Реферат: Добролюбов Николай Александрович

Русский критик и публицист Н.А. Добролюбов родился 24 января (5 февраля) 1836 года в Нижнем Новгороде. Его отец - Александр Иванович (1812-1854) был состоятельным священником, служившим в нижегородской Никольской церкви. Отец Александр был хорошо образованным и уважаемым в городе человеком, помимо церковной службы занимался педагогической деятельностью - в должности законоучителя в нижегородском канцелярском училище, давал частные уроки. Поэтому он редко бывал дома и мало занимался детьми, которые почти всецело росли под попечением матери, Зинаиды Васильевны (1816-1854), женщины, по общим отзывам, умной и красивой. Этим обусловливалось то, что Добролюбов в детстве был несравненно более привязан к матери, чем к отцу. Хотя Николай был первенцем, старшим из восьми детей, он не был избалован отцовской любовью, дело даже доходило до сомнений в любви отца к нему. Так, после смерти матери в письме к одному родственнику (15 апреля 1854) он говорит: "Поверишь ли, я часто желал знать, что думает обо мне, какие намерения касательно меня имеет отец мой, какие чувства он питает ко мне..."

Совсем иначе любил он мать. "О матери, - пишет он в том же письме, - никогда мне в голову этого не приходило; я знаю, что душа ее раскрыта передо мною, что в ней я найду только беспредельную любовь, заботливость и полное желание счастливой будущности. Теперь уже никто не взглянет на меня таким взглядом, полным беспредельной любви и счастия, никто не обоймет меня с такой простодушной лаской, никто не поймет моих внутренних, мелких волнений, печалей и радостей... Во всю мою жизнь, сколько я себя помню, я жил, учился, работал, мечтал всегда с думой о счастии матери! Всегда она была на первом плане: при всяком успехе, при всяком счастливом обороте дела я думал только о том, как это обрадует маменьку..." В найденной же в его бумагах записке он пишет: "От нее получил я свои лучшие качества, с ней сроднился я с первых лет своего детства; к ней летело мое сердце, где бы я ни был; для нее было все, что я ни делал".

Уже трех лет со слов матери Николай заучил несколько басен И.А. Крылова и прекрасно декламировал их перед домашними и чужими. Она же выучила его и читать, и писать. Когда ему пошел девятый год, в учителя для него был приглашен воспитанник семинарии философского класса, Михаил Алексеевич Костров, впоследствии женившийся на сестре Добролюбова, Антонине Александровне. Костров отказался от стандартного зазубривания и старался развивать мыслительные способности ученика. В сентябре 1847 года десятилетнего Николая отдали в высший класс Нижегородского духовного училища. По воспоминаниям о Добролюбове его товарища M.E. Лебедева, 12-15-летние ученики четвертого класса были неприятно поражены, что к ним привели в класс десятилетнего мальчика. "Говорят, братцы, он подготовлен хорошо, - рассуждали они. - А латинский как знает! Он уж Карамзина прочитал".

Николай был скромен и застенчив, всех чуждался, на переменах ни с кем из учеников не общался, а только читал книжки, которые приносил из дому. Однако в учебе он блистал и выделялся великолепными успехами в священной истории, географии, арифметике и других науках. Через год, в 1848 году, окончив училище, Добролюбов перешел на отделение словесности в Нижегородскую духовную семинарию, где также оказался сразу среди первых учеников, несмотря на то, что большинство из них были старше Николая на 4-5 лет. Сочинения семинариста Добролюбова занимали 30-40, а иногда и 100 листов. Уже в 14 лет Николай Добролюбов начал общаться с редакциями по поводу переведенных им стихотворений Горация, а в 15 лет стал вести свой дневник.

Однообразная, монотонная и замкнутая жизнь, чуждая развлечений, отсутствие друзей среди семинаристов, способствовало тому, что с каждым годом Добролюбов все более и более зарывался в книги. В доме отца он нашел библиотеку, состоявшую из 400 томов, в которой, помимо книг богословского или религиозно-нравственного содержания, было немало и светских. Реестр прочитанных книг, который он вел, записывая в него свои впечатления, насчитывает в 1849-1853 годах несколько тысяч названий. В семинарии вместе со своим соучеником Лебедевым 13-летний Добролюбов выпускал рукописный журнал "Ахинея", в котором в 1850 году поместил две статьи о стихах Лебедева. В 1850 году он даже решился послать в "Москвитянин" письмо, прося у редакции 100 рублей и обещая за них прислать 40 своих стихотворений. Затем в 1852 году он послал в редакцию "Сына отечества" 12 стихотворений под псевдонимом "Владимир Ленский". Написал он в том же году три статейки для "Нижегородских губернских ведомостей". Но ни детские стихи, ни статьи так и не были опубликованы.

Между тем шло и внутреннее развитие Добролюбова. Так, первым выходом из детской непосредственности были религиозная экзальтация и суровый аскетизм, в какие вдался Добролюбов с 17-летнего возраста. В этом сказывалось его стремление осмыслить то воспитание в духе религиозного благочестия, какое получил Добролюбов в доме своих патриархальных родителей и в семинарии. Так, по словам Кострова, он был самым набожным человеком в Нижнем, считал за грех напиться чаю в праздничный день до обедни, после исповеди до причастия даже воды не пил, всегда молился усердно и с глубоким чувством. Во время говенья в марте 1853 года он вел весьма любопытный дневник своих прегрешений под заглавием "Психоториум", т.е. углубление в душу: "7 марта 1853 г. 1-й час пополудни. Ныне сподобился я причащения пречистых Тайн Христовых и принял намерение с этого времени строже наблюдать за собой. Не знаю, будет ли у меня сил давать себе каждый день отчет в своих прегрешениях, но, по крайней мере, прошу Бога моего, чтобы Он дал мне положить хотя начало благое. Боже мой! Как мало еще прошло времени и как много лежит на моей совести! Вчера, во время самой исповеди, я осудил духовника своего и потом скрыл это, не покаялся; кроме того, я сказал не все грехи, и это не потому, что позабыл их или не хотел, но потому, что не решился сказать духовнику, что я еще не все сказал. Только вышел я из алтаря - и сделался виновен в страхе человеческом, затем человекоугодие и, хотя легкий, смех с товарищами присоединились к этому. Потом суетные помышления славолюбия и гордости, рассеянность во время молитвы, леность к богослужению, осуждение других увеличивали число грехов моих..." Этот ежедневный список "прегрешений" Добролюбов вел с 7 марта до 9 апреля, так что набралось 32 страницы за эти 34 дня. Все они похожи один на другой.

