Реферат: Дмитрий Менделеев

Сколько химиков до него пыталось привести в систему все многообразие

элементов, которые создали удивительный мир вокруг человека и которые

составляют самое его существо...

Сколько людей поставили ради этого на карту свою жизнь. Многие

понимали, чувствовали, что должна быть такая система - закон природы,

стремились открыть его - и напрасно. Он построил ее один - периодическую

систему элементов. Систему элементов Д. И. Менделеева.

Это был могучий человек, потому что сделанное им под силу только

гиганту. Как ему это удалось? Благодаря чему? Благодаря своему невероятной

силы таланту, благодаря крепости духа, благодаря уверенности в том, что

дело его необходимо.

Он появился в Петербурге тихо и незаметно, преодолев на лошадях

долгий путь из сонного Тобольска, где он родился, до шумной, говорливой

Москвы и чинного, великолепного города на Неве. Да и как иначе мог

появиться в незнакомом большом городе этот голубоглазый юноша, не имеющий

ни знатного родства, ни богатых родителей? Отец его был директором

Тобольской гимназии - должность не бог весть какая доходная, а маленький

стеклянный заводишко, который в основном и стал кормить семью после того,

как отец, ослепнув, вынужден был оставить преподавание, тоже не приносил

большого дохода. И все-таки, когда он сгорелла, это было большим ударом

для Менделеевых. Как-никак четырнадцать душ одних детей...

Митя был младшим и, похоже, самым любимым. В детстве он обладал не

слишком крепким здоровьем, а во влажном петербургском воздухе и вовсе

неважно стал себя чувствовать. Иногда у него горлом шла кровь, и врачи

полагали, что у него началась последняя степень чахотки. Он лежал в

клинике педагогического института, где он учился, когда однажды во время

обхода главный лекарь, думая, что Менделеев уснул, сказал директору: <Ну

этот-то уже не поднимется...> А <этот>, услышав свой приговор, сел на

кровати, достал тетради и тут же погрузился в записи с лекциями.

Институтские друзья сумели устроить для Менделеева аудиенцию у

придворного медика Здекауэра, и тот, прослушав его, деликатно посоветовал

ехать на юг. Правда, Здекауэр дал еще совет-показаться просто так, на

всякий случай Пирогову.

А в Крыму в это время шла война, и Пирогов, засучив рукава,

оперировал с раннего утра и до позднего вечера. За день-десятки ампутаций.

Менделеев много раз видел его издалека, но все не решался к нему подойти.

Пирогов раненым был больше нужен.

Менделеев и думать не мог, что вид Симферополя, города, в общем-то,

достаточно удаленного от линии фронта, может произвести на него такое

тяжелое впечатление. Рестораны работали, гимназии-нет, больниц было мало,

и вокруг города сгрудились палатки с красным крестом. И всюду раненые,

раненые...

Менделеев здесь никого не знал. Пирогов казался недосягаемым. И

выпускник столичного института, приехавший на консультацию, найти себе

дело здесь, конечно, не мог. И он пишет брату в письме: <Юг, который так

влечет тебя, этот юг, поверь, хорош только на севере, да два-три месяца в

году, а то бог с ним...>

Но вот наконец Менделеев перед Пироговым. Великий врач с неожиданной

внимательностью осматривает столь странного здесь пациента и... дарует ему

жизнь! Менделеев навсегда запомнил то, что сказал ему Пирогов: <Нате-ка

вам, батенька, письмо вашего Здекауэра. Сберегите его, да когда-нибудь ему

и верните. И от меня поклон передайте. Вы нас обоих переживете>.

Окрыленный Менделеев несется налегке в Одессу. С ним только то, что

на нем, да денег немного, но все так хорошо, впереди столько дел -

заманчивых и интересных, теперь надо спешить, потому что время, потерянное

в тягостном ожидании, уже не вернуть.

В Одессу у Менделеева направление. Он получил там место преподавателя

естественных наук, у него там небольшая лаборатория, первая своя

лаборатория, и тут же, под рукой - превосходная библиотека.

