Реферат: Исламское возрождение в Центральной Азии в XX - XXI вв.

Министерство образования и науки Российской Федерации

Федеральное агентство по образованию

ГОУ ВПО «Волгоградский государственный университет»

Кафедра новой и новейшей истории

Исламское возрождение в Центральной Азии в

XX - XXI вв.

курсовая работа

студентки 3 курса

факультета истории

и международных отношений

группы

Волгоград

2008

Исламское возрождение в республиках Центральной Азии (по

материалам зарубежных исследований) .

Либерализация религиозной политики в 1988–1989 гг. в СССР, по мнению некоторых зарубежных авторов, усилила приверженность народов региона к исламу, придала ему национально-освободительное значение.

При этом значительный вес имел национальный компонент, ибо ислам пережил советизацию только благодаря тому, что у коренных народов он ассоциировался с «национальной традицией».

Первые три года независимости во всех мусульманских районах бывшего СССР коренное население проявляло сильную тягу к истории и культуре ислама, богословскому и правовому учению. Несмотря на проявления исламистских настроений, развитие Центральной Азии нельзя ни в коем случае сравнивать с психологическими и идеологическими явлениями в арабском мире, вполне очевидными после проигранной в 1967 году войны Израилю. Чувство протеста против Запада, представлявшее в арабском мире важную психологическую основу успеха исламского движения, в Центральной Азии отсутствует. Религиозное оживление тесно связано со сдвигами в массовом сознании.

Для всех постсоветских государств «национальное возрождение» явилось психологическим пунктом суверенитета. Мобилизовав массы и способствуя крушению советской системы, оно одновременно воспламенило старые и новые межэтнические конфликты. Понятие «национальное возрождение» зазвучало на десятке языков в программах неправительственных организаций и неформальных групп. В исламских районах культурную основу национального возрождения представляла исламская религия.

Отношение к исламу в государствах Центральной Азии сильно разнится. Следует отличать ранне- и позднеисламизированные, оседлые и кочевые народы, те, которые оказали русской экспансии сильное сопротивление под религиозным флагом, например, кавказцы, и народы, пассивно воспринявшие жребий истории. Даже в относительно небольшом Кыргызстане существует большая разница между югом республики с его местами религиозного паломничества и восточными районами северного Кыргызстана, где строгие исламские нормы лишь незначительно регламентируют жизнь. Кроме того, представленный широким спектром течений — от традиционалистского варианта до модернистского — ислам в республиках Центральной Азии испытывает сильную конкуренцию светских проблем, например экономического самоопределения, экологии, языковой политики, которые, как правило, доминируют в программах народных фронтов и партий. Конечно, удельный вес той или иной проблемы зависит от местных условий отдельной республики. В Казахстане и Кыргызстане, например, исламская проблематика в общественных дискуссиях занимает более скромное место, нежели в Таджикистане и Узбекистане.

Анализируя религиозную ситуацию, зарубежные обозреватели испытывают определенные трудности в отношении проблем идентификации коренного населения. Дж. Кричлоу сетует, что даже в постсоветское время их эмпирическое изучение ограничено по политическим и практическим соображениям. Однако он уверен: идентификация является функцией социальной стратификации. Различные источники свидетельствуют, что, например, национальная идентификация (по сравнению с наднациональной и субнациональной) в большей степени присуща включенным в нынешнюю политическую систему социальным слоям (административные работники и специалисты). С другой стороны, менее образованные сельские жители привержены наднациональной (мусульмане) и субнациональной (район, племя) идентификации. Но такое отличие, полагает Дж. Кричлоу, не совсем точно. Чувство мусульманской принадлежности бывает сильным среди интеллектуалов, а клановые чувства сохраняют силу на высшем уровне; в то же время идеи национальной принадлежности могут охватывать низшие социальные группы, особенно если они живут в полиэтнической среде. Все же вполне очевидны утверждения о значительной приверженности сельского населения исламскому фундаментализму, который рассматривается с недоверием на высоком социальном уровне.

Д. Ритц считает, что проблема идентификации центральноазиатов намного сложнее некоторых схем. Например, после краха советской системы Пакистан рассчитывал на сильное оживление ислама в Центральной Азии. Предполагалось, что под личиной советского гражданина Средней Азии скрывался настоящий мусульманин, проявить свою подлинную суть которому препятствовали определенные обстоятельства. Такой подход, продолжает автор, исходил из следующего концептуального допущения: якобы политическая идентификация, навязанная коммунистической системой среднеазиатам помимо их воли, носила искусственный характер, затушевывая подлинную идентификацию. Этот вывод, очевидно, делался, памятуя о подавлении религиозных свобод в 20–30-е гг., кровавых репрессиях, депортации верующих и части мусульманского духовенства. Но эта позиция, по мнению Д. Ритца, игнорирует происшедшие позже изменения в среднеазиатском обществе: воспитание новых поколений, социализированных в условиях и на ценностях, полностью противоположных традиционно мусульманским.

Предположения Пакистана принимали и другие страны. Считалось, что как только отпадет советская форма идентификации, то сразу и легко проявит себя мусульманское ядро личности. Такие же просчеты, полагает Д. Ритц, допускались и в отношении других регионов бывшего Советского Союза. Например, прибалтийские народы воспринимались в качестве наиболее европеизированных по сравнению с остальными народами СССР и, следовательно, приверженными идеям либерализма, демократии и рыночных реформ. Спустя три года после дезинтеграции СССР эти ожидания не оправдались.

Д. Ритц предполагает, что коренные народы Центральной Азии практикуют ислам до определенной степени, когда он не запрещает пользоваться новой свободой видеосалонов, поп-музыки, потребительством, т.е. мусульмане часто придерживаются чисто утилитарного подхода к своей религии. Ислам приветствуют, если он доставляет блага, делающие жизнь более легкой, комфортной. Теоретически говоря, их мусульманская идентичность в значительной мере ситуативна.

Знакомство со средствами массовой печати центральноазиатских республик, полагают некоторые зарубежные авторы, создает впечатление религиозного возрождения, усиления религиозной активности, хотя, разумеется, ислам по-разному воспринимается в различных районах региона. Коллективное сознание народов Центральной Азии одновременно является субнациональным, национальным и наднациональным — другими словами, они идентифицируют себя в зависимости от обстоятельств как представители определенного племени или народа (узбеки, кыргызы, туркмены), или как центральноазиаты, или как тюрки (исключая таджиков).