Голова его, между тем, наполняется мечтами об университете, о литературной славе, и в то же время он страстно привязывается к учителю немецкого языка Ивану Максимовичу Сладкопевцеву. Привязанность эта, имевшая реальные основания в виде благотворного влияния Сладкопевцева на развитие юноши, тем не менее носила вполне романтический характер, соединяясь с той безотчетной влюбчивостью в своих наставников, какую нередко испытывают 17-летние мальчики. Так, Добролюбов, еще не видав Сладкопевцева, успел уже заочно влюбиться в него по одним только слухам, распространив свое обожание даже на внешность предмета любви. "Смутно я постигал что-то прекрасное, - говорит он в письмах Сладкопевцеву, - в этом соединении понятия: брюнет, из петербургской академии, молодой, благородный и умный... Не говоря уже об уме и благородстве, надо заметить, что я особенно люблю брюнетов, уважаю петербургскую академию и молодых профессоров предпочитаю старым. Я с нетерпением ждал минуты, когда увижу вас, и во все это время я чувствовал что-то особенное... Чего ищешь, то обыкновенно находишь; на следующий же день я с полчаса прогуливался по нижнему коридору и дождался-таки вас. Правду сказать, при моей близорукости я не мог хорошо рассмотреть вашей физиономии; но и один беглый взгляд на вас достаточен был, чтобы произвести во мне самое выгодное впечатление. Признаюсь, я ошибся, когда признавал вас существом гордым и недоступным; но это было тогда полезно мне тем, что я стал с того времени считать вас чем-то высшим, неприступным, перед чем я должен только благоговеть и смиренно посматривать вслед, жалея, что не могу взглянуть прямо в глаза".

Это благоговейное "смотрение вслед" продолжалось около года. Все это время юноша обожал своего учителя издали, не смея сблизиться с ним, издали радовался и печалился, боялся и стоял горой за своего кумира. Когда случай наконец свел его со Сладкопевцевым, он шел к нему с тем трепетом, с каким идут на первое свидание. Познакомившись с учителем, Добролюбов еще более привязался к нему. "Что-то особенное привлекало меня, - пишет он в своем дневнике, - возбуждало во мне более чем привязанность - какое-то благоговение к нему. Ни одним словом, ни одним движением не решился бы я оскорбить его, просьбу его я считал для себя законом. Вздумал бы он публично наказать меня, я послушался бы, перенес наказание, и мое расположение к нему нисколько бы от того не уменьшилось... Как собака, я был привязан к нему и для него я готов был сделать все, не рассуждая о последствиях." Дружба прервалась неожиданно - через год Сладкопевцева перевели в Тамбов. Эта утрата довела Добролюбова до крайней степени отчаяния, которое усилилось еще оттого, что его отец был категорически против поступления сына в университет, говоря, что такое обучение сына ему не по карману.

Эти разочарования привели Добролюбова к мучительному осознанию своего ничтожества перед обстоятельствами, которые разрушали его самые заветные мечты. Тяжелое уныние и апатия были следствием этого осознания. Это был кризис, после которого энергия воскресла с новой силой, но это была энергия не романтических порывов, а сознательной борьбы с гнетущими обстоятельствами. Юноша впервые трезво взглянул на свое положение и понял, что даром ему ничего не дастся, что достигнуть чего-то он может только кропотливым трудом.

Прямым следствием пережитого в 17 лет кризиса было то, что Добролюбов почувствовал себя выросшим из рамок семинарского учения, далее оставаться в семинарии стало для него немыслимо. Так как его отец наотрез отказал сыну в поступлении в университет, то Добролюбов решил поступить в петербургскую Духовную академию. На это дело старик согласился легче; не было возражений о трудности учиться, ни о возможности поступить туда; сказано было только несколько слов о его молодости, но юноша убедил, что молодому легче учиться, и дело было улажено. В августе 1853 года, после пяти лет обучения в духовной семинарии, но так и не закончив последнего класса, Добролюбов едет в Петербург. Трогательное впечатление производит его первое письмо к родителям, написанное еще дорогой, в Москве, рисующее юношу нежным "маменькиным сыночком": "Воображаю, милые мои папаша и мамаша, с каким мучительным беспокойством смотрели вы вслед удалявшемуся дилижансу, который оторвал меня от родимого края. Вас тревожила не столько горесть расставанья, сколько страх грядущих неприятностей, которые могли встретиться со мной на неведомом пути. Но Бог, которому молились так усердно все мы, милосердый Бог сохранил меня цела и невредима..."

Приехав в Петербург, в Духовную академию, Добролюбов узнал, что до окончания вступительных экзаменов он должен жить на частной квартире. Думал ли он, когда переносил свои бедные семинарские пожитки в нанятое за 35 копеек в день помещение, что случайный наем комнатки имел роковое значение в его жизни. В другом углу той же комнаты поселился студент педагогического института - один из тех, кто год назад поступил в институт, не выдержав экзамена в академию. Студент поселился там на время, так как приехал из провинции раньше окончания каникул, в то время как никуда не уезжавшие жили еще на казенной даче. Вот с этой самой дачи пришел к нему товарищ и сообщил: "В институте, брат, слезы: на 56 вакансий явилось только 23 человека, и из их числа только 20 могли быть допущены к экзамену, потому что из трех остальных одному 18 лет, другому - 14, третий - какой-то отчаянный. Через несколько дней еще был экзамен: явилось пять человек, и все приняты почти без экзамена".

Это известие привело Добролюбова в волнение. Главный педагогический институт во многом уступал университету, но все-таки как высшее заведение светского характера нравился ему больше, чем академия. К тому же казенное содержание студентов института отлично решало денежный вопрос, затруднявший ему поступление в университет. Студенты института внушили Добролюбову, что ничто не мешает ему попытаться держать приемные экзамены в институт одновременно с академическими, так как институтское начальство допускает к экзаменам без предварительного представления документов. Если же отцу будут угрожать какие-либо неприятности со стороны духовного начальства из-за того, что сын поступил в институт вместо академии, то можно будет нарочно провалиться на академических экзаменах.