Здесь, в южном приморском городе, он начинает искать <причину

химического сродства> - то, о чем думал уже давно и чему он посвятит всю

свою жизнь.

Полгода в Одессе, и вот Менделеев вновь в Петербурге. Приехал он не с

пустыми руками: работа, которую он привез - тончайшее и кропотливейшее

исследование по удельным объемам. Это фактически его диссертация. Она дает

ему первую ученую степень магистра. Магистра физики и химии. Менделееву

исполнилось тогда всего двадцать два года.

Это была его первая большая победа. Но победа, радость которой

омрачило горе: умерла Лиза -его любимая сестра, приехавшая вместе с ним из

Тобольска. И вот теперь он остался в Петербурге один. Иногда его тянет

домой-взглянуть на родные места, увидеться с близкими, но эта мечта еще

долгие десятилетия будет мечтой. И лишь на склоне лет, уже всемирно

известным ученым, возвращаясь из экспедиции, он сделает крюк, чтобы

увидеть Тобольск. Это будет недолгое возвращение, но полное разочарований.

А в октябре того же года, когда он стал магистром. Менделеев поразил

всех своих друзей: он защитил вторую диссертацию. Что и говорить - случай

необычайнейший! Ученые не без колебаний приняли второй труд Менделеева,

хотя это и был серьезный вклад в химию стекловарения. Но уж слишком все

это было необычно...

А потом молодой Менделеев на почтовой карете, которую резво катила

четверка лошадей, едет в первую свою командировку - через Варшаву -

дальше, в знаменитый Гейдельберг, в лабораторию патриарха химиипрофессора

Бунзена.

Менделеев верил, что дни, проведенные в лаборатории Гейдельбергского

университета, рядом с прославленным химиком, будут ему полезны, но он

ошибся. Бунзен, занятый своими опытами, встретил молодого русского коллегу

вежливо, но сдержанно. А в лаборатории, где Менделееву выделили место,

было все как нельзя более нескладно: в тесноте толпились студенты, не

хватало посуды, реактивов. Менделеев тотчас понял, что здесь он лишь

потеряет время. С видом глубочайшего сожаления сказал Бунзену, что он

нездоров, поблагодарил за столь радушное гостеприимство и тут же съехал с

университетской квартиры. А вскоре снова в путь. На этот раз - в Париж, к

мсье Салерону - тому самому Салерону, лучше которого никто не мог делать

химические приборы и инструменты. Менделееву нужны были самые точные из

всех точных весов, потому что для его работы не годились другие.

Он вернулся в Гейдельберг, где снял крохотную комнатенку под

лабораторию, и где его уже ждало обеспокоенное письмо попечителя

Петербургского учебного округа - видно, дошли сообщения о выходке с

Бунзеном.

Менделеев ответил: <Главный предмет моих занятий есть физическая

химия>.

Он не спешил домой-и не потому, что не желал видеть город, уже давно

ставший ему родным. Он не спешил потому, что в Гейдельберге ему хорошо

работалось, он чувствовал себя свободным, независимым. И потому еще, что

здесь он обрёл новых друзей.

Иван Сеченов, Александр Бородин, Дмитрий Менделеев - они были тогда

молоды, их имена еще не звучали так громко, но каждый из них уже был

известен своими работами. Все трое с увлечением занимались химией.

Менделеев пытался постичь суть явлений, происходящих на уровне значительно

более тонком, нежели молекулярный, и открыл температуру абсолютного

кипения. Сеченов проникал в химию газообмена в живых тканях, а автор

<Князя Игоря> с упоением возился с пробирками и колбами и к тому времени

был автором нескольких крупных печатных работ по химии.

Трое великих русских. Маленькая <могучая кучка>. Они работали не

покладая рук, а вечерами сходились за чаем, делились всем, что накопилось

за день. Чуть позже, когда к ним присоединился Мечников, они дали клятву,

что, если кому-нибудь из них в жизни будет трудно, все соберутся, чтобы

прийти на помощь. Они сдержали эту клятву.

