| Скачать .docx |
Курсовая работа: Государственная педагогия
Каптерев П. Ф.
Профессионально-сословное образование
Второй период русской педагогии начинается с Петра и характеризуется полным подчинением школы и образования государству, вместо подчинения церкви, как было в первый период. У педагогии переменился господин, но ее зависимое, несамостоятельное положение нисколько не изменилось. Пожалуй, можно сказать, что этот второй господин оказался самовластнее первого, расправлялся с образованием и школой круче, бесцеремоннее первого. Своему авторитету и интересу он подчинил все.
С идейной стороны второй период характеризуется новым пониманием образования, введением в русское педагогическое самосознание новых педагогических начал. Церковь в достаточной степени разъяснила свое понимание образования — образование есть созидание благочестивого православного христианина двумя путями: простым, элементарным — через мастера грамоты, изучением Часослова, Псалтири, Апостола, Евангелия, и более сложным и высоким — изучением благочестивых, благословенных церковью наук в академии или в другой подобной благоустроенной школе. Государство, конечно, должно было понять образование по-своему, оно призывалось более к устройству земных дел, чем небесных. Последние ведались церковью, а государство как христианское и православное только помогало церкви в их устройстве, а собственно у него были свои дела, притом много дел, важных и серьезных, помимо церковных. Вот за эти-то церковные дела государство и принялось.
Исторические судьбы России привели ее к сознанию настоятельной государственной потребности в подготовленных теоретически, обученных людях для отправления государственной службы. Откуда было взять их? В существовавших школах учили Часослову, Псалтири, разумению божественных писаний и даже схоластическим богословию, философии, пиитике, риторике, но не сообщали сведений, пригодных к прохождению государственной службы. Что мог сделать с Псалтирем или богословием в руках приказный, офицер, моряк, хотя бы и понимавшие смысл божественных писаний и способные нечто рассказать об Аристотеле и пиитике? Полагаться же по-прежнему на практическую выучку приказного в приказе, офицера на войне и в казарме, доктора в больнице было неудобно, путь был слишком длинный и трудный, дававший притом не особенно хорошие результаты. Очевидно, нужны были профессиональные подготовительные школы, которые государство и начало заводить с большой энергией.
Подобно тому как в первый период церковно-религиозное образование прошло две ступени: элементарное — у мастеров грамоты и научное — в благоустроенных школах, так и во второй период практическое, прикладное образование, примененное к государственным потребностям, развивалось в двух последовательных формах: элементарной, ремесленно-технической выучки известной профессии и профессионального образования на более или менее широких научных основаниях. Образование во второй период понималось как создание хорошего гражданина, точнее, толкового служилого человека, профессионала. Из сказанного можно увидеть, что между первым и вторым периодами в истории русской педагогии есть много сходного, образование постоянно понималось как нечто служебное для достижения воспитываемой личностью какой-либо внешней цели, церковной или государственной, причем сама воспитываемая личность с ее личными запросами и потребностями пока еще мало привлекала внимание педагогов. В отдельных приемах и методах между первым и вторым периодами было также много сходного, как мы увидим это при более подробном знакомстве с педагогией второго периода.
Но сходства между первыми двумя периодами в развитии русской педагогии по самому их существу не должны заслонять относительных различий между ними, также более или менее существенных. Государственную педагогию второго периода можно признать до известной степени противоположной педагогики предшествовавшего периода — церковно-религиозной. Последняя была идеалистична. Пусть наши допетровские предки слабо, поверхностно усвоили христианство, но, признав разумение божественных писаний высшей целью образования, они твердо держались этого знамени и неуклонно шли к поставленной цели. Все обучение служило ей, вся начитанность вела к тому же, причем образование было одинаковым для всех. Единое на потребу всем — вот догмат, исповедуемый старой церковно-религиозной педагогикой.
Государственная педагогия чужда идеализму, государственный интерес, государственная служба — ее Бог. Служба эта различна, требует разных знаний, а потому и школы должны быть с разными учебными курсами. К школам разных типов были приписаны различные общественные слои, разные сословия, которые обособлялись все больше и больше. Педагогическое единство исчезло, педагогия сделалась сословной. Превращение единого церковного образования в многообразное профессионально-практическое было необходимым моментом в развитии русской педагогии, иначе она не сдвинулась бы со своего церковного якоря.
Единый образовательный тип древнего времени — церковно-религиозный — с Петром разбился сначала на два типа: церковный и светский, а потом последний раздробился на множество частных профессиональных школ. Новые профессиональные духовные школы были во многом сходны с прежней церковной школой. Душеспасительность здесь и там была на первом месте; закон Божий, церковность являлись господствующим предметом, задающим тон целой школе; за ними следовали древние языки, преимущественно латинский, философия, риторика, пиитика, грамматика. Так было в братских школах (латинский язык имел в них несколько иное значение), так было в Киево-могилянской академии и в Славяно-греко-латинской московской; так было и в духовных семинариях.
В светских петровских школах дело было поставленно совсем по-другому, там на первое место был выдвинут предмет элементарной науки прежде почти совсем не преподававшийся, а в средних преподававшийся плохо, предмет, вообще весьма мало известный нашим предкам, — математика. За ней следовали науки навигационные, инженерные, артиллерийские, а потом новые языки и искусства. Это был курс обычный, неслыханный на Руси, школ с такими курсами на Руси никогда не было. Но воспитательности образования в петровских светских школах не было, она заменялась простой выучкой математическо-военным наукам. Представим краткий очерк развития духовной и светской профессиональной школы.
Духовным регламентом (1721) было предписано епархиальным архиереям открыть школы при архиерейских домах. В ближайшее пятилетие (1721—1725) было открыто в России до 46 епархиальных школ с тремя тысячами учеников. Епархиальные школы постепенно были преобразованы в духовные семинарии, учебные заведения с более широким курсом по образцу Московской академии. Указ о таком преобразовании епархиальных школ последовал в 1737 году, но в действительности преобразование совершилось гораздо позже вследствие значительности потребовавшихся расходов. На месте преобразуемых в семинарии епархиальных школ возникали низшие епархиальные училища.
Сначала, по прежнему порядку, доступ в епархиальные школы и духовные семинарии был свободен всем; по мере же возникновения светских профессиональных школ правительство требовало, чтобы в духовные школы принимались лишь дети духовенства и чтобы никто из них не ускользнул от школы. Для этого местное епархиальное начальство составляло списки всех детей, подлежавших определению в школу, по этим спискам и происходили школьные наборы. Обыкновенно такие наборы назначались в неопределенные сроки для выполнения или обновления состава семинарий. Если число учеников семинарий уменьшалось от побегов, смертных случаев либо из-за сдачи в рекруты, или если было найдено, что многих следует уволить за неспособность, тогда на место выбывших приказывали набирать число учеников, недостающее до полного комплекта. Поступивший в семинарию в течение года испытывался, может ли учиться, не туп ли, не притворяется ли дураком, как притворялись больными подлежавшие военной службе. Принятый ученик обязывался оставаться в школе до конца учения, к которому готовился, в чем и давал письменное обязательство. Исключали редко, в крайних случаях: "буде покажется детина непобедимой злобы, свирепый, до драки скорый, клеветник, непокорив и буде чрез годовое время ни вещаниями, ни жестокими наказаниями одолеть ему невозможно" (Духовный регламент. Ч. II. Домы училищныя). А так как жестокие наказания в семинариях были очень распространены, то ученики бегали из семинарий в довольно большом числе, в бегах числилось по каждой семинарии человек по 20, 40, 60, иногда даже учение приостанавливалось за множеством бегунов и школы пустовали 1 .
