральное состояние, но не ведущее к переоплате или перемотивированию.

312

В табл. 1 представлено краткое описание экономического подхода к управлению.

В рамках организационной парадигмы последовательно сложились концепция «управления персоналом» (personnel management) и кон-цепция «управления человеческими ресурсами» (human resources management). Именно организационный подход обозначил новую пер-спективу управления персоналом, выведя данный тип управленчес-кой деятельности далеко за рамки традиционных функций организа-ции труда и зарплаты. Кадровая функция из регистрационно-конт-рольной постепенно стала развивающей и распространилась на поиск и подбор работников, планирование карьеры значимых для организа-ции фигур, оценку работников управленческого аппарата, повыше-ние их квалификации.

Акцентирование внимания на человеческом ресурсе способствовало рождению нового представления об организации.

Таблица 1

Характеристика условий эффективности и особых затруднений в рамках экономического подхода

Она стала восприниматься как живая система, существующая в окружающей среде. В этой связи использовались, как минимум, две аналогии, способствовавшие развитию нового взгляда на организаци-онную реальность. Первая, исходившая из отождествления организа-ции с человеческой личностью, ввела в научный оборот такие ключе-вые понятия, как цели, потребности, мотивы, а также рождение, взросление, старение и смерть или возрождение организации. Вторая, приняв в качестве образца для описания организационной реальнос-ти функционирование человеческого мозга («организация как мозг, перерабатывающий информацию»), позволила взглянуть на органи-зацию как на собрание частей, соединенных линиями управления, коммуникации и контроля.

Иллюстрацией первой возможности является использование по-ложений теории мотивации А. Маслоу в качестве основы для выделе-

314

ния направлений и содержания деятельности по управлению персо-налом (см. табл. 2).

Что касается рассмотрения организационной реальности по ана-логии с деятельностью мозга высокоорганизованных живых существ, то такой возможности способствовали исследования в области кибер-нетики, физиологии мозга и нейропсихологии. Именно в этих иссле-дованиях были пересмотрены такие понятия, как «функция», «лока-лизация» и «симптом», «связь» и «обратная связь», являющиеся су-щественными для области управления персоналом.

Таким образом, аналогия с мозгом в отличие от аналогии с меха-низмом позволила совершенно иначе представить как организационную реальность в целом, так и управление персоналом в частности. Если воспользоваться метафорой голограммы, в любой части которой со-держится изображение в целом, то легко заметить, что различные части мозга специализируются на разных видах активности, но конт-роль над конкретным поведением не локализован. Главный секрет мозга — не дифференциация и узкая специализация, а системность и комплексность, для которых важны связи, создающиеся каждый мо-мент в избыточном количестве.

Отсюда можно сформулировать следующие принципы голографи-ческого структурирования организации:

Храните целое организации в каждой ее части (в подразде-лении и вплоть до каждого работника). Создавайте множественные связи между частями организа-ции (причем избыточные).

Развивайте одновременно и специализацию персонала, и его универсализацию (не забывая о том, насколько все дол-жны знать и уметь делать все).

Создавайте условия для самоорганизации каждого работни-ка и коллектива в целом.

Привлекательность рассматриваемого подхода усиливалась еще и тем, что стало очевидным, что принятие управленческих решений никогда не может быть полностью рациональным, поскольку в реаль-ности работники управленческого аппарата: а) действуют на основе неполной информации; б) способны исследовать только ограничен-ный набор вариантов каждого решения; в) неспособны точно оце-нить результаты.

В конечном итоге организационный подход, признавая принцип «ограниченной рациональности» (ограниченной поиском информа-ции и контролем результатов с помощью целей и задач, а не контро-лем за поведением с помощью правил и программ), фокусируется на следующих ключевых моментах:

Необходимо делать ударение на окружающей среде, в кото-рой живет организация.

315

Таблица 3

Характеристика условий эффективности и особых затруднений в рамках организационного подхода

Организацию надо понимать в терминах взаимосвязанных — внутри- и межорганизационных подсистем, выделяя ключе-вые подсистемы и анализируя способы управления их отношениями со средой. Популярный способ анализа — оп-ределение набора ключевых потребностей, которые орга-низация должна удовлетворить для собственного выжива-ния.

Между подсистемами необходимо создавать равновесие и устранять дисфункции.

В табл. 3 представлено краткое описание организационного подхода.

Преодоление противоречий, характерных для организационного подхода к управлению, позволило сформулировать следующие реко-мендации, существенные с точки зрения повышения эффективности управления персоналом:

316

1. Признавая ошибки, допускаемые при действии в сложной сре-де, неизбежными, необходимо поощрять у сотрудников такие каче-ства, как открытость и рефлексивность.

2. Существенно поощрять такие способы анализа, которые при-знают возможность реализации разных подходов к решению проблем. При этом необходимо инициировать конструктивные конфликты и дискуссии между представителями разных точек зрения. Это часто приводит к переосмыслению целей организации и переформулирова-нию способов их достижения.

3. Важно избегать того, чтобы структура деятельности непосред-ственно определяла организационную структуру. Цели и задачи долж-ны не задаваться сверху, а появляться в процессе работы. В планах указываются скорее ограничения (то, чего нужно избегать), чем то, что конкретно нужно сделать.

4. Необходимо подбирать людей, создавать организационные струк-туры и поддерживать процессы, способствующие реализации этих принципов.

Развивающаяся в последнее время гуманистическая парадигма ис-ходит из концепции «управления человеком» (human being management) и из представления об организации как культурном феномене. При этом культура рассматривается сквозь призму соответствующих этало-нов развития, отраженных в системе знаний, идеологии, ценностях, законах и повседневных ритуалах социальных общностей.

Влияние культурного контекста на управление персоналом сегод-ня представляется вполне очевидным. Например, в Японии организа-ция рассматривается не как рабочее место, объединяющее отдельных работников, а как коллектив. Для такой организации характерны дух сотрудничества, взаимозависимость; пожизненный найм превращает организацию в продолжение семьи; между начальниками и подчи-ненными устанавливаются паттерналистские отношения.

Согласно гуманистическому подходу культура может рассматри-ваться как процесс создания реальности, которая позволяет людям ви-деть и понимать события, действия, ситуации определенным образом и придавать смысл и значение своему собственному поведению. Кажется, что вся жизнь человека определяется писанными и особенно неписан-ными правилами. Однако на самом деле обычно правила являются лишь средством, а основное действие разворачивается лишь в момент вы-бора: какое из правил применять в данном случае. Наше понимание ситуации определяет то, какой набор правил мы используем.

Часто наше понимание организации основывается на тех процес-сах, которые порождают системы смыслов, которые разделяют все члены организации. При этом можно задаться следующими вопроса-ми: каковы общие интерпретационные схемы, которые делают воз-можным существование данной организации? Откуда они появляют-ся? Как они создаются, передаются и сохраняются?

317

Каждый аспект организации нагружен символическим смыслом и помогает создавать реальность. Особенно «объективны» организаци-онные структуры, правила, политика, цели, должностные инструк-ции, стандартизированные процедуры деятельности. Так, еженедель-ные или ежегодные совещания, про которые все знают, что это пус-тая трата времени, могут быть поняты как ритуал, служащий некоторым скрытым функциям^ Даже по виду пустого зала заседаний (строгие ряды стульев, параллельно лежащие папки, стаканы и т.п. или друже-любный хаос) можДО многое сказать об организационной культуре. Гуманистический подход фокусируется на собственно человеческой стороне организации, о которой мало говорят другие подходы.

С точки зрения данного параметра важно, насколько работники предприятия интегрированы в существующую систему ценностей (в какой степени они безоговорочно принимают ее как «свою собствен-ную») и насколько они чувствительны, гибки и готовы к изменениям в ценностной сфере в связи с переменами в условиях жизни и дея-тельности. Также важным является, живет ли предприятие в целом по одним и тем же правилам и принципам принятия решения или же на предприятии разные группы живут по разным правилам и исповеду-ют разные принципы. <...>

318

Организационные культуры

Современный уровень менеджмента (80—90-х годов) предполагает, что «объектом» управленческой деятельности являются организацион-ные культуры различного типа, а не процессы, люди, их деятельность и т.п. Поэтому овладение новейшими управленческими технологиями невозможно без освоения основ организационно-культурного подхо-да, дающего комплексное понимание процессов эволюции и функционирования различных организаций с учетом глубинных ме-ханизмов поведения людей в многофункциональных, динамически изменяющихся контекстах.

Разные культуры отличают членов одной группы людей от другой группы. Люди создают ее как механизм воспроизведения социального опыта, помогающий жить в своей среде и сохранять единство и цело-стность сообщества при взаимодействии с другими сообществами. Каждая организация как некая совокупность людей, реализующая определенные цели и задачи за достаточно продолжительный отрезок времени, вынуждена заниматься воспроизведением и заимствованно-го социального опыта.

В литературе выделены следующие основные исторические типы организационных культур:

— органическая (ООК);

— предпринимательская (ПрОК);

— бюрократическая (БОК);

— партиципативная (ПартОК).

Краткое описание организационных культур через основные ха-рактеристики представлено в табл. 5.

Таблица 5 Характеристика основных типов организационных культур

Обычно существующая в организациях культура является ориги-нальной смесью из приведенных выше исторических типов организа-ционных культур. Современные руководители и управляющие рассмат-ривают культуру своей организации как мощный стратегический ин-струмент, позволяющий ориентировать все подразделения и отдельных лиц на общие цели, мобилизовать инициативу сотрудников и облег-чать продуктивное общение между ними. Они стремятся создать соб-ственную культуру для каждой организации так, чтобы все служащие понимали и придерживались ее. Современные организации, как пра-вило, представляют собой поликультурные образования. Определение значения той или иной культуры в жизнедеятельности этой организа-ции может быть произведено с учетом того обстоятельства, что для каждой из них характерны специфические управленческие формы, выполняющие функцию воспроизведения социального опыта парал-лельно с функцией регулирования деятельности людей в этой орга-низации. Управленческие формы (или их сочетание) обеспечивают воспроизведение совокупности норм, ценностей, философских прин-ципов и психологических установок, предопределяющих поведение людей в организации.

В зарубежной литературе, посвященной вопросам управления, выделено пять типов управленческих форм и соответствующие им рычаги управления и области целеопределения (см. табл. 6).

Таблица 6 Индикаторы типов организационных культур

В поликультурных организациях наличие этих управленческих форм позволяет отыскивать различные варианты решения возникающих проблем. В частности, в случае конфликтов его участники могут апел-лировать и к общепризнанным нормам поведения (КУФ), и к сообра-жениям выгоды (РУФ), и к установлению властей (БУФ), и к леги-тимному мнению большинства заинтересованных участников (ДУФ), и, наконец, прибегнуть к развернутой аргументации, чтобы убедить своих противников (ЗУФ).

Позитивный вклад гуманистического подхода в понимание орга-низационной реальности состоит, как минимум, в следующем.

Во-первых, культурологический взгляд на организацию снабжает управленцев связной системой понятий, с помощью которых они могут сделать свой повседневный опыт постижимым. Это позволяет рассмат-ривать определенные типы действий как нормальные, легитимные, предсказуемые и избегать таким образом проблем, детерминирован-ных базисной неопределенностью и противоречивостью, стоящими за многими человеческими ценностями и действиями.

Во-вторых, представление об организации как культурном фено-мене позволяет понять, каким образом, через какие символы и смыслы осуществляется совместная деятельность людей в организационной среде. Если экономический и организационный подходы подчерки-вают структурную сторону организации, то организационно-куль-турный показывает, как можно создавать организационную действи-тельность и влиять на нее через язык, нормы, фольклор, церемонии и т.д. Если раньше многие менеджеры рассматривали себя прежде всего как людей, создающих структуры и должностные инструкции, координирующих деятельность или создающих схемы мотивирова-ния своих сотрудников, то теперь они могут смотреть на себя как на людей, осуществляющих символические действия, направленные на создание и развитие определенных смыслов.

В-третьих, гуманистический подход позволяет также реинтерпре-тировать характер отношений организации с окружающей средой в том направлении, что организации способны не только адаптиро-ваться, но и изменять свое окружение, основываясь на собственном представлении о себе и своей миссии. Разработка стратегии организа-ции может превратиться в активное построение и преобразование окружающей реальности.

Наконец, в-четвертых, в рамках данного подхода возникает по-нимание того, что эффективное организационное развитие — это не только изменение структур, технологий и навыков, но и изме-нение ценностей, которые лежат в основе совместной деятельности людей.

Жизненный цикл организации

Согласно организационному подходу к управлению функциони-рование организации по шкале времени может быть представлено в терминах «жизненного цикла», означающего как процессуальность развития, так и его стадийность.

Как правило, специалисты, несмотря на продолжающиеся дис-куссии, сходятся на том, что полный жизненный цикл организации обязательно включает такие стадии, как формирование организации, ее рост или «размножение», стабилизация и спад. Причем последняя стадия вовсе не обязательно должна завершаться «смертью» или лик-видацией организации. Вполне возможным считается и вариант ее «воз-рождения» или «преображения». <...>

Взгляд на организацию сквозь призму жизненного цикла позволя-ет более точно идентифицировать ее основные целевые и стратеги-ческие установки и ориентации. Более того, возникает возможность определить, в какой степени они адекватны внутренней ситуации в организации (см. табл. 8).

Так, формальный подход позволяет выделить следующие основ-

2г 323

Таблица 8 Соотнесение стадий жизненного цикла и типов стратегии организации

ные особенности целевой ориентации организации на различных ста-диях ее развития:

1) для первой стадии в условиях рыночных отношений характер-ной является цель, которую принято называть «заявкой» на рынке с ее ориентацией на продукт (точнее, товар или услугу) и поиск «сво-его» потребителя;

2) для второй — закрепление на рынке с ориентацией на поиск и производство других (помимо зарекомендовавших себя с лучшей сторо-ны) товаров и услуг, расширение круга потребителей, поставщиков и партнеров, а также закрепление собственного неповторимого имиджа. А поскольку достижение поставленной цели часто сопряжено с экспан-сией со стороны организации, то нельзя исключать необходимости быть готовым к тому, что будет противодействие со стороны конкурентов, а следовательно, важной ориентацией является готовность к борьбе;

324

3) третья стадия представляется на первый взгляд той самой за-ветной мечтой, к которой организация и стремилась с самого начала. Однако основная цель, преследуемая на этой стадии, — закрепление на достигнутом — потребует от организации не меньших, если не больших усилий, чем цели предыдущих стадий. Во-первых, это связа-но с тем, что проблемы, которые необходимо решать на этой стадии, носят преимущественно внутренний характер, т.е. связаны с самой организацией. Если для первой стадии была характерна определенная «пассионарность отцов-основателей», означающая известную долю вдохновения и сверхнормативного творчества, которыми и опреде-лялся успех предприятия, а для второй — азарт борьбы, то для тре-тьей стадии такое требование, как следование внутренним нормам (причем без всякого творчества), становится определяющим. Во-вто-рых, успешность организации на этой стадии зависит от ее «аутен-тичности» существующим во внешней среде образцам. Иногда это может приводить к отказу от предыдущей истории жизни организации, что чаще всего реализуется в форме создания мифа;

4) четвертая стадия жизненного цикла организации выглядит как самый трудный пункт ее существования, поскольку это — сопротив-ление кризису и поиск путей выхода из критического состояния и нахождение альтернатив.

На каждой стадии организация реализует специфическую страте-гию развития. <...>

Таблица 9

Характеристика особенностей персонала в зависимости от стадии жизненного цикла и стратегии развития организации

СОЦИАЛЬНО-ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ

ПРОБЛЕМЫ ИССЛЕДОВАНИЯ

ЛИЧНОСТИ

Н. Смелзер

СОЦИАЛИЗАЦИЯ: ОСНОВНЫЕ ПРОБЛЕМЫ И НАПРАВЛЕНИЯ ИССЛЕДОВАНИЙ*

Как происходит социализация

<...> Социализация является исключительно мощной силой. Стрем-ление к конформизму скорее правило, чем исключение. Это объяс-няется двумя причинами: ограниченными биологическими возмож-ностями человека и ограничениями, обусловленными культурой. Не-трудно понять, что мы имеем в виду, говоря об ограниченных биологических возможностях: человек не способен летать, не имея крыльев, и его нельзя этому научить. Поскольку же любая культура избирает лишь определенные образцы поведения из множества воз-можных, она тоже ограничивает социализацию, только частично ис-пользуя биологические возможности человека. Например, случайные половые связи с биологической точки зрения вполне возможны, но каждое общество регулирует сексуальное поведение своих членов. Даль-ше мы рассмотрим, каким образом биологические и культурные фак-торы воздействуют на социализацию.

Биологический контекст

<...> Хотя людям свойственны такие генетически обусловленные рефлексы, как моргание, хватание и сосание, по всей видимости, в их генах не запрограммированы сложные виды поведения. Они вы-нуждены учиться одеваться, добывать пищу или строить для себя ук-рытие. Люди не только не обладают врожденными образцами поведе-

* Смелзер Н. Социология. М.: Феникс, 1994. С. 95-120, 124-129.

327

ния; они медленно осваивают навыки, необходимые для выживания. В течение первого года жизни питание ребенка полностью зависит от за-боты взрослых. Таким образом, выживание младенцев зависит от взрос-лых, которые о них заботятся. В отличие от них детеныши обезьян сами добывают для себя пищу через три—шесть месяцев после рождения. В то же время длительность периода зависимости ребенка от взрослых по-лезна для него с точки зрения развития. Младенцы получают возмож-ность усваивать навыки (например, способность говорить), которые на-много сложнее, чем навыки любых других живых существ.

Культурный контекст

Каждое общество ценит определенные личностные качества выше-других, и дети усваивают эти ценности благодаря социализации. Мето-ды социализации зависят от того, какие именно качества личности це-нятся выше, и в разных культурах они могут быть очень разными. В американском обществе высоко ценятся такие качества, как уверен-ность в себе, умение владеть собой и агрессивность; в Индии традици-онно сложились противоположные ценности: созерцательность, пас-сивность и мистицизм. Поэтому американцы обычно с уважением отно-сятся к прославленным спортсменам, астронавтам, к пятистам «людям года», определяемым журналом «Fortune». Индийцы склонны с почте-нием относиться к религиозным или политическим деятелям, выступа-ющим против насильственных методов (например, к Махатме Ганди).

Эти культурные ценности лежат в основе социальных норм. Нор-мами называются ожидания и стандарты, управляющие интеракцией людей. Некоторые нормы представлены в законах, запрещающих воров-ство, нападение на другого человека, нарушение контракта и т.д. Такие законы являются социальными нормами, и те, кто нарушает их, подверга-ются наказанию. Определенные нормы считаются более важными, чем дру-гие: нарушение закона, запрещающего убийство, опаснее для общества, чем превышение установленной предельной скорости, составляющей 55 миль в час. Однако большинство норм вообще не отражено в законах. На наше поведение в повседневной жизни воздействует множество ожиданий: мы должны быть вежливыми по отношению к другим людям; когда мы гостим в доме друга, следует сделать подарок для его семьи; в автобу-се надо уступать места пожилым или инвалидам. Эти ожидания мы предъявляем и к нашим детям.

На поведение людей влияют не только нормы. Огромное воздей-ствие на их поступки и стремления оказывают культурные идеалы данного общества. Кроме того, поскольку эти идеалы формируются на основе многих ценностей, общество избегает всеобщего единооб-разия. Например, мы ценим науку, поэтому имя Альберта Эйнштейна пользуется почетом и уважением. Мы также высоко ценим спорт, при-сваивая таким знаменитым бейсболистам, как Реджи Джексон, высо-

328

кий социальный статус. Противоречивые идеалы могут сосущество-вать: американцы придают важное значение овладению знаниями во имя развития науки и поддерживают такие организации, как Наци-ональный научный фонд; в то же время они считают, что знания должны приносить практическую пользу, поэтому они аплодируют, когда сенатор Уильям Проксмайер вручает орден Золотого руна уче-ным, изучающим предметы, по его мнению, неинтересные или бес-полезные.

Отсутствие единообразия в поведении показывает, что по своей сущности социализация — двухсторонний, разнонаправленный про-цесс. Происходит взаимовлияние между биологическими факторами и культурой, а также между теми, кто осуществляет социализацию, и кто социализируется.

Социобиология

<...> Определение природы взаимосвязи между биологическим раз-витием человека и его поведением в обществе является предметом горячих споров. Некоторые ученые, называемые социобиологами, пред-полагают, что генетические факторы оказывают более значительное влияние на человеческое поведение, чем считалось до сих пор. В част-ности, они настаивают, что многие типы поведения — от агрессии до альтруизма — могут быть обусловлены генетически. <...>

Как считают социобиологи, существование врожденных механиз-мов, влияющих на поведение, — результат тысяч, даже миллионов лет эволюции. В ходе смены сотен поколений происходило естествен-ное увеличение числа носителей генов, способствующих выживанию человеческого рода. В результате этого процесса поведение современ-ного человека включает генетически обусловленные действия, целе-сообразность которых доказана прошлым опытом.

Например, с первого взгляда могло бы показаться, что альтруизм, или самопожертвование ради других, не способствует выживанию. Од-нако социобиологи утверждают, что альтруизм генетически обуслов-лен, так как способствует сохранению данного вида в целом. <...>

Как считают социобиологи, альтруизм является одним из многих типов генетически обусловленного поведения. Согласно Уилсону, био-логические особенности человеческой натуры, помимо других факто-ров, стимулируют употребление мясной пищи, создание структур вла-сти, совершенствование половых ролей и охрану своей территории. Некоторые типы поведения, например кровосмешение, не поощря-ются: если бы общество одобряло родственные браки, был бы по-врежден общий генетический фонд.

Некоторые социологи аналогичным образом объясняют и другие виды социального поведения. Конфликты между родителями и детьми возникают потому, что каждому ребенку хочется пользоваться всем,

329

что имеют родители. В свою очередь родители (гены которых лишь час-тично заложены в каждом ребенке) настаивают на необходимости все делить разумно, вследствие этого возникает напряженность в семье. <...>

Эта теория подверглась резкой критике со стороны многих ученых. В то время как некоторые физические особенности, например цвето-вая слепота (дальтонизм), действительно связаны с генетическими факторами, нет доказательств правильности основного принципа со-циобиологии, связывающего гены с тем или иным видом поведения. Более того, социобиологи не принимают во внимание способность людей использовать символы и логически рассуждать, а ведь оба эти фактора в значительной мере влияют на поведение.

Спор вокруг социобиологии продолжает давнюю полемику по воп-росу о взаимоотношениях между культурой и человеческой натурой. Зигмунд Фрейд утверждал, что существует конфликт между биологи-ческими побуждениями и требованиями культуры. Фрейд считал, что согласно требованиям цивилизации люди должны подавлять свои био-логически обусловленные сексуальные и агрессивные побуждения. Другие исследователи общества, в частности Бронислав Малиновс-кий (1937), высказали более компромиссную точку зрения. Они счи-тают, что человеческие институты созданы для удовлетворения по-буждений людей. Например, институты семьи и брака легитимируют секс, в то время как спортивные организации — агрессию.

Как и всегда, истина находится, по-видимому, где-то между этими двумя точками зрения. Биология действительно устанавливает общие рамки для человеческого естества, но в этих пределах люди проявляют исключительно высокую приспособляемость: они усваивают определен-ные образцы поведения и создают социальные институты, регулирую-щие использование или преодоление биологических факторов, а также позволяющие находить компромиссные решения этой проблемы.

Теории развития личности

<...> Начнем с вопроса, как личность развивается? Личности лю-дей формируются в процессе их интеракции друг с другом. На харак-тер этих интеракций оказывают влияние многие факторы: возраст, интеллектуальный уровень, пол и вес. Например, в нашем обществе ценится стройность, поэтому у стройных в большей мере развито чув-ство собственного достоинства, чем у полных. Окружающая среда также может воздействовать на личность: ребенок, выросший в условиях голода, обычно отстает от сверстников по физическому и умственно-му развитию. Наконец, личность в значительной мере формируется на основе своего собственного индивидуального опыта. Потеря конечно-сти может вызвать у человека постоянную тревогу; преждевременная смерть одного из родителей порой вселяет боязнь полюбить кого-ни-будь вновь из-за опасения еще раз потерять любимого человека. Дру-

330

гим важным аспектом формирования личности является культура: мы усваиваем культуру, сложившуюся в нашем обществе, под влиянием родителей, учителей и сверстников. <...>

Ч.ХКулииАж.Г.МиА

Чарлз Хортон Кули считал, что личность формируется на основе множества взаимодействий людей с окружающим миром. В процессе этих интеракций люди создают свое «зеркальное Я». «Зеркальное Я» состоит из трех элементов:

1) того, как, по нашему мнению, нас воспринимают другие (Я уверена, что люди обращают внимание на мою новую прическу);

Таблица 1

Теории развития личности

2) того, как, по нашему мнению, они реагируют на то, что видят (Я уверена, что им нравится моя новая прическа);

3) того, как мы отвечаем на воспринятую нами реакцию других (Видимо, я буду всегда так причесываться).

Эта теория придает важное значение нашей интерпретации мыс-лей и чувств других людей. Американский психолог Джордж Герберт Мид пошел дальше в своем анализе процесса развития нашего «Я». Как и Кули, он считал, что «Я» — продукт социальный, формирующийся на основе взаимоотношений с другими людьми. Вначале, будучи ма-ленькими детьми, мы неспособны объяснять себе мотивы поведения других. Научившись осмысливать свое поведение, дети делают тем са-мым первый шаг в жизнь. Научившись думать о себе, они могут думать и о других; ребенок начинает приобретать чувство своего «Я».

По мнению Мида, процесс формирования личности включает три различные стадии. Первая — имитация. На этой стадии дети копируют поведение взрослых, не понимая его. Маленький мальчик может «по-могать» родителям вычистить пол, таская по комнате свой игрушеч-ный пылесос или даже палку. Затем следует игровая стадия, когда дети понимают поведение как исполнение определенных ролей: вра-ча, пожарного, автогонщика и т.д.; в процессе игры они воспроизво-дят эти роли. Играя в куклы, маленькие дети обычно говорят с ними то ласково, то сердито, как родители, и отвечают вместо кукол так, как мальчик или девочка отвечают родителям. Переход от одной роли к другой развивает у детей способность придавать своим мыслям и действиям такой смысл, какой придают им другие члены общества, — это следующий важный шаг в процессе создания своего «Я».

По мнению Мида, человеческое «Я» состоит из двух частей: «Я— сам» и «Я—меня». «Я—сам» — это реакция личности на воздействие других людей и общества в целом. «Я—меня» — это осознание челове-ком себя с точки зрения других значимых для него людей (родствен-ников, друзей). «Я—сам» реагирует на воздействие «Я—меня» так же, как и на воздействие других людей. Например, «Я—сам» реагирую на критику, старательно обдумываю ее суть; иногда под влиянием кри-тики мое поведение меняется, иногда нет; это зависит от того, счи-таю ли я эту критику обоснованной. «Я—сам» знаю, что люди считают «Я—меня» справедливым человеком, всегда готовым прислушаться к мнению других. Обмениваясь ролями в процессе игры, дети посте-пенно вырабатывают свое «Я—меня». Каждый раз, глядя на себя с точки зрения кого-то другого, они учатся воспринимать впечатления о себе.

Третий этап, по Миду, стадия коллективных игр, когда дети учат-ся осознавать ожидания не только одного человека, но и всей группы. Например, каждый игрок бейсбольной команды придерживается пра-вил и игровых идей, общих для всей команды и всех игроков в бейс-бол. Эти установки и ожидания создают образ некого «другого» —

332

безликого человека «со стороны», олицетворяющего общественное мнение. Дети оценивают свое поведение по стандартам, установлен-ным «другими со стороны». Следование правилам игры в бейсбол под-готавливает детей к усвоению правил поведения в обществе, выра-женных в законах и нормах. На этой стадии приобретается чувство социальной' идентичности.

Фрейд

Теория развития личности, разработанная Зигмундом Фрейдом, в какой-то мере противоположна концепции Мида, поскольку осно-вывается на убеждении, что индивид всегда находится в состоянии конфликта с обществом. Согласно Фрейду, биологические побужде-ния (особенно сексуальные) противоречат нормам культуры и соци-ализация есть процесс обуздания этих побуждений.

Три составные части личности. Теория Фрейда выделяет три части в психической структуре личности: Ид («Оно»), Эго («Я») и Супер-эго («сверх-Я»).

Ид («Оно») — источник энергии, направленной на получение удовольствия. При высвобождении энергии ослабляется напряжение и личность испытывает чувство удовольствия. «Оно» побуждает нас к сексу, а также осуществлять такие функции организма, как прием пищи и отправление естественных надобностей.

Эго («Я») контролирует поведение человека, в какой-то мере на-поминая светофор, помогающий личности ориентироваться в окру-жающем мире. Эго руководствуется главным образом принципом ре- альности. Эго регулирует выбор подходящего объекта, позволяющего преодолеть напряженность, связанную с Ид. Например, когда Ид ис-пытывает голод, Эго запрещает нам употреблять в пищу автомобиль-ные шины или ядовитые ягоды; удовлетворение нашего побуждения откладывается до момента выбора подходящей пищи.

Суперэго («сверх-Я») — это идеализированный родитель, оно осу-ществляет нравственную или оценочную функцию.

Суперэго регулирует поведение и стремится усовершенствовать его в соответствии со стандартами родителей, а в дальнейшем и общества в целом.

Эти три компонента активно воздействуют на формирование лич-ности ребенка. Дети должны следовать принципу реальности, ожи-дая, пока представится подходящее время и место, чтобы уступить напору Ид. Они должны также подчиняться моральным требованиям, предъявляемым родителями и собственным формирующимся Супер-эго. Эго несет ответственность за поступки, поощряемые или наказы-ваемые Суперэго, в связи с этим человек испытывает чувство гордо-сти или вины.

Стадии сексуального развития. Согласно теории Фрейда, процесс

333

формирования личности проходит четыре стадии. Каждая из этих ста-дий связана с определенным участком тела — эрогенной зоной. На каждой стадии возникает конфликт между стремлением к удоволь-ствию и ограничениями, установленными сначала родителями, а в дальнейшем и Суперэго.

В самом начале жизни ребенка эрогенной зоной является рот. Вся энергия младенца направлена на то, чтобы получить удовлетворение через рот — не только от приема пищи, но и от процесса сосания как такового; таким образом, источником удовольствия для ребенка яв-ляется рот. Данный период в жизни малыша Фрейд назвал оральной стадией.

На второй, или анальной, стадии главной эрогенной зоной ста-новится задний проход. В это время дети стремятся к само-стоятельности, а родители стараются приучить их проситься на гор-шок. В этот период важное значение приобретает умение контролиро-вать процессы экскреции.

Третья стадия названа фаллической. На этой стадии главным источ-ником удовольствия для ребенка является пенис или клитор. Именно в этот период, как считает Фрейд, начинают проявляться различия маль-чиков и девочек. Мальчики вступают в так называемую Эдипову ста-дию — подсознательно они мечтают занять место своего отца рядом с матерью; девочки же осознают, что у них отсутствует пенис, поэтому они чувствуют себя неполноценными по сравнению с мальчиками.

После окончания латентного периода, когда девочки и мальчики еще не обеспокоены проблемой половой близости, в жизни юношей и девушек наступает генитальная стадия. В этот период сохраняются некоторые особенности, характерные для ранних стадий, но главным источником удовольствия становится половое сношение с представи-телем противоположного пола.

Пиаже

Подход, предложенный Жаном Пиаже, значительно отличается от теории развития личности Фрейда. Жан Пиаже исследовал когнитивное развитие, или процесс обучения мышлению. Согласно его теории, на каждой стадии когнитивного развития формируются новые навыки, определяющие пределы того, чему на данной стадии можно научить человека. Дети проходят эти стадии в определенной последовательнос-ти, хотя необязательно с одинаковой скоростью и результатами.

Первый период, от рождения до двух лет, называется сенсомотор- ной стадией. В это время у детей формируется способность надолго сохранять в памяти образы предметов окружающего мира. До этой стадии им, по всей вероятности, кажется, что предмет перестает су-ществовать, когда они на него не смотрят. Существование данной ста-дии может подтвердить любая приходящая няня, которая знает, как

334

пронзительно кричат младенцы, видя, что родители уходят, а через полгода, прощаясь с родителями, они весело машут им ручкой.

Второй период, от двух до семи лет, называется предоперацио-нальной стадией. В это время дети учатся различать символы и их зна-чения. В начале данной стадии дети расстраиваются, если кто-то раз-рушает построенный ими замок из песка, символизирующий их соб-ственный дом. В конце этапа дети понимают разницу между символами и предметами, которые они обозначают.

В возрасте от 7 до 11 лет дети учатся мысленно совершать дей-ствия, которые раньше они выполняли только руками. Пиаже называ-ет этот период стадией конкретных операций. Например, если на дан-ной стадии детям показывают ряд из шести палочек и просят взять такое же количество палочек из лежащего рядом комплекта, они мо-гут выбрать их, не прикладывая каждую палочку из комплекта к па-лочке из ряда. Дети меньшего возраста, еще не научившиеся считать, чтобы получить нужное число, кладут палочку к палочке.

В возрасте примерно от 12 до 15 лет дети вступают в последнюю стадию, называемую стадией формальных операций. На этом этапе подростки могут решать абстрактные математические и логические задачи, осмысливать нравственные проблемы, а также размышлять о будущем. Дальнейшее развитие мышления совершенствует умения и навыки, усвоенные на этой стадии.

Колберг

Фрейд считал, что Суперэго осуществляет нравственную функ-цию, поощряет и наказывает Эго за его поступки. Гарвардский психо-лог Лоренс Колберг (1963), придававший большое значение нрав-ственному развитию детей, разработал еще один подход к проблеме, в котором чувствуется сильное влияние теории Пиаже.

Колберг выделил шесть стадий нравственного развития личности, которые сменяют одна другую в строгой последовательности анало-гично познавательным стадиям у Пиаже. Переход от одной стадии к другой происходит в результате совершенствования когнитивных на-выков и способности к сопереживанию (эмпатии). В отличие от Пиаже Колберг не связывает периоды нравственного развития личности с определенным возрастом. В то время как большинство людей достига-ют по крайней мере третьей стадии, некоторые на всю жизнь остают-ся нравственно незрелыми.

Две первые стадии относятся к детям, которые еще не усвоили понятий о хорошем и плохом. Они стремятся избежать наказания (пер-вая стадия) или заслужить поощрение (вторая стадия). На третьей ста-дии люди отчетливо осознают мнения других и стремятся действовать так, чтобы завоевать их одобрение. Хотя на данной стадии начинают формироваться собственные понятия о хорошем и плохом, люди в

335

основном стремятся приспосабливаться к окружающим, чтобы заслу-жить социальное одобрение. На четвертой стадии люди осознают инте-ресы общества и правила поведения в нем. Именно на этой стадии фор-мируется нравственное сознание: человек, которому кассир дал слиш-ком много сдачи, возвращает ее, потому что «это правильно». Как считает Колберг, на последних двух стадиях люди способны совершать высоко-нравственные поступки независимо от общепринятых ценностей.

На пятой стадии люди осмысливают возможные противоречия между различными нравственными убеждениями. На этой стадии они способны делать обобщения, представлять себе, что произойдет, если все будут поступать определенным образом. Так формируются соб-ственные суждения личности о том, что такое «хорошо» и что такое «плохо». Например, нельзя обманывать налоговое управление, ведь, если бы все так поступали, наша экономическая система развалилась бы. Но в некоторых случаях может быть оправдана «ложь во спасе-ние», щадящая чувства другого человека.

На шестой стадии у людей формируются собственное этическое чувство, универсальные и последовательные нравственные принци-пы. Такие люди лишены эгоцентризма; они предъявляют к себе такие же требования, как и к любому другому человеку. Наверное, Махатма Ганди, Иисус Христос, Мартин Лютер Кинг и были мыслителями, достигшими этой высшей стадии нравственного развития.

Экспериментальные исследования выявили некоторые недостатки теории Колберга. Поведение людей часто не вполне соответствует той или иной стадии: даже находясь на одной и той же стадии, они могут вести себя по-разному в сходных ситуациях. Кроме того, возникли вопросы относительно шестой стадии развития личности: правомер-но ли считать, что несколько выдающихся деятелей в истории чело-вечества достигли какого-то особого уровня развития своей личнос-ти? Быть может, дело скорее в том, что они явились на определенном историческом этапе, когда их идеи обрели особое значение. Однако, несмотря на критику, труд Колберга обогатил наше понимание раз-вития нравственности.

Социализация: непрерывный процесс

<...> Наиболее интенсивно социализация осуществляется в дет-стве и юности, но развитие личности продолжается и в среднем и пожилом возрасте. Д-р Орвиль Г. Брим-младший (1966) одним из пер-вых высказал мысль о том, что социализация происходит в течение всей жизни. Он утверждал, что существуют следующие различия меж­ду социализацией детей и взрослых.

1. Социализация взрослых выражается главным образом в изменении их внешнего поведения, в то время как детская социализация корректи- рует базовые ценностные ориентации.

336

2. Взрослые могут оценивать нормы; дети способны только усваи-вать их. <...>

3. Социализация взрослых часто предполагает понимание того, что между черным и белым существует множество «оттенков серого цве-та». <...>

4. Социализация взрослых направлена на то, чтобы помочь человеку овладеть определенными навыками; социализация детей формирует глав-ным образом мотивацию их поведения. Например, на основе социализа-ции взрослые становятся солдатами или членами комитетов, детей же учат выполнять правила, быть внимательными и вежливыми. <...>

Социализация как ответ на кризис

Некоторые социологи утверждают, что изменение процесса соци-ализации во взрослом возрасте объясняется тем, что переживания и кризисы в жизни взрослых и детей различны. Такой подход назван адаптивистским: жизнь взрослых рассматривается как ряд ожидаемых и неожиданных кризисов, которые необходимо осмыслить и преодо-леть. Например, ожидаемым кризисом можно считать потерю физи-ческой подвижности с возрастом; неожиданным кризисом может стать преждевременная смерть одного из супругов.

Джон Клаузен (1972) отметил ряд критических моментов в жизни взрослых. Взрослые должны выбрать профессию, выдержать связанный с этим стресс, они вынуждены балансировать между требованиями, предъявляемыми им на работе и в семье. Им также приходится преодо-левать так называемый «кризис сорокалетних», когда человеку кажет-ся, что жизнь теряет прежний смысл, работа становится скучней, а семья напоминает «опустевшее гнездо». Время наступления этого кри-зиса значительно варьирует у разных людей. Он может разразиться, ког-да дети покидают родной дом, а также в связи с уходом на пенсию. Кризис может проявляться по-разному: люди чувствуют глубокую тре-вогу от сознания наступающей старости, испытывают страх смерти или отчаянно стремятся снова почувствовать себя молодыми. <...>

Социализация как постоянный рост

Сторонники адаптивистского подхода обычно считают, что взрос-лым приходится преодолевать один за другим ряд отдельных кризисов. Разрешение одного кризиса не всегда помогает выдержать следующий. В отличие от этих теорий развивающий подход подразумевает, что процесс социализации взрослых не исчерпывается преодолением од-ного кризиса и переходом к другому. Сторонники развивающего под-хода полагают, что кризисы создают основу для дальнейшего роста. Социальный психолог Эрик Эриксон одним из первых предложил теорию развития личности в течение всей ее жизни. Согласно теории

22-7380 337

Эриксона, жизненный цикл развития состоит из восьми стадий; пер-вые пять приходятся на детство, а последние три соответствуют оп-ределенным периодам в жизни взрослых. На каждой стадии в жизни индивида возникает специфический кризис, или сомнение, а пере-ход от одной стадии к другой происходит в результате преодоления этого кризиса, даже если он разрешается не полностью.

Далее приводятся все стадии развития личности в соответствии с теорией Эриксона.

Восемь стадий человеческого развития по Эриксону

1.Доверие— недоверие (грудной возраст).Когда младенца кормят грудью, ласкают, баюкают, когда меняют ему пеленки, он узнает, в какой мере будут удовлетворены его основные потребности. Если дети чувствуют себя в достаточной безопасности и больше не плачут, ког-да уходят те, кто о них заботится, можно считать, что они преодоле-ли первый кризис в своей жизни. Однако в некоторой степени недо-верие к окружающим может сохраняться, ведь часто кризис разреша-ется не полностью.

2. Автономия — стыд и сомнение (1—2 года). Ребенок учится гово-рить и бегать, не падая. Расширяются его знания об окружающем мире. Именно в этот период особенно ярко проявляются стремление детей к самостоятельности и неповиновение авторитету. Однако именно на данном этапе родители обычно стараются приучить их садиться на горшок. Когда ребенку предъявляют слишком много требований в та-кой интимной сфере, он испытывает глубокое чувство стыда и соб-ственной неполноценности; тем самым подрывается его стремление к самостоятельности и умение ориентироваться в окружающем мире.

3. Инициатива — чувство вины (3—5 лет). В этот период у детей наблюдаются подвижность, любознательность, работа фантазии. Ярко проявляются дух соперничества и осознание различий между мальчи-ками и девочками. В результате ребенок конфликтует с окружающими по поводу того, как далеко может заходить его инициатива в демонст-рации своих новых способностей.

4. Трудолюбие— неполноценность (младший школьный возраст). Дети учатся выполнять индивидуальные задания, например читать, и ра-ботать сообща, в группе — участие в действиях, выполняемых всем классом. Они устанавливают отношения с учителями и другими взрос-лыми людьми. Дети начинают проявлять интерес к реальным жизнен-ным ролям: пожарного, летчика, медицинской сестры. Однако на дан-ном этапе главное значение имеет развитие их уверенности в себе и компетентности, ведь именно в этот период дети начинают усваивать (и воспроизводить в своем воображении) подлинные роли взрослых. Если ребенку не удается преодолеть этот кризис, он чувствует себя неполноценным.

338

5. Становление индивидуальности (идентификация)—ролевая диффу- зия (юность). В этот период происходят два основных события. По сво-ему физическому развитию молодые люди становятся взрослыми и испытывают активное сексуальное влечение; и в это же время им приходи-гся также выбирать свое место в жизни. Юноша или девушка должны решить вопрос об учебе в колледже, найти подходящую ра-боту, выбрать спутника жизни. Неудачи в этих делах могут отрица-тельно повлиять в дальнейшем на выбор подходящей работы, партне-ров, друзей.

6.Интимность— одиночество (начало взрослого периода). На этой стадии основное значение приобретают ухаживание, брак и другие виды интимных отношений. Человек стремится к искренним, довери-тельным отношениям с постоянным партнером, однако это не всегда удается, и люди расстаются или разводятся. Если конфликт между интимностью и одиночеством не находит разрешения, может слу-читься, что в дальнейшем человек будет вступать во временные свя-зи, всегда кончающиеся разрывом.

7. Творческая активность— застой (средний возраст).На данном этапе люди главным образом осваивают определенную деятельность и родительские функции. Он дает ответы на следующие вопросы: на-сколько честолюбив тот или иной человек? Выкладывается ли он на работе и с какого момента он проявляет особый интерес к своей карьере? Может ли он дать обществу новых членов, родив и воспитав детей? Каким образом он преодолевает неудачи, возникающие на работе, и в связи с воспитанием детей?

8.Умиротворение— отчаяние (старость).На этой стадии люди под-водят итоги своей жизни; некоторые из них спокойно встречают ста-рость, другие испытывают чувство горечи; наверное, в этот период человек по-новому осмысливает свою жизнь. Если люди довольны ею, то создается чувство, что все этапы жизни представляют собой некое целостное единство. Если нет, наступает отчаяние.

Изменение личности

Психолог Роджер Гоулд (1978) предложил теорию, которая зна-чительно отличается от рассмотренной нами.

Он считает, что социализация взрослых не является продолжением социализации детей; она представляет собой процесс преодоления психологических тенденций, сложившихся в детстве. Хотя Гоулд раз-деляет точку зрения Фрейда о том, что травмы, перенесенные в дет-стве, оказывают решающее влияние на формирование личности, он считает, что возможно их частичное преодоление. Взрослые люди пу-тем размышлений и наблюдений могут осознать, что некоторые по-нятия, внушенные им в детстве, не соответствуют действительности, что родители далеки от совершенства и не всемогущи, что окружаю-

339

щему миру нет дела до их желаний и страхов (хотя в детстве они думали наоборот), наконец, что не обязательно подчиняться авторите-там. Гоулд утверждает, что успешная социализация взрослых связана с постепенным преодолением детской уверенности во всемогуществе авторитетных лиц и в том, что другие обязаны заботиться о твоих нуждах. В результате формируются более реалистические убеждения с разумной мерой недоверия к авторитетам и пониманием, что люди сочетают в себе как достоинства, так и недостатки. Избавившись от детских мифов, люди становятся терпимее, щедрее и добрее. В конеч-ном итоге личность обретает значительно большую свободу.

Рссоциализация

<...> Ресоциализацией называется усвоение новых ценностей, ро-лей, навыков вместо прежних, недостаточно усвоенных или устарев-ших. Ресоциализация охватывает многие виды деятельности — от за-нятий по исправлению навыков чтения до профессиональной пере-подготовки рабочих. Психотерапия также является одной из форм ресоциализации. Под ее воздействием люди пытаются разобраться со своими конфликтами и изменить свое поведение на основе этого по-нимания.

Социализация пожилых

В последнее время социологи начали изучать еще один тип социа-лизации: социализацию пожилых. Приспособление к старости не обя-зательно представляет собой процесс роста. Развитие личности может прекратиться или даже повернуть вспять из-за ослабления физических и психологических возможностей человека, что часто происходит в старости. <...>

Социолог Ирвин Розов (1974) считает, что социализацию амери-канцев в пожилом возрасте нельзя признать эффективной. Он подчер-кивает, что, в то время как другие этапы социализации ассоциируют-ся с такими торжественными ритуалами, как конфирмация, церемо-ния вручения диплома, свадьба и т.д., в пожилом возрасте жизнь скрашивают лишь изредка отмечаемые дни рождения да ежемесячное получение пенсии. Поэтому люди нехотя смиряются с наступающей старостью, вместо того чтобы принимать ее как новый и неповтори-мый этап жизни. Кроме того, на предыдущих этапах жизнь обычно приносит все новые радости и блага — увеличение дохода, власть, любовные приключения, а в пожилом возрасте человека ожидают глав-ным образом потери. Вместо вступления в новые общественные груп-пы пожилые люди становятся все более одинокими — их дети уезжа-ют, друзья умирают, вечером им страшно выйти из дома.

Социализация пожилых отличается от социализации на более ран-

340

них этапах жизни еще и тем, что роли пожилых людей четко не оп-ределены. Вдова уже больше не жена, чиновник, ушедший на пен-сию, уже не вице-президент. Положение вдовы и пенсионера даже нельзя считать ролями, поскольку они мало связаны с определенны-ми нормами или идеалами.