...А в Гейдельберге они переживали счастливое время. В работе все

ладилось - и поэтому настроение было прекрасным, а отдыхали они тоже

самозабвенно. Бородин часто садился за рояль, а то все разом шли в

соседний городок слушать знаменитый орган.

Вместе с Бородиным Менделеев частенько ходил в горы. Что их влекло...

Разве можно об этом сказать? Им нравилось идти вверх по трудной дороге,

цепляясь за камни, увязая иной раз в грязи и в снегу. А без этого в жизни

чего-то недоставало. Как хорошо Дмитрий Иванович сам написал об этом

Феозве Лещевой - подруге своей сестры Ольги, своей будущей жене. Как его

тянуло тогда к Феозве и как много позже он будет готов отдать все, что

угодно, лишь бы расстаться с ней. Как хорошо он написал ей: <Не забудешь

этой минуты, рад будешь десять верст лезть, чтобы еще раз испытать то же.

А отчего? Я Вам не скажу. Не скажу не потому, что не хочу, нет, сам не

знаю и выдумывать не могу...>

Друзей объединяло не только пристрастие к химии - они были во многом

похожи-с одинаковой страстью отдавались работе, а увлекшись чем-то, с

головой погружались в новое дело. Правда, проявлялось у них это

по-разному. Менделеев весь отдавался страсти и не остывал, пока в нем

тлела хотя бы искра. Он не брался за что-то другое, пока не убеждался в

том, что здесь он узнал и взял все. Он искренне радовался своей близости

с Бородиным, поскольку считал его необыкновенно талантливым человеком и

благодарил судьбу за то, что она их свела.

А Бородин был похож на шумный, сверкающий фейерверк, который он сам

умел готовить и готовил всегда отменно, с любовью. Он отлично писал маслом

и рисовал, умел лепить и гравировать - не говоря о том, что он играл на

многих инструментах, - был химиком и композитором. И как знать, не от этой

ли дружбы с Бородиным пошло потом менделеевское увлечение искусством.

Видимо, все-таки многогранность-это действительно неизбежное проявление

большого таланта. Человек, великий по-настоящему, наверное, не может

вложить в одно русло всю свою силу и весь свой талант. Жизнь, словно бы

опасаясь потерять бесценные крупицы человеческого дарования, не позволяет

ему сделать это.

А в Петербурге Менделеев вдруг ощущает острую радость возвращения. Он

понял, что все годы скучал без этого города. Теперь он не один здесь:

вернулась сестра Ольга. Вместе со своим мужем декабристом Басаргиным она

была в долгой сибирской ссылке. Здесь, в ее доме, Менделеев все чаще

встречается с Феозвой Лещевой - она ему нравится, но он плохо знает женщин

и не уверен в том, что надо следовать совету сестры и жениться. Он хочет

выяснить - смогут ли они с Феозвой понять друг друга, но всякий раз

растерянно умолкает: нет, видно, не пристало спешить, торопить судьбу.

Пусть все складывается так, как есть, без всяких усилий.

Он верит, что так будет лучше. Потом вдруг прилив отчаяния - он

сомневается в себе, в своей избраннице и пишет письмо. Нет, не письмо, а

крик души несется к сестре в Москву (ее увлекли на время дела). А та

отвечает: <Ты помолвлен, объявлен женихом, в каком положении будет она,

если ты теперь откажешься?> И он уступает.

И вот ведь что странно: он был человеком с сильным характером, умел

постоять за себя и не дай бог кому-то его обидеть, а здесь вдруг он

уступил. С чего бы? Он знал, что был влюблен только, а не любил. А вот

женился. Не было же ему безразлично? Наверное, нет. Но он верил, что, если

бы оставил Феозву, для нее это действительно стало б ударом. И вот с

этим-то он смириться не мог. Он не умел причинять боль другим.

Через три года у Менделеевых родился сын. Дмитрий Иванович вкупе с

другом своим профессором Ильиным покупает у разоренного князя небольшое

именьице Боблово, неподалеку от Клина, переезжает туда и с пылом

начинает заниматься сельским хозяйством.