Известив обо всем родителей, Добролюбов 12 августа отправился к инспектору института А.Н. Тихомандритскому и спросил его, можно ли держать экзамен без документов, которые представит после, объяснил все дело и получил позволение явиться на экзамен 17 числа. В тот же самый день был назначен экзамен и в академии, но Добролюбов, сославшись на зубную боль, на него не явился. А вот на экзаменах в Педагогический институт он вновь блистал знаниями. По окончании экзаменов инспектор поздравил Добролюбова с поступлением на историко-филологический факультет. Каково же было его разочарование когда, вернувшись из института домой, он нашел письмо, в котором отец, не одобряя его самовольного поступка, писал ему, что если он не поступит в академию, хотя бы даже последним, он осрамит и себя, и своих родителей, и семинарию, и что он не ожидал от него такого легковерия. Как велико было отчаяние юноши, об этом можно судить по следующему письму к родителям: "Простите меня, мои милые, родные мои, папаша и мамаша, которых так много люблю и почитаю я в глубине души моей. Простите моему легкомыслию и неопытности! Я не устоял в своем намерении, и письмо ваше пришло уже слишком поздно - к вечеру того дня, в который поутру объявлен я студентом главного педагогического института. Не оправдал я надежд и ожиданий ваших, и - горе непослушному сыну! Тоска, какой никогда не бывало, надрывала меня эти два дня, и только Богу известно, скольких слез, мук, бесплодного раскаянья стоило мне последнее письмо ваше!.. Горе же мне, несчастному своевольнику, без благословения родителей! Неужели же оставите вы меня, столь много любившие меня, так много желавшие мне всего доброго? Простите, умоляю вас! Простите и требуйте, чего хотите, чтобы испытать мое послушание. Скажите слово - и я явлюсь тот же час из института, ворочусь в семинарию и потом пойду, куда вам будет угодно, хоть в казанскую академию. Лучше вытерпеть все муки раздраженного самолюбия, разбившихся надежд и несбывшихся мечтаний, чем нести на себе тяжесть гнева родительского. Избавьте же меня от этого состояния, простите, простите меня... Я знаю, что вы меня любите... Все еще надеюсь, что вы позволите мне назваться сыном вашим. Добролюбов".

Но опасения неприятностей, ожидавших будто бы отца Добролюбова от духовного начальства вследствие поступка сына, оказались напрасными. Архиерей отнесся к факту поступления Добролюбова в институт, напротив, одобрительно и выразил удовольствие успехом, с каким выдержал экзамен в высшее светское учебное заведение воспитанник семинарии, находившейся под его начальством. Тогда отец Добролюбова сменил гнев на милость и послал сыну разрешение на поступление в институт, исполнившее его неописуемой радости и восторга. Двадцать четвертого августа Добролюбов, забрав свои документы из академии, переселился в институт, чувствуя себя на седьмом небе. Первые впечатления об институте были самые светлые. По крайней мере, свою жизнь в институте он расписывал радужными красками. А вскоре начались занятия и поглотили его всего. При отличных способностях Добролюбов владел каким-то особенным даром учиться. Довольствуясь записыванием лекций в аудитории, он никогда не терял времени на "черную" работу, т.е. на переписку, на составление рефератов, на заучивание. Он читал везде и всегда, иногда внося краткое содержание прочитанного в толстую библиографическую тетрадь. В столе у него было столько разного рода заметок, редких рукописей, тетрадей, корректур, которыми он в первое время зарабатывал себе на пропитание, в шкафу - столько книг, что и ящик в столе, и полки в шкафу ломились...

Но жизнь двумя жестокими ударами нарушила эту безмятежность чистой души юноши и, сразу обрушив на его голову тяжкое горе, наполнила его мучительными сомнениями, доводившими в первые минуты до мрачного ожесточения, и вместе с тем пошатнула его от природы крепкое здоровье. Первым ударом была смерть страстно любимой им матери, последовавшая 8 марта 1854 года, в первый же год пребывания в институте. Долго скрывали от Добролюбова родные весть об этой потере, стараясь медленно подготовить его к ней. Зинаида Васильевна была уже в могиле, когда он получил первое известие о ее тяжкой болезни, причиненной неблагополучными родами. В какую тревогу и смятение повергло Добролюбова это известие, мы можем судить по выдержкам из письма его к отцу от 17 марта: "Я все не верю, я не могу подумать, чтобы могло совершиться это ужасное несчастие... Бог знает, как много, как постоянно нужна была для вас милая, нежная, кроткая, любящая мамаша наша как благодетельный гений, милый друг и хранитель... Боже мой! В прахе и смирении повергаюсь перед Твоей святой волей!.. Помоги моему неверию, подкрепи меня, сохрани мне, моим милым добрую нашу хранительницу! Я могу только молиться, я могу обращаться только к Господу Богу с моей глубокой горестью..."

Известие о смерти матери, пришедшее через неделю после этого, не застало, таким образом, Добролюбова врасплох: он успел привыкнуть к мысли о потере и при всем своем отчаянии сохранил столько мужества, что мог утешать отца и старался ободрить его. Как ни сильно было горе юноши, но жизнь со всеми своими заботами и суетою не давала времени всецело предаваться ему. Предстояли экзамены, которые Добролюбов выдержал прекрасно и был переведен на второй курс. А потом он поехал домой, в Нижний.

Но известно, что одна беда ведет за собой другую, и Добролюбова, едва успевшего утешиться от одного горя, внезапно постиг новый удар: 6 августа 1854 года в Нижнем Новгороде внезапно умер от холеры его отец, оставив все семейство на руках своего сына. Это событие повергло Добролюбова уже не в отчаяние, а просто в оцепенение. В первые минуты он до того растерялся, что был готов бросить институт и пойти на службу уездным учителем. Лишь возможность пристроить детей по родственникам и знакомым и то соображение, что в Петербурге частными уроками можно заработать больше, чем в должности учителя, отвратили его от этого шага. Вот что пишет он Д.Ф. Щеглову под первым впечатлением нового несчастья: "Тяжело мне, мой друг Дмитрий Федорович, но кажется, что я должен проститься с институтом. Судьба жестоко испытывает меня и ожесточает против всего, лишая того, что мне было особенно дорого в мире. 6 августа мой отец умер от холеры. Семеро маленьких детей остались на моих руках, запутанные дела по дому - тоже. А между тем я еще тоже считаюсь малолетним и подвержен опеке. Папеньку все в городе так любили, что принимают теперь в нас живейшее участие... Я чувствую, что ничего не могу сделать, и между тем знаю, что все должен делать я, за всех сестер и братьев..." Когда умер отец, Добролюбову было 18 лет. Но он понимал, что теперь он глава семьи и должен взять в свои руки устройство ее благосостояния. Сам нуждаясь в поддержке, он не только отказался от своей доли в наследстве, но тотчас же по возвращении в Петербург энергично взялся за уроки, корректуру, литературную работу, всякий лишний грош отсылая в Нижний, где за его малолетними братьями и сестрами присматривали несколько ближайших родственников.

Почти одновременная потеря родителей, а также ситуация общественного подъема, связанного со смертью Николая I и Крымской войной 1853-1856 годов, потрясла весь умственный и нравственный мир Добролюбова. Все его убеждения, в духе которых он был воспитан с детства, поколебались, и началась мучительная переработка всего его миросозерцания, духовный перелом, который он назвал "подвигом переделыванья" себя. Когда в конце августа Добролюбов вернулся в Петербург, это был уже совсем другой человек. С этой минуты его душа навсегда простилась с мечтами, и жизнь со всей ее реальностью стала предметом его изучения.