В то время много бегали и из других школ. Например, по сведениям за 1722 год, из общего числа присланных в цифирные школы учеников — 1389 — было выучено 93 человека, "а затем оставшие, едва не все, из синодальной команды бежали". По ведомости 1726 года, из общего числа 2012 человек "бежали и в домы отпущены и не явились" 322. Для поимки беглецов снаряжались военные команды. Пойманных, скованных в колодках и под караулом, возвращали в семинарию, где их нещадно наказывали плетьми. Отцы часто скрывали бегунов. Московскому духовенству в сентябре 1721 года был объявлен синодский указ: "Ежели кто детей своих в школы для наук не объявят, ... а отцы будут их у себя держать, и оные отцы не точию каждый от своея церкви отлучен будет, но нигде служить допущен не будет". За укрывательство беглых из школы детей духовенство подвергалось денежным штрафам, лишению мест и телесным наказаниям. В 1761 году ярославская семинарская контора просила угличское духовное правление "держать под караулом в оном правлении дьякона, пока он сына своего не отыщет".
Таким образом, мало-помалу, твердо установился новый порядок образования духовенства, т. е. что дети поповы, дьяконовы, дьячковы, пономаревы, сторожевы и просвирнины непременно учились в духовных школах, и только в духовных — архиерейских, семинариях, Славяно-греко-латиснкой академии. Если же означенные дети "в тех школах учиться не похотят и их в попы и в дьяконы на отцовы места и никуда не посвящать, и в подьячие и в иные ни в какие чины, кроме служилаго чина (т. е. солдатства), принимать не велено" (указ 1708 года). Учившиеся в духовных школах освобождались от подушного оклада как готовящиеся к священству; в случае же выбытия из школ для каких-либо других занятий такие ученики включались в подушный оклад.
В одной интермедии времен Петра выведен дьячок, желающий подкупить подьячих, чтобы его детей не брали в семинарию. Когда взятка не помогла, он произносит следующую характерную фразу:
Все мои знакомцы и вся моя родня, сберитеся сюда!
Посмотрите, какая на меня пришла беда!
Детей моих от меня отнимают
И в проклятую серимарию на муку обирают.
О, мои детушки сердечные.
Не на ученье вас берут, но на мучение безконечное.
Лучше бы вам не родитися на сей свет, а хотя и родитися,
Того ж часа киселем задавитися и в воду утопитися.
О, милые мои детушки и белые лебедушки,
Лучше б вас своими руками в землю закопал,
Нежели в серимарию на муку отдал!
Прощайте, мои детушки, уж мне вас не видать
И с вами уж никогда не живать.
Перейдем к обзору светских петровских школ. В 1714 году были учреждены цифирные школы для детей от 10 до 15 лет всех сословий, кроме однодворцев; в этих школах, сверх грамоты, учили арифметике и начальной геометрии (нумерации, субстракции, мультипликации, дивизии, тройному, десятичным дробям; из геометрии — циркульным приемам, тригонометрии плоской, тангенсам). Приказано было послать в каждую губернию по два учителя из учеников навигаторской школы, прошедших курс геометрии и географии. За все время существования цифирных школ из морских академий московской и петербургской было отправлено в провинцию 47 учителей. Школы были на далеком расстоянии одна от другой, так что учеников приходилось посылать для обучения из Каргополя в Новгород, из Устюга в Вологду, из Калуги в Москву. А для предупреждения побегов учеников нередко содержали в тюрьмах или под караулом. По сведениям, собранным в 1727 году, набрано было в цифирные школы, охотой и силой, не особенно много, несколько больше 2000, хотя уклоняющимся от этих школ и грозило запрещение жениться. По сословному составу эти ученики распределялись на следующие группы: из духовного звания — 931 (45,5%); из солдатских детей — 402 (19,6%); из приказных — 374 (18,2%); посадских — 93 (4,5%); дворянских — 53 (2,5%).
Посадские дети скоро были избавлены своими родителями от посещения цифирных школ. Очень характерно мотивировали свою просьбу посадские люди: "принуждают де их высылать детей в школы и многих держат в тюрьмах и за караулом, а дети-де их от 10 до 15 лет обучаются купечеству и вступают в торговые промыслы и сидят в рядах за товарами и многие ныне в отъездах по торговым делам, а вышеписанной-де науке многия дети обучаются собою". Возвращения церковных детей в духовные школы требовал Синод. Вследствие этого цифирные школы стали закрываться, число учащихся в них сократилось до 500 учеников. Причины убыли остальных 1500 видны из следующей таблицы: выбыли посадские и церковные — 572 (87,9%); бежали, отпущены в дома и не явились — 322 (20,8%); выучено и отпущено — 302 (19,9%); безграмотных, идиотов, неспособных — 233 (15%); взято в разные должности — 93 (6%).
После смерти Петра цифирные школы скоро зачахли совсем, потому что все ведомства от них отказывались, ни одно не хотело их приютить. Вообще при Петре управление школами и просвещением было неважное. В управлении принимали участие ингерманландская канцелярия, монастырский приказ и приказ книг печатного дела, местоблюститель патриаршего престола, оружейная палата, приказ морского флота. Особенно бедствовали цифирные школы: сначала они состояли под ведомством адмиралтейств-коллегии, потому что учителей для них поставляло навигаторское училище. Заведовавший ими в царствование Петра Писарев часто жаловался сенату, что школы пусты, родители не посылают в них детей. Сенат подтверждал принудительную посылку детей в школы, "дабы, за невысылкою учеников, учителя без дела не были и даром жалованья не брали", что мало помогало делу. Цифирные школы чахли, и правительство хотело куда-нибудь их пристроить. В Новгородской губернии удалось передать их духовному ведомству, потому что большинство учеников в них было духовного звания, но когда сенат хотел распространить эту меру на всю Россию, то Синод воспротивился ей, сообщая, что в прочих епархиях архиерейские школы "еще не определены". Когда в 1726 году Сенат соединил все же цифирные школы со школами духовного ведомства и передал в ведение Синода, последний снова отказался их взять, находя, что "те школы (цифирныя) до духовнаго правительства не принадлежат". Таким образом, цифирные школы оставались некоторое время между ведомствами, не принадлежа ни к одному из них, пока в 1744 году цифирные школы были соединены с гарнизонными, устроенными при полках, в единении с которыми благополучно и прекратили свое бедственное и непродолжительное существование. Прав был Татищев, когда утверждал, что для управления училищами, надзирания за порядками и для устранения препятствий к умножению наук должна быть учреждена "коллегия или особливое собрание". "Оно есть главнейшее и нужнейшее в государстве" 2 .
Другие виды светской профессиональной школы: школа математических и навигационных наук в Москве на Сухаревой башне (1706). Это военно-морское учебное заведение и послужило учительской семинарией для цифирных школ. В 1715 году оно было переведено в Петербург и переименовано в Морскую академию. Потом были учреждены инженерная школа (1712) и артиллерийская (1712). Все эти школы предназначались собственно для дворянства; но дворяне не шли, их нужно было водворять в школу силой, а потому, за отсутствием дворянских учеников, в этих школах, особенно в низших их классах, учились в довольно большом числе разночинцы. В поименованных школах курс слагался из математики и специальных военных предметов; предварительно общего образования не было. После Петра были основаны новые подобные же профессиональные школы: сухопутный шляхетный корпус, учрежденный при Анне Иоанновне, по мысли графа Ягужинского и под надзором Миниха в 1732 году, по образцу прусского кадетского корпуса в Берлине; императрицей Елизаветой по плану француза барона Шуди был учрежден в 1759 году пажеский корпус. В этих последних заведениях учили и общим образовательным предметам, но в полном смешении с профессиональными.