Впрочем, увлечение это не было случайным: Менделеев давно скучал без

природы.

В Боблове ему хорошо. Он много гулял, ездил верхом, хлопотал на своем

опытном поле, а вечерами частенько встречал идущее с пастбища стадо. Он

все это очень любил. Но дело не только в этом. Опыты, которые он ставит,

служат одной цели. Его наука должна сослужить людям конкретную пользу.

Здесь, в Боблове, он воспитывает в себе иное отношение к делу: труд

ученого не должен быть вне связи с практикой. И в самом конце своей жизни

он вспомнит об этих бобловских днях и напишет об опытах: <Они важны для

меня потому, что оправдывают все мое дальнейшее отношение к

промышленности>. Вот, оказывается, когда он начал думать о будущем.

А пока еще он гулял с сыном по просекам, с мальчишеским азартом играл

на лужайке в крокет, возился на току, собирал только что купленную

молотилку. И видно было, что вот здесь, в Боблове, он чувствует себя самим

собой, вольготно и счастливо.

Так думала, глядя на него, его жена. Она думала, что так будет

всегда, что Дмитрий Иванович понял, наконец, где и в чем его счастье. От

одних только этих мыслей волна тихой радости переполняла ее.

Но она ошибалась. В ее муже в то время зрел великий ученый. Он сам об

этом не помышлял. Она этого просто не понимала.

И вновь Петербург. Мысль о химическом сродстве элементов, которая

пришла еще в годы студенчества, опять волновала его. Он был абсолютно

твердо убежден, что непременно должен существовать некий закон-властный,

неумолимый, который и определяет это сродство или различие элементов,

населяющих мир.

Сколько до него было попыток-наивных, надуманных-найти этот закон,

повинуясь ему, расставить все элементы по стройной системе... В то время

химики открыли и <обмерили> 64 элемента, знали их атомные веса, так что

уже был материал для работы. Не было только человека, который сумел бы

проникнуть в эту тайну, лежащую, как казалось, где-то неподалеку и тем не

менее недосягаемую.

Французский химик Шанкуртуа искал закономерность, расположив элементы

по винтовой нарезке, нанесенной на стоящий цилиндр. Все напрасно.

Английский химик Ньюлендс, человек, вероятно, утонченной натуры,

напряженно искал разгадку с помощью музыки. Он верил, что те соотношения,

которые существуют между элементами, похожи на соотношения между

музыкальным тоном и его октавой. Ньюлендс построил-таки свою систему,

искусственно впихивая в нее элементы, подстругивая их под те размеры,

которые сам же и уготовил. Система была, но системы элементов не было.

Ньюлендсу пришлось пережить пренеприятные минуты, когда председатель

британского съезда естествоиспытателей спросил его, не пряча иронии: <Не

пробовал ли уважаемый джентльмен расположить элементы по алфавиту и не

усмотрел ли он при этом каких-либо закономерностей?>

Менделеев смотрел в самую суть явлений и не пытался искать какую-то

внешнюю связь, объединяющую все элементы в фундаменте мироздания. Он

пытался понять-что их связывает и что определяет их свойства. Менделеев

расположил элементы по возрастанию их атомного веса и стал нащупывать

закономерность между атомным весом и другими химическими свойствами

элементов. Он пытался понять способность элементов присоединять к себе

атомы сородичей или отдавать свои.

Он вооружился ворохом визитных карточек и написал на одной стороне

название элемента, а на другой-его атомный вес и формулы его некоторых

важнейших соединений. Он снова и снова перекладывал эти карточки,

укладывая их по свойствам элементов. И в его сознании всплывали какие-то

новые закономерности, и он со знакомым волнением, предшествующим открытию,

осторожно продвигался дальше и дальше. Часами он сидел, склонившись над

своим столом, снова и снова вглядываясь в записи, и ощущал, как начинала

кружиться от напряжения голова и как глаза застилала дрожащая пелена...