Не имея четко определенных ролей, люди пожилого возраста стре-мятся выглядеть молодыми в обществе, где высоко ценится энергия молодости. Подлинная роль стариков в этом обществе остается неяс-ной. Люди, значительная часть жизни которых осталась позади, не пользуются особым престижем или почетом. <...>

Агенты социализации

Институты, отдельные люди и группы, которые способствуют социализации, называются агентами социализации. Далее представлены некоторые основные агенты социализации, действующие на опреде-ленном этапе жизненного пути.

Младенческие годы

В отличие от низших млекопитающих, обладающих врожденными навыками выживания, человеческие младенцы нуждаются в заботе других людей, которые их кормят, одевают и защищают от холода. Чтобы правильно развиваться, младенцам необходимо также посто-янно чувствовать, что их любят, особенно в первые годы жизни.

Депривация. Исследования по депривации или отсутствию роди-тельской заботы наглядно свидетельствуют о том, как дети в ней нуж-даются. Поведение детей, которые жили взаперти или были покинуты родителями, подтверждает, что отсутствие заботы оказывает влияние на социальные навыки детей и способность к обучению.

Анна была незаконнорожденным ребенком, которого мать посто-янно запирала в комнате и оставляла одного. Хотя мать кормила ее, она редко купала и обнимала Анну и почти не разговаривала с девоч-кой. Когда Анне было шесть лет, ее нашли посторонние люди; девоч-ка в этом возрасте не умела ходить. Ее отправили в детский дом, а в дальнейшем она училась в специальной школе. Через четыре года де-вочка умерла — к этому времени она научилась играть с мячом, оде-ваться и выполнять простые задания, но во время еды могла пользо-ваться только ложкой, а ее речь была на уровне двухлетнего ребенка.

Камала была так называемым маугли. Ее обнаружили английские миссионеры в Индии, когда ей было восемь лет. Считалось, что роди-тели бросили ее, когда она была грудным ребенком, и девочка вы-росла среди волков. Может быть, на самом деле девочка вовсе не жила среди волков, но она страдала эмоциональной депривацией. Она хо-дила без одежды и ела сырое мясо. Когда миссионеры нашли ее, де-

341

вочка крайне враждебно относилась к другим людям. В дальнейшем в течение восьми лет обучения в школе миссионеров Камала сделала большие успехи. Она научилась пользоваться простым набором слов и выражать различные чувства. Хотя Камала стала проявлять некоторое дружелюбие по отношению к другим детям, научилась носить одежду и употреблять приготовленную пищу, она так и не научилась читать и поддерживать дружбу в течение какого-то времени. <...>

Госпитализм. Приведенные примеры социальной изоляции свиде-тельствуют об огромном значении для маленьких детей даже мини-мального человеческого общения. Отсутствие такого общения стано-вится причиной госпитализма — вредных последствий казенной об-становки детских учреждений для сирот, где дети лишены родительской ласки и любви. Спиц (1945) провел важное исследование госпитализ-ма, сравнивая детей, которые воспитывались в двух разных детских учреждениях. Первым были ясли, созданные для детей, родившихся в тюрьме, когда их матери отбывали наказание. Вторым — дом ребенка, где воспитывались дети, навсегда покинутые родителями. В обоих дет-ских учреждениях дети жили в чистоте, получали полноценное пита-ние и медицинское обслуживание. Главное отличие связано с индиви-дуальной заботой о младенцах. В доме ребенка старшая медсестра и пять ее помощниц заботились о сорока пяти грудных детях; в яслях старшая медсестра и три ее помощницы обучали матерей кормить грудью и ухаживать за собственным ребенком.

Сравнение детей из двух учреждений выявило удивительные раз-личия. С третьего месяца после рождения среди детей в доме ребенка наблюдался высокий уровень заболеваемости и смертности; они от-ставали в физическом и умственном развитии. Дети, которые жили в яслях, были значительно здоровее и активнее; они намного раньше начинали говорить. Спиц сделал вывод, что тесный контакт со взрос-лыми был основным фактором, способствовавшим лучшему здоро-вью и развитию детей в яслях.

Исследования детенышей обезьян, проведенные Хэрри Харлоу в Висконсинском университете, также подтверждают важность заботы и тепла со стороны взрослых особей на раннем этапе развития их детенышей. В исследовании Харлоу детеныши обезьян получили сур-рогатных мам («мам-заменителей») двух типов. Первой «мамой» была искусственная обезьяна, обшитая мягкой шерстяной тканью; вторая представляла собой проволочное сооружение, постоянно обеспечи-вавшее детенышей молоком. Когда маленькие обезьянки были сыты, они все время прижимались к «мягкой маме», рядом с которой они ощущали тепло и чувствовали себя в безопасности. Обезьянки, кото-рые имели дело только с «жесткой мамой», сделанной из проволоки, вырастали очень агрессивными и небрежно относились к своим соб-ственным детенышам, иногда они даже убивали их. Обезьяны, кото-рых согревала «мама», обшитая шерстью, вырастали более отзывчи-

342

выми, внимательными и заботливыми по отношению к своему по­томству.

У человеческих младенцев складываются более или менее тесные отношения со взрослыми, которые о них заботятся, — это родители, братья и сестры, родственники, приходящие няни, друзья семьи. Эти люди становятся основными агентами социализации в жизни ребенка. Целью социализации в этот период является формирование у ребенка мотивации на привязанность к другим людям, выражающейся в дове-рии, послушании и желании делать им приятное.

Детство и юность

В возрасте от трех до восьми лет на ребенка оказывают влияние дополнительные агенты социализации: учителя, лидеры скаутских организаций, воспитатели в летних лагерях, врачи, дантисты, новые приходящие няни. В это время не только растет количество агентов социализации, но и меняется программа их действий. Все больший упор делается на овладение мыслительными и познавательными на-выками; ребенок учится употреблять буквы и числа, осваивает слож-ные системы правил. Когда дети достигают зрелости, главными аген-тами социализации могут стать для них не родители, а сверстники.

Средства массовой информации. В нашем обществе дети в значи-тельной мере усваивают роли и правила поведения в обществе из те-левизионных передач, газет, фильмов и других средств массовой ин-формации. Символическое содержание, представленное в этих сред-ствах массовой информации, оказывает глубокое воздействие на процесс социализации, способствуя формированию определенных цен-ностей и образцов поведения. В самом деле, некоторые исследователи считают, что воздействие телевидения в качестве агента социализа-ции почти так же велико, как влияние родителей; этот факт вызывает удивление многих родителей. Телевидение является наиболее распро-страненным средством массовой информации. Дети в возрасте от двух до одиннадцати лет проводят у телевизора в среднем около 27,6 часа в неделю. Средний выпускник школы уже успел потратить в среднем около 15 тыс. часов на просмотр телепередач (сюда входят, помимо всего прочего, около 350 тыс. рекламных объявлений и 18 тыс. убийств). Единственное, что занимает еще больше времени в жизни ребенка, — это сон. <...>

В какой мере средства массовой информации влияют на измене-ние поведения? Некоторые эксперты утверждают, что они лишь под-крепляют идеи, уже завоевавшие популярность: люди всегда выиски-вают, воспринимают и запоминают в первую очередь те факты, кото-рые подтверждают их собственные мысли. Другие считают, что средства массовой информации, включая передачи, транслирующие спортив-ные игры, оказывают вредное воздействие на молодых людей, поощ-

343

ряя их несдержанные поступки и отвлекая от таких полезных заня-тий, как чтение и общение между собой.

Школа. В школе обучают не только чтению, письму и арифметике, но и дают представление об общественных ценностях. <...> Школа представляет собой общество в миниатюре — именно здесь происхо-дит формирование личности ребенка и его поведения; школа стре-мится объединить детей, противодействует их попыткам искать коз-лов отпущения и другим проявлениям антиобщественного поведения; во многом это напоминает, как в большом социуме устанавливаются правила, регулирующие поведение в общественных местах.

Поскольку социализация, осуществляемая в школе, значительно отличается от домашнего воспитания, переходный период от дома к школе может быть связан с трудностями. Школа по сути своей вос-принимается как бездушное заведение с казенной обстановкой и ав-торитарной властью, чуждое для ребенка, который воспитывался дома. Когда в классе 30 или 40 учеников, учитель не может быть нежным и ласковым, как родители. Дети должны также приспособиться к тому, что они становятся членами большого коллектива, а не маленькой группы из трех-четырех ребят, играющих вместе. <...>

Психология социализации

Каким образом осуществляется социализация детей? Никто не может дать исчерпывающий ответ на этот вопрос, но анализ четырех психологических механизмов (имитации, идентификации, чувства стыда и вины) помогает объяснить сущность данного процесса.

Имитацией называется осознанное стремление ребенка копировать определенную модель поведения. <...>

Как правило, образцами для подражания в первую очередь стано-вятся родители, но дети могут брать пример и с учителей или других людей, обладающих властью или высоким статусом, если между ними сложились теплые, эмоциональные отношения. Дети также склонны копировать поведение взрослого, который наказывает их. Если учи-тель ставит девочку в угол, придя домой, она может запереть свою куклу в чулан. <...>

Идентификацией называется способ усвоения детьми родительского поведения, установок и ценностей как своих собственных. Дети вос-принимают особенности личности родителей, а также других людей, с которыми тесно связаны. Например, если ваша мама выбрала про-фессию адвоката, потому что глубоко верит, что бедные достойны защиты, вы можете последовать ее примеру и тоже стать юристом или участвовать в различных программах помощи бедным.

Имитация и идентификация — позитивные механизмы, так как способствуют формированию определенного поведения. Стыд и вина представляют собой негативные механизмы, поскольку они запреща-

344

ют определенное поведение или подавляют его. Чувства стыда и вины тесно связаны между собой, фактически они во многом совпадают. Вы испытываете стыд, если вас застают «на месте преступления», когда вы без разрешения берете печенье из вазы; вы чувствуете себя подавленным и униженным. Стыд обычно ассоциируется с ощущени-ем, что вас разоблачили и опозорили.

Чувство вины связано с тем же переживанием, но здесь речь идет о наказании самого себя, вне зависимости от других людей. Не важно, поймали вас «на месте преступления» или не поймали, вы чувствуете себя виноватым в том, что стащили печенье, — это значит, что вас мучает собственная совесть.

Подобно имитации и идентификации, чувства стыда и вины на-долго западают в душу. Если маленькую девочку наказали за то, что она играла «в доктора» с соседским мальчиком, то, возможно, когда она вырастет, секс для нее какое-то время будет связан с неясным чувством стыда или вины.

Случаи, когда социализация не удается

Несмотря на факторы, влияющие на процесс социализации, она несколько напоминает выстрел по движущейся мишени, который не всегда попадает в цель. Однако одни случаи неудавшейся социализа-ции могут быть более серьезными, чем другие.

Некоторые социологи считают, что существует зависимость меж-ду неудачной социализацией и психическими заболеваниями. Леннард и его коллеги выявили связь между способами коммуникации, сло-жившимися в семье, и шизофренией. Они исследовали два различных способа коммуникаций: внешний и внутренний. Внешняя коммуни-кация подразумевает отношения с посторонними людьми, а также между родителями и ребенком. Беседу о звезде телеэкрана или семье, проживающей по соседству, следует считать примером внешней ком-муникации. Внутренние коммуникации касаются чувств, мыслей и душевных переживаний родителей и ребенка. Внутренние коммуника-ции состоят из высказываний и вопросов. Например, один из родите-лей говорит ребенку: «Ты только тогда бываешь хорошим, когда тебе это выгодно» или: «Ты не заболеешь. Не внушай себе, что ты болен». Леннард показал, что в семьях, где дети больны шизофренией, пре-обладает тенденция к внутренней, а не к внешней коммуникации. Он утверждает, что такой тип воспитания сопровождается вторжением родителей в личную жизнь детей, что препятствует развитию их само-сознания и способности контролировать свои чувства.

Кон (1969) выдвинул иное объяснение связи между шизофренией и социализацией. Отметив, что шизофрения особенно широко рас-пространена среди представителей низшего класса, он предположил, что она обусловлена методами социализации, характерными для это-

345

го класса. Дети из низшего класса в большей степени приучаются под-чиняться другим людям, поэтому у них может сложиться упрощенное представление об авторитете и некоторых других аспектах реальной жизни. И когда в их личной жизни происходит кризис, который нельзя преодолеть с помощью усвоенных правил, они падают духом и ока-зываются совершенно неспособными выдержать стресс. Кон утверж-дает, что такие симптомы шизофрении, как упрощенное, ригидное представление о реальности, страх и подозрительность, неумение ста-вить себя на место других, являются гипертрофированными чертами личности, склонной к конформизму.

«Неудача» или «успех» социализации могут зависеть от методов, применяемых для ее осуществления. Социологи обнаружили, что ме-тоды, используемые в процессе социализации, воздействуют на готов-ность людей усваивать общепринятые ценности. Например, склонность молодых людей оказывать сопротивление или поддержку истеблишмен-ту зависит от того, как они расценивают помощь или контроль со сто-роны родителей. Подростки (тинэйджеры), которым родители мало помогают, злоупотребляя при этом своей властью (в первую очередь это касается отцов), часто становятся нонконформистами в вопросах религии, многие из них стремятся противопоставить свои личностные принципы общепринятым ценностям общества. Тинэйджеры, кото-рые осознают, что родители одновременно поддерживают и контро-лируют их, в большей мере склонны придерживаться традиционных религиозных убеждений и стремятся к сохранению статус-кво. <...>

Краткое содержание

1. Социализация, т.е. пути, которыми люди приобретают опыт и осваивают установки, соответствующие их социальным ролям, имеет две цели: способствовать нашей интеракции на основе социальных ролей и обеспечить сохранение общества благодаря усвоению его но-выми членами сложившихся в нем убеждений и образцов поведения.

2. Люди почти не имеют врожденных моделей поведения. Но они в гораздо большей мере, чем любое животное, наделены способностью усваивать сложные навыки (например, язык). Культурные ценности — от законов до неписанных правил хорошего тона — регулируют по-ступки и стремления людей.

3. Социобиологи утверждают, что совокупность генетических пред-расположений стимулирует или сдерживает наши поступки. В соответ-ствии с этой точкой зрения такие типы поведения, как альтруизм, обусловлены тем, что они способствуют выживанию вида, в то время как, например, кровосмешение вредит этому. Критики социобиоло-гии подчеркивают, что нет доказательств основного принципа дан-ной теории, согласно которому определенные виды поведения явля-ются генетически обусловленными. Эта теория не учитывает также,

346

что на поведение людей влияет их способность использовать символы и рассуждать.

4. Взаимодействие таких факторов, как физические черты челове-ка, окружающая среда, индивидуальный опыт и культура, создает уникальную личность. Кули считал, что личность формируется благо-даря «зеркальному Я», из нашей интерпретации мыслей и чувств дру-гих людей по поводу нас. Согласно точке зрения Мида, процесс фор-мирования личности включает три различные стадии: имитации, или копирования детьми поведения взрослых; игровой стадии, когда дети воспринимают поступки людей как исполнение ролей, и групповой игры, когда дети осмысливают ожидания целой группы людей.

5. Согласно теории развития личности, предложенной Фрейдом, личность включает три элемента: Ид— источник энергии, питаемой стремлением к удовольствию; Эго, осуществляющее контроль поведе-ния личности на основе «принципа реальности», и Суперэго, выпол-няющее нравственную и оценочную функцию. Формирование этих трех элементов личности предполагает последовательное прохождение че-тырех стадий: оральной, анальной, фаллической и стадии половой зрелости. Каждая из них связана с определенным участком тела, на-зываемым эрогенной зоной.

6. Согласно теории когнитивного развития Пиаже, дети проходят ряд последовательных стадий, в процессе которых они усваивают но-вые навыки, определяющие пределы возможного для них познания. Стадии сменяют друг друга в строгой последовательности: сенсомо-торная (от рождения до двух лет); операциональная (с двух до семи лет); стадия конкретных операций (с семи до одиннадцати лет); ста-дия формальных операций (с двенадцати до пятнадцати лет).

7. Колберг основывает свою теорию развития личности на процес-се нравственного совершенствования, состоящем из шести стадий. На ранних стадиях дети стремятся избежать наказания или получить воз-награждение. На средних стадиях люди осмысливают мнения других людей о них, ожидания общества и правила поведения, утвердивши-еся в нем. На последних стадиях происходит становление нравствен-ных принципов личности, не зависящих от общепринятых ценностей.

8. Брим считает, что процесс социализации продолжается в тече-ние всей жизни человека и социализация взрослых отличается от со-циализации детей следующими особенностями: социализация взрос-лых — это главным образом изменение внешнего поведения, а в ходе социализации детей происходит формирование ценностных ориента-ции. Взрослые способны оценивать нормы, а дети могут лишь усваи-вать их. Социализация взрослых имеет своей целью помочь человеку овладеть определенными навыками; социализация детей в большей мере затрагивает сферу мотивации.

9. Согласно адаптивистскому подходу к социализации жизнь взрос-лых людей включает ряд ожидаемых и неожиданных кризисов. К при-

347

меру, уход на пенсию или преждевременная смерть одного из супру-гов. Человек должен найти выход из создавшейся ситуации и приспо-собиться к ней. Противоположной точки зрения придерживаются сто-ронники эволюционного подхода, согласно которому благодаря пре-одолению кризисов происходит дальнейшее совершенствование личности. Например, Эриксон разработал теорию развития личнос-ти, предусматривающую восемь стадий, три из которых присущи взрос-лым людям. На каждой стадии в жизни индивида возникает опреде-ленный кризис, или потрясение; переход от одной стадии к следую-щей происходит благодаря преодолению этого кризиса.

10. Еще одна точка зрения на социализацию выдвинута Гоулдом, считающим, что социализация взрослых связана с постепенным от-казом от наивных детских представлений, например о всемогуществе авторитетов и о том, что окружающие должны выполнять наши тре-бования.

11. В последнее время социологи начали изучать социализацию пожилых людей. Розов считает, что социализацию пожилых амери-канцев нельзя признать эффективной, их роли четко не определены.

12. Исследование детей, которые в младенческие годы были ли-шены заботы родителей, свидетельствует, насколько важен контакт с близким человеком для нормального развития ребенка. Госпитализм (т.е. вредное воздействие казенной обстановки детских учреждений, где дети лишены ласки и любви) также пагубно влияет на детей. В этих учреждениях наблюдается более высокий уровень заболеваемос-ти и смертности детей, они отстают в своем физическом и умствен-ном развитии. Исследование детенышей обезьян, проведенное Хар-лоу, также свидетельствует о важности теплых взаимоотношений со взрослыми, которые являются мощным фактором социализации.

13. Среди агентов социализации следует отметить роль средств мас-совой информации и школы. Некоторые телевизионные программы расширяют познавательные навыки детей, в то время как другие пе-редачи могут стимулировать негативное поведение. Приобщая детей к таким ценностям, как патриотизм, школа подготавливает их к усвое-нию других ценностей общества.

14. Четыре психологических механизма помогают понять, как про-исходит социализация детей. Имитацией называется осознанное стрем-ление ребенка копировать поведение родителей и учителей, которые служат для него образцами. Идентификация — это процесс усвоения детьми жизненной позиции родителей и других взрослых. Стыд и вина являются негативными механизмами, которые запрещают определен-ное поведение или подавляют его.

15. Кросс-культурное исследование М. Кона показало, что родите-ли из средних слоев общества поощряют инициативу и свободомыс-лие своих детей, в то время как дети рабочих воспитываются в духе конформизма. Кроме того, в результате этого исследования было об-

348

наружено, что в семьях католиков матери более высоко ценят кон-формизм, чем в семьях протестантов. Отцы негритянского происхож-дения в большей степени внушают своим детям конформизм, чем белые отцы. На различия в осуществлении социализации оказывают влияние особенности культуры.

B . C . Агеев

СОЦИАЛЬНАЯ ИДЕНТИЧНОСТЬ ЛИЧНОСТИ*

Как интегрируются в одном и том же человеке совершенно раз-личные по своей природе паттерны личностного и безличного пове-дения? Почему в одних случаях человек действует, чувствует и мыс-лит как уникальная неповторимая личность, а в других — тот же че-ловек как унифицированная, тождественная другим, безличная частица некоторого целого? Как осуществляется выбор поведения, сдвиг от поведения межгруппового к межличностному и наоборот?

<...> Один из вариантов решения этой проблемы предложен в уже неоднократно упоминавшейся нами теории социальной идентичнос-ти. Для решения этой проблемы наибольший интерес представляют самые поздние ее версии и, в частности, дискуссия о противоречиво-сти, антагонизме межгрупповых и межличностных начал в человеке. Напомним те положения концепции, которые релевантны постав-ленной проблеме. Авторы определяют межгрупповое поведение как «...любое поведение, демонстрируемое одним или большим числом действующих лиц в отношении одного или большего числа других на основе идентификации действующих лиц (себя и других) как при-надлежащих к различным социальным группам, или категориям». Та-кое определение помогает преодолеть ограниченность бихевиорист-ско-индивидуалистических подходов, сводящих все формы поведе-ния к межличностному. По мнению Тэджфела (1979), межличностные и межгрупповые формы взаимодействия представляют собой два по-люса единого биполярного континуума, на котором можно располо-жить все возможные варианты социального поведения. Один полюс — взаимодействие, определяемое полностью межличностными отноше-ниями и индивидуальными характеристиками участников и на кото-рое не оказывает влияние принадлежность к разным социальным ка-тегориям. На другом полюсе — взаимодействие между людьми, полно-

* Агеев В. С. Межгрупповое взаимодействие: Социально-психологические про­блемы. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1990. С. 201-211.

349

стъю детерминированное их групповым членством и на которое не влияют их индивидуальные отношения и характеристики. В жизни край-ние ситуации, приближающиеся к полюсам континуума, достаточно редки; в качестве примеров приближения к полюсам могут служить интимная беседа влюбленных, с одной стороны, и конфликт между полицейскими и пикетом забастовщиков — с другой. Типичным явля-ется поведение, находящееся где-то между указанными полюсами, с большим или меньшим приближением к одному из них (и соответ-ственно удалением от другого).

В дальнейшем была предложена гипотеза для объяснения вариантов поведения, располагающихся на этом континууме. «Я-концепция» личности может быть представлена как когнитивная система, выпол-няющая роль регуляции поведения в соответствующих условиях. Она включает в себя две большие подсистемы: личностную идентичность и социальную идентичность. Первая относится к самоопределению в терт минах физических, интеллектуальных и нравственных личностных черт. Вторая подсистема — социальная идентичность — складывается из отдельных идентификаций и определяется принадлежностью челове-ка к различным социальным категориям: расе, национальности, клас-су, полу и т.д. Наряду с личностной идентичностью социальная иден-тичность оказывается важным регулятором самосознания и социаль-ного поведения. <...> Важнейшие положения теории социальной идентичности формулируются в виде следующих постулатов.

1. Социальная идентичность складывается из тех аспектов образа «Я», которые вытекают из восприятия индивидом себя как члена оп-ределенных социальных групп (или категорий, как предпочитают обо-значать их Тэджфел и Тэрнер). Так, например, в «Я-образ» может входить осознание себя как мужчины, европейца, англичанина, сту-дента, представителя средних слоев общества, члена спортивной ко-манды, молодежной организации и т.д.

2. Индивиды стремятся к сохранению или повышению своей са-мооценки, т.е. стремятся к положительному образу себя.

3. Социальные группы (или категории) и членство в них связаны с сопутствующей им положительной или отрицательной оценкой, су-ществующей в обществе, следовательно, социальная идентичность может быть положительной или отрицательной. Например, на протя-жении столетий принадлежность к мужскому полу ценилась выше, чем к женскому, аристократические слои общества — выше плебейс-ких и т.д. В условиях современной Англии, где деление на классы в школе осуществляется по успехам в учебе и «способностям», воспри-ятие себя учеником слабо успевающего класса создает предпосылки для формирования негативной социальной идентичности.

4. Оценка собственной группы индивидом определяется взаимоот-ношениями с некоторыми другими группами через социальное срав-нение ценностно значимых качеств и характеристик. Сравнение, ре-

350

зультатом которого становится положительное отличие своей группы от чужой, порождает высокий престиж, отрицательное — низкий. Из этих постулатов выводится ряд взаимосвязанных следствий.

1. Индивиды стремятся к достижению или сохранению позитивной социальной идентичности.

2. Позитивная социальная идентичность в большой степени осно-вана на благоприятных сравнениях ингруппы и несколькими релеван-тными аутгруппами: ингруппа должна восприниматься как позитивно отличная от релевантных аутгрупп. Так, школьнику, воспринимаю-щему себя членом своего класса (ингруппы), для формирования по-зитивной социальной идентичности необходимо осознавать, что его класс по каким-то параметрам (успеваемости, спортивным достиже-ниям, дружеским отношениям и т.д.) лучше других классов (аутгрупп). При этом сравнение он будет делать не по вертикали (свой пятый класс с первым или десятым), а по горизонтали (свой пятый с други-ми пятыми), так как именно эти возрастные группы релевантны его ингруппе.

3. Так как позитивная оценка своей группы возможна лишь как результат ее сравнения с другими группами, а для такого сравнения нужны отличительные черты, то члены группы стремятся дифферен-цировать, отделить свою группу от любых других групп. Особенно важна такая дифференциация для тех групп, которые не определены фор-мально (как это бывает в случае школьного класса), но тем не менее реально существуют. Так, стремление некоторых групп молодежи от-личаться от поколения «консервативных» взрослых зачастую приво-дит к нетрадиционным формам одежды, прически, образованию мо-лодежного сленга и т.п.

4. Существуют по меньшей мере три класса переменных, которые оказывают влияние на межгрупповую дифференциацию в конкрет-ных социальных ситуациях:

1) индивиды должны осознавать принадлежность к группе как один из аспектов своей личности, субъективно идентифицировать себя с релевантной им группой. И если половая идентичность осознается, как правило, автоматически, уже в раннем детстве, то принадлеж-ность, например, к социальному классу может не входить в «Я-образ» на протяжении всей жизни. В таком случае дифференциации и сравне-ния по классовому признаку (а также других форм поведения, связан-ных с классовой идентификацией) не происходит;

2) социальная ситуация должна быть такой, чтобы имели место межгрупповые сравнения, которые дают возможность выбора и оце-нивания релевантных качеств. Не все межгрупповые различия имеют одинаковую значимость. Например, для больших групп в одной соци-альной ситуации наиболее значимым признаком является цвет кожи, в другой — язык, в третьей — исповедуемая вера, в четвертой — классовая принадлежность и т.д.;

3) ингруппы не сравнивают себя с каждой мысленно доступной ауггруппой; аутгруппа должна восприниматься как релевантная для срав-нения. Сходство групп, их близость и ситуационные особенности — вот некоторые из переменных, которые определяют сопоставимость с аут-группой. Например, для жителей Латинской Америки маловероятно сравнение своей группы с народами Азии. Однако ситуация резко меня-ется, когда иммигранты из этих частей света сталкиваются друг с дру-гом в Англии. Одинаковые судьбы, чисто территориальная близость и постоянная конкуренция — все это увеличивает вероятность сопостав-ления, сравнения друг с другом в поиске положительных отличий и, как следствие, стремление к ингрупповой обособленности.

5. Цель дифференциации — сохранить или достигнуть превосходства над ауггруппой по некоторым параметрам. Следовательно, любой акт дифференциации будет в значительной мере актом соперничества, ко-торое требует сравнения и дифференциации по значимым признакам. В этих условиях можно предсказать возникновение межгруппового сопер-ничества, которое может и не зависеть от «объективных» конкурентных взаимоотношений между группами. Так, в школах среди детских групп можно наблюдать непреходящее выяснение вопроса: чей класс лучше? Одни считают себя самыми дружными, другие — самыми сильными, третьи — самыми активными и т.д., хотя такое «соперничество» не дает никакой реальной выгоды и не имеет под собой никакой реальной ос-новы, т.е. его цель — поиск позитивных отличий.

6. Когда социальная идентичность не удовлетворяет членов груп-пы, они стремятся либо покинуть группу, к которой в данный мо-мент принадлежат, и присоединиться к более высоко оцениваемой ими группе, либо^сделать так, чтобы их настоящая группа стала пози-тивно отличной от других. О том, какими средствами достигается эта цель, будет рассказано ниже.

Таковы основные характеристики социальной идентичности, ко-торая вместе с личностной идентичностью (осознаваемыми индиви-дуальными особенностями) образует единую когнитивную систему — «Я-концепцию». В целях приспособления к различным ситуациям «Я-концепция» регулирует поведение человека, делая более выражен-ным осознание либо социальной, либо личностной идентичности. Большая выраженность в самосознании социальной идентичности влечет за собой переход от межличностного поведения к межгруппо-вому. Основной чертой последнего является то, что оно контролиру-ется восприятием себя и других с позиций принадлежности к соци-альным категориям. Как только на первый план в «Я-концепции» вы-ходит социальная идентификация, личность начинает воспринимать себя и других членов своей группы как имеющих общие, типичные характеристики, которые и определяют группу как целое. Это ведет к акцентуации воспринимаемого сходства внутри группы и восприни-маемого различия между теми, кто относится к разным группам. <...>

Для доказательства основных положений концепции социальной идентичности Г. Тэджфелом, Дж. Тэрнером, их сотрудниками и пос-ледователями было проведено большое количество эксперименталь-ных исследований. Так, например, одно из положений сводится к сле-дующему: ситуация, которая делает более выраженной социальную идентичность, то есть чувство принадлежности к определенной груп-пе, должна сдвигать поведение участников к межгрупповому полюсу континуума, к той точке, где практически исчезает разница между собой и другими членами ингруппы. Доказательством правильности такого предположения служат, например, эксперименты Тэрнера (1978), в которых испытуемые, разделенные по условиям экспери-мента на две группы, сами могли распределять денежное вознагражде-ние по окончании эксперимента между собой и другими испытуемыми. Оказалось, что когда условия взаимодействия, предшествовавшего рас-пределению денег, сглаживали, затушевывали принадлежность участ-ников к различным группам, то испытуемые старались извлечь из рас-пределения вознаграждения максимальную выгоду для себя вне зависимости от того, кто выступал в качестве партнера по распределе-нию награды — представитель ингруппы или аутгруппы, то есть наблю-дался высокий уровень самопредпочтения. Если же групповое членство во взаимодействии было явно выраженным, акцентированным, само-предпочтение снижалось, когда потом надо было разделить вознаг-раждение между собой и членом ингруппы, и повышалось, когда парт-нером по дележу оказывался член другой группы. В условиях макси-мальной выраженности группового членства награда между собой и членами ингруппы делилась практически поровну.

Столкновение между межличностными и межгрупповыми уста-новками может оканчиваться победой как тех, так и других. Напри-мер, в исследовании Брауна и Тэрнера (1979) от испытуемых требо-валось оценить результат выполнения задания членами аутгруппы. Когда испытуемые не общались с другой группой, наблюдалось стремление обесценить, «забраковать» продукт члена аутгруппы. Однако введение в экспериментальную ситуацию непосредственного межгруппового контакта резко снижало уровень межгрупповой дискриминации. С дру-гой стороны, межличностные отношения не являются единственной детерминантой поведения человека, и в определенных условиях меж-групповые установки берут верх даже над такими значимыми характе-ристиками межличностных отношений, как сходство или совпадение взглядов на действительность, а также личная привлекательность. Ал-лен и Уилдер (1975) манипулировали параметрами «сходство» и «раз-личия» между взглядами испытуемого и членов ингруппы и аутгруп-пы (и в ту и в другую входили люди как с совпадающими, так и с отличающимися взглядами). Групповое членство оказалось в их экспе-рименте более важной детерминантой поведения, чем совпадение взглядов, и испытуемые отдавали предпочтение даже тем членам ин-

группы, с которыми сами были не согласны. Подобные результаты были получены в эксперименте Хогга и Тэрнера (1985), где группы формировались с учетом личных симпатий и антипатий.

Развивая концепцию социальной идентичности, Дж. Стефенсон (1984) высказал точку зрения о сосуществовании одновременно в си-туации межличностных и межгрупповых отношений и необходимости изучения поведения с обеих позиций, так как развитие теории меж-группового поведения может быть чревато опасностью чрезмерно сни-зить роль межличностных параметров, как несколько раньше индиви-дуалистическая ориентация игнорировала роль групповых факторов. Он пришел к выводу о возможной независимости межгрупповых и межличностных отношений и попытался изменить биполярный кон-тинуум Тэджфела—Тэрнера на континуум с четырьмя полюсами: меж-групповые установки могут варьировать от низкой выраженности до высокой и в любой своей точке соотноситься с низкой или высокой выраженностью межличностных установок. Выраженное межгруппо-вое поведение может в одной и той же ситуации соседствовать с вы-раженными межличностными отношениями. Например, как было продемонстрировано в исследовании Морли, Стефенсона (1977), в переговорах между предпринимателями и руководителями профсою-зов крайне выражено межгрупповое поведение, но в зависимости от ситуации оно может сопровождаться высоким уровнем межличностных отношений (при непосредственном контакте) или низким (при об-суждении вопросов по телефону).

Однако это предположение находится в противоречии с наиболее поздней версией концепции Дж. Тэрнера (1985), существенным мо-ментом которой является признание обратной связи между личност-ными и социальными уровнями самокатегоризации: актуализация груп- повой идентичности должна неизбежно «тормозить» установки и по-ведение, порождаемые личностной идентичностью, и, наоборот, актуализация личностной идентичности подавляет «работу» и «эф-фекты» идентичности социальной.

Эта версия является развитием идеи межгруппового-межличностного континуума и включает в себя как основополагающую идею самокате-горизации, то есть когнитивного группирования себя с некоторым клас-сом идентичных объектов (похожих, эквивалентных, взаимозаменяе-мых) в противовес некоторому другому классу объектов. Категории «Я-концепции» базируются, подобно любой категоризации, на воспри-ятии внутригруппового сходства и межгруппового различия. Они орга-низованы в иерархически классифицированную систему и существуют на разных уровнях абстрагирования: чем больший объем значений охва-тывает категория, тем выше уровень абстрагирования, и каждая катего-рия включена в какую-то другую (высшую) категорию, если она не является самой высшей. Для социальной «Я-концепции» важны, по край-ней мере, три уровня самокатегоризации:

354

1) высший уровень — категоризация себя как человеческого су-щества, обладающего общими чертами со всеми представителями че-ловеческого вида, в отличие от других форм жизни и не-жизни;

2) промежуточный уровень — ингрупповая-аутгрупповая катего-ризация, основанная на сходстве или различии между людьми, опре-деляемыми как члены именно этих социальных групп, а не каких-то других;

3) низший уровень — личностная самокатегоризация, основанная на отличии себя как уникального индивида от других членов ингруппы.

Эти три уровня определяют человеческую, социальную и личнос-тную идентичность и основаны соответственно на межвидовом, меж-групповом и межличностном сравнении себя с другими. Так как при-рода объекта выводится из его принадлежности к некоторому классу на данном уровне категоризации, то существует перцептивное «непри-ятие» сходства между классами, которое имеется на более высоком уровне, и различий внутри класса, которые имеются на более низком уровне. Иначе говоря, с позиции личностной категоризации (низший уровень) человек отказывается воспринимать сходство между группа-ми (более высокий уровень категоризации) и соответственно сход-ство между собой и членами как «своей», так и «чужой» группы. Здесь господствует восприятие себя как уникальной личности. Однако с позиции социальной групповой идентичности (высокий уровень ка-тегоризации) не воспринимаются различия, имеющиеся на более низ-ком — личностном — уровне, поэтому члены другой группы пред-ставляются сходными, неиндивидуализированными, а восприятие себя максимально сближается с восприятием членов своей группы. Таким образом, между выраженностью одного уровня самокатегоризации и другими уровнями существует функциональный антагонизм.

В этом и состоит противоречие концепции Тэрнера предположению Стефенсона, который допускает рядоположенностъ межгруппового и межличностного уровней отношений. По мнению Тэрнера (1985), меж-ду выраженностью личностного и социального уровней самокатегори-зации существует обратная связь. Социальное самовосприятие имеет тенденцию варьировать в континууме от восприятия себя как уникаль-ной личности (максимум разницы между собой и членами ингруппы) до восприятия себя как ингрупповой категории (максимум идентично-сти с членами своей группы и отличия от аутгрупповых членов). В сред-ней точке континуума, где самовосприятие и локализуется в большин-стве случаев, индивид воспринимает себя как умеренно отличающегося от членов ингруппы, которая в свою очередь умеренно отличается от всех других групп. Любые факторы, которые усиливают выраженность ингрупповой-аутгрупповой самокатегоризации, ведут к увеличению воспринимаемой идентичности между собой и членами ингруппы и, таким образом, деперсонализируют индивидуальное самовосприятие (поэтому Дж. Тэрнер и называет свой вариант теории «концепцией де-

355

персонализации»). Деперсонализация относится к процессу «самостерео-типизации», посредством которого люди больше воспринимают себя как взаимозаменяемые экземпляры социальной категории, чем как уни-кальные личности. Это, однако, не потеря индивидуальной идентично-сти и не растворение себя в группе в отличие от деиндивидуалйзацйй, а скорее изменение от личностной к социальной идентичности, функци-онирование самовосприятия на более высоком уровне абстракции. <...>

Развивающаяся в постоянной борьбе с бихевиористско-индиви-дуалистическими теориями традиция изучения межгрупповых отно-шений в когнитивной психологии настойчиво протестует против оце-нивания группового поведения как более примитивного, иррацио-нального, против приписывания какой-то ущербности личности, выступающей в качестве члена группы, по сравнению с личностью самоактуализирующейся, имеющей возможность якобы ни от кого и ни от чего не зависеть.

Пафос концепции Тэджфела—Тэрнера и состоит в признании не-обходимости и важности межгрупповых отношений наравне с меж-личностными, а возможно, и на более высоком уровне приспособле-ния людей к социальной деятельности. По мнению Тэрнера, как член группы индивид ничуть не хуже (выражаясь обыденным языком), а в некоторых ситуациях и лучше, чем как яркая, самобытная и ни на кого не похожая личность.

В споре между Дж. Стефенсоном и Дж. Тэрнером мы полностью согласны с позицией последнего, полагая, что личностные и группо-вые начала действительно находятся в обратных и даже реципрокных отношениях друг к другу. Более того, мы полагаем также, что в от-ношениях реципрокности находятся не только личностные и группо-вые идентичности человека, но и различные виды групповой же иден-тичности между собой. <...>

С.А. Баклушшский, Е.П. Белинская

РАЗВИТИЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЙ О ПОНЯТИИ «СОЦИАЛЬНАЯ ИДЕНТИЧНОСТЬ»*

<...> Пожалуй, ни одно из психологических понятий не страдает такой неопределенностью, как понятие идентичности. Что же было характерно в самых общих чертах для того научного контекста, в рамках которого происходило становление проблематики идентичности? <...>

356

Отметим общеизвестное: данная область исследований возникла в русле общепсихологических и социально-психологических исследований личности. Если же обратиться к общей логике изучения проблемы лич-ности в гуманитарном знании в целом, то можно увидеть следующее.

Уже в середине нашего столетия окончательно утвердились (в том числе и ни уровне частных концепций личности) две основные логи-ки ее анализа. Первая из них восходит к структурно-функционалист-ской традиции, для которой характерно позитивистское решение про-блемы человека в целом. В рамках этого подхода личность мыслится как объективно фиксируемая совокупность тех или иных элементов—лич-ностных черт, функций, мотивов и прочее, что дает возможность выде-ления тех или иных ее инвариантов, позволяющих типологизировать разные «личности» и сравнивать их или друг с другом, или с некото-рым эталоном, или сами с собой в разные временные периоды.

Отсюда, как следствие, выбор соответствующего методического инструментария и плана исследования, так как при этом подразуме-вается, что собственно личность эксплицируется в момент «нехват-ки», «недостаточности» или «отсутствия» чего-либо (личностной чер-ты, мотива, функции и так далее), то есть отклонения от некоторого эталона или «нормы» личности.

Другая логика анализа личности опирается на феноменологическую традицию в подходе к проблеме человека. На психологическом уровне обобщения этот взгляд представлен гуманистическими теориями лич-ности. Личность предстает здесь как принципиально уникальная, не-повторимая, экзистенциальная сущность. В силу этого — объективно нефиксируемая, неделимая на какие бы то ни было составные части, и — на методическом уровне — не сравниваемая и не типологизируе-мая. Соответственно понятие «норма» заменяется понятием самоакту-ализации, личностного роста и тому подобными.

Можно сколь угодно долго задаваться общими вопросами типа, что лежит за подобным дихотомическим разведением всех теорий лич-ности, но сам факт подобной оппозиции имел очевидное влияние на развитие данной проблематики. А именно: в ситуации абсолютизации логики первой традиции мы, по сути, неизбежно оказываемся в усло-виях потери самого объекта исследования, а при методическом выбо-ре в пользу второй традиции — в ситуации невозможности конкрет-ного эмпирического исследования, заменяя его «вчувствованием», «эм-патическим пониманием», «диалогом» и прочее. В этом смысле введение в научный обиход понятия «идентичность», казалось, приоткрывало выход из создавшихся тупиков, представляясь необычайно перспек-тивным решением. В самом деле, с одной стороны, задавая дихото-мию «социальное-персональное», оно отдавало дань структурно-функционалистскому подходу, а с другой — позволяло оставить мес-то для представлений о «неуловимой» личности, сформулированных в рамках феноменологической традиции.

357

Именно поэтому, как представляется, начиная с 70-х годов наше-го столетия, понятие идентичности становится столь популярным в психологии, дополняя, уточняя, а нередко и заменяя собой более тра-диционные понятия Я-концепции, образа-Я, самости и так далее. Осо-бенно эта замена заметна при обращении к методическим процедурам изучения идентичности — в подавляющем большинстве случаев они остались теми же, что и при изучении личности вообще и Я-концепции в частности (семантический дифференциал, репертуарные решетки, списки черт, самоописание и т.д.). Понятно, что в плане эмпирическо-го «прироста» это мало что добавило к уже имеющимся данным, но, тем не менее, позволило по-новому интерпретировать их. <...>

Впервые детально понятие идентичности было представлено в известной работе Э. Эриксона «Детство и общество» (Erikson E., 1950), а уже к началу 70-х крупнейший представитель культурантропологи-ческой школы К. Леви-Стросс (1985) утверждал, что кризис иден-тичности станет новой бедой века и прогнозировал изменение стату-са данной проблемы из социально-философского и психологического в междисциплинарный. Число работ, посвященных проблематике иден-тичности, неуклонно росло, и в 1980 году состоялся мировой конг-ресс, на котором было представлено около двухсот междисциплинар-ных исследований персональной и социальной идентичности.

Наибольшая заслуга в разработке данного понятия с точки зрения его структурно-динамических характеристик по праву принадлежит Э. Эриксону, все дальнейшие исследователи данной проблематики так или иначе соотносились с его концепцией.

Эриксон понимал идентичность в целом как процесс «организа-ции жизненного опыта в индивидуальное Я» (Эриксон Э., 1996, с. 8), что естественно предполагало его динамику на протяжении всей жиз-ни человека. Основной функцией данной личностной структуры явля-ется адаптация в самом широком смысле этого слова: согласно Эрик-сону, процесс становления и развития идентичности «оберегает це-лостность и индивидуальность опыта человека... дает ему возможность предвидеть как внутренние, так и внешние опасности и соразмерять свои способности с социальными возможностями, предоставляемы-ми обществом» (там же, с. 8). Более того, идентичность имеет опре-деленную «организующую» функцию в развитии личности — данное понятие является для Эриксона центральным при рассмотрении воп-роса о стадиях психосоциального развития.

В своем понимании структуры идентичности Эриксон во многом следует неопсихоаналитической традиции не только и не столько в силу того, что исходно опирается на свой опыт клинического анализа непостоянства Я при неврозах, но прежде всего в силу свойственного данной традиции понимания Я как адаптивной структуры, одной из функций которой является нейтрализация тревоги при решении кон-фликтов между двумя противоречивыми тенденциями. Однако, по

358

мысли Эриксона, Я при этом обладает и определенной автономнос-тью, то есть его развитие есть не просто результат столкновения на «поле» самосознания бессознательных влечений, усвоенных норма-тивных предписаний и требований внешней реальности, Я как лич-ностная-структура обладает и собственной энергией, определяя дина-мику личностного развития. Центральной составляющей Я выступает при этом идентичность. <...>

Эриксон задает идентичность как сложное личностное образова-ние, имеющее многоуровневую структуру. Это связано с тремя основ-ными уровнями анализа человеческой природы: индивидным, лично-стным и социальным.

Так, на первом, индивидном уровне анализа идентичность опре-деляется им как результат осознания человеком собственной времен-ной протяженности. Это есть представление о себе как о некоторой относительно неизменной данности, человеке того или иного физи-ческого облика, темперамента, задатков, имеющем принадлежащее ему прошлое и устремленном в будущее.

Со второй, личностной, точки зрения идентичность определяется как ощущение человеком собственной неповторимости, уникальнос-ти своего жизненного опыта, задающее некоторую тождественность самому себе. Эриксон определяет эту структуру идентичности как ре-зультат скрытой работы Эго-синтеза, как форму интеграции Я, кото-рое всегда есть нечто большее, чем простая сумма детских идентифи-каций. Данный элемент идентичности есть «осознанный личностью опыт собственной способности интегрировать все идентификации с влечениями libido, с умственными способностями, приобретенными в деятельности и с благоприятными возможностями, предлагаемыми социальными ролями» (Эриксон Э., 1996, с. 31).

Наконец, в-третьих, идентичность определяется Эриксоном как тот личностный конструкт, который отражает внутреннюю солидар-ность человека с социальными, групповыми идеалами и стандартами и тем самым помогает процессу Я-категоризации: это те наши харак-теристики, благодаря которым мы делим мир на похожих и непохо-жих на себя. Последней структуре Эриксон дал название социальной идентичности.

Подобное представление о двух основных составляющих идентич-ности — персональной и социальной — присутствует в большинстве работ, посвященных данной проблеме (Tajfel H., 1982; Turner J., 1994; Hogg M, 1995; Агеев B.C., 1990; Ядов В.А., 1995). Наряду с этим, в конкретных эмпирических исследованиях можно встретить более дроб-ную детализацию, в основном касающуюся социальной ее ипостаси и имеющую в качестве основания для своего выделения те или иные виды социализации. Так, речь может идти о формировании полороле-вой, профессиональной, этнической, религиозной идентичности лич-ности. Иногда в качестве основания для выделения различных видов

359

идентичности берется общий уровень ее сформированности. Так, на-пример, в работах американского исследователя Ж. Марсиа (1980), посвященных анализу психологических новообразований юношеско-го возраста и ставящих своей задачей некоторую операционализацию теоретических конструкций Эриксона, дано описание четырех видов идентичности.