Кроме перечисленных профессиональных дворянских школ были еще профессиональные школы для других сословий. Так соответствующей школой обеспечивался контингент более или менее подготовленных приказных. В 1755 году состоялся сенатский указ, которым повелевалось "впредь с сего времени секретарских и прочих нижних приказного чина людей детей их кои не из дворян, до будущаго рассмотрения ни в какую службу, кроме приказной отнюдь никуда не определять, под опасением за то, кто в противность сего ученить штрафа". А для занятия должностей в приказной службе кандидаты должны были предварительно проходить специальную приказную школу, где будущие приказные должны учиться "их делу". Солдатские дети должны были учиться именно в гарнизонных школах и подготовляться к военному званию; переход в другие сословия и школы им воспрещался. По указу Анны Иоанновны приказано было детей всех служащих медицинской канцелярии готовить к медицинской деятельности и для этого не брать в гарнизонные школы, а учить при ботанических садах. В 1758 году сенатским указом было повелено: детей, оставшихся после умерших в службе докторов, штабных лекарей, аптекарей, подлекарей и прочих аптекарских служителей, не определять на службу ни в какие другие команды, но только в ведомство медицинской канцелярии, где отцы их служили. Для этого медицинская канцелярия должна, по достижении ими известного возраста, определять их в медико-хирургическую и фармацевтическую науки. Матери их обязывались подпискою, что подготовят своих сыновей к профессиональному образованию благопристойным домашним обучением и добрым воспитанием. Те из них, которые не захотят дать такой подписки, лишаются пенсии.
Таким образом, для всех главнейших слоев общества были заведены свои школы, и каждому сословию назначена своя служба. Одно крестьянство осталось вне этих школьных попечений, его служба, да еще женская профессия считались не требующими никакой школьной подготовки.
Кроме устройства постоянных школ принимались еще экстренные меры для подготовки профессионалов: собирались солдатские дети, подготовлялись несколько в латинском и немецком языках и отправлялись для выучки на лекаря к доктору Блументросту. Предписано было (в 1725 г.) прислать из главнейших городов в Петербург 35 купеческих детей и раздать их капиталистам для того, чтобы под их руководством изучали торговлю. Присутственные места, казармы, аптеки, больницы были одновременно и школами, подготовлявшими соответствующих должностных лиц. Например, служащие в коллегиях и в канцеляриях, до занятия ими штатных мест, считались учащимися (или учащиеся состояли на действительной службе), "дабы впредь на ваканции не со стороны хватать, но порядком, как в воинских чинах производится". Так называемые коллежские дворяне "между канцелярскою должностью" должны были обучаться "пристойным наукам к шляхетству и гражданству". Дворяне, находившиеся в петербургских присутственных местах, должны были собираться для изучения общих наук по два дня в неделю в сенат, где отводилась для этого пристойная камера, а в Москве дворяне московских присутственных мест сходились в камеру при сенатской конторе. Множество иностранцев выписывалось в Россию для просвещения российских обывателей, множество русских отравляли за границу для изучения разных наук и художеств. Так, в 1716 году приказано было послать в Кенингсберг 40 подьячих, от 15 до 20 лет от роду, "молодых робят добрых и ученых, которые бы могли науку восприять", а там учить их по-немецки, "дабы удобнее в коллегиуме были, и послать за ними надзирателя, чтобы они не гуляли". В 1724 году были посланы 22 ученика морской и артиллерийской школ в Швецию для обучения в рудниках горному делу.
Заводя школы, Петр I и его преемники и преемницы интересовались, собственно, не школами; до последнего им дела было мало, да у них, кроме самого Петра и Екатерины II, слишком слабы были умственные интересы и вкусы, чтобы принимать к сердцу образование и школы. Государственные деятели руководствовались единственно сознанием необходимости достать для службы знающих, толковых, подготовленных людей. Они сами были малообразованны и не ценили образование, а гнались за выучкой, за профессиональной подготовкой; воспитание пока еще существовало в форме суровой дисциплины и в своем настоящем виде не было и известно; развития человека не было еще и в помине, а имелась в виду подготовка, выучка шляхтича, моряка, офицера, подьячего, духовного. И в службе, и в школе одинаково царило насилие, насильно брали на службу — в солдаты, в матросы, в приказные, насильно посылали учиться за границу, насильно брали и в школу. Была установлена своего рода школьная рекрутчина.
Дворянство так же было обязано повинностью школьного образования, как и духовенство, и для достижения этой цели были устроены смотры недорослей. Дети лиц, состоящих на военной и гражданской службе, являлись на смотры к начальству, которое, разобрав детей, направляло их, смотря по возрасту и состоянию здоровья, или в дома родителей — навсегда либо на срок, или в школы, или на службу. Мало-помалу эти смотры недорослей были тщательно и подробно организованы. Повелено было шляхтичам от 7 до 20 лет быть в науках, а от 20 лет употреблять обучившихся в воинскую службу. Время от 7 до 20 лет разбивалось на три срока, и по этим срокам распределялись три ступени образования недорослей. Первый смотр дворянским детям производился по достижении ими 7 лет в С.-Петербурге, Москве и губерниях для переписки всех недорослей. Время от 7 до 12 лет назначалось на приобретение в домах родителей обязательного элементарного образования, т. е. грамоты, умения читать и писать. В 12 лет производился второй смотр и одновременно — экзамен детям. Время от 12 до 16 лет назначалось на подготовку к будущему специальному образованию по части арифметики и геометрии. Эту программу также можно было проходить на дому, но разрешение давалось лишь родителям, имеющим свыше 100 душ крестьян как достаточно обеспеченным в материальном отношении. Мелкопоместные же дворяне должны были отдавать своих детей в государственные школы. В 16 лет происходили третий смотр и экзамен недорослям уже только в столицах — Санкт-Петербурге и Москве. Экзамен производился в сенате с особой тщательностью. Если на экзамене оказывалось, что родители не выполнили своего обязательства и дети не знают наук, предписанных к изучению в данном возрасте, то начинались кары — дети записывались в матросы "без всякого произвождения". С 16-го по 20-й год происходило само профессиональное обучение, обязательность которого обеспечивалось теми же карами, что и в предшествующем возрасте. И этот последний образовательный период можно было провести дома, но губернаторам и воеводам предписывалось тщательно наблюдать, чтобы родители учили своих детей под угрозой, что необучившиеся будут записаны в солдаты навечно. С 16 лет можно было избирать вместо военной гражданскую службу и определяться в нее по усмотрению сената после специальной подготовки, на которую указано выше.
Понятно, что дворянство, как и духовенство, пыталось всякими мерами и средствами скрыться от принудительной и суровой школы и утаить своих детей при переписях и смотрах, приписывая их к другим сословиям, записывая на службу, преждевременно женя, отдавая в монастырь и т. п. За такое укрывательство правительство налагало строгие кары. Согласно закону 1736 года у дворян, нарушителей установленного порядка, имения и пожитки отбирались и отдавались доносчикам, если последние докажут свой донос.
Таким образом, поступление в школу и учение в ней были строго обязательны, как и поступление на службу и прохождение ее. Школа готовила непосредственно к службе, и, можно сказать, с поступлением в школу же начиналась служба. Школа и государственная служба составляли одно целое, все петровские и позднейшие до Екатерины II узаконения о школе собственно суть узаконения о службе гражданской, военной, морской и духовной.
Согласно с таким воззрением на школы, обучение, как на отправление государственной службы, школа и была организована. В школе господствовал не нравственный авторитет учителей, а обязательность государственного закона. По инструкции учителям нижегородских школ, данной в 1738 году, учителя и ученики должны были принести перед открытием школы присягу, что будут "действовать вся по силе указа ея императорского величества безлености со всяким прилежанием... и по всем поступать, как доброму слуге и подданному принадлежит".