Племенное или клановое сознание особенно важно в экономической, политической и культурной сферах. Например, кадры органов местного управления, образовательных и научных учреждений подбираются именно по признаку клановой принадлежности. Эта тенденция особенно отличает две республики — Кыргызстан и Таджикистан. Одно из самых больших отличий позиций интеллигенции и простого населения — отношение к религии. С точки зрения центральноазиата, быть мусульманином — значит принадлежать к коренному населению региона. В действительности здесь говорят, что немусульманин не может считаться кыргызом, таджиком или казахом. Однако ничто не мешает атеисту полагать себя мусульманином. Другими словами, исламский компонент стал прочной гранью национализма или национального сознания всех центральноазиатских народов как части национального наследия, причем без обязательной религиозной практики.

Ислам с момента своего появления продемонстрировал способность создавать политическую легитимность в исламском мире. Обращение к исламу обеспечило мощную новую основу индивидуальной и коллективной идентификации, не затрагивая при этом первоначальной этнической принадлежности тюркских народов Центральной Азии. Традиционное исламское общество Центральной Азии было, конечно, ослаблено деисламизацией, социальными и культурными преобразованиями советского времени. Тем не менее мусульманам удалось адаптировать светские установления и нормы к исламским ценностям и символам. С 1988 года центральноазиаты начали возрождать ислам, который обладает потенциалом массового применения. Вопрос заключается только в том, примет ли исламское возрождение форму индивидуального сознания и поведения или он пойдет путем, аналогичным иранскому при аятолле Хомейни.

В советский период ислам рассматривали в качестве «национальной традиции». Очень отчетливо выступает местное значение ислама. «Возрождение» религии осуществляется в последние годы особенно на уровне традиционных институтов, таких как махалля, имеющих ограниченный круг деятельности. В советское время активность, институты и участники неофициального ислама связывались с определенными местностями, семьями. Субнациональная дифференциация не в последнюю очередь дополнялась уже существующей неравномерной исламизацией отдельных регионов Центральной Азии. Пример тому — противоречия севера и юга Кыргызстана, где отразились региональные отличия исламской религии, неодинаковое выражение религиозности: на севере — исламо-анимистский синкретизм кочевников, на юге — центр исламского традиционализма.

Многие зарубежные обозреватели отмечают религиозные импульсы постсоветского периода: открываются мечети, исламские школы, предлагающие общеобразовательное и религиозное обучение. Поддержку исламу оказывают местные правительства, частные пожертвователи, зарубежные государства, включая Саудовскую Аравию и Иран. В Кыргызстане в середине 90-х годов действовало 1225 заново построенных или отреставрированных мечетей (Бишкек, Ош, Нарын, Талас и т.д.). Строительство и реконструкция культовых зданий нередко ведется на народные деньги; свою лепту вкладывает государство. В Бишкеке, Оше и Караколе открыли двери медресе — мусульманские учебные заведения. В столице организован Исламский университет имени Хазрети Умара; в Оше — высшее исламское медресе; в Ошском государственном университете — теологический факультет. Кыргызстанцы обучаются также в Бухарском медресе и Ташкентском исламском институте.

Мусульманское духовенство Кыргызстана заявляет о себе широким участием в общественно-политической жизни республики: политических акциях, национальном движении, печатных и устных выступлениях и т.д. В 1991 году была основана газета мусульман республики «Йыман», тогда же состоялся учредительный съезд представителей мусульман всех национальностей республики — Исламский центр. Широко отмечаются религиозные мусульманские праздники. По данным опроса выяснилось, что 44,1% респондентов в целом по республике, включая сельское и городское население, празднуют Курман айт и Орозо айт: 12,8% празднуют также, не соблюдая религиозных обрядов. В сельской местности, где традиционные устои держатся крепко, доля опрошенных людей, отмечающих эти праздники, больше, нежели среди городских кыргызов. В частности, 57,3% респондентов-сельчан празднуют Курман айт и Орозо айт, 14,4% празднуют их без соблюдения религиозных ритуалов, т.е. на селе более двух третей жителей отмечают эти религиозные праздники.

В постсоветский период широко публикуется религиозная литература: собственно Коран, методические указания по его изучению и т.д. О возросшей исламизации жизни кыргызов свидетельствует паломничество (хадж) в Мекку. И все же, резюмирует Р. Куллен, ожидания некоторых стран Среднего Востока, что в Кыргызстане и других странах Центральной Азии ислам превратится в радикальную, революционную силу, угрожающую интересам Запада, не оправдались. Во-первых, 98% мусульман Центральной Азии — сунниты, что крайне осложняет позицию наиболее радикального исламского духовенства Ирана, пытающегося завоевать здесь место «под солнцем». Во-вторых, ислам никогда не занимал высокой общественной ступеньки в досоветских обществах Средней Азии, как это было у ее соседей. Особенно верно данное утверждение в отношении кыргызов, казахов и туркмен. В советское время мусульманское духовенство действовало под строгим контролем государства. Официальный ислам шел на идеологический компромисс с атеистическим государством, которому он был обязан своим существованием. Официальный ислам утверждал, что он не столько противостоит марксизму-ленинизму, сколько сосуществует с ним. Мусульманское духовенство предъявляло умеренные требования к верующим, пяти основным заповедям религии. Закят, хадж и Рамадан признавались незаконными с 20-х годов и в практике религиозных обрядов. В-третьих, политическая элита стран Центральной Азии привержена концепции светского государства. Ее собственные интересы диктуют именно такую позицию. Идеальным вариантом для нее являются взаимоотношения религии и государства в Турции. Политическая элита не может допустить, чтобы исламская религия явилась средством выражения разногласий и сопротивления.

М.Б. Олкотт писала, что второй «картой», которую хотели разыграть лидеры Центральной Азии, был ислам, «карта» больше этническая, чем религиозная, потому что, памятуя о кратком периоде исламо-теократического правления в Таджикистане, все они заявляли о создании светских, секуляризованных обществ. Нет сомнения в том, что основной интерес к исламу диктовался финансовыми соображениями, поскольку богатые нефтью государства Персидского залива были весьма привлекательными в качестве инвесторов и деловых партнеров. Свою роль, конечно, сыграли Турция и Иран, предлагавшие различные модели интеграции ислама в экономическую реальностью По мнению М.Б. Олкотт, отношение к исламу в Кыргызстане и Казахстане более деликатное по сравнению, например, с Туркменией, где С. Ниязов стремился создать образ правоверного мусульманина. В Кыргызстане незначительная по численности, но важная по своему общественному статусу русская община оказывает сильную поддержку президенту А. Акаеву. Установив в качестве государственных два главных мусульманских праздника, он все же не использует в своей дипломатии мусульманское наследие, о чем свидетельствует его поездка в Иерусалим.