Наконец, семейство было пристроено и дом, оставшийся после родителей, был отдан внаем, но расположение духа Добролюбова оставалось мрачным, его письма к родным носят один и тот же характер уныния и ожесточения. Вернувшись в Петербург, он как вол запрягся в добывание скудных средств частными уроками и переводами. Средств этих для обеспечения семьи, конечно, было недостаточно. Изнуренный трудами, бессонными ночами и вечной тревогой о своей семье, Добролюбов слег весной 1855 года больным в институтский лазарет. Он приписывал свою болезнь простуде, но возможно, это были первые предвестия чахотки, сведшей его в преждевременную могилу. И в довершение всех бед во время болезни он получил известие о смерти своей маленькой сестренки Юленьки, которая была уже определена в Царскосельское училище и которой предстояло в скором времени приехать для этого в Петербург. "Эта смерть столько принесла мне горя, что я до сих пор еще не могу опомниться... Как будто какое-то проклятие тяготеет над нашим родом, как будто так уже суждено, что из поколения в поколение переходят и должны переходить в нем только одни непрерывные бедствия!.. Зачем было рождаться на свет, чтобы так страдать с ранней молодости, чтобы так провести лучшие годы, которые даются для наслаждения и радости человеку!.. "

В институте в это время вокруг Добролюбова объединился кружок передовых студентов, в котором велись смелые политические разговоры, читались запрещенные книги и стихи. За сатирическое стихотворение, в котором Добролюбов обличал царя как "державного барина" ("На 50-летний юбилей его превосходительства Ник.Ив. Греча", 1854), он был посажен в карцер. Через год Добролюбов направил Гречу вольнолюбивое стихотворение "Ода на смерть Николая I 18 февраля 1855 года", которое адресат переслал в III-е отделение. В это же время одно за другим появились революционные стихотворения поэта: "Дума при гробе Оленина", "К Розенталю" и др. Добролюбов имел большое влияние на студенческую молодежь всех курсов. Он готовился к большой общественной деятельности. К последним годам институтского курса относится и начало литературной работы Добролюбова. От стихов, которые он начал писать еще на семинарской скамье, он перешел к прозе и тогда же принялся за опыты в беллетристическом роде. В феврале 1855 года Добролюбов пытался написать роман о воспитании двух мальчиков. Один из них был аристократенок - маменькин сынок, другой - приемыш, его сводный брат. Рукопись была показана Чернышевскому, а тот, в свою очередь, работу Добролюбова раскритиковал, предложил "не соваться в беллетристику".

Неудачи беллетристических опытов подтолкнули Добролюбова испытать себя в качестве критика. В 1855 году Добролюбов выпустил 19 номеров нелегальной рукописной газеты "Слухи", в которой помещал свои стихи и заметки революционного содержания, в том же году познакомился с Н.Г. Чернышевским, в котором его потрясло наличие "ума, строго-последовательного, проникнутого любовью к истине". Чернышевский привлек Добролюбова к сотрудничеству в журнале "Современник", и с 1856 года, студентом последнего курса, он становится профессиональным литератором, постоянным сотрудником "Современника". В привлекшей общественное внимание статье "Собеседник любителей российского слова" (1856) он обличал "темные явления" самодержавия. В "Современнике" появились статьи Добролюбова "Несколько слов о воспитании по поводу "Вопросов жизни" г.Пирогова" (1857), "Сочинения гр. В.А. Соллогуба" (1857) и др. В 1857 году по предложению Н.Г. Чернышевского и Н.А. Некрасова Добролюбов возглавил отдел критики "Современника". За короткий срок работы в этом журнале Добролюбов оставил огромное литературное наследие. Он выступал как публицист, критик, поэт-сатирик, философ, экономист, историк.

В 1857 году Добролюбов блестяще окончил институт с аттестатом на звание старшего учителя, но, по распоряжению директора института И.И. Давыдова, за вольнодумство был лишен золотой медали. Он очень хотел остаться в Петербурге, считая, что в столице у него будет несравнимо больше возможностей для его литературной работы. Однако как человек подневольный, он очень боялся, что местом его дальнейшей учительской службы будет выбран какой-нибудь провинциальный городишко. И Добролюбову повезло. Некоторое время он работал домашним учителем у князя Куракина, а с 1858 года стал номинально числиться репетитором по русской словесности во Втором кадетском корпусе в Петербурге. Основной же его работой оставался "Современник", где он получал 150 рублей месячного жалованья. Таким образом, материальное положение Добролюбова было вполне обеспечено, и он прямо с институтской скамьи встал во главе журнала - явление до того времени еще небывалое в русской литературе.

Добролюбов продолжал активно работать в "Современнике": только в 1858 году им было опубликовано около 75 статей и рецензий, рассказ "Делец" и несколько стихотворений. К концу 1858 года Добролюбов уже играл центральную роль в объединенном отделе критики, библиографии и современных заметок "Современника", оказывал влияние на выбор художественных произведений для публикации. Его революционно-демократические взгляды, выраженные в статьях "Литературные мелочи прошлого года" (1859), "Что такое обломовщина?" (1859; статья о романе И.А. Гончарова "Обломов"), "Темное царство" и "Луч света в темном царстве" (1859; статьи о пьесах А.Н. Островского) сделали его кумиром разночинной интеллигенции.

Несколько любовных неудач привели Добролюбова к тому, что он все более и более погружался в литературный труд, находя в нем единственное утешение в своей жизни. Коллеги по журналу удивлялись, когда же Добролюбов успевал перечитать все русские и иностранные газеты, журналы, все выходящие новые книги, массы рукописей, которые тогда присылались и приносились в редакцию. Авторам не нужно было по несколько раз являться в редакцию, чтобы узнать об участи своей рукописи. Добролюбов всегда прочитывал рукопись к тому дню, который назначал автору. Для того чтобы неотступно быть при редакции, Добролюбов поселился в двух комнатках, которые Некрасов нанял для него и велел пробить дверь в людскую, чтобы иметь прямое сообщение с редакцией.