Марсиа выделяет в подростковом возрасте, во-первых, «реализо-ванную идентичность», характеризующуюся тем, что подросток пе-решел критический период, отошел от родительских установок и оценивает свои будущие выборы и решения, исходя из собственных представлений. Он эмоционально включен в процессы профессиональ-ного, идеологического и сексуального самоопределения, которые Марсиа считает основными «линиями» формирования идентичности.

Во-вторых, на основании ряда эмпирических исследований Мар-сиа был выделен «мораторий» как наиболее критический период в формировании подростковой идентичности. Основным его содержа-нием является активная конфронтация взрослеющего человека с пред-лагаемым ему обществом спектром возможностей. Требования к жиз-ни у такого подростка смутны и противоречивы, его, как говорится, бросает из крайности в крайность, и это характерно не только для его социального поведения, но и для его Я-представлений.

В качестве третьего вида подростковой идентичности Марсиа выде-ляет «диффузию», характеризующуюся практическим отсутствием у подростка предпочтения каких-либо половых, идеологических и про-фессиональных моделей поведения. Проблемы выбора его еще не вол-нуют, он еще не осознал себя в качестве автора собственной судьбы.

Наконец, в-четвертых, Марсиа описывает такой вариант подрост-ковой идентичности, как «предрешение». В этом случае подросток хотя и ориентирован на выбор в указанных трех сферах социального самооп-ределения, однако руководствуется в нем исключительно родительски-ми установками, становясь тем, кем хотят видеть его окружающие.

Иногда за те или иные структурные единицы идентичности прини-маются различные Я-представления, выделяемые по самым разным основаниям. Характерной иллюстрацией могут служить работы извест-ного исследователя особенностей Я-концепции подростка Г. Родригеса-Томэ (1980). Так, он выделяет в структуре подростковой идентичности три основных дихотомически организованных измерения. Это, во-пер-вых, определение себя через «состояние» или же через «активность» — «я такой-то или принадлежу к такой-то группе» противопоставляется при этом позиции «я люблю делать то-то». Во-вторых, в Я-характерис-тиках, отражающих подростковую идентичность, выделяется оппози-ция «официальный социальный статус — личностные черты». Третье измерение идентичности отражает представленность в Я-концепции того или иного полюса дихотомии «социально одобряемые» и «соци­ально неодобряемые» Я-характеристики.

360

Таким образом, можно видеть, что для большинства исследовате-лей вопрос о структуре идентичности, во-первых, был производным от вопроса о ее развитии, а во-вторых — конкретные решения его по сути не выходили за рамки эриксоновского деления идентичности на персональную и социальную. Обратимся теперь к исследованиям пос-ледней. <...>

Изучение процессов установления идентификации человека с груп-пой проходило в рамках когнитивистски ориентированных концеп-ций. Начало им положили работы европейских социальных психоло-гов М. Шерифа (Sherif M., 1956) и Г. Тэджфела (Tajfel H., 1982).

Одним из основных понятий этой теории является понятие соци-альной категоризации. <...>

Согласно этой теории, социальная категоризация есть система ори-ентации, которая создает и определяет конкретное место человека в обществе. Данное понятие было введено Г. Тэджфелом (1982) для заяв-ления своей концептуальной позиции при решении вопроса о противо-речивости межгрупповых и межличностных начал в человеке, пози-ции, в соответствии с которой межгрупповые и межличностные формы взаимодействия рассматриваются как некоторый континуум, на одном полюсе которого можно расположить варианты социального поведения человека, полностью обусловленные фактом его группового членства, а на другом такие формы социального взаимодействия, которые полно-стью определяются индивидуальными характеристиками участников (Tajfel H., 1984). Для анализа закономерностей «переходов» с одного полюса социального поведения на другой одним из последователей Тэд-жфела, Дж. Тэрнером, и использовались понятия личностной и соци-альной идентичности (Turner J. et al., 1994). <...>

Обращаясь к вопросу о том, какое место занимает социальная идентичность в общей психической структуре, необходимо отметить, что в большинстве работ исследователи, работающие в данной пара-дигме, указывают на идентичность как на часть Я-концепции. По их мнению, социальная идентичность есть результат самоидентифика-ций человека с различными социальными категориями (группами принадлежности) и наряду с личностной идентичностью является важным регулятором социального поведения (Deaux, 1991, 1993; Brown J. & Smart S., 1993; Stryker S., 1991).

В соответствии с теорией самокатегоризации процесс становле-ния социальной идентичности содержит в себе три последовательных когнитивных процесса.

Во-первых, индивид самоопределяется как член некоторой соци-альной категории (так, в Я-концепцию каждого из нас входит пред-ставление о себе как о мужчине или женщине определенного соци-ального статуса, национальности, вероисповедания, имеющего или не имеющего отношения к различным социальным организациям, и прочее).

361

Во-вторых, человек не только включает в свой Я-образ общие характеристики собственных групп членства, но и усваивает нормы и стереотипы поведения, им свойственные (процесс социального взрос-ления и состоит, по сути, в апробации различных вариантов поведе-ния и выяснения, какие из них являются специфическими для соб-ственной социальной категории: так, например, кризис подростко-вого возраста потому во многом и воспринимается как кризис, что хотя самоопределение подростка в тех или иных социальных катего-риях уже произошло, самих форм социального поведения, данный факт подтверждающих, наблюдается еще не так уж много).

Наконец, в-третьих, процесс становления социальной идентич-ности завершается тем, что человек приписывает себе усвоенные нормы и стереотипы своих социальных групп, они становятся внутренними регуляторами его социального поведения (так, мы не только опреде-ляем себя в рамках тех или иных социальных категорий, не только знаем и умеем вести себя соответственно им, но и внутренне, эмоци-онально идентифицируемся со своими группами принадлежности).

<...> Основным процессом, «запускающим» актуализацию и раз-витие социальной идентичности, является процесс социального срав-нения (межличностного или межгруппового), за которым нередко лежит конфликт (также имеющий межличностную или межгруппо-вую природу). Для решения этого конфликта между различными сфе-рами своей принадлежности (довольно часто в нашей жизни бывают ситуации, когда мы говорим: «Я как человек могу это понять, но как администратор — нет») человек начинает активно оценивать свою группу и сравнивать ее с некоторыми другими группами.

При этом важно, как отмечает Тэрнер, что, во-первых, сравне-ние идет с похожими, близкими, релевантными группами (так, пя-тиклассник сравнивает свой класс не с первым или десятым, а с параллельным пятым классом; более того, когда подобный процесс социального сравнения идет с далекой группой, ситуация восприни-мается как комическая — последнее известно со времен Эллочки Лю-доедки, соревнующейся с дочкой Вандербильда).

Во-вторых, в данном процессе сравнения задействованы не все параметры групп, а лишь ценностно значимые качества и характери-стики (один класс может соревноваться с другим, выясняя вопрос, кто умнее, а другой — кто сильнее). В итоге позитивная социальная идентичность оказывается основанной на положительных, благопри-ятных отличиях своей группы от другой, имеющих социальную зна-чимость для субьекта сравнения. <...>

В том же случае, когда индивид оказывается включенным в низко-статусную группу, это приводит к запуску различных стратегий, на-правленных на сохранение или достижение позитивной идентичнос-ти, например: 1) индивидуальная мобильность, которая включает все виды попыток члена низкостатусной группы покинуть ее и присоеди-

362

ниться к высокостатусной; 2) стратегия социальной креативности, которая заключается в переоценке самих критериев, по которым про-водиться сравнение; 3) социальная конкуренция — это прямое при-писывание желательных характеристик своей группе и противопос-тавление их группе сравнения (Агеев, 1990).

Эмпирические исследования, посвященные вопросам влияния знаний о себе в условиях социального взаимодействия, а также воп-росам самоценности в условиях социального сравнения, делают силь-ный акцент на процессы самоверификации (Swarm, 1987, 1990, 1992; Wood & Taylor, 1991; Bananji, 1994), причем и тенденция к подтвер-ждению позитивных взглядов, и тенденция к подтверждению нега-тивных взглядов на себя здесь выступают как равноправные.

Характерно, что особое внимание здесь уделяется людям именно с негативными взглядами на себя, для которых самоверификация и самоценность оказываются разнонаправленными. Данные, получен-ные в результате как лабораторных (Swann, 1989), так и полевых (Swarm, 1992) исследований, показывают, что люди преимуществен-но выбирали именно тех партнеров по взаимодействию, которые под-тверждали их представления о себе, даже в том случае, когда эти представления были негативными.

Сванн (Swann, 1992) утверждает, что склонность людей выбирать тех партнеров по взаимодействию, которые подтверждают их собствен-ные взгляды на себя, коренится в желании поддержать ощущение предсказуемости и контроля.

Таким образом, видимо, правильнее было бы говорить не о стрем-лении индивида к изменению социального окружения или своего места в нем с целью усиления или подтверждения позитивной идентичности, но о стремлении к поддержанию стабильной личной идентичности.

Одним из основных положений теории самокатегоризации является то, что любая группа будет стремиться к дифференциации себя от дру-гих, относительно близких групп. Существует большое количество ис-следований, которые показывают то, как члены группы акцентуируют групповые различия для того, чтобы достигнуть или сохранить (пред-почтительно положительное) отличие своей группы или свою соци-альную идентичность (Tajfel, 1984; Knipperberg & Ellemers, 1990).Осо-бенно сильно эта тенденция наблюдается в группах, которые, суще-ствуя реально, не имеют формального социального статуса. В таких случаях дифференциация может идти в том числе и по чисто внешним призна-кам — одежде, прическам, сленгу — таковы типичные пути самоиден-тификации для неформальных молодежных «команд» и тусовок.

Однако социальная идентичность зависит не только от межгруппо-вых различий, но также и от внутригрупповой гомогенности. Другими словами, помимо того, что группа должна отличаться от других групп, члены группы должны быть максимально сходны между собой. Совре-менные исследования показывают, что восприятие группы как гомо-

363

генной повышает социальное отличие группы и таким образом усили вает социальную идентичность ее членов (Simon & Hamilton, 1994). <...>

Противопоставляя личную и социальную идентичность, исследо- ватели часто оставляют в тени тот факт, что индивид принадлежит не к какой-либо одной группе, но, как правило, к большому числу микро- и макрогрупп. В силу этого возникает интерференция, взаимовли яние тех систем ценностей норм и стандартов поведения, которые приняты в этих группах. Более того, часто эти системы норм и ценно стей, в силу внешних обстоятельств, приходят в противоречие друг с другом и индивид оказывается перед внутренним выбором.

Теория самокатегоризации имплицитно опирается на представление об иерархичности категорий, в частности, в исследованиях Л. Чанте (Chante L., 1996) изучается взаимовлияние социальной идентичности, связанной с этносом или расой, и социальной идентичности, опирающейся на убеждения, в условиях, когда эти идентичности при ходят в противоречие друг с другом. Например, работа С. Виддикомбе (Widdicombe S., 1988) посвящена попытке построения иерархичес- кой системы на основе самокатегоризации. Указание на иерархичес -кое построение социальной идентичности можно найти в работах В.А. Ядова (1995, 1993), Т.С. Барановой (1994) и ряде других.

Однако таких работ все еще очень немного, и вопрос о взаимо влиянии различных социальных идентичностей, на наш взгляд, оста ется не достаточно изученным. <...>

П.Н. Шихирев

СОЦИАЛЬНАЯ УСТАНОВКА*

Понятие социальной установки было введено в 1918 г. Томасом и Знанецким. Они определяли ее как психологический процесс, рассмат риваемый в отношениях к социальному миру и взятый прежде всего в связи с социальными ценностями. «Ценность, — говорили они, — есть объективная сторона установки. Следовательно, установка есть индиви- дуальная (субъективная) сторона социальной ценности». Томас и Зна-нецкий неоднократно подчеркивали значение для понимания социаль- ной установки того факта, что «она по своему существу остается чьим-то состоянием». В этом определении социальная установка представлена как психологическое переживание индивидом значения или ценнос-

* Шихирев П.Н. Современная социальная психология США. М.: Наука, 1979. С. 86-103.

364

ти социального объекта. Она функционирует одновременно как элемент психологической структуры личности и как элемент социальной структуры, поскольку содержание психологического переживания определяется внешними, локализованными в социуме объектами.

Будучи обращенной одной своей гранью к социологии, а другой — к психологии, объединяя аффекты, эмоции и их предметное содержание в единое целое, социальная установка представлялась именно тем понятием, которое, казалось, могло лечь в основу теоре -тического объяснения социально значимого поведения.

В социальной психологии она была принята с особой готовностью, поскольку представлялась именно той исходной единицей, которая сможет выполнить роль, подобную роли химического элемента в химии, атома в физике, клетки в биологии.

Попытки найти и предложить такой элемент в социальной психо- логии многочисленны. К ним можно отнести концепцию Макдугалла, у которого эту роль выполнял «инстинкт», а также теории, пост роенные на таких единицах, как «привычки», «чувства» и т.п. Эти исходные элементы были отвергнуты как слишком умозрительные, неопределенные и, главное, не поддающиеся эмпирическому иссле- дованию. Поэтому, когда появился концепт, доступный для операци онального определения и в то же время охватывающий содержание, ранее определявшееся интуитивно*, то вполне естественно, что он быстро завоевал всеобщее признание.

К концу 60-х годов социальная установка прочно закрепилась как основное понятие при объяснении социально-психологических про- цессов как на индивидуальном, так и на групповом уровне. По объему исследований с ней может конкурировать только малая группа**, но если исследование установки можно себе представить вне группового процесса, то обратная картина просто немыслима.

Будучи одной из центральных областей исследования, социальная установка пережила вместе со всей социально-психологической наукой ее подъемы и спады. Первый период (1918—1940 гг.) отмечен тео- ретическими дискуссиями о содержании самого понятия, развитием техники измерения установки (начиная со шкалы Терстоуна, предло- женной в 1928 г.). К концу этого периода был установлен один из отличительных признаков социальной установки — «интенсивность положительного или отрицательного аффекта относительно какого-либо психологического объекта». В 1931 г. Парк добавил еще два признака:

* До введения в социальную психологию понятия социальной установки его аналоги (установка восприятия, set и т.п.) уже имели свою традицию исследова ния в психофизике, общей психологии. Гипотезы о существовании явления, на званного впоследствии социальной установкой, высказывались философами с не запамятных времен. Идея, таким образом, витала в воздухе.

** К концу 60-х годов на долю установки приходилось около 25% всех иссле- дований в социальной психологии.

365

латентность (т.е. недоступность для прямого наблюдения) и про-исхождение из опыта. В 1935 г. Г. Оллпорт, проделав огромную работу по обобщению имевшихся к тому времени определений, предложил свой вариант, и до нынешнего времени «исполняющий обязанности» обще-принятого: «Установка есть состояние психонервной готовности, сло-жившееся на основе опыта и оказывающее направляющее и (или) ди-намическое влияние на реакции индивида относительно всех объектов или ситуаций, с которыми он связан». В этом определении основные признаки установки — ее предваряющее и регулятивное действие.

Второй этап (1940—1950 гг.) — период относительного спада в ис-следованиях социальной установки, который объясняется переключе-нием интереса на динамику групповых процессов — область, стимули-рованную идеями К. Левина; сказались и несбывшиеся надежды на точ-ную квантификацию установки. Вместе с тем именно в этот период (в 1947 г.) Смитом было предложено деление установки на три компо-нента: когнитивный, аффективный и поведенческий*, а также было установлено, что эта структура обладает определенной устойчивостью. Акцентируя внимание на этой стороне установки, Д. Кэмпбелл опреде-ляет ее как «синдром устойчивости реакции на социальные объекты». Третий этап (середина 50-х — 60-е годы) — период расцвета ис-следований установки. На это время приходятся исследования про-цесса ее изменения, выполненные школой К. Ховлэнда и известные как Йельские исследования. В них изучалась в основном связь между когнитивным и аффективным компонентами установки. С 1957 г. с появлением теории когнитивного диссонанса Л. Фестингера начались исследования связей когнитивных компонентов разных установок. В это же время появились функциональные теории (или теории функ-ций установки в структуре индивидуального поведения) Смита с со-авторами, Келмэна и Д! Каца, теории изменения установки Мак Гай-ра, Сарнова, была усовершенствована техника шкалирования, нача-ли применяться психофизиологические методы измерения установки. 70-е годы — период явного застоя. На фоне затраченных усилий довольно обескураживающе выглядят такие итоги, как обилие проти-воречивых и несопоставимых фактов, отсутствие даже подобия об-щей теоретической основы, пестрая мозаика различных гипотез, об-ладающих скорее ретроспективной, нежели перспективной объясня-

* Это представляет (по выражению Г. Оллпорта) возвращение к знаменитому триумвирату Платона: делению на волю, аффекты и поведение. Наиболее четко компоненты структуры определил несколько позже (1960 г.) Д. Кац: «Установка есть предрасположенность индивида к оценке какого-либо объекта, его символа или аспекта мира индивида как положительного или отрицательного. Мнение яв-ляется вербальным выражением установки, но установки могут выражаться и в невербальном поведении. Установки включают как аффективный (чувство сим-патии или антипатии), так и когнитивный (знания) элементы, которые отражают объект установки, его характеристики, его связи с другими объектами».

366

ющей силой, разногласия по каждому из пунктов, содержащихся в «сводном» определении Г. Оллпорта, наличие таких существенных про-белов, как недостаточное исследование взаимосвязи установки и ре-ального поведения. <...>

Разнобой теоретических концепций, противоречивость фактов особенно бросаются в глаза на фоне единообразия методологии и тех-ники эмпирического исследования, как бы независимых от конкрет-ных целей исследования. Установка измеряется в подавляющем боль-шинстве случаев на основе вербального самоотчета респондента о своей позиции относительно какого-либо объекта на так называемом кон-тинууме установки, градуированном между полюсами плюс — минус: очень хорошо — очень плохо и т.п.*.

Единообразие методов при решении разных исследовательских задач с различных теоретических позиций обусловлено соблюдением принципа операционализма. Несмотря на разные критерии, положен-ные в основу исходных определений, все они операциональны, т.е. построены как рабочие определения для измерения избранных пара-метров: интенсивности, устойчивости, степени организованности компонентов и т.п. <...>

Рассмотрим теперь на конкретном примере исследований уста-новки, как действует технологическая цепочка: модель человека— методология исследования — интерпретация данных, как объектив-ное явление трансформируется в этом процессе.

В бихевиористской схеме «установка рассматривается как имплицитная, опосредствующая реакция — гипотетическая конструкция или промежу-точная переменная между объективным стимулом и внешней реакцией. Установочная реакция, недоступная для внешнего наблюдения, явля-ется одновременно реакцией на наблюдаемый стимул и стимулом для наблюдаемой реакции, действуя наподобие «связующего» механизма. Обе эти стимульно-реактные связи (наблюдаемый стимул — установка; установка — объективная реакция) предположительно подчиняются всем законам теории поведения... Установка определяется как имплицитная, вызывающая драйв реакция, которая считается социально значимой в обществе (данного. — П.Ш.) индивида».

Из этого описания установки, которое дает Л. Дуб, наглядно видно, как действует бихевиористская модель. Очевидно, что наибольшую труд-ность для интеграции установки в эту модель представляет свойство последней внутренне опосредствовать, отличающее ее от внешне на-блюдаемой реакции на стимул. Признать, что в психологической струк-

* Существуют, разумеется, и другие методы измерения установки: наблюде-ние за поведением, психофизиологические измерения реакции на объект или его изображение, однако почти каждое исследование, использующее иную, помимо самоотчета респондента, технику измерения, есть, как говорит Кисслер с соавто-рами, «работа, публикуемая лишь затем, чтобы доказать, что установку можно измерять и иным способом». Таких работ мало.

367

туре поведения может присутствовать такого рода явление, — значит подвергнуть ревизии основу всей бихевиористской концепции. С другой стороны, очевидна плодотворность концепта установки для объясне-ния социально-психологического аспекта поведения.

Интеграция достигается путем двух операций: установка сама объяв-ляется реакцией, чем снимается ее свойство быть целостным состоя-нием, а ее латентность, т.е. недоступность для наблюдения, трактует-ся только как теоретический прием, позволяющий снять проблему наблюдаемости, поскольку латентность оказывается при этом всего лишь гипотетической конструкцией. В итоге бихевиоризм получает возможность оперировать понятием установки, адаптировав его к своей теоретической схеме, согласно которой человек — система стимуль-но-реактных связей, складывающихся в результате внешних воздей-ствий. Установка ничего не добавляет в эту схему, оказываясь такой же «усвоенной поведенческой диспозицией» (Д. Кэмпбелл), как и многие другие. Ее специфика исчезает.

После такой трансформации установка становится доступной для принятых бихевиоризмом способов измерения, что в значительной степени облегчается также представлением о ее трехкомпонентной структуре. Оно позволяет, с одной стороны, учесть в некоторой сте-пени «человечность» социальной установки, проявляющуюся в вер-бальности реакций, с другой — не выделять социальную установку среди установок любого биологического организма. Ведь вербальная реакция согласно бихевиористскому взгляду есть не что иное, как физическое поведение, «сотрясание воздуха», разложимое на элемен-тарные моторные акты.

Несмотря на все описанные операции, бихевиоризм, по признанию авторов обзорных работ, не может до конца решить проблему латент-ности установки. Последняя в целом «представляется неудобным по-нятием в науке, основанной на наблюдаемых величинах».

Гораздо легче эта проблема решается в русле когнитивистской ориентации на основе модели «мыслящего человека», ставящей в центр внимания его внутреннюю когнитивную структуру (а не только вне-шнюю вербальную реакцию).

По определению Рокоча, «социальная установка — это от-носительно устойчивая во времени система взглядов, представлений об объекте или ситуации, предрасполагающая к определенной реак-ции». Еще более подробно, с позиции гештальтпсихологии, описыва-ет установку С. Аш: «Установка есть организация опыта и знаний, связанных с данным объектом. Это иерархически организованная струк-тура, части которой функционируют в соответствии с их местом в общей структуре. В отличие от психофизиологической установки вос-приятия она высоко концептуализирована».

Таким образом, согласно когнитивистской ориентации, роль уста-новки, т.е. опосредствования вновь поступающей информации, выпол-

368

няет вся когнитивная структура, которая ассимилирует, модифицирует или блокирует ее. Весь процесс разворачивается в сознании, и в этом смысле когнитивистская концепция более «человечна», но именно по-этому и возникает ее основная проблема: разведение установки с эле-ментами когнитивной структуры (мнением, убеждением), лишенными важнейшего свойства установки — ее имманентной способности регу-лировать поведение, ее динамического аспекта. Этот недостаток ком-пенсируется по-разному. Согласно теории когнитивного диссонанса еди-ничная установка лишена динамического потенциала. Он возникает лишь как результат рассогласования когнитивных компонентов двух устано-вок. По мнению других исследователей, установка в когнитивной струк-туре (знание) энергетически «заряжается» от ее связи с более или ме-нее центральной ценностью*.

В психоаналитической концепции установки мы наблюдаем иную картину. Еще в 1935 г. Г. Оллпорт говорил о том, что «Фрейд наделил установку жизненной силой, уравняв ее с бурным потоком бессозна-тельной жизни». Это не следует понимать буквально, ибо Фрейд спе-циально установке не уделял внимания. Влияние Фрейда проявляется в выдвижении тезиса о том, что установка, хотя и не имеет собствен-ного энергетического заряда, но может черпать его, регулируя уже имеющуюся психоэнергетику. Согласно психоаналитической концеп-ции Сарнова, «установка индивида в отношении класса объектов определяется особой ролью, которую эти объекты стали играть в содей-ствии реакциям, уменьшающим напряженность особых мотивов и разрешающим особые конфликты между мотивами».

Для всех приведенных выше определений характерна одна общая черта — ограничение сферы действия установки областью индивиду-ального поведения. Говоря иначе, социальная установка рассматри-вается преимущественно в индивидуально-психологическом аспекте. Свое логическое завершение эта линия нашла в теории социального суждения М. Шерифа и К. Ховлэнда. В ней осуществлена предельная экстраполяция данных, полученных в общей и экспериментальной пси-хологии. Основной вывод этой теории состоит в том, что социальная установка изменяется по единому закону ассимиляции и контраста**,

* Например, представители когнитивистской ориентации Осгуд, Сузи и Тан-ненбаум отличают установку от других поведенческих диспозиций тем, что она предрасполагает к оценочной реакции.

** Суть этого закона состоит в следующем. При наличии у субъекта фиксиро-ванной установки тот или иной объект в случае незначительного отличия от содер-жания установки воспринимается как полностью соответствующий ожиданиям (эф-фект ассимиляции). В противоположном случае наблюдается эффект контраста: «не соответствующий установке человека объект кажется ему более отличным, чем это есть на самом деле». В исследованиях социального суждения действие этого закона проявлялось в восприятии позиции коммуникатора: она ассимилировалась в случае незначительного расхождения с позицией реципиента и воспринималась как про-тивоположная при определенном превышении, дистанции.

24-7380 369.

выявленному при исследовании установки восприятия ( set ) в общей психологии.

В основных теоретических направлениях исследований социаль-ной установки ее социальность либо совсем игнорируется, будучи приравненной к организмическим диспозициям, как это, например, делают бихевиористски ориентированные исследователи, либо сводит-ся к знанию, имеющему аффективную или эмоциональную окраску, либо определяется через социальность объекта установки. Это игнори-рование социальности как особого качества, характерное для амери-канской социальной психологии, логично завершилось при исследова-нии социальной установки отрицанием ее качественного своеобразия. Все это фактически ведет к ее теоретической девальвации, превраща-ет всего лишь в термин для перевода старых теорий на современный научный язык, что не делает их более содержательными.

Ограничение исследований социальной установки рамками пси-хологии индивида также логично ведет к тому, что за пределами ис-следования остается ее свойство выполнять функции регулятора не только на индивидуальном, но и на социальном уровне. Ведь соци-альная установка объединяет в себе эти свойства, будучи «впечатан-ной» в структуру поведения членов социальной группы. Вскрыть при-роду этого единства, его внутренние закономерности американская социальная психология не смогла в силу отмеченной философской и методологической ограниченности.

Эта ограниченность сохраняется даже в социологических подхо-дах, которые, казалось бы, непременно должны идти к анализу уста-новки от социума. Тем не менее и в символическом интеракциониз-ме — наиболее известной социологической ориентации в социальной психологии — она «рассматривается через «Я»-концепцию, которая формируется интернализованными установками других». «Я»-установка, т.е. отношение человека к самому себе, объявляется общей системой координат, в которой размещаются все остальные установки.

Интересные, но ограниченные подходы к анализу функций соци-альной установки в социальной общности намечены в работе Смита, Брунера и Уайта, а также в теории Келмэна. Основной постулат пер-вой работы состоит в том, что индивид выражает то или иное мнение лишь потому, что оно используется либо как средство сохранения отношений с другими людьми, либо как орудие их разрыва. Иными словами, мнение, предположительно отражающее установку, может выполнять две функции: идентификации с группой или противопос-тавления себя группе.

Идея о социальных причинах устойчивости проявления установки была разработана Келмэном. Он выделил три процесса, способствую-щие этой устойчивости: подчинение, идентификацию и интернали-зацию. В первом случае имеется в виду сохранение установки под вли-янием внешнего контроля, во втором — для поддержания социальных

370

связей, в третьем — устойчивость установки объясняется тем, что сам объект установки имеет для индивида личное значение, независимо от внешнего контроля или одобрения со стороны общества.

Итак, для исследований установки оказывается характерным од-новременно разнобой ее интерпретации в разных теоретических схе-мах и единое методологическое ограничение сферой индивидуально-го поведения.

Бесспорно, это ограничение во многом вызвано заимствованием теоретических схем из общей психологии. И так же, как в позитивист-ски ориентированной общей психологии человек предстает механи-цистски раздробленным на стимульно-реактные связи, в социальной психологии индивид определяется как «комплекс социальных уста-новок»*.

Важно, однако, подчеркнуть, что сама установка (в соответствии с тем же принципом) изучается либо изолированно (как в бихеви-ористской схеме), либо в лучшем случае в связи с установкой того же уровня (как в когнитивистской схеме). Но и на этом процесс дроб-ления не заканчивается. Сама установка расчленяется на когнитив-ный, аффективный и поведенческий элементы.

И наконец, свое завершение фрагментация находит в выделении внутри самих этих компонентов операционально определимых и дос-тупных для измерения качеств. Так, например, в когнитивном ком-поненте выделяются информационное содержание, временная перс-пектива, центральность — периферийность, в аффективном — на-правленность, интенсивность, в поведенческом — объективность, ситуативность и т.п.**.

Крайне важно подчеркнуть следующее. Каждый из очередных эта-пов фрагментации объекта ведет ко все большей диверсификации знания, его дроблению в зависимости от конкретного понимания установки, ее компонентов и связей между ними, от выделенного параметра, гипотезы о нем, от выбора зависимой и независимой пе-ременных для проверки гипотезы, от применяемой процедуры и тех-ники исследования, а также от многих других зачастую не менее важ-ных условий. Удивительно ли, что исследования одного и того же объекта напоминают строительство Вавилонской башни в момент рас-падения строителей на «двунадесят языков».

Возможна ли интеграция таких знаний, на что надеются сейчас американские социальные психологи, и если да, то на какой основе?

Попытки синтеза уже предпринимались. В 1960 г. Д. Кац выступил с функциональной теорией установки. Предложив изучать установку с точки зрения потребностей, которые она удовлетворяет, он выде-

* Ср. приведенное ранее определение Г. Оллпорта: «человек есть система реф-лекторных дуг».

** У. Скотт насчитал 11 таких параметров социальной установки.

371

лил четыре ее функции, соответствующие, по его мнению, основ-ным потребностям личности: 1) инструментальную (приспособитель-ную, утилитарную); 2) эго-защитную; 3) выражения ценностей; 4) организации знания, познания действительности.

Д. Кац прямо заявил, что первая функция заимствована из бихе-виоризма и теорий научения, вторая — у Фрейда и его последователей, третья — из психологии личности (исследования проблемы самовы-ражения, самореализаций), четвертая — из гештальтпсихологии*. Строго говоря, эту теорию нельзя назвать теорией: она скорее «уп-ражнение по переводу разных теорий на один язык», «попытка свес-ти воедино все теории под одним названием» — как это было замече-но ее критиками. Она оказалась интересной лишь тем, что, будучи композицией из всех предыдущих теоретических подходов, отразила всю эволюцию исследований установки от Томаса и Знанецкого, призвав к возвращению «на круги своя».

Исследователи-эмпирики этот призыв и теорию встретили без эн-тузиазма не только по причине ее эклектизма. Для них факты, получен-ные в собственном эмпирическом исследовании, в соответствии с прин-ципом операционализма приобретали значение самого объекта.

Видимо, поэтому не находит особого отклика монументальная по своему замыслу идея Д. Стаатса, попытавшегося осуществить ин-теграцию «снизу», т.е. объединить накопленные факты на основе од-ной теоретической платформы — варианта теории научения. В дан-ном случае вопрос встает о правомерности интерпретации данных, полученных в соответствии с одной теоретической схемой, в другой схеме, где они могут приобрести иной смысл. Решение этой пробле-мы затрудняется еще и тем, что данные с трудом сопоставляются не только внутри одной и той же теоретической ориентации, о чем до-статочно свидетельствует работа самого А. Стаатса, не только внутри одного направления, развивающегося в рамках этой ориентации, но даже между исследованиями конкретного явления внутри этого же направления.

Подтверждением этому могут служить Йельские исследования процесса убеждения, выполненные под руководством К. Ховлэнда. Они были объединены единой теоретической и методологической платформой — бихевиоризмом с его центральными понятиями (сти-мул, реакция, подкрепление), акцентом на исследование «объектив-ного» (внешненаблюдаемого) поведения. Изучалось изменение уста-новки как процесс взаимодействия когнитивного и аффективного компонентов. Общей была точка зрения, согласно которой измене-ние когнитивного компонента (мнение, убеждение) влечет за собой

* Отметим, что в работах Томаса и Знанецкого было предложено похожее деление мотивационной структуры личности на четыре влечения, а Смит и его соавторы исследовали по существу те же функции.

372

изменение аффективного и поведенческого компонентов*. И тем не менее практически по каждому из исследованных условий эффек-тивной коммуникации: односторонней — двусторонней аргумента-ции, приоритета выступления (до или после оппонента), эффекта «бумеранга», «запаздывающего» эффекта и других — были получены противоречивые данные, не поддающиеся интеграции в одну схему.

Другой пример — теория когнитивного диссонанса, породившая не меньшее количество противоречивых, а зачастую взаимоисключа-ющих данных.

Как же в этой ситуации можно говорить об интеграции хотя бы двух основных: бихевиористской и когнитивистской — ориентации? Но, даже если бы внутри каждой из ориентации было достигнуто относительное единство выводов, найти для них общую платформу — задача исключительно трудная, поскольку они противостоят друг другу не только как теоретические ориентации.

Они несопоставимы и методологически. Бихевиористская модель таксономична, поэтому в Йельских исследованиях упор делается на изучение зависимых переменных, в то время как когнитивистская мо-дель, дифференциальная по своей сути, изучает в основном независи- мые переменные.

Кроме того, одно из главных препятствий на пути дальнейшего исследования установки авторы одной из обзорных работ справедли-во видят в том, что слишком мало проводится экспериментов специ-ально для проверки противоречивых выводов, полученных на основе различных теорий, что авторы различных теорий не спешат с таким сопоставлением, что переменные выбираются произвольно и изуча-ются слишком изолированно, что их изучение ведется в основном методом лабораторного эксперимента.

Иными словами, необходимость какой-то, хотя бы рабочей, ус-ловной унификации ощущается и осознается, хотя довольно попу-лярен и другой тезис: «пусть расцветают все цветы». Безусловно, бо-лее или менее общепринятая система понятий могла бы способство-вать интеграции фактов и данных, однако еще более важным условием преодоления существующего разброда должно стать восстановление целостности самого объекта, т.е. нахождения обратного пути от пере-менных, компонентов установки, комплекса установок — к индиви-ду, и не просто абстрактному индивиду, а целостному живому чело-веку. О том, что именно в этом направлении надо искать выход, сви-

* Исключением были исследования М. Розенберга. В его экспериментах у ис-пытуемых, находящихся в гипнотическом состоянии (с внушенной постгипноти-ческой амнезией), изменяли отношение к некоторому объекту на противополож-ное. У статистически значимого количества испытуемых такое изменение аффек-тивного компонента влекло соответствующую рационализацию, т.е. изменение когниций.

373

детельствует исследование проблемы соответствия установки реаль-ному поведению.

К. Ховлэнд и его сотрудники изучали в основном отношение ког-нитивного и аффективного компонентов установки. Выяснялось, как изменяется мнение или убеждение, как изменение мнения, т.е. ког-нитивного компонента, меняет эмоциональное отношение реципи-ента, т.е. увеличивает (или уменьшает) чувства симпатии (или анти-патии) к объекту установки. В соответствии с постулатом бихевиориз-ма о том, что знание, будучи усвоенным, входит в структуру опыта и оказывает впоследствии регулирующее влияние на само поведение, считалось, что залог успеха коммуникатора в его способности вне-дрить то или иное мнение в когнитивную структуру реципиента или изменить его точку зрения по конкретному вопросу. Иными словами, при исследовании отношения когнитивного и аффективного компо-нентов внимание уделялось одному направлению: от когнитивного к аффективному. <...>

В некоторых исследованиях Йельской группы было также показа-но, что можно изменить точку зрения испытуемых, давая им, напри-мер, «играть роль» своих оппонентов или даже заставляя механически повторять (т.е. путем чисто моторного закрепления) нужную комму-никатору идею.

Но все эти результаты (кстати говоря, не всегда подтверждавшиеся) были получены в лабораторном эксперименте и могут считаться ва-лидными только в этих условиях. Стремясь к добыванию максимально «позитивного» знания, исследователи на самом деле изучали псевдо-объект, т.е. объект, взятый в его искусственных, вырванных из жиз-ненной среды проявлениях.

Этот изъян методологии, вызванный дроблением объекта иссле-дования, выявился особенно четко, когда были поставлены вопросы о том, что происходит с этим изолированно изменившимся мнени-ем, когда оно начинает испытывать давление со стороны таких фак-тов, как общее состояние когнитивной структуры, реальные требова-ния реальной ситуации и т.п.

Еще меньшую валидность данные Йельских исследований обнару-жили при изучении так называемого парадокса Ла Пьера — феномена явного несоответствия мнения и поведения*. В течение длительного вре-мени «степень взаимосвязи между невербальным и вербальным поведе-нием была неизвестна и явно малоинтересна для большинства иссле-

* В 1934 г. Л а Пьер в поездке по США вместе с супругами китайцами останав-ливался в 250 отелях, владельцам которых затем отправил письма с просьбой зарезервировать места для этой же пары. Он получил 128 ответов, 90% из которых были отрицательны. В 1952 г. этот эксперимент был повторен другими исследовате-лями в несколько измененном варианте (речь шла о посещении кафе негритянс-кими женщинами). Результаты были получены примерно такие же.

374

дователей», т.е. молчаливо принимался постулат о соответствии вер-бального поведения невербальному, а говоря попросту, предполага-лось, что люди ведут себя в жизни так, как они об этом говорят.

Однако в 1969 г., собрав результаты почти всех исследований про-блемы соответствия вербального поведения невербальному, А. Уикер пришел к выводу, что «декларируемые установки скорее не связаны или мало связаны с невербальным поведением». Сопоставляя данные в пользу гипотез о соответствии или несоответствии установки пове-дению, Кислери и соавторы отмечают, что данные о несоответствии получены преимущественно в условиях реальной жизни, а данные о соответствии — в условиях лабораторного эксперимента. Иными сло-вами, соответствие вербального поведения невербальному ставится в зависимость от ситуации*. В то же время существуют данные о том, что один и тот же индивид в ситуации, требующей одного поведения, все-таки ведет себя так, как этого требует «иная организованная общ-ность», т.е. в одной ситуации индивид ведет себя в соответствии с установкой, усвоенной в другой ситуации, не уступая актуальному «ситуационному давлению». И это скорее правило, чем исключение, иначе в поведении человека не было бы определенной, хотя и не всегда устойчивой последовательности.

Искусственная изоляция социальной установки для, казалось бы, наиболее глубокого ее изучения привела по существу к тому, что в условиях лабораторного эксперимента, да и во многих полевых иссле-дованиях она изучалась только как общепринятое социально одобря-емое мнение, в то время как поведение в реальной жизни — это слож-ный комплекс, результат влияния огромного количества факторов: предположений индивида о возможных последствиях данного поведе-ния, оценки этих последствий, мнений индивида о том, почему он чувствует, что должен поступать так или иначе, его мнений о том, какое поведение считается должным в его обществе, уровня аффек-тивной коннотации, мотивации действия в соответствии с норматив-ными убеждениями и т.д.

Таким образом, изучение установки в соответствии с канонами позитивизма привело к тому, что в конце технологической «цепочки» исследования получился весьма своеобразный продукт: абстрактная позиция абстрактного индивида, декларирующего свое согласие с господствующими ценностями.

Ограниченность и даже наивность такого результата в последнее время стали настолько очевидными, что речь уже идет не о том, при-держиваться прежней логики исследования или нет, а о том, как ее

* В качестве одной из таких точек зрения можно отметить мнение Рокича, считающего, что поведение — результат действия двух установок: на ситуацию и на объект. Он считает, что именно их искусственное разделение в эксперименте «значительно задержало развитие теории установки».

375

изменить. В частности, предлагается отказаться отделения установки на компоненты, конкретизировать исследования* (например, опре-делять отношение не к неграм вообще, а к негру, представителю кон-кретной социальной группы), признать, что мнение не обязательно связано с установкой, наконец, изменить технику измерения, допол-нив шкальный анализ наблюдением и тому подобными объективны-ми методами, так как индивид якобы не способен точно выразить свою установку вербально.

Вряд ли, однако, можно ожидать, что подобные усовершенствования смогут послужить началом «восстановления» человека — основного объекта, для изучения которого и было введено понятие социальной установки. Это возможно лишь в том случае, если анализировать инди-видуальное поведение в социальном контексте, т.е. как детерминиро-ванное социальными закономерностями более высокого порядка, а саму установку анализировать как социальный продукт, имеющий определен-ные функции.

Характеризуя итоги Йельских исследований, один из крупнейших специалистов по проблемам эффективности массовой коммуникации У. Шрамм сказал, что они поставили «старые правила риторики на научные рельсы». Ту же мысль более определенно выразил У. Макгайр: «Подход теории научения (в исследованиях изменения установки. — П.Ш.) редко опрокидывает наши обыденные представления, этот подход, на наш взгляд, все больше и больше приобретает статус «пло-дотворной ошибки». В самом деле, в подавляющем большинстве слу-чаев были получены весьма скудные (с точки зрения их новизны) данные. В основном это данные, например, о том, что женщины и дети (вообще женщины, вообще дети) легче поддаются убеждениям, но их мнения менее устойчивы, люди пожилого возраста более кон-сервативны; прежде чем изменить установку, надо ее «расшатать», т.е. заставить человека сомневаться в ее адекватности; внешность и авто-ритет коммуникатора существенно влияют на эффективность комму-никации; коммуникатор не должен противопоставлять себя аудито-рии и т.д. Таким образом, и практическая эффективность научных исследований оказалась гораздо ниже ожидаемой.

Весь парадокс заключен здесь в том, что чем сильнее исследо-ватель стремится к максимальной «научности» (т.е. уровню объек-

* Весьма характерно, что к такому выводу приходят и бихевиористски ориен-тированные исследователи. Так, Дефлер и Уэсти говорят: «Мы должны начинать с понятия установки, определяемого как возможности конкретных проявлений син-дрома реакций, а затем тщательно специфицировать три вещи: 1) точный соци-альный объект, который предположительно стимулирует эти реакции; 2) точный характер и число различных классов или измерений реакций и 3) точное измере-ние операций по наблюдению за вероятностными реакциями индивида, приме-няемыми (операциями. — П.Ш.) для получения количественно выраженного суж-дения по каждому классу реакций. Только тогда мы сможем понимать друг друга и самих себя, произнося термин «установка».

376

тивности, достигнутому точными науками: физикой, математикой и т.п.), тем больше он «очищает» объект своего исследования — чело-века — от «помехообразующих» переменных, приравнивая его к нео-душевленному механизму, и тем меньше, естественно, он может про-никнуть в- суть того, что недоступно для внешнего наблюдения, и тем более тощими становятся выводы.

Этот подход стимулируется, помимо принципов позитивизма, идеологическим заказом. В частности, на исследования процесса из-менения социальной установки сильный отпечаток наложило пред-ставление о человеке как пассивной пешке. Специфическая логика исследования, в результате которой человек был сведен до уровня объекта, была дополнена устремлением что-то с ним делать, и в ито-ге человек приобрел облик доступного для манипуляции объекта. Его собственная внутренняя активность была сведена в получившейся модели до минимума.

Влияние специфической идеологии сказалось и в представлении о самой установке. Обращают на себя внимание ее трактовки как струк-туры, стремящейся к равновесию, к непротиворечивости, в то время как по существу для установки как динамичного состояния нормаль-ной является, напротив, постоянная тенденция к выходу из равнове-сия, о чем свидетельствуют и конкретные исследования. Очевидно, в таком подходе сказалось стремление к бесконфликтности и стабиль-ности как всеобщему идеалу.

Л.Г. Асмолов, М.А. Ковалъчук

О СООТНОШЕНИИ ПОНЯТИЯ УСТАНОВКИ В ОБЩЕЙ И СОЦИАЛЬНОЙ ПСИХОЛОГИИ*

Вопрос о механизмах регуляции социального поведения личности в последнее время привлекает к себе внимание представителей мно-гих смежных дисциплин, в частности психологии, социальной психо-логии, социологии. Очевидно, естественным следствием такого меж-дисциплинарного подхода к проблеме является некоторое сближение понятийных аппаратов тех теорий, которые пытаются внести свой вклад в разрешение проблемы. Более того, при создании концепту-

* Асмолов А.Г., Ковальчук М.А. О соотношении понятия установки в общей и социальной психологии//Теоретические и методологические проблемы социаль-ной психологии/Под ред. Г.М. Андреевой, Н.Н. Богомоловой. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1977. С. 143-163. •

377

альных схем, собственного теоретического языка происходит подчас заимствование терминологии из других областей знания.

Такое положение ставит вопрос о необходимости соотнесения понятий, используемых в различных теоретических подходах, так как нередко один и тот же термин, имеющий собственную семантичес-кую традицию в рамках одного подхода, в новой концептуальной схе-ме наполняется новым содержанием. Вследствие этого некоторые по-нятия становятся настолько многозначными, что превращаются в «коз-ла отпущения», и некоторые исследователи предлагают вообще отказаться от использования этих понятий.

В этом смысле понятие «социальная установка» не составляет ис-ключения. Это выдвигает задачу соотнесения понятия установки в общей и социальной психологии. Перспективным путем к осознанию современного состояния проблемы установки вообще и проблемы соотнесения установки в общей и социальной психологии в частно-сти является путь исследования становления этого понятия в истории психологии.

Даже при беглом рассмотрении истории развития понятия «уста-новка» отчетливо проступают две тенденции. Одна тенденция, кото-рая намечается еще в работах Г. Фехнера*, отражает судьбу понятия «установка» в экспериментальной психологии. Вторая тенденция так-же зарождается на определенном этапе экспериментальной психоло-гии, но под влиянием естественного сближения психологической и социологической областей знания, приобретает особый статус в рам-ках социальной психологии. Здесь чаще всего фигурирует понятие «со-циальная установка» («attitude», «social attitude»). В данной статье пред-принимается попытка рассмотреть, как соотносятся между собой раз-работки названной проблемы в двух указанных тенденциях.

Исследование социальных установок теснейшим образом связано с проблемой перехода от интерпсихологических к интрапсихологи-ческим отношениям, поскольку само понятие «социальная установ-ка» можно в какой-то мере рассматривать как зону перекреста между общей и социальной психологией. Напомним, что понятие «установ-ка» приобрело право гражданства в исследованиях вюрцбургской школы. Однако, перекочевав в социальную психологию из эксперименталь-ной психологии, оно, по сути, впервые получило свое позитивное определение. Дело в том, что в работах вюрцбургской школы исследо-вание установок «...страдало одним методологическим недостатком, оставившим определенный след в развитии научного знания об уста-новке. На основе указанных исследований (исследований времени ре-акции, выполнения задач и т.д. — АЛ. и М.К.) были определены от-

дельные виды установок, что повлекло за собой распадение и исчезх новение общего понятия установки»*.

Причину такой «слепоты» в понимании установки на заре экспе-риментальной психологии нетрудно понять. Представители экспери-ментально^ психологии в целях конкретных экспериментальных ис-следований отдельных психических функций расчленяли явления пси-хической реальности, и субъект оказывался вне их поля зрения.