Говорят, что во сне к нему пришло озарение и что ночью ему

привиделось, как, в каком порядке надо разложить те карточки, чтобы все

легло по своим местам по закону природы. Может быть. Мозг человека всегда

бодрствует. Но шел-то Менделеев к этому прозрению годами! Он продвигался

осмысленно, заранее намечая и рассчитывая каждый свой очередной шаг.

Может, и было то озарение, но его нельзя назвать случайным.

Менделеев нашел связь даже между самыми непохожими элементами. Он

обнаружил, что свойства элементов, если их разместить в порядке

возрастания атомных весов, через правильные промежутки повторяются.

Менделеев понимал: случайностью это быть не могло. Тогда он сделал

последний-решающий шаг: расположил все элементы еще и по группам,

объединив в отдельные семьи ближайших родственников. Он настолько ясно

видел стройность созданной им системы, что, заметив отсутствие элемента

между алюминием и титаном, оставил ему свободное место. Таких пустых

клеток пришлось оставить еще две. Система Менделеева позволяла ему

предвидеть открытие.

Первое из них последовало через четыре года. Элемент, для которого

Менделеев оставил место и свойства, атомный вес которого он предсказал,

вдруг объявился! Молодой французский химик Лекок де Буабодран послал в

Парижскую академию наук письмо. В нем говорилось: <Позавчера, 27 августа

1875 года, между двумя и четырьмя часами ночи я обнаружил новый элемент в

минерале цинковая обманка из рудника Пьерфитт в Пиренеях>. Но самое

поразительное еще предстояло.

Менделеев предсказал, еще оставляя для этого элемента место, что его

плотность должна быть 5,9. А Буабодран утверждал: открытый им элемент

имеет плотность 4,7. Менделеев, и в глаза-то не видевший новый элемент

-тем это и удивительней,-заявил, что французский химик ошибся в расчетах.

Но и Буабодран оказался упрямцем: он уверял, что был точен. Этот спор

походил на какую-то игру, в которой участвовал магпрорицатель. Этот маг

носил русское имя.

Чуть позже после дополнительных измерений выяснилось: Менделеев был

безоговорочно прав. Первый элемент, заполнивший пустое место в таблице,

Буабодран назвал галлием в честь своей родины Франции. И никому тогда не

пришло в голову дать ему имя человека, который предсказал существование

этого элемента, человека, который раз и навсегда предопределил путь

развития химии. Это сделали ученые двадцатого века. Имя Менделеева носит

элемент, открытый советскими физиками.

...А дома у него все идет как-то нескладно. Ему одиноко. Он давно уже

знает, что Феозва его никогда не поймет. Она хочет, чтобы он был примерным

семьянином и все свободное время от преподавания проводил вместе с нею в

деревне. А он не может. Боблово стало для него этапом в жизни, и этот этап

оказался уже позади.

Менделеев на несколько месяцев уезжает в Америку-изучать тамошние

методы добычи нефти. Америка его удивляет: он ожидал увидеть нечто совсем

иное. Первый город Штатов-Нью-Йорк. Он показался великому химику просто

невзрачным, напоминающим большие уездные города России. Знаменитые

нефтепромыслы? Но более бездумного отношения к природным богатствам он

нигде не встречал...

Впрочем, он не встречал еще многого в жизни, этот крупный, чуть

сутуловатый мужчина с русой бородой и длинными волосами. Ему за сорок, но

он не встречал очень важного в жизни, что наполняет ее особым, трепетным

смыслом. Он еще не любил.

Они познакомились в доме его старшей сестры. Ее звали Анной, она была

дочкой казачьего полковника и так не походила на всех девушек, которых он

встречал прежде... Она была стройна, нетороплива, под густыми черными

бровями светились большие серые глаза, а голову украшали длинные, тяжелые

косы. Она приехала в Петербург, чтобы поступить в Академию художеств, и

осталась в этом городе навсегда. Она нашла здесь то, о чем не смела

мечтать и в самых смелых своих мечтах.

Он влюбился в нее как мальчишка. Сначала он даже не понимал, что с

ним происходит: рядом с ней он ощущал острые приступы одиночества. Это

было очень похоже на то, как человек, исстрадавшийся от жажды в пустыне,

рядом с источником острее ощущает мучения. Он избегал ее, прятался на

своей половине дома, но никак не мог заставить себя не думать о ней.