Не ограничиваясь критическими статьями и рецензиями, Добролюбов в конце 1858 года открыл в "Современнике" особенный сатирико-обличительный отдел под заглавием "Свисток". Он работал в жанрах стихотворной пародии, сатирического обозрения, фельетона и других. Свои произведения Добролюбов часто не подписывал, или печатал за подписью "бов", или под псевдонимом "Лайбов" (последние слоги имени и фамилии: Николай Добролюбов). В "Свистке" он скрывался за образами "барда" Конрада Лилиеншвагера, "австрийского поэта-шовиниста" Якова Хама, "юного дарования" Антона Капелькина и других вымышленных персонажей. Когда из-за "Свистка" в литературе поднялась целая буря на "Современник", Добролюбов заявил: "А мы еще громче будем свистать! Эта руготня только подзадорит нас. "Свисток" сделает свое дело, осмеет все пошлое, что печатают бездарные поэты". В 1859-1861 годах, являясь составителем, редактором и основным автором сатирического отдела, Добролюбов печатал фельетоны и стихотворные пародии. В 1857-1859 годах одновременно с работой в "Современнике" он печатался в "Журнале для воспитания".

Идеальное прямодушие во всех литературных отношениях, отсутствие поклонения авторитетам и заискиваний перед громкими именами, наконец, полное отрицание каких бы то ни было компромиссов ради практических соображений было главной причиной того столкновения Добролюбова с Тургеневым, которое повело за собой разрыв с редакцией "Современника" как Тургенева, так и некоторых других писателей (Писемского, Анненкова, Дружинина). С появлением в "Современнике" новых критиков и публицистов старые литераторы начали коситься на молодых, и в журнале образовалось как бы два враждебных лагеря. Добролюбов не мог выносить обхождения с ним свысока Тургенева, и задолго до окончательного разрыва между ними произошло явное обнаружение взаимной неприязни.

Началось с того, что Добролюбов, к удивлению И.И. Панаева и Н.А. Некрасова, отказался от приглашения Тургенева придти к нему на обед, заявив, что у него нет фрака, а в сюртуке не он смеет явиться к "литературному генералу". После нескольких повторных отказов, Тургенев понял, что причина заключается вовсе не в страхе встретиться с аристократическим обществом. Оскорбленный Тургенев начал говорить, что в статьях Добролюбова виден инквизиторский прием - осмеять, загрязнить всякое увлечение, все порывы души писателя, что он возводит на пьедестал материализм, сердечную сухость и глумится над поэзией, что никогда русская литература, до вторжения в нее семинаристов, не потворствовала мальчишкам из желания приобрести этим популярность. Кто любит русскую литературу и дорожит ее достоинством, тот должен употребить все усилия, чтобы избавить ее от этих кутейников-вандалов! На что Добролюбов отвечал: "Неужели думают, что я испугаюсь таких угроз и в угоду Тургеневу изменю свои убеждения? Странные понятия у этих господ".

При таких натянутых отношениях хватило бы малейшего повода для окончательного разрыва, и такой повод представился в виде статьи Добролюбова, напечатанной в мартовской книжке "Современника" за 1860 год под заглавием "Когда же придет настоящий день?" Добролюбов написал эту статью о повести Тургенева "Накануне" и послал ее цензору Бекетову. Все читавшие эту статью находили, что Добролюбов хвалил автора и отдавал должное его таланту. Да иначе и быть не могло. Добролюбов настолько был честен, что никогда не позволял себе примешивать к своим отзывам о чьих-либо литературных произведениях своих личных симпатий и антипатий. Однако Тургенев оскорбился его статьей, по словам Тургенева, Добролюбов будто бы глумился над его литературным авторитетом, и вся статья была исполнена какими-то недобросовестными ехидными намеками. Некрасов внимательно прочел статью Добролюбова и не нашел в ней ничего, что могло бы оскорбить Тургенева. Тургенев, тем не менее, поставил ультиматум, заявив, что не будет более сотрудником в "Современнике", если напечатают статью. Когда же Добролюбова попытались уговорить не печатать эту статью, критик столь же категорично заявил: "Я выведу Некрасова из затруднительного положения, я сам не желаю быть сотрудником в журнале, если мне нужно подлаживаться к авторам, о произведениях которых я пишу".

Некрасов очутился, таким образом, между двух огней: ему предстояло разорвать или с Тургеневым, или с Добролюбовым. Но какое высокое место ни занимал Тургенев в то время в литературе, в его лице Некрасов терял только талантливого беллетриста; между тем как вслед за Добролюбовым ушли бы и все прочие члены редакции, в руках которых было ведение журнала, и которым журнал был обязан своим успехом. Понятно, что Некрасову пришлось пожертвовать своей многолетней дружбой с Тургеневым, тем более что он и сам мог считать себя обиженным, так как Тургенев пристроил свой роман не в "Современнике", а в "Русском вестнике". Разрыв Тургенева с "Современником", наделавший в литературе много шума и повлекший за собой много сплетен и всякого рода инсинуаций, был вместе с тем разрывом двух партий или, правильней сказать, двух поколений - людей сороковых годов и шестидесятых.

Еще во время институтского курса Добролюбов прихварывал и вообще не отличался цветущим здоровьем. Дурное питание в институтском пансионе, петербургский климат, вредный для слабогрудых людей, в особенности для приезжих с юга, усиленные занятия, - все это подтачивало здоровье Добролюбова, и в 1860 году обнаружились все признаки быстро развивающейся чахотки, он страдал бессонницей, отсутствием аппетита и чувствовал сильную слабость. Доктор советовал ему бросить все и ехать за границу; но немалого труда стоило близким и знакомым людям заставить Добролюбова послушаться этого совета. Он возражал, что едва успел развязаться с долгом, который сделал его покойный отец, что на нем лежит обязанность заботиться о сестрах и братьях, и он не может себе позволить отдыхать целый год и тратить деньги на путешествие! И только когда все окружающие начали неотступно настаивать, чтобы он скорее ехал за границу, он сам понял, что ему необходимо восстановить силы. Некрасов же щедро снабдил его деньгами и открыл ему безграничный кредит. Добролюбов в конце мая 1860 года уехал, наконец, за границу. Братья его были отданы для приготовления к вступительному экзамену учителю П.С. Юрьеву, который брал гимназистов на содержание.

Добролюбов отправился через Берлин и Лейпциг в Дрезден. В Дрездене он советовался с доктором Вальтером, который послал его в Швейцарию, в Интерлакен, а потом куда-нибудь на море. В Интерлакен Добролюбов приехал в начале июля и начал здесь лечение сывороткой и альпийским воздухом, которые на время восстановили его силы и здоровье, как об этом пишет он своим родным: "Первый месяц я был все так же плох, как и дома, но, по крайней мере, развлекся видом разных мест и людей. А второй месяц, который проведен мной в Швейцарии, принес положительную пользу моему здоровью. Кто меня здесь видел, тот говорит, что я уже значительно поправился. Я и сам это замечаю, потому что теперь спокойнее и веселее смотрю на все..."