Исламская оппозиция находится на периферии политической жизни благодаря религиозной терпимости кыргызов, а также тому обстоятельству, что четвертая часть населения республики немусульмане. Официальные лица Кыргызстана заявляют, что слабость исламской партии обусловлена правительственной поддержкой многопартийной системы; кроме того, муллы в Кыргызстане были, как правило, выходцами извне, например татарскими мигрантами. Поэтому в республике отсутствует местное этническое исламское руководство, которое могло бы играть политическую роль, как в Таджикистане. Исламская партия возрождения действует тайно и не пользуется популярностью. Будучи аполитической силой, ислам остается источником культурного вдохновения и культурной идентификации, полного отчуждения от коммунистического прошлого, нежели нового политического будущего.

Халид Дуран советует отличать исламизм от ислама. Исламистам, как известно, приходится туго в странах–твердынях ислама, например Сирии и Тунисе, где они испытывают сильные гонения. Поэтому исламисты настойчиво расширяют свое влияние на другие государства, навязывая собственные представления о политической миссии ислама. В Афганистане до 1978 года исламисты имели небольшое количество сторонников, и только советское вторжение в страну, сильные манипуляции движением сопротивления со стороны Пакистана, Саудовской Аравии и Ирана позволили исламистам одержать победу в Кабуле. До 1980 года основу сопротивления составляли независимые националисты, но позже под перекрестным огнем коммунистов и исламистов они были вынуждены «сложить свои знамена». Свой успех в Афганистане исламисты попытались повторить в новых мусульманских республиках Центральной Азии. Однако в конечном счете соперничающие зарубежные силы натолкнулись на гранит центральноазиатской самобытности. В Казахстане и особенно Кыргызстане это проявилось совершенно отчетливо, ибо казахи и кыргызы чувствуют себя в большей мере родственными корейцам, чем арабам.

Вышедшие из советского времени, политические руководители должны придерживаться религии, но это вовсе не означает, что они должны быть исламистами. Исламисты могут иметь успех главным образом благодаря экономическим неурядицам. Отталкивающий пример Ирана, конечно, не вдохновляет, но скорее является своего рода лекарством против исламизма. Саудовская Аравия, вероятнее всего, обретет врагов, нежели друзей, поскольку ее интерпретация ислама враждебна культуре и носит антиинтеллектуальный характер. Что же касается Турции, то вряд ли, оправдывая высокие ожидания обедневших родственников в Туркестане, она в силах удержать новые республики от рискованных авантюр, к которым их могут подтолкнуть огромные внутренние трудности.

А. Рашид считает, что серьезные проблемы может доставить ваххабитское движение. В 1992 году, распространяясь из Ферганской области, оно затронуло Ош и некоторые другие южные города Кыргызстана. Ваххабиты начали возводить мечети и медресе, чтобы приобщить кыргызов к исламу и воспрепятствовать деятельности западных христианских фундаменталистов, особенно активных в Бишкеке. Выбор Ферганы в качестве центра ваххабитского движения диктовался, во-первых, исламскими настроениями местных жителей, во-вторых, ее географическим положением, позволяющим ваххабитам опутать своей деятельностью Узбекистан, Таджикистан и Кыргызстан.

Летом 1992 года в Оше началось строительство крупной ваххабитской мечети и медресе на деньги Саудовской Аравии. К концу года ваххабиты основали новую мечеть в Бишкеке. Имамы этой мечети объяснили, что они вынуждены были обратиться к ваххабитам, поскольку руководство республики не финансировало строительство мечети. Президент А. Акаев выразил опасение по поводу распространения исламского фундаментализма ввиду гражданской войны в Таджикистане. Фундаментализм, по его словам, является орудием террора.

Несколько слов об истории ваххабизма. Ваххабизм — религиозно-политическое течение, возникшее в Центральной Аравии (Неджде). Основателем его был Муххамед ибн абд аль-Ваххаб (1703–1787 гг.). Главный догмат ваххабизма — вера в единобожие. Основываясь исключительно на тексте Корана и сунне, отрицая любые толкования и разъяснения, ваххабиты усматривали многобожие (ширк) во многих обычаях, давно допускаемых правоверными. Ни пророки, ни святые, по мнению ваххабитов, не могут обладать познанием сокровенного, если только Аллах не дарует им его свыше. Считать их заступниками — значит ставить какую-то другую силу выше могущества Аллаха (только в день страшного суда пророк Мохаммед получит от Аллаха власть для заступничества).

Ваххабиты — «пуритане ислама» — не допускают почитания чего-либо сотворенного, например, чтобы мусульмане простирались перед могилой, даже если это могила пророка, или чтобы с благоговением обходили вокруг нее или целовали камень, считающийся святым. Ваххабиты порицают суеверия (приметы, ворожба), запрещают курение, музыку, танцы, спиртные напитки.

Сегодня даже во многих мусульманских странах резко отрицательно относятся к ваххабизму. Имам Хомейни в свое время писал, что король Саудовской Аравии Фахд «распространяет ваххабизм — это сплошь безосновательное и фанатичное поветрие». Ваххабизм снискал себе, в целом, дурную славу вследствие религиозного фанатизма, религиозной нетерпимости, подрывной пропагандистской деятельности и терроризма.

Первые сведения о деятельности ваххабитов в Кыргызстане появились в 1991–1993 гг. В 1997 году, по данным Министерства Национальной Безопасности Кыргызской Республики, у нас побывало 39 исламских проповедников из Пакистана, Саудовской Аравии, Ирана, Афганистана. В Джалал-Абаде изъято более 400 книг ваххабитского содержания. 1998 год свидетельствует: ваххабиты не довольствуются пропагандистской деятельностью, хотя и она представляет собой серьезную угрозу обществу, но ведут активную подготовку террористических актов. Весной нынешнего года МНБ установило факт террористической подготовки за границей некоторых молодых жителей республики. В Кыргызстане действует незаконная религиозно-террористическая организация «За свободный Восточный Туркестан», членами которой являются более 200 человек. При обыске в селе Покровка обнаружены видео- и аудиокассеты ваххабитских проповедей. Получена информация о закупке огнестрельного оружия, обнаружены финансовые документы, свидетельствующие о содержании 29 человек, отправленных в разное время на обучение в Пакистан.