Отец ее, узнав, сколь холодно она обошлась со своим женихом,

встревоженный, поехал в Петербург и здесь узнал то, что знали все: его

дочь и Менделеев любят друг друга. Однако надежд у них никаких не было.

Феозва развод давать не соглашалась, и отец Анны велел ей потребовать у

Менделеева, что он не будет искать с ней встреч. Менделеев обещал.

Но обещал зря. Он просто не мог сдержать свое слово. Его влекло в те

места, где, как он знал, можно было встретить ее. Он входил в здание

Академии художеств и выжидал ее, прячась за колоннами, скрываясь в тени

залов. Он и вел-то себя как мальчишка.

Отец Анны предпринимает еще один шаг: он отправляет дочь на зиму в

Италию.

Стоял морозный декабрь, а Менделеев, глядя в окно вагона, сжимал

шляпу в руках. Было туманно, и ему казалось, что они больше никогда не

увидятся...

Она уехала, а он писал ей письмо за письмом и опускал их в ящик,

приделанный к столу, за которым работал. Ведь он обещал не напоминать о

себе...

Потом ему подошло время ехать в Алжир - на химический съезд. Его друг

- Бекетов, видя безнадежное отчаяние, с которым Менделеев собирался в

дорогу, не вытерпел и помчался к Феозве в Боблово. На что он рассчитывал,

зная ее, было непонятно, однако вопреки всякой разумной логике сумел

убедить ее предоставить свободу мужу. Заручившись согласием на развод,

Бекетов на крыльях полетел в Петербург и едва-едва застал Менделеева перед

отъездом на пристань.

Пароход причалил в Алжире, но Менделеева на борту не было. Он был в

Риме. Возле нее.

Из Рима - лишь бы остаться вдвоем, они кинулись в Африку, очутились в

Египте, потом - в Испании. А в Риме-то - так спешили - ни с кем не

простились...

Но до полного счастья еще далеко. Церковь наложила на брак Менделеева

епитимью - запрет, и он семь лет не имел права жениться. Через год

кронштадтский священник нарушил этот запрет и обвенчал Дмитрия Ивановича с

Анной Ивановной и на другой же день в наказание был лишен своего сана.

Вот такая у них была любовь. Трудная, красивая, мучительная и

счастливая. Менделеев, к чему бы он ни прикасался в жизни, всегда

отдавался весь - со страстью, в могучем порыве. Так он любил, так громил

врагов, так работал - изо дня в день - всю свою жизнь.

Были у него и увлечения, но даже они превращались в большое,

серьезное дело.

Много лет подряд Менделеев занимался исследованием газов, у него были

серьезнейшие научные труды нд эту тему. Но он задумывается и о другом:

<Россия... владеет обширнейшим против всех других образованных стран

берегом еще свободного воздушного океана. Русским поэтому и сподручнее

овладеть сим последним... С устройством доступного для всех и уютного

двигательного снаряда...> И дальше: <...прикреплять к аэростату

герметически закрытый, оплетенный, упругий прибор для помещения

наблюдателя, который тогда будет обеспечен сжатым воздухом и может

безопасно для себя делать определения и управлять шаром>. Вот ведь что

удивительно! О герметичной гондоле он писал за несколько десятков лет до

того, как Огюст Пиккар, покоритель стратосферы, впервые построил такую

гондолу. А спускаемый аппарат космического корабля, на котором возвращался

на землю Юрий Гагарин? Та же идея. Идея герметичной кабины...

Седьмого августа 1887 года Менделеев добился разрешения вместе с

пилотом и еще одним исследователем подняться на шаре для наблюдения

полного солнечного затмения. Был серый дождливый день, все небо затянуто

тучами, и шар, наполненный водородом, лениво натягивал тросы. К Менделееву

подошел его ассистент В. Е. Тищенко и сказал: <Дмитрий Иванович, у

аэростата нет подъемной силы. Я вижу, я знаю дело, лететь нельзя, уверяю

вас, нельзя>.