Как на государственной службе поставлена была дисциплина в школах, дисциплина необычайно сурово преследовавшая чисто внешние цели благого поведения. Повелено было еще Петром "для унятия крика и бесчинства выбрать из гвардии отставных добрых солдат, а быть им человеку в каждой камере во время учения и иметь хлыст в руках; а буде кто из учеников станет бесчинствовать, оных бить, несмотря какой бы он фамилии ни был, под жестоким наказанием кто поманит". За проступки на учащихся налагались уголовные кары: плети, батоги, тюремный арест, отдача в солдаты без выслуги. Виновный ученик прямо назывался преступником, и такого преступника, "для вящщего наказания", заковывали даже "в ножны и железа". Беглые ученики рассматривались как беглые солдаты. Лица (родители и посторонние), укрывавшие у себя, например, учеников гарнизонных школ старше семилетнего возраста, подвергались тем же штрафам, какие определены были за укрывательство беглых солдат. Кто поймает таких беглых и приведет в город, тому выдавалось награждение по 10 р. за человека. Только детей до 7 лет было постановлено "за беглых не почитать", а лица свыше 15-летнего возраста сами подвергались наказанию как беглые солдаты. Неявка в учебные часы в школу считалась уклонением от службы и носила старинное название — нетов. Кара за неты (за прогульные дни) была такая: денежный штраф, а в случае неуплаты — правеж. "А для правежу штрафов взять людей их, а у кого людей нет — самих, и бить на правеже, покамест те штрафу не заплатят сполна". По инструкции 1719 года Морской академии за нехождение в школу было назначено телесное уголовное наказание: "бить батогами и вычитывать за каждый день втрое против получаемого жалованья". По той же инструкции бежавших учеников велено сыскивать и наказывать конфискацией всего движимого имущества, что не освобождало отысканного и от телесного наказаний 3 .
При поспешном учреждении школ с Петра I до Екатерины II организация их была весьма неудовлетворительна, почти хаотична. Прежде всего, это были школы не русские, а только полурусские, потому что русских учителей было мало и в учителя приглашались в большом числе иностранцы. Например, академическая гимназия имела два отделения: немецкое (низшее) и латинское (высшее). Так как долгое время учителями в гимназии были немцы, то в низших классах обучение происходило на немецком языке, а в старших — на латинском с помощью немецкого. В академический университет были выписаны из Германии не только профессора, но и восемь студентов, так как русских не было, и содержались выписанные студенты на казенный счет. В морском кадетском корпусе математические и морские науки долгое время преподавались на английском языке англичанином, "понеже оные науки состоят на английском языке", а в начале существования училища все учителя были англичане, весьма плохо знавшие русский язык. В Московский университет профессора были выписаны из Германии, и лекции читались по-латыни или по-французски. В гимназии при Московском университете история и география преподавались на французском и немецком языках, так как учителями по этим предметам были иностранцы, не знавшие русского языка. Всех преподавателей в гимназии было 36, из них русских — 16, иностранцев — 20. Первым директором ее был венгр Шаден, вторым и третьим — немцы Маттеи и Мелльман. Было довольно много частных школ в С.-Петербурге и Москве, содержавшихся необразованными иностранцами. В 1780 году в С.-Петербурге было 23 частных пансиона с 72 учителями, из которых русских было только 20 человек. Поэтому понятна забота Татищева о необходимости подготовки русских учителей, хотя бы половины учительского персонала, "можно из гимназий подлых, взяв в каждую науку человека по два, в помощь иностранным определить. И тако чаятельно своих учителей со временем довольно способных получить" 4 .
Когда заводятся профессиональные школы, то они на первых порах бывают весьма разносторонними и даже, можно сказать, всеобъемлющими. Учить, так учить всему хорошему и полезному, а так как хороших, полезных наук и знаний, притом нужных в государственной жизни, очень много, то школы перегружаются учебными предметами и изнемогают под их тяжестью и разнообразием. Что каждый отдел знаний должен преподаваться самостоятельно и обстоятельно, а не в куче с другими отделами кое-как, что такое поверхностное и спутанное преподавание мало полезно, эта мысль еще недостаточно сознается; напротив, веруют, что каждая школа может и должна учить всему, всем специальностям, обслуживать все духовные нужды местности, общества и даже государства. Словом, дело происходит в педагогии наподобие того, как бывает в торговле: в заселяющейся местности одна лавка торгует всем — и свечами, и апельсинами, и сапогами, и платьем, и мясом, и вином. Только помаленьку такая вселенская лавка разбивается и разветвляется в ряд специальных магазинов по мере увеличения населения и развития потребностей. То же бывает со школами: сначала широкая энциклопедическая школа, а потом ряд более определенных и ограниченных.
Наши первые профессиональные школы одновременно должны были работать на два и на три фронта, готовя и военных, и гражданских чиновников, и архитекторов, и вообще служилых людей на всякую государственную потребу. Екатерина II про своих кадетов, т. е. про воспитанников шляхетного кадетского корпуса, писала: "Мои кадеты сделаются всем тем, чем пожелают быть, и выберут себе поприще по своим вкусам и наклонностям". Это они могли, по-видимому, сделать, потому что в шляхетном кадетском корпусе готовились не только военные офицеры, но и гражданские чиновники; в учебный курс, кроме военных предметов, введены были науки юридические и политические, философия, красноречие, бухгалтерия, архитектура, латинский и новые языки, живопись, гравирование, делание статуй и многое другое.
Конечно, преодолеть всю эту премудрость кадетам было невозможно, потому они освобождались от изучения многих наук, даже самых необходимых, так что обязательными для всех кадетов предметами были только три: закон Божий, арифметика и военные упражнения. Остальным наукам и языкам учился кто хотел, и было время, что из 245 русских кадетов русскому языку учились только 18, французскому — 51, латинскому — 15, немецкому — 237 (при императрице Анне Иоанновне, тогда немецкий язык был в ходу); из наук геометрии учились — 36, географии — 17, истории — 28, юриспруденции — 11.
Результаты такой организации учебного дела были соответственные. Учились кадеты много: даже в младшем возрасте (5—6 лет) было в неделю 34 учебных часа, в других возрастах — по 42, а в иных даже по четыре двухчасовых урока в день, т. е. по 8 часов в день и по 48 часов в неделю, а толку от этого учения было мало. Приведем факт не из первой половины XVIII века, а из второй, когда учебные заведения были уже более благоустроенными, чем в первой.
Когда комиссии о народных училищах дан был указ (от 22 июня 1784 г.) о введении в сухопутном шляхетном курсе образа учения, установленного в народных училищах, то учебное дело в корпусе, по результатам обследования, оказалось в таком положении:
1.От 5 до 9 лет. Предмет: познание веры – не преподается "За слабым понятием воспитанников сего возраста". Из иностранных языков обучаются только французскому. Не преподается: " Уважая малолетство воспитанников"
2. От 9 до 12 лет. География, хронология, история, мифология, геометрия, славянский язык.- не преподается "Потому что понятие воспитанников сего возраста к обучению сих наук еще весьма слабое и время употребить нужно было для языков" Хронология - будет показана вместе с историей,, чтобы более времени употребить на прочие науки.
3.От 12 до 15 лет. История – не преподается за недовольным знанием географии.
Геометрия - за неокончание арифметики.
Латинский язык - не оказались тому склонны.
Основания воинской и гражданской архитектуры - за незнание арифметики и геометрии.
Хронология - нужнейшее будет сопряжено с историей.
4. От 15 до 18 лет. Основания воинской и гражданской архитектуры – не преподается за недовольным знанием геометрии.