В исследовании У. Томаса и Ф. Знанецкого социальная установка впервые была определена как общее состояние субъекта, обращенное на ценность, т.е. в отличие от использования понятия «установка» в экспериментальной психологии понятие социальной установки с мо-мента своего введения подразумевает под установкой общее целост-ное состояние субъекта. Для представителей социальной психологии в качестве объекта исследования сразу же выступил человек во всей его целостности; отсюда и позитивное определение установки. Но при этом выигрыш правильности понимания установки как целостности обернулся проигрышем в «психологичности» содержания этого поня-тия. При переходе к социально-психологическому исследованию на первый план выдвигалась задача обоснования именно «социальности» социальных установок. Да и те области социальной практики, для объяс-нения которых в первую очередь привлекалось понятие социальной ус-тановки, требовали прежде всего изучения таких аспектов проблемы, как функции социальных установок, возможность изменения устано-вок и т.д. Иначе говоря, ситуацию, сложившуюся в ходе изучения соци-альных установок, можно охарактеризовать следующим образом: под-чинив себя компетенции социальной психологии, социальная установ-ка до некоторой степени утратила свою «психологичность». Из поля внимания зарубежных психологов как бы выпало то, в какой форме социальная установка выступает для субъекта. Между тем в общей пси-хологии развитие проблемы установки шло по линии исследования именно этого аспекта. Именно при таком положении дел, естественно, и встает вопрос о соотнесении представлений о природе установки и ее функциях в общей и социальной психологии.

Существует множество попыток сопоставления понятий «ус-тановка» (set) и «социальная установка» (attitude). Остановимся на некоторых из них. В зарубежной экспериментальной психологии к од-ной из наиболее разработанных теорий установки относится когни-тивная теория гипотез Дж. Брунера и Л. Постмана**, в которой в инте-ресующем нас плане наиболее значимым является анализ детерми-нант перцептивной готовности. В качестве одной из важнейших

* См.: Асмолов А.Г., Михалевская М.Б. От психофизики «чистых ощущений» к психофизике «сенсорных задач»//Проблемы и методы психофизики. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1974.

378

* Надирашвили Ш.А. Понятие установки в общей и социальной психологии. Тбилиси, 1974. С. 8.

** Allport F. Theories of perception and the concept of structure. N. Y., 1955; BrunerJ. On perceptual readiness//PsychoL Rev., 1957. Vol. 64. P. 340-358.

379

детерминант Брунер и Постман называют количество стимульной ин-формации. Между стимульной информацией и гипотезой складыва-ются следующие отношения.

1. Чем сильнее гипотеза, тем больше вероятность ее возбуждения и тем меньше релевантной и поддерживающей стимульной информа-ции требуется, чтобы подкрепить гипотезу. Релевантная информация может быть как позитивной, так и негативной по отношению к гипо-тезе.

2. Чем слабее гипотеза, тем большее количество информации (ре-левантной и поддерживающей) необходимо, чтобы подкрепить гипо-тезу. Чем сильнее гипотеза, тем большее, а чем она слабее, тем мень-шее количество противоречивой стимульной информации необходи-мо, чтобы опровергнуть ее.

Другими детерминантами «стойкости» гипотез являются: частота подкрепления в прошлом, число конкурирующих гипотез, мотиваци-онная поддержка, когнитивная поддержка и «согласие с группой». Механическое прибавление этого социального фактора к детерми-нантам установки (set) представляет собой один полюс решения про-блемы соотнесения «установки» и «социальной установки» — реше-ние ценой полного игнорирования специфики социального.

На другом полюсе находится решение этой проблемы, предла-гаемое некоторыми социальными психологами. Мы коснемся схемы человеческой активности, предложенной Гринвальдом*. Не останав-ливаясь подробно на этой схеме, отметим, что она наглядно иллюст-рирует необихевиористический подход к поведению. В ней представ-лены четыре блока: блок прошлого опыта, блок теоретических про-межуточных процессов, блок установки и ее компонентов и блок поведения. Блок установки идет вслед за блоком теоретических про-межуточных процессов, среди которых мы обнаруживаем и инстру-ментальное научение, и классические условные рефлексы, и процесс познания. Такое решение вопроса о месте социальной установки в регуляции поведения может быть охарактеризовано как решение по способу «надстраивания этажей»: над этажом инструментальных реф-лексов воздвигается этаж социальной установки. Критический анализ этой схемы дан Ш.А. Надирашвили, одним из представителей школы Д.Н. Узнадзе. Надирашвили справедливо отмечает, что ни инструмен-тальное научение, ни условные рефлексы не могут быть осуществле-ны без наличия соответствующей установки**. Но даже если мы пред-положим, что на этаже условных рефлексов действует, допустим, установка в форме так называемой психофизической установки ин-дивида и тем самым выступает как основа любых промежуточных про-цессов, а сверху прибавляется этаж социальной установки, то мы все

* См.: Надирашвили Ш.А. Указ. соч. С. 25.

** См.: Там же. С. 27.

380

равно останемся в рамках решения по способу «надстраивания эта-жей». Такого рода решение не приближает нас к ответу на вопрос о соотношении «установки» и «социальной установки», а, напротив, уводит от его решения. Напомним, что именно так обошлась традиционная психология с проблемой высших психических функ-ций, отдав, как отмечает Л.С. Выготский, «натуральные» функции детской психологии, а высшие психические функции — общей*. Ре-шение по способу «надстраивания этажей» оставляет в тени действи-тельные отношения между установкой и социальной установкой, сни-мает проблему специфики каждого уровня, предлагая вместо ответа на вопрос механическое наслоение одного на другое. Подобное реше-ние узаконивает искусственный разрыв между социальной и общей психологией. Но как раз такое решение мы и находим в основном в американской социальной психологии, в которой, по мнению П.Н. Шихирева, «...социальная установка (attitude) в том толкова-нии, какое принято в американской социальной психологии, отлича-ется от установки на психофизическом уровне (set) лишь дополни-тельной возможностью выражения — вербальным поведением»**. По-этому схема Гринвальда, будучи модифицированной путем введения этажа психофизической готовности, не решает проблемы о соот-ношении установки и социальной установки. Критикуя необихевио-ристическую схему человеческой активности Гринвальда, Ш.А. Нади-рашвили поднимает один извечный вопрос психологии установки — вопрос об отношениях между установкой и учением, установкой и деятельностью. Этот вопрос органически связан с единственной об-щепсихологической теорией установки, поставившей это понятие в самую основу учения о психическом — теорией установки, созданной классиком отечественной психологии Д.Н.Узнадзе. В социально-пси-хологических исследованиях всегда упоминают теорию Узнадзе, ког-да речь заходит об установке. Но при этом иногда допускается неоправ-данное смешение ключевого понятия этой теории — понятия первич-ной установки с понятием социальной установки — несмотря на то, что представители школы Узнадзе неоднократно выступали против такого смешения***. Однако развести понятия первичной установки и социальной установки не удастся до тех пор, пока не будет решен эопрос об отношениях между установкой и деятельностью.

Представители школы Д.Н. Узнадзе в течение многих лет последо-вательно отстаивают идею о существовании первичной установки,

* См.: Выготский Л.С. Развитие высших психических функций. М.: Изд-во АПН РСФСР, 1960.

** Шихирев П.Н. Исследования социальных установок в США//Вопросы фи-лософии. 1973. № 2. С. 166.

*** См.: Надирашвили Ш.А. Указ, соч.; Прангишвили А.С. Исследование по пси-хологии установки. Тбилиси, 1967; Чхартишвили Ш.Н. Некоторые спорные про-блемы психологии установки. Тбилиси, 1971.

381

предваряющей и определяющей развертывание любых форм психи-ческой активности (Ш.А. Надирашвили, А.С. Прангишвили, Ш.Н. Чхартишвили). Представители же деятельностного подхода. (А.В. Запорожец, А.Н. Леонтьев, Д.Б. Эльконин) не менее последова-тельно отстаивают альтернативную позицию, которая может быть ла-конично передана формулой: «Сначала было дело».

С нашей точки зрения, вопрос об отношениях между первичной установкой и деятельностью, несомненно, выиграет при переводе его на почву исторического анализа. Для того чтобы адекватно понять интересующее нас событие — появление теории установки Д.Н. Уз-надзе, необходимо восстановить тот фон, на котором это событие произошло, в частности, те моменты, которые необходимы для вы-явления задачи, приведшей к появлению теории установки Д.Н. Уз-надзе.

На ранних этапах экспериментальной психологии факт установки (готовности к активности) проявлялся в самых разных областях пси-хической реальности. В психофизике и исследованиях времени реак-ции он, будучи неким неконтролируемым фактором, искажал резуль-таты измерений и порождал ошибки вроде ошибок «ожидания» (из-менение ответа испытуемого, вызванное предвосхищением изменения ощущения) и «привыкания» (тенденция испытуемого реагировать на появление нового стимула тем же способом, которым он реагировал на предшествующее предъявление стимула), изменение знака ошиб-ки наблюдателя (ошибка запаздывания или упреждения при локали-зации движущегося объекта). В другой линии исследований установки — исследованиях иллюзий веса и объемно-весовой иллюзии — понятия установки или ожидания привлекались для описания (подчеркиваем, описания, а не объяснения) тех состояний испытуемого, которые всегда сопровождали проявления этих иллюзий.

Таким образом, в прошлом столетии отчетливо выявились два направления в исследовании проявлений установки, но ни в одном из них установка не становилась предметом специального анализа. В работах по психофизике она, скорее, воспринималась как артефакт, который старались элиминировать путем усовершенствования экспе-риментальной процедуры и статистической обработки результатов эксперимента; в исследованиях иллюзий и времени реакции психоло-ги ограничивались лишь указанием на участие установки в возникно-вении иллюзий или даже усматривали в ней причину различного вре-мени сенсорной и моторной реакции, но останавливались перед психо-логическим анализом этой причины или же сводили ее к периферическим реакциям мышечной преднастройки.

В начале XX века проблема установки, как мы уже отмечали выше, стала предметом специального исследования в вюрцбургской школе, где понимание установки приобрело ряд особенностей. Во-первых, понятие установки здесь прочно срослось с понятием активности. Ак-

382

тивность же рассматривалась вюрцбургцами в отвлечении от своего реального носителя, от субъекта. Во-вторых, установка (детермини-рующая тенденция) впервые получила функциональное определение как фактор, направляющий и организующий протекание психичес-ких процессов, т.е. была предпринята попытка указать те реальные функции, к'оторые установка выполняет в психических процессах. Тем самым был явно поставлен вопрос о соотношении между дея-тельностью и установкой. Однако этими крайне важными для пони-мания проблемы установки моментами и ограничилась в основном разработка этой проблемы в вюрцбургской школе. Понятие установки резко выпадало из строя понятий атомарной интроспективной психо-логии, внутренняя логика которой толкала психологов на поиски не-которой субстанции «установки» в психической реальности. Следуя «правилам игры» традиционной психологии, вюрцбургцы должны были бы найти и описать некий новый «атом», подобно тому, как они, ориентируясь на данные интроспективных отчетов, описывали ощуще-ния, образы, чувства и т.д. Но испытуемые «отказывались» отнести установку к какому-либо из известных состояний сознания. Поэтому, например, К. Марбе*, столкнувшись с проявлениями установки при исследовании суждения, вынужден был добросовестно перечислить все психические процессы, заверяя, что установка есть «нечто», что не может быть отнесено ни к одному из этих процессов. Собственно говоря, К. Марбе тем самым негативно определил установку и зафик-сировал это понятие в концептуальном аппарате, введя термин «уста-новка сознания» («Bewusstseinlage», что соответствует английскому «conscious attitude»).

Поскольку реальность неоднократно наблюдаемых феноменов ус-тановки не вызывала сомнения, стало необходимым пересмотреть как концептуальную сетку, которой пользовалась традиционная психоло-гия, так и ее базовую идею, которые оказались непригодными для анализа обнаруженного феномена. Базовой идеей, молчаливо или явно признаваемой представителями традиционной психологии, была идея о том, что «объективная действительность непосредственно и сразу влияет на сознательную психику и в этой непосредственной связи определяет ее деятельность»**. Д.Н. Узнадзе назвал эту идею «постула-том непосредственности».

Принимая осознанно или неосознанно этот постулат как исход-ную предпосылку экспериментального исследования, психолог оста-вался один на один с теми непреодолимыми трудностями, которые были обусловлены признанием постулата непосредственности и про-

* Обстоятельный анализ теории установки К. Марбе дан в работе: Чхартишви- ли Ш.Н. Некоторые спорные проблемы психологии установки. Тбилиси, 1971.

** Узнадзе Д.Н. Экспериментальные основы психологии установки//Психоло-гические исследования. М.: Наука, 1966. С. 158.

383

являлись в ошибках «ожидания» и «привыкания», в иллюзиях уста-новки, в таинственной неуловимости установки посредством интрос-пекции и, наконец, в беспомощности попыток поместить установку в арсенал устоявшихся категорий традиционной психологии.

Признание постулата непосредственности определило и тот об-щий исторический факт, что представители традиционной психоло-гии, ориентированные в своих исследованиях на переживания отдель-ного индивида, резко обособили сферу психической реальности от действительности и тем самым оказались в замкнутом круге сознания. Только пересмотр самого фундамента психологии мог устранить те препятствия, которые встали на ее пути, а такой пересмотр возможен лишь при выходе за сферу эмпирических фактов и обращении к мето-дологическому анализу самих оснований психологической науки.

Этот шаг был сделан Д.Н. Узнадзе, который, дав методологический анализ фундамента атомарной интроспективной психологии, выде-лил постулат непосредственности, являющийся исходной предпосыл-кой всей традиционной психологии. Искусственность конструкций, вынуждающих мысль исследователя двигаться в замкнутом круге со-знания, неадекватность подобного рассмотрения психики, обуслов-ленная принятием постулата непосредственности, привели Д.Н. Уз-надзе к постановке задачи о необходимости преодоления этого посту-лата, к идее о невозможности анализа сознания изнутри и, следовательно, к поиску такого опосредующего двухчленную схему анализа звена, которое само бы не принадлежало к категории явле-ний сознания. Ради решения задачи преодоления постулата непосредственности через категорию, не принадлежащую к сфере явлений сознания, Д.Н. Узнадзе и была создана теория установки.

Таким образом, перед Д.Н. Узнадзе встала в первую очередь задача принципиально методологического характера — задача анализа тех предпосылок, на которых зиждилось здание традиционной психоло-гии. Это сразу же резко противопоставило в методологическом плане концепцию Узнадзе всем вариантам понимания установки. Поэтому попытка вычертить прямую линию развития проблемы установки (воз-можно, провоцируемая чисто внешним терминологическим сход-ством), скажем, от детерминирующей тенденции Н. Аха до установки Д.Н. Узнадзе и, далее, до социальной установки Томаса и Знанецко-го, была бы столь же абсурдной, как попытка искать истоки теории деятельности в бихевиоризме. Абсурдность ее состоит прежде всего в том, что в отличие от Н. Аха, Э. Тол мена и др., направляющих все свои усилия на анализ «центрального процесса» (установки, ожида-ния, знакового гештальта) — промежуточной переменной, Д.Н. Уз-надзе отчетливо заявляет, что постулат непосредственности не может быть преодолен изнутри.

Д.Н. Узнадзе пошел по пути преодоления постулата непос-редственности через «подпсихическое» — через установку. Установка —

384

это «...своего рода целостное отражение, на почве которого может возникнуть или созерцательное, или действенное отражение. Оно зак-лючается в своеобразном налаживании, настройке субъекта, его го-товности... к тому, чтобы в нем проявились именно те психические или моторные акты, которые обеспечат адекватное ситуации созер-цательное или действенное отражение. Оно является, так сказать, «ус- тановочным отражением». Содержание психики субъекта и вообще всего его поведения следует признать реализацией этой установки и, следовательно, вторичным явлением»*. Это определение, будучи взя-то само по себе, оставляет возможность неоднозначной его интерпре-тации. Какой смысл, например, вкладывает Д.Н. Узнадзе в термин «психическое», которое всегда вторично по отношению к установке? Что он имеет в виду, говоря о первичной установке? От решения этого вопроса зависит, вправе ли мы ставить знак тождества между первичной и социальной установками. Чтобы ответить на эти вопро-сы, достаточно восстановить задачу ученого и исторический контекст, выступавший как условие решения этой задачи.

Д.Н. Узнадзе, анализируя представления традиционной психологии, неоднократно подчеркивал, что ее представители отождествляли со-знание и психику. Правда, Д.Н.Узнадзе упоминает о существовании направления, которое обращается к проблеме бессознательного, — о психоанализе 3. Фрейда. Но, по справедливому мнению Д.Н. Узнадзе, концепция 3. Фрейда ни в коей мере не меняет действительного поло-жения вещей в картине представлений традиционной психологии, поскольку бессознательное у Фрейда — это негативно определенное сознательное. Рационализовав таким способом «бессознательное» в психоаналитической теории, Д.Н. Узнадзе устраняет любые возражения против своего тезиса, согласно которому в традиционной психологии «...все психическое сознательно, и то, что сознательно, является по необходимости и психическим»**. Все это наталкивает нас на мысль, что, по-видимому, говоря о первичности установки по отношению к психике, Д.Н. Узнадзе подразумевал психику в смысле традиционной психологии, т.е. психику как явление сознания. Тогда становится по-нятной та страстность, с которой Д.Н. Узнадзе настаивает на положе-нии о первичности установки. Ведь если бы установка была вторичной по отношению к психическому как сознательному, то ее введение ровным счетом ничего бы не дало для решения задачи преодоления постулата непосредственности. Дело, поэтому, прежде всего не в том, обладает ли установка атрибутом осознанности или не обладает, а в том, может ли она быть принята в качестве первичной категории, т.е. категории, порождающей любые психические процессы, в том числе

* Узнадзе Д.Н. Основные положения теории установки//Бжалава И. Т. Психо-логия установки и кибернетика. М.: Наука, 1966. С. 26.

** Узнадзе Д.Н. Экспериментальные основы психологии установки. С. 135.

25 - 7380

и бессознательные. Если да, то социальная установка, взятая в своей интрапсихической форме, выступила бы тогда по отношению к этой базовой категории как вторичный феномен, как порождение первич-ной установки. Из вышесказанного вытекает, что не может быть и речи о смешении первичной установки и социальной установки. Од-нако интересующий нас вопрос встает теперь в следующей форме: выступает ли в онтологическом плане первичная установка как кате-гория, порождающая психические процессы, или же под «первично-стью» в теории Д.Н. Узнадзе имеется в виду первичность по отноше-нию к психическому как сознательному?

Понимание первичности является довольно спорным и требует более подробного обсуждения. Предположим, что установка первич-на по отношению к любым формам психической активности вообще, и, следовательно, любые уровни деятельности являются производны-ми от установки, ее реализацией.

Во-первых, тогда только искушенный наблюдатель сумеет отли-чить установку от тенденции, внутреннего желания, влечения и т.д. Признание установки «первичной» в этом смысле означало бы ее све-дение исключительно к внутренней детерминации и нивелировало бы всякую разницу между установкой Д.Н. Узнадзе, «либидо» Фрейда и стремлением к совершенству, к могуществу Адлера, у которых чело-веческая деятельность и выступает лишь как реализация этих тенден-ций или влечений. Такое рассмотрение первичной установки, одна-ко, вступает в явное противоречие с аксиоматическим положением Д.Н. Узнадзе о необходимости для возникновения установки такого условия, как ситуация.

Во-вторых, тогда исследователь при попытке решить вопрос об отношении между восприятием и установкой, деятельностью и уста-новкой неминуемо попадет в заколдованный круг. Парадокс состоит в следующем: необходимыми условиями возникновения установки яв-ляются ситуация и потребность; ситуация только в том случае высту-пает как условие возникновения установки, если она воспринята субъектом, но любой акт восприятия, согласно теории Д.Н. Узнадзе, предполагает существование установки. Иными словами, для того чтобы возникла установка, должна быть отражена ситуация, но ситуация не может быть отражена без наличия установки. Д.Н. Узнадзе в качестве лоиска выхода из этого замкнутого круга предлагает мысль о том, что установке предшествует акт «замечания», т.е. своеобразного неосоз-нанного восприятия ситуации удовлетворения потребности. В совре-менной психологии существование акта восприятия, афферентирую-щего поведенческий акт и не являющегося достоянием сознания, ни у кого не вызывает сомнения. Но вопрос в данном случае, как нам кажется, не столько в том, что конкретно понимал под «замечанием» Д.Н. Узнадзе, а в том, что, говоря о «замечании», Д.Н. Узнадзе имп-лицитно предполагает наличие активности, которая предшествует

386

возникновению первичной установки. Отсюда можно сделать вывод о том, что у самого Д.Н. Узнадзе установка в действительности выво-дится из поведения, из того, что делает субъект, а не поведение из установки.

Если предложенная нами интерпретация содержания понятия «пер-вичная установка» верна, то мы попытаемся определить то место, которое установка занимает внутри деятельности, опираясь на пред-ставления о деятельности, выработанные в советской психологии, в частности на теорию деятельности А.Н. Леонтьева. Нам представляет-ся, что первичная установка в деятельности выполняет чрезвычайно важную роль, а именно: она направляет поисковую активность на предмет потребности, т.е. понятие первичной установки отражает в концептуальном аппарате теории деятельности акт «встречи» потреб-ности с предметом потребности*. С нашей точки зрения, первичная установка представляет не что иное, как момент в формировании фиксированной установки. Первичная установка существует до тех пор, пока не произойдет «встречи» с предметом потребности. Предмет же потребности — материальный или идеальный, чувственно восприни-маемый или данный только в представлениях, в мысленном плане — есть мотив деятельности**.

Тогда функционально акт развертывания деятельности до первого удовлетворения потребности можно представить следующим образом: потребность —» направленность поисковой активности на предмет по-требности (первичная установка) -» предмет потребности (мотив). Напомним, что согласно теории деятельности А.Н. Леонтьева для че-ловеческой общественно опосредствованной деятельности является генетически исходным несовпадение мотивов и целей. Если же целе-образование по каким-либо объективным условиям невозможно, «ни одно звено деятельности, адекватной мотиву, не может реализоваться, то данный мотив остается лишь потенциальным — существующим в форме готовности, в форме установки»*** (курсив наш. — А. А. и М.К).

Итак, мы подошли к позитивному определению одной из форм социальной установки — социальной установки, возникающей в ка-ком-либо виде деятельности. В социально-психологической литерату-ре эту форму установки рассматривают как фактор формирования социального поведения личности, выступающий в форме отношения личности к условиям ее деятельности, к другим. Такое понимание

* Это положение в русле теории установки Д.Н.Узнадзе высказывается одним из ведущих представителей этой теории А.С. Прангишвили (см., например: Пран-гишвили А.С. Потребность, мотив, установках/Проблемы формирования социо-генных потребностей. Тбилиси, 1974).

** См.: Леонтьев А.Н. Потребности, мотивы и эмоции. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1971.

*** Леонтьев А.Н. Потребности, мотивы и эмоции. С. 19.

387

представляется нам наиболее продуктивным*. Эти отношения в своем генезисе не существуют изолированно от деятельности, как бы сами по себе, а реализуются деятельностью субъекта. Следует отметить, что давно высказывались положения об установке как об иерархической уровневой структуре**, но разные уровни установки изучались изоли-рованно друг от друга, поскольку установка рассматривалась вне дея-тельности и ее «образующих» — операции и действия. По-видимому, реализация операции осуществляется на основе ситуативной установ-ки, т.е. готовности, возникающей посредством учета обстановки, тех условий, в которых протекает действие. Наиболее детальный анализ этого иерархически самого низкого уровня готовности дан в пред-ставлениях типа вероятностного прогнозирования***. На уровне дей-ствия установка существует в форме готовности к достижению цели и обычно вызывается задачей (Aufgabe). Первоначальный анализ этой формы установок дан в вюрцбургской школе, а также в работах Э. Брунсвика, посвященных исследованию влияния установок, со-зданных инструкцией, на константность восприятия****. И наконец, на ведущем иерархическом уровне деятельности существует социальная установка, которая в своей интерпсихической форме есть не что иное, как отношение мотива к цели, которое существует только через отно-шение к другим. В своей же интрапсихической форме социальная уста-новка выступает как личностный смысл, который и порождается от-ношением мотива к цели.

Мы можем представить себе воображаемую шкалу отношений между мотивом, социальной установкой и личностным смыслом. На одном ее полюсе мы обнаруживаем полное совпадение между социаль-ной установкой и «значением», т.е. когнитивной образующей личнос-тного смысла. Для иллюстрации этого типа отношений воспользуемся результатами исследования Бейвеласа о влиянии изменения установ-ки на производительность труда в группе, которые приводятся в мо-нографии Гибша и Форверга*****. У одной группы работниц указание достичь высокой производительности труда мотивировалось эконо-мической необходимостью, т. е. им задавалась «готовая цель»; другая группа работниц активно участвовала в обсуждении задания и сама принимала цель: повысить производительность труда. В результате у первой группы — низкая производительность труда, а у второй —

* См.: Ядов В.А. Личность как субъект социальной активности//Активность личности в социалистическом обществе. М.; Варшава, 1974.

** См.: Бассин Ф.В. Проблема «бессознательного». М.: Медицина, 1968.

*** См.: Вихалемм П.А. Роль социальных установок в восприятии газетной информации: Автореф. канд. дисс. Л., 1974.

**** Brunswic E. Perception and the representative design of psychological experiments. Berkely; Los Angeles: University of California Press, 1956.

***** См.: Гибш Г., Форверг М. Введение в марксистскую социальную психоло-гию. М.: Прогресс, 1972. С. 158-159.

388

высокая производительность. В первой группе мотив имел побудитель-ную функцию, был «только знаемым», а социальная установка выс-тупила для сознания только своей когнитивной образующей, своим «значением»; во второй группе, где шел процесс целеобразования, мотив имел смыслообразующую функцию, и социальная установка выступила в форме «значения для меня», в форме личностного смыс-ла. На другом полюсе шкалы отношений между социальной установ-кой и личностным смыслом располагаются те случаи, когда личност-ный смысл полностью заслоняет когнитивную образующую социаль-ной установки, а на первом плане в сознании выступает аффективная образующая личностного смысла, которая и детерминирует выбор той или иной формы поведения.

Анализируя то, как социальные установки выступают для созна-ния в форме личностных смыслов, мы имплицитно перенесли на струк-туру личностных смыслов представления о трехкомпонентной струк-туре социальных установок, сложившиеся в социальной психологии. В свете описанного выше понимания интериоризированной социаль-ной установки как личностного смысла особый интерес представляет вопрос о структуре социальных установок. При рассмотрении струк-туры социальных установок стал традиционным так называемый трех-компонентный анализ. Возможен еще один подход к этой проблеме. В своей обобщающей работе по изучению социальных установок В. Мак Гайр указывает, что этим вторым подходом является «инструменталь-но-ценностный анализ»*. Сущность его заключается в том, что со-циальная установка рассматривается с точки зрения того, насколько ее объект способствует достижению целей субъекта. Для нас больший интерес представляет первый подход, тем более что представители второго из указанных двух подходов также имеют дело с тем или иным компонентом социальной установки.

Обычно в числе компонентов социальной установки называются следующие три: аффективный, когнитивный и конативный (поведен-ческий). Традиция выделения аналогичных трех планов человеческого поведения (affect, cognition, conation) восходит еще к древнеиндийс-кой и античной философии. Что же касается социальных установок, то предположение об их многомерности было высказано довольно давно. Спор о том, следует ли рассматривать социальную установку как одномерную или многомерную переменную, на наш взгляд, нельзя считать решенным. Характерно в этом отношении замечание, вы-сказанное Мак Гайром. Приведя обширные данные, говорящие в пользу наличия высокой внутренней корреляции между указанными тремя компонентами, Мак Гайр заключает: «Нам кажется, что ...теоретики, настаивающие на различении (компонентов. —А.А.и М.К.), вынужде-

* McGuire W. The nature of attitudes and attitude change//The handbook of social psychology/Ed, by G. Lindzey und E. Aronson. London, 1969.

389

ны будут взвалить на себя бремя доказательства того, что различение это имеет смысл»*.

Однако практически большинство исследователей изучают тот или иной компонент (или то, что изучается, может быть в большей мере отнесено к одному из трех компонентов)**. Поэтому целесообразно проанализировать этот подход и попытаться выделить некоторые мо-менты, подлежащие, на наш взгляд, дальнейшей разработке.

П.Н. Шихирев предлагает следующее описание трех структурных компонентов установки: когнитивный (перцептивный, информатив-ный) как «осознание объекта установки»; аффективный (эмоции, чувства) как «чувства симпатии или антипатии к объекту установки»; конативный (поведенческий, действие) как «устойчивую последова-тельность реального поведения относительно объекта установки»***. Уже из такого описания (именно описания, а не определения), кото-рое с теми или иными поправками разделяется многими авторами, следует, что данные три элемента не рядоположны.

С одной стороны, оценочной силой по отношению к объекту ус-тановки обладает аффективный ее компонент, с другой — установка в целом, как единство трех ее компонентов, оказывает регулятивное влияние на поведение — влияние, которое также вскрывает опреде-ленную оценку объекта. Встает вопрос о том, в какой мере совпадают (и совпадают ли вообще) эмоциональная оценка объекта и, так ска-зать, общая его оценка, которая складывается в результате взаимо-действия аффективного и когнитивного компонентов. Иначе эту про-блему можно было бы сформулировать следующим образом: если ус-тановка субъекта по отношению к некоторому объекту (или явлению) содержит как его эмоциональное отношение, так и совокупность его знаний об этом объекте, то какова «сила» (или «вес») каждой из этих составляющих в выявленной у индивида предрасположенности по отношению к данному объекту.

Однако при выявлении этого «веса» необходимо всегда помнить о той опасности, которая подстерегает исследователя при попытке изо-лированного рассмотрения каждого из компонентов социальной ус-тановки и на которую указывал еще Л.С. Выготский, а именно — о возможности «соскальзывания» на анализ элементов, вместо того чтобы рассматривать «единицы» процесса****. Памятуя об этом замечании,

* McGuire W. Op. cit. P. 157.

** Основанием для этого вывода можно считать те многочисленные данные, которые приведены в указанной работе Мак Гайра. В ней обобщены исследования по социальной установке за много лет и ее можно рассматривать как «репрезента­тивный» материал по данной проблематике.

*** Шихирев П.Н. Исследования социальной установки в США//Вопросы философии. 1973. № 2. С. 162.

**** См.: Выготский Л. С. Мышление и речь//Избранные психологические ис-следования. М.: Изд-во АПН РСФСР, 1956.

390

мы, очевидно, должны делать акцент на возможность выделения в социальной установке трех вышеперечисленных компонентов, имея в виду временный вынужденный разрыв единства, который всегда тео-ретически совершается в ходе аналитического разложения объекта знания. В противном случае, когда говорят о социальной установке как сумме или совокупности трех элементов, создается риск вообще потерять специфическое содержание исследуемого нами понятия.

Представление о трехкомпонентной структуре социальной уста-новки в том виде, в котором оно сейчас существует, не может счи-таться удовлетворительным и в том отношении, что указанная выше неоднозначность (аффективная оценка и «совокупная» оценка объек-та) превращается в противоречие, если принять во внимание тот кар-динальный факт, к констатации которого пришли исследователи соци-альной установки. Этим фактом является несовпадение между выявляе-мыми традиционным способом (т.е. на основании вербальных реакций) установками и реальным поведением. Подобное несоответствие впер-вые было четко описано в знаменитом эксперименте Лапьера*.

Характерно, что при попытке подойти к решению вопроса о не-совпадении установки и реального поведения исследователи руковод-ствуются, в общем, представлением о социальной установке как го- товности действовать определенным образом. С другой стороны, в пос-леднее время стали появляться работы, отмечающие, что попытки прогнозировать поведение с помощью социальной установки, опре-деляемой подобным способом, встречаются с большими трудностям**. . В случае понимания социальной установки как готовности неред-ко предполагается, что, определив установку, а значит готовность действовать определенным образом, можно сразу же сделать одно-значный вывод о том, каким будет поведение, реализующее эту го-товность. В действительности, это реальное поведение будет опреде-ляться еще целым рядом факторов. Необходимо учитывать и их, а интерпретация установки как «готовности» как бы снимает вопрос о необходимости включения еще каких-либо переменных в анализ.

Все вышесказанное позволяет, на наш взгляд, сделать вывод о некотором несоответствии, которое сложилось между традиционным представлением о социальной установке и ее структуре в теоретичес-ких рассуждениях и теми реальными данными, которые получены в экспериментальных исследованиях. По-видимому, дело заключается в том, что исследователь не может выделить в поведении влияния соци-альной установки в «чистом» виде. Поскольку наблюдаемое поведение детерминируется не только социальными установками, но и другими

* См.: La Piere R. Attitude versus action//Attitude theory and measurement/Ed, by M. Fishbern, N. John. N. Y., 1967.

** См., например: Kelman H. Attitudes are Alive and Well and Gainfully Employed in the Sphere of Action//Amer. Psychol. 1974. Vol. 29. № 5.

391

факторами, его нельзя рассматривать как прямое следствие действия социальной установки. С этой точки зрения нам кажется, что ис-пользование представления о поведенческом компоненте социальной установки является не вполне удачным. Очевидно, что то поведение, те действия относительно объекта установки, которые называются ее поведенческим компонентом, представляют собой активность, опре-деляемую в числе других факторов и установкой (возможно, что пос-ледним фактором наблюдаемое поведение детерминируется даже в большей степени).

Такая постановка проблемы ни в коей мере не снимает вопроса о поведенческих «выходах» установки. На самом деле, именно на осно-вании определенных актов поведения субъекта можно сделать вывод, вернее, предположение, о наличии у него определенной социальной установки. Однако нельзя сделать однозначно обратного вывода, по-скольку этому препятствует зафиксированное в эксперименте Лапье-ра расхождение между вербальными реакциями индивида и реальным поведением. Не вдаваясь в проблему соотношения вербальных устано-вок и установок, выявляемых на основании каких-то действий, мы пока что можем сделать вывод о недостаточности определения соци-альной установки как готовности к определенному способу ре-агирования. Нам кажется более точным говорить о социальной уста-новке как лишь предрасположенности. Если согласиться, что фиксиру-емые при наблюдении или в эксперименте установки являются именно такими предрасположенностями (предиспозициями), то понятно, что, взаимодействуя в реальности с другими детерминантами поведения, они могут дать в результате поведение, не совсем согласующееся с выявленной установкой. Тогда выражение «поведенческий компонент установки» есть, видимо, некоторая абстракция от реальности. Такой компонент может быть выведен теоретически в результате обобщения целого ряда поведенческих актов, отдельных действий в случае, если исходить из реального взаимодействия субъекта с объектом установ-ки. Но если отталкиваться от осознаваемых установок и пытаться про-гнозировать дальнейшее поведение, то предсказанный исследовате-лем поведенческий компонент будет лишь вероятной составляющей реального поведения.

Возвращаясь к «парадоксу Лапьера», т.е. к несоответствию между реальным поведением и социальной установкой, мы склонны вслед за В.А. Ядовым предположить, что несовпадение обусловлено тем, «что ведущая роль в регуляции поведения принадлежит диспозиции иного уровня»*, которая, в свою очередь, с нашей точки зрения, «включается» в регуляцию в зависимости от места соответствующего ей мотива (предмета деятельности) в иерархии мотивов личности.

При изучении социальной установки встает, как мы видели, не-мало сложных проблем. Возникнув в начале века в материнском лоне экспериментальной психологии и проделав долгий путь в социологии и социальной психологии, социальная установка словно возвращает-ся обратно, но возвращается не с пустыми руками. Представления о трехкомпонентной структуре социальной установки позволяют обо-гатить наши знания о личностном смысле и тем самым о сокровенных механизмах регуляции социального поведения личности. При этом речь идет, конечно, не о простой констатации того факта, что социальная установка есть личностное образование, а о необходимости включения этого понятия в общую концептуальную схему регуляции поведения личности и тем самым вообще в понятийный аппарат исследования личности. Возможной перспективой решения этой проблемы является понимание социальной установки в ее интрапсихической форме как «личностного смысла». В зависимости от места мотива в иерархичес-кой системе мотивации на передний план в некоторых случаях высту-пают либо когнитивная, либо аффективная образующая личностного смысла и соответственно развертывается разное поведение личности. В этой связи встает множество вопросов о роли фиксированных соци-альных установок в выборе мотивов поведения, о возможности на-правленного изменения личностных смыслов через изменения соци-альных установок, о месте установки в процессе целеобразования, исследование которых представляет интерес как для общей, так и для социальной психологии.

Д. Майерс

ПОВЕДЕНИЕ И УСТАНОВКИ"

Определяют ли установки поведение?

До какой степени и при каких условиях установки души побуждают наши действия ? Почему вначале социальные психологи были поражены кажущимся недостатком связи между установками и поступками!

Проблема того, определяют ли установки поведение, вызывает к жизни основополагающий вопрос о природе человека: какая суще-ствует связь между тем, что у нас на душе, и тем, что мы творим в действительности? Философы, теологи и просветители в течение дли-тельного времени рассуждали о связи между мыслью и действием,

* Майерс Д. Социальная психология. СПб.: Питер, 1997. С. 155-163, 176-194.

393

характером и поведением, личным миром и общественными делами. В основе большинства учений, советов и методик по детскому воспита-нию лежит предпосылка, гласящая, что личные убеждения и чувства определяют наше общественное поведение. Поэтому, если мы хотим переделать образ действия людей, нам следует изменить их душу и образ мышления.

Неужели мы все лицемеры?

В самом начале пути социальные психологи решили, что по уста-новкам людей можно предсказать их поступки. Но в 1964 г. Леон Фес-тингер, которого некоторые считают самой значительной фигурой в области социальной психологии, пришел к выводу, что данные ис-следований не подтверждают гипотезу об изменении поведения в свя-зи с появлением новых установок. Фестингер предположил, что связь установка—поведение действует совершенно противоположным об-разом. Наше поведение выполняет роль лошади, а установка — телеги. Как выразился Роберт Эйбелсон, мы «очень хорошо научились и очень хорошо находим причину того, что делаем, но не очень хорошо дела-ем то, чему находим причины». Новый удар предполагаемой власти установок был нанесен в 1969 г., когда социальный психолог Алан опубликовал результаты нескольких десятков научных исследований, охвативших широкий спектр установок и поведения самых разных людей, и сделал потрясающий вывод: едва ли по установкам, о кото-рых говорят люди, можно предсказать вариации их поведения. Сту-денческие установки на обман почти не имеют связи с тем, как сту-денты на самом деле обманывают. Установки к церкви выливаются едва ли в большее, чем скромное присутствие на воскресной церков-ной службе. Приписываемые себе расовые установки едва ли дают ключ к объяснению поведения в реальной ситуации.

Особенно это проявилось в начале 1930-х гг., когда многие амери-канцы относились к азиатам с явным предубеждением. Чтобы опреде-лить, до какого масштаба разрослось это предвзятое отношение, Ри-чард Ла Пьер обратился с письменным запросом в 251 ресторан и отель: «Не согласитесь ли вы принять в качестве гостей китайцев?» Ответило 128 заведений. 92% из них отвергли предложение и только один ответ был положительным. Но к тому времени Ла Пьер и «очаровательная» пара китайских молодоженов уже в течение шести месяцев колесили по всей стране, где повсюду получали радушный прием, за исключением одного-единственного случая. Столкнувшись лицом к лицу с конкрет-ными людьми, которые совершенно не соответствовали сложившемуся в обществе стереотипу, владельцы гостиниц отбрасывали в сторону свое предвзятое отношение и проявляли любезность.

Если люди поступают не так, как они говорят, не удивительно, что попытки изменить поведение путем перемены установок часто

394

терпят крах. Предупреждения об опасности курения меньше всего вли-яют на реальных курильщиков. Постепенное осознание обществом того факта, что демонстрация насилия по телевидению ведет к притупле-нию чувств и пробуждению жестокости, побудило многих выступить в открытую с требованием сократить показы подобных программ. И тем не менее, они продолжают смотреть на телевизионные убийства так же часто, как раньше. Призывы быть внимательными на дорогах в меньшей степени повлияли на сокращение числа несчастных случа-ев, нежели ограничение скорости, разделение транспортных потоков и наказание за вождение машины в нетрезвом виде.

Когда Уикер и другие описывали слабость установок, некоторые личностные психологи заявляли, что черты личности также не спо-собны прогнозировать поведение людей. Если нам надо знать, будет ли от человека толк, мы едва ли сможем установить это с помощью тестов на самооценку, тревожность и тенденцию к самозащите. Если ситуация не терпит отлагательства, лучше всего выяснить, как люди реагируют. Подобным же образом многие психотерапевты стали ут-верждать, что если говорить о психоанализе как о терапии, то он редко «излечивает» проблемы. Вместо анализа недостатков личности психоаналитики пытаются изменить проблему поведения.

В целом эволюционировавший взгляд на то, что определяет пове-дение, подчеркивал внешние социальные влияния и игнорировал внутренние, такие, как установки и личность. Перед глазами возни-кал образ маленьких бильярдных шаров, полосатых и разноцветных, по которым наносили удары внешние силы. Короче говоря, первона-чальному тезису, что установки определяют поведение, в 1960-х гг. был найден антитезис, что установки на самом деле ничего не опре-деляют. Тезис. Антитезис. А как насчет синтеза? Удивительное откры-тие того, что высказывания людей зачастую отличаются от их поступ-ков, заставило социальных психологов спешно выяснять, в чем тут дело. Безусловно, рассуждали мы, между убеждениями и чувствами иногда следует делать различие.

На самом деле то, что я сейчас собираюсь объяснить, кажется ныне настолько очевидным, что я поражаюсь тому, почему большин-ство социальных психологов (в том числе и я) не додумались до этого вплоть до начала 1970-х гг. При этом я, однако, напоминаю себе, что истина никогда не кажется очевидной, пока мы не дойдем до нее своим умом.

Когда на самом деле установки предсказывают поведение?

Мы иногда нарушаем свои ярко выраженные установки, потому что, и они, и наше поведение подвержены другим влияниям. Один социальный психолог насчитал 40 различных факторов, осложняю-щих взаимосвязь установка — поведение. Если бы существовала воз-

395

можность нейтрализовать постороннее влияние, могли бы мы при прочих равных условиях прогнозировать поведение, опираясь на уст-новки? Давайте посмотрим. <...>

Уменьшение социальных влияний на выраженные установки

В отличие от врача, непосредственно исследующего сердце, у со-циальных психологов никогда не было возможности напрямую обра-титься к установкам. Мы их изучаем, скорее всего, по внешним про-явлениям. Подобно другим образцам поведения, действия, выражаю-щие установки, подвержены внешнему влиянию. Это наиболее наглядно проявилось в Палате представителей США, когда во время общего голосования ее члены подавляющим большинством голосов приняли решение о повышении своего жалованья. Несколько минут спустя при поименном голосовании они прокатили тот же самый билль и тоже большинством голосов. Страх критики исказил подлинные чувства во время голосования по списку. Мы иногда говорим то, что, как нам кажется, другие хотят от нас услышать.

Зная, что люди не выворачивают душу наизнанку, социальные пси-хологи давно жаждали отыскать к ней «путь». По этой причине Эдвард Джонс и Гарольд Сигалл для измерения установок разработали метод мнимого источника информации. В одном эксперименте, поставленном совместно с Ричардом Пейджем, Сигалл просил студентов Рочестерс-кого университета держаться за заблокированное колесо, стрелка кото-рого при деблокировании могла поворачиваться налево и направо, со-ответственно указывая на несогласие или согласие испытуемого. После наложения на руки студентов электродов мнимая машина якобы начи-нала измерять мельчайшие мышечные сокращения, которые заставля-ли колесо поворачиваться налево (показывая тем самым отрицательный ответ испытуемого) или направо (если ответ был положительным). Что-бы продемонстрировать работу этой удивительной машины, исследова-тель задавал студентам ряд вопросов. После нескольких минут ярких вспышек и гудения измерительный прибор на машине показывал уста-новки испытуемого, которые на самом деле были не чем иным, как данными забытого всеми исследования. Опыт убедил всех.

Как только студенты поверили, что от этой машины нельзя скрыть свои мысли, и прибор, измеряющий установки, был спрятан, им стали задавать вопросы об их отношении к американцам африканского про-исхождения и просили угадать показания датчиков. Как вы думаете, что ответили эти белые студенты? По сравнению со студентами, отвечав-шими на привычные опросники, они продемонстрировали более нега-тивное отношение. В отличие от тех, кто заполнял письменные тесты и оценил чернокожих как более чувствительных по сравнению с другими американцами, студенты, участвовавшие в эксперименте по методу «мнимого источника информации», выразили совершенно противопо-

396

ложное мнение, словно полагая: «Я лучше скажу правду, иначе экс-периментатор подумает, что я не в ладах с самим собой».

Такие открытия объясняют, почему люди, которых сначала убе-дили в том, что детектор лжи обмануть нельзя, могут затем сделать правдивое признание. Они также открывают глаза на то, почему так слаба связь установка-поведение: в условиях повседневной жизни, с которыми сталкиваются, например, магнаты табачной промышлен-ности и политики, люди иногда выражают установки, которых сами не придерживаются.

Уменьшение других влияний на поведение

Социальные влияния окрашивают точно так же и другие поступ-ки. Общественные воздействия могут быть огромными, огромными до такой степени, что побуждают людей совершать насилие над своими искренними глубокими убеждениями. До распятия Христа его ученик Петр отрекся от него. Помощники президента могут совершать по-ступки, которые они сами квалифицируют как ошибочные. Военно-пленные могут лгать, чтобы расположить в свою- пользу противника.

В любом случае нами движут не только наши внутренние установ-ки, но и ситуация, с которой мы столкнулись. Может быть, усреднение большого количества случаев позволит нам более точно определить вли-яние наших установок? Предсказывать поведение людей — это все рав-но что предсказывать удар игрока в бейсболе. Исход любого отдельного периода в бейсболе почти невозможно предсказать, потому что он оп-ределяется не только отбивающим мяч, но и подающим, и случайными событиями. Однако, когда мы соберем в одно целое много случаев, мы нейтрализуем эти усложняющие факторы. Зная же игроков, мы в сред-нем можем предсказать, на что они способны во время игры.

Воспользуемся примером из исследования. Отношение людей к религии в целом едва ли скажет нам о том, пойдут они в следующее воскресенье в церковь или нет (потому что погода, проповедник, само-чувствие человека и многое другое может также повлиять на посещение церкви). Но религиозные установки довольно успешно прогнозируют количество верующих даже по прошествии какого-то времени. Это дает возможность определить принцип агрегации: воздействия установки на поведение становятся более очевидными, когда мы рассматриваем лич-ность или поведение в целом, а не отдельные поступки.