Менделеев ответил, и в этом ответе он был весь - и как ученый, и

просто как человек: <Аэростат - это тоже физический прибор. Вы видите,

сколько людей следит за полетом как за научным опытом. Я не могу

подорвать у них веру в науку>.

Вместе с пилотом Менделеев перелез через борт высокой корзины и сразу

же понял: шар не поднимет даже двоих. И он немедленно решает лететь один.

Подумать только: человек, никогда раньше не летавший на шаре, решается

лететь в одиночку!

В полете он хладнокровен, все делает <по науке>, а закончив все

наблюдения, обнаруживает, что веревка, идущая от выпускного клапана,

запуталась и не позволяет открыть его. Тогда Менделеев вылезает из

корзины, взбирается по строповке и распутывает злополучную веревку...

С университетом Менделеев прощался в 1890 году, и это были

тоскливейшие дни в его жизни. Уходил он не по своей воле - и тем тяжелее

было это прощание. Он попал на студенческую сходку, стал убеждать всех

разойтись, его не послушали, тогда он предложил студентам написать свои

требования и пообещал донести это письмо до министра просвещения. Слово

свое он сдержал и студенческую петицию вручил министру. А тот вскоре

вернул письмо, сопровождаемое запиской, в которой не оставалось места

двусмысленности: тот, кто состоит на службе его императорского величества,

<не имеет права принимать подобные бумаги>. Министр, видимо, не вполне

отдавал себе отчет, к кому он обращал эти слова.

Менделеев не стал дожидаться, пока ему намекнут дважды. Он подал в

отставку. Ректор университета прошение не принял. Тогда Менделеев просто

взял и сунул в карман ректора сложенный вдвое бумажный лист.

Курс он дочитал до конца. Последнюю лекцию прочел великолепно, хотя,

наверное, это ему дорого стоило. Аудитория его в тот день была заполнена,

как никогда: прощаться с ним пришли студенты и других факултетов. Опасаясь

волнений, в аудиторию направили отряд жандармов. Увидев их в зале,

Менделеев опустился на стул и, положив свою большую голову на руки,

беззвучно заплакал...

Но это далеко не конец. Он не сдался. Он еще много работал. Он

изобретает новый, бездымный порох, который приобретает огромное значение

для военного дела и рецепт которого по преступной небрежности самого же

правительства уплывает в Америку. Менделеев предупреждал, что так может

случиться - вот так и случилось. И в 1914 году русское военное ведомство

купило у Штатов несколько тысяч тонн этого пороха. Американцы, получая

золото от вступившей в войну России, не скрывали, что это <менделеевский

порох>.

Потом он становится ученым хранителем Депо образцовых мер и весов,

ведет огромную работу по введению единой метрической системы, самолично

определяет массу эталона фунта в граммах - с очень большой точностью - до

шестого знака после нуля, да еще воюет с бюрократами, выбивая деньги на

реконструкцию и расширение здания. Потом, видно, махнув рукой, замыслил

хитрость: организовал посещение Палаты мер и весов его императорским

высочеством и накануне его приезда велел вытащить из подвалов всякие

ненужные приборы, ящики и разместить все прямо в коридорах, на дороге,

чтобы создать тесноту. Руководил этой работой (по воспоминаниям его

сотрудницы О. Озаровской) усердно: <Под ноги, под ноги! Чтобы переступать

надо было! Ведь не поймут, что тесно, надо, чтобы спотыкались, тогда

поймут!> И ведь блестяще добился, чего хотел! Деньги-то дали!

Вот такой он был выдумщик, увлекающийся и вместе с тем такой

постоянный. Написал как-то, уже в старости: <Сам удивляюсь, чего только я

не делывал на своей научной жизни>. Да, талант многогранен. Гений - тем

более...

Гений? Услышав однажды, как кто-то из его учеников произнес это

вслух, рассердился всерьез, замахал руками и крикнул сварливо: <Какой там

гений! Трудился всю жизнь, вот и гений...> Нет, все-таки гений.