Гражданские науки, генеральная и экспериментальная физика, астрономия, науктика, натуральная история, фортификация и артиллерия, химия, философия, живопись, гравирование, делание статуй, архитектура - оставлены до следующего возраста.
Латинский язык - желающих нет, архитектура гражданская - неизвестно почему. Все гражданские науки - будут по окончании истории Российской империи сопряжены с российской статистикой.
5. От 18 до 21 года. Астрономия, наутика, история, химия, философия, живопись, гравирование, изваяние, делание статуй.
Вообще, когда науки нужно бы уже кончать преподаванием, они только начинались: ни в одном возрасте не преподавалось то, что следовало, а если преподавалось, то не всем, состоящим в возрасте, без всякого плана, по книгам, иногда вовсе к предметам науки не относящимся. Многие науки, например все "науки гражданския", совсем исчезли из учебного курса. Таким образом, получалось, что через 9 лет пребывания в корпусе кадеты не успевали окончить арифметики, через 12 лет не приобретали стольких познаний в геометрии, чтобы начать архитектуру, в пятом же возрасте оказывались обремененными таким количеством наук, что, "отчаяваясь успеть во всех, ни к одной, по-видимому, затем не применялись и ни в одной не успевали".
Подобным же образом был устроен морской кадетский корпус. Его родоначальница — школа "математических и навигацких искусств" в Сухаревой башне в Москве — готовила моряков, артиллеристов, инженеров, преподавателей во вновь учрежденные училища, геодезистов, архитекторов, гражданских чиновников, даже писарей и мастеровых. А в морском корпусе в Петербурге, кроме математических и морских предметов, необходимых для этого специального училища, преподавались политика, геодезия, геральдика, гражданские законы, гражданская архитектура "и прочия шляхетныя науки" и семь иностранных языков — французский, немецкий, английский, шведский, датский, итальянский, латинский. В таком же роде был устроен весьма известный в свое время харьковский коллегиум. Энциклопедичность, граничащая с хаотичностью, оставалась в русских школах весьма долгое время, даже в наших гимназиях александровского времени господствовал еще энциклопедизм. В них учили языкам — латинскому, французскому и немецкому (русскому не учили, он вошел в учебный курс лишь с 1811 года, по мысли Уварова), математике, истории, географии, статистике, философии, политической экономии, естественной истории, технологии, коммерческим наукам и рисованию. Некоторые из перечисленных наук были весьма обширны, например философия, в состав которой входили: логика, всеобщая грамматика, психология, эстетика, риторика, нравоучение, право естественное и право народное. Гимназический курс обнимал собственно четыре года, да предварительно будущие гимназисты учились три года в уездном училище. Очевидно, толково обучиться чему-либо в тогдашней гимназии было невозможно из-за недостатка времени. Притом и учебники были страшные: так, "Землеописание Российской империи для употребления в губернских гимназиях, соч. заслуженного профессора Е. Забловского", изданное в 1822 году Министерством народного просвещения, имело 585 страниц, учебная книга физики (изд. 1807 г.) — 527, первая часть курса математики Осиповского — 357 и т. д. Поэтому нужно признать большой педагогической заслугой деятелей николаевского времени сокращение гимназического курса и приведение его к правильным размерам 5 .
Профессиональное образование за время от Петра I до Екатерины II прошло, как упомянуто, две ступени: техническо-ремесленного и более научного, теоретическо-практического. Например, в 1721 году была устроена школа для подьячих, и в этой школе учили лишь тому, "что доброму подьячему надлежит", т. е. арифметике, формам книг, табели, стилю письма и пр. Позднее, в 30-х годах XVII века, в подготовку гражданских чиновников вводятся элементы общего и собственно юридического образования. В Москве в Сухаревой башне была открыта школа "математических и навигацких искусств", превратившаяся в политехникум, со включением даже задач учительской семинарии. Но постепенно это универсальное учреждение специализировалось: в 1715 году от нее отделилась морская школа, перешедшая в Петербург. В то же время обособились две специальные школы — инженерная и артиллерийская, которые ранее составляли одну школу. В обособлявшихся школах обучение мало-помалу становилось не только практическим, но и теоретическим, т. е. опиралось на научные данные. Этот теоретический фундамент профессиональных школ был то шире, то уже по личным убеждениям различных деятелей, но для нас важно то, что это образование, несмотря на обилие теоретических предметов в нем, все же продолжало быть профессиональным, преследующим практические виды и цели, а не общим образованием.
Например, основывается (в 1732 г.) сухопутный корпус и требуется, чтобы образование учащегося в нем дворянства не было только профессиональной выучкой, ремесленничеством, но было и теоретически обосновано, "дабы шляхетство от младых лет к тому в теории обучены, а потом и в практику годны были". С течением времени учебный курс корпуса на экзаменах распределялся на следующие пять групп предметов: 1) военная экзерциция, танцы, рисование, фехтование, конская езда; 2) языки русский, немецкий, французский, латинский; 3) история и география; 4) математические науки: геометрия, механика, фортификация и артиллерия; 5) философские науки: логика, нравоучительная философия, физика, юриспруденция. Теоретических предметов много, но они не составляют системы общего теоретического образования, а это есть только теоретическая подкладка профессионального, назначенного для благородного дворянства. Почему включались в курс различные теоретические предметы, например языки и философские предметы, не бывшие необходимыми при специальных занятиях? Да просто потому, что некоторое знакомство с этими предметами считалось нужным для дворянина, приличным, как и танцы, и рисование, и учтивость, и пристойная покорность (последние два свойства входили в состав дворянской этики). Об общем образовании, т.е. образовании, необходимом для всех, об общечеловеческом образовании, и не помышляли, думали об образовании дворянина-профессионала, педагогическая мысль не поднималась выше сословной профессиональности. Профессия дворянина — быть военным, моряком, знать в этих делах толк, а равно уметь говорить на иностранном языке, танцевать и т. п. Об общеобразовательном значении каждого из предметов, входивших в учебный курс сухопутного корпуса, не поднималась еще и речь. Если же кто и доходил до такой мысли, то осуществить ее не удавалось. Вот факт.
Курс Морской академии сначала был узкотехнический, потом расширился разными теоретическими предметами, не имевшими отношения к морскому образованию, но входившими в состав "шляхетских наук", каковы генеалогия, геральдика, учение о стиле, риторика, политика и т. п. Один из директоров хотел придать серьезное внимание некоторым шляхетским наукам ввиду их образовательного значения: "Сколь нужныя науки — философия, мораль, история и география для человека и гражданина, — всякому известно; а тем паче для такого училища, каков есть кадетский корпус, в котором воспитывается благородное юношество и приготовляется к произведению в высшие степени" (И. Л. Кутузов). Кутузов предлагал назначить для преподавания словесных наук, или "гуманитрум", одного профессора, одного адъюнкта и трех учителей. Против этого восстала адмиралтейская коллегия, которая "в рассуждении того, чтобы учреждение морского шляхетного корпуса не походило на академию или университет", не согласилась на приглашение для словесных наук профессора и адъюнкта, а положила иметь для них простых учителей. Общеобразовательные предметы, столь нужные, по мнению Кутузова, "для человека и гражданина", по мнению адмиралтейской коллегии, суть только "шляхетские науки", одна группа из многих шляхетских наук, об особенно серьезной постановке которых много хлопотать шляхетскому корпусу не подобает, ведь он не университет и не академия, а потому для преподавания упомянутых предметов за глаза достаточно учителей вместо профессоров.