Изучение установок, характерных для поведения

Наличие других условий повышает точность определения установок для предсказания поведения. Как подчеркивают Айзек Эйджен и Мар-тин Фишбейн, когда измеряемая установка является общей (например, отношение к азиатам), а поведение — очень специфичным (например,

397

решение принимать или нет китайскую пару из исследования Ла Пье-ра), не следует ожидать точного совпадения слов и поступков. Действи-тельно, продолжают Фишбейн и Эйджен, результатом 26 из 27 анало-гичных научных исследований было: установки не предсказывают пове-дения. Но, как показали данные всех 26 исследований, которые удалось найти, установки реально предсказывали поведение, когда измеряемая переменная полностью соответствовала ситуации. Поэтому установки по отношению к общей концепции «нужно вести здоровый образ жиз-ни» едва ли смогут предсказать конкретные упражнения и диету. Бегают ли люди трусцой или нет, скорее всего зависит от их собственного мне-ния относительно ценности и преимуществ занятия бегом.

Последующие исследования подтвердили, что специфические, относящиеся к делу установки действительно предсказывают поведе-ние. Например, установки по отношению к контрацепции в значи-тельной степени предсказали, как будут использоваться противозача-точные средства. А установки относительно вторичного сырья (отнюдь не общие установки по поводу проблемы окружающей среды) пред-сказали его применение. Чтобы человек мог избавиться от вредных привычек с помощью убеждения, мы должны изменить его установ-ки по отношению к специфическим привычкам.

Таким образом, мы выявили два условия, при которых установки будут предсказывать поведение: 1) когда мы сводим до минимума другие влияния на наши утверждения, отражающие установки, и наше поведение; и 2) когда установка в точности соответствует изучаемому поведению. Существует и третье условие. Установка лучше предсказы-вает поведение, когда она является сильной.

Повышение силы установки

Наши установки зачастую спят, когда мы действуем автоматически, без остановки, не раздумывая. Мы поступаем согласно своему при-вычному шаблону, не задумываясь над тем, что делаем. Встречая знако-мых, мы автоматически говорим «привет!». В ресторане на вопрос «По-нравилась ли вам наша кухня?» мы отвечаем «Она просто чудесная!», даже если находим ее отвратительной. Такая бездумная реакция явля-ется адаптивной. Она дает возможность нашему уму заниматься дру-гим делом. Как говорил философ Алфред Норт Уайтхед, «цивилиза-ция продвигается вперед, расширяя число операций, которые мы можем осуществлять, даже не задумываясь».

Довести установки до сознания

При новой ситуации наше поведение становится не таким авто-матическим. Шаблон исчезает. Мы думаем, прежде чем совершить поступок. А если призывать людей задумываться о своих установках до

398

тех или иных действий, станут ли они честнее по отношению к самим себе? Марк Снайдер и Уильям Суонн решили найти ответ на этот вопрос. Итак, две недели спустя после того как 120 студентов универ-ситета штата Миннесота указали на свое отношение к политике ре-шительных действий в области занятости, Снайдер и Суонн пригла-сили их присутствовать в жюри на слушании импровизированного дела о сексуальной дискриминации. Если им удавалось заставить студентов запомнить свои установки до вынесения приговора («в течение не-скольких минут приведите в порядок свои мысли о проблеме реши-тельных действий»), установки действительно предопределяли вер-дикт. Подобным же образом люди, хотя бы на несколько мгновений вспоминавшие свое прежнее поведение, выражали установки, кото-рые лучше предопределяли их будущее. Наши установки направляют наше поведение, если они приходят нам на ум.

Люди, осознающие самих себя, обычно ладят со своими соб-ственными установками. Это наводит мысль на иной способ, с помо-щью которого экспериментаторы могут побудить людей сосредото-чить внимание на своих внутренних убеждениях: заставьте людей взгля-нуть на себя, даже если для этого понадобится посмотреть в зеркало. Не напоминает ли это вам случайно сцены из жизни, когда, входя в комнату с большим зеркалом, вы вдруг с необычайной остротой на-чинаете чувствовать свое присутствие? Осознание людьми самих себя подобным образом ведет к единству их слова и дела.

Эдвард Динер и Марк Уоллбом отмечают, что почти все студенты университета заявляют о моральной неприемлемости обмана. Но пос-ледуют ли они совету шекспировского Полония «быть искренним по отношению к самому себе»? Динер и Уоллбом дали студентам Ва-шингтонского университета задание (якобы тест на IQ) составлять анаграммы и закончить эту работу, как только в аудитории прозвенит звонок. Оставшись наедине, 71% студентов нарушали инструкцию и продолжали работать после звонка.

Среди студентов, которые видели себя в зеркале (что заставляло их чувствовать свое собственное присутствие) и слышали свой собствен-ный голос, записанный на магнитофон, сжульничало только 7%. Воз-никает вопрос: может быть, наличие зеркал в магазинах невольно зас-тавит людей вспомнить об установке, гласящей, что красть — грешно? Установки, как мы отмечали выше, подразумевают оценку. Уста-новка — это связь, создаваемая нами, между объектом и его оценкой. Когда эта связь прочна, установка воспринимается — столкновение с объектом (например, лицом иной сексуальной ориентации) вызыва-ет соответствующую установку. Для того чтобы усилить связь между двумя переменными, исследователям приходится напоминать испы-туемым их установки (например, постоянно говорить им об их любви или ненависти к кому-нибудь). Чем чаще твердят об установке, тем более прочной становится нить между объектом и оценкой. И чем

399

сильнее будет связь, тем легче ее воспринимать и тем сильнее стано-вится установка любви—ненависти.

Впоследствии ситуации могут автоматически вызывать оп-ределенные установки. Наша бессознательная оценочная реакция на любимую или нелюбимую группу может повлиять на наше восприя-тие и интерпретацию событий и, следовательно, на наши поступки. Игра в баскетбол активизирует оценки болельщиков обеих команд, что спонтанно вызывает установки восприятия влияний — кто кого обманывает — и соответствующую реакцию на свистки судьи.

Сила установок, закрепленных опытом

В конце концов мы вырабатываем свои установки таким образом, что иногда они действуют, а иногда — нет. Множество эксперимен-тов, проведенных Расселом Фацио и Марком Занна, показывают сле-дующее: если установки являются результатом опыта, они, скорее всего, будут закреплены и начнут определять поступки. Невольным испытуемым в одном исследовании стал Корнельский университет. Сокращение ассигнований на строительство вынудило руководство учебного заведения разместить некоторых первокурсников на несколько недель в общих спальнях, в то время как остальные студенты продол-жали наслаждаться уютом и роскошью личных комнат.

Во время опроса, проведенного Денисом Реганом и Фацио, сту-денты обеих групп в равной степени отрицательно высказались и по поводу ситуации с жильем, и по поводу попыток администрации раз-решить проблему. Когда студентам предоставили возможность посту-пать в соответствии с их установками — подписывать петиции и соби-рать подписи, вступать в комитет по изучению ситуации, писать пись-ма, — только те, чьи установки были выработаны в результате непосредственного опыта, связанного с жилищным вопросом, при-ступили к делу. Более того, по сравнению с пассивно сформировав-шимися установками, те, чьи установки прошли горнило испыта-ний, оказались более мыслящими, целеустремленными, уверенны-ми, стойкими и восприимчивыми.

Некоторые выводы

Если суммировать все вышесказанное, можно сделать следующий вывод. Наши установки предопределяют наши поступки, если:

другие влияния уменьшены; установка соответствует действию;

установка сильна, потому что что-то напоминает нам о ней; пото-му что ситуация активизирует бессознательную установку, которая незаметно направляет наше восприятие событий и реакцию на них, или же потому, что мы поступили именно так, как было необходимо для усиления установки.

400

Подобные условия кажутся вам ясными? Так и хочется сказать: «Да мы все время знали об этом». Но не забывайте, что это не было очевидным для исследователей в 1970 году.

Итак, сейчас очевидно, что в зависимости от обстоятельств диа-пазон силы связи между утверждениями, отражающими установки, и поведением может колебаться от полного ее отсутствия до необычай-ной прочности. Тем не менее мы можем с облегчением вздохнуть, поскольку установки, в конце концов, всего лишь один из факторов, определяющих наши действия. Возвращаясь к нашему философскому вопросу, можно сказать: связь между тем, что творится у нас в душе, и тем, что мы творим на самом деле, действительно существует, даже если она намного слабее, чем считает большинство из нас.

Почему поступки влияют на установки?

Какие теории могут объяснить феномен «установки — следствие поведения» ? Как спор этих конкурирующих идей иллюстрирует процесс научного объяснения?

Мы видели, что потоки различных экспериментальных данных сливаются и образуют реку под названием «влияние поступков на установки». Есть ли в этих наблюдениях рациональное зерно, дающее ответ на вопрос: почему поступки влияют на установки? Исследовате-ли, работающие в области социальной психологии, приводят в каче-стве возможных ответов три теории. Согласно теории, мы по стратеги-ческим причинам выражаем установки, которые представляют нас как последовательных личностей. Согласно теории когнитивного дис- сонанса, чтобы уменьшить дискомфорт, мы сами находим оправда-ния своим поступкам. Согласно теории самовосприятия, наши поступ-ки — это саморазоблачение: когда мы не уверены в своих чувствах или убеждениях, то обращаем внимание на свое поведение так же, как это сделали бы другие. Давайте рассмотрим каждую из этих теорий.

Самопрезентация: управление впечатлением

Первое объяснение рождается из самого простого вопроса: кого из нас не волнует, что о нас думают другие? Мы тратим огромные суммы на одежду, диету, косметику, даже пластическую хирургию только потому, что нас волнует, что думают о нас другие. Произвести хорошее впечатление — это зачастую означает добиться социального и материального успеха, почувствовать себя лучше и даже более твер-до увериться в своей социальной идентичности.

Действительно, никто из нас не хочет выглядеть нелепо непосле-довательными. Чтобы избежать этого, мы выражаем установки, кото-рые соответствуют нашим поступкам. Чтобы казаться последователь-ными, мы можем даже симулировать установки, в которые на самом

26 - 7380

деле не верим. Конечно, это подразумевает некоторую неискренность или лицемерие, зато дает возможность произвести нужное впечатле-ние. По крайней мере, так говорит теория самопрезентации.

Мы видели, что люди действительно занимаются «управлением впечатлениями». Они будут подбирать слова, чтобы сделать вам при-ятное, а не обидеть. Иногда необходимо прибегнуть к методу «мнимо-го источника информации», чтобы выяснить истинное лицо. Более того, сообщения о своих неудачах (к примеру, о неправильных отве-тах во время тестирования на IQ) занимают у людей больше времени, чем разговор о своих успехах. Но это происходит только в том случае, когда сообщения можно идентифицировать, и поэтому люди боятся произвести плохое впечатление.

Для некоторых умение произвести хорошее впечатление является образом жизни. Постоянно отслеживая свое поведение и отмечая про себя реакцию других, они меняют свой образ действий, если он не производит в обществе ожидаемого эффекта. Те, у кого высокие оценки по шкале самомониторинга (например, те, кто соглашается с утверж-дением «я стараюсь быть именно таким, каким другие ожидают меня видеть»), ведут себя как социальные хамелеоны — они подстраивают свое поведение под внешние обстоятельства. Подгоняя свое поведе-ние под ситуацию, они готовы полностью отдаваться установке, ко-торой на самом деле не придерживаются. Чувствуя отношение других, они менее всего действуют в соответствии с собственными установ-ками. Благодаря самоконтролю такие люди с легкостью адаптируются к новой работе, ролям и взаимоотношениям.

Те же, кто набирает низкий балл по шкале самоконтроля, мень-ше заботятся о том, что о них думают другие. Они больше руковод-ствуются внутренним чувством и поэтому более склонны говорить и действовать в соответствии со своими внутренними чувствами или верой. Большинство же из нас находятся где-то между полюсами вы-шеупомянутой шкалы — крайне высоким самоконтролем идеального артиста и крайне низким самоконтролем бесчувственного «чурбана».

Дает ли наше упорное стремление произвести впечатление ответ на вопрос, почему демонстрируемые установки изменяются вместе с поведением? До некоторой степени — да. Человеческие установки меняются гораздо в меньшей степени, когда «мнимый источник ин-формации» удерживает людей от стремления произвести хорошее впе-чатление. Более того, самопрезентация включает в себя не только стрем-ление произвести на других впечатление, но, кроме того, демонстра-цию наших мыслей и характера.

Но кроме этого существует нечто, имеющее еще большее от-ношение к рассмотренным нами изменениям установок, нежели са-мопрезентация, ибо люди выражают свои новые установки даже тем, кто не знает, как они вели себя раньше. (Нет необходимости демонст-рировать последовательность установок, когда разговор идет с ли-

402

цом, которое и не подозревает о вашем поведении.) Две другие тео-рии объясняют, почему иногда люди интернализуют свою самопре-зентацию как изменение своей подлинной установки.

Оправдание самого себя: когнитивный диссонанс

Суть одной из рассматриваемых теорий состоит в следующем: наши установки изменяются потому, что мы вынуждены поддерживать со-гласованность между нашими знаниями. Таков смысл теории когни-тивного диссонанса Леона Фестингера. Она проста в изложении, но область ее применения огромна. Согласно теории, мы чувствуем на-пряжение («диссонанс»), когда две мысли или два убеждения («ког-ниции») психологически несовместимы. Подобное происходит, когда мы решаемся сказать или сделать то, в отношении чего у нас смешан-ные чувства. Фестингер утверждает, что для уменьшения неприятного ощущения мы зачастую приспосабливаем наше мышление.

Теория диссонанса, главным образом, имеет отношение к рас-хождениям между поведением и установками. Мы осознаем и то и другое. То есть если чувствуем непоследовательность, у нас появляет-ся ощущение необходимости перемен. Это дает нам возможность объяс-нить, почему курильщики оправдывают курение и почему, как отме-чается в одном британском исследовании, половина любителей сига-рет не согласилась с некурящими, которые почти полностью разделили мнение, что курение «действительно так опасно, как об этом гово-рят». Таким образом, если мы сможем уговорить других принять но-вую установку, их поведение, соответственно, будет изменяться. Та-ков здравый смысл. Или если мы сможем заставить людей вести себя иным образом, их установка изменится (это эффект самоубеждения, который мы уже рассматривали). Но теория когнитивного диссонанса дает несколько удивительных прогнозов. Возможно, вы сами можете догадаться о них.

Недостаточное оправдание

Представьте себе, что вы принимаете участие в знаменитом экс-перименте, поставленном изобретательным Фестингером и его уче-ником Дж. Мерилл Карлемитом. В течение часа вас просят выполнять какую-нибудь бессмысленную работу, скажем, без конца поворачи-вать деревянные дверные ручки. Когда время истекает, эксперимента-тор (Карлсмит) говорит, что цель исследования — изучение пробле-мы влияния ожиданий на исполнение. Следующий испытуемый, сто-ящий за дверью, должен быть убежден в том, что его ожидает интересный эксперимент. Кажущийся обезумевшим экспериментатор (которого Фестингер инструктировал в течение многих часов, пока все полностью не уложилось в его сознании) объясняет, что ассис-

26* 403

тент, который обычно создает эти ожидания, не смог выполнить свою работу. Ломая руки, он с мольбой восклицает: «Не сможете ли вы заменить его?»

Вам говорят, что это необходимо для науки и вам заплатят, по-этому вы соглашаетесь рассказать следующему участнику (который на самом деле является настоящим ассистентом экспериментатора) о том, в каком интересном эксперименте вы только что участвовали. «Неужели? — спрашивает потенциальный участник эксперимента. — Моя подруга была здесь неделю назад и сказала, что опыт ужасно скуч-ный». — «О, нет, нет! Он очень интересный, — заявляете вы. — Вы немного поупражняетесь, поворачивая некоторые ручки. Уверен, что вы получите удовольствие». В конце концов кто-нибудь еще, изучающий реакцию людей на эксперименты, просит вас заполнить опросник, в котором спрашивается, получили ли вы удовольствие от эксперимента с дверными ручками. А теперь прогноз: в каком случае вы скорее всего поверите в свою маленькую ложь и скажете, что эксперимент был дей-ствительно интересным? Когда вам заплатили за это 1 доллар, как не-которым участникам эксперимента? Или же когда вам великодушно выделили 20 долларов, как другим? В противовес всеобщему мнению, что хорошее вознаграждение приводит к лучшим результатам, Фестин-гер и Карлсмит выдвинули оскорбительную гипотезу: те, кому запла-тили 1 доллар, скорее всего, будут подгонять установки под свои дей-ствия. Имея недостаточное оправдание для своих действий, они испы-тают больший дискомфорт (диссонанс) и, следовательно, будут иметь больший мотив поверить в то, что сделали. Те же, кому заплатили 20 долларов, получили достаточное оправдание своим действиям, и сле-довательно, они испытают меньший диссонанс. <...>

В десятках экспериментов, проведенных позднее, эффект «уста-новки — следствие поведения» оказывался наиболее сильным в том случае, если люди чувствовали возможность некоторого выбора или если последствия действий можно было предвидеть. В одном экспери-менте испытуемые записывали на магнитофон гнусные шутки об ад-вокатах (например: «Как можно узнать, что адвокат лжет? Его губы шевелятся»). Во время записи более негативные установки по отноше-нию к адвокатам проявились со стороны тех, кто участвовал в опыте добровольно. В других экспериментах людей наняли за ничтожное воз-награждение в 1,5 доллара писать сочинение. Когда в сочинении ут-верждалось то, во что они не верят — скажем, речь шла об увеличе-нии платы за обучение, — авторы со смехотворным гонораром начи-нали чувствовать достаточно большую симпатию к этой политике. Пропаганда политики благоприятствования по отношению к другой расе может изменить в лучшую сторону ваши установки не только к этой политике, но и к самой расе. Это особенно верно, если вы стал-киваетесь с непоследовательностью или считаете, что важные люди действительно будут читать это сочинение с вашей фамилией в конце.

404

Чувствуя свою ответственность за сделанные заявления, вы с боль-шей силой начинаете верить в них. Претензия становится реальностью.

Ранее мы отмечали, как принцип «недостаточного оправдания» проявляет себя, когда дело касается наказания. Дети с большей веро-ятностью усваивали просьбу не играть с интересной игрушкой, если им грозили не слишком суровым наказанием, что недостаточно оп-равдывало их согласие. Когда кто-нибудь из родителей говорит: «Под-мети свою комнату, Джонни, или я задам тебе трепку», — Джонни нет необходимости внутренне оправдывать уборку своей комнаты: суровая угроза — достаточное оправдание.

Обратите внимание, теория когнитивного диссонанса кон-центрируется на том, что вызывает желаемое действие, а не на отно-сительной эффективности вознаграждения или наказания, следую-щего после этого действия. Она ставит целью побудить Джонни ска-зать: «Я убираю свою комнату, потому что я хочу, чтобы комната была чистой», а не: «Я убираю свою комнату потому, что родители прибьют меня, если я этого не сделаю». Принцип: мы берем ответ-ственность за свое поведение, если мы выбрали его без видимого дав-ления и побуждения.

Такой скрытый смысл теории диссонанса привел к тому, что не-которые стали рассматривать ее как интеграцию гуманистических и научных перспектив. Авторитарное управление будет эффективным, предсказывает теория, только в случае присутствия авторитета, пото-му что люди не склонны к интериализации вынужденного поведения. Бри, бывший раб, разговаривающий с лошадью в произведении К. Льюиса «Жеребец и его мальчик», замечает, что «одно из худших последствий рабства и принуждения делать что-либо заключается в том, что, когда этого принуждения больше нет, вдруг обнаружива-ешь, что ты сам почти полностью потерял силу принуждать себя». Теория диссонанса настаивает на том, что поощрения и стимулы дол-жны быть достаточно велики, чтобы вызвать желаемое действие. Но она считает, что руководители, учителя и родители должны ис-пользовать только вполне достаточные побудительные мотивы, чтобы вызвать желаемое поведение.

Диссонанс после принятия решений

Акцент на сознательном выборе и ответственности означает, что решение вызывает диссонанс. Когда нам предстоит принять важное решение — в какой поступать колледж, кому назначить свидание, на какую устроиться работу, мы иногда разрываемся между двумя в рав-ной степени привлекательными альтернативами. Возможно, вы може-те вспомнить случаи, когда, связав себя словом, особенно остро на-чинали осознавать диссонансные знания — желаемые черты того, что вы отвергли, и нежелательные стороны того, что выбрали. Если

405

вы решаете жить в студенческом городке, то, скорее всего, понимае-те, что вам придется отказаться от просторных апартаментов в пользу переполненных и шумных спальных корпусов. Если же вы выбрали жизнь вне университетского городка, то наверняка понимаете, что это означает ваше физическое отделение от него и друзей и необходи-мость готовить еду самому.

После принятия важных решений мы обычно ослабляем диссонанс, свыкаясь с выбранной альтернативой и забывая о том, что отклонили. В первых опубликованных результатах своего эксперимента по иссле-дованию диссонанса Джек Брем рассказывает о том, как попросил студенток Миннесотского университета дать оценку восьми вещам типа тостера, радиоприемника и фена. Затем Брем показал студент-кам два предмета, которые они внимательно осмотрели, и сказал, что им разрешается взять себе любой на выбор. Позднее, когда эти студентки давали повторную оценку восьми предметам, они с боль-шей похвалой отзывались о выбранном ими изделии и с меньшей — об отклоненном. Похоже, что, когда мы сделали свой выбор, трава по другую сторону забора от этого не становится зеленее.

Когда дело касается простых решений, эффект «решение стано-вится убеждением» может проявиться очень быстро. Роберт Нокс и Джеймс Инкстер обнаружили, что игроки на ипподроме, которые только что сделали ставку на какую-нибудь лошадь, чувствуют боль-шую уверенность в своем выборе, чем те, кто еще только собирается это сделать. За несколько мгновений, прошедших между стоянием в очереди и отходом от окошка тотализатора, ничего не изменилось, за исключением того, что принято решение, и человек испытывает иные чувства. Решившиеся участвовать в азартной игре во время карнавала испытывают большую уверенность в своей победе, чем до принятия решения. И принимающий участие в голосовании проявляет большее уважение к своему кандидату и уверенность в его победе сразу же после голосования, чем до него. Иногда между двумя возможностями может возникнуть небольшое различие, что, например, и произош-ло, когда я помогал решать кадровые вопросы на факультете. Компе-тентность одного кандидата на вакантное место кажется ненамного выше компетентности другого, но только до тех пор, пока вы не при-нимаете решение и не объявляете о нем.

Эти эксперименты и примеры показывают, что как только реше-ние принято, оно создает собственные опоры для поддержки — при-чины, которыми мы оправдываем его целесообразность. Зачастую этот новый фундамент настолько силен, что, если изымается его часть, пусть даже основополагающая, решение все равно не будет отменено. Элисон решает, что поедет домой, если будет возможность купить билет дешевле 400 долларов. Такая возможность есть, поэтому она бронирует билет и начинает думать о других причинах своей радости по поводу отъезда домой.

406

Когда она отправляется выкупать билет, оказывается, что его цена поднялась до 475 долларов. Тем не менее она полна решимости отпра-виться в путь. Как и в случае с продавцом машин, людям, по словам Роберта Чиальдини, никогда не приходит в голову мысль, «что до-полнительные причины, возможно, никогда бы не появились, если бы сперва уже не был сделан выбор».

Самовосприятие

Хотя теория диссонанса породила множество научных ис-следований, есть еще более простая теория, объясняющая эти явле-ния. Посмотрите, каким образом мы делаем заключения об установ-ках других людей. Мы наблюдаем за действиями человека в опреде-ленных ситуациях и приписываем поведение либо личностным чертам и установкам, либо относим его на счет внешних обстоятельств. Если мы видим, что родители заставляют маленькую Сюзи просить проще-ния, ее сопротивление мы приписываем ситуации, а не личному чув-ству вины малышки. Если же мы видим, что Сюзи извиняется без внешних побуждений, мы относим извинение на счет самой Сюзи.

Теория самовосприятия, предложенная Дарилом Бемом в 1972 г., исходит из того, что мы делаем подобные заключения, когда отсле-живаем собственное поведение. Когда наши установки слабы или нео-пределенны, мы находимся в положении человека, наблюдающего за своим поведением со стороны. Так же, как мы рассматриваем уста-новки людей, пристально вглядываясь в их действия, когда они воль-ны в выборе своего поведения, мы оцениваем и собственные уста-новки. Слушая свою речь, я получаю информацию о своих установ-ках; рассматривая совершаемые мною действия, я получаю ключ к пониманию того, насколько сильны мои убеждения. Это в особенно-сти характерно для тех случаев, когда я не могу с легкостью припи-сать свое поведение внешним обстоятельствам. Действия, которые мы совершаем без всякого принуждения, говорят сами за себя.

Еще столетие назад Уильям Джеймс предложил подобное объяс-нение эмоциям. Мы осознаем свои эмоции, считал он, когда наблю-даем за движениями своего тела и поведением. Представим, к приме-ру, что какая-нибудь женщина услышала в лесу рычание медведя. Она застывает, сердце ее начинает бешено стучать, выброс адреналина в кровь возрастает, и она бросается в бегство. Испытав все это, она переживает чувство страха. Во время работы в колледже, где я читаю лекции, я просыпаюсь на рассвете и не могу заснуть. Обратив внима-ние на свою бессонницу, я прихожу к заключению, что меня, похо-же, что-то тревожит.

Вы, возможно, скептически отнесетесь к эффекту самовосприятия. Лично у меня была именно такая реакция, когда я о нем услышал. Однако эксперименты по наблюдению за выражением лица наводят

407

на мысль, что этот эффект действительно существует. Когда Джеймс Лэрд заставлял университетских студентов хмуриться посредством наложения электродов на лица — «коснитесь этих мускулов», «сведи-те брови вместе», — они сообщили о том, что испытывают чувство злости. Более интересна другая находка Лэрда. Студенты, которых про-сили улыбнуться, чувствовали себя более счастливыми, а предъяв-ленные карикатуры они находили более смешными.

Нам всем знакомо это явление. Допустим, мы раздражены, но вот звонит телефон или кто-то входит в комнату, и наше поведение тот-час становится теплым, вежливым. «Как дела?» — «Спасибо, просто прекрасно. А у вас?» — «О, неплохо...» Если вы не пребываете в силь-ном раздражении, этот теплый обмен любезностями может полнос-тью изменить вашу установку. Трудно улыбаться и злиться одновре-менно. Когда «Мисс Америка» излучает улыбку, она в конце концов помогает себе почувствовать себя счастливой. Как подчеркивают Род-жерс и Хаммерштейн, когда нам плохо, мы начинаем весело насвис-тывать. Действия могут вызвать эмоции.

Этот эффект иногда находит отражение и в дальнейшем поведении. После того как людей во время интервью стимулировали к общитель-ной и непринужденной манере разговора, бывшая самопрезентация может перерасти во внутреннюю установку к более свободному обще-нию и в соответственное социальное поведение. Действуйте, как буд-то от вас исходит энергия, и вы сможете стать таковым.

Даже походка может влиять на наше самочувствие. Когда вы за-кончите читать эту главу, встаньте и минуту походите мелкими семе-нящими шажками, уставившись себе под ноги, и сразу же почувству-ете себя подавленно. «Просидите целый день в хандре, повздыхайте, отвечайте на все вопросы с тоской в голосе, и ваша меланхолия уси-лится», — заметил Уильям Джеймс. Желаете почувствовать себя луч-ше? Походите минуту широкими шагами, размахивая руками, устре-мив взгляд прямо перед собой. Чувствуете разницу, как это почув-ствовали участники эксперимента, поставленного Сарой Снодграсс?

Если выражение нашего лица влияет на наши чувства, не означа-ет ли это, что имитация поступков других поможет нам познать их ощущения? Эксперимент, поставленный Катрин Бернз Бонн и Джо-ном Ланцетта, утверждает: «да, поможет». Экспериментаторы попро-сили студентов Дартмутского колледжа наблюдать за человеком, ис-пытавшим шок от удара электрическим током. Далее они просили некоторых испытуемых изобразить реакцию боли в тот момент, когда человек получает удар током. Если, как предполагали Фрейд и дру-гие, выражение эмоции позволит нам освободиться от нее, то выра-жение боли должно привести к внутреннему успокоению. В действительности же, по сравнению с теми, кто не принимал учас-тия в этом спектакле, гримасничавшие студенты больше потели, у них учащалось сердцебиение, когда они видели, как человека удари-

408 *

ло током. Изображение эмоций другого лица позволило участникам почувствовать большую эмпатию. Вывод: чтобы понять, что чувствуют другие, посмотритесь в зеркало и сделайте такую же физиономию.

На самом деле едва ли есть необходимость выполнять это. Наблю-дая за лицами и позами других, прислушиваясь к их голосам, мы совершенно естественно и бессознательно имитируем их сиюминут-ные реакции. Мы синхронизируем свои движения, позы и тон голоса с их движениями, позами и тоном голоса. Это помогает нам почув-ствовать их ощущения, испытать «эмоциональное заражение», помо-гает объяснить, почему так приятно быть среди счастливых людей и неприятно — среди несчастных.

Выражение лица также влияет на наши установки. В своем блестя-щем эксперименте Гэри Уэллс и Ричард Петти заставляли студентов университета канадской провинции Альберта «проверять работу на-ушников», слушая диктора радио и качая головой вверх-вниз или вле-во-вправо. Кто больше всего согласился с тем, что говорил диктор? Те, кто кивал головой вверх-вниз. Почему? Уэллс и Петти пришли к заключению, что позитивные мысли совместимы с вертикальными движениями головой и несовместимы с горизонтальными. Попытай-тесь сами послушать кого-нибудь. Почувствуете ли вы себя более соглас-ным с говорящим, когда будете кивать или же когда будете от-рицательно качать головой?

Джон Коциоппо и его коллеги поставили еще более комичный эксперимент. Они просили участников дать оценку китайскому харак-теру, поднимая при этом руки вверх (словно поднося пищу ко рту) или опуская вниз, словно отталкивая что-то или кого-то. Как вы счи-таете, какое из этих условий вызвало наиболее положительные оцен-ки? (Попытайтесь приподнять стол снизу, повернув ладони кверху, а затем наоборот, надавите на крышку ладонями. Когда вы почувствуе-те более положительные эмоции? Может быть, феномен «движение-эмоции» объясняет, почему люди чувствуют себя значительно лучше на тех вечеринках, где тарелку с едой или бокал с напитком им при-ходится держать в руке?)

Сверхоправдание и внутренняя мотивация

Вспомните эффект недостаточного оправдания. Наименьший сти-мул, который будет заставлять людей действовать, является обычно самым эффективным, побуждающим их предпочесть эту деятельность и следовать ей. Теория когнитивного диссонанса дает этому только одно объяснение: когда внешние мотивы недостаточны для реабили-тации нашего поведения, мы уменьшаем диссонанс, находя внутрен-ние оправдания.

Теория самовосприятия предлагает другую интерпретацию: люди объясняют свое поведение условиями, при которых оно осуществля-

409

ется. Представьте себе, что вы прослушали заявление некоего лица о необходимости разумного повышения платы за обучение, после того как ему заплатили за это 20 долларов. Естественно, это заявление ка-залось бы вам менее искренним, если бы вы думали, что человек выражает подобную точку зрения бесплатно. Возможно, мы делаем подобные заключения, наблюдая за самими собой.

Теория самовосприятия даже поднимается на ступеньку выше. Вопреки мнению, что вознаграждение всегда усиливает побудительные мотивы, она предполагает, что награда, которая не является необхо-димой, порой имеет замаскированную стоимость.

Вознаграждение людей за то, что им уже принесло удовлетворе-ние, может привести к тому, что свой поступок они будут приписывать плате, тем самым подрывая свое ощущение, что действовали так только потому, что это им нравится. Эксперименты, проведенные Эдвардом Диси и Ричардом Райаном в университете города Рочестер, Марком Леппером и Дэвидом Грином в Станфорде и Энн Боджиано и ее со-трудниками в университете Колорадо, подтверждают эффект сверхоп- равдания. Стоит вам заплатить людям за разгадывание кроссвордов, и они начнут разгадывать меньше кроссвордов, чем те, которые не по-лучили ни копейки. Пообещайте детям вознаграждение за то, от чего они и так получают удовольствие (например, за игру в кубики), и вы превратите их игру в работу. <...>

Одно предание прекрасно иллюстрирует эффект сверхоправдания. На улице, где каждый день с шумом играли мальчишки, жил один старик. Крики его раздражали, и однажды он позвал мальчиков к себе домой. Он сказал, что ему нравятся веселые детские голоса, и обещал каждому из них по 50 центов, если они придут на следующий день. На следующий день сорванцы вернулись и играли с еще большим жаром, чем прежде. Старик заплатил каждому из них, пообещав заплатить им и на следующий день. Они вновь вернулись с криками и гамом, и старик вновь заплатил им, но на сей раз по 25 центов. На следующий день они получили только по 15 центов и старик пояснил, что его скудные ресурсы иссякли. «Может быть, вы все-таки придете и завтра играть? Я заплачу вам по 10 центов». Разочарованные мальчишки ска-зали, что они не придут. «Это того не стоит, — решили они. — Весь день играть рядом с его домом за какие-то 10 центов».

Как подчеркивает теория самовосприятия, неожиданное воз-награждение не уменьшает внутреннего интереса, потому что люди продолжают приписывать действия своим внутренним мотивам. (Это как с героиней, которая, влюбившись в дровосека, вдруг узнает, что на самом деле он принц.) И если похвала за хорошую работу застав-ляет вас почувствовать себя более компетентным и преуспевающим, это происходит потому, что реально усиливается ваша внутренняя мотивация. Эффект сверхоправдания вступает в силу, когда кто-то заранее предлагает ненужное вознаграждение, явно пытаясь контро-

410

лировать поведение. Имеет значение только то, что подразумевает под собой вознаграждение. Награда и похвала, которые говорят людям об их достижениях (заставляют их подумать: «Я очень хорошо это де-лаю»), способствуют росту внутренней мотивации. Вознаграждение, которое ставит своей целью контролировать людей и заставляет их поверить, что они приложили свои усилия только из-за награды («Я сделал это за деньги»), уменьшает внутреннюю оправданность прият-ного задания.

Как мы можем культивировать удовольствие от выполнения внут-ренне непривлекательных заданий? Юная Мария может посчитать свои первые уроки на фортепиано обескураживающими. В душе Томми мо-жет не любить уроки в пятом классе. Сандра, может быть, и не со-бирается делать эти звонки с предложениями о продаже. В этих случаях родителям, учителям и менеджерам следует воспользоваться какими-нибудь побудительными мотивами, чтобы вызвать желаемое поведе-ние. После того как человек дает согласие, предложите ему внутрен-нюю причину, оправдывающую его поступок: «Я знал, что ты поде-лишься своими игрушками, потому что ты великодушный человек».

Если мы предложим студентам достаточные оправдания для вы-полнения определенного учебного задания и используем воз-награждение и стимулы, дабы они почувствовали себя компетентными, мы сможем добиться того, что они будут получать удовольствие от решения проблемы и начнут стремиться к самостоятельным занятиям. Когда же имеется слишком значительное оправдание, как это бывает в классах, где учителя диктуют поведение и используют вознаграж-дение для контроля за детьми, стремление детей к учебе может умень-шиться. Мой младший сын с удовольствием каждую неделю «прогла-тывал» 6—8 библиотечных книг до тех пор, пока в библиотеке не открылся читальный клуб, который обещал провести вечеринку для тех, кто прочел 10 книг за три месяца. Три недели спустя во время нашего еженедельного посещения библиотеки он стал брать только 1—2 книги. Почему? «Ты же знаешь, надо прочитать всего лишь де-сять книг».

Сравнение теорий

Мы видели только одно объяснение, почему наши действия, ка-жется, влияют на наши установки (теория самопрезентации). И рас-смотрели две интерпретации факта, почему наши действия действи-тельно влияют на наши установки (теория когнитивного диссонанса, утверждающая, что мы оправдываем свое поведение, чтобы ослабить наш внутренний дискомфорт, и теория самовосприятия, утверждаю-щая, что мы наблюдаем за своим поведением и даем разумное обо-снование своим установкам точно так же, как мы это делаем, когда наблюдаем за другими).

411

Последние два объяснения, казалось бы, противоречат друг другу. Какое из них соответствует истине? Это трудно проверить. В большин-стве случаев обе теории дают одни и те же прогнозы и под каждую мы можем подогнать большинство обнаруженных нами фактов. Дарил Бем (1972), автор теории самовосприятия, даже предположил, что это ско-рее вопрос приверженности к той или иной теории и вкуса. Можно уповать и на субъективность научного теоретизирования. Ни теория дис-сонанса, ни теория самовосприятия не были подсказаны нам приро-дой. Обе они являются продуктом человеческого воображения, твор-ческими попытками облегчить и объяснить то, что мы наблюдаем.

Для самой науки нет ничего необычного в том, что принцип «ус-тановки — следствие поведения» является результатом нескольких теорий. Физик Ричард Фейнман с восторгом заметил, что «одна из необычайных особенностей природы» заключается в «удивительно широком разнообразии способов», с помощью которых мы можем ее описать: «Я не понимаю причину, почему верные законы физики можно объяснить с помощью такого огромного количества разнооб-разных способов». Точно так же, как различные дороги могут вести к одному и тому же месту, так и различный набор гипотез может при-вести к одному и тому же принципу. Это более чем что-либо усилива-ет нашу веру в этот принцип. Ему можно доверять не только благодаря данным, на которые он опирается, но и на основании того, что он покоится более чем на одном теоретическом фундаменте.

Диссонанс как активирующий фактор

Можем ли мы сказать, что одна теория лучше другой? В со-ответствии с одной ключевой проблемой стрелка весов склоняется в сторону теории диссонанса. Вспомните, что диссонанс, по определе-нию, — это состояние активации стесняющего нас напряжения. Что-бы его ослабить, мы, по общему мнению, изменяем свои установки. Теория самовосприятия ничего не говорит об активации напряже-ния, когда наши поступки и установки не находятся в гармонии друг с другом. Она просто утверждает: если наши установки изначально слабы, мы используем свое поведение и порождающие его обстоя-тельства, чтобы найти ключ к этим установкам (подобно человеку, который сказал: «Откуда я знаю, как я себя чувствую, пока не слы-шу, что я говорю?»).

Порождают ли условия, которые, по общему мнению, вызывают диссонанс (к примеру, принятие решений или совершение поступ-ков, противоречащих установкам), неудобство на самом деле? Есте-ственно, ответом будет «да» при условии, что существуют нежела-тельные последствия поведения, за которые человек несет ответствен-ность. Когда, находясь в уединении, вы произносите слова, в которые сами не верите, возникающий диссонанс окажется минимальным. Но

412

он значительно возрастает, если появляются неприятные последствия: если кто-то вас слышит и принимает ваши слова за чистую монету, если негативное влияние ликвидировать нельзя и если человек, кото-рого они затронули, относится к тем, кого вы любите. Более того, если вы чувствуете себя ответственным за эти последствия — если вы не можете просто извиниться за ваш поступок, поскольку доброволь-но совершили его, и если вы могли предвидеть его последствия, — стесняющий диссонанс становится еще больше (см. рис. 1). Более того, возбуждение станет заметно благодаря усилившемуся потоотделению и участившемуся сердцебиению.

Как считает Клод Стил, существует причина тому, что «доб-ровольность» высказывания или совершение нежелаемого поступка становится спусковым крючком. Такие действия приводят нас в заме-шательство. Они заставляют нас чувствовать себя идиотами. Они угро-

Рис. 1. Пересмотренный вариант теории диссонанса: связь поведения с изменением установки.

413

жают нашей личной компетентности и добродетели. Оправдание сво-их поступков и решений является, таким образом, мерой самозащи-ты, укрепляет нашу внутреннюю убежденность и чувство собственно-го достоинства.

Итак, как вы думаете, что произойдет, если мы дадим людям несколько иной способ восстановить их чувство собственного досто-инства после того, как они совершили поступок, противоречащий их внутренним убеждениям, скажем, предоставим им возможность со-вершить доброе деяние? В нескольких экспериментах Стил обнару-жил, что люди, в особенности испытуемые с сильной Я-концепци-ей, чувствуют меньшую необходимость оправдывать свои поступки. Таким образом, утверждает Стил, нежелаемое поведение, порождаю-щее диссонанс, стимулирует людей потому, что поступки такого рода угрожают их позитивной Я-концепции. Если бы китайцы в Корее при-меняли пытки, чтобы добиться согласия на сотрудничество, воен-нопленные бы меньше нуждались в оправдании своих поступков пе-ред собой. Нет необходимости чувствовать вину или давать себе отчет за вынужденные поступки.

Таким образом, условия диссонанса действительно вызывают на-пряжение, в особенности когда существует угроза чувству собствен-ного достоинства. Но неужели запуск этого механизма необходим для проявления эффекта «установки — следствие поведения»? Стил и его коллеги считают, что так и есть на самом деле. Если алкоголь уменьшает активизацию, вызванную диссонансом, исчезает и эф-фект «установки — следствие поведения». В одном из своих экспери-ментов они заставили студентов Вашингтонского университета на-писать сочинение в поддержку увеличения учебной нагрузки. Студен-ты уменьшили диссонанс от такого поступка, пересмотрев и сделав более лояльными свои установки против учебы, если, конечно, после написания этого неприятного сочинения они не пили спиртные на-питки, якобы относящиеся к эксперименту по дегустации пива и водки.

Самовосприятие при отсутствии противоречия самому себе

Итак, диссонанс порождает дискомфорт, который приводит к необходимости убеждать самого себя после совершения действий, противоречащих установкам. Но теория когнитивного диссонанса объясняет не все. Когда люди отстаивают позицию, совпадающую, хотя и не абсолютно, с их точкой зрения, процедуры, которыми обыч-но снимают дискомфорт, не исключают изменение установки. Теория диссонанса также не объясняет эффекта сверхоправдания, поскольку оплата за дело, которое вы хотели бы сделать, не должна вызывать сильного напряжения. Что касается ситуаций, когда реальные дей-ствия не противоречат никаким установкам (когда, к примеру, людей

414

заставляют улыбаться или гримасничать), то здесь тоже не должно возникать диссонанса. Для таких случаев теория восприятия самого себя имеет готовое объяснение.

Короче говоря, получается, что теория когнитивного диссонанса с успехом -объясняет только те случаи, когда мы поступаем вопреки ярко выраженным установкам: мы чувствуем напряжение и, чтобы ослабить его, приспосабливаем свои установки. Выходит, теория дис-сонанса объясняет изменения в установках. В ситуациях, когда наши установки сформированы нечетко, теория восприятия самого себя объясняет, как они образуются. Когда мы действуем и раздумываем, мы развиваем гибкую установку, которая определяет наше будущее поведение.

Резюме

Три соперничающие теории объясняют, почему наши действия влияют на утверждения, отражающие наши установки. Теория само- презентации считает, что люди, особенно те, кто контролирует свое поведение в надежде произвести хорошее впечатление, подгоняют свои высказывания, дабы они казались соответствующими их поступ-кам. Имеющиеся данные свидетельствуют о том, что люди приспо-сабливают утверждения, отражающие их установки, из-за опасения, что о них подумают другие. Но это свидетельствует и о том, что в первоначальной установке также происходят некоторые изменения. Две другие теории считают, что наши поступки приводят к изме-нениям первоначальной установки. Теория когнитивного диссонанса объясняет это тем, что после совершения поступка, противоречаще-го нашим установкам, или принятия трудного решения мы чувствуем напряжение. Чтобы уменьшить его, мы ищем внутренние оправдания своему поведению. Далее теория диссонанса исходит из следующего: чем меньше внешних оправданий для совершенного нами нежела-тельного поступка, тем больше мы чувствуем за него ответственность, и, следовательно, тем больший диссонанс возникает, и тем больше изменяются установки.

Теория самовосприятия считает, что, когда наши установки не-стойки, мы просто ведем наблюдение за своим поведением и вне-шними обстоятельствами, выводя из них установки. Одной из любо-пытных сторон теории самовосприятия является «эффект сверхоправ-дания». Вознаграждение людей за то, что им нравится делать, может привести к тому, что удовольствие от работы сменится чувством тос-ки (если награда ведет к необходимости приписать свое поведение вознаграждению). Факты поддерживают обе теории, если каждая из них описывает происходящее при определенных условиях.

415

Б.А. Ядов

О ДИСПОЗИЦИОННОЙ РЕГУЛЯЦИИ СОЦИАЛЬНОГО ПОВЕДЕНИЯ ЛИЧНОСТИ*

Главное в проблеме внутренней регуляции социального пове-дения — это вопрос о структурировании личности как субъекта деятельности.

Чтобы понять, как «организован» активно действующий субъект и каков внутренний «механизм», направляющий его деятельность, надо прежде всего представить его как некоторую целостность. И здесь мы сталкиваемся с немалыми трудностями: следует решить, в каком именно ракурсе должна быть рассмотрена целостность личности, ибо речь идет о целостности не вообще, но в определенном конкретном отношении, соответствующем поставленной задаче — анализу внут-ренней регуляции социального поведения.

Действительно, целостность индивида и личности можно рас-сматривать в различных аспектах. Например, со стороны взаимосвязи биологического и социального, выделяя при этом различные уровни личностной структуры. Можно исследовать целостность субъекта со стороны взаимосвязи и взаимодействия экспериментально зафикси-рованных психофизических свойств или черт, как это принято в диф-ференциальной психологии личности. Целостность личности как объек-та социальных отношений и как субъекта социального общения схва-тывается также в ролевой модели, согласно которой личность интегрирует в своем «Я» весь комплекс социальных предписаний от-носительно «поведенческих схем», рассматриваемых здесь как соци-ально заданные требования, вытекающие из ее положения в системе социальных отношений.

Иными словами, представление о целостной структуре личности предполагает выделение определенного системообразующего призна-ка или системообразующего отношения. И в зависимости от него мо-гут быть рассмотрены различные подходы к целостному анализу лич-ности, субъекта деятельности, индивида.

При всем многообразии подходов к пониманию структуры лично-сти, к изучению различных психических свойств и процессов нельзя не заметить некоторую общую тенденцию, схватывающую главное, а именно — тот несомненный факт, что наиболее существенное в лич-ности — ее отношения к условиям деятельности, сформировавшиеся благодаря предшествующему опыту. <...>

* Ядов В.А. О диспозиционной регуляции социального поведения личности// Методологические проблемы социальной психологии. М.: Наука, 1975. С. 89—105. 416

Именно избирательность, определенная направленность в воспри-ятии и соответственно реагировании на внешние стимулы, истоки которой кроются в социальных условиях существования, в социаль-ном и индивидуальном опыте данного субъекта, отличают одного со-циального индивида от другого. И, что еще более важно для понима-ния социальной природы индивида, здесь же следует искать признаки социально типического, т.е. определенного единообразия в доминиру-ющей направленности восприятия внешних социальных воздействий и доминирующей направленности в практической деятельности.