Осень Добролюбов провел в Париже, а на зиму поехал в Италию, где в это время развертывалось национально-освободительное движение Дж. Гарибальди: во Флоренцию, Милан, Рим, Неаполь, Мессину. Там он пробыл до июня 1861 года, а затем отправился на родину морем; по пути заехал в Афины, вероятно в Константинополь, и в начале июля был уже в Одессе. Всего за границей он пробыл более года, но вылечить туберкулез так и не удалось. Насколько поправилось его здоровье можно судить по тому, что в Одессе у него хлынула кровь горлом, что заставило его замедлить дальнейшее путешествие. Добролюбов заехал еще к родным в Нижний Новгород, зато прибыл в Петербург совсем больным. Тем не менее, из-за границы он привез много книг, из чего можно было сделать вывод, что он готовился к труду еще более серьезному.

Вернувшись в августе 1861 года в Петербург, Добролюбов продолжал работать в "Современнике", в сентябре написал большую статью "Забитые люди" (о творчестве Ф.М. Достоевского). В последние месяцы написал цикл исповедальных лирических стихотворений ("Пускай умру - печали мало..."). В начале ноября положение Добролюбова ухудшилось, у него были сильные приступы лихорадки, он так ослабел, что не мог уже встать с постели. Силы Добролюбова уже не восстанавливались; но он продолжал заниматься журналом: просматривал корректурные листы, читал рукописи; у него было столько силы воли, что он ничего не говорил о своем болезненном состоянии, и ему было неприятно, если кто-нибудь расспрашивал о его здоровье. Вскоре для него сделалось тягостным присутствие посторонних лиц; он не принимал участия в общем разговоре, ложился на кушетку и закрывал себе лицо газетой. А затем попросил никого к себе не пускать, кроме Чернышевского.

После возвращения из-за границы Добролюбов жил на квартире Панаевых, но в начале ноября 1861 года неожиданно решил съехать от них, попросив снять ему другую квартиру. Несмотря на тяжелейшее состояние, совершенно больной, Добролюбов переехал на новое место, и со дня переезда он уже не вставал с постели, не мог более двух минут держать в руках газету. Чернышевский два раза в день навещал больного и, чтобы не утомлять его разговорами, оставался не более получаса в его комнате. Только 10 ноября Добролюбов, устав бороться с мучительными болями, потребовал к себе доктора. Врач, который перед этим вылечил горло Некрасова, прибыл к больному, и проведя у его постели четверть часа, печально сказал: "Дня два или три протянет... Я пропишу рецепт, чтобы не огорчить его... Он меня спрашивал, можно ли ему шампанское и устрицы? Давайте все, что он попросит!" Потом, правда, оказалось, что вопрос Добролюбова о шампанском был просто шуткой. Он еще находил силы шутить!

С этой минуты он ослабевал с каждым часом; страдания его усиливались: он не спал ночи напролет, метался, просил беспрестанно, чтобы его переворачивали и перекладывали - в последние дни он не мог пошевельнуться сам и говорил едва слышно; это была мучительная и долгая агония. Он сознавал близость и неизбежность смерти. За три дня до смерти он начал не так внятно произносить слова. На другой день не было уже сомнения, что агония началась: умирающий дышал тяжело, нижняя челюсть ослабела, он говорил так невнятно, что нужно было низко наклоняться над ним, чтобы разобрать его слова. Чернышевский безвыходно сидел в соседней комнате, все с часу на час ждали кончины Добролюбова, но агония длилась долго, и, что было особенно тяжело, умирающий не терял сознания. В последние часы жизни он заботился о своих малолетних братьях: "Не позволяйте им тратить на глупости денег… Похороните меня проще и дешевле". За час или за два до кончины Добролюбов явственно произнес всем присутствующим: "Прощайте... Пойдите домой! Скоро!" Это были его последние слова... В 2 часа ночи с 17 на 18 ноября (с 29 на 30 ноября) 1861 года он умер.

Друзья покойного объявили в газетах о его смерти, а также позаботились о том, чтобы Добролюбов был похоронен рядом с Белинским. В течение двух дней с утра до вечера масса публики побывала у покойника. В день похорон, 20 ноября, с утра на дворе уже собралось множество народу, на лестнице едва можно было пройти. Вся улица была запружена народом, хотя для любителей торжественных похорон не на что было поглазеть, потому что не было никаких депутаций, ни венков. Несколько священников явились без приглашения проводить покойника. Простой дубовый гроб без венков и цветов несли на руках от квартиры на Литейной улице до самого кладбища, а парные дроги и две-три наемные кареты следовали за процессией.

Похоронили Добролюбова на Волковском кладбище на Литераторских мостках, рядом с могилой В.Г. Белинского, который был во многом его учителем. Похороны Добролюбова разительно отличались от похорон Белинского. 29 мая 1848 года по Лиговскому проспекту к Волковскому кладбищу тянулась бедная и печальная процессия, не обращавшая на себя особенного внимания встречных. За гробом шло человек двадцать приятелей умершего Белинского, а за ними тащились две извозчичьи колымаги, запряженные клячами... Из числа провожавших этот гроб, литераторов было, может быть, не более 5-6 человек, - остальные принадлежали к людям простым, не пользовавшимся никакою известностью, но близким покойному... Когда Белинского отпели, друзья снесли гроб его на своих плечах до могилы, которая уже до половины была наполнена водой, опустили гроб в воду, бросили в него по обычаю горсть земли и разошлись молча, не произнеся ни единого слова над этим дорогим для них гробом.

Смерть соединила Добролюбова с Белинским. Белинский дождался достойного гостя... Через 13 лет на похоронах Добролюбова было многолюдно. На кладбище выступили Н.Г. Чернышевский, Н.А. Некрасов, М.А. Антонович, Н.А. Серно-Соловьевич и другие. Над гробом Добролюбова и над его могилой произнесено было несколько горьких и задушевных слов его друзьями и посторонними лицами, прочтены были отрывки из его дневника... А через несколько лет неподалеку похоронили и младших братьев Н.А. Добролюбова - Ивана и Владимира.

Недаром ставятся всегда рядом великие русские критики В.Г. Белинский, Н.А. Добролюбов и Д.И. Писарев. Это объясняется не только тем, что все они по силе таланта и влияния на современников стоят на равной высоте. Подобное сопоставление имеет еще большее значение, если принять во внимание, что каждый из этих трех критиков был типичным представителем своей эпохи: Белинский - 1840-х годов, Добролюбов - 1850-х, Писарев - 1860-х, - и вместе с тем деятельность их словно сливается в одну, так как едва смолк голос Белинского, появился Добролюбов и, сообразно времени, развил далее идеи Белинского, а затем для дальнейшего развития передал их Писареву. Занимая центральное место, Добролюбов является "созданием" Белинского и "создателем" Писарева. Он стоит во главе своего времени и как хранитель лучших заветов 1840-х годов и как инициатор всего движения 1860-х. Сила его действительно была велика. Это был один из самых замечательных характеров по стойкости, твердости и благородству из всех литературных деятелей XIX века. Слово и дело никогда не противоречили в нем, и никогда в своих поступках он не допускал ни малейшего, самого невинного уклонения от своих убеждений. Другого, более строгого к самому себе человека в его годы трудно встретить... Жизнь Добролюбова была коротка (всего только 25 лет), но она была изумительно плодотворна... Имя его не забудет история русской литературы!