В июне 1998 года в Оше под Сулейман горой был совершен террористический акт, жертвами которого стали два человека. Почерк хорошо известен — ваххабиты. Республиканская пресса последнее время держит на пульсе проблему ваххабизма в Кыргызстане. Опубликован ряд материалов, разоблачающих деятельность ваххабитов. Полагаем, что это вполне актуально, ибо самоуспокоенность в вопросах деятельности религиозных, фанатичных сект может сослужить плохую службу обществу. Правда, на наш взгляд, этим материалам не хватает глубины исследования проблемы и, в этом отношении, полагаем, уместна квалифицированная оценка специалистов-исламоведов. Нельзя сбрасывать со счетов опыт пропагандистско-идеологической работы советского времени, прежде всего ее организации, масштабности, напористости. К сожалению, в последние годы в обществе и государстве пустила глубокие корни концепция «деидеологизации», отказа от идеологических подходов. Но разве весь мир стал в одночасье безыдейным? Или ваххабизм, например, не представляет собой вполне определенную идеологию? Вполне очевидно, что государство в последние годы самоустранилось от идеологической работы, видимо, считая ее чем-то второсортным. Нам кажется, что государство обязано иметь развитую концепцию идеологической работы, используя, подчеркнем еще раз, опыт недалекого прошлого, хотя, разумеется, задачи сегодня иные и не все из исторического багажа можно взять на вооружение.

Несмотря на рост фундаментализма, заявляет А. Рашид, кочевое происхождение кыргызского общества, допускающее гораздо большую свободу поведения женщин, ставит исламскую религию в тесные рамки по сравнению с другими районами Центральной Азии. В прошлом женщины вынуждены были работать бок о бок с мужчинами. Высокая детская смертность вынуждала женщин работать, поскольку детский труд в горах было гораздо сложнее использовать, нежели в степи. Сегодня женщины составляют 60% рабочей силы в селе и выполняют всю повседневную работу дома. Кыргызская женщина не носит паранджи и зачастую молится вместе с мужчинами, что не принято у других мусульман.

Да и в целом в Центральной Азии популяризация исламского фундаментализма наталкивается на серьезные препятствия. Сказывается также проживание этнических меньшинств, что препятствует исламским партиям создать движение, могущее пересечь этнические границы. Более того, этническое деление и соперничество, которые повсюду возрастают в Центральной Азии, будут выступать против единых форм фундаментализма. Высокий уровень грамотности, сильное влияние славянской, а ныне западной культуры, развитие рыночной экономики, социально-политический и экономический хаос в Таджикистане и Афганистане при исламских режимах сдерживают людей от участия в фундаменталистском движении.

Остановимся вкратце на рассуждениях зарубежных авторов по проблеме соотношения демократии и ислама. Можно ли предложить, пишет один из них, что авторитарная политическая культура, усвоенная среднеазиатами при советском контроле, не оставляет простора для появления и развития демократических идей? Не стоят ли среднеазиаты перед альтернативой: либо командно-административная система прошлого, либо исламский фундаментализм? Ислам также совместим с демократией, как христианство и иудаизм. Западу следует переоценить свою антиисламскую риторику и понять, что ислам может поощрять стабильность и демократические институты. Убеждение в иррациональности ислама и приверженности его фундаментализму просто неверны.

А. Хан в одной из своих статей обсуждает несколько вопросов: какое же влияние оказывает традиционная религия на развитие местного национализма? Не подкрепляется ли национализм исламскими догмами и обычаями или националисты принимают религию для того, чтобы усилить свое влияние среди населения, образ жизни которого в основных чертах остается исламским? Не является ли ислам силой, способствующей сплочению различных народов? Почему, наконец, связь ислама и национализма стала политическим вопросом в самом регионе и среди вполне определенных кругов в Центральной Азии и Москве?

В поисках ответов на эти вопросы А. Хан анализирует положение официального и неофициального ислама, а также исламские традиции, обычаи населения государств Центральной Азии. По мнению А. Хана, советская национальная политика реализовала идею отдельных национальных культур и идентичности, основанной на этнолингвистическом критерии. Важнейшим доводом в пользу такой политики был страх Москвы панисламизма, который еще до 1917 года применялся в качестве лозунга среднеазиатов. Москва поощряла и пыталась увековечить межплеменные и межкультурные разногласия. Естественным результатом чего явилось слияние исламских чувств с национальным сознанием, которое можно назвать «исламским по форме и национальным по содержанию».

Означает ли это, что ислам цементирует различные национальные движения в Центральной Азии? А. Хан затрудняется дать ответ. Мол, если в Таджикистане часть интеллигенции привержена исламу и слышатся призывы к созданию исламского государства, то не обязательно, чтобы оно основывалось на законах шариата, но скорее на таджикском национальном наследии, нежели русском. Однако нельзя исключать вероятности того, что под воздействием исламской революции и растущего признания роли ислама как политического оружия против Москвы исламский компонент укрепится на всех уровнях национального сознания и деятельности жителей региона. Трудно предсказать будущее Центральной Азии. Однако несомненно, что, по крайней мере, молодое поколение привержено одновременно исламу и национализму. Хотя среднеазиаты идентифицируют самих себя как мусульмане, политическое значение идентификации не будет ясным в нынешних политических обстоятельствах, если не принимать во внимание очевидное коллективное мусульманское «мы» против «они» (русские и другие славяне). Ислам может в будущем явиться фактором объединения. Неблагоприятные социально-экономические условия в регионе, особенно безработица среди молодежи, отсутствие жилья и т.д., могут вызвать легко воспламеняемую ситуацию, как это было в Алматы, Ашхабаде, Небит-Даге, Ферганской долине, Новом Узгене.