Поэтому вполне правомерно выделить в качестве системообразу-ющего признака личностной структуры (в интересующем нас аспек-те) многообразие отношений индивида к условиям его деятельности, имея в виду рассмотрение этих отношений как определенной систе-мы, как целостности.

В советской психологии в обобщенном виде этот подход был сформулирован в принципе А.Н. Леонтьева относительно личностной значимости или личностного смысла объективных значений внешних стимуляторов (обстоятельств) деятельности, согласно которому «смысл порождается не значениями, а отношением между мотивом действия и тем, на что действие направлено как на свой прямой результат, т.е. его целью»*. Человек реагирует на обстоятельства деятельности в со-ответствии с тем, каковы его потребности и какую цель он преследу-ет в этой деятельности. А.Н. Леонтьев исследовал также механизмы преобразования цели действия во внутреннее осознанное побужде-ние, в мотив.

Л.И. Божович, а затем М.С. Неймарк экспериментально показали, что в мотивации деятельности обнаруживаются доминирующие тен-денции, которые Л.И. Божович рассматривает как «внутреннюю по-зицию личности» или ее направленность, а М.С. Неймарк уточняет, что эта направленность есть «постоянное доминирование определен-ных мотивов, ...создающих не только целенаправленность поведения, но и целенаправленность всей жизни субъекта»**. Эта направленность мотивации личности формируется в определенных социальных усло-виях, является продуктом ее онтогенеза, индивидуального и социаль-ного опыта.

В.Н. Мясищев еще в довоенные годы сформулировал концепцию «психологии отношений», которую он прямо связывает с Марксовым пониманием сущности человека и утверждает, что отношения «пред-ставляют собой... систему временных связей человека как личности-субъекта со всей действительностью или с ее отдельными сторона-

* Леонтьев А.Н. Потребности, мотивы и сознание//ХУШ Международный психологический конгресс. Симпозиум 13. М., 1966. С. 9.

** Неймарк М. С. Психологическое изучение направленности личности подро- стка: Автореф. докт. дисс. М., 1973. С. 4.

417

27 - 7380

ми»*. Отношения личности структурируются, по Мясищеву, от отно-шений к отдельным социальным явлениям до целостного мировоз-зрения.

Д.Н. Узнадзе и его последователи экспериментально выделили тот механизм, который обеспечивает психический настрой личности на поведение в данной ситуации, обозначив этот механизм как установ-ку к поведению**.

В зарубежной социальной психологии соответствующие феномены исследуются как эмоциональные, когнитивные и поведенческие пред-расположенности субъекта к реакциям на социальные обстоятельства деятельности, как отношения или «аттитюд» (attitude) к различным социальным объектам и ситуациям. Подобно фиксированной установке, в концепции Д.Н.Узнадзе «аттитюд» есть продукт предшествующего опыта, выполняющий регулятивные функции в поведении субъекта.

Наконец, в социологических исследованиях личности ее изби-рательное, целенаправленное отношение к социальной дейст-вительности обнаруживается как система ценностных ориентации — высший уровень интернализации социальных условий.

Итак, имеется немало экспериментальных и теоретических дан-ных, свидетельствующих о наличии установочных или диспозицион-ных механизмов регуляции социального поведения личности. Следует отметить, что работающие в этом направлении исследователи стре-мятся интерпретировать опытные данные исключительно в рамках того или иного диспозиционного образования, положенного в основу со-ответствующей теории или концепции.

Так, ряд представителей психологической школы Д.Н. Узнадзе, универсализируя понятие установки как бессознательного, по спра-ведливому замечанию Ф.В. Бассина, тем самым лишают эту плодо-творную теорию возможностей быть примененной к изучению регу-ляции наиболее сложных, высших форм человеческой деятельнос-ти***. Л.И. Божович и ее школа трактуют понятие «внутренней позиции» или «направленности личности» по преимуществу (или исключитель-но) как эмоциональный феномен, ибо, согласно этой концепции, мотив направляет деятельность благодаря эмоциональной значимости предмета. В концепции личностного смысла, развиваемой А.Н. Леон-тьевым, напротив, подчеркиваются когнитивные, рационалистические аспекты личностных диспозиций.

Что же касается зарубежных и прежде всего американских иссле-дователей «аттитюда», здесь обнаруживается необъятное море разно-

* Мясищев В.Н. Личность и неврозы. Л., 1960. С. 150.

** См.: Узнадзе Д.Н. Экспериментальные основы психологии установки. Тби- лиси, 1961.

*** См.: Бассин Ф.В. К проблеме осознаваемости психологических устано- вок//Психологические исследования, посвященные 85-летию со дня рождения Д.Н. Узнадзе. Тбилиси, 1973. С. 50.

418

образных и часто не согласующихся между собой подходов и «мини-теорий»*.

Рассматривая «аттитюд» или социальную установку вне общей структуры личности, разные авторы приписывают ей самые разнооб-разные свойства и функции, выдвигая на первый план то, что лучше всего объясняет конкретный экспериментальный материал. Но основ-ной порок «аттитюдных» концепций состоит в том, что, претендуя на рассмотрение социальных отношений личности к различным объектам и условиям ее деятельности, их авторы ограничивают область социаль-но-установочной регуляции поведения некими абстрактными социальны-ми условиями, вне их связи с конкретно-исторической, социально-экономической основой. «Аттитюд» рассматривается на уровне микро-среды индивида при полном игнорировании общих социальных условий деятельности личности. Между тем именно эти общие условия опреде-ляют не только специфику микросоциальной среды, но они же детер-минируют и высшие регулятивные сферы социально-установочной де-ятельности — систему ценностных ориентации личности.

В связи с этим представляется правомерным рассмотреть диспозици-онно-установочные явления в рамках некоторой общей диспозиционной структуры личности как целостного субъекта деятельности. Системооб-разующим признаком, единым для этой целостности, должны быть раз-личные состояния и различные уровни предрасположенности или пред-уготовленности человека к восприятию условий деятельности, его по-веденческих готовностей, направляющих деятельность, которые так или иначе фиксируются в личностной структуре в результате онтогенеза**.

* См. обзорные работы: Бозрикова Л.В., Семенов А.А. «Аттитюды» и поведение. Реферативный обзор (по материалам американской литературы)//Общественные науки за рубежом. Философия и социология. М., 1973; Шихирев П.Н. Исследования социальной установки в США//Вопросы философии. 1973. № 2; см . также : McGuire W.I. The Nature of Attitudes and Attitude Change//The Handbook of Social Psychology. Vol. 3. Ed by G. Lindzey and F. Aronson. Cal.: Addison-Wesley Co., 1969; Rokeach M. The Nature of attitudes//The International Encyclopedia of the Social Sciences. Vol. 1. N.Y.: The Macmillan Co. and The Free Press, 1968.

** Надо заметить, что применяемый здесь термин «диспозиция» не очень удачен, хотя бы потому, что в качестве предположенностей к определенным по- веденческим реакциям можно рассматривать любые психические свойства, ибо это их основная функция. Известно, что Г. Оллпорт, сопоставляя 27 различных наименований, обозначающих свойства или черты личности, считал, что наилуч- шим обобщением для этих свойств является термин «склонность», или «диспози- ция». Кроме того, этот же термин, введенный в 20-е годы В. Штерном, до сих пор используется в персоналистской психологии для обозначения причинно не обусловленных склонностей к некоторым процессам и действиям, иными слова-ми, слово «диспозиция» оказывается связанным с различными истолкованиями, не имеющими отношения к тому пониманию, в котором оно применяется в на-шем случае. Следуя совету А.И. Зайцева, можно предложить, например, использо-вать греческий аналог латинского термина «диспозиция» — «диатаксис», что соот-ветствует русскому «предрасположение», «предрасположенность». Тогда следует говорить «диатактическая структура», «диатактическая система».

27- ' 419

Согласно теории Д.Н. Узнадзе, установка представляет собой цело­стно-личностное состояние готовности, настроенности на поведение в данной ситуации и для удовлетворения определенной потребности. В результате повторения ситуации, в которой данная потребность может быть реализована, установка личности закрепляется, фиксируется. Фик­сированная установка есть как бы вторичная, тогда как актуальная си­туативная установка выступает в качестве первичной.

В концепциях «аттитюдов» или социальной установки также под­черкивается их прямая связь с определенной (социальной) потребно­стью и условиями деятельности, в которых потребность может быть удовлетворена. Смена и закрепление (фиксирование) социальной ус­тановки также обусловлены соответствующими отношениями между потребностями и ситуациями, в которых они удовлетворяются. Следо­вательно, общий механизм образования фиксированной установки на том или ином ее уровне описывается формулой П —> Д <— С, где П — потребность, Д — диспозиция, С — ситуация или условия дея­тельности. Принципиальное значение имеет следующий шаг в развертывании диспозиционной концепции: и потребности, и ситуации деятельности, и сами диспозиции образуют иерархи-ческие системы. Что касается по­требностей, то выделение в них потребностей первого (низшего) уров­ня как психофизиологических или витальных, а также более возвышен­ных, социальных — общепринято. Вопрос о более летальной классифи­кации собственно социальных потребностей дискуссионен. Здесь можно выделить несколько различных оснований классификации. Например, по сферам жизнедеятельности (потребности труда, общения, позна­ния), по объекту, на который направлена потреб-ность (материальные, духовные или этические, эстетические и проч.), по функциональной роли (центральные, периферические, ведущие, доминирующие и, на­против, ситуативные, не ведущие и т.п.) и по субъекту самой потреб­ности (индивидуальные, коллективные, общественные). В рамках развиваемой здесь концепции целесообразно струк­турировать потребности по уровням включения личности в различные сферы социального общения, социальной деятельности.

Эти уровни включения человека в различные сферы социального общения можно обозначить как первичное включение в ближайшее семейное окружение, далее — в многочисленные так называемые кон­тактные коллективы или малые группы, в ту или иную сферу трудо­вой деятельности, наконец, включение через все эти каналы, а также и многие другие в целостную социально-классовую систему через ос­воение идеологических и культурных ценностей общества. Основа­нием классификации служит здесь как бы последовательное расшире­ние границ активности личности, источник которой со стороны субъек­та — потребность или нужда в определенных и расширяющихся условиях полноценной жизнедеятельности человека.

420

Условия деятельности или ситуации, в которых могут быть реали­зованы те или иные потребности личности, также образуют некото­рую иерархическую структуру. За основание структурализации мы при­мем в этом случае длительность времени, в течение которого сохраня­ется основное качество данных условий, т.е. ситуацию деятельности можно принять как устойчивую или неизменную. Низший уровень та­кой структуры образуют «предметные ситуации», особенность кото­рых в том, что они создаются конкретной и быстро изменяющейся предметной средой. В течение краткого промежутка времени человек переходит из одной такой «предметной ситуации» в другую. Следую­щий уровень — условия группового общения. Длительность подобных ситуаций деятельности несравненно больше.

В течение значительного времени основные особенности группы, в которой протекает деятельность человека, сохраняются неизмен­ными.

Еще более устойчивы условия деятельности в той или иной соци­альной сфере — в сферах труда, досуга, семейной жизни («в быту»). Наконец, максимальная устойчивость во временном отношении (и по сравнению с указанными выше) свойственна общим социальным условиям жизнедеятельности человека, которые составляют основ­ные особенности (экономические, политические, культурные) об­щесоциальной «ситуации» его активности. Иными словами, общесо­циальная обстановка претерпевает сколько-нибудь существенные из­менения в рамках «исторического» времени, условия деятельности в той или иной социальной сфере (например, в сфере труда) могут изменяться несколько раз в течение жизни человека, условия группо­вой ситуации изменяются в течение лет или месяцев, а предметная среда — в считанные минуты.

Обратимся теперь к центральному члену нашей схемы П —> Д <— С, т.е. к диспозициям личности.

Если они представляют собой продукт «столкновения» пот­ребностей и ситуаций (условий), в которых соответствующие потреб­ности могут быть удовлетворены, и если они закрепляются (фиксиру­ются) в личностной структуре в результате онтогенеза, то естествен­но предположить, что эти диспозиционные образования также формируются в некоторую иерархию. Рассмотрим иерархическую си­стему диспозиций.

1. К низшему ее уровню относятся, по-видимому, элементарные фиксированные установки. Они формируются на основе витальных потребностей и в простейших ситуациях. Эти установки как закреп­ленная предшествующим опытом готовность к действию лишены мо­дальности (переживание «за» или «против») и неосознаваемы (отсут­ствуют когнитивные компоненты). Согласно Д.Н. Узнадзе, сознание участвует в выработке установки, когда привычное действие наталки­вается на преграду и человек объективирует собственное поведение,

421

осмысливает его, когда акт поведения становится предметом осмыс-ления*. Не являясь содержанием сознания, установка «лежит в основе этих сознательных процессов»**.

2. Второй уровень диспозиционной структуры — социальные фик-сированные установки, точнее — система социальных установок (по-добно тому как предыдущий уровень представляет собой систему эле-ментарных фиксированных установок).

В отличие от элементарных поведенческих готовностей социальная установка обладает сложной структурой. Она содержит три основных компонента: эмоциональный (или оценочный), когнитивный (рассу-дочный) и собственно поведенческий (аспект поведенческой готов-ности). Факторы, ее формирующие, с одной стороны,— социальные потребности, связанные с включением индивида в первичные и дру-гие контактные группы, а с другой — соответствующие социальные ситуации. Иными словами, это «аттитюд» или «отношение», по В.Н. Мясищеву. Социальные установки образуются на базе оценки от-дельных социальных объектов (или их свойств) и отдельных соци-альных ситуаций (или их свойств). Согласно экспериментам М. Роки-ча, можно выделить «объектные» и «ситуационные» социальные уста-новки. Последние относятся к диспозициям способов действий, первые — к диспозициям по поводу объектов действий***.

3. Следующий диспозиционный уровень — общая направленность интересов личности в ту или иную сферу социальной активности, или базовые социальные установки. С некоторым упрощением можно полагать, что данные установки формируются на основе более слож-ных социальных потребностей приобщения к определенной сфере деятельности и включения в эту сферу как доминирующую среди дру-гих. В этом смысле направленность личности представляет собой иден-тификацию с той или иной областью социальной деятельности (что не нужно смешивать с направленностью мотивации, по Л.И. Божо-вич). Например, можно обнаружить доминирующую направленность в сферу профессиональной деятельности, в сферу досуга, на семью (ос-новные интересы концентрированы на семейной жизни, воспитании детей, создании домашнего уюта и т.п.).

Предполагается, что социальные установки этого уровня также содержат три компонента: когнитивный, эмоциональный (оценочный) и поведенческий. Притом когнитивные образования таких диспози-ций намного сложнее, чем образования низшего уровня. Вместе с тем общая направленность личности более устойчива, чем установки на отдельные социальные объекты или ситуации.

4. Высший уровень диспозиционной иерархии образует система

* См.: Узнадзе Д.Н. Экспериментальные основы психологии установки. С. 128.

**Тамже. С. 41.

*** Rokeach M. Beliefs, Attitudes, and Values. San Francisco, 1968. P. 148-152.

422

ценностных ориентации на цели жизнедеятельности и средства дос-тижения этих целей, детерминированные общими социальными ус-ловиями жизни данного индивада. Логично предположить, что систе-ма ценностных ориентации, идеологическая по своей сущности, фор-мируется на основе высших социальных потребностей личности (потребность включения в данную социальную среду в широком смысле как интернализация общесоциальных, социально-классовых условий деятельности) и в соответствии с общесоциальными условиями, пре-доставляющими возможности реализации определенных социальных и индивидуальных ценностей.

Такова, как нам представляется, упрощенная модель диспозици-онной структуры, которую следует рассматривать лишь в качестве основы для дальнейших рассуждений.

Первое существенное уточнение состоит в том, что диспозицион-ная иерархия не структурируется из установок как из «кирпичиков», в которых замешаны три компонента: когнитивный, эмоциональный и поведенческий. Эти компоненты, отражающие основные свойства диспозиционной структуры, образуют как бы относительно самостоя-тельные подсистемы в рамках общей диспозиционной иерархии. Ос-нованием к такому предположению служат экспериментальные дан-ные исследований «аттитюд».

В отношении когнитивных аспектов диспозиционной системы, экспериментально изученных М. Розенбергом, Ф. Хайдером, Л. Фес-тингером, М. Рокичем и другими, было найдено, что когнитивные элементы «аттитюд» обладают свойствами дифференцированности и обобщенности, свойством транзитивности (переноса знания или ос-нованного на знании отношения с одного компонента на другой), а главное, в этой структуре действует принцип, согласно которому зна-ния как бы «стремятся» к логической и психологической согласован-ности*.

Эмоциональные аспекты диспозиционной организации скорее характеризуются свойствами напряженности или «центрированности» в отношении ведущих потребностей личности.

Поведенческие аспекты, взаимосвязи между которыми и ког-нитивно-эмоциональной системой, как это ни странно, изучены ме-нее всего, надо полагать, структурируются по принципу, отличному от двух предыдущих. Ниже мы остановимся на этом более обстоятель-

* См ., в частности : Theories of cognitive consistency/Ed, by R. Abelson et al. Chicago: A Sourcebook, 1968; FestingerL. A Theory of Cognitive Dissonance. Stanford, Calif., 1957; HeiderF. Attitudes and Cognitive Organization//Journal of Psych. 1946. Vol. 21. P. 107-112; Tnsko Ch. Theories of Attitude Change. Appleton Century Crofts, 1967; Rokeach M. The Open and Closed Mind: Investigation into the Nature of Belief Systems and Personality Systems. N. Y., 1960; Rosenberg M., Hovland C. Cognitive, Affective and Behavioral Components of Attitudes//Attitude Organization and Change/Ed, by M. Rosenberg et al. New Haven: Yale Univ. Press , 1960.

423

но, рассматривая вопрос о взаимодействии между когнитивной, эмо-циональной и поведенческой подсистемами диспозиционной струк-туры. Здесь же следует заметить, что функциональный подход амери-канских социальных психологов стимулировал немало интересных экспериментов, но он же становится камнем преткновения в разра-ботке целостной теории социальной установки.

Важнейшая, если не основная, функция диспозиционной си-стемы — психическая регуляция социальной деятельности или пове-дения субъекта в социальной среде.

Поскольку поведение представляет собой чрезвычайно сложную структуру, оно, как и любая система, может быть рассмотрено в раз-личных отношениях. Если структурировать деятельность в отношении ближайших и более отдаленных целей (а целесообразность — ведущее качество деятельности), можно выделить несколько иерархически рас-положенных уровней поведения. Первый уровень — специфичес-кая реакция субъекта на актуальную предметную ситуацию, реакции на специфические и быстро сменяющие друг друга воздействия внеш-ней среды, т.е. поведенческие акты. Их целесообразность детермини-рована со стороны условий деятельности и со стороны потребностей субъекта вследствие необходимости установить адекватное соответст-вие в данный момент, которое тут же переходит в нарушение «равно-весия» и благодаря новому поведенческому акту сменяется новым равновесием.

Далее можно выделить поступок, или привычное действие, кото-рое как бы компонуется из целого ряда поведенческих актов. Целесо-образность поступка зависит уже от более сложных обстоятельств де-ятельности и, по-видимому, отвечает более высокому уровню потреб-ности регуляции поведения в социальных условиях. Поступок есть элементарная социально значимая «единица» поведения, и его цель — установление соответствия между простейшей социальной ситуацией и социальной потребностью (или потребностями) субъекта.

Целенаправленная последовательность поступков образует по-ведение в той или иной сфере деятельности, где человек преследует существенно более отдаленные цели, достижение которых обеспечи-вается системой поступков. И наконец, целостность поведения в раз-личных сферах и есть собственно деятельность во всем объеме. Целе-полагание на этом, высшем, уровне представляет собой некий «жиз-ненный план», важнейшим элементом которого выступают отдельные жизненные цели, связанные с главными социальными сферами дея-тельности человека — в области труда, познания, семейной и обще-ственной жизни.

На всех уровнях поведения личности оно регулируется ее диспо-зиционной системой, однако в каждой конкретной ситуации и в за-висимости от цели ведущая роль, видимо, принадлежит определен-ному диспозиционному образованию.

Надо полагать, что здесь действует принцип, аналогичный тому, который Н.А. Бернштейн сформулировал в отношении построения движений на физиологическом уровне*. Подобно тому как при коор-динации движений (для преодоления избыточных степеней свободы движущегося органа) выделяется ведущий уровень физиологической регуляций движения, так и в диспозиционной регуляции должен на-ходиться адекватный уровень, или адекватное диспозиционное обра-зование, на соответствующем уровне поведения. Остальные представ-ляют собой, по выражению Н.А. Бернштейна, «фоновые уровни», обслуживающие побочные аспекты деятельности.

Правомерность такой аналогии с физиологией активности под-тверждают исследования по психологии установки.

Рассматривая элементарный поведенческий акт субъекта деятель-ности, А.С. Прангишвили принимает понятие «конечного общего пути». «Этот конечный путь,— пишет он,— можно сравнить с трубкой во-ронки, которая «фокусирует» в единую выливающуюся наружу струю частицы жидкости, поступающей различными путями в ее конусную часть»**. «Фокусирование», о котором здесь идет речь, осуществляет-ся актуальной установкой, адекватной условиям поведенческого акта. Все уровни диспозиционной структуры участвуют в формировании «потока», вливающегося в конусную часть нашей воображаемой во-ронки. Но в данной ситуации актуальным, или ведущим, уровнем будет какой-то определенный, ибо «благодаря воле... удается ак-туализировать и вызвать к жизни установку, найденную целесо-образной»*** для данного уровня активности.

Целесообразность включения в регуляцию деятельности опре-деленного диспозиционного образования, фиксированного в прошлом опыте, непосредственно зависит (1) от потребностей соответствую-щего витального или социального уровня и (2) от уровня ситуации или условий деятельности.

Для регуляции поведения на уровне элементарного поведенческого акта в некоторой предметной ситуации может оказаться адекватной та или иная элементарная фиксированная установка; для регуляции социально значимого поступка в данных обстоятельствах ведущие диспозиции скорее всего извлекаются из системы фиксированных социальных установок; в случае регуляции деятельности в определен-ной социальной сфере «ответственность» за общую готовность несут базовые социальные установки, направленность интересов личности, а в регуляции социальной деятельности личности в целом доминиру-

* См.: Бернштейн Н.А. Очерки по физиологии движений и физиологии актив-ности. М, 1966. С. 98-100.

** Прангишвили А. С. Исследования по психологии установки. Тбилиси, 1967. С. 77.

*** Узнадзе Д.Н. Экспериментальные основы психологии установки. С. 203.

425

ющее значение приобретают ее ценностные ориентации как высший уровень диспозиционной иерархии.

Известно, что, согласно Н.А. Бернштейну, в некоторых случаях высшие уровни регуляции принимают на себя ответственность за уп-равление поведенческими актами более низкого уровня. Так, после дли-тельной болезни человек как бы заново учится ходить. И в этом случае управление простейшими движениями осуществляется на уровне со-знания, тогда как в нормальных условиях сознание не контролирует реакции на этом уровне. Точно так же и в диспозиционной регуляции в определенных условиях относительно элементарный поведенческий акт может регулироваться диспозицией более высокого уровня, как это имеет место в случае, если данному поступку в силу сложившихся обстоя-тельств придается необычное социальное значение.

Вообще в момент, непосредственно предшествующий поведен-ческому акту, поступку или началу некоторой деятельности, в соот-ветствии с уровнем деятельности (предметная среда, социальная груп-повая среда, сфера социальной деятельности и общие социальные условия жизнедеятельности личности) вся диспозиционная система приходит в состояние актуальной готовности, т.е. образует актуаль-ную диспозицию. Однако ведущую роль здесь будут играть именно те уровни диспозиционной иерархии и те конкретные диспозиции, ко-торые соответствуют определенным потребностям и условиям дея-тельности.

Выше мы говорили об иерархических системах, участвующих в регуляции социального поведения личности: иерархии потребностей, диспозиций, условий деятельности и, наконец, об иерархически орга-низованных уровнях самой деятельности. Диспозиционная регуляция социальной деятельности личности, по-видимому, может быть опи-сана формулой, предложенной Д.Н. Узнадзе: С -» У -> П, т.е. ситуа-ция — установка — поведение, которую мы преобразуем в несколько иную схему: С -> Д -> П, или «ситуации» (= условия деятельности) -» «диспозиции» -» поведение (= деятельность).

Диспозиционная иерархия личности, опосредующая связь между условиями (или ситуацией) деятельности и поведением, выполняет мотивационные функции. В основе деятельности лежит, конечно, оп-ределенная потребность или потребности. Их удовлетворение обеспе-чивает поддержание всей жизнедеятельности и позволяет человеку выполнять свои социальные функции. Будучи глубинной основой всех мотивов поведения и отдельных поступков, потребности, однако, могут и не включаться в прямую поведенческую «цепочку», но как бы в скрытом, в снятом виде побуждают к деятельности через соответству-ющие диспозиционные образования. Если последние формируются как готовности к действию в определенных условиях и для удовлетворения определенных потребностей, то связь между потребностью, ситуаци-

426

ей и действием устанавливается именно через диспозиционную сис-тему*.

Обратимся теперь к рассмотрению некоторых механизмов функ-ционирования диспозиционной системы.

Прежде всего возникает вопрос о взаимосвязи трех основных ас-пектов диспозиций — когнитивного, эмоционального и поведенчес-кого. Мы уже отмечали, что было бы неверно рассматривать диспози-ционную систему как некую «кирпичную кладку», образованную эле-ментарными диспозиционными компонентами, каждый из которых включает знание, эмоцию, поведенческую готовность. Такое пред-ставление, механистическое в своей основе, вряд ли соответствует диалектике социальной активности субъекта, ибо эта активность осу-ществляется благодаря слаженному действию сложного многоуровне-вого механизма.

Поэтому исследователи «аттитюд» сталкиваются с неразрешимой трудностью, пытаясь выяснить взаимосвязи когнитивных, эмоцио-нальных и поведенческих компонентов отдельно взятого диспозици-онного образования, будь то социальная установка на определенный социальный объект или более сложная диспозиция на уровне отно-шения к целостной социальной ситуации, включающие множество объектов отдельных социальных установок.

В обзорной статье, посвященной этой проблеме, У. Мак Гайр от-мечает, что по одним экспериментальным данным (например, в опы-тах 40-х годов Д. Кемпбелла и Л. Кана) обнаруживается высокая кор-реляция между всеми компонентами «аттитюд», но при использова-нии более изощренных методик, различных для фиксирования эмоциональных, когнитивных и поведенческих аспектов социальной установки, эти данные не подтверждаются (эксперименты Д. Кемп-белла, Р. Фишке и С. Манна в 1959 г.)**. В 1968 г. К. Титтл и Р. Хилл предприняли весьма тонкое в методическом плане сравнение различ-ных методов измерения «аттитюд» в связи с соответствующим пове-дением испытуемых***.

Итоги оказались неутешительными. Обнаружив, что из 15 экспе-риментов, выполненных разными авторами, только в пяти случаях корреляция между социальной установкой и наблюдаемым поведени-ем достигла 0,60, они применили шесть различных способов измере-ния социальных установок и пять способов измерения поведения и лишь в двух случаях (из 30 экспериментов — 5x6) получили корреля-

* См.: Кикнадзе Д.А. К вопросу о системе факторов поведения человека// Социологические исследования. Тбилиси, 1971. С. 102—104.

* См.: McGuire W. The Nature of Attitudes and Attitude Change//The Handbook of Social Psychology. 1969. Vol. 3. P. 156-157.

** См.: Tittle C., Hill A'Attitude measurement and prediction of behavior: an evaluation of conditions and measurement techniques//Sociometry. 1967. Vol. 39. P. 199-213.

427

цию выше 0,60. Отсюда можно заключить, что само по себе несовер-шенство измерительной процедуры нельзя считать основной причи-ной рассогласований между социальной установкой и поведением.

Однако многие американские исследователи продолжают поиск решения в совершенствовании техники измерения «аттитюд» и наря--ду с этим подвергают сомнению саму концепцию трехкомпонентной структуры социальной установки, предлагая вернуться к первоначаль-ной идее Л. Терстоуна об эмоциональной природе «аттитюд»*. Д. Кац и Штотлэнд пошли еще дальше и высказали предположение, согласно которому социальные установки дифференцированы по своему ос-новному содержанию: одни по преимуществу когнитивны, другие преимущественно аффективны, а третьи имеют доминантой поведен-ческую готовность. Наконец, они полагают, что возможны и сбаланси-рованные социальные установки, в которых два или все три ком-понента согласованы**.

Закрепление за отдельными социальными установками определен-ной функции (аффективной, конативной или когнитивной, как это предлагают Канн и Штотлэнд), выделение «вербальных» и «невер-бальных» социальных установок, имея в виду, что первые есть «атти-тюд» на вербальную, а вторые — на предметно-реальную ситуацию, или же расчленение социальных установок по принципу направлен-ности на социальный объект или социальную ситуацию, на цель или способ действия (этим путем идет М. Рокич и некоторые другие авто-ры), эти попытки спасти общую концепцию регуляции социального поведения личности через «аттитюд» приводят лишь к нагроможде-нию разнородных по исходному принципу объяснений некоторых эк-спериментальных данных, причем эти объяснения подчас вовсе не согласуются друг с другом. По замечанию П.Н. Шихирева, сегодняш-няя ситуация в американских исследованиях по проблематике «атти-тюд» характеризуется обилием «мини-теорий» и отсутствием какой-либо обобщающей теоретической концепции***.

Механизм взаимосвязи между различными элементами диспози-ционной структуры, образующими разные подсистемы (когнитивную, эмоциональную и поведенческую) и разные уровни (от элементар-ных фиксированных установок до ценностных ориентации), следует рассматривать именно как механизм функционирования диспозици-онной системы в целом, ибо она обеспечивает целесообразное управ-ление поведением личности как целостная система, в которой все элементы взаимосвязаны и взаимодействуют определенным образом.

* См.: McGuire W. Op. cit. P. 157; Flshbein M. Attitudes and the prediction of behavior/ /Readings in attitude and measurement/Ed. by M. Fishbein. N. Y., 1967. P. 477—492.

** См.: McGuire W. Op. cit. P. 157.

*** Шихирев П.Н. Исследования социальной установки в США//Вопросы философии. 1973. № 2.

428

Выше мы говорили о том, что актуализация того или иного дис-позиционного образования происходит целесообразно под воздей-ствием ситуации и соответствующих потребностей, обеспечивая оп-тимальную регуляцию поведения на данном уровне. Напомним так-же, что диспозиционные образования с их когнитивными, эмоциональными и поведенческими аспектами фиксируются в пред-шествующем опыте, однако эти три указанных аспекта должны пред-ставлять собой подсистемы, связанные по разным принципам. По-этому, будучи фиксированными в диспозициях, они в то же время входят в соответствующие подсистемы.

Рассмотрим как гипотезу некоторые особенности механизма оп-тимизации поведения на определенном, конкретном уровне с точки зрения диспозиционной системы личности. Здесь можно выделить не-сколько процессов.

1. Извлечение из общего багажа знаний элементов, относящихся к данной ситуации, потребностям и эмоциональному состоянию субъекта, т.е. извлечение адекватных знаний.

На протяжении жизни у человека накапливается огромный запас знаний, который можно представить в виде своего рода «информа-ционного поля». Отдельные знания, входящие в это «поле», образу-ют его элементы, но это не значит, что они не имеют отношения к диспозиционной структуре. При актуализации данного диспозицион-ного образования из этого «поля» извлекаются сведения, связанные с данной ситуацией и потребностями.

Теперь они как бы входят в иную систему и приобретают новые свойства, усиливая или ослабляя процесс актуализации данной со-циальной установки, ценностной ориентации или иного компонента диспозиционной системы. Происходит образование когнитивно-эмо-циональных связок.

2. Формирование когнитивно-эмоциональных (или эмоциональ-но-когнитивных) связок — качественный этап в процессе формиро-вания и функционирования диспозиционной системы. Эти эмоцио-нально окрашенные знания представляют собой как бы основные «заготовки» диспозиционной структуры. Для завершения этого про-цесса требуется образование поведенческой готовности в виде соот-ветствующего плана или программы поведения.

Какая из двух составляющих когнитивно-эмоциональной «связ-ки» окажется ведущей, зависит от многих факторов. В частности, дол-жны сказаться качественные особенности самих знаний и соответ-ствующих эмоций. В отношении первых существенна их разветвлен-ность, дифференцированность относительно объекта и ситуации деятельности. В отношении вторых будет иметь значение сила эмо-ции, что, в свою очередь, определяется значимостью активизиро-ванной потребности, ее «центрированностью» по направлению к ве-дущим интересам личности. Определенно следует ожидать существен-

429

ного воздействия на выделение ведущей стороны при образовании таких когнитивно-эмоциональных связок индивидуально-психологи-ческих особенностей субъекта, психического типа личности.

3. Формирование поведенческих готовностей в соответствии с уров-нем деятельности. На низшем уровне это ситуативная поведенческая готовность, в более сложной, социальной ситуации — поведенчес-кий план и на высших уровнях — поведенческие программы. В этом смысле поведение в той или иной сфере, как и деятельность в це-лом, регулируется поведенческими программами, поступки — пове-денческим планом, а отдельный акт поведения — соответствующей поведенческой готовностью.

Поведенческая готовность — итог актуализации диспозиционных образований, адекватных условиям деятельности.

Каким же образом когнитивные, эмоциональные и поведенческие элементы диспозиционной системы приводятся в состояние, опти-мальное для данных условий?

Здесь мы должны вернуться к тому, что уже говорилось от-носительно иерархической структуры всей диспозиционной системы. В этой иерархии, как и в других образованиях подобного рода, регу-лятивная роль соответствующих уровней различна. А именно, выс-шие уровни иерархии доминируют в отношении нижележащих, тог-да как на одном уровне происходит согласование, координация раз-личных диспозиционных элементов.

Хотя соответствующие диспозиции извлекаются субъектом при-менительно к цели и уровню деятельности, другие диспозиционные уровни, вероятно, также активизируются: нижележащие — для обес-печения этой деятельности по ее «периферийным» аспектам, а выс-шие — для согласования поведенческого акта или для согласования поступка в рамках целенаправленного поведения в данной сфере де-ятельности и так далее.

B.C. Мерлин экспериментально показал, что для выполнения со-циального требования («социальной схемы», по словам автора) ин-дивидуальные психические особенности личности (такие, как, на-пример, интравертированность или экстравертированность, свойства темперамента) взаимодействуют таким образом, чтобы обеспечить поведение на высшем психическом уровне, отвечающее социально-му требованию. «Индивидуальность личности,— заключает B.C. Мер-лин,— представляет собой одновременно индивидуализацию обоб-щенных социально-типичных отношений (социальных схем) и под-чинение, регулирование проявлений индивидуума социальными схемами»*. В нашем случае это означает, что низшие уровни диспози-

ционной иерархии перестраиваются так, чтобы обеспечить реализацию поведения, регулируемого адекватным ситуации более высоким диспо-зиционным уровнем.

Об этом же механизме доминирования высших уровней регуляции деятельности в отношении нижележащих говорит А.А. Меграбян, кри-тикуя тех психологов, которые полагают, что ведущую роль в поведе-нии играют глубинные явления психики, над которыми возвышается вся психическая сфера вплоть до самосознания личности. «Порочность такого понимания и анализа структуры личности заключается, во-первых, в методике механического напластования психических функ-ций. Между тем общеизвестно, что в процессе эволюционного разви-тия каждая предшествующая функция перестраивается под регулиру-ющим воздействием последующей... Именно поэтому структура нового высшего уровня является ведущим регулятором всей структуры лич-ности»*.

Рассматриваемая здесь диспозиционная концепция позволяет, как нам кажется, по-новому объяснить так называемый парадокс Ла Пьера.

Этот эксперимент, неоднократно повторенный другими исследо-вателями, послужил «пробным камнем» для всевозможных объясне-ний действия поведенческого компонента «аттитюд». Одни психологи предлагали разделять регулятивные функции вербальных и невербаль-ных установок, другие искали ответ в разделении установок на ситу-ационные и объектные, третьи вовсе усомнились в регулятивной фун-кции социальных установок.

С точки зрения диспозиционной регуляции поведения, случаи несоответствия между той или иной социальной установкой и наблю-даемым поступком можно объяснить тем, что ведущая роль в регуля-ции поведения принадлежала диспозиции иного уровня. Так, ценнос-тная ориентация на престиж заведения диктовала отрицательный от-вет относительно обслуживания цветных. И та же самая ориентация предполагает соблюдение принятых правил обслуживания, если кли-ент, что называется, «стоит на пороге».

Подводя итог, можно сказать, что регуляция социального поступка должна быть истолкована в контексте всей диспозиционной системы личности, а не только со стороны той или иной социальной установ-ки, относящейся к ситуации деятельности.

Экспериментальные исследования регулятивных функций диспо-зиционной системы, взятой в целом, выдвигают известные трудности. Экспериментатор должен фиксировать множество диспозиционных образований, включая ценностные ориентации, общую направлен-ность интересов личности, социальные установки на соответствую-

* Мерлин B.C. Индивидуализация социальных схем и регуляция свойств инди-видуума социальными схемами//Международный коллоквиум по социальной пси-хологии. Тбилиси, 1970. С. 213.

* Меграбян А.А. Общая психопатология. М., 1972. С. 212.

щие объекты и ситуации деятельности, причем следует обеспечить возможность целостного представления о системе диспозиций лично-сти в момент, предшествующий поступку или системе поступков, т.е. поведению в определенной сфере деятельности.

Немало проблем возникает в связи с изучением факторов, обра-зующих и преобразующих диспозиционную систему. Решающую роль здесь играют условия деятельности, наполняющие диспозиционные образования различным социально значимым «материалом», а также индивидуально-психологические особенности субъекта (тип нервной деятельности), которые, надо полагать, существенно детерминиру-ют механизм функционирования диспозиционной системы.

Высказанные здесь соображения мы рассматриваем не более, чем в качестве развернутой гипотезы, подлежащей тщательной проверке. Основания в пользу этой гипотезы заключаются в том, что она не противоречит имеющимся экспериментальным данным в области изу-чения установок и ценностных ориентации, а также в том, что, не-смотря на методические трудности, следствия из этой гипотезы пред-ставляются вполне проверяемыми.

ПРАКТИЧЕСКИЕ ПРИЛОЖЕНИЯ СОЦИАЛЬНОЙ ПСИХОЛОГИИ

ЮМ. Жуков

ПОЗИЦИИ ПСИХОЛОГА-ПРАКТИКА*

Цель данной главы — проанализировать процесс определения пси-хологом-практиком своего места в системе взаимодействия с другими заинтересованными лицами и предложить концептуальный аппарат, пригодный для решения этой задачи.

Иными словами, необходимо решить, в каком отношении цели и задачи психолога находятся с целями и задачами других участников событий, как квалифицировать тот вид деятельности, которым он занимается.

Взаимодействие лиц. Ролевое кольцо

Первым шагом является определение круга лиц (заинтересованных сторон), вовлеченных в процесс. В наипростейшем случае этих лиц всего два: психолог и его клиент. Однако и в этой, на первый взгляд, неза-мысловатой ситуации положение дел несколько сложнее, чем кажется, во всяком случае ролевая структура ситуации включает в себя более широкий ролевой репертуар по той причине, что каждый из двух учас-тников может исполнять несколько ролей. Составить ролевой список во всей его полноте вряд ли когда-либо удастся. Однако ключевые роли можно в первом приближении обозначить. Такими ролями будут: Кли-ент, Заказчик, Спонсор, Посредник, Подрядчик и Исполнитель. Все вместе они составляют ролевую цепочку, или ролевое кольцо (рис. 1).

Пример: организация подготовки кандидатов в депутаты к выс-туплениям по телевидению. Клиенты — кандидаты. Заказчик — руко-водство предвыборного блока. Спонсор — фонд блока партий. Посред-

* Введение в практическую социальную психологию/Под ред. Ю.М. Жукова, Л.А. Петровской, О.В. Соловьевой. М.: Наука, 1994. С. 15-23.

28-7380 433

Рис. 1. Ролевое кольцо.

ники — те, которые предоставляют информацию об институциях или лицах, готовых выполнить заказ. Подрядчик — некий центр коммуни-кативной подготовки. Исполнители — группа тренеров.

Клиент — это тот, у кого есть проблема, Заказчик — лицо, осоз-нающее эту проблему и принимающее на себя ответственность за ее разрешение. Спонсор финансирует расходы. Посредник информирует Заказчика о тех, кто может помочь в решении проблемы. Подрядчик принимает на себя ответственность за выбор конкретных средств, а Исполнитель применяет эти средства*.

Непосредственно взаимодействуют между собой Клиент и Испол-нитель, но в системе распределения ответственности главными фигу-рами являются Заказчик и Подрядчик. Исполнитель отвечает за каче-ство и сроки выполнения работы перед Подрядчиком. Этот элемент системы распределения ответственности в принципе не должен быть проблематичным, ибо предполагается, что существуют некоторые профессиональные стандарты, известные как Исполнителю, так и Подрядчику. Подрядчик, в свою очередь, отвечает перед Заказчиком. И здесь оценка эффективности также базируется на профессиональ-

* К использованной здесь терминологии могут быть предъявлены обоснован-ные претензии. Автор данной главы вполне отдает себе отчет в том, что деятель-ность психолога-практика не есть производство строительно-монтажных работ. Однако структурное подобие этих далеких по содержанию процессов не вызывает сомнений, а некоторые проблемы контрактинга и вовсе идентичны. Тем не менее опасения терминологического плана явно не беспочвенны, и в связи с этим не-обходимо подчеркнуть, что «профессиональный» конец цепочки действительно профессиональный, и Подрядчик — это не просто финансовый работник, даже если он в какой-то момент решает вопрос о цене. Ведь цена при заключении контракта имеет отношение не только к рентабельности, она выполняет символи-ческие и прагматические функции, в том числе и явно терапевтические.

434

ных стандартах. Однако Заказчик, как правило, имеет весьма смутное представление о профессиональных стандартах качества и нечеткое представление о стоимости задействованных ресурсов. Некоторую необходимую информацию Заказчик может почерпнуть у Посредни-ка, но доказательства соответствия выполняемой работы стандартам качества должен предоставлять Подрядчик. Заказчик же отвечает как перед Клиентом, так и перед Спонсором. Соответственно, проблема успешности рассматривается в двух планах: как проблема эффекта и проблема эффективности — успешности разрешения проблем Клиен-та и рациональности расходования средств Спонсора. Казалось бы, что это исключительно проблема Заказчика, но, поскольку Заказчик на стадии заключения контракта хочет получить определенные гаран-тии, то и Посреднику и Подрядчику трудно уклониться от участия в облегчении бремени проблем, которые возложены на Заказчика.

Представление о ролевом кольце полезно не только при рассмот-рении проблемы разделения ответственности, оно проясняет также вопросы распределения функций, таких, как диагностика состояния дел у Клиента и принятия решений о последующих шагах (кто уча-ствует и на какой стадии процесса). Так, объектом диагностики явля-ется Клиент, предварительную диагностику осуществляет Заказчик и, частично, Посредник. Окончательный «диагноз» ставит Подрядчик и информирует о нем Заказчика. Заказчик принимает его или же ос-паривает (ставит под сомнение). Решение о вмешательстве (примене-нии того или иного средства, той или иной технологии) также применяется преимущественно в паре Заказчик — Подрядчик с уче-том интересов Клиента и Спонсора и мнения Исполнителя. В процес-сах выработки и принятия решения Заказчик представляет интересы Клиента и Спонсора, а Подрядчик — Исполнителя. После этого цен-тральное место на сцене занимают Клиент и Исполнитель, а успеш-ность их взаимодействия оценивают Подрядчик и Заказчик.

В приведенных выше примерах каждую роль исполняет физическое или юридическое лицо или группа лиц. Но весьма часто одно и то же конкретное лицо совмещает несколько ролей. Тогда цепочка укорачива-ется (кольцо сжимается), но структура не упрощается, а картина связей если и не усложняется, то существенно запутывается. На практике это создает значительные трудности как на стадии заключения контракта, так и при оценке выполнения контрактного соглашения. Типичными здесь являются проблемы «диффузия, или потеря, Заказчика» и «под-мена Клиента», если не упоминать о той драматической ситуации, ко-торая обозначается как «исчезновение Спонсора». Феномен «потеря За-казчика» возникает тогда, когда лицо, непосредственно определявшее состав заказа, временно «выходит из игры» и перепоручает уточнение деталей контракта и текущий контроль другим лицам, сфера компетен-ции которых уже необходимой для успешного ведения работы (такими лицами могут быть Клиент и Посредник, но не только они). «Диффузия

28* 435

Заказчика» создает значительные проблемы для психолога, во-первых, в связи с тем, что лица, в совокупности представляющие собой «рас-пределенного Заказчика», могут иметь не согласующиеся между собой представления о составе заказа и критериях успешности его выполне-ния и, во-вторых, процесс делегирования ответственности редко быва-ет завершенным, ибо изначальный Заказчик сознательно или бессозна-тельно стремится сохранить какую-то степень контроля над ситуацией и право окончательной оценки. Не меньшая напряженность возникает и при «подмене Клиента». Нередко источником проблем в семье, группе, организации является одна часть семьи, группы, организации, но, вы-ступая в роли Заказчика, эта сторона ведет дело так, как будто Клиен-том выступает полностью или преимущественно другая сторона. Так, мать, обеспокоенная «плохим поведением» сына, обращается к психо-терапевту с полной уверенностью в том, что Клиент — это ее сын, но уже никак не она сама, даже если причина отклоняющегося поведения ребенка коренится в ее способе обращения с ним. Руководство фирмы, озабоченное «снижением управляемости» организации, приглашает кон-сультантов для того, чтобы «поработать с персоналом», хотя начинать здесь надо бы с самого руководства.

Определение того, «кто есть кто» среди круга лиц, вовлеченных в процесс, является не простым и не пустым делом. Установление роле-вой структуры — не схоластическое упражнение, а абсолютно необходи-мый момент профессиональной работы, особенно на стадии заключе-ния контракта, и ошибки здесь, может быть, и простительны, но чре-ваты. Выяснение того, кто есть Заказчик, а кто — Клиент, полезно уже тем, что позволяет использовать золотое правило: «Если Заказчик не знает, чего он хочет, делай то, что нужно Клиенту!», а если Заказчик находится на более высоком уровне понимания проблем, то вести дело, отстаивая интересы Клиента при соблюдении требований Заказчика.