Такую же практическую и сословную оценку теоретических предметов в профессиональном курсе мы встречаем и в рассуждениях об организации духовных школ и духовных семинарий и Славяно-греко-латинской академии в Москве. В протоколе учреждения и устава духовно-учебных заведений 1766 года мы находим следующие рассуждения: в духовных семинариях нужно изучать латинский язык, потому что на нем написано много полезных книг и есть язык ученых людей; нужно изучать греческий, потому что и Cвященное Писание Нового Завета и многие замечательные произведения отцов церкви написаны на этом языке, да и веру мы содержим греческую; нужно обучать наукам: арифметике, истории, риторике вместе со стихотворством по следующим причинам: арифметике — она нужна для общежительства; географии — она нужна для уразумения истории, история — нужна для познания происходящих в мире дел, следовательно, для правления нравов приведением через добрые примеры к добродетели, а через худые примеры отдалением от пророка; риторика полезна для проповеди слова Божия, которой пастырь сильно действует на души христианские. Но самая нужная наука была бы оставлена, если бы не обучать практической или моральной философии, которая испытывает естество добродетели и порока и неоспоримо доказывает добрые и худые оных следствия и потому в точном исполнении правил этой науки состоит и настоящее благополучие жизни. Необходимо будущего пастыря церкви учить и богословию. Но моральная философия и богословие не могут, по-надлежащему, быть выразумены, ежели не предшествует им хотя и краткая, логика, которая имеет всякие рассуждения приводить в порядок. А в московском духовном университете (так в проекте называлась московская академия) сверх всех поименованных наук следовало еще обучать математике и экспериментальной физике. Обучение хотя бы некоторым частям математики (ибо во всем ее объеме в духовном университете обучать признается полезно не только для большего изощрения и просвещения разума, но и для уразумения экспериментальной физики). А знания опытов физических не только служит познанию премудрости Творца и, следовательно, изъяснению естественного богословия, пользою своею входит во многие и нравоучительные случаи 6 .
Изложенная мотивировка теоретических предметов учебного курса духовных семинарий и академии сделана исключительно с точки зрения практически профессиональной и сословной, и только в одном месте авторы обмолвились указанием на общеобразовательное значение математики — полезна "для большаго изощрения просвещения разума", но и такую науку находят "не в полном объеме, а только некоторыя ее части", по связи их с экспериментальной физикой, помогающей изъяснению естественного богословия. Логика вводится не сама по себе, а в связи с богословием и моральной философией, помогая ее систематическому изложению. Таким образом, все теоретические предметы оказываются служебными профессии или прямо, или косвенно. Существовали науки шляхетские, существовали науки духовные, но бщеобразовательных наук еще не было.
Таким образом, государственные школы в начале второго периода отличались следующими свойствами:
1) узкоутилитарным профессионализмом в соединении с сословностью и служебным принудительным характером: казарма, канцелярия и школа — одинаково были местом службы и учения;
2) полуиностранным характером с преобладанием иностранных учителей над русскими и часто иностранными языками преподавания;
3) многопредметностью, доходившей до энциклопедизма и просто учебной хаотичности;
4) жесткой солдатской дисциплиной, применением к школам уголовного кодекса;
5) полным отсутствием общеобразовательного характера.
Первые попытки завести общеобразовательные школы были сделаны еще при Петре I. Эти школы были частные, хотя и пользовались субсидиями государства, и существовали недолгое время. Наиболее известная из них — гимназия Глюка. Пастор Глюк, пленный, весьма образованный немец, при содействии правительства открыл в Москве в 1705 году учебное заведение с весьма широким курсом, в который входили география, политика, латинская риторика с ораторскими упражнениями, картезианская философия, семь иностранных языков, танцевальное искусство и набор немецких и французских учтивостей, рыцарская конная езда и форейторское обучение лошадей. Не всем обязательно было проходить этот обширный курс, но записавшиеся в гимназию могли учиться, "каких наук кто похочет". В 1706 году был установлен штат в 100 учеников, которым назначено было "давать жалованье определенное", увеличивая его с переходом в старшие классы, "дабы охотнее учились, и в том стараться, как возможно, чтобы поспешно учились". Учителями были, конечно, иностранцы, состав учеников весьма пестрый. Гимназия закрылась в 1715 году, не пустив корней в современном русском обществе и не оказав влияния на ход учебного дела. Она оставила по себе смутное воспоминание, так что князь Б. Куракин говорил о ней как об "академии разных языков и кавалерских наук на лошадях, на штапах" и т. п.
По мысли Петра и вскоре после его смерти были учреждены академия наук, академический университет и академическая гимназия, долженствовавшие находиться между собою в органической связи. Академический университет не удался — не было слушателей. Спустя 25 лет по его номинальном открытии в нем было в 1752 году 20 студентов, в 1753 — 18, в 1758 — 16. Ломоносов сказал про него, что "при академии наук не токмо настоящаго университета не бывало, но еще ни образа, ни подобия университетскаго не видно". Вступив в должность директора академии, княгиня Дашкова нашла в университете только двух студентов, и то таких, которые ничего не могли перевести с иностранных языков, даже с немецкого. В конце директорства княгини Дашковой в университете было три студента.
Академическая гимназия была также из рук вон плоха и влачила бедственное существование. Президент академии Блюментрост заключил 3 декабря 1725 года с Байером, проректором кафедральной школы в Кенигсберге, ориенталистом, нумизматом и знатоком древних языков, форменный контракт, по которому он предоставлял Байеру устроить гимназию по представленному им проекту, заведовать ею и управлять по собстенному его усмотрению, назначать часы и предметы преподавания, вводить учебные руководства и методы преподавания, какие заблагорассудится. При таком контракте, очевидно, не могло быть и речи о каком-либо уставе для гимназии, и последняя решительно никак не могла организоваться, не могла даже приобрести себе сносного помещения.
Учеников набирали насильно, без всякого внимания к их возрасту, способностям и состоянию, преимущественно из низших слоев общества или, как выражались в то время, "набираемы были из самой подлости", лишь бы набрать нужное число. Поэтому в одном и том же классе встречались ученики в 5 и 25 лет. Набираемые в течение всего года, а не сразу, все ученики учили разное, иные учились читать, иные изучали грамматику, иные переводили с иностранных языков. В гимназии не было определенного учебного курса, не было определенного числа классов, преподаваемые предметы то прибавлялись, то убавлялись. Начальства было много, но его обязанности были довольно неопределенны: случалось, что бывало даже по два ректора или по два инспектора. Учителями были часто иностранцы, весьма плохо знавшие по-русски, и при этом с разными недостатками и невоздержанные в наказаниях. Так, об учителе Фишере замечено, что он "во обучении российскаго языка довольнаго искусства не имеет и российскаго мало знает, к тому же глух и мало видит и, сверх того, весьма часто при своем деле бывает пьян, в чем ему ученики всегда почти смеются". Другой учитель — Штенгер, не разумевший по-русски, увечил учеников своею тростью и ею одному ученику глаз подбил опасно. Такие увечья могут, жаловались на него, в учениках "охоту к наукам угасить". Впрочем, и в "Инструкции для женской особы", надзирательницы малолетнего отделения при гимназии, было сказано, чтобы ей иметь осторожность "в гневе не бить по щекам, ниже кулаком или палкою, в таких случаях наказывать токмо лозою; также при исправлении детских нравов ограничиваться ей всяких поносных и подлых бранных слов". Понятно, что при таких порядках учащиеся ходили на уроки в гимназию крайне неаккуратно, часто половина их и более половины отсутствовали. В 1737 году бывали дни, когда большинство или почти все учащиеся отсутствовали; бывали дни, что в гимназии находили лишь одного ученика, а раз случилось, что и ни одного не было. Впрочем, бедность, плохая обувь и одежда также препятствовали правильному посещению гимназии.