Каковы же международные аспекты исламского оживления в республиках Центральной Азии? Не представляет ли он угрозу северному соседу — России? А. Хан считает, что серьезной проблемы нет. Дескать, отношения России с республиками Центральной Азии, включая Казахстан, следует анализировать без часто повторяемых мифов. Крупнейший из них — опасность исламского фундаментализма для России и российских государственных интересов. Мусульманский фундаментализм существует примерно 1000 лет. На Среднем Востоке и в Южной Азии он появился в XIII — начале XIV века. Возникновение фундаментализма в этом регионе обычно связывают с Фахруддином Заради. В XVIII веке выдающимся ученым исламского фундаментализма был Шах Валлилах. Фундаментализм сам по себе не опасен. Среди его лидеров были и есть деятели, заслуживающие уважения. Решающий фактор — ориентация лидера, его социальные, экономические и политические цели и, наконец, методы достижения их.

Существует и другое мнение. Г. Фуллер полагает, что исламский фактор может бросить вызов по крайней мере в двух сферах, имеющих важное значение для России. Ислам представляет собой всю возрастающую сторону центральноазиатской идентичности региона, который стремится к современности. Не будучи серьезным фактором политики государств Центральной Азии, он весьма важен в отношениях с Россией, поскольку в религиозной области лежит одно из основных отличий между ними. Ислам становится, таким образом, элементом самого национализма. Ислам и национализм, видимо, превратятся в тандем, взаимодополняя друг друга, что должно беспокоить Москву.

Возрождение ислама и отношения с Россией.

В государствах Ценральной Азии (ГЦА) возрождение ислама носит преимущественно "мягкие" формы.

Культурные измерения ислама преобладают над религиозными. Это обстоятельство качественно отличает направление исламской ориентации центральноазиатского региона от стран арабского мира и Ирана. Обозначилась и внутренняя градация. В Казахстане, Киргизии и Туркмении восстановление позиций ислама умеренное и не создает напряженности. Иное положение сложилось в Таджикистане и Узбекистане. Страх, вызванный возможным распространением радикального ислама, привел к жесткому давлению на исламские силы со стороны правительства. В этих странах оседлого этноса сложилась авторитарная модель построения светского государства, что исключает значительные уступки исламским элементам оппозиции. Кочевые этносы трех других государств Центральной Азии вовсе не имеют прочных корней исламской культуры.

Опасения по поводу исламского экстремизма в Центральной Азии оказались неоправданными. Насилие как метод политической борьбы не получило распространения. Проявления как антироссийских, так и антизападных настроений не приобрели массового характера. Нечего и говорить о создании единой модели исламизации в регионе, а официальные религиозные структуры с момента распада СССР находятся под бдительным контролем со стороны официальных правительственных органов.

Большинство мусульман Центральной Азии - последователи суннизма, доминирующего течения ислама, не имеющего, в отличие от шиитского Ирана, клерикальной касты. Они придерживаются традиций Ханафитской школы, которая отличается от других теологических учений умеренностью. Нет жестких требований по исполнению мусульманами ритуальных процедур. Допускается, наравне с божественной интерпретацией, рационалистическое толкование исламских догматов. Можно молиться не только на арабском языке. Умеренными являются взгляды по вопросам развода, положения женщины в обществе и т.п. Высока толерантность по отношению к иным позициям.

Кроме того, в Туркмении и Киргизии ощущается заметное присутствие суфизма, другого религиозного направления, которое несовместимо с проповедью фанатизма и экстремизма. Структура его религиозных органов децентрализована, некоторые религиозные общины принимают в свой состав женщин.

Шиитские меньшинства представлены в основном исмаилитами

Горно-Бадахшанского района Таджикистана и узбекскими общинами в Самарканде, Бухаре и Ташкенте. Но, как и в случае с суннитами, среди шиитов этих регионов фундаментализм радикального толка не пустил корней. Смягчающий эффект на процесс исламского возрождения в Центральной Азии оказывают и этнические факторы. Один из них - противоположность радикального ислама, но несет националистический заряд. Речь идет о пантюркизме, наиболее секуляризированном и прозападном направлении политического ислама.

Основы пантюркизма были заложены в конце XIX в. теоретиками турецкого национализма Исмаилом Гаспирали и Юсуфом Акчюра, а также Зия Гек Алла и Ахмедом Агаевым. В политической истории Турции идеи пантюркизма получили широкое развитие в 1908 г., с приходом к власти младотурок. Тогда эти взгляды использовались как орудие против колониальных притязаний европейских держав, а также для устранения из турецкого языка персидского и арабского влияния.

В новейшее время в идеологии праворелигиозных турецких организаций трактовка пантюркизма приобрела более радикальный характер - проекты создания "государства великого Турана", охватывающего мусульманское население тюркоязычной (карачаевцы, балкарцы, кумыки, ногайцы и др.), вайнахской (чеченцы, ингуши) и дагестанской (аварцы, лезгины и др.) языковых групп на Кавказе, Ближнего и Среднего Востока (туркмены, узбеки, казахи, киргизы, уйгуры и др.), а также Татарию, Башкирию и Якутию. Потенциальную опасность подобных идей нельзя недооценивать, ведь в России проживает около 20 млн. мусульман.

Идеи пантюркизма, однако, на официальном уровне в Анкаре широкого хождения не имеют. Первоначальная эйфория после обретения центральноазиатскими республиками независимости сменилась прагматизмом. Период бурного общения Турции с ГЦА пришелся на первую половину 90-х. В 1992 и 1994 гг. прошли встречи на высшем уровне руководителей тюркоязычных государств. В 1995 г. в Бишкеке состоялось празднование тысячелетия киргизского эпоса "Манас". Затем пришло понимание того, что, не считая определенных культурных и дипломатических рычагов, Турция не располагает достаточными финансовыми и техническими ресурсами для глубокого проникновения на пространства Центральной Азии. Кроме того, Анкара вынуждена бросать силы на решение внутренних проблем, включая гражданскую войну с курдами и противодействие фундаментализму в собственной стране.

Со стороны ГЦА желание заменить одного "старшего брата" другим не идет в основном дальше риторики. Здесь давно сложились политические элиты, которые не заинтересованы в политическом опекунстве. Они поглощены решением внутренних проблем, а не раздуванием внешнеполитических амбиций. ГЦА входят в число 25 "внутриконтинентальных" государств, самых слаборазвитых в мире.

Другой фактор - этнический сепаратизм - ставит более серьезное препятствие на пути развития радикального ислама в ГЦА, но одновременно привносит не менее острые проблемы. Этнический сепаратизм оказывается не совместимым ни с пантюркизмом, ни в целом с панисламизмом. Как все политические идеологии, последние требуют для своего распространения высокого уровня национального и межнационального единства и массовой поддержки. Этническая же карта ГЦА крайне пестра.