Можно и нужно сделать еще один вывод из ролевого анализа про-блемы контракта. Эта проблема, несмотря на свой несомненно проза-ический характер, приобретает, когда ее обсуждают профессионалы, почти сакральный смысл и в разговоре о ней слышится мистическая тональность. Акт контрактинга теряет часть своей таинственности, если увидеть в нем два акта, два контракта: когда один — это соглашение между Заказчиком и Подрядчиком, соглашение явное, с прописан-ными или проговоренными взаимными обязательствами и четким раз-делением ответственности, где доверие устанавливается на рациональ-ной основе, и другой — контракт Клиента и Исполнителя — встреча и взаимное принятие людьми друг друга, принятие зачастую бе-зотчетное и преимущественно иррациональное, а устанавливающееся доверие в этом случае имеет эмоциональную основу. Смущение эти два акта, вполне могущие быть самостоятельными, вызывают тогда, когда они протекают одновременно, ибо нередко Клиент с Заказчиком— одно и то же лицо, так же как и Подрядчик с Исполнителем. Привер-

436

женцы транзактного анализа сразу же увидят в таком контрактинге два разговора, два плана: один — по линии «взрослый — взрослый», а дру-гой — по линии либо «родитель — ребенок», либо «ребенок — ребе-нок», что открывает большие возможности для ведения всяческих игр. И здесь психолога подстерегают разные сюрпризы, так как «ребенок» Клиента, равно как и его «родитель», могут захотеть (и это часто случа-ется) провести испытания, испытания тайные, с трудно предсказуе-мыми результатами. Да и Я психолога может испытывать большие труд-ности, когда обсуждаются имеющие принципиальный характер техни-ческие детали контракта, а его «ребенок» вдруг нашептывает о Клиенте нечто вроде: «Ни за что его не брошу, потому что он хороший!»

Трудно в этом случае дать однозначную рекомендацию, однако полезно хотя бы знать источник этих трудностей и стремиться разве-сти эти два контракта, если не между двумя парами лиц, то во време-ни и пространстве, хотя бы и мысленно.

Стоит обратить внимание еще на одну позицию в ролевом кольце. Это фигура Посредника. Она в настоящее время скорее фигура умолчания, чем объект интереса при обсуждении проблем контракта. А ведь очень много контрактов заключалось и будет заключаться при деятельном учас-тии разнообразных посредников, которые существенно лучше ориенти-руются в областях практической психологии, чем возможные заказчики. Реально такими посредниками выступают специалисты смежных про-фессий, уже как-то связанные с потенциальными заказчиками: социоло-ги, политологи, врачи, журналисты, весьма часто среди посредников встречаются лица, получившие когда-то психологическое образование, но работающие в различных организациях «не по специальности». <...>

Позиции психолога-практика при работе с клиентом

Есть, однако, укоренённые в культуре образцы или стандарты, к которым тяготеют все эмпирически устанавливаемые формы взаимо-отношений психолога с клиентом. В этих устоявшихся в данной куль-туре формах положение психолога-практика обозначается как пози-ция Эксперта, Учителя и Консультанта.

<...> Эксперт вступает в дело тогда, когда нечто уже совершено (произошло событие, разработан проект, создан образец продукции) и необходимо как-то квалифицировать это свершившееся, дать про-гноз и оценить последствия.

Эксперт — носитель специальных и специализированных знаний и опыта. Поэтому от Эксперта ждут заключений в пределах приписы-ваемой ему компетенции. Из этого следует, что авторитетность экс-пертных суждений зависит от: 1) связи, усматриваемой между объек-том экспертизы и отраслью знаний, которую представляет Эксперт; 2) авторитетности самой отрасли знания; 3) формальных атрибутов самого Эксперта (наличие степеней и званий, занимаемая должность

437

и др.); 4) того специфического доверия, которое возникает в ходе контактов Заказчика и Эксперта.

Положение дел в практической социальной психологии таково; что важнейшим для наделения экспертного суждения атрибутом ав-торитетности выступает как раз последний момент, обусловленный мотивами, подчас весьма далекими от рациональных. Действительно, хотя мало людей сомневаются в важности той роли, которую соци-ально-психологические явления и механизмы играют в жизни обще-ства, авторитет самой дисциплины недостаточно высок, а, кроме того, «всяк сам себе психолог» и чувствует себя вправе оспаривать мнение профессионала, если оно не согласуется с его опытом. Недостаточно высокая репутация научной дисциплины снижает доверие и к таким символам квалификации, как степени и звания, тем более что после-дние связаны скорее с успехами в разработке теорий и постановке экспериментов, чем с достижениями в прикладных областях. Поэтому авторитетность экспертных заключений в области практической со-циальной психологии покоится на таком зыбком фундаменте, как впечатления клиентов и заказчиков от личных контактов с психоло-гом. Сколь ни казалось бы это прискорбным, сетования на это обсто-ятельство малопродуктивны, и поэтому не следует жалеть усилий для установления деловых и доверительных отношений с партнерами, даже если основания этих отношений представляются иррациональными.

Второе следствие специализированности знаний — использование клиентами и заказчиками отдельных экспертных заключений в комп-лексе с другими, ибо реальные проблемы часто, если не всегда, дол-жны подвергаться многостороннему анализу, что не обеспечивается дисциплинарным знанием. Данное обстоятельство порождает пробле-му согласования различных и разноплановых экспертных заключений. В случае когда Заказчик не берет эту проблему на себя, она ложится на плечи самих Экспертов. Формирование комплексного экспертного заключения осложняется не только недостаточной проработкой меж-дисциплинарных связей. Дисциплинарная амбициозность нередко со-провождается личностной, что на эмпирическом уровне различается с большим трудом и не без ошибок. И неудивительно, что Заказчик стремится не только оставить за собой право окончательного «диагно-за», но и нередко берет на себя роль арбитра в споре между специали-стами, представляющими различные ареалы знания.

Ответственность Эксперта за качество экспертного заключения и полная и ограниченная. Ограниченность означает то, что эксперт от-вечает за обоснованность заключения, его соответствие существую-щему уровню знаний в данной предметной области, но вовсе не за эффективность решений, принятых на основе экспертных суждений. Однако, несмотря на всю ограниченность зоны ответственности, по-зиция Эксперта не выражена в поговорке: «Пете-петуху лишь бы про-кукарекать — а там хоть и не рассветай!» Эксперт отвечает не только

438

за содержание, но и за форму своих экспертных заключений. Форма должна придавать заключениям действенность — действенность в том смысле, что суждения Эксперта должны с неизбежностью склонять лиц, принимающих решение, не к определенному выбору, но к обя-зательному учету предметной позиции Эксперта. А для этого эксперт-ное заключение должно быть, как минимум, понятным и локализо-ванным. Локализованность означает здесь наличие указаний на грани-цы точности и пределы компетентности Эксперта, ведь как давно известно: «Специалист подобен флюсу, ибо полнота его односторон-няя». Вот как раз сторону этой полноты и необходимо установить, причем в такой форме, чтобы это было ясно Заказчику.

<...> Учитель занят передачей специальных знаний, необходимых людям для эффективной организации их собственной деятельности в ближайшем и отдаленном будущем.

Работая в позиции Учителя, психолог-практик сталкивается с труд-ностями, растущими из тех же корней, что и проблемы Эксперта, но имеющими несколько другие следствия, так как ситуации непосред-ственного взаимодействия с Клиентом существенно другие, отличаю-щиеся в первую очередь длительностью и интенсивностью контактов. Первое впечатление здесь не играет столь большой роли, а возможнос-тей для демонстрации профессионализма несколько больше. Поэтому слишком эффективное начало порождает завышенные ожидания и, следовательно, способно привести к неизбежным разочарованиям.

Практический психолог в позиции Учителя не есть просто препо-даватель, от которого ждут систематизированного изложения теорий и фактов, т.е. сведений. Любознательность далеко не всегда занимает высокие ступени в иерархии потребностей Клиента. Да, Клиент нуж-дается в знаниях, но в знаниях особого рода, получаемых в формах, наиболее пригодных «для употребления», таких, как социально-пси-хологический тренинг, группы встреч, видеотренинг и другие так называемые активные методы обучения.

Как правило, Клиент не стремится к интеллектуальной конфрон-тации и публичному недоверию Учителю. Однако это не означает, что проблема доверия здесь не актуальна, просто она не носит характер рационального отрицания. Клиент бунтует против принятия непри-вычных для него форм поведения и организации действий преимуще-ственно на бессознательном уровне, а это требует особых способов и подходов. Если Эксперт — убеждает, то Учитель — приобщает.

Если Эксперт вступает в дело после завершения Клиентом неко-торой работы, а Учитель выполняет свою миссию до того, как эта работа началась, то Консультант включается в процесс ее выполне-ния и предоставляет Клиенту свои знания и опыт в тех объемах и формах, которые необходимы на каждом отдельном этапе осуществ-ления некоторой деятельности.

При обсуждении проблемы выбора психологом своей позиции в сис-

439

теме социального взаимодействия участников социальных акций и собы-тий никак нельзя обойти вопрос о степени и способе участия психолога в этих акциях и событиях, когда они обусловливаются борьбой интересов.

<...> Далеко не всегда желание психолога занять отстраненную бес-пристрастную позицию соответствует ожиданиям Заказчика. Это отно-сится даже к ситуациям проведения массовых опросов, если данные этих опросов при обнародовании могут повлиять на поведение потреби-телей или избирателей. На практике часто невозможно одновременно следовать принципу невмешательства и принципу следования за Кли-ентом, если под последним понимать принятие стороны Клиента в воз-можном конфликте. Такое положение дел мало кому нравится, но здесь нет места подробно разбирать все тактики и ухищрения, которые выра-батываются для того, чтобы как-то совместить несовместимое. Встреча-ются примеры остроумных решений, но и много софистики, обманов и самообманов. Если смотреть на это дело честно, то от каких-то принци-пов нам надо отказываться, и от этого невыносимого бремени выбора нас никто не избавит. Среди критериев конкретного выбора, безуслов-но, должны быть общепринятая мораль и профессиональная этика.

Однако позициями невмешательства или принятия стороны За-казчика весь диапазон не исчерпывается. Психолог может занять осо-бую пристрастную позицию с отстаиванием своих собственных инте-ресов (например, корпоративных интересов своего профессиональ-ного цеха) и участвовать в акциях и событиях как бы наравне с другими. В таком случае его отношения с Клиентами и Заказчиками могут быть установлены в процессе переговоров и закреплены официальными и неофициальными соглашениями. Хотя на сегодняшний день трудно привести удачные примеры реализации такой стратегии, ее возмож-ность нужно иметь в виду при заключении контрактов.

Л.А. Петровская

СОЦИМЬНО-ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ ТРЕНИНГ: ВОЗДЕЙСТВИЕ КАК ИНТЕНСИВНОЕ ОБЩЕНИЕ*

Общая характеристика социально-психологического тренинга

<...> В контексте анализа проблем воздействия важно учитывать, что вторичные, в частности социально-перцептивные, процессы, в свою очередь, выступают важным каналом влияния на групповое развитие.

* Петровская Л.А. Теоретические и методические проблемы социальжьпси-хологического тренинга. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1982. С. 97-121.

440

Складывающаяся в настоящее время область социально-пси-хологического тренинга ориентирована как раз в этом направлении — воздействие на групповое развитие посредством оптимизации форм межличностного общения (понимаемого в единстве его коммуника-тивного, перцептивного и интерактивного аспектов). Из тезиса о том, что социально-психологическая реальность в конечном счете и в ос-новном детерминирована внепсихологическим образованием — внеш-ней практической деятельностью, отнюдь не вытекает, что эта дея-тельность является единственным и прямолинейным фактором воз-действия на психологию личности, группы. Особенно остро это обнаруживает разработка вопросов психологического воздействия и социально-психологического тренинга в частности. <...>

Мы, разумеется, далеки от того, чтобы в данной главе касаться всей системы возможных приемов, методов воздействия на развитие личности и группы, и остановимся на одной форме, осваиваемой в последнее время, — это активная социально-психологическая подго-товка к общению, или социально-психологический тренинг. Уделяя первоочередное внимание данной форме, мы хотели бы избежать впе-чатления, будто исходим из предпосылки, что она является магист-ральной, преобладающей по своему вкладу в развитие группы и лич-ности. Акцент обусловлен в основном активностью этой области в настоящее время, ее новизной и отчасти, конечно, личным предпоч-тением автора. Развертывание проблематики социально-психологи-ческого тренинга вызвано, естественно, не модой. Оно позволяет пси-хологии подойти к решению ряда значимых проблем, реально по-ставленных в различных областях общественной практики. В первую очередь мы имеем в виду проблему подготовки руководителей в сфе-рах производства, образования, здравоохранения и т.п. Решение дан-ной проблемы предполагает, в частности, широкую подготовку руко-водителей к практике управления, в том числе по социально-психо-логическим вопросам. Общеизвестно, что в настоящее время руководителю в решении производственных, межличностных проблем недостаточно ограничиться опорой лишь на здравый смысл, тради-цию, опыт. Это относится к руководителям самых различных коллек-тивов — производственных, учебных, научных, спортивных и т.д. Большие и очевидные требования к психологической компетентности предъявляет сегодня работа учителя школы, преподавателя вуза, спортивного тренера, врача, профессиональная деятельность кото-рых реализуется прежде всего в сфере общения.

Становление в нашей стране практики психологических служб, ориентирующих психолога на различные формы активного вмеша-тельства, остро ставит вопрос и об активной психологической подго-товке самого специалиста-психолога. Имеется в виду не просто его высокая информированность по психологическим вопросам, теоре-тическим и методическим, не только подготовка к исследовательской

441

работе, но и готовность к профессиональному оказанию практичес-кой психологической помощи. Пока такая форма подготовки в доста-точной мере не сложилась. Социально-психологический тренинг пред-ставляет направление реального поиска в этом отношении. <...>

В самом широком смысле под социально-психологический тре-нингом обычно понимают своеобразные формы обучения знаниям и отдельным умениям в сфере общения, а также формы соответствую-щей их коррекции. С точки зрения содержания круг задач, решаемых средствами СПТ, широк и разнообразен, и соответственно разнооб-разны формы тренинга. Все множество этих форм можно разделить, в частности, на два больших класса: а) ориентированные на развитие специальных умений (например, умение вести дискуссию, разрешать межличностные конфликты) и б) нацеленные на углубление опыта анализа ситуаций общения — имеется в виду повышение адекватнос-ти анализа себя, партнера по общению, групповой ситуации в иелом. Следует отметить, что эта последняя задача решается и в первом слу-чае, но лишь как сопутствующая, а не основная. В качестве основной она выступает в специализированных группах самоанализа, или груп-пах тренинга сензитивности.

Что касается методов СПТ, то здесь наряду с использованием тра-диционных лекций, семинаров, бесед по социально-психологической проблематике акцент делается на разработку так называемых актив-ных методов. Существует множество классификаций этих методов тре-нинга, но, по сути, все они более или менее явно выделяют две боль-шие частично пересекающиеся области — групповые дискуссии и игры. Метод групповой дискуссии используется в основном в форме анали-за конкретных ситуаций и в форме группового самоанализа. Среди игровых методов СПТ наиболее широкое распространение получил метод ролевых игр. Упомянутые методы могут использоваться каждый в отдельности, однако чаще всего они входят составной частью в ком-плексные программы, включающие набор различных методов — в зависимости от поставленных задач и материальных возможностей.

Все методы СПТ характеризуются, во-первых, ориентацией на широкое использование обучающего эффекта группового вза-имодействия. Во-вторых, эти методы реализуют принцип активности обучающегося через включение в обучение элементов исследования. Если традиционные методы ориентированы в основном на то, чтобы донести готовые знания, то здесь участники-исследователи сами дол-жны прийти к ним. В-третьих, названные методы предполагают свое-образный вариант обучения на моделях.

При всем разнообразии методов СПТ в целом, методы групповой дискуссии являются базовыми, так как в той или иной модификации они практически всегда входят во все другие. Кроме того, занятия по некоторому методу обычно записываются на магнитофонную ленту или осуществляется их видеозапись. Эта звуко- и видеозапись исполь-

442

зуется руководителем тренинга не только для собственного анализа занятий, но организуются также прослушивание и просмотр этих за-писей участниками с целью проведения соответствующей групповой дискуссии. <...>

Как видно из анализа зарубежного опыта, разработка проблем социально-психологического тренинга особенно явно, остро обнару-жила узость, ограниченность бихевиористской схемы психологичес-кого воздействия, обучающего воздействия в том числе.

Известно, что в бихевиоризме в качестве основной формы взаи-модействия рассматривается подражание (имитация). Обращение к механизму подражания оказывается достаточно плодотворным для понимания природы репродуктивного поведения, основной реально-сти, исследуемой в бихевиоризме. Однако этим поведением отнюдь не исчерпывается вся реальность психологических проявлений человека. Еще на заре становления зарубежной социальной психологии, когда подражание было объявлено в известной концепции Г. Тарда универ-сальным механизмом, и в частности универсальной формой взаимо-действия людей, критики справедливо подчеркивали, что в этом слу-чае совершенно невозможно понять возникновение нового. Проблема интерпретации новаторских, творческих проявлений человека оказы-вается достаточно сложной и для современных зарубежных авторов, работающих в русле необихевиоризма.

В области подготовки людей к общению, естественно, не обой-тись без использования обучения по образцам. Однако можно ли из-брать это стратегической ориентацией в данной области? Ответ на такой вопрос зависит прежде всего от представления о психологичес-ки развитой личности. В отечественной психологии важнейшим пока-зателем психологической зрелости выступает активность личности, ее готовность к творческой деятельности. В этом смысле ориентация на формирование исключительно адаптивных образцов поведения оказывается явно ограниченной установкой и, главное, не согласую-щейся с исходной объяснительной моделью личности.

Напоминание об издержках абсолютизации бихевиористской схе-мы воздействия представляется нам актуальным, поскольку интер-претация личности, группы как активного субъекта деятельности до-вольно часто не распространяется на ситуации психологического воз-действия, по существу не реализуется в них. Например, в работе социального психолога над оптимизацией психологического климата в группе нередко объективно превалирует установка на группу как на некий объект — пассивный приемник воздействия. Показательны в этом отношении и коммуникативные ситуации, обстоятельно про-анализированные А.У. Харашем. Парадокс состоит в том, что призна-ние идеи активности личности в объяснительной схеме часто сосед-ствует с отступлением от этой идеи в схемах воздействия, где она по существу подменяется паттерном «субъект—объект». Подобное рас-

443

согласование не редкость и в исследовательских программах, когда в схему эксперимента, по сути своей схему воздействия, закладывается тот же неотрефлексированный паттерн.

Возвращаясь вновь к бихевиоризму, заметим, что в силу логики своих исходных предпосылок он ориентирует обучение на формирова-ние преимущественно операционно-технологической стороны. При этом в случае социально-психологического тренинга задача сводится к обес-печению техники общения. Ни в коей мере не умаляя роли упомянутого аспекта, мы тем не менее не рассматриваем его в качестве определяю-щего и тем более единственного, ведущего. Анализ показывает, что путь «индивидуальной репродукции фиксированных технических приемов» оказывается далеко не всегда оптимальным в освоении деятельности. Тем более это справедливо в области общения. <...>

В подходе к построению социально-психологического тренинга, в комплектовании и обосновании его процедур мы исходим из ряда предпосылок, явившихся результатом одновременно и теоретической, и эмпирической работы. Главной среди них является принятие в каче-стве основополагающей концептуализации общения модели «субъект-субъект» во всех вариантах ее развертывания, предполагающих при-влечение представления о субъектах в их отношении к объекту и друг к другу (Б.ФЛомов). Принятие за основу схемы «субъект—объект» или «субъект—субъект» представляется принципиальным, поскольку это определяет выбор соответствующей содержательной и методической стратегии работы в целом. Реализация диалогической, субъект-субъек-тной формы общения составляет, на наш взгляд, существо, стержень методов социально-психологического тренинга. Конечно, это не сле-дует понимать как полное забвение, отбрасывание субъект-объектной схемы. В ней находит выражение отдельная грань, частная форма вза-имодействия людей. Как отмечает, например, А.У. Хараш, «передача алгоритмов действования не только не нуждается в диалоге, но и от-рицает его, ибо диалог грозит алгоритмам утратой их непререкаемой завершенности, без которой они не могут эффективно «штамповать» инструментально-исполнительскую активность обучаемого. Поэтому в случае передачи алгоритмов действования, взятых в абстракции от предмета, наиболее адекватной формой коммуникативного воздей-ствия является односторонний и категорический инструктаж». Упомя-нутый автор завершает приведенное высказывание суждением о том, что передача деятельности предполагает два типа воздействий. «Акт общения разворачивается сразу в двух плоскостях, диалогической и монологической, и специфика общения и коммуникативного воздей-ствия, его психологический механизм, лежит не в какой-то одной из них, а в их взаимодействии». Тем не менее необходимо подчеркнуть, что речь в данном случае идет не о взаимодействии равноправных форм: диалог является основной сущностью общения, а монолог вы-ступает редуцированной формой диалога. <...>

444

Представляется, что в области подготовки к общению, коррекции общения взрослой психически устойчивой личности предпосылкой про-дуктивности является принятие диалогической реальности общения в качестве отправной и ведущей. <...> Тем не менее сплошь и рядом упус-кается из вдцу, что субъектом интенции к изменению, субъектом ре-шения об изменении выступает сам субъект изменения. Это одно из важных следствий субъект-субъектной модели общения. Интересно от-метить, что названное «упущение» характеризует порой не только ис-следователей, но и самих людей, желающих измениться. Об этом свидетельствует, например, утвердившийся стереотип ожидания психологической помощи в совершенно определенной форме конкрет-ного совета-поучения, хотя из повседневного опыта известно, что нет ничего более легкого, чем дать такой совет, и нет ничего более трудно-го, чем следовать ему. В подобной позиции ожидания конкретной под-сказки можно обнаружить тенденцию к уходу от собственного приня-тия решения, интенцию переложить это на другого человека. В этом убеждает, в частности, опыт работы психологической консультации. <...>

Все вышесказанное подводит к дальнейшей конкретизации субъект-субъектной модели общения применительно к построению социаль-но-психологического тренинга. По-новому, в частности, выступает в этом контексте задача разработки специальных диагностических про-цедур, поскольку иначе осмысляются характер, роль диагностической стадии в процессе обучения. Известно, что диагностика — это необхо-димое звено в ситуации обучения. В контексте социально-психологичес-кого тренинга речь идет о диагностике особого рода. Здесь дело состоит не только и не столько в том, чтобы психолог решил диагностическую задачу, сколько в том, чтобы каждому участнику обеспечить условия самостоятельного решения этой задачи с помощью других. То есть речь идет о том, чтобы каждый участник мог самостоятельно диагностиро-вать свои возможности и трудности в конкретных коммуникативных ситуациях. Подобная активная позиция самодиагностики — необхо-димая предпосылка всякой деятельности, направленной на возмож-ное изменение, коррекцию в сфере общения. <...>

С точки зрения принятой методологической позиции, этап отреф-лексирования себя в общении выступает естественной стадией, пред-посылкой решения всех других задач в этой области. Ситуация обуче-ния трансформируется таким образом, что этап диагностики не про-сто предшествует ей, но составляет ее органическую часть. Диагностика — это уже обучение. Как показывает опыт, в некоторых случаях (для одного контингента) решение диагностической задачи выступает лишь первичной, подготовительной стадией, а в других случаях (для другого контингента) социально-психологический тре-нинг сводится к оказанию помощи в самодиагностике и этим ограни-чивается; получив новые для себя сведения, человек самостоятельно работает, используя их для оптимизации общения. Мы исходим из

445

релевантности подобного подхода обеим основным формам тренин-га, разрабатываемым в настоящее время: и форме, нацеленной на развитие отдельного умения, и форме, ориентированной на приобре-тение, углубление опыта анализа ситуаций общения. В том конкрет-ном опыте тренинга, о котором пойдет речь в настоящей работе, пре-обладает именно диагностическая направленность, то есть акцент на способах решения специфицированной диагностической задачи.

Каковы же конкретно основные направления решения понятой таким образом задачи диагностики в рамках социально-психологи-ческого тренинга? Чтобы ответить на этот вопрос, обратимся к опыту наиболее показательных в данном отношении групп самоанализа, или групп интенсивного общения (еще одно используемое название — группа открытого общения). Заметим, что речь здесь в сущности идет о группе методов, объединяемых рядом сходных характеристик и в то же время значительно варьирующих.

Определяя социально-психологический тренинг в целом как один из способов повышения компетентности человека в сфере общения, обычно имеют в виду три основных плана общения — коммуникатив-ный, перцептивный, интерактивный. В настоящей работе мы сосредо-точимся в основном на задачах социально-перцептивного плана, по-скольку полагаем, что перцептивные изменения являются призна-ком, свидетельством интересующих нас изменений на диагностическом уровне. В той частной разновидности тренинга, о которой идет речь, в качестве основной, общей для участников выступает задача отреф-лексировать собственные социально-перцептивные возможности, ха-рактеристики и в этом смысле решить диагностическую задачу. В каче-стве отдельных составляющих имеются в виду диагностика участни-ком ориентированности в самом себе, в других воспринимаемых им людях, в групповом процессе в целом.

Названный комплекс выступает как триединый, поскольку реше-ние каждой задачи в отдельности предполагает органическое един-ство, соотнесенность с решением двух других. Последнее не означает, конечно, что в каждом конкретном цикле занятий решаются одно-временно и в равной мере все три задачи. Как правило, преобладает акцент на одной или двух из них. Рассмотрим последовательно содер-жание каждой из обозначенных задач, начав с задачи диагностики чувствительности к восприятию групповых процессов.

Необходимой предпосылкой ориентации в процессах групповой динамики является, естественно, получение информации об этих про-цессах из лекций, семинаров, чтения соответствующей литературы и других аналогичных традиционных источников. Однако опыт показы-вает, что этих сведений, как правило, недостаточно, чтобы действи-тельно чувствовать, образно говоря, пульс группы: своевременно ди-агностировать линии напряжения, конфликта в группе, видеть назре-вающий раскол на группировки и в целом динамику статусной,

446

коммуникативной структур и т.д. Приобретение подобного опыта не-возможно без соприкосновения с реальной практикой. Главным здесь является, конечно, погружение в практику повседневной групповой работы и оттачивание необходимого, например, руководителю мастер-ства самой жизнью. Но необходимы также поиски возможных форм помощи руководителю-практику, поскольку его пробы и ошибки, иногда затянувшиеся, могут оборачиваться драматическими психологически-ми, а в конечном счете и производственными издержками. <...>

Что касается задач и эффекта для самих участников, то здесь следу-ет в первую очередь иметь в виду возможность непосредственной вери-фикации собственных представлений относительно характера познания другого. Весь спектр представлений каждого человека о том, как он познает других людей, естественно, носит гипотетический характер, хотя опосредованно и частично они проверяются в практике повсед-невного общения и совместной деятельности. В группе социально-психологического тренинга рассматриваемого типа участник получает редкую возможность непосредственно соотнести, сопоставить свое ви-дение других участников в данном групповом контексте с тем, как их видят остальные. В социальной психологии, где отсутствует возможность «проверить точность восприятия другого человека путем прямого сопо-ставления с данными объективных методик», данное сравнение — важ-ный способ проверки точности познания, его специфики.

Этот характерный для тренинга диагностический социально-пер-цептивный эффект не единственный. Безусловно привлекательна свя-зываемая с ним возможность оптимизации социально-перцептивных характеристик. К настоящему времени вычленено множество компо-нент перцептивной компетентности — наряду с точностью это гиб-кость, объем, дифференцированность, избирательность, степень сте-реотипизации и т.д. Пока они представлены в основном как внесис-темный набор парциальных показателей развития когнитивной структуры. Установка на оптимизацию социально-перцептивных па-раметров, в частности точности межличностного восприятия, исхо-дит обычно из предположения, что чем лучше человек знает других людей, тем лучше, конструктивнее он с ними общается. К настояще-му времени исследовательские данные на этот счет не вполне од-нозначны, тем не менее показательны. Например, обнаружена низ-кая, но позитивная корреляция между точностью восприятия и эф-фективностью лидера. <...>

Важной предпосылкой продвижения к более глубокому, объекти-вированному познанию других людей выступает понимание самого себя. Повседневное общение и опыт групп тренинга показывают, что всматриваться в проявления другого человека, анализировать их го-раздо легче, чем собственные. Путь к выделению и оценке собствен-ных психических проявлений необходимо опосредован познанием другого. <...>

447

В отношении «Я-концепции», по-видимому, чаще, чем в отноше-нии «Ты-концепции», возникает опасение, что она не столько выте-кает из релевантного осмысления фактов, сколько придумывается, человеком для самого себя. В случае «Я-концепции» этот вопрос стоит острее, поскольку известно, что в отношении к себе люди нередко оказываются психологически более бережными. В ситуации социаль-но-психологического тренинга участники имеют возможность эмпи-рически верифицировать различные компоненты имеющейся у них картины самих себя. Сюда же входит, в частности, знание о том, как человек воспринимается другими — сначала по первому впечатлению и как это первое впечатление затем развивается, как «прочитывают», интерпретируют поведение, какие приписываются мотивы, намере-ния, чувства и т.д. Известно, что процессы атрибуции, то есть интер-претации поведения другого человека, в частности его причин, — существенный момент межличностного восприятия. В повседневном общении обычно на основе одинаковой информации о внешних про-явлениях человека партнерами-участниками строятся различные вы-воды о внутренних коррелятах этого поведения. Социально-психоло-гический тренинг в определенной мере позволяет «раскрыть содержа-ние и механизм этого процесса его участникам и тем самым обеспечить коррекцию в тех случаях, где это надо сделать». Полученные сведения помогают человеку осознать меру соответствия приписываемых ему качеств, причин поведения его собственным оценкам этих своих пси-хологических характеристик, а также его представлениям о том, ка-ков он в глазах других. Задача, о которой идет речь, ставится экспли-цитно либо имплицитно во всех формах СПТ, однако возможны тре-нинговые группы, в которых она сформулирована в качестве основной, точнее, одной из основных.

Важным компонентом в спектре знания участника о себе являет-ся представление о том, как его поведение влияет на других, напри-мер какой гаммой чувств сопровождаются обычно его те или иные проявления в общении. У каждого из нас на этот счет имеются опре-деленные гипотетические, возможно, не вполне осознаваемые пред-ставления, и участие в группе тренинга представляет специальную возможность эксплицировать их, подвергнуть проверке. Результатом может оказаться либо подтверждение имеющегося суждения, либо открытие для себя нового спектра психологической реальности, ко-торый может стать объектом активного исследования в группе. «Через других мы становимся самими собой... — писал Л.С. Выготский. — Личность становится для себя тем, что она есть в себе, через то, что она предъявляет для других». Увидеть собственные личностные про-явления человек может, не столько заглядывая в себя, сколько всмат-риваясь в других, обнаруживая влияния, которые он на них произво-дит. Это принципиальное положение выступает одной из методичес-ких основ социально-психологического тренинга. Групповой контекст

448

оказывается органической предпосылкой решения задачи самопоз-нания в СПТ. <...>

Одной из задач социально-психологического тренинга, со-путствующих рассмотренным выше, является подведение его участ-ников к осмыслению, с одной стороны, помех, затруднений, харак-терных для'ситуации межличностного общения, а с другой — к уяс-нению условий и факторов, благоприятствующих, оптимизирующих общение. Что касается, например, социальной перцепции, то извест-ными источниками трудностей здесь являются эффект ореола, сте-реотипизации, различие в системе эталонов и т.д. В социально-психо-логическом тренинге речь идет не просто о получении дополнитель-ной информации в этом направлении, а об эффекте в виде своеобразного интеллектуально-эмоционального сплава, кристалли-зованного в пережитом опыте. Здесь возможна следующая аналогия: одно дело быть просто информированным, например, о материнстве и другое дело оказаться в ситуации материнства, пережить ее. В рас-сматриваемой форме тренинга анализу подвергаются не столько ситу-ации, в которых оказался кто-то, где-то и когда-то, сколько ситуа-ции, складывающиеся в данной группе в ходе ее развития, и субъек-тами этих ситуаций выступают сами участники группы. Таким образом, сведения о трудностях, помехах общения оказываются не просто пре-подносимой извне информацией-инструкцией, но пропускаются сквозь призму личного опыта затруднений участника, отрефлексированного в контексте группового анализа. <.,.>

Завершая изложение данного вопроса, обратимся к конкретным примерам затруднений в общении, иллюстрирующим некоторые за-дачи, релевантные, на наш взгляд, средствам данной формы соци-ально-психологического тренинга.

Студентка-психолог А., 20 лет: «...У меня последние два года ощу-щение, что все люди, с которыми я общаюсь, четко разделились по функциональным каким-то признакам: с этим человеком готовимся к экзаменам, с этим пьем кофе и пр. Я внутренне с этим боролась, так как не могла понять, откуда это, почему я не могу полноценно и глубоко общаться с каждым. Все это очень однобоко. В результате ты-сяча знакомств и ни одного настоящего, глубокого. Поэтому возврат к школьным дружбам — там такого не было. Я не знаю, в чем причи-на — во мне, в людях или в ситуации».

Преподаватель вуза И., 36 лет: «Я ощущаю большой дискомфорт в моих отношениях с коллегами на работе. Меня беспокоит то, как складывается мое общение с ними: вначале все идет нормально, скла-дываются благоприятные отношения, которые потом почему-то на-чинают портиться, ухудшаться. Мне это приносит большие пережива-ния, но я совершенно не понимаю, в чем дело. У меня есть одно предположение — иногда мне кажется, что все дело в моей обидчиво-сти, но я вовсе не уверена в этом».

29 - 7380

Студент технического вуза С., 19 лет: «Я уже давно за собой заме-тил, еще до того, как стал интересоваться этими проблемами, что я не знаю, о чем разговаривать с людьми». Т., 26 лет, педагог, спраши-вает С.: «Ты считаешь себя выше?» С.: «Нет, я просто не нахожу тем, я не знаю, о чем говорить, и поэтому я начинаю просто без толку шутить, чтобы заполнить пустоту».

Студентка педвуза Л., 20 лет: «Когда я сначала познакомлюсь с людьми, все хорошо, но иногда получается, что видишь человека таким, каким его хочешь видеть. Я чувствую, что очень ошибаюсь в людях. В частности, с ребятами в классах, тем более что у меня сейчас практика. И потом, хочется узнать, как меня воспринимают, у меня очень часто бывает какая-то неуверенность в себе...»

Во всех этих и очень многих других аналогичных ситуациях мы имеем в сущности одну и ту же картину: люди отчетливо сознают факт трудностей в сфере общения, который их тревожит, подчас обес-кураживает, они полны готовности что-то предпринять, «работать над собой», но совершенно не понимают, в чем конкретно состоят их проблемы, что именно они должны предпринять, в каких конкрет-ных ситуациях присмотреться к себе. В подобных случаях участие в группе социально-психологического тренинга позволяет провести не-обходимую работу по операционализации общего суждения с тем, чтобы выяснить конкретные ситуации, конкретные проявления, по-служившие своебразным перцептивным толчком для того или иного заключения. <...>

Л.Я. Гозман, Е.Б. Шестопал

ПОЛИТИЧЕСКАЯ ПСИХОЛОГИЯ И ПОЛИТИЧЕСКАЯ ПРАКТИКА*

Возможность практического использования социальной психологии в политике определяется двумя факторами. <...> Психологию следует использовать в политике в том, и только в том случае, если действия основных участников политического процесса могут быть объяснены психологическими феноменами — установками, типом социализации, восприятием себя и друг друга и т.д. Вторым фактором является наличие в арсенале социально-психологических методов таких, которые могут быть применены для решения политических проблем. <...>

* Гозман Л.Я., Шестопал Е.Б. Политическая психология. Ростов-на-Дону: Фе­никс, 1996. С. 393-414.

450

Политическая психология — теория без практики

Психологический анализ явлений политической жизни имеет если и не очень давние, то достаточно прочные традиции. В 30-е гг. были опубликованы первые работы, в которых политика рассматривалась с точки зрения профессиональной психологии. На сегодняшний день количество публикаций исчисляется многими сотнями, если не тыся-чами, в США выходит ежеквартальный журнал «Political Psychology», активно функционирует одноименная ассоциация и т.д. Значительная часть современных работ по политической психологии отвечает са-мым высоким научным критериям.

Удивляет, однако, один момент. Открывая книгу, в названии ко-торой присутствуют слова «психология» и «политика», обнаруживаешь, что авторы ограничиваются лишь объяснением политических феноменов с помощью психологических методов и моделей в политическом процессе. В отличие от, например, работ по медицинской психологии, где за констата-цией или объяснением всегда следует анализ возможностей воздействия и коррекции, в книгах по политической психологии практически невозмож-но найти следов такого подхода. Прикладные аспекты политической психо-логии остаются вне сферы исследований. Вряд ли это может быть объяснено научным пуризмом или традиционной для либералов, к числу которых принадлежит подавляющее большинство западных психологов, неприяз-нью к профессиональной политике (мы говорим о западных работах по той простой причине, что отечественная политическая психология находится, при самой оптимистической оценке, на стадии эмбрионального развития). Скорее всего, причина здесь куда более серьезна. Она состоит в том, что прямое использование психологических методов и схем в политике, по-видимому, просто невозможно. Не случайно и то, что профессио-нальные психологи редко и весьма ограниченно привлекаются для подготовки политических решений и, насколько нам известно, почти нигде не занимают ответственных постов в структурах власти.

К тем трудностям, которые всегда встают на пути превращения науки в ремесло, в случае попыток использования психологии в поли-тике добавляются и некоторые специфические проблемы. Во-первых, работа психолога в политике никак не может быть массовой. Только политики высокого ранга могут позволить себе роскошь иметь «соб-ственных» психологов или организовать в структуре аппарата психоло-гическую службу. Такой политик должен не только обладать для этого достаточными финансовыми возможностями и властью, но и понимать важность психологических аспектов политического процесса, а также недостаточность интуитивного подхода к психологическим проблемам. Такое сочетание является крайне редким. Ну а для «штучной» работы никто не будет всерьез разрабатывать техники и методологию. Таким образом, психолог, оказавшийся внутри властных структур, вынужден сам создавать и методики, и всю идеологию своей работы.

451

Во-вторых, стандартные методы диагностики и воздействия раз-рабатываются в расчете на достаточно комфортные условия. Предпо-лагается, что психолог должен иметь возможность провести нужные замеры, обработать и обсудить результаты и т.д. Психологов же, одна-ко, привлекают (в тех редких случаях, когда это вообще делается) в принципиально иных ситуациях — когда решение должно быть подго-товлено в течение нескольких часов, ни времени, ни ресурсов на про-ведение исследования нет, а требования секретности часто делают невозможным замеры даже на очень небольших группах. Это касается, конечно, не только проблем международных отношений или безо-пасности. Речь может идти, например, о том, как лучше ответить на выпад политического противника. Обозначенные выше ограничения действуют, однако, и здесь. Кроме того, достаточно часто, вследствие объективных требований политической ситуации, а нередко — из-за громоздкости бюрократической машины или беспорядка и интриг в аппарате власти, психологи, как, впрочем, и другие специалисты, вынуждены проводить свой анализ, располагая лишь частью той ин-формации, которая имеется в распоряжении лидера.

В-третьих, для профессионального политика именно практическая психология — чувства и реакции людей, их взгляды и настроения — является его основным делом, которое он никак не может перепору-чить никому другому. А это значит, что только те рекомендации пси-холога имеют шанс на реализацию, которые соответствуют представ-лениям политика или политической структуры, выступающих в каче-стве заказчика. Под соответствием имеется в виду не прямое совпадение с тем, что и так планировалось сделать, — для такого рода рекомен-даций специалисты не нужны. Речь идет о соответствии общей кон-цепции и идеологии данной политической группы. Поэтому психолог может успешно функционировать в структурах власти или в полити-ческих организациях только тогда, когда он является не просто рабо-тающим по контракту профессионалом, а союзником, членом ко-манды, разделяющим принципы и цели той политики, реализации которой он призван содействовать. Это одновременно и необходимое условие доверия к психологу, без которого никакая работа вообще невозможна.

И наконец, в-четвертых, внедрению психологии препятствует крайне негативное отношение к этой работе со стороны обще-ственности, которая видит в психологах либо шарлатанов, либо, в лучшем случае, манипуляторов. Преувеличенные представления о про-фессиональных возможностях психологов приводят к актуализации страхов «управляемости», потере свободы и т.д. Кроме того, часть граж-дан склонна считать наличие психологов в аппарате власти показате-лем профнепригодности самого лидера — психологические пробле-мы, в отличие от экономических, экологических и прочих задач, где использование консультантов-профессионалов не возбраняется, он

452

должен решать самостоятельно. Из-за наличия таких представлений политики, если уж и создают психологические службы, склонны их всячески прятать, маскировать. Это приводит к тому, что, например, приписанные в целях маскировки к совершенно другому отделу спе-циалисты постепенно начинают использоваться в соответствии со своей номинальной принадлежностью.

Возможные направления и методы работы

Чего не может и не должен делать психолог, работающий в по-литических структурах или в системе власти?

Многие психологи, ориентированные на такую работу (имеется в виду — не просто рассуждающие о возможности использования пси-хологии в политике, но реально пытающиеся работать в этой сфере), идентифицируют себя с консультированием и психотерапией. Они готовы привнести в новую сферу деятельности методы, приемы и идеологию психологической коррекции со всеми их достоинствами и недостатками. Однако работа в сфере практической политики весьма далека от психотерапии. Вера в то, что тренинговая группа, деловая игра или, наконец, индивидуальная терапия является универсальным средством решения человеческих проблем, здесь только мешает. По-литик не похож на традиционного клиента, нуждающегося в приня-тии со стороны психотерапевта и озабоченного взаимоотношениями с окружающими. Политик — это человек, победивший на выборах и переигравший своих конкурентов в закулисной борьбе, человек, при-нявший на себя огромную ответственность. Он осознает свою силу, считает себя не таким, как все остальные, у него часто присутствует ощущение своей миссии. Его отношения с людьми, особенно с со-трудниками, в значительной степени инструментальны. Конфликты и барьеры в отношениях с близкими, так же, как и глубинные личнос-тные проблемы, если и осознаются, то находятся на периферии созна-ния и не рассматриваются как ведущие.

За этим комплексом чувств и особенностями жизненного пути мо-гут, конечно, стоять слабость и патология — политики вовсе не облада-ют монополией на психическое здоровье и личностную зрелость. Но ведь успешная коррекция возможна только тогда, когда между психо-логом и его клиентом существует согласие относительно целей и мето-дов их взаимодействия, т.е. клиент сам должен выступить заказчиком личностно-ориентированной работы. Политик источником такого зака-за быть не может, он не связывает свои трудности ни со своей личнос-тью (в конце концов, он такой, каков он есть, уже добился успеха и поэтому не видит никаких оснований меняться), ни со своими комму-никативными навыками. Иногда он может обратиться за советом по поводу быстрой и эффективной релаксации, но эту работу специалис-ты по аутотренингу делают, в общем, лучше психологов.

453

Итак, даже в случае, когда личностные и коммуникативные про-блемы политика достаточно очевидны, психологу не следует предлагать. свою помощь в их разрешении — это предложение не только будет отвергнуто, но и заставит сомневаться в возможности дальнейшего со-трудничества. Особенно неадекватны любые попытки психологической интерпретации поведения заказчика — политика осуществляется в на-стоящем, идея поиска корней и внутренних, скрытых пружин собствен-ного поведения бесконечно далека от практического политика.

Необходимо также помнить, что применение традиционных пси-хологических методов требует и времени, и сил. Ни того, ни другого нет и не может быть у наших политиков. Можно спросить о том, адек-ватно ли организован их рабочий день, делом ли они занимаются и не лучше ли было бы для страны, чтобы хотя бы некоторые из них рабо-тали поменьше, но нельзя игнорировать тот факт, что большинство из них функционируют на пределе возможностей и любой психотера-пии предпочтут возможность нормально выспаться.

Традиционный заказ на личностную коррекцию или комму-никативный тренинг может поступить от человека или группы, кото-рые только борются за место в структуре власти, готовясь к выборам или находясь в оппозиции. У этих людей обычно больше времени и они чаще склонны объяснять неудачи своих предыдущих попыток такими поддающимися, как им кажется, изменению факторами, как коммуникативные навыки или уровень «сыгранности» команды. Прав-да, такие представления и, соответственно, такие заказы и у нас, и за рубежом более характерны для тех политиков, которые не имеют шансов на успех. Серьезная оппозиция и реальные претенденты на власть, в общем, разделяют менталитет действующих политиков. Надо сказать, что и эффективность такого рода работы не слишком велика. Показателем этого служит, например, тот фактор, что лишь очень небольшая часть активно действующих западных политиков считают целесообразным организацию психологического тренинга в рамках той подготовки, которую политические партии и группировки дают своим молодым активистам.

Как это часто бывает, негативная часть — чего не надо делать — прописывается куда яснее, чем позитивная — чем все-таки следует заниматься. <...>

Участие в разработке и принятии решений

<...> Задача психолога, участвующего в принятии решений, двоя-ка. Он должен, во-первых, корректировать рассматривающиеся про-екты с точки зрения их психологической грамотности — следить за тем, чтобы в них не было заложено нереалистических ожиданий, оши-бочных представлений о причинно-следственных связях в человечес-ком поведении, чтобы они не провоцировали людей на деструктив-

454

ные действия или не способствовали появлению депрессивных реак-ций и т.д. Второй, не менее важной задачей психолога является пси-хологизация самого процесса принятия решений. Как человек иной, чем все остальные, профессиональной ориентации, он должен спо-собствовать тому, чтобы политики осознавали тот факт, что в любом их действии заложены определенные требования к поведению и чув-ствам граждан, и чтобы этот психологический компонент постоянно присутствовал в их сознании наравне с экономическими и иными «надчеловеческими» соображениями.

Необходимым, но, разумеется, недостаточным условием ее успе-ха является компетентность психолога в рассматриваемых вопросах, будь то экономика или социальные проблемы. Ни у кого из полити-ков, особенно в нашей напряженной ситуации, не будет ни времени, ни желания бесконечно объяснять психологу очевидные, с их точки зрения, истины. Что касается собственно профессиональных приме-ров, то, если ситуация позволяет, могут быть проведены замеры воз-можных реакций людей в различных регионах или по разным соци-альным группам. Однако, поскольку политическая ситуация всегда сложнее любой модели, которую мы можем воспроизвести в экспери-менте, более надежным представляется экспертный анализ. Це-лесообразным является создание экспертной группы, состоящей из психологов, психотерапевтов, психологически ориентированных со-циологов. Члены группы должны регулярно следить за развитием со-бытий, получать соответствующую информацию и, вообще, быть лич-ностно вовлеченными в политическую ситуацию. Собираясь регуляр-но или по мере необходимости (первое предпочтительнее, так как способствует формированию у членов группы и чувства ответствен-ности, и навыков анализа политической ситуации), эти люди могут давать заключения о психологических последствиях тех или иных ак-ций, об их влиянии на общественную атмосферу, поведение людей, их отношение к лидерам и институтам и т. д. Эта же группа способна предлагать нестандартные пути решения кризисных ситуаций, про-гнозировать возникновение конфликтов и т.д. Момент пролонгиро-ванности такой работы, участия в группе на постоянной основе пред-ставляется принципиальным. Опыт показывает, что спорадическое привлечение к экспертизе даже и весьма серьезных специалистов, но не владеющих ситуацией во всех деталях, себя не оправдывает.