С течением времени эту гимназию реформировали, завели в ней некоторые порядки, определенный курс, устроили пять классов, а позднее даже восемь. Но толку в гимназии все же было очень мало. Предметы были следующие: языки русский, латинский, греческий, немецкий, французский, логика, риторика, история, география, арифметика, геометрия, рисование, танцы. Казалось, на что лучше форменная гимназия. Но только казалось, а на самом деле было вот что: сущность дела заключалась в изучении латинского языка, проходившего через все классы и разветвлявшегося на множество отдельных упражнений: этимология, вокабулы, синтаксис, экзерциции, разговоры, репетиции грамматики, чтение избранных стихотворений, хрестоматий, отдельных авторов. В двух старших классах проводился греческий язык. В этот основной филологический курс малым числом часов, причем опорой постоянно оставалась латынь; так, изучение риторики должно было опираться на "Цицеронову науку", морали на Цицеронову же книгу о должностях в преподавании древней истории рекомендовалось "тщательно последовать Непоту и фразесы употреблять".
Но это еще не все, это только одна сторона дела. Изложенный учебный план в полном объеме распространялся не на всех учеников, а только на казеннокоштных, готовившихся в университет, а затем к ученой деятельности в академической службе. Прочие учились так: присланные в гимназию семинаристы доучивались по особенному порядку, занимаясь только дополнительными к имевшимся у них знаниям предметами, дворянские недоросли обучались в большинстве одному или двумя иностранным языкам, танцам, рисованию; некоторые обучались еще арифметике и географии. Иные ученики учились лишь несколько месяцев и недель языкам, рисованию, танцам, а затем "отставали" без позволения и "без абшида". От конца 1736 года сохранилась характерная роспись учеников гимназии с разделением их на сословные группы и с показанием, чему кто обучается. Вот эта роспись.
1.Самую многочисленную группу составляли дворянские дети: их было 39 человек и каждый из них обучался по собственному выбору определенной группе предметов: 1) немецкому языку, рисованию и танцам учились 15 человек; 2) немецкому языку и рисованию — 3; 3) немецкому и французскому языкам, рисованию и танцам — 7; 4) немецкому языку 4; 5) немецкому языку, географии, арифметике, географии, рисованию, танцам — 5.
2.Вторую группу в 24 человека составляли дети гражданских и прочих чиновников (солдат, дворовых людей), почти все учившиеся лишь одному немецкому языку, а немногие еще и рисованию.
3. Третья группа — академические ученики на жалованье: 15 человек учились одному немецкому языку, 1 — французскому.
4. Четвертая группа состояла из 29 адмиралтейских учеников, обучавшихся одному немецкому языку.
5. Пятая группа в 13 человек — из учеников преображенского полка. Чему учились — не показано.
Вот какова была академическая гимназия 7 .
Таким образом, первая попытка насадить общее образование окончилась полной неудачей. Да иначе и быть не могло: академия наук при отсутствии университетов может существовать только с законтрактованными иностранными учеными; университет при отсутствии гимназий не будет иметь слушателей; гимназии без элементарных школ общеобразовательного характера могут только прозябать с набираемыми почти насильно учениками. Вообще, затея Петра, выраженная им в указе об основании академии наук: "Таким бы образом одно здание, с малыми убытками, тоеже бы с великою пользою чинило, что в других государствах три разныя собрания чинят" (т. е. академия наук, университет и гимназия), обнаруживает весьма большую наклонность к экономии в области просвещения, но и в то же время крайнюю наивность и полную педагогическую несостоятельность. Одним взмахом сделать то, что требует долговременного, упорного и разностороннего труда, невозможно.
Вообще нужно заметить, что в петровское время мало понимали все трудности насаждения просвещения. Государство, до сих пор не работавшее совсем на поприще народного образования, не умело обращаться с этим делом, не знало, за что и как в нем взяться. Поэтому многим оно казалось весьма простым и легким. Стоит только проявить добрую волю и энергию, и просвещение быстро распространится по всей России. Появлялись наивные проекты просвещения русского народа в самое короткое время путем полицейского принуждения. Современник Петра Федор Салтыков полагал достаточным для всероссийского просвещения "велеть во всех губерниях учинить по одной академии или по две, а на те академии отдать несколько монастырей, а из тех монастырей вывесть чернцов... И в те академии собрать мастеров из иных государств... В те же монастыри велеть набрать учеников дворянских и купеческих детей и всяких иных разных чинов и учинить штраф на отцов, чтобы они привозили своих детей от 6 лет: быть им там до 23 лет, велеть их там записывать... В тех академиях велеть из разных языков и наук сделать библиотеки, как в Англии, в Оксфорде и Кембридже". Программа учебных предметов предполагалась самая широкая, на одном конце стояли разные языки, науки, философия, а на другом — фехтование и танцы. По расчету Салтыкова, учреждая по две академии в губернии, можно сразу набрать 18 000 студентов, а через 17 лет "мы по сему образцу сравняемся со всеми лучшими европейскими государствами".
Вот как скоро и просто, стоит только велеть, набрать и оштрафовать. И Петр сочувствовал салтыковскому проекту. Таким же принудительным и скорым путем предполагалось просветить и женщин, "чтобы и женский народ уровнялся с европейскими государствами равно".
Не один Салтыков составлял проекты о возможности скорого и легкого просвещения России, были и другие благодетели в том же роде. Так, в 1718 году Генрих Фик представил Петру доклад о необходимости позаботиться "о нетрудном обучении о воспитании российских младых людей, чтобы оных в малое время в такое совершенство поставить, дабы ваше величество все гражданские и воинские чины в коллегиях, губерниях, судах, канцеляриях и магистратах и прочая своими природными подданными наполнить, також и собственной своей земли из детей искусных купеческих людей, художников, ремесленников, инженеров и матросов получить могли". Эта мысль также понравилась Петру.
Согласно с такою легкостью педагогической мысли шло и практическое законодательство о просвещении. В регламентах и инструкциях отдельным областным учреждениям и единоличным органам управления обязанность заботы о народном просвещении выражается в виде афористических приказов, без выяснения и определения подробностей и указания средств для осуществления соответствующих мероприятий. Так, в инструкции воеводам вносился пункт: "о академиях, школах и госпиталях надлежащее иметь попечение" — и только. Инструкция земскому комиссару предписывала "стараться, чтобы подданные при всех случаях страху Божию и добродетели... обучены и наставлены были; також, что они своих детей в таких добрых порядках воспитали и, сколь возможно, читанию и письму обучали". В главе XXI регламента главному магистрату сказано: "Понеже академии и школы дело есть зело нужно для обучения народного, в чем уже по Его Царского Величества высокому соизволению и доброе начало учинено, дабы такое нужное и благоугодное дело по всей возможности в действо произвесть; того ради надлежит магистрату учреждения того не пренебрегать, но по должности всякое к тому вспоможение чинить; а что до содержания малых школ принадлежит, в которых токмо читать, писать и арифметике обучатися будут, о том во всех городах магистратам самим иметь старания".
Приказывать, творить на бумаге в виде кратких статей и указаний легко; но вот когда дело доходит до осуществления на деле, до расходов на школы, то оказывается, что "о том во всех городах магистратам самим иметь старание". Мы приказываем прекрасные вещи, а вы находите деньги на осуществление этих прекрасных вещей, устройте их как умеете. Поэтому получился и соответственный голому приказанию результат: наказ от главного магистрата, составленный для законодательной комиссии 1767–1768 годов, удостоверял, что учреждений, проектированных XX и XXI главами регламента, в том числе школ для обучения чтению, письму и арифметике, "ни в одном городе не сделано".