Иранские, тюркские и монгольские этносы сильно смешаны. Серьезное соперничество в местных конфликтах происходит почти полностью по линии

"мусульмане против мусульман", а не "мусульмане против немусульман". В Узбекистане столкнулись интересы узбеков и турок-месхетинцев, узбеков и таджиков, в Киргизии - киргизов и узбеков, в Таджикистане - северных и южных региональных мусульманских клановых группировок. В Казахстане и Туркмении соперниками выступают "великая", "средняя" и "малая" орды - наиболее влиятельные местные кланы. В Киргизии лидеры Джалал-Абадской области претендуют на важные правительственные посты. В противном случае они угрожают созданием самостоятельного Южнокиргизского государства. Эти примеры говорят о том, что с ходом времени локальные этнокультурные типы ислама приобретают все более выраженную национальную окраску. Таким образом, одним из составляющих этнического национализма является ислам, а не исламский фундаментализм и уж никак не радикальный ислам. Правильнее говорить о "народном синкретическом исламе" в Центральной Азии, в создании которого помимо ислама участвовали языческие культы, зороастризм, раннее христианство, манихейство и другие религиозные течения.

История последних лет продемонстрировала, что государства Центральной Азии явно негативно относятся к попыткам политизации ислама.

Радикализм и экстремизм в Центральной Азии.

Радикальные и экстремистские субъекты – это наиболее активная и самая малочисленная часть исламского движения в любом регионе мира, в том числе и в Центральной Азии. Следует, однако, отметить, что многие отождествляют понятия «исламский радикализм» и «исламский экстремизм»... Такой подход представляется несколько неполным, поскольку не отражает в полной мере сути как первой, так и второй группы субъектов движения, между которыми существуют как сходства на уровне стратегии ведения политической борьбы (обе стоят на позициях исламизма), так и различия на уровне тактики (эти субъекты прибегают к использованию совершенно разных методов и средств достижения своих целей).

К категории субъектов радикального ислама относятся исламские политические организации, партии и движения, прибегающие в практике своей деятельности к относительно мирным, не насильственным, но противоправным методам ведения политической борьбы (несанкционированные властями демонстрации протеста, незаконное распространение агитационных материалов и другие акции). К этой группе субъектов относятся исламские партии и движения, которые возникли в странах Центральной Азии после 1991 г. на легальной основе и на первых порах не вступали в конфронтацию с властями, ратовавшие за наведение порядка во всех сферах общественной жизни. Со временем, по мере прекращения эффективного диалога с государством, наиболее радикальные и непримиримые субъекты этой группы уходят в подполье, тогда как менее фанатично настроенные исламисты постепенно переходят на позиции конформизма, инкорпорируются в структуры власти (парламенты и органы местного самоуправления) и продолжают вести диалог с властями В группу субъектов экстремистского ислама, напротив, входят исламские политические организации, партии и движения, также стоящие на позициях исламского радикализма (исламизма), но, в отличие от радикальных субъектов, использующие в практике своей деятельности противозаконные насильственные и диверсионно-террористические методы достижения своих целей. К экстремистским субъектам исламского движения в Центральной Азии следует отнести те партии и движения, которые, появившись в начале 1990-х гг. как субъекты радикального ислама, впоследствии стали прибегать к тактике ведения диверсионно-террористической войны.

Центром как радикального, так и экстремистского ислама в Центральной Азии является Ферганская долина. Это - самый многонациональный регион с самой высокой плотностью населения во всей Центральной Азии. По потенциалу этнической, экологической, общественно-социальной и экономической конфликтности он давно уже стал одним из самых взрывоопасных регионов в Евразии. Дефицит орошаемых земель, тяжелые социальные условия, большая хроническая безработица и «информационный голод» в любой момент могут спровоцировать насильственные акции населения под религиозными лозунгами.

Для более глубокого понимания вышеназванных групп субъектов центральноазиатского исламского движения необходимо рассмотреть каждую из них в отдельности. Рассмотрение целесообразно начать с радикальных партий и движений.

Субъекты радикального ислама в Центральной Азии

Анализ литературы и материалов СМИ позволяет предполагать, что радикальные субъекты центральноазиатского исламского движения неоднородны. С 1990 г. в центральноазиатском регионе сформировалось два «поколения» исламских организаций радикальной направленности.

Радикальные исламские движения первого поколения

Субъекты этой группы сформировались в конце 1980-х - начале 1990-х гг. и представляли собой совокупность партий и организаций исламской направленности, действующих на территории Центральной Азии и ведущих борьбу за претворение в жизнь своих программных установок мирными средствами. Субъекты данной группы применяли в практике борьбы такие методы как агитация и пропаганда своих идеалов (демонстрации, митинги, выпуск печатных пропагандистских материалов). На первом этапе своего существования субъекты этой группы не находились в оппозиции к властям республик. Однако постепенно диалог «государство – исламские партии и движения» ведется все менее эффективно, что заканчивается попаданием этих субъектов в разряд противозаконных. В свою очередь, подвергнувшись репрессиям со стороны властей, радикальные субъекты этой группы отказываются от ведения диалога с властями и окончательно становятся на путь непримиримой идеологической конфронтации.

С точки зрения географии распространения влияния первое поколение радикальных субъектов исламского движения в Центральной Азии можно отнести к разряду «традиционных» исламских организаций (активисты которых привязаны к определенной территории и не могут действовать за пределами границ региона). В отличие от «нетрадиционных» исламских партий и движений, действующих во многих регионах мира, центральноазиатские радикальные субъекты движения первого поколения отличает «узость» и «одноступенчатость» программных установок (к примеру, необходимость борьбы за создание государства Халифат в Центральной Азии; свержение правящих режимов и замена их исламской формой правления). Наглядным примером первого поколения радикальных субъектов исламского движения в Центральной Азии является Партия исламского возрождения (ПИВ), которая появилась на «юге» региона еще в 1970-х гг. Целью этой организации была провозглашена мирная борьба за торжество ценностей ислама и создание в регионе исламского государства (Халифат). Партия финансировалась из добровольных пожертвований и доходов от коммерческой деятельности. После 1991 г. в Таджикистане и Узбекистане возникли республиканские организации этой партии - Партия исламского возрождения Таджикистана (ПИВТ) и Исламская партия возрождения (ИПВ) в Узбекистане. К другим примерам первого поколения радикальных исламских партий и движений в регионе относятся: Движение «Адолят», «Одамийлик ва инсонпарварлик», а также следующие субъекты:

- на «юге» Ферганской долины возникли формирования «Таблих», «Адолят уюшмаси» («Общество справедливости»), «Ислом Лашкорлари» («Воины ислама»), «Товба» («Покаяние»), «Нур» (Свет»);

- на «севере» - «Акылсунат Уал-Жамагат», «Даиват Уль-Ишрат», радикальные мусульманские общины «Какандский Ир», «Тарихатшылар» (Казахстан).