Анализ динамики общественного мнения и поиск путей воздействия на установки и настроение граждан

Первая часть этой задачи требует тесного взаимодействия с социо-логами. При этом желательно не ограничиваться анализом данных оп-росов общественного мнения, а проводить серии интервью, направлен-ных на выяснение мотивации ответов и психологических механизмов,

455

обеспечивающих то или иное предпочтение. <...> В случае дефицита време-ни — стандартной, к сожалению, ситуации для работы в рамках полити-ческих структур — можно ограничиться телефонными опросами, кото-рые, при известных навыках интервьюеров, могут дать очень ценные результаты. Следует, кроме того, помнить, что политики обычно и сами достаточно тонко чувствуют настроения людей (или думают, что чув-ствуют), поэтому их запрос к профессионалам часто касается не того, что происходит в общественном мнении сегодня, а того, чего можно ожидать завтра. Так что самое важное — не констатация нынешнего положения, а прогноз, который невозможен без понимания психоло-гических механизмов, определяющих мнения и настроения людей. <...>

Задача воздействия особенно актуальна, как минимум, в двух ситуациях: когда власти приняли или готовятся принять непопулярное решение и когда есть основания считать, что общественное раздраже-ние достигло таких пределов, что может вылиться в беспорядки и на-сильственные действия. Политики здесь действуют своими методами. Они организуют кампании в средствах массовой информации, выступают перед избирателями, пытаются заручиться поддержкой лидеров мне-ний — все это с целью убедить людей в необходимости и желательности принятых мер. Психологи же должны определить подлинные причины недовольства (как и в межличностных конфликтах, поводы могут быть бесконечно далеки от причин), выяснить, какие аргументы будут наибо-лее эффективны, когда и в какой форме их следует использовать и т.д.

Наиболее ответственной и сложной является работа по про-гнозированию массовых агрессивных действий и по поиску путей их предотвращения. Акты насилия часто оказываются неожиданными для политиков. Никто из них, например, не предполагал, что перебои в снабжении сигаретами окажутся опаснее для социальной стабильнос-ти, чем нехватка хлеба и молока, что люди, выросшие в условиях тотального дефицита и с рождения привыкшие к очередям, именно в этом случае начнут блокировать улицы и призывать к бунту. <...> Ив социальной сфере и в экономике образ ситуации не менее важен, чем сама ситуация. Разработка стратегии формирования более позитивно-го образа текущей экономической ситуации, собственного будущего, истории страны — все это может и должно входить в профессиональ-ную задачу психологов. В конце концов, существенная часть любой психотерапии — формирование у клиента на той же эмпирической базе более благополучной картины собственной жизни. <...>

Оптимизация образа власти или политической структуры

Положительный образ лидера, проводимой им политики и ок-ружающих его людей — необходимое условие успеха политики, осо-бенно политики реформ. <...> Роль психологов сводится не к тому, чтобы «сделать» из данного политика человека, который понравится

456

избирателям. Во-первых, это невозможно, переделывать человека бес-смысленно, во-вторых, как уже говорилось, у действующих полити-ков нет ни времени, ни сил на «работу над собой». Психологи работа-ют с тем «материалом», который есть. Они должны давать политику обратную связь относительно динамики его образа, а также образа его окружения, атрибутируемых ему мотивах, его положительных и отрицательных чертах, как они подаются средствами массовой ин-формации. При этом основное внимание следует уделять телевидению — газеты ориентируются на свою специфическую аудиторию с уже сформированными взглядами. Телевизионная же аудитория универ-сальна, любое изменение акцентов в телевизионных программах воз-действует на группу граждан с еще не сформировавшимися установ-ками, т.е. на ту группу, за симпатии которой и идет борьба.

Каждое выступление политика может стать предметом про-фессионального анализа (оптимальным представляется сочетание кон-тент-анализа и экспертной оценки). Если переделывать человека — задача невыполнимая, то давать ему обратную связь, показывать, где он упустил возможности пойти навстречу ожиданиям людей, успоко-ить их или что-то объяснить, когда был излишне формален или высо-комерен, а когда проявил действительное понимание аудитории, — дело и возможное, и полезное. Естественно, такая работа бесконечно далека от серьезного коммуникативного тренинга, но при наличии у политика мотивации и таланта к общению она может дать определен-ные плоды. В нашей профессиональной компетенции находится и стратегия формирования образа: какую следует давать информацию о семье и детстве, как добиться того, чтобы граждане воспринимали лидера не только профессиональным, но и честным, не только реши-тельным, но и осторожным и т.д.

Создание психологических портретов оппонентов и политических партнеров. Эта несколько экзотическая работа необходима тогда, ког-да осуществляется подготовка к контакту с малознакомым партне-ром, будь то союзник или противник. Чаще всего речь может идти о зарубежных лидерах, хотя в некоторых случаях такая работа может быть целесообразна и внутри страны. В зависимости от степени серьез-ности проблемы и срочности задания это может быть и очень серьез-ное исследование с привлечением самого разнообразного материала, а может быть и краткий, весьма поверхностный очерк. Цель порт-рета — помочь лидеру подготовиться к встрече, представить себе, ка-ких реакций следует ожидать, какие приемы могут быть эффективны в общении с данным человеком. Такого рода работа проводится во многих странах, но никто не знает, пользуются ли ее результатами те, для кого она предназначена. Можно предположить, что если и да, то лишь на самом начальном этапе взаимодействия, после чего, как и положено нормальному человеку, начинают больше доверять собствен-ной интуиции, чем написанным заранее инструкциям. <...>

457

Последнее замечание о методах. Отсутствие четко расписанных технологий может, конечно, вызывать раздражение. Но вспомним из-вестное определение «Политика — искусство возможного». В нем под-черкивается последнее слово. Но первое — не менее важно. Поли-тика — это искусство, где лишь интуиция и опыт позволяют эффек-тивно использовать огромный массив знаний и весьма ограниченный набор стандартных примеров. Психология в политике — тоже искусст-во. Как, впрочем, и любое ремесло.

Е.М. Дубовская, О.А. Тихомандрицкая

О СТРАТЕГИЯХ РАБОТЫ ПСИХОЛОГА В ШКОЛЕ*

Две стратегии психологической работы в школе

В самом общем виде задачу психолога в школе можно обозначить как психологическое обеспечение педагогической деятельности. Как, каким образом такое обеспечение может строиться? Мы предлагаем выделить две стратегии, два основных направления психологической деятельности в школе. Их можно обозначить как психологическое кон-сультирование и проектирование (или «конструирование»). <...>

Проектирование представляет собой сложное взаимодействие с представителями других специальностей (в нашем случае, это в первую очередь педагоги) по прогнозированию будущей ситуации и закладыванию в нее таких психологических условий, которые бы обеспечивали оптимальное протекание определенной социальной деятельности. Под консультированием же мы понимаем решение коррекционных задач (в самом широком смысле) уже сложившейся ситуации, т.е., иными словами, психолог должен помочь клиенту (от-дельному человеку, группе, организации) адаптироваться к уже су-ществующим условиям. Можно сказать, что если при консультирова-нии цель психолога — максимальное проникновение в особенности конкретного случая и поиск психологических механизмов его кор-рекции, то при проектировочной деятельности его задачей стано-вится выявление психологического содержания определенного вида ситуаций. Для полноценной проектировочной деятельности необхо-димо взаимодействие психолога с другими специалистами, только совместно с педагогами возможно провести содержательный анализ

* Введение в практическую социальную психологию/Под ред. Ю.М. Жукова, Л.А. Петровской, О.В. Соловьевой. М: Наука, 1994. С. 200-213.

458

педагогической деятельности, вычленить ее психологические состав-ляющие. Можно также говорить о необходимости сотрудничества с социологами, например, для выявления тех социальных тенден-ций, которые определяют развитие всей системы образования в обществе,-

Выделив такой вид активности психолога в школе, как проекти-ровочная деятельность, остановимся на ее содержании. Первый ас-пект этой работы представляет собой психологическое обеспечение организационных решений всей системы образования и отдельных ее элементов: возрастные границы начала обучения в школе, про-блема дифференциации обучения, влияние всеобщности и обязатель-ности обучения на его качество, связь выбора учебного заведения и места жительства. <...>

Ключом к решению многих проблем этого направления деятель-ности психолога в системе образования выступает анализ функцио-нирования школы как института социализации. Другим аспектом яв-ляется анализ организации жизни школы.

<...> Школа выступает для ребенка первой и основной моделью социального мира. Именно школьный опыт помогает осваивать те законы, по которым живет взрослый мир, способы существования в границах этих законов (различные социальные роли, межличност-ные отношения и др.). Передача происходит не только и не столько на уроках и классных часах через публичные выступления и задушев-ные разговоры учителей, а всей атмосферой жизни школы, норма-ми, по которым она живет. Только при взаимном соответствии со-держания школьной жизни (связанной с тем, как коллектив учите-лей понимает цели образования вообще, своей школы и проч.) и выбранных организационных форм можно говорить об осознанном подходе к школе как к институту социализации,

Рассогласование этих составляющих может приводить к самым разнообразным негативным последствиям. Может способствовать фор-мированию «двойной морали», привести к полному отрицанию нор-мативного поведения вообще, к социальной апатии и др. Например, организация ученического самоуправления по приказу педагогичес-кого совета или реальная возможность учеников влиять на жизнь в школе (участие в составлении расписания, определение, какие пред-меты являются обязательными, а какие факультативными, кто из учителей будет работать с тем или иным классом) дают принципи-ально различный опыт для ребят. В первом случае школа как бы спо-собствует формированию тоталитарного сознания, когда несмотря ни на какие декларации о самостоятельности ученики ничего не ре-шают, а во втором — создаются условия для более демократического

459

социального опыта, когда ребята, принимая участие в принятии ре-шений, сами отвечают и за их последствия.

Мы подошли к необходимости развести две социально-психоло--гические задачи школы как института социализации. Первая — усво-ение ребятами нормативного поведения, вторая — построение своей собственной позиции, своего отношения к усваиваемым нормам и ценностям. На первый взгляд, эти две задачи взаимоисключают друг друга. Однако, думается, что это не совсем так. На самом деле они лишь отражают две стороны вхождения ребенка в общество. Человек должен уметь включаться в существующие социальные связи, под-чиняться сложившимся нормам и правилам, в то же время очень важным является и позиция сравнения существующих нормативных систем и построение своей собственной жизненной позиции. Не уг-лубляясь в психолого-педагогические тонкости и детали, отметим, что одним из следствий наших рассуждений для конкретной школы может быть требование создания для учеников условий обязательно-го сравнения различных жизненных позиций (ценностных систем) и реального выбора из этих позиций. Это может быть реализовано, на-пример, через существование в школе разных по взглядам и методам преподавания учителей по одному предмету, которые реально могут осуществлять свою «разность» в работе, а ребята могут сравнить и выбрать ту модель, которая им больше нравится.

Выбор — главный психологический механизм формирования соб-ственной самостоятельной личностной позиции. Причем выбор не иллюзорный, который на самом деле делается взрослым, а осознан-ный, реально влияющий на жизнь ребенка. <...>

Одной из задач психолога, работающего в школе, как раз и явля-ется участие в построении такой организационной системы, в кото-рой были бы реально отражены возможности детей разного возраста, их заинтересованность в разных вопросах. Полноценный социальный опыт приобретается только в конкретной деятельности, а не в ее имитации. Задача состоит в создании в школе таких условий, в кото-рых ребенок мог бы приобретать социальный опыт, соответствую-щий социальной ситуации (причем стоит учитывать, что существую-щая в обществе ситуация и та, в которой, возможно, придется жить ребенку в будущем, связаны между собой, но далеко не одинаковы), соответствующий тем педагогическим целям, которые заявляются кол-лективом школы. <...>

Кроме организационного направления проектировочная актив-ность психолога в школе имеет еще один важнейший блок — психо-логическое обеспечение педагогической деятельности в целом, а также конкретных педагогических методов. Эти вопросы находятся в ком-петенции педагогической психологии, однако они имеют и серьез-ный социально-психологический аспект. Речь идет об анализе про-цесса педагогического взаимодействия.

460

Педагогическое взаимодействие как совместная деятельность

<...> Начать такую проработку можно с представления взаимо-действия ребенка и взрослого как ситуации совместной деятельнос-ти, в которой каждый из участников выполняет определенную фун-кцию (роль, операцию). Мотивы, детерминирующие данную деятель-ность, у ребенка и взрослого, конечно, не могут быть полностью идентичными. Однако они должны иметь что-то общее. Полученный результат обязательно должен быть значимым и для ребенка, и для взрослого. Именно при такой ситуации в процессе педагогического взаимодействия происходят изменения и ребенка и взрослого. Эти-то изменения и представляют собой процесс образования. Процесс этот действительно обоюдный, и если со взрослым человеком ничего не происходит в процессе взаимодействия с учеником, то трудно пред-положить, что ребенок будет чему-то учиться, что-то постигать. Все же позиция взрослого отличается от положения ученика. И важней-шее отличие — это требование к педагогу осознавать и прогнозировать возможные изменения, их направление, содержание. Не только про-гнозировать стихийные изменения, но и управлять ими. Если для школьника существует лишь сама совместная с учителем деятель-ность (совместное познание, творчество, созидание), то для взрос-лого данная деятельность не только имеет самостоятельное значе-ние, но и выступает как составляющая другой, более сложной вос-питательной деятельности.

В случае отсутствия у педагога осознания сверхзадачи процесса образования мы получаем неуправляемый процесс с непредсказуе-мым результатом, каждый из элементов которого существует отдель-но и часто противоречит другим. Именно с такой разорванностью и стихийностью связаны часто непоследовательность и бессмысленность педагогических приемов, мероприятий, «новых форм работы». <...>

Соотношение психологической коррекции и проектирования

<...> Скажем несколько слов о коррекционной стратегии и преж-де всего отметим некоторые важные особенности проведения психо-логического консультирования в школе. Школьный психолог часто выступает связующим звеном между клиентом (ученик, учитель, иног-да родители) и психологом, специалистом более узкого профиля. Это требует от него ориентации в широком круге психологических про-блем и диагностических навыков. Своеобразна ситуация с таким по-стулатом коррекционной работы, как проведение ее лишь при не-посредственном обращении человека к консультанту. Особенностью работы школьной психологической службы является некоторая «сме-щенность» роли клиента. Часто первым собеседником психолога бы-вает учитель (или родитель), который просит помощи в работе с

461

каким-либо учеником. Таким образом, психолог получает как бы двух «клиентов»: реального — учителя и потенциального — ребенка. Это требует дополнительной работы как с обратившимся за помощью, так и с тем, на кого, возможно, должна быть направлена психологи-ческая коррекция.

Еще одна особенность деятельности школьного психолога состо-ит в том, что он сам может выступить для себя заказчиком на работу с тем или иным проблемным случаем. Так, проведя предварительно этап диагностики, он может предвидеть те случаи, с которыми впос-ледствии могут обратиться к нему клиенты. Будучи включенным в школьную жизнь, наблюдая и исследуя ее, психолог может выйти на кризисную ситуацию в самом начале ее возникновения, до того, как она будет осознана ребенком или же взрослым. Эта особенность пози-ции школьного психолога приводит к внешнему стиранию грани между работой чисто консультационной (коррекцией уже сложившейся си-туации) и проектировочной (попыткой создать условия для оптималь-.ного развития конкретного ребенка, эффективности педагогической деятельности конкретного учителя, функционирования школы как целого). <...>

Две предложенные стратегии помогут осознанию содержания тех целей, которые ставит перед школьным психологом нынешняя ситу-ация в обществе. Кризис в социуме, реформирование разваливаю-щейся системы образования, комплекс личностных проблем, накап-ливающихся и у детей, и у взрослых, — все это делает позицию школь-ного психолога весьма сложной, а его присутствие — необходимым.

Ю.Э. Ширков

ПРАКТИЧЕСКИЕ НАПРАВЛЕНИЯ СОЦИАЛЬНО- ПСИХОЛОГИЧЕСКИХ РАБОТ В ОБЛАСТИ РЕКЛАМЫ*

<...> Какие функции выполняет психолог в обеспечении реклам-ной кампании? Первое, с чем обращаются к психологам практики рекламного дела, — за консультацией, за оценкой рекламной кампа-нии в целом и рекламного материала в частности. Психолог-консуль-тант знает важнейшие принципы, по которым строится эффективное воздействие, и указывает, чего не хватает рекламному ролику или объявлению, какие элементы снижают его эффект и что в нем следу-

* Введение в практическую социальную психологию/Под ред. Ю.М. Жукова, Л.А. Петровской, О.В.Соловьевой. М.: Наука, 1994. С. 127-136.

462

ет изменить, чтобы его (этот эффект) усилить. Рекомендации такого специалиста строятся на основе накопленного в науке опыта по пси-хологии восприятия, внимания, учитывают мотивационные и когни-тивные факторы поведения личности и многое другое, поэтому подоб-ная консультативная деятельность требует усвоения всего объема пси-хологических знаний в данной области и умения их аналитически использовать в прогнозах. Но, даже при самом искреннем стремлении избежать субъективизма в оценках, рекомендации одного человека будут зависеть от его вкусов и научных интересов. Социальный психо-лог обратит внимание на ценностное содержание сообщения, но про-пустит назойливую деталь изображения, отвлекающую зрителя от цен-трального образа кадра; специалист в области массовых коммуника-ций даст правильный совет, как распределить рекламу в средствах массовой информации и во времени, чтобы охватить максимальную целевую аудиторию, но может ошибиться, оценивая размер и ритм текста. Поэтому консультант должен быть специалистом не столько в своей научной области, сколько в рекламном деле в целом и иметь большой опыт такого консультирования. Лучше, если это будет не-большой коллектив экспертов, проводящих, помимо консультаций, и эмпирические исследования.

Практические исследования представляют собой вторую задачу психологов в поддержке рекламы. Они подразделяются на количествен-ные и качественные. К первым относятся опросы измерения рейтин-гов, и их результатом являются показатели распространения пред-ставлений о рекламируемом товаре или услуге среди населения, а также о степени его популярности в сравнении с товарами фирм-конкурен-тов. Разница в замерах этих показателей до и после проведения рек-ламной кампании связывается с произведенным рекламным эффек-том. Качественные методы ориентированы главным образом на выяс-нение причин популярности товара и общего контекста потребления, к их числу относятся методы фокус-групп, глубинных интервью.

Исследовательская работа ведется по трем основным направлениям: определение эффективности рекламного воздействия, мотивацион-ные исследования и изучение образа марки. Эффективность рекламы представляет наибольший интерес для рекламодателей, и ей, по боль-шому счету, подчинены не только все исследования, но и собственно само рекламное дело. Однако выяснение количественных изменений, выражаемых точными показателями, выделяется в отдельную область рекламного бизнеса. Существует целый ряд организаций, основной задачей деятельности которых является регулярное, на протяжении многих лет, сравнение эффективности крупных рекламных кампаний. Мотивационные исследования посвящены изучению структуры по-требностей с целью внесения изменений в рекламную кампанию или определения тех особенностей товара изучаемой категории, которые позволили бы ему успешно выйти на рынок. Обычно они проводятся

463

по группе сходных товаров качественными методами исследования. Выяснение образа марки, сложившегося в общественном сознании в результате как рекламного воздействия, так и на основе личного опыта потребителей, также во многом связано с эффективностью рекламы и часто проводится одновременно с изучением потребностей при рас-ширенном анализе рынка. В этом случае предпочтение также отдается качественным методам.

Направления, связанные с оценкой эффективности рекламной кам-пании, охватывают круг вопросов, необходимых для принятия органи-зационных решений, и их заказчиками чаще являются фирмы-произво-дители. Вопросы же, связанные с эффективной организацией самого рекламного воздействия, представляют интерес для рекламных агентств и рассматриваются главным образом в экспериментальных социально-психологических исследованиях, охватывающих широкий спектр про-блем — от восприятия, памяти и внимания до механизмов группового влияния и моделей распространения информации в обществе. Это и определяет третью функцию, выполняемую психологами в области рек-ламы, — фундаментальные исследования психологических механизмов, лежащих в основе действия рекламного сообщения. Прямого отноше-ния к рекламному производству эти исследования, как правило, не имеют, но именно на их результатах основывается опыт и консультан-тов рекламных агентств, и методологов практических исследований. Получаемые в ходе таких работ результаты активно используются в прак-тике рекламной деятельности и во многом определяют «расстановку сил» в сфере рекламного бизнеса.

Четвертая функция, которую может выполнять психолог в облас-ти рекламного дела, это непосредственное участие в производственном процессе подготовки рекламы. Здесь роль психолога мало отличается от роли его коллег, занимающихся вопросами управления и органи-зацией труда на любом производственном предприятии. В деятельнос-ти рекламного агентства психологической оптимизации наиболее до-ступен творческий процесс подготовки рекламных сообщений. Техно-логия их создания предполагает формирование идеи обращения, выработку различных решений ее практической реализации. На этом этапе эффективным средством оказывается брэйнсторминг и другие методы групповой дискуссии. В выборе вариантов рекламного обраще-ния могут помочь метод экспертных оценок, шкалирование, семан-тический дифференциал. Организация этих процессов квалифициро-ванным психологом несомненно поднимет их на более высокий про-фессиональный уровень. <...>

Определение эффективности рекламного воздействия

Технология проведения замеров эффективности требует не толь-ко соблюдения стандартных для социально-психологических исследо-

464

ваний норм (надежности, валидности, репрезентативности), но и предполагает выполнение некоторых специфических условий. Подоб-но тому как сама рекламная кампания охватывает различные средства массовой информации и планомерно развивается во времени, так и исследование ее эффективности не может ограничиваться односто-ронними и одномоментными замерами ее влияния. Сравнение влия-ния двух фирм, одна из которых только приступила к рекламе прести-жа своего имени, а другая уже энергично рекламирует конкретные марки своей продукции, проводимое по такому классическому пока-зателю, как вовлечение в потребление, было бы бессмысленно (если только само искажение не является целью такого исследования). Точ-но так же использование результатов измерения эффективности толь-ко телевизионной рекламы упускает из виду то обстоятельство, что реклама некоторых видов товаров на телевидении просто запрещена и производители, например сигарет, больше ориентируются на стендо-вую рекламу в общественных местах, а производители алкоголя — на рекламу в иллюстрированных журналах и в барах. Поэтому при сравне-нии эффективности рекламных кампаний требование всестороннего охвата всех средств воздействия и регулярности замеров по единой схеме становится не просто методологической нормой, но вопросом исследовательской этики. Кроме того, фирмы, проводящие замеры эффективности регулярно, имеют возможность сопоставлять уровень запоминания рекламных сообщений с их особенностями и выявлять таким образом некоторые закономерности воздействия рекламы.

Тесная связь исследований рекламы с бизнесом выдвигает также требование финансовой независимости исследовательской организа-ции, подразумевающей ее незаинтересованность в искажении резуль-татов. Хорошим стимулом повышения качества и дополнительным средством контроля надежности выступают параллельные замеры эф-фективности рекламного воздействия разными организациями.

Соблюдение этих требований поднимает уровень результатов, но делает методологию измерения эффективности негибкой. Действитель-но, можно придумать любой количественный показатель и техноло-гию его измерения, но получать с его помощью полезную информа-цию можно будет только после его длительного использования. В этом смысле исследования рекламы сродни прогнозированию погоды: они возможны только при глобальном охвате «территории» рекламы и долголетних наблюдениях. Настолько же ненадежны они и в предска-заниях — сбыт зависит не только от рекламы.

Основное назначение рекламы состоит в том, чтобы информировать потенциальных потребителей о товаре, его достоинствах и побудить их к потреблению. Отсюда и показателями эффективности рекламы являются степень знакомства аудитории с предлагаемым товаром или услугой и вовлечение их в потребление.

На первый взгляд, эти показатели просты, но при их операциона-

30 - 7380 465

лизации могут возникнуть разночтения. Об успешном внедрении рек-ламных образов в сознание людей можно судить по их знанию как о существовании фирмы вообще, так и о конкретных выпускаемых ею марках или даже их достоинствах по сравнению с продукцией конку-рентов. Кроме того, информация о марке может сопровождаться по-зитивным или негативным отношением, может быть получена как из рекламы, так и из кино, художественной литературы, от знакомых или из личного опыта. Прямое же влияние рекламы проявляется в знакомстве с рекламным материалом и может быть обнаружено изме-рением именно этого показателя. Поэтому единственным объектив-ным критерием здесь может служить способность людей воспроиз-вести основное содержание материала. Причем существенным явля-ются не столько сюжет рекламного ролика или звонкая фраза объявления — эти трюки запоминаются легко. Воспроизведены долж-ны быть именно элементы, значимые с точки зрения рекламодателя: название фирмы или товара, его основное достоинство или отличи-тельная черта. Это может быть проверено в ходе опроса. Не просто, однако необходимо сформулировать вопрос так, чтобы в ответах при-сутствовали именно эти значимые для рекламодателя, основные эле-менты и интервьюеру каждый раз не приходилось ломать голову, на-званы они респондентом или нет.

Задача осложняется еще и тем, что сами интервьюеры как рядо-вые зрители и читатели не обязательно помнят все рекламные роли-ки, которые им могут назвать респонденты. Во время инструктажа они должны специально знакомиться с образцами рекламных сооб-щений, поэтому опросу должен предшествовать мониторинг — отсле-живание рекламы, прошедшей в прессе и в эфире за последнее время. Мониторинг необходим еще и потому, что позволяет, во-первых, определить частоту демонстрации сообщения, во-вторых, познако-миться с этими сообщениями для анализа их содержания. Бессмыс-ленно искать причины популярности или непопулярности какого-либо ролика в его качествах, если нет сведений о частоте его показа. Ведь фактически его успех (точнее — запоминаемость) мог быть куплен вместе со временем в «прайм-тайм». Соотнесение «расписания» демонстрации рекламного сообщения — по какому каналу и как час-то показывали ролик, в каких изданиях появлялось объявление — и запоминаемости его различными группами населения дает богатей-ший материал для выяснения фактического рейтинга телепередач, косвенной оценки размеров и характера действительной аудитории газет, запоминаемости самих сообщений.

Мониторинг может быть сплошным и выборочным. Сплошной метод более трудоемок, но представляет самостоятельную ценность, поскольку дает важную маркетинговую информацию, представляю-щую интерес для любого рекламного агентства. Распределение рекла-мы в эфире и в печати часто подвержено случайным изменениям и не

466

может быть получено от редакций в виде недельного расписания. И узнать действительную информацию о том, какое воздействие было оказано на потребителей, можно только методами формализованного наблюдения, наиболее подходящим из которых в данной ситуации и является сплошной мониторинг.

Если наблюдение подчинено исключительно целям измерения количества людей, запомнивших рекламу, особенно в условиях, ког-да уже примерно известны образцы рекламы, которые составят спи-сок наиболее запоминающихся сообщений, то в этих случаях бывает достаточно выборочного мониторинга. При работе с прессой удобно пользоваться выборочными методами, разработанными для контент-анализа газетных публикаций. Для наблюдения рекламы, проходящей в эфире, существует удобный метод, совмещающий экономичность выборочного наблюдения и результативность сплошного. Суть его со-стоит в том, что выборочный мониторинг в течение двух недель по-зволяет приблизительно воспроизвести недельную сетку рекламы. На первой неделе осуществляется сплошная запись всех каналов веща-ния в четные дни недели. В нечетные дни записи просматриваются в ускоренном режиме и анализируются. На второй неделе запись произ-водится в нечетные дни и анализируется в четные. Таким образом, к началу опроса, которому обычно предшествует мониторинг, уже из-вестны наиболее вероятные лидеры «списка популярности» реклам-ных роликов и даже имеются их образцы.

Показатели эффективности

Мера внедрения рекламного сообщения измеряется в процентах — как доля людей, запомнивших его, от общего количества респонден-тов. Этот показатель может быть также назван «известностью», а в связи с особенностями методов его измерения — «узнаваемостью».

Второй классический показатель эффективности рекламного воз-действия — коэффициент «вовлечения в потребление». Эта величина связывает известность ролика и потребление рекламируемого в нем товара и определяется как разница между долей «пользующихся» то-варом среди «помнящих» его рекламу и долей «пользующихся» среди

где 3 — респонденты, запомнившие рекламу; НЗ — респонденты, не запомнившие рекламу; 3_п — респонденты, запомнившие рекламу и пользующиеся данным товаром; Н3_п — респонденты, не запомнив-шие рекламу и пользующиеся данным товаром.

Положительные значения показателя «вовлечения» свидетельствуют о том, что люди, покупающие данный продукт, с большой степенью

467

вероятности знакомы с его рекламой, и, следовательно, потребление товара связано с эффективностью рекламного воздействия. Снижение этого коэффициента до отрицательных значений говорит о том, что потребление товара не продиктовано рекламой и люди, покупающие продукт, с ней чаще всего не знакомы. <...>

Реклама, не имеющая потребительской ценности для зрителя как непосредственного пользователя (реклама банков, строительной тех-ники, имиджа фирмы и др.), исключается из подсчета индекса «вов-леченности». <...>

Мотивационные исследования

Исследования мотивации проводятся для принятия решения о том, какой продукт выпустить на рынок и кому он должен быть предназна-чен. Часто реклама является здесь не основной целью, но как именно рекламировать такой товар, зависит от того, на чьи и какие именно потребности он рассчитан. Выяснение потребностей и возможностей населения служит также определению доступной, но достойной цены, с тем чтобы она, с одной стороны, соответствовала представлениям о цене на качественный товар, а с другой — была доступна адресуе-мой группе людей .<...>

Результатом изучения потребностей должны быть ответы на сле-дующие вопросы: кто пользуется данной категорией товаров, насколько велика эта группа людей и какими характеристиками она обладает, в чем разница потребностей представителей различных социальных групп, с чем связан выбор ими этого товара и какие критерии для него используются, какие качества выделяются в товаре и какова их иерархия, какие формальные и какие ценностные (престижные) ха-рактеристики товара имеют большее, какие — меньшее значение, каковы обычные обстоятельства приобретения, насколько покупки часты и регулярны.

Если работа связана с конкретной маркой, то все эти вопросы дополнительно выясняются и для потребителей конкурирующих ма-рок. Как видно, все они группируются вокруг трех основных тем: по-требитель, продукт, ситуация приобретения. Все эти элементы тесно связаны с психологическими аспектами поведения человека, и их разработка, естественно, в основном задача психологов. Причем пси-хологический интерес представляют не столько функциональные ка-чества товара, занимающие преимущественно разработчиков и тех-нологов, сколько ценностное содержание понятия, связанное с това-ром, и психологический портрет его потребителей. Как ни странно, но собственно потребительские качества товаров, нацеленные на непосредственное удовлетворение самых элементарных потребностей, уже не оказывают решающего влияния на покупку. По большому сче-ту, любой шоколад — сладкий, лимонад — утоляет жажду, телевизор —

468

воспроизводит изображение. Но покупая, человек не только удовлет-воряет нужды в еде, одежде и проч., но и реализует свои социальные потребности — в своей значимости, социальной идентичности. Важ-ным становится то, как оценят покупку окружающие, насколько при-ятен процесс самой покупки. И часто товар продается именно благо-даря этим своим качествам, а не из-за тех минимальных отличий, которые превозносятся в рекламе.

Изучение потребностей подразумевает также выяснение привычек, изучение структуры свободного времени. Удобным инструментом для этого служит методика «Что делал, на что потратил деньги». Эта раз-новидность дневникового метода нацелена на выяснение того, что вынесено в ее название, но, несмотря на намеренную ограничен-ность круга задач, позволяет довольно полно реконструировать фак-тическое поведение человека, его интересы, потребности, привыч-ки, распорядок жизни и, что очень важно, начисто лишена субъекти-визма, поскольку фиксирует только поступки, имеющие название, и траты, выражаемые количественно. Помимо ценности для исследова-теля, она является прекрасным средством саморефлексии для рес-пондента и используется в психотерапии, а в связи с простотой и формализованностью позволяет также проводить кросс-культурные и лонгитюдинальные сравнения и дает представление историкам об об-разе жизни своих современников.

Для изучения потребностей используются универсальные соци-ально-психологические методы: массовые опросы, личные интервью, методы групповой дискуссии, проективные методы.

С помощью проективных методов собирается информация, свя-занная не с личностными качествами респондентов, а с их представ-лениями об окружающем мире, отношением к окружающим их пред-метам, событиям, понятиям. Обычно проективные методы применя-ются для персонификации товара: его различные марки наделяются человеческими качествами, им приписываются слова и поступки. Это позволяет судить о том, с каким стилем, образом жизни, обществен-ными ценностями, категорией населения связывается данная марка и что в ее оформлении, рекламе следует изменить, с тем чтобы сделать ее привлекательной для той группы людей, которой она адресована.

В отличие от традиционных опросов, при изучении потребностей используется, как правило, неслучайная выборка. Это связано с тем, что задачей мотивационных исследований является не выяснение пси-хологических механизмов, имеющих универсальное значение, а кон-кретные привычки и потребности определенной группы людей, кото-рой должна адресоваться продукция фирмы-заказчика и на которую должна быть рассчитана ее реклама. Часто это люди, или уже пользу-ющиеся подобной продукцией, или имеющие опыт ее использования в прошлом, или располагающие достаточными средствами, чтобы позволить себе покупку. Эти группы заведомо меньше населения

469

избирательного возраста, и интересоваться их привычками при опро-се по случайной выборке было бы расточительно. Опрос по клас-сической схеме исследования общественного мнения может служить широкомасштабному изучению потребителей по разным группам то-варов, когда нужно узнать долю пользователей и их социально-демог-рафический профиль. Поэтому при изучении мотивации широко ис-пользуются такие «запрещенные» учебниками социологии приемы, как метод «снежного кома» (знакомые спрашивают знакомых, знако-мые знакомых спрашивают своих знакомых и находят подходящих рес-пондентов) и формирование выборки по объявлению.

Изучение образа марки

Целью этого направления деятельности является разработка при-влекательного образа фирмы или марки ее товара. Это понятие вклю-чает в себя благозвучное название, запоминающийся девиз, пред-ставление о функциональной ценности товара и положительный пор-трет пользователя. При этом представление о полезности продукта как его способности выполнять свою прямую функцию не единственная и не главная составляющая этого образа.

Товар должен вписываться в образ жизни человека, соответствовать его системе ценностей. Простой способ выяснения желательного об-раза товара — представление его в категориях человеческих ценностей. «Идеальный товар» описывается респондентами, как человек, с ко-торым этот товар ассоциируется: указываются его профессия, воз-раст, пол, социальный статус, ценностные ориентации, личностные характеристики. В сочетании с описанием потребительских качеств «идеального» продукта (уже не человека) можно проследить связь между цветом, вкусом, формой, упаковкой товара, с одной стороны, и энергичностью, молодостью, состоятельностью образа его потре-бителя (человека) — с другой. Этот метод применяется также для оценки существующих марок товаров. Для наиболее известных марок уже составлены «портреты» их потребителей, что позволяет соотно-сить предполагаемые образы вновь создаваемых марок со сложившимся «обществом» их конкурентов, рассчитывать на занятие свободных ниш в общественном сознании. Об огромной роли рекламы в формирова-нии этого образа говорит уже то, что многие ставшие классическими марки сигарет, напитков, одежды не меняются десятилетиями, в то время как их образы подвержены непрерывной динамике.

Исследования образа марки товара служат также разработке то-варного знака, девиза, названия фирмы. Задача психолога в этой си-туации сводится к раскрытию содержания такого образа-символа, которому потенциальный клиент или потребитель товара должен при-писывать соответствующие положительные качества, отождествляю-щиеся в его сознании с продуктом деятельности фирмы. В процессе

470

разработки товарного знака должны быть найдены, во-первых, ис-ходный набор позитивных качеств, формирующих в сознании клиен-та положительный образ фирмы, и, во-вторых, образы-объекты, ас-социирующиеся с этими позитивными качествами. Примерная схема такой работы может быть следующей:

1. Определение иерархии ценностных качеств, ожидаемых от фир-мы/марки (товара) с помощью модифицированной методики Куна, требующей 10 ответов на вопрос: «Компания, которой я доверю рас-поряжаться моими акциями (страхование моего имущества, обучение моих детей...), какая она?»

2. Определение потенциального носителя этих качеств методом свободных ассоциаций, результатом которого является набор суще-ствительных, ассоциирующихся с данными свойствами.

3. Оценка методом семантического дифференциала того, насколь-ко элементы этого набора символов наделены качествами, ожидае-мыми потребителями от фирмы подобного профиля.

Результатом такой работы будет выбор нескольких объектов, об-ладающих нужными качествами в максимальной степени и пригод-ных к использованию в качестве эмблемы или товарного знака. <...>

О. В. Соловьева

СОЦИАЛЬНАЯ ПСИХОЛОГИЯ СУДЕБНОГО ПРОЦЕССА: НОВЫЕ ПЕРСПЕКТИВЫ*

Для отечественных психологов материал судебного процесса до недавнего времени не представлял большого интереса, поскольку исход судебного разбирательства в советском суде был в значительной сте-пени предрешен и мало зависел от мастерства юристов, представляв-ших суд, обвинение и защиту (количество оправдательных пригово-ров не превышало 1%). В СССР существовала единственная форма судопроизводства — с участием судьи и двух народных заседателей, совместно выносивших приговор на основе материалов дела. Эти ма-териалы в ходе судебного процесса скорее озвучивались, чем анали-зировались. Такой процесс, вероятно, воспринимался специалистами по социальной психологии как формализованная рутина, отправле-ние социального ритуала со специфическим и предельно нормиро-ванным внутренним содержанием.

* Вестник Моск. ун-та. Сер. 14. Психология. 1997. № 4.

471

С началом судебной реформы в России ситуация стала интенсивно меняться. В 1993 г. были введены еще две формы судопроизводства — суд присяжных заседателей и суд трех профессиональных судей. Сей-час суд присяжных заседателей действует в девяти регионах России, в числе которых и Московская область.

Социально-психологический анализ показывает, что введение суда присяжных в России сопряжено с рядом проблем. На макроуровне эти проблемы связаны с противоречивыми интересами различных соци-альных, политических и институциональных групп и сил в обществе. На микроуровне это проблемы непосредственной судебной практики. В цикле исследований, проводимых на кафедре социальной психологии, при-оритетным стал микроуровень рассмотрения социально-психологичес-ких проблем суда присяжных в России, поскольку результаты таких исследований могут принести существенную пользу юристам-профес-сионалам, осваивающим новую для них форму судопроизводства.

Введение суда присяжных в России знаменует собой переход от так называемого «инквизиционного» процесса (прокурор и судья со-вместно изобличают подсудимого в совершении преступления) к со-стязательному — исход судебного разбирательства определяется ре-зультатами поединка сторон обвинения и защиты, а судья отвечает за обеспечение правового характера происходящего.

Базовой характеристикой такого суда является то, что коллегия присяжных, состоящая из 12 основных и двух запасных заседателей (на случай болезни кого-то из основного состава), совещаясь отдель-но от судьи, принимает решение (выносит вердикт) о виновности/ невиновности подсудимого, а судья лишь юридически корректно офор-мляет этот вердикт, превращая его в приговор. Поэтому присяжных в таком процессе называют «судьями факта», а судью — «судьей права».

В судебном процессе с присяжными впервые существенное значе-ние приобретает коммуникация и взаимопонимание участников засе-дания. Эффективность работы профессиональных юристов, представ-ляющих стороны обвинения и защиты, зависит от их умения донести до присяжных свою позицию, убедить последних в своей правоте. Су-дья же должен работать «на стыке» двух мировосприятий — профес-сионального, юридического и гражданского, «здравосмысленного», обеспечивая их продуктивное взаимодействие в рамках сложной пра-вовой процедуры. Глубокие различия двух названных мировосприятий показаны в классическом исследовании американского социолога Г. Гарфинкеля. Таким образом, в суде присяжных создается реальное и очень насыщенное коммуникативное пространство, которое должно стать объектом изучения социального психолога. А необходимым ус-ловием эффективной профессиональной работы юристов становится высокий уровень их социально-психологической компетентности.

На кафедре социальной психологии, начиная с 1994 г., под руко-водством автора этой статьи ведется цикл исследований социально-

472

психологических проблем введения суда присяжных в России. Изуча-ются вербальные и невербальные средства воздействия юристов-про-фессионалов на присяжных. Проводятся сравнительно-культурные исследования коммуникации в уголовных процессах, проходящих с участием присяжных в Великобритании, Канаде, США и России. Пред-мет специального внимания — коммуникативная компетентность профессиональных участников судебного процесса, особенности уста-новления взаимопонимания между профессионалами и непрофессиона-лами, типичные трудности в процессе установления взаимопонимания. Можно сказать, что суд присяжных становится такой же лаборатори-ей для социального психолога, как и социально-психологический тре-нинг, поскольку психологические процессы в таком суде протекают также весьма интенсивно. Коллегия присяжных — удобный объект для изучения групповой динамики (в частности, процессов руковод-ства и лидерства, группового давления, принятия группового реше-ния), механизмов влияния меньшинства.

Кроме того, нами изучаются социальные установки практикую-щих юристов и студентов юридических специальностей относительно суда присяжных, а также стереотипы потенциальных присяжных по отношению к профессиональным участникам судебного процесса. Исследуются стратегии и механизмы приема и переработки информа-ции, а также особенности восприятия справедливости присяжными заседателями. <...>

Перспективные направления дальнейших исследований:

1. Изучение факторов, обусловливающих выход юриста из про-фессиональной роли в ходе судебного процесса и переход на другие позиции (гражданскую, морализаторскую, воспитательную и т.п.).

2. Изучение условий перехода присяжных заседателей из позиции «зрителя» в позицию «деятеля» и обратно (различение этих двух пози-ций присяжных заседателей ввел В.М. Розин).

3. Изучение закономерностей двойной идентификации присяж-ных — как с обвиняемым, так и с потерпевшим по данному делу.

Таким образом, серия эмпирических исследований процесса вве-дения в России суда присяжных подготовила переход от прикладных разработок (например, приложение накопленных в социальной пси-хологии знаний к новому объекту — суду присяжных) к фундамен-тальным исследованиям, вскрывающим новые закономерности, пе-реносимые в определенных пределах и на другие объекты изучения. В результате судебная психология в целом начинает приобретать очер-тания социально-психологической дисциплины академического (в противоположность ведомственно-отраслевому) характера.

СОДЕРЖАНИЕ

От составителей.

ПРЕДМЕТ И ИСТОРИЯ СОЦИАЛЬНОЙ ПСИХОЛОГИИ

Андреева Г.М. Социальная психология....................................................... 5

Герген К.Дж. Социальная психология как история .................................22

Ярошевский М.Г. Социальная и культурно-историческая

психология.....................................................................30

Вундт В. Задачи и методы психологии народов.......................................37

Лебон Г. Душа толпы ...................................................................................42

ПРОБЛЕМЫ ОБЩЕНИЯ И ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ

МайерсД. Слагаемые убеждения ............................................................... 49

Хараш А.У. Смысловая структура публичного выступления

(об объекте смыслового восприятия).................................................71

Лабунская В.А. Невербальное поведение: структура и функции.............84

Андреева Г.М., Богомолова Н.Н., Петровская Л.А. Символический

интеракционизм ................................................................................ 111

Петровская Л.А. О понятийной схеме социально-психологического

анализа конфликта ............................................................................ 116

Андреева Г.М., Богомолова Н.Н., Петровская Л.А. Теории

диадического взаимодействия .......................................................... 126

Агеев B.C., Андреева Г.М. Специфика подхода к исследованию

перцептивных процессов с социальной психологии...................... 136

Андреева Г.М. Место межличностного восприятия в системе

перцептивных процессов и особенности его содержания ............. 146

Андреева Г.М. Атрибутивные процессы ................................................... 152

СОЦИАЛЬНАЯ ПСИХОЛОГИЯ ГРУПП

Донцов А.И. О понятии «группа» в социальной психологии................. 175

Штомпка П. Социология социальных изменений................................. 182

Дилигенскш Г.Г. Движения как субъект социально-политической

психологии ......................................................................................... 200

Стефаненко Т. Г. Социальные стереотипы и межэтнические

отношения.......................................................................................... 204

Кричевский Р.Л., Дубовская Е.М. Исследования малой группы

в отечественной и зарубежной социальной психологии................209

474

Донцов А.И. Личность в группе: проблема сплоченности ...................... 229

Чудновский В.Э. О некоторых исследованиях конформизма

в зарубежной психологии .................................................................241

Костинская А. Г. Зарубежные исследования группового принятия

решений, связанных с риском......................................................... 248

Алифанов С.А. Основные направления анализа лидерства ....................257

Кричевский Р.Л., Рыжак М.М. Лидерство как структурный феномен ... 268 Кричевский Р.Л., Дубовская Е.М. Руководство малой группой ............... 274

Кричевский Р.Л., Рыжак М.М. Стиль руководства и основные

направления его исследования......................................................... 289

Мескон М.Х., Альберт М., Хедоури Ф. Власть, влияние, лидер ............... 294

Базаров Т.Ю. Организационный контекст управления персоналом .... 311

СОЦИАЛЬНО-ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ ИССЛЕДОВАНИЯ ЛИЧНОСТИ

Смелзер Н. Социализация: основные проблемы и направления

исследований...................................................................................... 327

Агеев B.C. Социальная идентичность личности......................................349

Баклушинскт С.А., Белинская Е.П. Развитие представлений

о понятии «социальная идентичность»............................................356

Шихирев П.Н. Социальная установка ...................................................... 364

АсмоловА.Г., Ковалъчук М.А. О соотношении понятия установки

в общей и социальной психологии..................................................377

МайерсД. Поведение и установки........................................................... 393

Ядов В.А. О диспозиционной регуляции социального поведения

личности .............................................................................................416

ПРАКТИЧЕСКИЕ ПРИЛОЖЕНИЯ СОЦИАЛЬНОЙ ПСИХОЛОГИИ

Жуков ЮМ. Позиции психолога-практика ............................................433

Петровская Л.А. Социально-психологический тренинг:

воздействие как интенсивное общение ...........................................440

ГозманЛ.Я., Шестопал Е.Б. Политическая психология

и политическая практика ..................................................................450

Дубовская Е.М., Тихомандрицкая О.А. О стратегиях работы

психолога в школе ............................................................................. 458

Ширков Ю.Э. Практические направления социально-психологических

работ в области рекламы................................................................... 462

Соловьева О.В. Социальная психология судебного процесса:

новые перспективы ...........................................................................471