И приведенные факты не единственные. Новгородский митрополит Иов в одном письме к Я. П. Корсакову от 16 октября 1710 года, жалуясь на притеснения, чинимые государевыми писцами духовенству, сообщал, между прочим, такой факт: переписчики "их же священников бессрочно неволят на всяком погосте строити школы и велят учити разным наукам, а чем школы строити и кому быти учителями и каким наукам учеников учити и по каким книгам учитися и откуда пищу имети и всякую школьную потребу приимати, того они, переписчики, определити не имеют, точию говорят: впредь указ будет. А у нас и своих издавна много обретается школьников и пищи указныя требуют".
Чрезвычайно характерный факт наряду с историей цифирных школ, прекрасно обрисовывающий государственные способы насаждать просвещение. Но очевидно, что одних приказов строить школы, без средств на содержание школ и выработки их организации, одних запретов жениться, без предварительного устройства самих школ (цифирных) было недостаточно для распространения просвещения в народе. Государство совершенно не умело взяться за дело народного образования.
Другие две доекатерининские гимназии были учреждены в Москве в 1755 году, в Казани в 1758 году. Особенность их организации заключалась в сословности: одна половина гимназии назначалась для дворян, другая для разночинцев. Разница была в содержании курсов для дворян и разночинцев. Дворянские дети занимались преимущественно изучением новых языков и зачатков разного рода наук, причем обязательного курса не было. Курс был весьма разнообразный, пестрый, изучали шесть иностранных языков: два древних и четыре новых — французский, немецкий, английский и итальянский, а для желающих прибавлялись халдейский и еврейский языки; из наук преподавали математику, философию, историю, географию, словесность, начала политики, геодезию, различные искусства и т. д. Понятно, что весь такой курс изучить было невозможно, и потому начатки разных предметов "показывались" учащимся по их выбору в различных сочетаниях, как и в петербургской гимназии. На отделении для разночинцев курс был ограниченнее, стройнее и, можно думать, обязательный для всех учащихся. Главным предметом в нем был латинский язык, это была латинская школа, подготовлявшая к университету. И в Казани, и в Москве учение зачиталось в службу, и большинство гимназистов получало казенное жалованье.
Содержание учащихся на дворянском отделении было лучше, чем на разночинном: дворянам выдавалось говядины по 1 1/4 фунта на человека, а разночинцам один фунт; дворяне ели кашу с маслом маковым, а разночинцы с конопляным; дворяне получали хлеб ситный, а разночинцы решетный белый; дворянам полагалось по паре чулок гарусных, разночинцам же по лишней паре чулок белых нитяных; "за великия продерзости" виновных дворян предписывалось, положа их через лавку, бить по штанам линейкой, а разночинцев сечь розгами. Когда в казанской гимназии в 1760 году возник вопрос о соединении двух отделений гимназии в одно с целью сокращения числа учителей, то предполагалось в классе рассаживать дворян и разночинцев на двух сторонах класса, с разделением его низкими перилами, на дворянской половине пол несколько приподнять, учебные столы обить зеленым сукном или кожей и т. п., словом и в одном классе различить и отделить дворян от разночинцев.
Да и самый проект гимназии при Московском университете прямо преследовал две цели: подготовку к университетским занятиям и к практической деятельности. Потому проект вменял в обязанность родителям, отдающим детей в гимназию, наперед прямо заявлять, хотят ли они учить сына латинскому языку и "вышним наукам", или хотят его пустить в военную службу, купечество, определить к художествам, чтобы, сообразно с таким заявлением, можно было расположить его учение. А инструкция директору предписывала сообразовать учение с личными склонностями и способностями учеников: "при обучении наблюдать, чтобы разными понятиями (учеников) не отягощать и не приводить память в замешательство, а всякого по склонности во всякой науке стараться прилежно обучать, разве кто особенное понятие на склонность ко многим разным наукам окажет" 8. На деле это прекрасное педагогическое воззрение приводилось к тому, что начатки разных предметов "показывались" учащимся, по их выбору, в различных сочетаниях, а серьезного, основательного учения не было. Гимназия распалась на множество мелких отдельных курсов по разным предметам и совсем не была единой педагогической организацией.
Таким образом, приходится признать, что из попыток учредить общеобразовательные школы во время с Петра до Екатерины II ничего серьезного в педагогическом отношении не вышло, никаких общеобразовательных школ не возникло. Гимназии петербургская, московская и казанская были учреждения хаотические, без каких-либо общих обязательных курсов и притом с резким сословным характером. Кто чему хотел, тот тому и учился. Дворяне изучали в этих гимназиях новые языки, танцы, и, кроме того, им "показывались" начатки некоторых наук, нужных им в их шляхетской жизни; разночинцы учили латынь и "вышния науки", но в каких видах? Из любви к науке? Нет, для поступления в университет. А что такое был университет? С какою целью он был основан? Может быть, это было единственное общеобразовательное учреждение до Екатерины II?
Университет, по мысли его основателя И. И. Шувалова, был учреждением сословным и профессиональным. Он назначался для двух категорий граждан: для дворян и для разночинцев. Правда, у дворян были свои дворянские школы: сухопутный и морской кадетские корпуса, инженерная и артиллерийская академии и др., но не все дворяне, нуждавшиеся в образовании, туда попадали. Воспитываться же дома было дорого, приходилось довольствоваться такими домашними учителями, каких Бог послал, а между ними, по словам Шувалова, были и такие, "которые лакеями, парикмахерами и другими подобными ремеслами всю жизнь свою препровождали". Нужно было устроить образование подобных дворян. С другой стороны, оставался ряд профессий, в которые дворяне не шли, но которые были совершенно необходимы для правильной деятельности государственной машины, каковы ученая, педагогическая, медицинская и в значительной степени юридическая. Собственно дворянская профессия заключалась в военной и морской службе, отчасти — в гражданско-юридической, а по части образования — в изучении специальных военных и морских наук, новых языков, умения биться на рапирах, ездить на конях, танцевать, быть учтивым и разговорчивым и т. п. Университет по характеру своих профессий, не обещавших ни больших чинов, ни крупных должностей, был по плечу разночинцам и захудалым дворянам. Крупному, родовитому и сановитому дворянству было не место в университете.
Таким образом, при учреждении университета и после его основания можно было говорить пышные фразы о науках, их распространении в России, их пользе и влиянии, на каковые темы любили произносить актовые речи первые московские профессора (Барсов, Поповский, Шаден); можно было писать, как писал Шувалов, что Московский университет учреждается "по примеру европейских университетов, где всякаго звания люди свободно наукою пользуются"; но на самом деле Московский университет был профессиональной школой для двух сословий: дворян и главным образом разночинцев и готовил их непосредственно к практической деятельности в чисто государственных видах и интересах. Чистая наука как источник общечеловеческого образования оставалась еще неизвестной в России.
Итак, до Екатерины II в России не было ни одной общеобразовательной школы.
Список литературы
1. Пекарский П.П. Наука и литература при Петре Великом. СПб., 1862. С. 448, 454.
2. Разговор о пользе науки и училищ. Ответ на вопрос 119.
3. Нужно иметь в виду, что в петровских школах нередко учились лица взрослые и даже уже женатые, имевшие вами детей.
4. Разговор о пользе науки и училищ. Ответ на вопрос 116.
5. Шмидт Е. История средних учебных заведений в России. Спб., 1878. С. 80 и вообще о царствовании Александра I.
6. См.: Рождественский С.В. Материалы для истории учебных реформ в России в XVIII-XIX века. СПб., 1910. С. 126-279.
7. См.: Рождественский С.В. Очерки по истории систем народного просвещения в России в XVIII-XIX века. Спб., 1912. Т.1. С. 169-171, 221-228.
8. Рождественский С.В. Там же. С.204, 219.