Радикальные исламские движения второго поколения

Данная группа субъектов отличается от первой тем, что в своей борьбе со светскими режимами Центральной Азии ее субъекты, сделав выводы из опыта борьбы организаций первого поколения, стали использовать качественно новый арсенал методов и средств. Противостояние властям ведется уже не на традиционном уровне акций протеста (демонстрации, листовки и другие формы выражении недовольства), а на уровне информационного противостояния с использованием методов ведения информационной войны. Ставка уже делается на более активную идеологическую работу с населением. Радикальные исламские организации второго поколения активно распространяют в регионе нелегальную исламскую литературу, одновременно завоевывая позиции в виртуальном пространстве, проводя исламистскую агитацию в сети Интернет. Другой важнейшей составляющей деятельности радикальных центральноазиатских исламских движений второго поколения является вербовка представителей властных структур республик региона.

Отличительным свойством радикальных центральноазиатских исламских организаций второго поколения является транснациональный характер их деятельности. Второе поколение исламских партий и движений, в отличие от первого, принадлежит к разряду «нетрадиционных» религиозных организаций. Организации этого поколения формируются по сетевому принципу, вследствие чего правоохранительным органам трудно контролировать деятельность их членов. По мере ужесточения репрессий в отношении этих субъектов движения, они перешли на более формализованную систему рекрутирования своих членов, что также затрудняет их поимку и дознание.

В целях конспирации своей деятельности структура радикальных исламских организаций второго поколения формируется по принципу базовых ячеек – «халька». «Халька» состоит из 5-6 человек и является основой партийной структуры, затрудняющей возможность провала.

Новые члены организации рекрутируются преимущественно из числа выпускников вузов, а также из среды маргинализированной молодежи. Каждому «новобранцу» предлагается в свою очередь создать свою партийную ячейку на местах. Благодаря современным средствам связи эти организации создают целую сеть филиалов не только в странах Центральной Азии, но и в государствах Европы и Арабского Востока. Организации этой группы используют новейшие информационные технологии, позволяющие вести борьбу с территории «третьих» стран, вне зоны действия законодательных актов центральноазиатских республик. К подобного рода организациям следует отнести, в первую очередь, партию «Хизб ат-Тахрир аль-Ислами» («Партию исламского возрождения»).

В литературе достаточно подробно описаны история ее появления и дальнейшей деятельности. Поэтому нет смысла ее повторять. Можно только заметить, что на первых порах эта партия вела мирную пропаганду своих целей, не вступая в конфронтацию с государством. Однако ее растущая популярность вызвала недовольство властей, вследствие чего партия перешла на нелегальное положение. В ее устав были внесены положения о глубокой конспирации ее лидеров. Пропагандистская работа и нелегальное распространение литературы оставались приоритетными в ее деятельности. После распада СССР эта партия стала активно осваивать центральноазиатский регион. Первые «халька» «Хизб ат-Тахрир» появились в Фергане, Андижане, Ташкенте (1992-94 гг.), а затем а Таджикистане и Кыргызстане. Можно отметить, что, в отличие от первого поколения радикальных исламских партий и движений, программные установки которых были одноступенчатыми (активисты движения «Адолят» не шли дальше первоначальных требований), их второе поколение перешло к использованию т. н. «множественного целеполагания» (то есть вместо одной стратегической цели субъект движения выдвигает несколько). Примером может служить «трехуровневая» программа партии «Хизб ат-Тахрир»:

1. создание исламской партии;

2. интеграция в мировое исламское движение;

3. создание государства Халифат.

Все правительства центральноазиатских государств объявлены лидерами этой партии неисламскими, а причина всех бед объясняется отсутствием исламской системы правления.

Несмотря на запрет деятельности «Хизб ат-Тахрир», члены этой организации в силу различия в законодательных актах республик Центральной Азии, отсутствия достаточной координации силовых структур и прозрачности границ между государствами легко передвигаются и успешно конспирируются в основном в киргизской части Ферганской долины.

В 1996-98 гг. от партии «Хизб ат-Тахрир» отделились группы «Акромийлар» и «Хизб ан-Нусра», отличительной чертой которых является их приверженность более скрытым и радикальным методам ведения борьбы.

Партия успешно использует информационные технологии. На официальном сайте партии на восьми языках мира содержится информация по программе партии, целях и задах деятельности, а также о выпущенных листовках и книгах.

Субъекты экстремистского ислама в Центральной Азии

Первое поколение исламских экстремистских организаций

Первое поколение этой группы субъектов появилось в Центральной Азии как реакция региональных исламистских сил на репрессии, проводимые в отношении них властями республик, а также на прозападный курс последних. Наиболее ярким примером исламских организаций этого поколения является Исламское движение Узбекистана (ИДУ). ИДУ - это исламистское вооруженное движение, основанное в 1996 г. и объединяющее в своих рядах граждан Узбекистана, Таджикистана и соседних государств. В его состав входят бывшие активисты многочисленных исламистских организаций Узбекистана, запрещенных президентом Исламом Каримовым в 1992-93 гг. Большинство членов ИДУ в начале 1990-х годов состояли в исламистских организациях «Адолат уюшмаси» (Наманган), «Исламская партия Возрождения» (основана в 1990 в Астрахани, узбекский филиал - в январе 1991 года), «Одамийлик ва инсонпарварлик» (Коканд), «Исламская партия Туркестана», «Ислом Лашкорлари» («Воины Ислама», Наманган) и др.

На примере ИДУ можно получить представление об особенностях этого поколения региональных экстремистских субъектов. Основными отличительными чертами этой группы субъектов движения являются:

Несетевой принцип формирования организационной структуры.