Журналистика эпохи реформ 60-х годов

Итак, в первой половине XIX в. закрепилось высокое социальное положение русской журналистики, определился тип литературно-общественного ежемесячника как ведущий в системе печати.

В журналистике много места занимает личностный элемент, авторитет лидера. Главной фигурой прессы становится литературный критик. Не издатель и редактор, а ведущий критик-публицист определяет направление, значение и авторитет издания.

По-прежнему мало издается частных газет, хотя появляются «Губернские ведомости» (с 1838 г.), некоторые специальные издания.

Происходит существенный прорыв в области свободы слова благодаря усилиям Герцена и его Вольной типографии в эмиграции.

Поражение России в Крымской войне обнажило крайнюю отсталость страны, находящейся в условиях крепостничества и самодержавия. Вторая половина 50-х годов знаменуется усилением революционного движения в стране, становится все более ощутимой необходимость социально-экономических перемен. Под напором освободительного движения и потребностей экономического развития многие представители господствующего класса начинают высказывать идеи об отмене крепостного права путем реформ сверху.

Идеи Белинского и его соратников о необходимости отмены, уничтожения крепостничества становятся общим достоянием. Теперь борьба развертывается вокруг условий освобождения крестьян. Русской журналистике здесь пришлось сыграть важную роль.

Среди помещиков все еще существовала большая прослойка консерваторов, которые хотели сохранить старые отношения в неизменном виде. Либералы стремились к освобождению крестьян от крепостной зависимости, обеспечив при этом максимум привилегий для помещиков и капиталистов. И только революционные демократы стремились к таким порядкам после уничтожения крепостничества, когда народ получает землю, политическую свободу, когда надежно ограждаются интересы народа, прежде всего крестьянства.

Каждое из этих направлений имело свои печатные органы: журналы и газеты.

«Современник» 1850—1860

Но самым важным, ярким и значительным по содержанию, влиянию на общество был демократический журнал «Современник», редактором которого по-прежнему оставался Н. Некрасов. Пережив годы «мрачного семилетия» (1848—1855), жестокую политическую реакцию, тормозившую развитие передовой русской журналистики после европейской революции 1848 г., Некрасов уже в середине 50-х годов предпринимает ряд мер к оживлению журнала, привлекает к исключительному сотрудничеству в нем видных писателей: И.С. Тургенева, И.А. Гончарова, Л.Н. Толстого и др., открывает юмористический отдел «Ералаш» (где впервые появляется литературный персонаж-пародия Козьма Прутков), ищет и находит новых сотрудников.

В 1854 г. в «Современнике» начинает сотрудничать Н.Г. Чернышевский — великий революционер-демократ, сначала как литературный критик, а затем как публицист, политик и организатор всех революционных сил в стране. Чернышевский начал с того, что возродил принципы Белинского как в литературной критике, так и в журналистике. Он начинает при поддержке редактора Некрасова борьбу за демократизацию самого «Современника» («Об искренности в критике», «Очерки гоголевского периода русской литературы» и другие статьи). Дает бой оказавшимся в годы реакции в журнале представителям дворянской эстетики, либеральным беллетристам. Большое значение имели идеи его диссертации «Об эстетических отношениях искусства к действительности», философские работы «Антропологический принцип в философии» и др. Некрасов поддерживает молодого сотрудника, и постепенно либералы, включая Тургенева, один за другим начинают покидать «Современник».

С приходом в журнал в 1858 г. Н.А. Добролюбова позиции революционных демократов значительно усиливаются.

К 1859 г. противоречия русской жизни настолько обострились, что в стране сложилась революционная ситуация, когда крестьянское восстание против крепостничества, помещиков становилось все реальнее.

В эти годы особенно важную роль начинает играть «Современник» как центр передовой идеологии, идейный штаб освободительного движения. В журнале идет внутренняя и внешняя перестройка в целях наиболее успешного ведения революционной пропаганды. Вопросы, связанные с обсуждением крестьянской реформы, условий освобождения крестьян от помещиков, которые постоянно обсуждались в журнале с 1857 г., фактически снимаются с повестки дня. Они уступают место пропаганде революции, восстания как наиболее радикального средства преодоления гнета помещиков.

Чернышевский уже в это время понял, что реформа, которую в страхе перед натиском революции готовят самодержавное правительство и помещики, будет обманом: коренные интересы народа не будут удовлетворены. Исходя из этого он и начинает идейную подготовку крестьянского восстания.

Неизменно осуждая, разоблачая помещиков-крепостников, журнал, тем не менее, главный удар наносит в это время по либеральной идеологии, понимая, что либералы своей политикой соглашательства могут свести на нет все усилия демократии, народа. В журнале открывается отдел «Политика». Его начинает вести Чернышевский, передав отдел литературной критики под руководство

Добролюбова. Анализируя в отделе «Политика» события европейской истории, факты классовой борьбы народов, Чернышевский убеждает своих читателей в неизбежности революции, необходимости изоляции либералов.

Добролюбов в своих критических статьях, таких как «Луч света в темном царстве», «Что такое обломовщина?», «Когда же придет настоящий день?» и др., развенчивает крепостничество, порицает либералов за нерешительность и предательство народных интересов, воспитывает веру в освободительные силы народа, который не может без конца терпеть своих угнетателей. Используя сюжет романа Тургенева «Накануне», критик призывает бороться против «внутренних турок», не верить реформам правительства. В 1859 г. Добролюбов при одобрении Некрасова организует в «Современнике» новый сатирический отдел (фактически журнал в журнале) под названием «Свисток». И этот отдел был направлен прежде всего против русского и международного либерализма, всех носителей реакционных, антинародных идей. Здесь Добролюбов проявил себя как талантливый поэт-сатирик.

В статьях политического содержания Добролюбов, анализируя опыт исторического развития передовых европейских стран, приходит к выводу об общих революционных путях преодоления сопротивления эксплуататорских классов как в Европе, так и в России («От Москвы до Лейпцига»). Особенность России должна заключаться только в более решительной и последовательной борьбе с эксплуатацией, либерально-буржуазным соглашательством.