Особенностью первого поколения субъектов центральноазиатского исламского экстремизма является несетевой, «традиционный» принцип их формирования. В отличие от аналогичных организаций, формируемых по сетевому принципу (где подчинение происходит не в формате «верховный лидер – рядовые члены», а в формате «верховный лидер - лидеры среднего звена – рядовые члены», вследствие чего структура организации становится гибкой и легко адаптируемой к любым изменениям обстановки , а отсутствие единого руководства затрудняет борьбу с такого рода субъектами), структура центральноазиатских экстремистских субъектов формируется по несетевому принципу (т. е. основана на подчинении рядовых членов верховному командованию). По своей структуре они достаточно просты, а их активисты действуют в пределах государств региона и пользуются лишь финансово-материальной поддержкой транснациональных исламских организаций, фондов и движений . В практике своей деятельности эта группа субъектов движения довольно активно использует материально-технические и финансовые средства, поступающие по неофициальным каналам как от зарубежных, так и от региональных спонсоров.

Отход от первоначальных идеалов и криминализация деятельности с элементами наемничества. Вследствие определенной интернационализации регионального исламского экстремизма в ряды центральноазиатских исламистов вливаются боевики-исламисты из Афганистана, Пакистана, Индии, Бангладеш. Флуктуация в региональном масштабе отрядов вооруженных исламистов. Самым известным примером подобного рода «миграции» боевиков является вторжение в сентябре 1999 г. активистов ИДУ под руководством Д. Ходжиева из Таджикистана в Баткенский район Киргизии. Другим примером может служить марш-бросок отрядов Д. Намангани из Таджикистана (по требованию официального Душанбе формирования ИДУ должны были покинуть территорию Таджикистана) в Афганистан в мае 2000 г. Флуктуация боевиков в рамках Центральной Азии является составной частью общемировой флуктуации исламистов, принимавших участие во многих региональных конфликтах (в Афганистане, Югославии, Чечне).

Второе поколение субъектов центральноазиатского экстремизма: консолидация сил? Практика показывает, что к настоящему моменту первое поколение субъектов центральноазиатского экстремистского ислама переживает далеко не лучшие времена. Можно даже говорить о глубоком структурном кризисе, в котором оно оказалось. Использование экстремистами-исламистами старых методов ведения борьбы оказывается неэффективным и не приводит их к желаемым результатам. После разгрома основных сил движения «Талибан» в Афганистане и ужесточения репрессий в отношении исламистов в государствах Центральной Азии Исламское движение Узбекистана оказалось обезглавленным, лишившись большей части своего руководства (по сообщениям СМИ, летом 2002 г. в ходе одной из бомбардировок лидер ИДУ Д. Намангани был убит). Остатки формирований Движения пока еще продолжают оказывать относительно вялое сопротивление силам антиисламистской коалиции во главе с США. Справедливо задаться вопросом: по какому пути пойдет дальше развитие исламского экстремизма в Центральной Азии?

Представляется, что в скором времени, в связи со сложной внутри- и внешнеполитической обстановкой в странах Центральной Азии, под влиянием успехов международной коалиции в борьбе с исламским экстремизмом в стане регионального исламского экстремизма произойдет (а возможно, что уже и происходит) перегруппировка сил, вследствие чего уцелевшие субъекты первого поколения центральноазиатских экстремистских сил перейдут на качественно новый уровень ведения политической борьбы. В результате можно будет вести речь о появлении второго поколения субъектов экстремистского ислама в Центральной Азии.

Основной характеристикой этого поколения экстремистских сил станет синтез наиболее жизнеспособных качеств субъектов второго поколения радикального и первого поколения экстремистского ислама в Центральной Азии. Произойдет своего рода «конвергенция» опыта выживания обеих групп субъектов. По некоторым признакам эта конвергенция уже происходит. Так, под влиянием внешне- и внутриполитических событий лидеры радикальных исламских движений второго поколения, действующих на территории Центральной Азии, не исключают замену радикальных методов ведения борьбы на экстремистские. После начала военной кампании в Афганистане в октябре 2001 г. руководство «Хизб ат-Тахрир» заявило о возможности перехода к военным действиям против сил коалиции. О возможной замене «Хизб ат-Тахрир» радикальных методов борьбы на экстремистские свидетельствуют террористические акты, совершенные в марте-апреле 2004 г. в Узбекистане. Согласно предварительным данным, в организации взрывов были задействованы боевики этой партии. Особенностью второго поколения экстремистских субъектов центральноазиатского ислама станет использование, наряду с традиционными методами диверсионно-террористической войны (покушения, террористические акты, нападения и т. д.) еще и методов и средств ведения информационно-психологической войны.

Актуальность всего вышесказанного очевидна, поскольку в дальнейшем центральноазиатский ислам по-прежнему будет оставаться одним из «каналов», через который будет проявляться скрытая напряженность между властями республик и массами населения. Можно прогнозировать спорадические вспышки исламистской активности в странах региона по мере приближения очередных выборов (президентских, парламентских, в органы местного самоуправления). В 2005 г. выборы будут проводиться в Киргизстане, в 2006. г. – в Таджикистане, в 2007 г. – в Узбекистане. Экстраполируя эту тенденцию активизации исламистов, можно предположить, что следующий цикл дестабилизации в регионе наступит в 2013-14 гг., когда в республиках будут проходить очередные выборы.

Дальнейшую концентрацию в Центральной Азии сил международного исламского радикализма и экстремизма, а также появление там новых поколений экстремистских исламских организаций смогут предотвратить следующие меры:принятие властями государств региона жестких мер по недопущению распространения угрозы исламизма появление в каком-либо другом регионе более значимого аттрактора для транснационального исламского радикализма и экстремизма, что «оттянет» на себя часть сил и средств исламистов, действующих на данный момент в Центральной Азии (нечто подобное наблюдалось в случае с Афганистаном и Ираком после ввода туда преимущественно частей армии США).

Список литературы:

1. Абдуллаев Е. Ислам и "исламский фактор" // Центр. Азия. - 1997. - # 6 (12).

2. Гафарлы М. Как бороться с религиозным экстремизмом // Независимая газ. - 1999.

3. Хантингтон С.Столкновение цивилизаций/ М.: ООО «Издательство АСТ», 2003.

4. Халмухамедов А. Исламский фактор в Узбекистане // Свобод. мысль. - 1998. - # 6.