Чернышевский и Добролюбов достигают большого совершенства в методах революционной пропаганды. Примером революционной пропаганды в условиях царизма, жестокой цензуры может служить статья Чернышевского «Не начало ли перемены?» По форме — это литературно-критическая статья, посвященная народным рассказам писателя Н. Успенского. Но в эту форму критической статьи писатель-революционер сумел вложить острую оценку состояния страны, идею неизбежности революции для удовлетворения справедливых требований русского народа. По ходу анализа литературных источников Чернышевский цитирует в статье стихотворение «Песня убогого странничка» из поэмы Некрасова «Коробейники», в котором есть такие слова:

Я в деревню: мужик! ты тепло ли живешь?

Холодно, странничек, холодно,

Холодно, родименький, холодно!

Я в другую: мужик! хорошо ли ешь, пьешь?

Голодно, странничек, голодно,

Голодно, родименький, голодно! И т.д.

И затем он спрашивает воображаемого крестьянина: «А разве не можешь ты жить тепло? Да разве нельзя тебе жить сытно, разве плоха земля, если ты живешь на черноземе, или мало земли вокруг тебя, если она не чернозем, — чего же ты смотришь?» (ПСС Т.7. С. 874). А ведь вопрос о земле — один из коренных вопросов русской (да и не только русской) революции.

Стремясь разбить представление о русском мужике как забитом и пассивном существе, Чернышевский прибегает в статье к аллегории, сравнивая народ с безропотной смирной лошадью, на которой всю жизнь возят воду. Но «ездит, ездит лошадь смирно и благоразумно — и вдруг встанет на дыбы или заржет и понесет...». Так и в жизни самого смирного человека, народа бывают минуты, когда его нельзя узнать, ибо «не может же на век хватить ему силы холодно держаться в неприятном положении». Без таких выходок не обойдется смирная деятельность самой кроткой лошади. Такой порыв это и есть революция, которая «в пять минут передвинет вас (и себя, разумеется) так далеко вперед, что в целый час не подвинуться бы мерным, тихим шагом» (там же. С. 881—882). И чтобы не оставалось у читателя сомнений в том, что речь идет о социальном поведении людей, Чернышевский призывает вспомнить освободительный порыв народа в Отечественную войну 1812 г. Не менее показательны с точки зрения мастерства революционера-публициста статья «Русский человек на rendez vous» и многие другие. Аллегория, иносказание очень часто оказывались надежным средством революционной пропаганды.

Бесспорно мастерство Чернышевского, умевшего в подцензурной печати говорить о революции, воспитывать своими статьями настоящих революционеров.

Не менее ярко отразились идеи революции в статьях и рецензиях Добролюбова. В качестве примера можно назвать статью Добролюбова «Когда же придет настоящий день?», отмеченную горячей симпатией критика к борцам за счастье народа — Инсарову и Елене Стаховой.

Популярность «Современника» в 60-е годы была исключительно велика. Тираж журнала доходил до 6—7 тысяч экземпляров. Чернышевский печатал специальные отчеты о распространении журнала и упрекал те города и местечки, где не выписывали журнал, не получали ни одного экземпляра, хотя и понимал, что не все желающие могли найти средства для подписки,

Значение «Современника» в истории русской журналистики исключительно велико. Это был один из лучших журналов XIX в. Главными его достоинствами были полное идейное единство, строгая выдержанность направления, преданность интересам народа, прогресса и социализма. Небывалое значение приобрела публицистика. Здесь были напечатаны лучшие статьи русской публицистики, многие стихи Некрасова, роман Чернышевского «Что делать?», здесь началась сатирическая деятельность великого русского писателя М.Е. Салтыкова-Щедрина.

Все годы издания «Современника» цензура зорко следила за ним, в 1862 г. журнал был приостановлен за революционное направление на шесть месяцев, а в 1866 г., уже после смерти Добролюбова и ареста Чернышевского, был вовсе закрыт с нарушением законодательства о печати по личному распоряжению царя.

Лидеры журнала — Некрасов, Чернышевский, Добролюбов имели исключительный авторитет и влияние на современников. Статьи Чернышевского, Добролюбова, стихи Некрасова читали с увлечением передовые деятели других народов, населявших Россию и славянские страны. Дело в том, что процесс развития освободительных идей в России 60-х годов совпал с пробуждением гражданской активности народов Украины, Закавказья, Поволжья, частично Средней Азии, борьбой за национальную и социальную независимость Болгарии, Польши, Сербии и других славянских народов. Огромно было влияние Чернышевского и Добролюбова на Л. Каравелова, X. Ботева, С. Сераковского, С. Марковича и многих других. Сама Россия из оплота реакции становилась важным фактором революционного движения в Европе.

Последовательная борьба против пережитков феодализма, угнетения, эксплуатации, иностранного порабощения, критика стратегии и тактики буржуазных либералов, революционная одушевленность, самоотверженность, бескорыстие предопределяли это влияние.

“Современник” – после “мрачного семилетия” журнал, редактируемый Некрасовым, заметно оживился. Здесь стали печататься И.С.Тургенев, И.А.Гончаров, Л.Н.Толстой. Появляется на его страницах юмористический раздел “Ералаш” – и в нем афоризмы и сентенции пародийного персонажа Козьмы Пруткова. В средине 50-х с журналом начинает сотрудничать как литературный критик и публицист Н.Г.Чернышевский. Он возрождает принципы Белинского, вступает в полемику с представителями дворянской этики и либеральными беллетристами. Это приводит к демократизации издания. В 1858 г. в журнал приходит работать Н.А.Добролюбов. Это усиливает демократические перемены в “Современнике”. В журнале открывается отдел “Политика”. От обсуждения крестьянской реформы “Современник” переходит к революционной пропаганде идей крестьянского восстания, к утверждению, что крестьянская реформа обернулась обманом народа, и его интересы не будут в ее ходе удовлетворены. Здесь разоблачаются помещики-крепостники и одновременно критикуются либералы-соглашатели, которые своей политикой могут свести на нет все усилия демократических сил. Главный жанр публицистики, в том числе и революционные, по-прежнему литературная критика. Добролюбов в своих известных статьях о пьесах А.Н.Островского, романе И.А.Гончарова и других поднимает острые социальные и политические вопросы, например. Осуждает крепостничество, порицает либералов за нерешительность и предательство народных интересов, убеждает читателей в освободительной силе народа. Он анализирует опыт революционной борьбы западной Европы и приходит к выводу, что и Россия неизбежно пойдет тем же путем. Популярность “Современника” в эти годы была огромна, тираж доходил до 6-7 тысяч экземпляров.

Список литературы

http://funeral-spb.narod.ru/necropols/literat/tombs/dobrolubov/dobrolubov.html

Есин История Русской журналистики

Козлова М.М. История отечественных средств массовой информации. Учебное пособие. Ульяновск 2000